Глава шестая

  Выход в моря. Зимние шторма и героические подводники, блюющие в пакетики. Общение с мичманом Поповым без гармони. Гарсунка и посудомойка. Легенда Северного флота – Скорбенко. Возвращение на базу и ночная отвальная в ОСНАЗе. Новое перемещение и весьма странный «параллельный» мир. Что действует там, где не действуют физические законы?                                                                   1.

 

Лодку мы принимали в срочном режиме, да и в море вышли, не успев отдышаться.

В день выхода, мы с Колей и с прикомандированным мичманом Поповым,  дисциплинированно сидели на своих местах – перед приёмниками, а Коновалов маялся в углу – без всяких приёмников. Накануне он с друзьями в Гаджиево очень хорошо отметил своё отбытие на учения, и теперь помирал.

В небольшой рубке от запаха перегара было некуда деться, Попов, время от времени, бросал в сторону Коновалова сердитые взгляды, потом, наконец, не выдержал.

— Андрей, ты бы хоть сегодня зубы почистил!

Коновалов посмотрел на него налитыми кровью глазами.

— Чистил! – наконец буркнул он. – Аж два раза!

— Непохоже.

Коновалов, как всегда с похмелья, обиделся.

— Можно подумать, от тебя никогда выхлопа не было!

— Я не пью, — Попов поджал губы.

— Ой, ладно! Все пьют!

— А я – нет.

Дабы не слушать их занудную разборку я, мысленно сплюнув, напялил наушники и принялся вертеть ручки настройки.

Эфир завывал помехами, трещал статическими разрядами и переговаривался друг с другом с помощью морзянки и всяких зашифрованных посланий. Их было всех больше. На слух – разогнанная до диких скоростей азбука Морзе, больше похожая на некую, электронную дробь и даже – музыкальную фразу. Странный в общем-то звук; я до флота ничего подобного не слышал. Раскодировать эти передачи невозможно в принципе, только с помощью электронных ключей. Поэтому мы на подобные сигналы внимания не обращали.

Найдя морзянку потенциальных противников из норвежского Тромсё, я принялся записывать вроде бы совершенно бессмысленный набор цифр и букв в специальный журнал.

Коновалов посмотрел на меня с одобрением.

— Есть чего?

— Хватает.

Пока я так развлекался, мы вышли из родной бухты, и лодку тут же закачало.

«М-да. Зимние шторма. Морская болезнь…. Вот зараза!».

Я скривился. Коновалов – тем более.

— Ну, сейчас наши героические подводники блевать начнут, — закатывая глаза, изрёк он, цветом лица становясь похожим на огурец. Мы, как раз, тут на днях такие в цистерну грузили – длинные. Радуясь, что салатики будут, Со свежими огурчиками.

(цистерна – здесь, очевидно, имеются в виду продовольственные цистерны на корабле. Их несколько штук – в трюмах).

Правда, теперь, подобная мысль не радовала.

И ничего уже не радовало.

Морская болезнь, вообще похожа на сильное похмелье. И дело даже не в тошноте. Голова начинает давать сбои. Соображаешь плохо, одно желание остаётся – побыстрее бы всё это кончилось!

Качало нас пока не особо сильно, поэтому чувствовали мы себя хреново, но в меру. Только вот моему сундуку не повезло. Одно похмелье наложилось на другое, организм пошёл в разнос, не говоря уж о мозгах!

— Я полежу маленько, — голосом погибающего от страшной болезни вымолвил он, после чего занял горизонтальное положение на матрасике.

А ещё через час мы вышли на морские просторы, и нас начало швырять вверх-вниз по полной.

— У, ё… — раздалось из-за стоек с аппаратурой, где собственно и притаился страдающий абстинентным синдромом Коновалов. – Ох, нах….

Затем – характерные звуки рвоты. Прямо в целлофановый пакетик, который мичман предусмотрительно взял с собой.

Я, как человек послуживший, солидный, а потому неторопливый, спустился в трюм, завернул в гальюн, в котором когда-то «отмечал» «крещение» морской водой и, без лишней суеты, размеренно, с чувством собственного достоинства, сделал то же самое, что и Коновалов.

Сделалось чуть легче, но ненамного.

Умывшись, я вернулся в рубку, в которой теперь воняло не только перегаром.

«Вот чёрт!» — с отвращением посмотрев на потную зелёную физиономию сундука, я показал глазами на дверь и, скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс:

— Я пойду – в пятый бис схожу?

Коновалову, похоже, всё было уже настолько по фигу, что он только вяло отмахнулся – иди, мол. Коля Маковкин посмотрел на меня с завистью.

Тут корабль провалился в глубокую, очень глубокую «яму», потом начал стремительный взлёт, снова рухнул, снова взлетел….

Успокоившийся было желудок вновь провернулся вокруг собственной оси, в голове помутилось. Мимо промчался карась с выпученными глазами и прижатой ко рту рукой, за ним – лейтенант – акустик. В том же состоянии.

Хватаясь за трубы, провода и ракетные шахты, я дополз до пятого – бис, завернул в каюту и рухнул на койку, поскольку лучше всего во время качки – давить харю. Отрубаешься мгновенно, никаких рвотных позывов не ощущаешь, к тому же спишь, как младенец.

Но тут одно но. Мы только-только вышли в море, учебную тревогу никто не отменял, и если меня здесь поймают – огребу по полной.

Громко выругавшись матом, я разлепил начавшие уж было слипаться глаза,  и принялся подниматься, когда по внутренней связи прозвучало спасительное: «Все вниз. По местам стоять, экипажу приготовиться к погружению».

«О! Есть! Наконец-то!» — я выкинул вверх сжатый кулак и уже совсем в другом настроении двинулся назад – на боевой пост.

Там, как раз, Попов докладывал по «каштану», что у нас в рубке всё олл райт, и мы готовы к погружению. Выглядел он вполне себе бодрым, то есть морской болезнью не страдал. Впрочем, как и Колька.

Везёт же людям!

Затем мы нырнули, качка, как по волшебству прекратилась, и стало совсем хорошо.

Сволочь всё-таки – человеческий организм! Подумаешь, движение вверх-вниз, относительно поверхности моря! Не землетрясение ведь, при котором тебе на башку каменюки сыпятся, не извержение вулкана, не пожар, не потоп – всего лишь качка! А ощущаешь её, как конец света! Видите ли, вестибулярный аппарат даёт сбой!

— Слава те, Господи! – слабым голосом произнёс Коновалов и начал медленно подниматься.

Тем временем «каштан» приказал осмотреться в отсеках, а потом дал отбой тревоги.

Я встал с кресла и кивнул Николаю.

— Пошли с гарсункой знакомиться.

Тот вздохнул.

— Пошли.

В пятом – бис было оживлённо, народ вылез на палубы и делал вид, что чем-то очень занят. Нормальная тема. В том смысле – если не хочешь, что бы тебя припахали, прикидывайся страшно занятым. Вот все и бегали взад – вперёд с выпученными глазами.

Возле кают-компании нас уже поджидал старший мичман Семченко – наш интендант. Совершенно уникальный тип, которому интендантская служба была, как в пословице – «не в коня корм». То есть вместо того, что бы разжиреть на хлебном месте, он был похож на Дон Кихота – такой же худой. Только вот «рыцарем печального образа» назвать его язык не поворачивался.

— Ага, явились! – констатировал он, открывая гарсунку. – Бардак!

— Чего, бардак-то?! – возмутился я. – Нормально тут Васька чистоту навёл!

— А вот давай сюда Ваську, я ему покажу, как чистоту наводить надо!

— Я здесь, — отреагировал подтянувшийся Безручко.

— Это что?! – Семченко ткнул пальцем в огромного рыжего таракана, который сидел на шкафчике и на интенданта даже реагировать не стал. Счёл ниже своего достоинства.

— Таракан, — буркнул Васька.

В этот момент, в коротком коридорчике возле гарсунки, нарисовался Антипорович, и мне сделалось совсем уж скучно.

— Мы сами видим, что это таракан, — в своей обычной манере – втянув голову в плечи и грозно сдвинув брови, начал он. – Почему у вас тут тараканы бегают?! Вы знаете, откуда вообще берутся тараканы?!

— С продуктами на корабль загружаются, — ни с того, ни с сего, решил блеснуть интеллектом Маковкин.

Зря он это.

— Вы, товарищ матрос, самый умный?! – тут же окрысился Антипорович. – Фамилия?!

— Матрос Маковкин.

— Ишь! – покачал головой Семченко. – На флоте без году неделя, а выводы делает!

— Да! – кивнул помощник командира. – Значит, сейчас берёте тряпку, щётку и начинаете всё это отмывать. Время вам – час! Через час приду – проверю!

— Вон там – ветошь, — ткнул пальцем интендант, после чего повернулся к нам с Васькой. – Вы тоже подключайтесь. Что бы здесь всё сверкало, как у кота яйца!

После чего отцы-командиры ретировались.

— Стрельни кампотику внизу, — скомандовал я Коле, сам усаживаясь за один из столов в кают-компании.

— Сейчас, воду принесу….

— Зачем воду? – удивился я.

— Так приказали ж – всё вымыть, — растерялся Маковкин.

— Всё давно вымыто, боец, — лениво проинформировал я молодого. – Когда корабль сдавали, шуршали приборку. Большую. Чище уже не будет.

Николай похлопал ресницами.

— Так товарищ капитан третьего ранга через час зайдёт – проверит….

— Ой, не е… мне мозги! Никто ничего проверять не будет! Он всё давно забыл. Вот увидишь – припрётся на обед – даже не вспомнит. Хотя, если хочешь – помой…. Я ж не знаю, вдруг ты это дело любишь?!

— Не, — Маковкин расслабился и улыбнулся, — не люблю.

— Тогда за компотиком метнись.

— На камбуз?

— А куда ещё?! Хотя ты можешь, конечно, сбегать на Центральный пост, попросить у кэпа, но не советую. Да, и бежать вниз не обязательно. У нас в гарсунке люк есть. Открываешь и командуешь.

Карась открыл люк, что-то сказал находящимся внизу кокам, выслушал ответ, потом вновь повернулся ко мне.

— Не дают. Сказали: вы, что обалдели?

— Сейчас они у меня обалдеют! – грозно прорычал я, поднимаясь и перемещаясь в гарсунку. – Э! Кто там живой?

Снизу высунулась физиономия азербайджанца — кока Максуда, как всегда небритая, и тоже худая.

— Чего тебе?

— Компоту дайте!

— А сухого вина тебе не надо?!

— И шила! – подтвердил я. – Литр!

— Ага, щас! Разбежались!

— Ну, чего тебе, жалко?

— Ни фига ещё не готово!

— Да ладно врать-то! До обеда три часа осталось, и у вас не готово?!

— Ладно, — азербайджанец ухмыльнулся. – А что я с этого иметь буду?

— А чего тебе надо?

— Две сигареты гони!

— У меня папиросы.

— Один хрен.

Далее я передал ему курево, а он нам – вожделённый чайник с компотом.

— Так сказать, взаимовыгодное сотрудничество, — прокомментировал я, водружая чайник на стол. – Угощайтесь, бояре.

Дальше всё пошло своим чередом. Раздача обеда, потом ужина, потом вечерний чай и подготовка к завтраку. Нули, первое, второе, тот же компот, бутерброды, и т.д., и т.п.

(нули – название салатов).

Караси трудились, порции раздавались, на офицеров, приходящих пожрать, было приятно посмотреть. В том смысле, что в кают-компанию они являлись не в страшных синих РБ, а в нормальных форменных рубашках. Традиция такая. Впрочем, и мы – срочная служба перед едой переодевались в белые голландки.

Но самое главное – с нами уже не было легенды Северного флота – Вовы Скорбенко. Прикомандировали его куда-то ещё полгода назад. Это я считал очень хорошим событием, ибо иначе не было бы мне – главному над горсунщиками годку, ни сна, ни покоя.

Почему – легенда? Да потому, что про него рассказывали уже везде – от Мурманска до Порчнихи.

К нам Скорбенко, в своё время, перевели из экипажа капраза Переверзева, пользуясь отсутствием Лесенкова с Аюмовым. Дурак Антипорович, который и тогда исполнял обязанности командира, даже не задумался – зачем эта отрыжка мироздания нам нужна и подмахнул бумагу не глядя. А потом уже поздно было.

Лучше бы у нас – у моряков срочной службы поинтересовался. Мне вот Юрка Цыганов рассказал о Скорбенко целую историю. В лицах.

«Прикинь, прислали к нам карася из БЧ-5. Вроде не чурек, сам из Харькова, а идиот просто фантастический! Идём, значит, в морях, на перископной глубине. Всё нормально, в центральном тишь да благодать, кэпа старпом подменяет — в кресле дремлет. И вдруг, ни с того, ни с сего, без каких-либо видимых причин, лодка проваливается на двадцать метров. Сама! Прикинь?! Все выпученными глазами друг на друга смотрят, никто ничего понять не может! Пока все репы себе чесали, цистерны главного балласта снова наполнились, и корабль ещё на сто метров в глубину ушёл. Тут уж совсем невесело стало. Объявили тревогу, старпом на всех матом орёт, командир из каюты в центральный бежит – тапочки теряет. Срочно продулись, подвсплыли, а через минуту – снова вниз!

В общем, ситуация, сам понимаешь, аховая! Если так продолжится – то лодка ещё двести — триста метров глубины наберёт – и привет! Раздавит на хрен!

Хорошо у нас трюмный сундук есть – Лёха Левицкий. Опытный мужик, у него автономок больше, чем у командира со старпомом вместе взятых! Он решил проверить трюм третьего, спустился вниз, и, увидел следующую картину. Сидит этот самый Скорбенко на РДУшке, перед огромным красным клапаном срочного аварийного погружения и… изображает из себя водителя троллейбуса. А клапан, соответственно играет роль руля. При этом Вова фырчит, жужжит и даже остановки объявляет. Прикинь?!

(тут необходимо объяснить. Дело в том, что на современных лодках, непременно используется «защита от дурака». То есть каждый клапан дублируется другим клапаном, и что бы что-нибудь включить или наоборот – выключить, надо ЗНАТЬ устройство самой системы. ЕДИНСТВЕННЫЙ клапан, который не дублируется другими в третьем отсеке – тот самый, срочного аварийного погружения. Им, как я понял, дурак-карась и «рулил»).

Короче, вынули Скорбенко из трюма, надавали по затылку, после чего командир распорядился: «это недоразумение в трюм не пускать! Ставить на другие вахты!». Ну, сказано – сделано. Решили Вову отправить дневальным во второй отсек – где каюта командира. Годок его туда привёл, показал, где стоять и, прорычав: «уйдёшь куда-нибудь – убью!», ретировался. А Скорбенко остался нести вахту. И всё бы хорошо, но тут ему приспичило в гальюн. По большому. И что делать? Уйти нельзя – убить обещали, а терпеть нет уже никаких сил. Тогда Вова нашёл дуковский мешок и…. Вот ты, будучи в подобном положении, смог бы промазать мимо дуковского мешка?! Он же большой! Но Скорбенко всё-таки промазал. И совсем испугался. Сбежал, забился в какую-то шхеру и затих.

И тут подошло время обеда. Кэп вылезает из своей каюты, а на пороге перед ним… большая куча говна. То есть как бы намёк – срали мы, мол, на тебя, товарищ командир! Сам представляешь, что потом было! Получили все – от старпома до самого Скорбенко, когда его всё-таки выковыряли из шхеры».

И вот этого кадра перевели к нам. Слава Богу, какие-то слухи до нашего начальства всё-таки дошли, и когда мы приняли лодку, Вову запихнули в посудомойку, пригрозив, что если тот покинет пределы пятого-бис отсека, то тут же будет торжественно расстрелян на ракетной палубе и скинут в море. Лично Аюмов пообещал.

Когда я его увидел в первый раз, то реально испугался. Ему бы не на лодках служить, а в фильмах играть. Карлика – Носа. Маленький, весь какой-то скукоженный, с кривыми ногами, огромным шнобелем и незакрывающимся ртом. Он не признавал ни офицеров, ни годков, приказов не понимал, и на всё отвечал скрипуче – гнусавым голосом: «Да, ладно, братан, чего ты?!».

В посудомойке на корабле он не просто – мыл посуду, он там жил. То есть ел из тех же тарелок, что и мыл, был вечно мокрым, сальным, вонючим, ни с кем не общался, а когда грязная посуда кончалась, шёл в небольшую шхеру под трубами, ложился на матрас и дрых. Кают он не признавал, да и не пустил бы его никто в свою каюту.

И опять же, всё бы ничего, но пошёл тут с нами в моря четырёхзвёздный адмирал из штаба флота. И решил он бедный проверить перед обедом, как функционирует столовая личного состава. Спустился на нижнюю палубу, идёт к столовой, и тут, ему наперерез, из посудомойки справа вылезает чудо-юдо. Грязное, мокрое, в драном ватнике, с приготовленной папиросиной во рту, и с дуковским мешком, набитом пищевыми отходами в руках. Собрался, типа, наверх – мусор выкидывать. Ну, и покурить заодно.

И говорит чудо-юдо гнусавым голосом отважному адмиралу: — Братан, отвали в сторону, дай пройти!

Что после этого было с адмиралом, а потом – с нашими командирами, можете себе представить. Антипоровичу именно тогда, кажется, задержали очередное звание….

…Где-то, ближе к полуночи, в гарсунке торчать мне надоело.

— Значит, распределитесь, кто когда работает, кто когда отдыхает, — зевая, скомандовал я Безручко с Маковкиным. И не забывайте: по тревоге – сразу в рубку. Всё ясно?

— Ясно, — кивнул Васька. – А Коновалов твой на вечерний чай придёт?

(Мой сундук пользовался служебным положением – тем, что я в гарсунке стою и требовал время от времени всяких дополнительных оттягов в плане жратвы).

— Да нет, он давно у себя в каюте хрючит и скорее всего, проспит до завтрашнего утра.

(хрючить – спать).

Всё, орлы, я пошёл.

Ну, и тут, разумеется, по закону подлости, последовала команда на всплытие.

— Мать их всех за ногу! – расстроился я. – Ладно, Вась, пойдём хоть мусор вынесем.

И тут же вновь вспомнил Скорбенко.

…Хе! Заодно и подымим. Неохота что-то в курилку в очереди стоять. А выкурить папироску – другую на сон грядущий надо.

(курилки тогда на ракетных подводных крейсерах были. Как сейчас – не знаю, но подозреваю, что в связи со смертельной битвой дебилов – чиновников за здоровье народа, их отменили. Тут единственная надежда на командование Северного флота. Помнится, давным-давно, ещё в Советские времена, предложили этиловый спирт, выдаваемый подводникам для ухода за аппаратурой, сменить на метиловый. Что бы, значит, не пили. На что командующий флотом ответил: ну, если хотите угробить всех – от матросов до офицеров, меняйте. Спас тысячи жизней. И это – безо всякого стёба).