Глава одиннадцатая

  Смена тактики или бессилие? О конце автономки. Когда тупой маслопуп оказывается замаскированным философом. Насколько трудно ждать, когда заветная цель всё ближе. Каждый сходит с ума по-своему. Возвращение убийцы и моя попытка ему помешать. Чем воздух на Земле отличается от смеси кислорода, азота и прочих добавок?

 

1.

 

Всего я ожидал, после появления Пилигрима в нашей рубке, но только не того, что случилось потом.

Он снова исчез.

То ли затаился, то ли и впрямь испугался мичмана Попова. Или даже меня.

А что? Молитву я выучил и даже креститься пытался. Правда, всё время забывал, как это делать – слева направо или справа налево. У Попова же спросить стеснялся.

И ещё. Я вновь стал спать нормально. Крепко, и без всяких сновидений, что вообще-то, для меня вполне естественно.

Сны до появления Пилигрима я видел редко, и никогда они мне не нравились. Даже эротические. Всё-таки, на мой взгляд, в этих алогичных видениях, нет ничего хорошего.  Словно временно сходишь с ума.

На лодке же, тем временем, всё шло своим чередом, вот только с куревом было плохо. Совсем плохо.

Как-то, когда мы сидели с Васькой и Колькой в гарсунке, только-только закончив с обедом, в кают-компанию явился Полищук. Вид у него был многозначительный и суровый, из чего я тут же понял, что следует ждать неприятностей.

— Мазаев, идите-ка сюда, — поманил он меня пальцем.

Я вышел в кают-компанию.

— Ну, как вы тут, справляетесь? – поинтересовался замполит, обводя помещение нехорошим взглядом.

— Так точно, справляемся, — ответил я, пытаясь понять, что именно начальство пытается разглядеть. Может какие-нибудь, ранее не замеченные шхеры? В панелях ведь много всяких ниш и отверстий. Хотя, разумеется, хранить в них «сэкономленное» вино дураков нет.

— Офицеры на качество пищи не жалуются?

Я пожал плечами.

— Не слышал.

— Угу, — кивнул Полищук, после чего переместился к окну раздачи и заглянул в гарсунку. – А вино вы где храните?

— Зачем нам его хранить? – «искренне» удивился я – Нам приносят бутылки, мы их открываем, тут же разливаем по стаканам и ставим на столы. Хранить-то зачем?!

— Прямо перед едой и приносят?

— Как правило.

— А кто приносит?

— Либо интендант, либо коки снизу передают.

— Это хорошо, — пробормотал замполит, явно думая о чём-то своём. После чего вдруг резко развернулся.

— Ну, а чай? – спросил он, причём с выражением, с каким, обычно, в детективных сериалах следователи сбивают с толку подозреваемых неожиданным вопросом. Типа – «куда ты труп дел?».

— Чего – «чай»? – не понял я.

— Чай вам выдают?

— Выдают. Снизу. Там его варят, разливают по чайникам, а мы через люк забираем….

— Да? – удивился Полищук. – А разве его не вы завариваете?

— Никак нет. Да и зачем?!

— Что бы получить доступ к заварке, — всё тем же зловещим тоном произнёс кап-два.

«Понятно» — решил я. «Среди начальства опять пошли разговоры о том, что некоторые несознательные матросы срочной службы тайно варят чифирь и употребляют его, дабы кайф словить».

Вообще, напиток российских заключённых мы пили. Мы — это я и Юрка Цыганов. Тогда, только-только став полторашниками, мы не нашли спиртного, дабы отметить сиё знаменательное событие, и решили с горя сварить чифирь.

Строго по рецепту: берёшь много-много заварки (хорошей заварки – индийской, да на флоте другой, в смысле дешёвой – из районного сельпо и не было), кидаешь её в холодную воду, доводишь до кипения и долго-долго варишь.

В результате у нас получилась жуткое, буро-чёрное пойло с резким запахом, которое, чуть остынув, превращалось в вязкую штуковину, похожую на кофе с молоком. Правда, пили мы его горячим. Опять же – согласно рецепту.

А выпив, начали ждать. Непонятно чего, правда. Поскольку уголовников поблизости не наблюдалось, и уточнить КПД чифиря было не у кого.

Никакого кайфа мы, разумеется, не поймали, не окосели и не захорошели. Посидели – поговорили, да разошлись по экипажам. Спать после ночной вахты.

Размечтались.

Промаявшись в коечке до обеда, я, матерясь, встал, оделся и принялся шляться по казарме. Поскольку читать тоже не мог. Не получалось сосредоточиться.

Так и не поспав, отправился снова на ночную вахту, утром снова попытался заснуть, и снова не получилось.

И так трое суток. Со всеми «прелестями» отсутствия сна – слуховыми галлюцинациями, слабостью и дикой головной болью.

Так-что, после того случая я чифирь не употреблял.

— Мне заварка не нужна, — твёрдо сказал я, глядя прямо в глаза замполита. – Чифирь не пью и другим не советую.

— Какой ещё чифирь?! – неожиданно занервничал тот. – При чём тут чифирь?! Вы, что, совсем тут с ума посходили?! Вы ещё про марихуану вспомните!

— А в чём тогда дело?!

— Кто из вас морякам заварку на курево продаёт?! – заорал Полищук.

Челюсть у меня отвалилась.

— Чего?!

— Чай! Для того, что бы его курить!

— А его можно курить? – не выдержал Безручко, который выглядел ещё более обалдевшим, нежели я.

— Его курить нельзя! – отрезал замполит. – Вредно для здоровья! Опасно даже! Потому-что человек становится неадекватным.

Я, конечно, мог бы возразить, что некоторым из нас, для того чтобы быть неадекватным никакого чая не надо, но, как вы понимаете, счёл за благо промолчать.

— Мы никому ничего не продаём, — я пожал плечами. – Ни чай, ни кофе, ни вино, ни компот.

— Смотрите у меня! – Полищук прошёлся по кают-компании, с недовольным видом провёл пальцем по ближайшему столу, надеясь, что он станет пыльным или мокрым, обломался, после чего фыркнул и ретировался.

Мы какое-то время молчали.

— Странный у нас зам, — наконец изрёк Маковкин.

— Странный – не то слово, — возразил Васька. – Он же псих натуральный! Впрочем, сейчас на лодке много психов.

Что да, то да. Похоже, экипаж, после того, как дальний поход продлили, до конца в себя так и не пришёл. Особенно – на фоне дефицита курева. Все карманы в шинелях, робах и РБ были тщательно вычищены от крошек табака, крошки собраны, бережно разложены по пакетикам и зашхерены. Время от времени в курилке появлялся кто-то с таким «кисетом», аккуратно сворачивал самокрутку и закуривал. У такого просить «оставить на пару затяжек» было бесполезно. И даже опасно.

Некоторые начали курить голяки (веники то есть), отчего в курилке иногда стоял странный запах, и вправду, похожий на запах марихуаны. Я перед флотом пару раз «травкой» баловался и хорошо его помнил.

Впрочем, психика начинала сдавать не только у курильщиков. Это вообще характерно для автономок: чем дольше она длиться – тем больше люди дуреют.

Слишком всё однообразно и одинаково. Не говоря уж о том, что тесно.

— В дальних походах многие психами становятся, — сказал я. – Специфика службы.

— Куда ты кастрюлю поставил?! – послышался дикий вопль снизу, с камбуза. – Дрыщ ё…й! Ты головой думал или жопой?!

— Во! – я усмехнулся. – О чём мы и говорим!

— Макароны спалил! – продолжил разоряться главный наш кок – азербайджанец Максуд. – Что теперь делать прикажешь?! Из тебя макароны варить?!

Я, не выдержав, заглянул через люк.

Перед Максудом, с поникшей головой стоял карась Алиев, с русским именем – Алексей и совершенно китайской (ну, или монгольской) внешностью. Он славился своей тупостью, хотя у этих ребят – из братских республик, за тупостью частенько скрывается хитрость.

В нашем призыве  тоже такой имеется. По фамилии Багдасаров. Из Узбекистана, кажется.

Попал он в БЧ-5, и с самого начала поражал окружающих своей дремучестью. По-русски говорил с большим трудом, путая глаголы, женский и мужской род, и т.д., и т.п., утверждал, что читать не умеет, а когда у него спрашивали – чем он занимался до флота, отвечал: «кумыс моя делала и продавать возила».

Лично мне запомнился первый контакт годков из БЧ-5 с этим «производителем кумыса».

— Как зовут? – поинетерсовался у карася Алексей Павлушин, когда мы ещё только обживались в Гаджиевской казарме.

— Дрыщ дубовый! – тут же радостно отозвался тот.

— Это-то понятно, — усмехнулся годок, — а по военному билету тебя как именуют? Ну, имя и фамилия какие?

Карась задумался.

— Теймураз. Адил-Оглы.

— Фига, у вас фамилии! – восхитился Алексей.

— Это имя.

— А Теймураз?

— Тоже имя.

— Два имени, что ли?! – рассердился Павлушин.

— Два. Одно не моё.

— А чьё?!

— Старший такой. В роду.

— Да это у них как бы отчество, — догадался второй годок – Юрка Гладилин.

Алексей тяжело вздохнул.

— Ну, хорошо! Фамилия то у тебя какая?

— Багдасаров.

— Будем звать тебя Оглы. Что б язык не ломать. Понял?

— Э! Зачем язык ломать? Мне не надо язык ломать!

Так вот они и познакомились.

А ещё через неделю, в трюме пятого-бис, куда я заглянул к своему знакомому, мне пришлось наблюдать следующую сцену. Перед раздвижным упором сидел годок Павлушин и, тыча пальцем в устройство, раз за разом повторял стоящему перед ним Теймуразу:

— Раздвижной упор, раздвижной упор, раздвижной упор…. Что это?

Карась почесал в затылке

— Топор?

— Мать твою! – зарычал Алексей. – Да какой топор?! Ты, что, совсем дурак?!

— Никак нет! Топор на пожарном щите сидит! Я вчера учил! Ты спросил – я ответил.

Вообще, Павлушин был человеком достаточно добродушным и неконфликтным, но тут я реально испугался за Оглы. Поскольку этим самым раздвижным упором, доведённый до бешенства годок, вполне мог прибить молодого, как таракана. По крайней мере, такое желание у него на лице читалось.

В следующий раз я увидел Теймураза, когда его, держа с двух сторон за ноги, опускали  вниз головой в трюмный колодец. Не подумайте, что это пытка такая, просто иначе до дна вертикальной и очень узкой стальной трубы, где скапливалось переработанное масло, было не добраться.  Выделялось на эту процедуру три карася. Двое держали за ступни своего товарища по несчастью, который, вооружившись ветошью, чистил колодец. После нескольких «погружений» молодые менялись.

И так пока стальные стенки не становились чистыми и блестящими, а соответственно, караси — чёрными, липкими и страшными. После чего они шли отмываться и робы отстирывать.  В общем, та ещё работка!

Когда Оглы, после трёх минут пребывания внизу вытащили наверх, он с радостным выражением лица протянул контролирующему процесс, всё тому же несчастному Павлушину, абсолютно чистую ветошь.

Сунув её годку под самый нос

— Вот, видишь! Я молодец! Тряпка – ни пятнышка!

Вместо поощрения заработав затрещину, Теймураз вновь нырнул в колодец, и на этот раз умудрился забыть внизу ветошь. А в процессе третьего «погружения»… задремать. Я вовсе не преувеличиваю.

Тычков и затрещин огребал карась предостаточно, но, как я уже говорил, по-настоящему – так, что бы в кровь, у нас на лодке никого не били.

В конце концов, от Оглы отстали. Действительно, что с дебила взять?! Тем более за его косяки от офицеров прилетало старослужащим. А оно им надо?

Потом наши годки демобилизовались. В том числе и Павлушин, умудрившийся заработать с Оглы нервный тик. Глаз у него начал подёргиваться.

Мы стали полторашниками. То есть приличными людьми с определёнными правами и уже вполне терпимыми обязанностями. Приоделись, ушили форму, влезли в «хромачи» навсегда позабыв про «гады», некоторые начали отращивать усы.

И вот, как-то прихожу я с ночной вахты в казарму, захожу в бытовку, и что же вижу? На баночке сидит наш тупой Теймураз Адил-Оглы и… читает.

Большую такую книгу. В твёрдой обложке.

Какое-то время я стоял в дверях, разинув рот, потом подошёл и посмотрел на название. Шопенгауэр. «Мир как воля и представление».

Тут я понял, что у меня галлюцинации и попытался ущипнуть себя за руку.

Не помогло.

Тупой Оглы, увлечённо читающий немецкого философа, не исчез.

Через несколько секунд он меня заметил, поднял глаза.

— Привет! Ты с вахты?

— Ага… — заторможено произнёс я, уставившись на книгу.

— Ты чего? – удивился Багдасаров, перевёл взгляд на обложку. – А, понял! Тоже почитать хочешь? Я её в библиотеке сегодня взял. Перечитываю.

— Пере… что?!

— Перечитываю, — повторил бывший карась. – Я на гражданке, по Шопенгауэру дипломную работу писал. Хотя мне больше нравится Готфрид Лейбниц. Он всё-таки не такой пессимист.

— Пессимист, — тупо повторил я, потом до меня начало доходить.

«Ни фига себе! Вот тебе и «производитель кумыса»! Да ему во ВГИК надо! В театр! Актёрище же!».

Я помотал головой.

— Ну, ты даёшь, философ! Целый год дурака из себя изображать! Зачем?!

Он усмехнулся.

— Мы все дураков из себя изображали, в той или иной мере. Правильно?

— Хм! – я подумал, кивнул. – Предположим.

— Кто-то это делал, скажем так, инстинктивно, а кто-то вполне осознанно. Вот как я. Для чего мы придурялись, думаю, не стоит объяснять?

— Понятно для чего. Что б особо не гоняли.

— Правильно.

— Погоди! – спохватился я. – Но, если ты в университете учился, то в твоём личном деле должна быть запись об этом! Неужели наши офицеры её не видели?!

— Видели, — спокойно согласился Теймураз.

— И что?

— Я сказал…. – и тут он снова, на мгновение, превратился в тупого трюмного Оглы – появился жуткий акцент, взгляд сделался бессмысленным, голова утонула в плечах. — …Э! Отэц диплома купил! Что б большим человеком был!

Я засмеялся.

— Понятно. А на самом деле, отец у тебя кто?

— Доцент Ташкентского университета. Кафедрой заведует.

— Философии?

— Нет, истории. Это я такой ненормальный. На философско – экономический факультет поступил.

— А мать?

— Мать русская. Врач.

…Короче, потом ещё многие в экипаже впадали в ступор, увидев Багдасарова читающим. Я же с той поры весьма критично относился к восточным товарищам, по любому поводу тормозящим и с трудом произносящим русские слова.

Ну, и не стоило, конечно, забывать: военкоматы на подводные атомные ракетные лодки людей из горных селений не отправляют! Только – из больших городов! И только с законченным средним образованием! Не говоря уж о высшем!

— Испортил гарнир! – продолжил тем временем орать Максуд. – Я тебя самого сейчас на гарнир порежу! Чего стоишь?! Выкидывай всё, что сгорело, лагун отмывай!

Алексей Алиев шмыгнул носом и поволок выкидывать в дуковский мешок сгоревшие макароны.

— Что, совсем караси оборзели? – с усмешкой поинтересовался я.

Кок поднял голову.

— А! Сам видишь! Дрыщ безрукий! Мы в их годы такими не были!

— М-да? – я иронично задрал брови. – А кто по-карасёвке в лагун со свежезаваренным чаем полпачки соли бухнул? А потом сутки в трюме третьего прятался?

Максуд быстро оглянулся назад – не слышат ли кто, затем сердито, хотя и очень негромко ответил:

— Э! Это нечаянно получилось. И вообще, меня там не было!

— Не было, не было! – успокоил я его. – Кофеёчку дашь?

— Почему же хорошему человеку кофе не дать?! – кок улыбнулся на все свои двадцать пять железных зубов. – Кружка твоя где?

 

2.

 

Ещё через месяц, я, в кои-то веки, сидел в курилке один и с наслаждением приканчивал вторую папиросину. Никто не торчал рядом немым укором, никто не следил ревнивым взглядом за тлеющим табаком, никто не скулил «ну, оставь на пару затяжек, а?».

Вообще же те, кто догадался запастись куревом, как и я – на все девяносто дней, понемногу превращались в богатых людей.

В кулаков – мироедов.

Если в начале второй половины похода сигаретина (или папиросина) стоила одну шоколадку и полтараньки, то к концу боевой службы цена поднялась на немыслимую высоту.

(для тех, кто не в курсе – шоколад (25 грамм) и сушёную рыбу подводникам в дальнем походе выдавали ежедневно, как дополнительный паёк).

В моей шхере, в рубке, уже лежал большой пакет с таранькой и шоколадками, в другом, поменьше – четыре банки красной икры. И вовсе не потому, что я жульничал на обеденной раздаче в гарсунке. Ничем подобным (если, конечно, исключить вино), мы не занимались. Просто, интендант наш тоже был курящим, и тоже взял курево лишь на пятьдесят дней.

Всё это я рассчитывал увезти с собой на гражданку, и там использовать по назначению. То есть воблу – под пивко, шоколад – под коньяк, икру – под водочку.

Не всухую же всё это жрать?!

Дверь курилки приотворилась, и в неё осторожно заглянул Безручко. Увидев меня, он с облегчением вздохнул.

— Заходи, — махнул рукой я. – Других старослужащих здесь нет, а я годок правильный и раскулачивать на курево тебя не буду!

Дело в том, что перед автономкой, Васька, оказывается, последовал моему примеру и накупил себе сигарет на девяносто дней похода. Потратив на это все деньги, поскольку курил, не как я, дешёвый «Беломор», а дорогие для него «Родопи».

Теперь же радиометрист очень боялся, что про его запасы узнают страдающие никотиновым голоданием годки и реквизируют всё. Вряд ли, конечно, кто из наших был на подобное способен, но часть сигарет отобрать могли. Добровольно – принудительно.

Мне Безручко доверял, а вот остальным – нет.

Он уселся рядом, вытащил из кармана пластмассовый футляр для карандашей, а из него – сигаретину.

Ну, понятно. Если кто из старослужащих поймает, то всегда можно отбрехаться: дескать, последнюю принёс, единственную. Видишь – аж в футляр спрятал! Докурю сейчас и пойду погибать!

— Дай прикурить, — попросил Васька.

Я стряхнул пепел, протянул бычок. Карась сделал глубокую затяжку, выдохнул дым. На лице его появилось блаженство.

— Фу! Четыре часа терпел!

— Зачем терпел-то?! – удивился я.

— А! – отмахнулся он. – Сначала ужин обслуживали, а потом зам всех на политинформацию загнал! Потом кино крутили для свободной смены, я же этот фильм давно посмотреть хотел.

— Что за фильм?

— «Будьте моим мужем». С Мироновым и этой… ну, классная такая тётка! В купальнике!

— А, ну если в купальнике, тогда понятно!

Безручко ещё раз затянулся, затем вдруг выдал:

— С другой стороны, чем дольше терпишь – тем больше потом удовольствие получаешь! Да и вообще…. Христос терпел и нам велел!

От неожиданности я поперхнулся дымом, закашлялся.

Карась постучал меня по спине.

— Спасибо!… Кхе!… Что это ты Христа вспомнил?

Он пожал плечами.

— Так… поговорка такая есть.

— Верно, есть.

Я погасил докуренную до бумажного фильтра папиросу, бросил окурок в плевательницу, снова повернулся к Безручко.

— Вась, а ты в Бога веришь?

Мой собеседник нахмурил брови.

— И ты туда же?

— А кто ещё?  — удивился я. – Попов?

— Не, — Васька помотал головой, — не он. Особист наш.

— И что ты ему ответил?

— Сказал, что в церковь никогда не ходил, к попам отношусь не очень, но в некую силу… э-э… невидимую, верю.

— Это ты зря. Теперь он тебя перевоспитывать будет.

Безручко ещё больше помрачнел.

— Уже.

— Чего?

— Уже начал перевоспитывать. Дал книжку «Мракобесие на марше». Типа, «библиотека атеиста». Приказал прочесть, а потом пересказать собственными словами.

Радиометрист тяжело вздохнул.

— Мало мне «Боевого номера»!…

Я развеселился.

— А «Боевой номер» ты выучил?

— Когда учить-то?! – возмутился Васька. – Круглые сутки в гарсунке пашешь, кино посмотреть некогда!

— Подгони начхиму… ну, и другим экзаменаторам, по баночке икры, — подсказал я. – Они тебе сразу зачёт поставят.

— Где ж я икру возьму?

— У интенданта. Семченко тоже без курева сидит.

— Хм! — Безручко потёр лоб. – А это мысль!

— Только не продешеви.

Он, прищурившись, глянул на меня.

— Ты уже так делал?

Я кивнул.

— Делал.

— И за сколько сигарет икру брал?

— У меня папиросы, — поправил я. – То есть дешевле получается. Пачка «Беломора» — банка. Но ты можешь и за полпачки договорится. Хотя, с другой стороны, на фига такие сложности?! Очень у немногих офицеров курево осталось. Так-что проще платить за зачёты не икрой, а сигаретами!

— Не все офицеры курят, — с сожалением произнёс радиометрист. – Но я попробую.

Он покинул курилку, я же остался и вытащил ещё одну папиросину. Вообще-то, и мне следовало экономить, но хотелось посидеть – подумать.

О чём?

Как это ни странно звучит – о Боге.

«…Вот почему, воспитанный явно в атеистической семье, карась Безручко, произнёс фразу, которую я уже не раз слышал, и на флоте, и на гражданке, от самых разных людей?! В основной своей массе – не признающих ни Бога, ни чёрта!

Вот эту фразу: «в некую силу… невидимую верю».

Я ведь и сам всегда так думал.

Что-то есть.

Что мы ни увидеть, ни понять не можем. Не умеем. Да и не хотим, если уж говорить откровенно!

Коль уж мичман Попов прав, и Пилигрим действительно – самый настоящий демон, а не прикидывающийся демоном инопланетянин, то я, наверное, один из немногих, кто получил прямое подтверждение: это самое «что-то» существует. Здесь. В нашей реальности.

И это вовсе не «поповские сказки»!».

Тут я хмыкнул.

«В прямом и переносном смысле».

Неожиданно память перенесла меня в прошлое – на гражданку. Десятый класс. Весна. Мы с приятелем стоим на остановке возле школы и высматриваем вдалеке трамвай. Тут же — наш учитель биологии – Семён Григорьевич по кличке Толстый, явно придуманной школьными остряками от противного. Слишком уж биолог худой. Я бы сказал – болезненно худой. Да ещё и пьющий.

Вот и сейчас он стоит, слегка покачиваясь, посматривая по сторонам с надменностью недобитого чекистами профессора.

А мы с однокашником спорим на тему какая группа лучше – «Назарет» или «Пинг Флойд». Приятель поддерживает шотландцев, я – англичан. Как это обычно бывает у подростков, теоретический спор быстро переходит во взаимные оскорбления. Разумеется, не злые. Зато очень эмоциональные.

Одноклассник обзывает меня обезьяной, которая слишком рано слезла с дерева, а я его – амёбой, из которой и через миллионы лет обезьяны не получится. И уж тем более – человека. Мол, природа за это даже не возьмётся.

И тут, неожиданно, в нашу ругань влезает биолог.

— Молодые люди, — обращается он к нам, — вы, что, и вправду думаете, что человек произошёл от обезьяны?

Мы, разумеется, затыкаемся и смотрим на педагога, выпучив глаза.

Первым приходит в себя мой приятель.

— А… разве не так?

Семён Григорьевич выпячивает нижнюю губу, вытаскивает сигарету, ломая спички, прикуривает.

— Официально так… — наконец, соглашается он. – Это если не думать. А вот если задуматься….

Биолог распрямляется, гордо вскидывает голову.

— Запомните, молодые люди! Человеческий мозг – настолько совершенный механизм, что не мог появиться в результате слепой эволюции! Что бы из хаоса молекул однажды возник разум… тут нужны не миллионы лет, и даже не сотни миллионов, и не миллиарды! Биллионы – в десятой степени! И то, я не уверен, что получилось бы!

Выкиньте весь этот бред из головы! Нет никакой эволюции! Всё это – лженаука, поскольку же я вам её преподаю, то я  — учитель лжи! Что прискорбно.

Тут он замолкает, вытаскивает из внутреннего кармана пиджака стальную фляжку, отхлёбывает, после чего заканчивает:

— Природа – не Творец. Природа – это лишь одно из названий самого Творения. Думайте, парни! Единственное, что я вам желаю — уметь думать! В противном случае, лучше и вправду считать себя обезьянами!

Тогда я воспринял слова биолога, как пьяный бред, вот только этот «бред» странным образом засел в моей памяти, время от времени, поднимаясь на поверхность и заставляя задумываться: а, действительно, разумен или не разумен мир? Откуда все эти – непреложные физические законы бытия? Почему это вдруг из хаоса возник НЕ хаос? Математически точный, неимоверно сложный, многослойный, многоуровневый….

Слепая природа? Ага, как же! Бардак перестаёт быть бардаком ЛИШЬ В ОДНОМ СЛУЧАЕ: когда приходит кто-то, обладающий разумом и волей, и этот бардак ликвидирует. По иному – никак. Ну, не может помойка сама, без постороннего вмешательства превратиться в чистый и красивый парк. Руки для этого нужны. Управляемые мозгами.

«Попов рассказывал про учение Христа. Единственное в своём роде. В том смысле, что и до него, и после него, люди поклонялись прямой физической силе. И понимали её, и принимали. Кто из прошлых и нынешних властителей мира был крут? Тот, кто мог или может всё вокруг залить кровью. Насилием утвердить свою власть. Таких бояться и любят, как это ни странно. «Бояться и ненавидеть» — это уже умозрительное построение, идущие, по большому счёту, от того же христианства. Вернее – от неправильно понятого смысла его.

А Христос сказал: «любите». Не «бойтесь», даже не «восхищайтесь», просто – любите. И пошёл на крест, потому-как не мог на него не пойти. Пожертвовал собой, ради других. То есть, впервые, в истории человечества, дух победил силу. Победил смерть. А вот сила победить смерть не может. Так что же главнее?».

Я посмотрел налево, там, где за стальными переборками, в ракетных шахтах, эта самая сила, помноженная на смерть и присутствовала.

«Мы можем уничтожить мир. Но не можем уничтожить зло. Я, например, столкнувшись с ним, с этим абсолютным злом, растерялся. Да и испугался, что уж себя обманывать?! И вся сила этого государства, то есть, человеческого общества, в котором я живу, не в состоянии (не в силе – ха!) мне помочь! Почему? Потому-что никто не поверит. А не поверит, потому-что не может представить ИНОЕ».

Подумав, я всё-таки выудил из кармана ещё одну папиросину

«Вот я люблю читать. Хорошие книги, написанные талантливыми людьми. И, читая, не раз, и не два ловил себя на мысли: «а ведь автор, может быть заувалированно, может сам того не осознавая, по большому счёту, тоже об этом: «что-то такое есть»! И чем талантливее книга – тем явственней подобная мысль читается. Я уж не говорю о гениях!

Все мы ищем ответ.

А значит, он существует».

Дверь курилки открылась, и в неё втиснулся интендант Семченко. С моей папиросой за ухом.

— А, вот ты где! — пробурчал он, устраиваясь рядом. – А я тебя ищу! Спички есть?

Я протянул ему коробок.

Старший мичман долго прикуривал, потом с облегчённым вздохом, затянулся.

— Чего вы меня искали-то? – поинтересовался я, забирая спички. – Опять курево кончается?

— Нет, — Семченко помотал головой. – С чаем проблемы. С заваркой, я имею в виду. Она, действительно, исчезает. Ты не обращал внимания, коки ей не приторговывают? Особенно – Максуд.

— Неужели кто-то до сих пор её курить пытается?! – удивился я.

— Наверное, — интендант пожал плечами. – Иначе, на фига она нужна?

— Чифирь варить, — я хмыкнул.

— Совсем уже?! – старший сундук постучал себя согнутым пальцем по лбу. – Где, кроме камбуза его сварить можно?!

И вправду. Как-то я не подумал. Пока ещё никто у нас не съехал с катушек настолько, что бы в автономку электрическую плитку с собой тащить! Можно было бы конечно, сделать это с помощью электрического чайника, но тут совсем уж в извращенца надо превратиться!

— Так может, на камбузе и варят?

— Вряд ли, — возразил Семченко. – Туда Коля никого не пустит.

Мичман Николай Мамаев – был старшим по камбузу, и именно тем человеком, который способен превратить дальний поход в казённую безнадёгу, а может, наоборот – сделать из него вполне себе приятное времяпровождение. По крайней мере – для желудков подводников.

Хороших коков на базах было много, но вот настоящих мастеров своего дела – единицы. И нам очень повезло, что с Мамаевым Лесенков прошёл не одну автономку, ценил его, и неизменно брал с собой на боевые службы.

Поскольку и сам любил хорошо покушать.

— Да ладно чай… — я прищурился, — продуктов-то у нас до конца похода хватит? Ещё две недели….

Интендант сделал квадратные глаза.

— А ты сомневался?!

— Ну, если уж заварка к концу подходит.

Семченко фыркнул.

— Провизионки, вон, забиты! Да и чай есть. Просто, слишком большой расход получается. Подозрительно.

Мне пришла в голову феерическая картина: спрятавшийся среди коробок со жратвой Пилигрим, сидит на мешке с сахаром и одну за другой отправляет в широко разинутый рот с острыми зубами пачки со слоном на этикетке.

— Чего лыбишься? – с подозрением поинтересовался интендант. – Ты что-то знаешь?

Я хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся.

— Мне известно только одно: ещё три месяца, плюс-минус, и я поеду домой. А это – главное!

 

3.

 

Рождённый моим воображением демон, жрущий чай, натолкнул меня на мысль воспользоваться очками этого самого демона.

А вдруг они мне помогут обнаружить Пилигрима?

Всё-таки лучше знать, где скрывается неприятель, и что он замышляет.

Поэтому, вытащив колдовской прибор из шхеры в рубке, я водрузил тяжёлую оправу на нос и повертел головой по сторонам.

Увы, ни злобное существо в шинели без погон, сидящее в трюме третьего отсека и со злобной ухмылкой пытающееся проковырять шилом прочный корпус, ни иных миров я не увидел.

Тут в двери провернулся ключ, и я еле успел спрятать прибор.

В рубку вошёл Шалаев, следом за ним – Коновалов.

— Так, — увидев меня, произнёс каплей, — а вы, Мазаев, что тут сидите?

— Провожу профилактику, — буркнул я, берясь за ручки приёмника.

— Какую ещё профилактику?! – удивился Шалаев, впрочем, я и сам бы удивился, услышав подобное.

— Аппаратуры. Что б не застаивалась.

— Да? – брови у каплея полезли наверх. – И кто же вам приказал её делать?

— Я по собственной инициативе.

— Похвально, похвально, — начальник службы кивнул. – Но лучше бы вам заняться приборкой – разобрать вон те завалы за аппаратурой. А нам тут с товарищем мичманом побеседовать надо

— Есть! – сказал я, поднимаясь с кресла и бросая взгляд на Коновалова.

Тот выглядел реально плохо. Насколько я знал, месяц назад, Андрюха делал попытки завязать с куревом, да ничего не получилось. Дурная привычка никуда не делась, со временем превратившись в реальную проблему для здоровья. Коновалов распух, как утопленник, ходил по кораблю с потухшим взглядом и поджатыми губами, изъясняясь исключительно матом.

Чисто из человеколюбия, я ссужал ему по папиросине в день, но этого мичману явно не хватало. Он уже продал всю свою тараньку и шоколад (и на эту, и ещё на одну автономку вперёд), и готов был за одну затяжку на что угодно. Вплоть до смертоубийства. Это читалось у него по глазам, и только врождённое упрямство с некоторой долей высокомерия, не давали ему окончательно съехать с катушек.

— Андрей, — неприятным голосом сказал Шалаев, — я понимаю, все устали, у всех нервы на пределе, но люди же как-то держаться!

— Держаться, — тускло согласился Коновалов.

Начальник службы ОСНАЗ помолчал, затем продолжил:

— Вот видите! Держаться! А вы почему не держитесь?

— И я держусь.

— Нет, не держитесь! – кап-лей рассердился. – Держаться по-настоящему, это не так, как вы думаете! Это значит – держаться! По-настоящему! И без поблажек!

Их разговор стал напоминать диалог в психиатрической лечебнице, и я выглянул из-за приборов.

Коновалов сидел с таким видом, словно ему теперь всё равно. Причём, навсегда. А вот Шалаев, наоборот, раскраснелся и выглядел разгневанным.

— Вы вчера на вечернем чае были не трезвым! – продолжил он. – Небритый, в одежде беспорядок, движения раскоординированы!

— Я не пил, — буркнул мичман.

— Что ж я, по-вашему, никогда пьяных не видел?!

— Наверное, не видели.

— Знаете, что?! Вы мне тут не хамите! Хотите из подплава вылететь? Надоело быть подводником? Ну-ка, пойдёмте!

Андрей скривился.

— К заму?

— К командиру! – рявкнул Шалаев.

— Ага! Делать ему больше нечего!

— Встать! – зарычал кап-лей. – Следовать за мной!

Они поднялись и покинули рубку, я же покачал головой. Да, влип Андрюха! Понятно, что Коновалов пытался шилом перебить никотиновое голодание, только никто в таких тонкостях разбираться не будет.

В замке вновь провернулся ключ, я уж было снова схватился за ветошь – дескать продолжаю убирать помещение, но это был Попов.

— Привет!- сказал он, вешая ПДУшку на вешалку и устраиваясь в кресле. – Ты, случайно, не знаешь, куда это Андрюха с Шалаевым отправились? Вылетели навстречу, как ошпаренные!

— Случайно знаю, — усмехнулся я, отбрасывая ветошь и тоже занимая своё место. – Кап-лей повёл нашего мичмана на цугундер.

— Чего? Куда?

— На цугундер. Ну, на древней фене, так называли следствие.

Владимир похлопал глазами.

— А что Андрей натворил?

— Его Шалаев на вечернем чае застукал пьяным. Теперь на говно исходит. Андрюха же отбрыкивается.

— И куда они направились?

— К командиру.

Попов помолчал несколько секунд, затем осторожно поинтересовался:

— А он и, вправду, напился?

— Не знаю. Не видел.

— О, Господи! – мичман тяжело вздохнул. – Как конец дальнего похода – так начинается! Каждый сходит с ума по-своему.

— У Андрюхи есть уважительная причина, — я пожал плечами. – Он без курева не может.

На это Владимир лишь неопределённо хмыкнул.

— Кстати, — спохватился я, — помнишь, я тебе про очки Пилигримовские рассказывал?

— Да, — он кивнул. – А потом обещал из шхеры вытащить и показать. Но так и не показал.

— Забыл, — я развёл руками, потом достал из кармана прибор и протянул Попову, — вот, смотри.

Тот осторожно взял очки и принялся их изучать.

Изучал долго.

— Странная штука, — наконец произнёс он. – Какая-то.. э-э…

— Не от мира сего, — подсказал я.

— Да, наверное.

— Не хочешь надеть?

Мичмана аж передёрнуло.

— Нет!

— Да не бойся! Я же надевал. И Юрка Цыганов тоже. И никто не умер.

Попов в сомнении повертел прибор, потом всё-таки решился и, разведя дужки в стороны, осторожно водрузил его на нос.

Посмотрел на меня.

— Похоже, не работает. Чёрное всё. Может надо на что-то нажать?

Я выпрямился в кресле.

— Чёрное?! В каком смысле – чёрное?!

— В самом прямом, — мичман снял очки, снова покрутил их в руках. – На, сам погляди….

Я взял у него прибор, напялил на переносицу.

Там и вправду была чернота. Но не сплошная. А словно – в тёмном помещении, с единственным и очень тусклым источником света.

Попова я всё-таки увидел. Половину лица и часть шеи с плечом. Всё остальное тонуло во мраке.

Подняв голову, я уставился в то место, где у нас располагался плафон, но даже намёка на какое-либо освещение не обнаружил.

— Странно! – сказал я, снимая очки. – Раньше такого не было.

— А чего тут странного?! – сердито поинтересовался мичман. – Дьявольская штуковина! Ничего хорошего от неё ожидать не следует. Ты бы лучше её выкинул!

— Выкидывать то зачем? — пробормотал я. – Всё-таки, какое-никакое, а доказательство.

— Доказательство – чего?!

— Присутствия демона в нашем мире.

— И кому ты это собрался доказывать?! – Владимир усмехнулся. – Нашему командному составу? Так они и без адских приборов, то и дело зелёных чёртиков видят!

Я нервно побарабанил пальцами по столу.

— Не нравится мне всё это!

— Чего именно?

— Вот эта тьма! – я ткнул пальцем в прибор. – Могильный мрак какой-то! Пилигрим намекает, что мы все погибнем?

К моему удивлению, Попов, вместо того, что бы рассердиться ещё больше, засмеялся.

А потом наставительным тоном произнёс:

— Запомни: главное оружие нечистого – ложь! Никогда не верь тому, что он тебе говорит или показывает. Поэтому я и говорю – выкини!

Я опять хотел ему возразить, но в этот момент меня накрыло.

Теперь я не сидел в кресле, в рубке ОСНАЗ, а двигался по пятому отсеку, между ракетными шахтами. То есть не сам, конечно, двигался. Смотрел чужими глазами.

Как уже не раз бывало.

А потом возник мерзкий сиплый голос Пилигрима:

— Ну, что, мой юный друг? Вспомним наши приключения? Сделаем банальный дальний поход незабываемым? Покапаем кровушкой на линолеум?

— Иди на хрен! – незамедлительно среагировал я. – Отпустил меня! Быстро!

— Ага! Щас! Разбежался! Ты – очевидец.

Тварь захихикала.

— …И соучастник!

— Гнида поганая! – мысленно прорычал я.

— Смотри, — не обращая внимания на оскорбления, продолжил Пилигрим, — этого человека ты знаешь. Его зовут Василий Безручко. Сегодня он восстановит справедливость. Уничтожит убийцу.

— Васька?! – я изумлённо выпучил глаза. Опять же, как вы понимаете, не в физическом плане. – Его-то за что, тварь?!

— Он выполняет миссию, — строгим голосом ответил демон. – Благородную.

— Благородную?! Ах ты!..

И тут я вспомнил слова Попова: «молитва – это оружие!».

— Отче наш, — начал я, сейчас же почувствовав, как тварь, оккупировавшая моя сознание, шарахнулась куда-то назад, во тьму, — да светится имя Твоё, да придёт царство Твоё….

— Заткнись! – завизжало создание, совсем уж нечеловеческим, каким-то, если хотите —  механическим визгом. – Ты это делаешь неправильно! Он тебе не поможет! И даже накажет!

«А это – уже твоё оружие!» — подумал я. «Ложь! Только не прокатит! «Не верю!» — как сказал бы, согласно версии капитана второго ранга Полищука, товарищ Луначарский».

Я нервно хмыкнул, после чего, продолжил:

— …Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле!

А ещё через мгновение, Пилигрим вышвырнул меня из сознания Безручко. Ну, или выскочил из моего…. Не знаю.

— Очнулся? Слава Богу! – нависший надо мной, явно испуганный Владимир,  перевёл дух. – Что с тобой?!

Я пару секунд сидел, уставившись на него бессмысленным взглядом, затем, оттолкнув мичмана, вскочил на ноги и вылетел из рубки.

Как ни странно, мыслил я достаточно спокойно, и даже холодно. Без суеты и истерики. Хотя старался действовать быстро.

«Надеюсь, в этот раз Пилигрим показывал мне происходящее в настоящем времени! Кажется, для него подобное – высший пилотаж. Не запись, а реальное участие в реальном событии. Значит, ещё можно успеть. Остановить всю эту кровавую хрень! …Ну, или хотя бы попытаться».

Буквально – пролетев третий и четвёртый отсеки, я скользнул в люк пятого и увидел-таки Ваську. Тот уже подходил к переборке, поднимая руку, что бы взяться за кремальеру.

Окликать я его не стал. Мне надо было увидеть.

Поэтому, подскочив к радиометристу, я схватил его за плечо, развернул к себе и….

…еле успел уклониться от огромного ножа, лезвие которого рассекло воздух в нескольких миллиметрах от моего живота.

Вот чёрт!

— Ты чего, охренел?! – рявкнул я, причём, чисто на автомате, поскольку уже увидел глаза молодого – абсолютно пустые, безумные, мёртвые.

Одержимый сделал выпад, я отпрыгнул назад и скользнул к правому борту, пытаясь найти хоть что-нибудь, что бы отбиться от ножа.

И даже успел подумать:

«Лезвие чистое. Значит, никого Безручко ещё не зарезал. Только почему он шёл из носа в корму? Где он был? Ножи, кажется, у нас имеются только на камбузе…».

Тут мне на глаза попался пожарный щит. Разумеется – укомплектованный не полностью. Матросики то и дело воровали у соседей инструменты, в основном – топоры, поэтому они, как правило, отсутствовали. Здесь же, в пятом, кроме жестяного пожарного ведра, конусообразной формы, на щите вообще ничего не было.

Пришлось хватать его.

Тем временем, одержимый, обогнув ракетную шахту, вновь бросился на меня, размахивая ножом, как казак шашкой.

Размахнувшись, я двинул по его дурной башке ведром, тут же отскочив в сторону —  безумец, кажется, даже не почувствовал удара, хотя жесть рассекла ему кожу на виске.

— Остановись, идиот! – прорычал я. – Проснись! Тобой управляют!

Фиг там. Кажется, Безручко вообще уже ничего не слышал. Или не мог понять обращённых к нему слов.

«Ну, ладно!» — я, прищурившись, сосредоточился и начал действовать более разумно, то есть стараясь выбить из рук одержимого оружие.

Получилось, наверное, раза с пятого, и то, я до сих пор считаю, что мне повезло.

Нож вылетел из Васькиной руки и упал на палубу.

Я тут же, мощным пинком отправил его куда-то под трубопроводы, после чего от всей души долбанул ведром молодого по лбу. Настолько сильно, что довольная толстая жесть, выкрашенная в красный цвет, погнулась.

Однако это не произвело на спятившего парня никакого впечатления.

Он только потряс головой, после чего бросился на меня, как медведь – растопырив руки и оскалившись.

Решил вцепиться мне в горло? Зубами?

Пнув его ногой по колену, я отпрыгнул в сторону, но не рассчитал, треснувшись головой о торчащую железяку.

— А, мать!

Безручко, пока я пытался придти в себя после удара, захватил пятернёй рукав моего РБ, а затем и вправду впился зубами в плечо. К счастью, зубы у него остались человеческими, потому-как, если бы подобным образом меня цапнула, скажем, собака, то точно – вырвала бы кусок мяса.

— Урод! – заорал я, всем своим весом наваливаясь на одержимого и пытаясь его прижать к шахте.

Ага, размечтался!

Молодой, как выяснилось, весил, что твой грузовик, оказавшись при этом слишком уж ловким. Ненормально ловким. Он умудрился вывернуться и начал меня душить, правой рукой надавив на горло, а левой вцепившись в волосы.

Моя шея оказалась, словно в стальных тисках, во рту появился привкус крови, в глазах потемнело.

И тут, наверное, впервые в жизни, я обратился к той силе, которая, по словам мичмана Попова, постоянно рядом с нами.

И не так, скажем, как в школе, перед экзаменами, полушутливо, полуиспугано (короче, несерьёзно) – дескать, «Господи, помоги!», а вполне осознанно. Понимая, что ещё немного – и всё для меня будет кончено.

Обезумевший Безручко уж точно – не остановится.

Это – не пьяная драка у кабака, не разборка на дискотеке, когда даже у самых озверевших, где-то глубоко в подсознании, остаётся: «нельзя убивать! Посадят!».

Нет. В настоящий момент я имел дело не с человеком.

С демоном.

Поэтому, стараясь разжать мёртвую хватку и хоть немного, хоть чуть-чуть, но вдохнуть воздуха, я мысленно попросил «Помоги!». Обращаясь именно к тому, к кому обращаются в молитвах.

Причём, никакой паники, опять же, как это ни странно звучит, не было. Ни паники, ни истерики. И взывая о помощи, я вовсе не кричал и не вопил, если вы понимаете, о чём я.

А ещё через несколько секунд стальные тиски на моём горле разжались.

Я по инерции качнулся вперёд и чуть не ударился лбом о шахту. Однако успел сориентироваться и удержаться на ногах.

Воздух входил через горло подобно кислоте, разъедая связки, бронхи, заставляя сгибаться от очень болезненного сухого кашля.

— Ты как? Живой? – послышался сзади знакомый голос.

Я развернулся.

Сзади, рядом с валяющимся на палубе Васькой, стоял очень бледный, с испуганным взглядом, мичман Попов.

В руках он до сих пор сжимал раздвижной упор, которым, судя по всему, и вырубил Безручко.

— Живой, — прохрипел я, растирая горло. – Спасибо!

Владимир покосился на тяжёлую штуковину у себя в руках, отбросил её в сторону, потом пожал плечами и попытался улыбнуться.

— Свои люди. Сочтёмся.

Я кивнул на карася.

— Ты его не убил, случаем?

— Надеюсь, что нет. А вот он тебя, явно – собирался.

— Да. Это я уже понял.

Мичман внимательно на меня посмотрел.

— Кажется, я догадываюсь…. Судя по прежним твоим рассказам, демон снова вселился в человека и показал это тебе?

— Правильно, — продолжая массировать шею, подтвердил я. – Хорошо хоть не в записи. Иначе я ничего бы не смог сделать.

— Да уж…. – Владимир кивнул. – Ты, похоже, быстро сориентировался.

— Не в первый раз.

Попов присел рядом с Васькой, проверил у него пульс.

— Интересно, а кто должен был стать жертвой? – поинтересовался мой спаситель. – Неужели Пилигрим нашёл у нас в экипаже настоящего убийцу?

— Да что-то я сомневаюсь в его способности видеть людей насквозь. Тоже мне – Шерлок Холмс!

— Думаешь – он врал? – удивился Владимир.

— Сам же говорил: главное оружие сатаны – ложь!

— Ну, Пилигрим, всё-таки не сатана.

— А чем сатана от демона отличается? – неожиданно заинтересовался я.

— Я тебе потом расскажу, — пообещал мичман. – Если вспомню, конечно. А сейчас давай думать, что дальше делать? Может Василия к доктору отнести?

— Нет, — помотал головой я. – Не надо вообще шум поднимать! А Безручко лучше оттащить в нашу каюту. И побыстрее! Нам и так повезло, что никто кроме нас эту драку не видел! Даже вахтенные китайцы куда-то делись!

Короче, берись давай!

Попов открыл люк, потом мы схватили карася (я – за руки, Владимир  — за ноги), перетащили в пятый-бис отсек, и спустили на нижнюю палубу.

Нам и вправду необыкновенно повезло – за всё это время, ни на трапах, ни в проходах мы никого не встретили! Да и в нашей каюте людей не оказалось.

Хотя…. Может тут слово «повезло» не подходит? Может нам помогли?

— Затаскивай на койку! – пропыхтел мичман.

Мы уложили радиометриста, который к тому моменту начал уже приходить в себя – замотал головой, замычал, захлопал глазами.

Потом уставился на нас.

Вполне нормальным, хоть и испуганным взглядом.

— Что случилось? – просипел он, пытаясь сесть и тут же со стоном хватаясь за затылок. – Ох!… Ёлки-моталки!

— Болит?  — сочувственно поинтересовался Попов.

— Болит, — Васька скривился. – И тошнит ещё.

— Что ты последнее помнишь?

— В рубке я сидел, — не особо уверенно сообщил карась, потом в глазах его что-то мелькнуло, и он выпрямился. – Во мать!

— Чего – мать?! – насторожился я. – Ты что-то вспомнил?

— Вспомнил…. – Безручко обалдело уставился на меня. – Семченко….

— Наш интендант? – уточнил Владимир.

— Никакой он не интендант! – понизив голос, сказал радиометрист, переводя на мичмана взгляд. – Он убийца!

Мы с Поповым переглянулись.

— И кто тебе об этом сказал? – осторожно спросил я.

— Никто. Не знаю…. – карась, похоже, растерялся. – Как-то сам догадался. Наверное….

— Ты увидел какую-то картинку? Словно – отрывок кинофильма…. Так?

Безручко с силой провёл ладонью по лбу, поморщился.

— Чёрт! Не помню! Может быть. Пытаюсь отмотать назад – и тут же тошнить начинает.

— Погоди….

Не обращая внимания на Попова, я залез в нашу шхеру, выудил оттуда четверть бутылки шила (осталось ещё с Нового года) и протянул Ваське.

— На, хлебни. Легче станет.

Безручко молча глотнул, снова скривился. Только в этот раз – уже от спирта.

Я тоже выпил, да и мичман не стал отказываться. Вот ведь…. Пьёшь ты или нет, а стресс чем-то снимать надо!

— А теперь слушай, что на самом деле было! – сказал я Ваське и принялся рассказывать. Вкратце – о Пилигриме и подробно – о событиях последних тридцати минут.

Он выслушал всё это с каменным лицом, то и дело поглядывая на мою шею, на которой начал наливаться чёрным огромный синяк (это я видел в зеркале на дверце шкафчика), затем покачал головой.

— Ничего себе! Получается – я чуть убийцей не стал?!

— Получается так.

— А если этот ваш… Пилигрим снова попытается в меня вселиться?!

Я повернулся к Владимиру.

— Может, и Ваську заставить молитву выучить?

Тот тяжело вздохнул.

— Молитву выучить недостаточно. Тут дело совсем в другом….

— В чём?

— В вере…. – Попов пощёлкал пальцами. – И даже не столько в вере, сколько в понимании…. Тьфу ты! Не могу сформулировать! Короче – не поможет ему молитва.

— Ты, вообще, крещёный? – обратился он к радиометристу.

— Вообще да, — Безручко скорбно кивнул. – Меня бабка крестила. Отцу же с матерью ничего не сказала.

— А в Бога веруешь?

— Никогда об этом не думал.

Тут Васька бросил на меня взгляд, пожал плечами.

— Я Гришке уже говорил: верю в то, что существует некая сила… э-э… всем на Земле управляющая.

— Значит так, — решительно произнёс мичман, — поступим следующим образом….

Он посмотрел на меня.

— У тебя ключ от каюты есть?

— Где-то валяется… сейчас  — я подошёл к шкафчику, порылся на полках и вытащил ключ. – Зачем он тебе?

— Мы Василия пока запрём. А сами подумаем, что дальше делать.

— Мне ж через полчаса на вахту! – возмутился Безручко. – В гарсунку.

— Ничего страшного, — успокоил я его. – В случае чего, я Маковкину помогу. Хуже будет, если ты опять на людей кидаться начнёшь.

— Да, — поник радиометрист. – Вот ведь….

— Пошли! – скомандовал мне мичман, после чего мы выбрались в проход, и только начали запирать дверь, когда из-за угла вырулил турбинист — полторашник Илья Белов, который тоже жил здесь.

— Э! – увидев, чем мы занимаемся, воскликнул он. – На фига вы это делаете?!

— Так надо, — буркнул я, вытаскивая из замка ключ и отправляя его в карман. – Безручко заболел.

Это я ляпнул просто так, от балды, тем не менее, у меня в голове тут же стал прорисовываться довольно интересный план.

— Давай в гарсунку поднимемся, — предложил я Попову. – Там и поговорим.

— Погоди, — схватил меня за рукав Белов. – Что за бредятина?! Чем Безручко-то заболел?

— Не знаю. Что-то инфекционное. Может даже опасное….

Турбинист почесал в затылке.

— Ну, здасьте, приехали! А мне теперь что делать?

Я хмыкнул.

— Можно подумать – ты в каюте спишь! Вы ж у себя в корме круглые сутки дрыхните! Видели, знаем.

— Пошли, пошли, — поторопил меня Попов.

Мы поднялись в кают-компанию, где между столами метался Маковкин – накрывал. Увидев меня, оживился.

— Ты Ваську-то разбудил?

— Васька заболел, — с мрачным видом сообщил я. – Тяжело.

— А… — растерялся Николай. – Я один не справлюсь!

— Ничего, я тебе помогу. А потом из столовой кого-нибудь пришлю. У них там с народом переизбыток.

— Ты что-то придумал? – негромко поинтересовался мичман, когда мы с ним уселись за стол в углу.

— Придумал, — кивнул я. – Надо нам Безручко временно изолировать.

— Где?! В каюте?!

— Да нет, конечно. В медпункте. Скажем – Васька совсем плох, понос, головокружение, рвота. Явно – что-то инфекционное.

— Погоди, погоди, — мичман помотал головой. – Ты думаешь, доктор всему этому поверит? Безручко же здоров, как бык!

— Придётся ему сыграть больного. Если не хочет в тюрьму.

— Но ведь Семён Иванович возьмёт анализы, обследует….  Не, не получится.

— Получится. Сейчас главное – Ваську изолировать. От Семченко. Хотя бы дня на два, на три.

— А потом что?

— Постараемся за это время найти Пилигрима.

— М-да? – мичман иронично задрал брови. – И что мы с ним делать будем?

— Изгонять.

— Чего-чего?! – глаза у Владимира сделались по шесть копеек.

— Изгонять. Как в фильме «Экзорцист». Я, правда, сам фильм, как ты должно быть понимаешь, не видел, но о нём читал. В книге «Мифы и реальность».

Попов помолчал с минуту, потом тяжело вздохнул.

— Ну, и как ты себе это представляешь?

— Никак не представляю! – рассердился я. – Но зато хорошо могу себе представить, что будет, если Пилигрим продолжит вселяться в людей!

— Я ничего об изгнании бесов не знаю, — медленно произнёс мичман. – Тем более, не думаю, что этот демон вселился в чьё-то тело. То, которое мы в рубке видели. Скорее – он просто принимает человеческий облик, когда ему это необходимо.

Я выпятил челюсть.

— Ничего, разберёмся! Главное – его выманить.

— Интересно, каким образом?

— Очки используем. В конце концов, они не зря попали мне в руки. Я в последнее время начинаю думать, что ничего случайного по определению не бывает!

Владимир перевёл взгляд на суетящегося Кольку, потом снова посмотрел на меня.

— А Василий тебе сразу поверил….

Я пожал плечами.

— Во-первых, мне не доставляет удовольствия гонять молодых, во-вторых он знает, что я – не из трепачей и разыгрывать никого не буду, ну, а в третьих, мы с ним видели такое, что завладевший его сознанием демон – не такая уж фантастическая вещь!

— А что вы видели? – заинтересовался Попов.

Я рассказал ему об НЛО, потом мы отправились вниз – инструктировать Безручко.

Но перед этим я заглянул в столовую личного состава и нашёл там главного гарсунщика Делягина.

— Чего тебе? – поинтересовался он, откладывая книгу.

— Человек в кают-компанию нужен, — я кивнул на четырёх карасей, накрывающих на столы.

— Человеки всем нужны, — философски протянул Лёшка, насмешливо глядя на меня. – И спрашивается: чего ради мне с тобой делиться?! У тебя самого молодые есть.

— Один из них заболел.

— Ничего, поправиться.

— Лёх, ты не борзей! – посоветовал я, слегка постукивая кулаком по столу, рядом с которым стоял. – Карась заболел тяжело. И вряд ли до конца автономки очухается.

Делягин сделался серьёзным.

— Кто заболел-то?

— Безручко.

— А чем?

— Не знаю, — я пожал плечами. – Рвота, слабость…. В общем, хреново всё!

— М-да, — старший по обслуживанию столовой личного состава почесал в затылке, — дела! Ну, — он повернулся к своим молодым, которые явно прислушивались к нашему разговору, — вон, Семёна бери.

Семён Дежнев, карась из БЧ-3, сам родом из Санкт-Петербурга шагнул к нам.

— Куда идти?

— Сказал бы я тебе куда идти, — проворчал Лёха, окидывая питерца тяжёлым взглядом, — да воспитание не позволяет. С Гришкой в кают-компанию пойдёшь. Будешь там работать. Пока, по-крайней мере.

В этот момент в столовую личного состава ворвался Семченко и я вздрогнул. Поскольку перед моим мысленным взором возник Безручко с огромным ножом.

И интендант тоже был с ножом.

В голове у меня мелькнуло:

«А вдруг Пилигрим решил, так сказать, «поменять полярность»?! Ваську мы заперли, вот он и взялся за товарища старшего мичмана! Сейчас как начнёт всех на ремни резать, то-то повеселимся!».

— Это что?!- завопил Семченко, останавливаясь перед Делягиным и потрясая в воздухе ножом.

Лёшка похлопал глазами.

— Нож вообще-то….

— Я сам знаю, что нож! – интендант с грохотом швырнул стальную штуковину на стол. – Почему мне её китайцы приносят?!

— А почему её вам китайцы приносят? – тоже заинтересовался Делягин.

— Это я у вас хочу спросить?! Какого чёрта наша кухонная утварь делает в пятом отсеке, под трубопроводом?!

— Не могу знать.

— Давай сюда Максуда!

— Здесь я! – откликнулся кок, уже выглядывающий из окна раздачи.

— Максуд, какого хрена?! – Семченко ткнул пальцем в нож. – У тебя камбуз или проходной двор?!

Азербайджанец пожал плечами.

— У нас все ножи на месте. Вон, сами посмотрите.

— Хм! – интендант явно растерялся.

Немного помолчал, потом вновь поднял нож и внимательно его осмотрел.

— Странно! – сказал он. – Точно такой же, как и наши! Откуда ж он взялся?

— Наверное,  кто-то из китайцев с гарнизонного камбуза упёр! – высказал предположение Максуд.

— Зачем?!

— Ну, мало ли зачем…. Колбасу для птюхи порезать.

— Ага, — согласился старший мичман, — которую при погрузке продуктов упёрли!

Он обвёл столовую гневным взглядом и тут обратил внимание на меня.

— Мазаев, а ты что тут делаешь?!

— За человеком пришёл, — я кивнул на Дежнева. – У меня народу не хватает. Безручко заболел.

— Как заболел?! – ужаснулся интендант. – Чем заболел?!

— Не знаю. Чем-то серьёзным. Рвота, слабость…. Сейчас в медпункт поведём.

— Да, давайте, — согласился Семченко. – И Дежнева бери.

— Иди, — кивнул я Семёну. – Там Колька Маковкин. Он тебе всё покажет.

Потом мы с Поповым добрались до каюты, где и принялись инструктировать Ваську. Тот внимательно всё выслушал и согласился с нашим планом, хотя и без особой радости. Это чувствовалось.

— Горло чем-нибудь прикрой, — посоветовал мичман, когда мы уже собрались идти в медпункт. – А то синяк видно. Лишние вопросы будут.

— Чем же я его прикрою?! – спросил я, проводя ладонью по шее.

— Ну, не знаю, — Владимир обвёл взглядом каюту. – Полотенцем, например.

— Вот тут, у доктора, как раз и возникнут вопросы! – возразил я. – Тогда уж лучше сразу перебинтовать!

— Да уж, — согласился Попов. – Думаю, тебе вообще лучше в медпункт не ходить. Я Василия сам отведу. Скажу – зашёл в кают-компанию, и Василий мне пожаловался на плохое самочувствие.

— Чего ради он стал бы именно тебе жаловаться?! – вполне резонно возразил я.

— Да какая разница! – рассердился мичман.

— Вы в разных службах. И не земляки, и не поклонники, скажем, панк-рока.

— Думаю, врача в первую очередь будет интересовать болезнь Безручко, а не то, почему он обратился ко мне!

— Ну… возможно…. Хорошо. Идите.

 

4.

 

В общем, нам с Поповым и повезло, и не повезло. Повезло в том, что доктор купился и упрятал радиометриста в изолятор, а не повезло в том, что Пилигрима мы так и не нашли.

Хотя облазили с очками весь корабль, не сунувшись, разве-что в секретные рубки, да в реактор.

— Плохо дело! – выразил я наше общее мнение, когда мы с мичманом, без руки и без ног, вернулись в нашу выгородку, где никого не было. – Мы скоро возвращаемся. Значит, Пилигрим будет форсировать события.

— Думаешь, попытается вселиться в кого-то ещё?

— Скорее всего. И, помня о том, как я его вышвырнул из своего сознания, он может мне вовсе об этом и не сообщать. И мы однажды найдём труп.

— Это я всё понимаю! – проворчал мичман. – И предлагаю… только ты сразу не отказывайся!

— Чего?

— Предлагаю всё-таки рассказать командованию.

Я покачал головой.

— Нам не поверят.

— Поверят! Мы не будем говорить, что имеем дело с демоном. Скажем – столкнулись с чем-то, что влияет на сознание человека. Превращает его в убийцу.

— Угу! – я фыркнул. – «Фантомас разбушевался»!

— При чём тут Фантомас?

— Ты этот фильм смотрел?

— Смотрел.

— Значит должен помнить – там был прибор, подчиняющий людей.

— А хотя бы! – рассердился Попов. – Мало ли какие разработки есть у американцев!

Я тоже рассердился.

— Ну, и где этот прибор?!

— Вот! – он ткнул пальцем в мой карман, где лежали очки Пилигрима. – Сделаем так: пойдём – расскажем командиру о нападении. Доказательства на лицо…. Вернее – у тебя на шее! Ты, мол, шёл через пятый отсек, увидел, как Василий очки мерит. А потом он вдруг раз – и с ножом набросился!

— Мы только Ваську подставим! Тем более – у него другая версия произошедшего.

— Сообщим ему нашу.

— Где?! И когда?! Безручко сейчас в изоляторе. И вряд ли Иваныч его отпустит, пока не поймёт с чем имеет дело. В смысле – что это за инфекция?

Мичман ещё больше помрачнел.

— Между прочим, мы вот Василия к доктору отправили, а если он на него нападёт?!

— Кто?! Доктор на Ваську?!

— Тьфу ты! Не прикидывайся дураком! Безручко! Нападёт! На доктора!

— А чего ему на доктора нападать?! – я пожал плечами. – Ему Семченко нужен. В смысле – не Ваське, а Пилигриму.

— Если Василий вновь сделается одержимым, то он может ранить или даже убить Иваныча. Что б не мешал.

Я тяжело вздохнул.

— Куда ни кинь – всюду клин!

— Да уж….

Так мы ничего и не решили.

А ещё через три дня Ваську выпустили из изолятора.

— Короче, Иваныч сказал, что я симулянт поневоле, — сообщил он, явившись в кают-компанию.

— Почему – поневоле?

— Ну, якобы у меня… это…. – он поднял глаза к потолку. – немра… невр….

— Невралгия, — подсказал я.

— О! Точно! Она. На кишечник влияющая.

— Антипоровичу-то врач не настучит?

— Антипорович уже знает, — Васька отмахнулся. – Сейчас его встретил, сказал – дескать, таблетки пей. Успокаивающие.

— Таблетки Иваныч дал?

— Ага, — радиометрист вытащил из кармана облатку, помахал ею в воздухе.

Я посмотрел на Дежнева, накрывающего столы к завтраку и спросил, понизив голос:

— Ты это… больше не отключался?

— Нет, — Безручко пожал плечами.  – Да я там спал всё время.

Не знаю, за какого уж психа врач принял Ваську, но вот я оставшиеся полторы недели похода, провёл явно не лучшим образом. В том смысле, что постоянно нервничал, ожидая не пойми чего – то ли демон вновь вселится в Ваську и зарежет-таки Семченко, то ли выберет себе новые жертвы, то ли вообще – лодку утопит.

В трюме третьего, перед клапаном срочного погружения, может ведь не только Скорбенко сидеть!

Всё это лишало покоя и, в конце концов, превратило чёрти в кого. В параноика с боевым номером Р-3Р -11 на кармане РБ.

(тут я, читая рукопись, вздрогнул. Поскольку и у меня  был именно такой номер. Что он означал, я, честно говоря уже не помню, хотя когда-то знал. Память – штука ненадёжная).

Попов всё поглядывал на меня с сочувствием, а потом и вовсе зазвал в рубку – на профилактическую, так сказать, беседу.

— Что ты как в воду опущенный ходишь?! – возмутился он.

Я всё-таки нашёл в себе силы усмехнуться.

— А я, как раз и есть – в воду опущенный! Впрочем, как и ты.

— Э-э… — смутился мичман, — я не это имел в виду. Выглядишь ты плохо!

— Ещё бы! Где-то по кораблю бродит кошмарная тварь, способная вселяться в людей и делать из них убийц, а я, по-твоему веселиться должен?

— Уныние такой же грех, как и гордыня! – буркнул Владимир. – Я тоже знаю про демона, однако же не схожу с ума!

— Тебе вера помогает.

— И ты тоже верь! Не умеешь в Христа – верь в себя! Просто – в добро!

— Которое должно быть с кулаками? – довольно ядовито уточнил я, вспомнив припевки нашей, прости, Господи, советской интеллигенции.

Кажется, Попов тоже про это подумал, потому-как сбавил тон.

— Да, я понимаю. Война на духовном уровне, это тебе не пожарным ведром одержимому по башке бить!

— И не раздвижным упором, — добавил я.

— Не важно. Просто – никто у нас ничему подобному не учит.

— Чему именно?

— Стойкости духа. И фильм «Коммунист» с фильмом «Как закалялась сталь» бьют мимо. Другие времена. Да и вызовы другие….

— Это точно, — я вздохнул. – Ушёл поезд.

Владимир неожиданно улыбнулся.

— Ты о доме думай! Куда скоро поедешь! Тебе осталось то всего ничего! Представь – май, солнце, жара, девочки в купальниках!

— Дались вам эти купальники! – проворчал я. – С лифчиками.

— Короче, приободрись! Почитай что-нибудь хорошее. С положительным финалом.

— Хорошего с положительным финалом не бывает, — выдал я очередную припевку советской интеллигенции.

— Бывает, бывает!

— Например?

Попов задумался.

— Ну… «Конец вечности», например. Айзека Азимова. Там всех негодяев побеждают, и главный герой остаётся живым.

— Айзек Азимов не Гоголь. И не Достоевский.

— Но тоже неплох. Не дешёвка.

— Ладно,  — я снова вздохнул. – Попробую немного приободриться. Тем более ты прав – скоро ДМБ и девочки. С лифчиками.

С этими словами я покинул рубку и поплёлся в гарсунку – проверять, как там мои караси работают.

А в пятом отсеке увидел… Пилигрима.

Он стоял в центре прохода между ракетными шахтами, в своей дурацкой шинели без погон и скалился, обнажив узкие, длинные клыки.

И тогда я сделал то, чего сам от себя не ожидал.

Рванул с места, развив предельную скорость и вытянув руку.

Наверное, я собирался его поймать.

Схватить, скрутить, швырнуть на палубу, обездвижить.

Остановить.

Где-то в глубине сознания у меня сидело: «эта тварь – не человек. Она способна на неожиданные ходы». Однако Пилигрим, когда я до него добежал, не исчез, как давеча в рубке, не принялся махать подобно Безручко огромным кухонным ножом, и вообще оказался.. э-э… не совсем материальным, что ли?

Нет, не призраком. И не голограммой.

Тем, чему и названия то не придумать.

Дымом.

Только обычный дым ты не можешь пощупать, а здесь я явственно ощутил в руке некую полужидкую, холодную субстанцию, не вызывающую ничего, кроме отвращения.

Впрочем, осознать я этого не успел, поскольку, пройдя СКВОЗЬ демона, очутился в… м-м-м… странном месте, которое и местом то не назовёшь!

Там не было пространства.

Точнее – визуально оно присутствовало, но всё равно, возникало стойкое ощущение заколоченного и закопанного в землю гроба, в коем ты и находишься!

Тёмно-серое небо (или потолок?), тёмно-серые, то ли скалы, то ли стены по бокам, а под ногами – лёд. Но не такой, как на замёрзшей реке или озере. Неровный, бугристый, словно в огромном котле долго, лениво кипела вода, а потом мгновенно застыла. Окаменела.

И ветер. Пронзительный, северный, выжигающий глаза.

И вновь я увидел Пилигрима. Всё на том же расстоянии от меня –  метрах в десяти – пятнадцати (или сколько там в длину пятый отсек?).

— Ах ты!….

Я снова рванул вперёд, но поскользнулся на льду, чуть не упал, тем не менее, удержал равновесие, добрался до демона и….

…Опять переместился куда-то, чему и определение трудно подобрать. Чёрная, раздуваемая ветром материя вместо стен, текущая материя вместо потолка наверху, и тьма внизу.

Никаких источников света нет, тем не менее, я вижу: всё тот же демон, всё на том же расстоянии. Только теперь он не обращает на меня никакого внимания – он разговаривает с… самим собой. То есть со своим двойником.

Выглядит Пилигрим совсем не так, как выглядел в нашем мире. Лицо вроде бы то же самое, что мы наблюдали с Поповым в рубке – изуродованное звериной гримасой, нечеловеческое, а вот вместо военной формы – полуживая (полумёртвая?) тьма, обволакивающая фигуру, текущая во все стороны сразу.

— Я выйду, — говорит он, обращаясь к своей копии. – Ты мне не можешь указывать! Я помогу им.

— Убить убийцу – ещё не значит его спасти.

— А кто говорит о спасении?! Никому и никогда спасения не было, и не будет! Есть только помощь.

— Зачем?

И вдруг две фигуры, в мгновение ока, меняются местами, и становится совсем уж непонятно – кто к кому обращается.

— Помогать – значит властвовать! – изрекает одна из них.

— Всё равно! Нельзя отсюда уходить. Это побег. Разрыв связи. Ты останешься совсем один. Ты к этому готов?

— А разве я сейчас здесь не один?

— Тебя здесь много. Если уйдёшь — останутся крохи. Пыль. Снег. Снег может растаять. Пыль развеет ветер.

— Неважно. Там есть движение. Я его чувствую.

— Это чужое движение.

— Плевать. Я слишком долго о них думал, и слишком многое понял, что бы отказываться от задуманного.

— Память – ложь.

В этот момент меня вновь ВЫШВЫРНУЛО обратно, в пятый отсек. Самый, что ни на есть привычный.

Банальный.

Железный.

И без всяких демонов, торчащих в проходе.

Я с шумом выдохнул воздух и схватился за шахту. Вообще, у меня возникло ощущение, что с того мгновения, как я приблизился к Пилигриму, лёгкие дышать перестали. И сердце – стучать.

В глазах потемнело, во рту появился стойкий привкус крови, колени начали подгибаться.

«Стоять!» — рявкнул я на самого себя, резко опуская голову и постепенно приходя в себя.

«Ну… мать!!! Что это было-то?! Галлюцинация? Сон? Или всё-таки реальность? А может я просто побывал в голове Пилигрима, как Пилигрим побывал в моей?! Фига себе!».

Я распрямился и медленно, как старик, двинулся к пятому-бис.

«…Мир, который я увидел, благодаря очкам демона был всё-таки похожим на наш. И всё-таки по-своему логичен. Но то место, где оказался минуту назад…. Это даже не ночной кошмар! Это… это…».

Спустившись в пятом-бис на нижнюю палубу, я добрался до каюты, где и завалился на койку.

Васька Безручко, роющийся в своём шкафчике, посмотрел на меня с тревогой.

— Э, Гриш, ты чего?!

— Ничего, — проворчал я. – Лежу.

— Тебе плохо? Может, позвать кого?

— Батюшку с кадилом!

— А?

Я невесело усмехнулся.

— С чего ты решил, что мне плохо?

— А ты в зеркало глянь! Белый, как снег!

— …И лёд, — задумчиво протянул я. – Бугристый. Лёд из ада.

Взгляд у Васьки сделался совсем испуганным.

— Гриш, может вина достать?

— Вина?

Я немного ожил.

— Вот это хорошая мысль! Пошли!

Мы переместились в гарсунку, где я и выхлебал целый стакан красного. Вполне, как я тогда посчитал, и до сих пор считаю, заслуженный.

В общем, неудивительно, что всё время до конца автономки, я оставался на стрёме, если и не окончательно угробив себе нервы, то уж точно – сделавшись латентным психом. По лодке ходил медленно и осторожно, внимательно вглядывался в лица сослуживцев, пытаясь понять – это по-прежнему сослуживец, или уже демон, и регулярно спускался в трюм третьего, проверить — не сидит ли перед клапаном срочного погружения, изображая из себя водителя троллейбуса, Пилигрим.

Опасение опять провалиться куда-нибудь не туда, заставляло шарахаться от любой тени, а страх заснуть сделался просто хроническим, поэтому, во время бодрствования мне приходилось себя контролировать, как опытный водитель контролировал бы старый и ржавый «Запорожец». То есть не давать забуриться в кювет, случайно не выехать на тротуар или не заглохнуть в центре оживлённой трассы.

Спать то я, разумеется, спал, однако нормальным сном назвать это было нельзя даже с большой натяжкой.

Коновалов, и тот теперь выглядел гораздо лучше меня!

Короче, последние дни дальнего похода оказались самыми сложными за всё время прохождения срочной службы, и я ждал возвращения на базу, наверное, даже сильнее, чем ДМБ!

Где-то дня за три до конца автономки, я решил пообщаться с Семченко. Пилигриму я больше не верил, но меня терзало любопытство – по какой причине к интенданту-то демон привязался?!

Старший мичман сидел в столовой личного состава, обложившись бумагами и сверяя какие-то списки, впрочем, увидев меня, обрадовался. Ещё бы он не обрадовался! Чай мой «Беломор» курит!

— А, Гриш, привет! Как дела?

— Нормально, — я уселся за стол, налил из стоящего здесь же кувшина, яблочный сок в стакан. – Работаем.

— Может, Дежнева в столовую вернёшь? С Безручко-то вроде всё в порядке.

— Молодых в гарсунке – чем больше, тем лучше. Сами же знаете. А то на меня Шалаев как-то наехал – дескать, медленно его обслуживают.

— Шалаев? – Семченко задумался.

— Командир ОСНАЗа, — напомнил я. – Прикомандированный.

Интендант фыркнул.

— Что ж мне, всех прикомандированных помнить?! Тут про своих-то забываешь! Вон, чуть День рождения Аюмова не прошляпили! Хорошо – Антипорович напомнил.

— Да, хорошо.

Я сделал паузу.

— Андрей, вот вы моряк опытный, у вас и автономок было много, и вы людей знаете….

Семченко тут же расправил плечи.

— Конечно!

— У меня вопрос: может ли человек, не имеющий отношения к экипажу, тайно проникнуть на лодку, и уйти в дальний поход?

Старший мичман выпучил глаза.

— А с чего это тебя вдруг заинтересовало?!

— Да так. С ребятами поспорили. В принципе подобное возможно?

— Нет, конечно, — ответил Семченко, но как-то не особо уверенно. – Его рано или поздно обнаружат!

— А если на корабле много прикомандированных? Представьте – наши воспринимают подобного типа, как человека из другого экипажа, прикомандированные же, в свою очередь, думают, что он – из основной команды…. Если так?

— Бред! – интендант снова фыркнул. – Ему же есть — пить надо! Да и спать где-то.

— Многие, у нас спят в выгородках по всему кораблю, так-что это не аргумент. А насчёт питания…. Сами же знаете – у нас по два куска хлеба на рыло и по половине миски перловки не выдают. Несъеденной еды остаётся очень много. Человек десять ещё прокормить можно. И запросто.

Семченко перекосило.

— Э-э… ну-да. Еда остаётся.

И тут же поправился:

— Иногда. Время от времени. Но не так часто. И вообще…  — он обвёл столовую личного состава испуганным взглядом, — ты бы особо на эту тему не выступал! А то вот срежут пайки – будете знать!

«И отщипывать от общего пирога не получится!» — про себя добавил я, правда вслух это озвучивать не стал. А что бы успокоить явно начавшего нервничать сундука, улыбнулся.

— Да ладно! Я же чисто теоретически. Ну, поспорили мы.

Старший мичман насупился.

— Дурацкие у вас споры! И довольно бессмысленные! Короче – чужой с нами в автономку пойти не может и всё тут! И спорить не о чем!

— Но заварку же кто-то тырил?!

— Одной заваркой сыт не будешь! – отрезал Семченко. – И вообще, при чём тут заварка?!

— Да нет, это я так….

Оставив интенданта в покое, я отправился в курилку, где теперь большее время суток никого не было и, прикурив, начал анализировать.

«Пилигрим говорил со своим двойником… то есть с самим собой о некоей помощи. И я, кажется, понимаю, о какой именно. Это как у Высоцкого – «убиенных щадят – отпевают и балуют раем». То есть, убив убийцу, ты списываешь ему грехи. Зачем подобное нужно демону – совершенно непонятно. Да и с Семченко…. Вот хоть режьте меня, хоть душите – не похож он на убийцу! Даже на потенциального! Хитрый, но не особо умный, мужик, озабоченный лишь собственным материальным благополучием. Но и из-за денег такой убивать не станет! Ни в коем случае!».

Почему я был в этом уверен? Не знаю. Чуйка какая-то сработала, что ли? Не сидел в Семченко злобный маньяк с ржавой бритвой в руке! Как говорится: «вот те крест!».

Немного успокоившись, я вернулся в гарсунку и постарался выкинуть всё из головы. Правда, без особого успеха.

Чёртов Пилигрим незримо присутствовал где-то рядом, продолжая портить мне жизнь.

Однако всё рано или поздно кончается, подошло к концу и наше автономное плаванье.

В тот день мы с Коноваловым, и с мичманом Поповым, сидели в рубке, поскольку объявленное всплытие под параван продолжалось уже достаточно долго.

— Из подо льдов мы вышли дней пять назад, — задумчиво произнёс Андрюха, машинально крутя на приёмнике ручку настройки. – Значит всё…. Эх, скорей бы!

— Откуда ты знаешь, когда мы из подо льдов вышли? – Владимир посмотрел на Коновалова довольно иронично.

Впрочем, кто с моим сундуком общался,  те рано или поздно именно так начинали на него смотреть. Слишком уж Андрей любил изображать из себя всезнайку.

Вот и сейчас он принял важный вид, выпятил нижнюю губу и расправил грудь.

— Со штурманами надо дружить!

— Я тоже со штурманами дружу, однако мне они ничего такого не говорили. И вообще, это информация не подлежащая к разглашению.

Коновалов ещё больше надулся, хотел что-то добавить, но тут из «каштана» донеслось долгожданное, выстраданное, заветное:

— Экипажу приготовиться к всплытию.

Даже голос у дежурного офицера изменился. Словно он хватанул стакан вина.

— Наконец-то! – Андрей воздел руки к небесам, Попов расплылся в широкой улыбке.

— Аут! – сказал я, поднимаясь с кресла. – Я за мусором. Наверх хочу. Разрешите покинуть боевой пост?

— Катись! – махнул рукой Коновалов. – Хотя нет, стой.

— Чего ещё? – я, уже перекинув через плечо ПДУшку, остановился, догадываясь что от меня мичману потребовалось.

— Может, ради такого дела ссудишь папироску? – поинтересовался он, явно стараясь говорить не заискивающе. Впрочем, у него всё равно не получилось.

— Хорошо, — проворчал я, открывая замок, — захвачу и для тебя.

В кают-компанию я влетел как торпеда и тут же скомандовал карасям:

— Нужен мусор! Много! Мешка три. Если, конечно, хотите вместе со мной наверх подняться!

Маковкин выпучил глаза.

— А выпустят?

— Выпустят, — подтвердил я. – Но не с пустыми руками. Давайте быстрее!

Молодые засуетились, запихивая в дуковские мешки весь имеющийся мусор. К счастью, его хватало, поскольку под конец похода, я свою «команду», надо признаться, малость подраспустил. Не до того мне было.

Через пятнадцать минут мы стояли в третьем отсеке, где уже выстроилась большая очередь – и тоже с мешками.

Я посмотрел на Маковкина, который взирал на всё это с большим удивлением.

— Коль, — сказал я, – запомни этот момент. Сегодня ты впервые осознаешь, насколько это круто – воздух на планете Земля! И поверь – запомнишь на всю жизнь!

Он меня не совсем понял, или совсем не понял, да это и не важно. Поскольку, когда лодку закачало на волне, и из «каштана» послышался голос командира: «поздравляю экипаж с окончанием боевой службы», в лодку, по системам вентиляции, запущенным на всю катушку, хлынул воздух.

Настоящий.

Воздух планеты Земля.

На которую мы, по большому счёту и вернулись.

Из другого мира.

Этот воздух можно было пить. И действовал он примерно так же – не хуже стакана спирта.

Тут никакого преувеличения нет. Люди и вправду пьянели. Ладно я, уже не раз проходивший подобное, но на молодых смотреть было интересно.

Рты широко открыты, в глазах – хмельное изумление и неподдельная радость.

— Ну, как? – поинтересовался я.

— Обалдеть! – совершенно пьяным голосом, с воодушевлением произнёс Дежнев. – Вот это да! Не надышишься!

— А то! – подтвердил Маковкин. – Почему так? Потому-что мы ещё далеко от земли и пахнет только морем?

— Не поэтому, — покачал головой я, после чего показал рукой на стоящую рядом РДУшку. – Вот почему. Мы три месяца дышали не настоящим воздухом. Искусственным. А сейчас дышим настоящим.

— Жаль, снова к нему привыкнем, — покачал головой Васька, у которого это было уже второе всплытие после автономки. – И будем просто вдыхать — выдыхать.

Тут подошла наша очередь, и мы полезли по стальной трубе наверх – к шуму волн, забытому небу и свету.

— Солнце! – заворожено произнёс Безручко, поднимая голову. – Ей Богу, мужики, солнце!

— Точно! – Николай, сощурившись, окинул взглядом искрящиеся волны. – Давненько мы его не видели!

— Всю зиму, — подтвердил Дежнев. – Да и осень тоже….

— Точно! — подтвердил я. – Всю осень тучи в небе висели. А сейчас…. – я обвёл рукой вокруг себя. – Весна! Да и Приказ скоро!

— Через неделю, — подтвердил стоящий тут же Каноненко. – По идее.

— Тьфу, тьфу, тьфу, что б не сглазить! – за неимением дерева, я постучал согнутым пальцем Ваське по голове. – Ждём!

(Приказ – здесь имеется в виду приказ  министра обороны СССР – «Об увольнении с действительной военной службы в запас военнослужащих, выслуживших установленные

сроки действительной военной службы, и об очередном призыве граждан на действительную срочную военную службу». Министр обороны подписывал подобную бумагу два раза в год – весной и осенью, Приказ публиковался в газетах, после чего «годки» становились «гражданскими» и начинали собираться домой. Хотя, если говорить честно, «домой собирались» уже начиная с полутора лет. Существовал даже такой «неофициальный» праздник – «Сто дней до Приказа». Его старослужащие отмечали шумно, с бухлом, песнями и залётами. Правда, в моём экипаже он прошёл довольно скромно, да и в тексте Мазаева ни о чём подобном не упоминается).

Нам и вправду повезло. Во-первых, всплыли мы в полдень, да ещё – при полном штиле и чистом небе, во-вторых – здесь, в открытом море, ничего солнце не загораживало. Я имею в виду сопки.

— Как-то сразу жить хочется! – добавил я, вытаскивая папиросу.

— И мне тоже захочется, если только ты курево не забыл, — послышался сзади недовольный голос Коновалова.

— Не забыл.

Я протянул мичману «Беломорину», ещё раз чиркнул по коробку спичкой, давая ему прикурить, и, разумеется, тут же обжёг руку, поскольку за три месяца привык, что огонь еле горит и надо держать спичку строго – головкой вниз.

— А чёрт!

— Когда мы на базу придём? – поинтересовался Дежнев.

— Как только – так сразу, — Коновалов насмешливо посмотрел на молодого. – Тебе-то что на базу рваться?! Всё равно дальше КДП не выберешься!

— Хотя бы для того, что бы реальную землю под ногами почувствовать, — недовольно буркнул Дежнев, бросив на мичмана неприязненный взгляд.

— Твердь, — согласился я. – В которой уже не утонешь. Если только после смерти….

Андрюха, не въехав, похлопал глазами.

— Что ты имеешь в виду?

— Могилу.

— Тьфу на тебя! – рассердился он. – Нашёл о чём говорить, когда, вон, солнце появилось!

— Земля! – вдруг заорал Васька, сразу сделавшись похожим на средневекового морехода, достигшего Вест-Индии. – Вон! Смотрите! Слева!

Вглядевшись, я и вправду увидел далеко впереди тёмную, едва различимую полоску берега.

— Вот это зрение! – восхитился Коновалов. – Орёл, прям! Горный!

Я снова перевёл взгляд на переливающиеся солнечным светом море.

«Да. Север может быть и таким. Редко, но может. …А ведь сейчас Пилигрим здесь точно – не появится! И не потому, что его могут увидеть. Нет. Слишком много света, слишком много положительных эмоций. Для него это может быть даже хуже молитвы. …А может молитва, и должна приносить такую же радость? Наверное, по идее, должна. Жаль, что я так не умею».

Мои мысли подтвердил Попов, который, хоть и не курил, тоже выбрался в надстройку, снял пилотку и, радостно улыбаясь солнцу, перекрестился. Три раза.

Все присутствующие постарались отвезти глаза, я же, наоборот, Владимиру позавидовал. Это надо так суметь – ничего не боясь и никого не стесняясь….

Не знаю, может на окружающих крестящийся мичман произвёл слишком сильное впечатление, но все замолчали и задумались.

— К морю поеду, — наконец произнёс Каноненко, докуривая сигарету. – К чёрному. Залезу в воду и буду сидеть – греться. Целый день!

— Все вниз! – послышался со стороны рубки голос Аюмова. – Погружение!

Мы выкинули в море бычки и потянулись на выход из «сарая».

Жаль было уходить, но куда тут денешься?!

«Хм! С подводной лодки!».