Относительность времени, не имеющая к Альберту Эйнштейну никакого отношения. Следователи и подследственные. Первое самоубийство в дивизии за последние десять лет. О некоторых свойствах парфюмерного коктейля и песен, исполняемых в каптёрках.

1.

  Так, с горем пополам изображая Шерлока Холмса с Ватсоном, мы просидели ещё часа два, пока в конец не озверели.

— Всё! Хорош! – рявкнул Юрка. – Давай лучше чаю попьём и о бабах поговорим!

— Давай! – согласился я, доставая из тумбочки заварку. – О бабцах трындеть гораздо приятнее, нежели об отрубленных головах.

Мы заварили свежую порцию, разлили чай по кружкам.

— Тебе твоя-то пишет? – осторожно поинтересовался я, отхлёбывая обжигающий напиток. Почему осторожно? Да потому-что это была самая больная тема. Чёрт его знает, вот так спросишь, а друг твой вчера письмо из дома получил. В котором какая-нибудь «добрая» душа, «из самых лучших побуждений», разумеется, сообщает, с кем оставленная на гражданке подруга развлекается по вечерам. Или сама дама сердца вдруг выдаст: «прости, я выхожу замуж, всё что между нами было – ошибка, прошла любовь, завяли баклажаны». Нехорошо может получится. Вплоть до мордобоя.

Цыганова, насколько мне было известно, какая-то бикса на Алтае (откуда Юрка родом), ждала. Вроде бы.

— Пишет, — приятель зверски подул на чай, отхлебнул. – Говорит – родители уже присматривают кабак, где свадьбу играть будем.

— Фига! – удивился я. – А чего его присматривать, если ещё полгода ждать?

— Да уж! – тут же помрачнел Цыганов, бросая взгляд на календарь. Он висел у нас на двери рубки, и наши ОСНАЗовские караси каждый день аккуратно зачёркивали очередную дату. И отбывали трудовую повинность, если забывали это делать. Брали лопаты, парфюмерный ломик и шли расчищать ведущую к УБЦ дорожку.

Мне было легче. Я жениться не собирался. Вот ещё!

Тем более девица, с которой я крутил последние три месяца перед флотом, в последний вечер, в одном неплохом кабаке, сказала честно и прямо: ждать, мол, не буду. Чего, дескать, друг друга обманывать?!

Умная попалась.

В общем, ушёл я на службу со спокойной душой, на экипажного почтальона, таскающего с почты корреспонденцию, смотрел без особых эмоций, и жалостливую музыку по вечерам на всю казарму не врубал.

— Ладно! – ободряюще сказал я. – Не парься! Полгода, это всё-таки уже не три. И не заметишь, как пройдёт. Просто, на это время надо занять себя чем-нибудь.

— Ага, — проворчал приятель, — вышиванием крестиком.

— А хотя бы! Главное – много шила не пить.

Юрка хмыкнул

— Много пить вредно, а….

И тут….

Меня снова накрыло. Как давеча, на политинформации. Только круче.

Тень, отбрасываемая висящей на стене шапкой, вдруг прыгнула мне прямо в глаза, и я увидел рассохшийся деревянный пол, голые стены, покрытые тошной зелёной краской, еле живую лампу дневного света на облупившемся потолке.

Это уже был не ОСНАЗ. И не наша казарма. И не соседняя.

— Пойдём, мой неожиданный гость! – глумливым тоном произнёс всё тот же голос – сиплый и неприятный. – И я тебе покажу, кто почём в этом мире. Ты ведь не знаешь ещё цену? Ни себе, ни другим? Правильно?

В поле зрения возникла грязная пятерня, сжимающая что-то, типа верёвки. Сверху виднелся рукав. На этот раз – явно не офицерского мундира. Тот, кто вновь «вышел со мной на контакт» был одет в грязный, засаленный до последней степени ватник. Когда-то чёрный, а теперь – бурый.

— Правильно! – продолжил между тем голос. – Но ты быстро научишься. Где, как ни здесь, в отрыве от всего, что прежде тебе нравилось, учиться?! Север – идеальный полигон для подобных игр. Ничего случайного. Как в тюрьме. Или в склепе. Ни женщин, ни благоприятных погодных условий, ни развлечений. Не так ли?

Незнакомец усмехнулся.

— Кстати, ты можешь отвечать. Я тебя услышу.

— Пошёл ты!

Разумеется, я не сказал – я подумал. Вернее – у меня вырвалось.

— О! Замечательно! – обрадовался голос. – Умеем, если захотим!

— Кто ты такой?

— Я? – он казалось бы удивился. – Хм! Не твоя галлюцинация – точно! Слишком много чести. Можешь звать меня Пилигримом.

Голос захихикал. Мерзко, мелко, дребезжаще. Как древний, к тому же весьма подлый дедуля.

— Как ты со мной разговариваешь? Это телепатия?

— Теле… что?

— Телепатия, — повторил я. – Возможность общаться с помощью мысли.

— А у тебя они есть, эти мысли?! – голос почему-то сделался злым. – Короче, я говорю – ты слышишь. Я показываю – ты видишь. Что тут непонятного?

— Всё!

— O tempora, o mores! – создание сокрушённо вздохнуло.

— Чего?

— Это по латыни, балда! «О времена, о нравы!». Так воскликнул  Цицерон, узнав, что готовится заговор, все про него знают, но никто ни хрена ни делает! Шевели мозгами, годок!

— Ты – тот самый человек, которого я видел? В шинели без погон?

— А, значит, мозги у тебя всё-таки есть. Да, в том числе это я.

— Что значит – в том числе?

— Смотри.

Изображение двинулось вперёд, затем в поле зрения существа возникло зеркало. Большое, в полный рост. Такое же, как у нас в казарме, в бытовке.

— Видишь?

Я вгляделся в отражающуюся в зеркальных глубинах фигуру.

Совсем не похожую на скачущего по сугробам и ходящего задом — наперёд «прыгуна».

Передо мной… в смысле – перед зеркалом, стоял пацан лет восемнадцати, в форменной ушанке с криво сидящим «крабом», в старом ватнике, из-под которого выглядывал грязный тельник с грязной же робой; в штанах, на два размера больше, чем требовалось и в кирзовых сапогах.

Чмошник.

Бербаза.

— Нравлюсь? – тот, кто стоял в зеркале неожиданно подмигнул, и лицо его, мгновенно изменилось, из мальчишеского, испуганного, превратившись…. Даже не знаю, как это описать. Словно на меня смотрела внезапно сделавшаяся живой и разумной тьма. Понимаю – нелепо звучит, но по иному и не скажешь.

— Нет, не нравишься. Ты – карась с бербазы?

— Ага, — Пилигрим кивнул. – И офицер из подплава. И много ещё кто. Только вот тобой я стать не могу….

— Мной?!

И тут вдруг существо завопило. Прямо у меня в голове.

— Сука! Подонок! Мелкий пакостник! Давай – колись, каким секретом ты владеешь?!

Я шарахнулся от орущего парня в зеркале, хотя «шарахнулся» — совсем не то слово, поскольку вряд ли я там присутствовал физически. Но ощущения были те же – бежать, спрятаться.

— Впрочем… — существо неожиданно успокоилось. – Времени у нас достаточно. Разберёмся. А нам пора….

Он отвернулся от зеркала, я опять увидел коридор, затем – открывающуюся дверь, а за ней — что-то типа нашего «предбанника», только значительно большего по размерам. Там стояли три лавки и бак для мусора. Рядом – ведро с окурками, у которого курил ещё один бербазовский карась. В таком же засаленном ватнике, в кирзовых сапогах и грязной шапке.

— Привет! – услышал я голос Пилигрима, который был теперь совсем другим. То есть вполне обыкновенным. Человеческим, если хотите.

Второй карась оглянулся, молча кивнул.

— Не спится?

— Я только с подсобного хозяйства, — глухо проговорил «сухопутный» матрос. – Целый день там говно чистил.

— Тебе повезло, — руки в засаленных рукавах, достали из пачки «Беломора» папиросину, спички, вспыхнул огонь. – А нам годки поверку устраивали. Теперь грудянка болит.

— Опять баночками рихтовали?

— Вроде того.

(рихтовать баночкой – то есть бить молодого сиденьем табуретки по груди. И больно, и следов не остаётся. В моём экипаже не практиковалось).

Бродяга быстро оглянулся на закрытую дверь, ведущую в казарму, затем ткнул пальцем в тёмный угол.

— Гляди, это не твоё?

— Чего?

Второй карась посмотрел в указанном направлении, и тут изображение прыгнуло вперёд. Вновь появились две руки. Только теперь они сжимали верёвку, которую существо и накинуло на шею сослуживца.

И мгновенно натянуло, как мне показалось – с сумасшедшей силой.

Застигнутый врасплох парень захрипел, начал дёргаться.

— Теперь слушай, мой неожиданный гость, — сиплый голос вернулся. – И не говори потом, что не слышал. Этот пацанчик, который скоро отойдёт в мир иной, вовсе не жертва, как тебе могло бы показаться….

— Ты чего делаешь?! – перебив его, мысленно взвыл я. – Прекрати!

— Зачем? – Пилигрим вновь по-стариковски захихикал. – Всё подготовлено, бумаги подписаны, вопросы согласованы.

— Какие вопросы?! Что ты несёшь?! Отпусти его!

— Отпустить палача?

— Какой ещё к чёрту палач?! Ты сумасшедший?!

— Все мы безумны, в той или иной степени, но этот товарищ гораздо безумнее многих. Он не видит черту.

— Черту?!

— Между обыденностью и преступлением. Его жертва покоится в канаве, в его родном городе. И уже полностью разложилась. Пацан на три года младше его. Наш палач хотел отнять у мальчишки деньги, а у того их не было. Так получилось. Изначально речь не шла об убийстве, просто палач не рассчитал. Когда же понял, что лишил ребёнка жизни, скинул труп в канаву и пошёл домой. Оставшись совершенно спокойным и невозмутимым. Равнодушным.

Тот, кого душили, дёрнулся в последний раз и затих.

— Вот, хорошо, — просипел Пилигрим, отпуская убитого. Тот с деревянным стуком обрушился на пол. – Теперь и мне надо разобраться с последствиями, а….

— …мало – скучно! – по прежнему усмехаясь, закончил фразу Цыганов и тут же замер, уставившись на меня выпученными глазами.

А я на него.

Потом огляделся по сторонам, поднял руку и повертел кистью, словно проверяя – я ли это.

— Охренеть! – наконец выдохнул Юрка. – Что у тебя с лицом случилось?

— А что у меня с лицом случилось? – я ощупал пятернёй собственную физиономию.

— Ты белым стал. И… будто постарел.

— Че-го?!

Вскочив с баночки, я подошёл к зеркалу и принялся себя рассматривать.

«Чёрт его знает! Морда и правда бледная, а так, вроде, я как я….».

Вернувшись на своё место, отхлебнул чаю, резко выдохнул воздух.

— Могу сказать одно, — мрачно сообщил я, вытаскивая папиросу и закуривая. Прямо в рубке. —  Скоро в дивизии найдут ещё один труп. В казармах бербазы.