Оставление Екатеринодара «кубанскими правительственными войсками» являлось вопросом не столько военной необходимости, сколько психологии. Еще во второй половине января после неудачного боя под Выселками, кубанский добровольческий отряд, прикрывавший тихорецкое направление, спешно отступил к Екатеринодару; в связи с этим были отведены в другие отряды, и в двадцатых числах все вооруженные силы «Кубанской республики» в составе, преимущественно, добровольцев-офицеров и юнкеров Черкесского полка ( Командиром полка был генерал Султан-Келеч-Гирей) и незначительного числа кубанских казаков, стояли уже на ближайших подступах к Екатеринодару,
Во всей области, охваченной большевистским угаром, оставалась только одна точка — Екатеринодар.
Довольно нетерпимое в своих отношениях к не казачьему и не кубанскому элементу кубанское правительство принуждено было, минуя своих генералов, вручить командование войсками капитану Покровскому, произведенному правительством за бой под Эйнемом в полковники. Покровский был молод, малого; чина в военного стажа и никому неизвестен. Но проявлял кипучую энергию, был смел, жесток, властолюбив и не очень считался с моральными предрассудками». Одна из тех характерных фигур, которые в мирное время засасываются тиной уездного захолустья и армейского бита, а в смутные дни вырываются кратковременно, но бурно на поверхность жизни. Как бы то ни было, он сделал то, чего не сумели сделать более солидные и чиновные люди: собрал отряд, который один только представлял собой фактическую силу, способную бороться и бить большевиков. Успех под Эйнемом окончательно укрепил его авторитет в глазах правительетва. Но для преобладающей массы добровольцев имя его не говорило ничего. Ещё меньше внутренней связи было между добровольцами и кубанской властью. Хотя в официальных актах и упоминался часто термин «верные правительству войска», но это была лишь фраза без содержания, ибо в войсках создалось если не враждебное, то во всяком случае недоброжелательное отношение к многостепенной кубанской власти, слишком напоминавшей ненавистный офицерству «совдеп» я слишком резко отмежевавшейся от общерусской идеи. Еще с января в Екатеринодаре жил генерал Эрдели (Эрдели Иван Георгиевич (1870-1939), генерал от кавалерии. Из потомственных дворян, окончил. Николаевскую академию Генштаба. Участвовал в 1-й мировой войне, с мая 1917 г. -командующий армией. В Добровольческой армии — со дня ее формирования. В 1919 г. — главноначальствующий Северного Кавказа и главнокомандующий войсками Терско-Дагестанского края. В 1920 и. эмигрировал), в качестве представителя Добровольческой армии. В числе поручений, данных ему, было подготовить почву включения кубанского отряда в состав Добровольческой армии. При той оторванности, которая существовала тогда между Ростовом и Екатеринодаром, такое подчинение должно было иметь главным образом моральное значение, расширяя военно-политическую базу армии и давая идейное обоснование борьбе кубанских добровольцев. В то же время М. Федоров (Федоров М. М. — товарищ (заместитель) министра торговле и промышленности царского правительства, член партий кадетов. В конце 1917 г. вошел, а состав «Донского гражданского совета», осенью 1918 г. вошел в состав «Особого совещания». После его упразднения эмигрировал, проживал в Париже, активно, работал в эмигрантских организациях монархо-октябристского направления) добивался от Кубани материальной помощи для Добровольческой армии.
Эти предположения встретили резко отрицательное отношение к себе среди всех кубанских правителей. Стоивший тогда во главе правительства Лука Быч заявил решительно:
— Помогать Добровольческой армии, значит готовить вновь-поглощение Кубани Россией.
О внутренних противоречиях кубанской политической жизни я уже говорил. Внешне же в феврале противобольшевистский стан в Екатеринодаре представлял следующую картину.
Законодательная рада, оторванная от казачества, продолжала творить «самую демократическую в мире конституцию самостоятельного государственного организма — Кубани» я одновременно в тайне от своей иногородней, явно большевистской фракции собиралась яа. закрытые совещании о порядке исхода…
Кубанское правительство ревниво оберегало свою власть от вторжения атамана, косилось на Эрдели, по-царски награждало Покровского, -но начинало уже не на шутку побаиваться все яснее обнаруживаешься его диктаторских-замашек»
Атаман Филимонов то клялся в конституционной верности, то поносил раду и правительство в дружеских беседах с Эрдели и Покровским.
Командующий войсками Покровский требовал оглушительных кредитов от атамана и от правительства В сам мечтал об атаманской булаве и разгоне «совдепа» (правительства).
Добровольцы-казаки то поступали в отряд, то бросали фронт в самые критические минуты. А добровольцы-офицеры просто заблудились; без ясно поставленных и понятных целей борьбы, без признанных вождей они собирались, расходились, — боролись — впотьмах, считая свое положение временным и нервно ловя слухи о Корнилове, чехословаках, союзной эскадре — о всем том действительном и несбыточном, что должно было, по их убеждению, появиться, смести большевиков, спасти страну и их.
Несомненно, в этом пестром сочетании разнородных элементов были и люди стойкие, убежденные, но общей идеи, связующей их, не было вовсе, если не считать всем одинаково понятного сознания опасности и необходимости, самообороны.
В феврале пал. Дон. Большевистские силы приближались к Екатеринодару. Настроение в нем упало окончательно. «Работа правительства и рады, — говорит официальный повествователь, — с открытием военных действий, конечно, не могла уже носить спокойного и плодотворного характера… Грохот снарядов заглушал и покрывал собою все». Правительство решило «сохранить себя, как идейно: политический центр, как ядро будущего оздоровления края» и совместно с казачье-горской фракцией рады постановило покинуть Екатеринодар и уйти в горы, выведя и «верные правительству» войска. День выступления предоставлено было назначить полковнику Покровскому.
При создавшихся военно-политических условиях длительная оборона Екатеринодара не имела бы действительно никакого смысла. Но 25 февраля обстановка в корне изменилась. В этот день прибыл в Екатеринодар посланный штабом Добровольческой армии и пробравшийся чудом сквозь большевистский район офицер. Он настойчиво и -тщетно убеждал кубанские власти повременить с уходом, ввиду того, что Корниловская армия идет к Екатеринодару и теперь уже должна быть недалеко.
Ему не поверили или не хотели поверить: держали его под негласным надзором.
Вечером 28 февраля из Екатерйнодара через реку Кубань на юг выступили добровольческие отряды, атаман, правительство, казачье-горская фракция законодательной рады, городские нотабли и много беженцев. В их числе и председатель Государственной Думы М. В. Родзянко (Родзянко Михаил Владимирович (1859-1924), помещик, один из организаторов партии «Союз 17 октября». В 1906-1907 гг.- член Государственного совета, с марта 1911 по июнь 1912 г.- председатель III Государственной думы. С ноября 1912 по февраль 1917 г.- председатель IV Государственной думы. Один из организаторов корниловского мятежа. В 1920 г. эмигрировал в Сербию, где и умер).
В обращении к населению бывшая кубанская власть объясняла свой уход тактической трудностью обороны города, нежеланием «подвергать опасности борьбы городское население», на которое может обрушиться «ярость большевистских банд», и, наконец, тем обстоятельствам, что население края «не смогло защитить своих избранников».
В этом послесловии сепаратной деятельности кубанской революционной демократии в первый период смуты прозвучал и новый, как будто примиряющий мотив: «Мы одухотворены идеей защиты республики Российской и нашего края от гибели, которую несут с собой захватчики власти, именующиеся большевиками».
* * *
Сосредоточившиеся на другой день в ауле Шенджий кубанские войска были сведены в более крупные части, составив в общей сложности отряд до 2,5-3 тысяч штыков и сабель с артиллерией.
Отряд дошел до станицы Пензенской. Но в эти несколько дней похода отсутствие объединяющей политической и стратегической цели стало перед всеми настолько ясно, что не только под давлением резко обозначившегося настроения войск, но и по собственному побуждению кубанские власти сочли необходимым поставить себе ближайшей задачей соединение с Корниловым. Тем более, что к этому времени вновь были получены сведения о движении Добровольческой армии к Екатеринодару и о происходящих к востоку от него 2-4 марта боях.
Покровский двинул отряд обратно в Шенджий и 7 марта, выслав заслоны против станции Эйнема и екатеринодарского железнодорожного моста, неожиданно с главными силами захватил Пашковскую переправу. В течение двух дней Покровский вел артиллерийскую перестрелку, не вступая в серьезный бой, и в ночь на 10-е, отчаявшись в походе Корнилова, ушел на восток. 10-го встретил сопротивление большевиков у аула Вочепший, где бой затянулся, до ночи.
Неудача в поисках Добровольческой армии, непонятное метание отряда и недоверие к командованию вызвали в войсках сильный упадок духа. Аула не взяли (мы были в этот вечер всего верстах в 30 от Вочепшия), и расстроенный отряд ночью, бросая обоз, без дорог устремился по направлению к горам на станицу Калужскую. Но со стороны Калужской шло уже наступление значительных сил большевиков, поставившее кубанский отряд в критическое положение. 11-го произошел бой, в котором утомленные несколькими днями маршей и бессонными ночами войска Покровского напрягали последние силы, чтобы сломить упорство врага. Участь боя, которым руководил командир Кубанского стрелкового полка подполковник Туненберг, не раз висела на волоске. Уже в душу многих участников закрадывалось отчаяние, и гибель казалась неизбежной. Уже введены были в дело все силы, пошли вперед вооруженные наспех обозы, старики, «радяне» (Члены +рады) — подобие нашего «психологического подкрепления» … Артиллерия противника гремела не смолкая, цепи его пододвинулись совсем близко… Но вот Кубанский полк собрался с духом, поднялся и бросился в атаку. Большевики дрогнули, повернули назад и, преследуемые черкесской конницей, понеся большие потери, отхлынули к Калужской.
Победа. Но в стане победителей настроение, далеко не ликующее. Отряд, иззябший и замученный, заночевал в чистом поле под проливным дождем. Сзади — занятый большевиками аул Вочепший, впереди — Калужская, вокруг которой идет еще бой передовых частей.
В эту тяжелую минуту по всему полю — по обозному биваку, по рядам войск разнеслась весть:
— Приехал разъезд от Корнилова. Корниловская армия недалеко от нас…
Участники похода передавали мне то неизгладимое впечатление, которое произвело на всех появление «корниловцев».
— И верилось, и немножко мучило сомнение -ведь столько раз обманывали, но безумная радость охватила нас, словно открылась крышка уже захлопнувшаяся было над нашей головой, и мы увидели опять свет божий.
На другой день была взята Калужская, и кубанский отряд расположился наконец со спокойным сердцем на отдых.
14-го состоялось в ауле Шенджий свидание с Покровским. В комнату Корнилова, где кроме хозяина собрались генералы Алексеев. Эрдели, Романовский и я, вошел молодой человек, в черкеске с генеральскими погонами — стройный, подтянутый, с каким-то холодным металлическим выражением глаз, по-видимому, несколько смущённый своим новым чином, аудиторией и предстоящим разговором. Он произнес краткое приветствие от имени кубанской власти и отряда. Корнилов ответил просто и сдержанно. Познакомились с состоянием отряда, его деятельностью и перешли к самому важному вопросу: о соединении.
Корнилов поставил его с исчерпывающей ясностью: полное подчинение командующему и влитие кубанских войск в состав Добровольческой армии
Покровский скромно, но настойчиво оппонировала кубанские власти желают иметь свою собственную армию, что соответствует «конституции края»; кубанские добровольцы сроднились со своими частями, привыкли к своим начальникам, и всякие перемены могут -вызвать брожение в войсках. Он предлагал сохранение самостоятельного «Кубанского отряда» и оперативное подчинение его генералу Корнилову.
Алексеев вспылил.
— Полноте, полковник — извините, не знаю, как вас величать. Войска тут ни при чем — мы знаем хороша, как относятся они к этому вопросу. Просто вам не хо» чется поступиться своим самолюбием.
Корнилов сказал внушительно и резко:
— Одна армия -один командующий. Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему правительству.
Хотя вопрос и остался открытым, но стратегическая обстановка не допускала промедления. И потому условились, что на другой день, 15-го, наш обоз перейде? в Калужскую, где и останется временно вместе с кубанским, под небольшим прикрытием; войска же Добровольческой армии и кубанского отряда в тот же день одновременным ударом захватят станицу Ново-Дмитриевскую, занятую крупными силами большевиков, и там фактически соединятся. Небольшой конный отряд должен был произвести демонстрацию на Эйнем.
Это движение к Ново-Дмитриевской — на юго-запад, а не на Калужскую — в горы, где нас ждали бы голод, смерть, распыление, — носило в себе идею активной борьбы, свидетельствовало об уверенности в своих сн; лах и предрешало ход дальнейших событий.
* * *
Екатеринодар, между тем, после ухода добровольцев переживал тяжело перемену власти: 1 марта в город вошли войска Сорокина.
Военные начальники красной гвардии не могли или не хотели остановить бесчинства, а гражданская власть в течение всего марта месяца только еще слагалась. Первоначально с 1 марта образовался «Комитет общественной безопасности» из представителей революционной демократии Екатеринодара; 3-го был создан объединенный комитет, в состав которого вошли представители Екатеринодарского, Армавирского и Новороссийского комитетов и красной гвардий и который получил название «Кубанского областного военно-революционного комитета»; он действовал до конца марта; 20-го на съезде советов Кубанского края избран исключительно из большевиков и левых с.-р-ов «Кубанский областной исполнительный комитет», выделивший из своей среды «Совет народных комиссаров».
В течение марта месяца центральная власть за пределами Екатеринодара почти ничем не проявлялась. Да ив самом Екатеринодаре она вынуждена была вести борьбу с игнорировавшими ее главковерхами — Автономовым, Сорокиным, Чистовым (Чистов П. Г. — командир революционного отряда, в марте наступавшего на Екатеринодар от станицы Кавказской) и др., издавать никем не исполнявшиеся декреты и взывать к совести красной гвардии.
