Из книги Кризис добровольчества. Окаянные дни (записки эмигранта)
Бредовский поход — один из драматических эпизодов гражданской войны в России
“Спасение в нас самих, в возврате к Божьему образу и подобию, надежда – на тех, которые этого образа и подобия не утрачивали даже в самые черные дни, — которые, испив до дна весь ужас и всю горечь крестных путей, среди океана человеческой низости, среди звериного рёва; — Распни Его и дай нам Варраву!” – перед лицом неслыханного разврата родной земли, встали и пошли жизнью и кровью своей спасать её, и повели за собой лучших её сынов, лучший цвет русской молодости, дабы звезда, впервые блеснувшая над темнотой и скорбью Ледяного похода, разгоралась все ярче и ярче – светом незакатным, путеводным и искупляющим несчастную, грешную Русь.”
Иван Бунин, 1919 год
Дивизия Бредова в составе Кавказской армии генерала Врангеля одной из первых вошла в Царицын с юга.
Затем генерал Бредов участвовал во взятии Полтавы, Киева, Чернигова. После оставления Киева в декабре 1919 г. возглавил Киевскую группу войск, находившуюся в подчинении главнокомандующего Новороссией генерала Шиллинга. По замыслу Шиллинга группа генерала Бредова должна была отходить на юг с тем, чтобы прикрыть Крым и войти в связь с ядром Добровольческой армии.
Но группа генерала Бредова оказалась отрезанной от Крыма и ей был отдан новый приказ отходить к Одессе и прикрывать ее от красных войск и уходить в Крым из Одессы. Однако, получив новый приказ о прикрытии Одессы, бредовцы так и не смогли погрузиться в Одессе на пароходы из-за отсутствия угля и саботажа в порту. Французы и греки, уходившие из Одессы отказались брать русских воинов на свои корабли.
23 января 1920 г. генерал Шиллинг приказал группе генерала Бредова и 2-му корпусу генерала Промптова под общим командованием генерала Бредова оставить Одессу и отходить в Бессарабию.
Бредов отойдя к Бессарабии со своими войсками оказался в безвыходной ситуации, так, как и румыны отказались впускать русские войска на свою территорию, выставив по Днестру артиллерию и пулеметы. К его отряду прибивались отдельные части белых войск, оказавшиеся отрезанными от Крыма — это полки кубанских и терских казаков, пограничная стража, отдельные отряды.
И тогда Бредов направился со своими войска в Польшу, которая воевала с Красной армией.
Так начинается Бредовский поход – один из драматичных эпизодов Гражданской войны.
Воспоминания генерала Штейфона Бориса Александровича
http://www.dk1868.ru/history/Bred_poxod.htm
Мои записки — это материал исключительно исторически-бытовой. Не имея в своем распоряжении архива, я вынужден был пользоваться только своей памятью и сохранившимися у меня заметками. Поэтому возможны некоторые хронологические неточности. В остальном весь фактический материал излагается мною так, как он представлялся тогда штабу генерала Бредова1.
Поход — это яркий эпизод Гражданской войны, в котором величие духа переплеталось с темными его сторонами, доблесть со шкурничеством, а исполнение долга с полным его забвением.
В конце концов победили светлые стороны русской души. Твердость вождя и жертвенное служение войск преодолели все трудности и сохранили неомраченной честь, единственное наше достояние, в тяжелые дни всероссийского горя.
Находясь вне России, русские войска чрезвычайно ярко испытали на себе применение «реальной политики». На собственной судьбе мы увидели, как многогранна эта политика и как резко она изменяется в зависимости от международной обстановки.
Выйдя из России мечтателями, мы через семь месяцев вернулись в Крым холодными скептиками…
Б.А. Штейфон
Румыны
После эвакуации Киева, в начале декабря 1920 года, войска Киевской области, усиленные частями Новороссийской группы, медленно отходили вдоль правого берега Днепра в общем направлении к Одессе. Несмотря на предыдущие многомесячные бои и недостатки снабжения, войска сохраняли еще свой дух, а управление -свою твердость.
Значительные, однако, трения вызывала та двойственность подчинения, какая существовала тогда в группе Добровольческой армии4, действовавшей в районе Киева и на правом берегу Днепра. Войска Киевской области подчинялись генералу от кавалерии Драгоми-рову5, а части Новороссийской области — генерал-лейтенанту Шиллингу6.
В середине декабря, по мере оставления Киевской области, эта ненормальность была исправлена, и правобережная группа, объединенная под командой генерала Бредова, была тоже подчинена генералу Шиллингу.
Молодой еще, 46-47-летний генерал Бредов, солдат в лучшем значении этого слова, с большой волей и с редкой трудоспособностью, твердой рукой вел свои войска.
Удивительно скромный в частной жизни, генерал Бредов был чрезвычайно доступен и прост в обращении. Эта приветливость и не наигранная, а действительная готовность принять близко к сердцу интересы всякого создали в свое время, в Киеве, популярность молодому генералу.
Шаг за шагом, все время сдерживая натиск красных, отходила группа генерала Бредова к югу. Болезни и потери, в особенности тиф и дезертирство, медленно, но неуклонно сокращали число бойцов.
Дезертирство было «добровольческое»: мобилизованные по мере продвижения Добровольческой армии к северу, в период успеха, люди охотно воевали, покуда их деревня находилась позади фронта. Как только родные места очищались войсками, там оставались и уроженцы очищенных мест. Борьба с этим злом была безрезультатна.
Части же, составленные из уроженцев отдаленных губерний, дезертирства почти не знали.
Железные дороги работали все хуже и хуже. Запасов топлива не было. Водоснабжение затруднялось или умышленной порчей, или холодами. Паровозы от непосильной работы изнашивались, а личный состав, доходя до «своей» станции, зачастую тоже дезертировал.
Что происходило на главном — курском — направлении, мы не знали.
Изредка доходили известия: оставлен Курск, оставлен Харьков…
По мере приближения к Одессе связь с собственными войсками становилась труднее и сложнее.
Население чувствовало, что развязка приближается, и повстанцы стали более дерзкими и всячески портили телеграфную и телефонную сеть.
Около двух месяцев держались войска между Киевом и Одессой, отходя большей частью не под напором врага, а по соображениям общей обстановки: уходили к югу войска на левом берегу Днепра, приходилось отходить и нам.
В этот период в Одессе для усиления фронта и для обороны города шли многочисленные формирования. Были отряды немцев-колонистов, В.В. Шульгина, «спасения Родины» и ряд иных. Большинство этих отрядов серьезного боевого значения не имели, а система формирования, когда принимали всякого желающего, вносила в части фронта только разврат.
Скверно одетый, голодный, истомленный фронт смотрел, конечно, с завистью на сытые, хорошо одетые «отряды». И всегда находились малодушные, желавшие перейти с фронта в эти хронически «формирующиеся» части, благо это не было сопряжено ни с каким риском.
В то время в Одессе образовался даже своеобразный промысел: люди шли и записывались в один из отрядов. Получали хорошее теплое обмундирование, сапоги, продавали немедленно полученные вещи на базаре и шли записываться в другой отряд.
В середине января линия нашего фронта приблизилась уже непосредственно к Одессе. Становилось ясным, что города нам не удержать, и он уже эвакуировался.
В войсках жадно ловили слухи об эвакуации города, и естественно, что у каждого зарождался вопрос, что же будет с ним.
Сведения из города шли неутешительные: пароходов мало, а те, какие и имеются на рейде, все уже заняты различными учреждениями.
К этому времени дух войск и их стойкость значительно упали. Следы крайней усталости и повышенной нервности проявлялись все чаще и чаще. Доклады начальников частей рисовали без прикрас тяжелую действительность. Войска явно разлагались.
Впереди — торжествующий враг, позади — холодное, пустое море…
Одно время, когда наш фронт проходил еще на линии Вознесенска, верстах в ста пятидесяти от Одессы, в штабе генерала Шиллинга разрабатывался, по-видимому, проект отхода войск в Крым сухим путем. Генерал Бредов получил по этому поводу указания о подготовительных к этому движению мерах. Часть наших обозов была даже передвинута в район Николаева, и им удалось, в общем благополучно, пройти в Крым.
Правда, подобное движение в Крым требовало от командования большой решимости. Для спасения войск необходимо было заранее предрешать участь Одессы, ибо, сворачивая в направлении Крыма, группа генерала Бредова открывала свободный доступ к городу.
По тем или иным соображениям, но генерал Шиллинг отказался от этого плана, а с приближением фронта к Одессе возможность движения в Крым сухим путем уже отпала.
Генерал Бредов вполне ясно представлял создавшуюся обстановку. У него не было иллюзии о возможности эвакуации вверенных ему войск морем, ибо он знал, что свободных перевозочных средств нет.
Спокойно и твердо стоял он на своем посту.
26 января штаб генерала Бредова прибыл в Одессу. Вокзал был пустынен. В городе то в одном, то в другом месте возникала стрельба. Кругом встречались растерянные лица и чувствовался жуткий ужас, предшествовавший всякой эвакуации.
По прибытии в Одессу генерал Бредов со своим начальником штаба отправился в штаб генерала Шиллинга.
В штабе генерала Шиллинга работа шла нормально. Не было заметно ни суеты, ни нервности. Только генерал Шиллинг имел сильно озабоченный вид.
Генералу Бредову объяснили обстановку. Она была немногословна: «Транспортных средств вывезти войска нет. Пройти в Крым сухим путем уже невозможно. В ближайшие дни Одесса будет оставлена. Единственная возможность спасти войска — это движение в Румынию. Представитель английских войск ведет переговоры с румынами о принятии ими группы генерала Бредова и гарантирует успех этого плана. У Тирасполя, где намечается переход румынской границы, имеются большие склады продовольствия и иных запасов, вполне достаточные для нужд войск».
Генерала Бредова снабжают 12 миллионами рублей! Это были «украинки» За пределами Одессы, а тем более в Румынии, эти миллионы не имеют никакой ценности.
Обстановка для генерала Бредова была ясна. Он заботится только о чести армии и настаивает, чтобы англичане добились почетного для войск перехода румынской границы и скорейшей затем переброски наших войск опять в Россию для продолжения борьбы.
Еще несколько деловых вопросов, недолгие разговоры об общем положении Добровольческой армии, и генерал Бредов покинул штаб генерала Шиллинга.
Едва ли он подозревал, что, выходя из штаба, он вышел на тяжелый крестный путь!
Ясно было только одно: теперь нам предоставлено собственными силами разрешать все вопросы и осложнения, какие встретятся нам впереди.
Гарнизон Одессы и войска ее обороны включались в состав группы генерала Бредова. Эти части должны были прибыть к нам по указанию штаба генерала Шиллинга.
В течение ближайших часов были отданы все распоряжения. Войскам группы приказано было свернуть на запад и, прикрываясь арьергардами, стягиваться в район Тирасполя.
Известие о принятии нас румынами и о запасах у Тирасполя значительно подняло дух войск.
Положение выяснилось, и нас «не бросают…».
Отъезд штаба в Тирасполь был назначен ночью.
Около четырех часов дня в районе вокзала возникла и затем разгорелась перестрелка. Вначале казалось, что это одна из тех стрельб, какие весь день возникали в различных частях города.
Скоро огонь, однако, не только усилился, но и быстро приблизился к вокзалу.
Прибежали испуганные служащие, какие-то женщины:
«Большевики захватили вокзал».
Чины штаба покинули вагоны и выстроились с винтовками на перроне.
Через 15-20 минут перестрелка так же внезапно смолкла, как и началась. Кто, где стрелял — так и не разобрали.
«Это Одесса-мама прощается с нами», — шутит кто-то из офицеров.
Вечером опять стрельба. Офицеры штаба, ходившие в город за покупками, сообщают, что вокруг вокзала цепи неизвестных вооруженных людей. Стреляют из окон и чердаков. Недалеко от вокзала лежат убитые.
Ночью трогаемся в Тирасполь. Эшелон двигается с мерами предосторожности, так как район уже занят красной конницей Котовского11 и повстанческими отрядами.
Во время остановки на какой-то станции в пути неожиданно связываемся телеграфом с… Котовским. Возникают разговоры, и перебранка… Едем дальше.
По прибытии в Тирасполь выясняется, что там никаких складов продовольствия или иных запасов нет.
Железнодорожный мост у Бендер был взорван румынами еще в 1918 году, дабы прикрыть Бессарабию рекой Днестром.
Днестр, однако, замерз, и переправа не может вызвать особых затруднений. Обсуждаются лишь технические детали — выдержит ли лед артиллерию, обозы и т. п.
Находившиеся в Тирасполе русские пограничники докладывают, что о переправе наших войск в Румынию они ничего не слышали и никаких приготовлении на противоположном берегу не замечали.
Это несколько озадачивает генерала Бредова, но он остается спокойным, памятуя заверения об английских гарантиях, полученных им от генерала Шиллинга.
Все же отсутствие интендантских складов и подозрительное спокойствие на румынском берегу являются сюрпризом неприятным.
Генерал Бредов идет к месту бывшего железнодорожного моста через Днестр и тоже узнает от румынского офицера, что никаких распоряжений о приеме русских войск не имеется.
В течение двух дней велись томительные, бесплодные переговоры. Телеграммы, адресованные генералом Бредовым румынским властям, вплоть до короля, остаются без ответа.
Ответ, впрочем, был, но малоутешительный: ночью румыны прорубили вдоль берега лед и, таким образом, достаточно надежно отгородились от нас водой.
Заметно было и усиление войск на противоположном берегу. На пустынных ранее дорогах появились разъезды и зачернели подозрительные точки: пулеметы.
Между тем, согласно приказанию, войска стягивались к Тирасполю и заполнили собою и своими обозами пространство, насколько можно охватить глазом. Бесконечной серой лентой вытянулись бронепоезда.
Известие, что румыны тянут переговоры и не дают своего согласия на переход через Днестр, варьируется на все лады.
Начинает ощущаться недостаток продовольствия. «Украинки» не в ходу, население их не берет. Нервность войска усиливается.
К вечеру 28 января положение становится грозным. Большевистское полукольцо все более сжимается. От всякого пустяка может вспыхнуть паника.
В войсках начинается брожение: «Завели в мешок, а теперь бросают…». Всей этой массе полуголодных, с расшатанными нервами людей надо найти «виновного».
Кто виноват? Конечно, начальники. Разве толпа разберется в том, что генерала Бредова самого послали на Голгофу?
Начальник штаба13 получает секретные сведения, что в частях обсуждаются предложения арестовать генерала Бредова, старших начальников, чтобы ценою выдачи их большевикам добиться милости у победителя.
Румынские офицеры заявляют, что им приказано никого на свой берег не пропускать.
Несколько человек в различных местах пытались перейти Днестр, но выстрелами румынского охранения были отогнаны назад.
Вечером 28 января генерал Бредов собирает совет старших начальников. Доклады последних рисуют настроение войск в мрачных тонах. Это, впрочем, так очевидно, что ясно и без докладов.
И в эти трагические дни сказывается вся сила воли генерала Бредова. Он сознает, что он искупительная жертва за чьи-то вольные или невольные грехи, но ни одного слова упрека или осуждения кого-либо не высказывается им. Он спокоен, ободряет и обнадеживает. Он не допускает мысли о бесславном конце своих войск. Из окон своего вагона он видит, что ему вручена судьба не только войск. Кругом масса женщин, детей и различного гражданского люда14.
Где-то в неизвестности находится семья генерала Бредова, и он… так нежно ласкает маленькую девочку, сидящую на повозке…
В войсках почему-то распространился слух, что румыны нас не принимают только потому, что требуют сдачи нами оружия, а «Бредов не хочет».
Когда один из старших начальников рекомендует «лучше сдать оружие, но сохранить жизни людей», спокойный и выдержанный генерал Бредов вспыхивает.
На военном совете генерал Бредов повторяет начальникам то, что он от них и раньше не скрывал: продовольствия нет, денег нет, положение тяжкое. Однако надо найти достойный выход.
После недолгих обсуждений, под гул уже близких орудийных выстрелов, принимается решение: 29 января начинать переправу на румынский берег, а если румыны будут препятствовать, то на силу ответить силой.
Решение это несколько подбадривает войска, но мало удовлетворяет и генерала Бредова, и наиболее энергичных начальников.
Генерал Бредов не мог не сознавать, что переправа, конечно, удастся, но произойдет с боем и войска ожидает уже позорный плен.
В его душе зрело, по-видимому, иное решение, ибо, оставшись после окончания совета наедине со своим начальником штаба, он стал рассматривать по карте пути вдоль Днестра на север, в сторону Польши.
О поляках у нас имелись тогда скудные сведения. Мы знали, что они воюют с большевиками, но где их войска, этого никто не знал.
И в этот памятный вечер в интимной беседе со своим ближайшим помощником генерал Бредов хранил и твердость духа, и непоколебимую веру в милость Провидения.
Утром 29 января выяснилось, что большинство начальников всех степеней тоже не сочувствовали переправе. За эти дни в войсках создалось большое озлобление против румын.
Русские люди восприняли в те дни наглядный урок «реальной политики».
В течение утра 29 января резко проявилось стремление войск уйти в Польшу. «Польша», «поляки» все чаще и чаще упоминались в разговорах.
У кого и как зародилась эта мысль, сказать трудно.
Думаю, что она появилась одновременно в душах и вождя, и войск, и появилась потому, что поход в Польшу вновь давал место надеждам. Каким? Об этом реально тогда не думалось.
Это почти что стихийное стремление уйти в единственную щель, какая еще оставалась предположительно свободной в том полукольце, каким мы были окружены, было воспринято генералом Бредовым.
Он понял, что вера людей возрождается, а это уже обеспечивало половину успеха.
Мысль о переправе была оставлена, и войскам было приказано в ночь с 29 на 30 января двинуться на север, вдоль Днестра.
Генерал Бредов приказал взять с собой всех раненых и больных. Женщин и детей разместить на подводах.
Ввиду близости большевиков выступление отряда было назначено ночью, в полной тишине, с соблюдением всех мер охранения.
Бронепоезда необходимо было взорвать. Эти верные наши боевые соратники должны были погибнуть при всяком решении, так как железная дорога упиралась в Днестр.
Незабываема эта последняя ночь перед походом… Мало кто спал тогда. Сердце прощалось с родиной, а мысль тщетно старалась проникнуть в неизвестное будущее.
Штаб заканчивал последние распоряжения, разбирал свои бумаги. Наиболее важные брались в поход, остальное сжигалось.
Настроение, однако, не было приниженным. Принятое генералом Бредовым решение пробиваться в Польшу соответствовало общему желанию. Правда, Польша была где-то далеко и предстоящий зимний поход сулил немало лишений и опасностей, но зато он оставлял место надеждам, тем надеждам, которым еще вчера наступал, казалось, бесславный конец.
В эту ночь генерал Бредов был особенно серьезен и сосредоточен. Он понимал всю тяжесть задуманного похода, а его чуткая совесть сознавала, какую тяжелую нравственную ответственность он возложил на себя.
Но ни колебаниям, ни сомнениям места не было.
Части гарнизона Одессы и ее ближайших окрестностей, которые должны были войти в подчинение генералу Бредову, по причинам, мне неизвестным, не успели присоединиться к нашему отряду. На свой риск и страх они двинулись гораздо южнее Тирасполя отдельными, не связанными одним управлением группами, общей численностью, если не ошибаюсь, около трех тысяч человек. В состав этих групп входили кадетский корпус, бывший в Одессе, женщины и дети.
Судьба этих групп была печальна. Румыны не пустили их к себе, а когда они, теснимые большевиками, все же двинулись через Днестр, румынские войска стали расстреливать их ружейным и пулеметным огнем!
Тщетно плакали женщины и дети, моля о спасении. И на этот раз соображения «реальной политики» взяли вверх.
Много убитых и раненых осталось тогда на снегу, в пустынных плавнях Днестра. И среди них немало было детей-кадет.
Всякие попытки вынести раненых и убитых вызывали огонь с противоположного берега.
В итоге большинство из состава этих групп попало к большевикам, только незначительная часть все же просочилась в Румынию и немногие догнали наш арьергард.
ПОХОД
Около полуночи, тихо, без огней, стали выступать передовые части. Генерал Бредов решил сразу же возможно дальше оторваться от большевиков и делать форсированные переходы.
Поэтому в первые дни войска должны были проходить около 35 верст ежедневно.
Наши оперативные расчеты базировались как на выносливости войск, достаточно уже втянутых в походную боевую жизнь, так и на тех соображениях, что не менее нас утомленные большевики будут, конечно, всячески стремиться на юг, к морю, в надежде сбросить наших туда. Едва ли красное командование сумеет быстро разгадать наш план движения на север. А когда оно разгадает, мы будем уже далеко. Нам было известно, что в глубоком тылу у большевиков крупных резервов нет. Поэтому возможные столкновения с отдельными частями противника, а тем более с повстанцами, давали нам предположительно перевес в силах.
Жизнь показала, что решение пробиваться в Польшу и соображения генерала Бредова были единственно верными в тогдашней обстановке.
Войска отряда генерала Бредова двигались четырьмя колоннами: на правом фланге, составляя боковой авангард, шли конные части; в середине, по двум дорогам — пехотные дивизии и слева, непосредственно вдоль Днестра — обозы. Подобный порядок соблюдался в течение всего похода.
Ранним морозным утром 30 января части отряда вытянулись по указанным им дорогам, извиваясь бесконечными черными лентами среди снежного простора.
Около 6 часов утра, когда отряд отошел верст на восемь от Тирасполя, начались взрывы. Это умирали бронепоезда. И в туманной мгле январского утра все шире и выше стал подниматься дым над станцией Тирасполь.
Не без напряжения вглядывался я в ту сторону. Заботила мысль, успеет ли благополучно отойти наш арьергард. Наконец вдали показалась черная змейка, а от нее отделился скачущий верховой. Это ординарец с донесением. Читаю донесение: все окончилось благополучно. Впрочем, это и видно, и слышно: арьергард двигается без выстрелов, в походной колонне.
В первый день движения погода была особенно благоприятна. Солнце не только светило, но и согревало. Снег притоптался, и идти было нетрудно.
После большого напряжения последних дней нервы отходили, и люди повеселели.
- Ну, как, братцы, не трудно идти? –
спрашивает генерал Бредов.
- Никак нет, ваше превосходительство, легко, — отвечает десяток голосов.
Отвечают бодро, открыто смотрят в глаза, улыбаются. Я смотрю на этих людей, и невольно появляется мысль: а ведь, пожалуй, эти самые «братцы» вчера еще хотели арестовать генерала Бредова. Вчера это были почти что враги, а сегодня — хорошие русские люди и прекрасные солдаты.
Какая сила побуждала этих простых деревенских людей покидать свою родину и идти куда-то в неведомую даль? Боязнь большевиков? Но ведь большевики им не страшны. Большевикам, как и нам, необходимы солдаты. Невозможность уйти от нас? Тоже неверно, ибо всякий, кто хотел, мог свободно уйти. Задержись в любой встречной деревне и иди затем на все четыре стороны…
Чем ближе к полудню, тем солнце пригревало все больше и больше. Было совсем тепло и хорошо.
Узлы каких-то платков, шалей, башлыков, что высились утром на повозках, незаметно исчезли, и вместо них по дороге шагали дамы в городских костюмах. Это все жены офицеров. Почти сплошь молодые, оживленные. Большинство в туфлях на высоких каблуках. Идут, беззаботно болтают с знакомыми.
Подъезжает генерал Бредов, он верхом, ему жарко:
— Хороший денек, вот если бы все время продержалась такая погода, — и он обмахивается своей папахой.
Неожиданно где-то справа раздаются выстрелы. Разговоры в рядах умолкают. Лица сразу делаются серьезными.
К 4 часам становится уже холодно. Поднимается ветер, и снежное поле становится мрачным и неприветливым.
На повозках снова появляются «узлы». Они уже не улыбаются. Лица усталые. Большинство подбилось. Высокие каблуки сбились, идти уже невозможно.
И это только первый день похода… А сколько таких дней еще впереди?
В сумерки отряд достигает намеченных по диспозиции пунктов ночлега. Деревни заполняются до отказа. В каждом уголке, даже и не теплом, но только укрывающем от ветра, — люди.
Серые фигуры копошатся; повсюду огоньки костров.
Жители хмуро-радушны. Они смущены нашим неожиданным появлением и не знают, кто мы — белые или красные. Скоро, однако, по погонам офицеров догадываются, что мы белые.
Начинаются расспросы, откуда и куда идем. И примечательно, что за все время похода я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь ответил на подобные расспросы, что идем в Польшу. Всегда и неизменно следовал ответ: «идем воевать» или что-либо в этом роде.
Никто не приказывал скрывать конечную цель нашего движения, но каждый инстинктивно сознавал, что не надо болтать лишнего, не надо раскрывать свои карты.
Обстановка не позволяла, конечно, высылать вперед квартирьеров. Обычно эти обязанности возлагались на авангарды колонн. Покуда авангард продвигался за места ночлегов и выставлял сторожевое охранение, подходили и главные силы, подходили и начальники колонн. Это сразу устанавливало порядок размещения.
Прежде всего отводились помещения для раненых и больных. Первых было сравнительно немного: легкораненые шли при частях, а тяжелые — остались в Одессе. Зато больных, в подавляющем числе тифозных, было много. К концу похода таковых насчитывалось до двух тысяч человек.
Подобная цифра причиняла, конечно, много хлопот и забот нашему командованию. К чести всех начальников и медицинского персонала надо отнести, что для больных делалось все, что позволяли наши скудные средства и походно-боевая обстановка. На совести отряда нет ни одного неподобранного раненого.
Тифозных везли на подводах, укрывая их, насколько возможно, одеялами, полушубками. Строгой изоляции, конечно, не было, да ее и невозможно было установить на ночлегах, где каждый аршин теплого места был дорог. Врачи и сестры милосердия работали так, как умеют и могут работать только русские врачи и сестры. Диета была «постольку-поскольку…». В медикаментах и в перевязочном материале ощущалась острая нужда. Правда, в аптеках тех немногочисленных городков, какие мы проходили, наши врачи доставали кой-какое пополнение своих запасов. Все же это были только крохи.
И несмотря на все тяжелые, подчас бедственные условия, в каких находились наши тифозные, смертность была минимальна. А когда мы были уже в Польше и больные находились в госпиталях, в нормальных условиях лечения, тиф унес много, много жертв.
Наиболее тяжелобольных везли в автомобилях, покуда позволяли дороги и покуда хватало бензина. Примерно через неделю похода все автомобили выбыли из строя и были уничтожены. Дольше всех продержался «мой» автомобиль. Он был, конечно, не мой: захвачен в Чернигове Белозерским полком, которым я тогда командовал.
Прекрасная погода первого дня, увы, редко повторялась. На второй день солнца уже не было, часто подымался ветер. В поле было неуютно и холодно.
«Высоких каблуков» уже не видно. Дамы достали у мужей, у знакомых сапоги, шляпки исчезли и заменились шалями, платками, башлыками. На многих дамах -защитные шинели.
Поход уравнял всех.
От холода и снега все мы сильно страдали. Благодаря прошлым недостаткам снабжения части были одеты плохо. Генерал Бредов был в обычной солдатской изношенной шинели, в папахе и случайно имел выданную еще в Новороссийске англичанами кожаную безрукавку.
У меня лично была только шинель солдатского сукна и защитная фуражка. И то и другое было сделано еще в 14 году, перед выступлением на войну. Положение спасал вязаный шарф: в большие холода я повязывал им уши. Сапоги были старые, но крепкие. Большинство было одето примерно так же.
После первых двух дней похода по вполне приличным дорогам наш путь стал постоянно пересекаться оврагами и ручьями, столь обильными в районе Днестра. Особенно тяжело было артиллерии, личный состав и лошади которой выбивались из сил. Погода была крайне капризной. Несколько раз попадали мы в снежные бури. Часто падал мокрый снег, затем поднимался резкий холодный ветер, и мы превращались в сосульки. Случаи обмораживания учащались, несмотря на принимаемые меры, и многим участникам похода по приходе в Польшу пришлось ампутировать пальцы на ногах и руках.
Отряд обычно выступал с рассветом и приходил на ночлег уже ночью. Многие бывали настолько утомленными, что не раздеваясь ложились на лавку, на пол -куда придется и засыпали не евши. Подобный сон не укреплял утомленного организма, а лишь скорее его изнашивал. Начальникам приходилось следить, чтобы люди ели, заставлять их есть.
Наше питание было скудным, и оно, конечно, только в незначительной мере восполняло тот расход сил, каких требовал от всех участников наш поход.
Обычно еду составляли чай, хлеб, иногда доставали сало, молоко или масло. Обед варился редко, так как не хватало сил и терпения ожидать, когда он будет готов: начинать приготовление обеда можно было ведь только на ночлегах.
Продукты доставали на местах. Платили теми единственными деньгами, какие были у нас, то есть «украинками». Фактически довольствовались бесплатно. Население, почти не испытавшее всех бед гражданской войны, как находившееся в стороне от всех очагов борьбы, было довольно зажиточным. «Жалость к солдатику», которая так свойственна деревенскому люду, побуждала крестьянок охотно и радушно давать хлеб, муку, молоко. Птицу, свиней, всю ту живность, какую особенно ревниво охраняют хозяйки, мы не трогали. Не трогали потому, что обычно она не была нужна. Курицу, гуся, поросенка -все это надо было поймать, зарезать и сварить, а времени хватало только на сон. К тому же наше пребывание в селах длилось одну ночь, и с рассветом мы шли дальше. В пути ели ту нехитрую снедь, какой запасались на ночлегах. Запасались, кто как мог и умел. Обычной едой бывали хлеб и сало. В тех краях в зимнюю пору сала было в изобилии во всех деревнях. Оно сильно поддерживало истомленный холодами и недоеданием организм.
С нашим приходом на ночлег оживала обычно тихая, уже засыпавшая деревня. Людской поток заливал все улицы и своими волнами захватывал всякий свободный уголок.
Шум, гам, крик…
Через 1-2 часа все затихало. И только кой-где в окнах светились огоньки. Это бодрствовала около тяжелобольного, зачастую умирающего, неутомимая сестра да работали штабы, рассылая приказания на завтра и ожидая донесений за истекший день. И надо было торопиться, забывать и свою усталость, и сон, и голод, дабы скорее разослать приказания. Его ожидают тоже усталые люди и тоже не спят.
А спать хочется так безумно.
И сколько раз, обсуждая движение следующего дня, генерал Бредов вдруг умолкал буквально на полуслове.
Посмотришь, генерал крепко спит, зажав в руке пенсне. И, глядя на его лицо, уже не управляемое волей, видишь, как бесконечно физически и морально устал этот человек.
Жаль будить, но надо:
— Ваше превосходительство, ваше превосходительство…
Работа продолжается.
Обычно через 3-4 дня бывала дневка. Для людей это был действительно отдых. Могли раздеться, умыться, сушились, ели обед.
Для начальствующих же лиц дневка отдыха не давала. Было слишком много хозяйственных, организационных и иных вопросов, требующих срочного разрешения.
По мере отхода добровольческих войск от Киева к югу, а в особенности в период сосредоточения отряда в районе Тирасполя, к основным частям, которыми командовал генерал Бредов (4-я стрелковая дивизия, Гвардейская дивизия, 4-я пехотная дивизия, 42-й пехотный Якутский полк — все части со своей артиллерией, 2-й конный генерала Дроздовского полк, саперный батальон и различные технические и вспомогательные команды), присоединились части войск Новороссийской области (основное ядро — 2-й армейский корпус), многочисленные отряды пограничной и государственной стражи, различные «вольные стрелки» и различные беженцы (семьи офицеров, чины гражданского ведомства и просто русские люди).
В период нахождения у Тирасполя все время подходили к войскам как отдельные группы, так и организованные части, и отряды. Когда войска выступили в поход, все, что собралось у Тирасполя, потянулось, конечно, за войсками, выбирая по своему вкусу ту колонну, при которой им хотелось следовать.
В начале похода, до первой дневки, наш отряд являл собою воистину какое-то переселение народов. Шли войска, среди них вдруг оказывался какой-то допотопный дормез, из которого выглядывали женские лица и кошка; среди артиллерии гарцевал на коне акцизный чиновник из Балты; откуда-то выскакивал конный отряд в белых папахах, и кто-то начальническим тоном кричал с высоты лошади: «Прими вправо…»
- Стой, что за команда?
- Конно-полицейская стража N-ского уезда.
- Чего же вы тут болтаетесь?
- Мы, собственно, хотели посмотреть, что делается впереди…
Все эти картины и явления, конечно, были нетерпимы, и на первой же дневке генерал Бредов энергично принялся за водворение порядка.
Еще по пути им были даны указания начальникам колонн, и часть отдельных команд и партий были приданы к тем или иным войсковым частям.
Очень ценный боевой состав получил наш отряд в лице команд бронепоездов. Их, конечно, не разъединяли и целыми дивизионами прикомандировывали к пехотным полкам, в которых они и составили отдельные роты.
Настойчивостью и энергией генерал Бредов скоро добился порядка. И дормез, и кошка, и акцизный, и полицейские стражи — все получили свои места, и им было указано, кто о них должен заботиться — кормить, отводить помещение на ночлегах и т. п.
Было нелегко привести в порядок этот людской поток. Надо отдать справедливость, что весь пришлый элемент охотно подчинялся дисциплине, и в течение всего похода я не запомню случая более или менее резкого нарушения порядка.
В интересах истины должен, однако, признать, что не всегда приказы генерала Бредова исполнялись так, как это надлежит в походной, боевой обстановке. Войска не всегда шли по указанным им дорогам, что приводило к скрещиванию колонн, вызывало путаницу и тормозило движение. Бывали случаи, когда ночлеги выбирались самовольно, в явное нарушение диспозиции, и тем нарушалась цельность охранения отряда.
И нарушителями обычно являлись старшие чины. С ними генералу Бредову приходилось подчас выдерживать большую борьбу.
Я затрудняюсь ответить, какими мотивами вызывались подобные грустные явления. Однако они были, и генералу Бредову не раз приходилось взывать к чувству долга и чести некоторых начальников.
Лично я склонен объяснять указанные выше печальные явления только нервностью и некоторыми свойствами характера отдельных лиц.
К чести командного состава отряда надо признать, что случаи нарушения дисциплины, неповиновения были единичны и вызывали безусловное осуждение всей остальной массы старших начальников.
Что же касается генерала Бредова, то он умел возвыситься над мелкими страстями отдельных лиц и продолжал твердой рукой вести отряд, спасая десятки тысяч жизней, которые вручила ему судьба.
Войска двигались в узкой полосе между железной дорогой Одесса-Жмеринка и Днестром.
Близость железной дороги давала большевикам возможность быстро подвезти свои силы в любой пункт и опрокинуть нас в Днестр. И эта угроза висела над нами в продолжение долгих дней похода. В полном смысле слова мы все время находились в мешке, в котором ограниченность места не допускала маневра, а несколько тысяч больных и беженцев сильно связывали боевые действия.
Много воли, много мужества и искусства требовалось от начальника, чтобы вывести свои войска из подобного положения.
И понятно, почему в подобной обстановке так чувствительны были случаи неповиновения.
Много седых волос дали они генералу Бредову!..
Положение становилось особенно серьезным, когда наши пути приближались к железной дороге.
В особенности много тревожных ожиданий вызывал переход железной дороги Жмеринка-Могилев, которая пересекала наш путь.
Переход был назначен в районе станции Рыбница.
Еще накануне войска были подведены к указанной железной дороге с расчетом, чтобы утром можно было, возможно неожиданнее, захватить станцию и прервать связь со Жмеринкой.
Генерал Бредов отказался от мысли занимать станцию с вечера, чтобы не вызвать у большевиков преждевременной тревоги и таким образом не дать им возможности в течение ночи подтянуть свои силы к месту нашего перехода.
Рано утром станция была быстро захвачена, и начался переход. Приходилось спускаться с горы вниз, проходить через мост и затем опять подниматься. Это крайне замедляло переход. К тому же наступила оттепель, что испортило дороги.
Положение осложнялось еще тем, что некоторые части не исполнили отданного накануне приказания о занятии одного важного пункта и не испортили своевременно и в должном расстоянии от места перехода железную дорогу на Жмеринку.
В итоге были лишние, ненужные жертвы.
С переходом железной дороги Жмеринка-Могилев мы все дальше и дальше отходили от железнодорожных путей, и положение наше становилось устойчивее.
Кроме большевиков, нашими врагами, больше неприятными, чем опасными, являлись и украинские банды, как пришлые из Галиции, так и местные. Они не рисковали, конечно, нападать на отряд, но охотились за отставшими людьми и повозками. Участникам нашего движения, вероятно, памятен печальный эпизод, имевший место в середине похода.
Помню, день прошел в общем спокойно, и мы подходили к месту ночлега. Несмотря на воспрещение, несколько офицеров и чиновников какого-то уездного казначейства опередили авангард и пошли вперед в надежде заблаговременно занять себе квартиры.
Когда авангард подошел к ночлегу, то нашел только изуродованные трупы неосторожных. Трупы были раздеты, оружие унесено. Живым случайно оказался офицер, который был ранен при начале нападения и притворился мертвым. Он рассказал, что их внезапно в самой деревне окружила и захватила какая-то украинская шайка. Вывела их на огороды, прикончила, обобрала и исчезла.
Все это разыгралось, можно сказать, на глазах авангарда, в течение какого-нибудь получаса ходьбы от авангарда до деревни.
Прошли пять дней похода, неделя, десять дней…
А отряд все двигался и двигался, замерзая, голодая и испытывая зачастую жестокие лишения. Сыпнотифозных становилось все больше и больше.
И шли мы в неведомую даль, оставляя за собой одинокие могилы.
О поляках сведений не было. Жители не знали, где польские войска и воюют ли они еще с большевиками.
С нами была радиостанция. Несколько раз пытались мы с ее помощью узнать, что делается вне отряда, но толка не получалось.
Наконец 11 февраля, придя на ночлег в местечко Вербовец, генерал Бредов получил от наших разъездов донесение, что ими был встречен польский разъезд. Это было первое сообщение о польских войсках.
В этот день мы ночевали в школе. Учителя не было, а его жена была или напугана, или действительно ничего не знала. Во всяком случае, она ничего путного не могла нам рассказать.
Скоро вернулся учитель и сообщил, что в их деревню попеременно наезжают верховые поляки и большевики, что за несколько дней до нашего появления польские войска были у Новой Ушицы, то есть за 20 верст, там ли они теперь, он не знает.
Генерал Бредов приказал с утра выслать дальнюю разведку, связаться с польскими войсками и предупредить их о нашем движении, дабы нас не приняли за большевиков.
Около 10 часов утра 12 февраля стали поступать донесения от наших разъездов, что они вошли в связь с польскими войсками и что в Новой Ушице расположен штаб начальника боевого участка.
Скоро показалась расположенная на горе Новая Ушица, были видны даже простым глазом польские солдаты.
Не буду описывать переживаний отряда. Они понятны…
Новую Ушицу занимал батальон, и мы случайно вышли на фланг польских войск.
Польские офицеры и солдаты, узнав еще от наших разъездов, что мы — части Добровольческой армии, встретили нас не только приветливо, но и радостно. В их глазах мы являлись лишь желанными резервами, так как, по словам командира батальона, занимавшего Новую Ушицу, участок у него был большой, а сил мало.
Польские офицеры пригласили генерала Бредова в свое походное собрание и радушно угощали, чем Бог послал. Их особенно занимал вопрос, окажет ли наш отряд им помощь в случае наступления большевиков против их участка. Утвердительное заявление генерала Бредова вполне удовлетворило наших хозяев.
По просьбе нашего командования командир батальона указал пункты для расположения частей отряда в тылу, снабдил проводниками и обещал оказать нам всяческое содействие в местах наших ночлегов.
С горы, на которой была расположена Новая Ушица, польский начальник мог лично наблюдать силы и состав нашего отряда.
Картина была действительно грандиозной.
Бесконечной лентой тянулись наши части: конница, пехота, артиллерия, снова пехота и артиллерия, обозы. Лица людей были оживлены сознанием, что цель достигнута; повсюду из рядов были слышны разговоры и смех.
Таким образом, не только своим числом, но и духом мы должны были произвести на поляков сильное впечатление.
Около 400 верст прошел отряд в 14 дней, прошел суровую зимнюю пору, окруженный постоянно врагами и везя с собой до двух тысяч больных и несколько тысяч беженцев.
Непоколебимая воля начальника и доблесть войск преодолели все затруднения.
Много, однако, тяжких переживаний пришлось пережить всему отряду, прежде чем он снова увидел свою Родину.
Продолжение следует