Истоки дружбы российских и норвежских моряков уходят далеко в века. Суровые условия севера давали возможность выжить, только оказывая, друг другу братскую помощь. И поэтому неудивительно, что одними из первых откликнулись на призыв о помощи русским морякам с атомного подводного крейсера «Курск» норвежские водолазы-глубоководники.
Но более чем полтора века тому назад норвежские моряки также участвовали в спасении русских военных моряков и пришли на помощь в самый тяжелый момент, когда погибал русский парусный линейный корабль «Ингерманланд».
24-го июля. 1842 года семидесятичетырехпушечный, только что построенный в Архангельске линейный корабль «Ингерманланд» — гордость российского флота вышел, под командою капитана 1-го ранга П. М. Трескина из названного порта для следования в Кронштадт.
На корабле находилось: 822 человека нижних чинов, 32 офицера, доктор, священник и 28 женщин с детьми, сопровождавших мужей и родственники. Всего на «Ингерманланде» было 892 человека. Плавание проходило до Нордкапа неплохо. Но у Нордкапа корабль встретил противный ветер. Приходилось идти малыми галсами, тратя много сил на постановку и уборку парусов. Постоянно затянутое тучами небо не давало возможности точно определить свое место. Команда была измучена работой на парусах. Начинался шторм и пришлось идти под зарифленными парусами. Это тоже выматывало и без того подорванные силы команды.
26 августа корабль приблизился к проливу Скагеррак, отделявшего южный берег Норвегии от северо-западной части полуострова Ютландия.
Между тем ветер свежал и также не был попутным. Пришлось лавировать в проливе, делая небольшие галсы, чтобы не приблизиться ни к тому ни к другому берегу в виду рифов и мелей, которые тянутся около берегов. Ветер крепчал. На другой день небо покрылось облаками, спасительное солнце не показывалось, и обсерваций взять было уже нельзя. Приходилось довольствоваться счислением, то есть пройденными расстояниями корабля, измеряемыми лагом, и таким образом определять свое место на карте. Нечего и говорить, что такой способ определения своего места не может быть точен и вблизи, — и особенно в Скагеррак. где действуют сильные и быстро меняющиеся течения, сносящие корабль в ту или другую сторону—влечет за собою беды, если капитан слишком доверится счислению. Утром 30-го августа с корабля снова увидали берег Ютландии в 16 милях. Корабль сейчас же поворотил на другой галс, взял курс на норвежский берег и под зарифленным грот-марселем и штормовою бизанью медленно подвигался по полтора узла (1 3/4 мили) в час.
Ветер ревел силою шторма и развел громадное волнение. Был десятый час вечера на исходе. По счислению считали себя в 25 милях от норвежского берега. Никто не подозревал о близости ужасной катастрофы. Подвахтенные матросы и офицеры, женщины и дети были внизу, и спали. Наверху находились только вахта, капитан вахтенный начальник и старший штурман.
Вдруг с подветренной стороны увидали огонь. В первую секунду его приняли за огонь встречного судна. Но он не приближался. Командир скомандовал поворот. Внезапно раздался сильный удар, послышались звуки разрываемого корпуса, за ним еще один и потом немного спустя третий наиболее сильный удар. Корабль бросило сначала вправо, потом влево. Прошла еще минута-другая, корабль начал быстро погружаться. Как оказалось, впоследствии, «Ингерманланд» выскочил на камни у входа в Христианзундский залив, снесенный туда течением, а огонь, увиденный с корабля, был маячным, предостерегающим об опасности.
Течением и ветром корабль понесло в открытое море. Неимоверная прибыль воды в трюмах не позволяла думать о спасении корабля. Надо было думать о спасении людей среди бушующего моря и кромешной тьмы. Общим советом командира и офицеров было решено выбросить корабль на мель. Но — увы, корабль так быстро наполнился водой, что уже не управлялся. А создавшийся крен не позволял спустить шлюпки и катера. Тогда решились, облегчить корабль, срубить фок и грот-мачты и выбросить за борт все пушки.
По бортам начали по приказу командира жечь фальшфейеры и стреляли из пушки, чтобы привлечь внимание с берега. Но уже через 10 минут после катастрофы волны уже перекатывались через верхнюю палубу и только ют и бак еще оставались немного над водой. Люди стали карабкаться наверх, но волны смывали за борт и очень много людей погибло от сильных ударов падающего рангоута и катеров.
Из воспоминаний шестого вахтенного офицера лейтенанта Дергачева, опубликованным в Морском сборнике:
На корабле я был шестым лейтенантом и правил 3-ею вахтою. В несчастный день 30 августа 1842 года, в 4 часа утра, вступая на вахту и сменяя лейтенанта Шигорина, я узнал, что всю левую сторону гальюна разломало волною: удар был так силен, что часового матроса Гущина, сидевшего на правой стороне, с коечных сеток чуть было не смыло за борт. Вступив на вахту, я пробрался на бак по лееру, так как без этого ходить по палубе было невозможно, и осмотрел повреждения. Корабль в это время находился под марселями в 4 рифа, фок-стакселем и штормовою бизанью с закрепленными наглухо фоком и гротом. С рассветом ветер стал свежеть…
Заснувши <после вахты>, вдруг почувствовал такой удар, что вылетел из койки на кубрик, стал надевать сапоги и сюртук. В это время корабль затрещал и лег на бок, а за кубриком закричали: «Погибаем!» Трюм полон воды, а прибежавший ко мне мой вестовой сказал, что в двух каютах за кубриком у грот-мачты перегородки придавили спавших там офицеров, именно: мичманов Обухова, Лесли и Головачева. Я же в это время, одеваясь, сказал своему вестовому матросу Бродовскому, что, верно, потопили кого-нибудь из купцов, побежал наверх и в батарейной палубе встретил рулевого, бывшего на вахте и бежавшего вниз. Спросил его, что делается наверху. Он сказал, что руля нет, а нужно надевать белую рубаху; тут же встретил бегущего вниз мичмана Половцева, посланного с вахты узнать, как вода в трюме. Я ему сказал, что трюм полон воды, а сам, выбежав на шканцы, застал, что вся вахта матросов стоит на грот-брасе и не может снять грот-марселя со стеньги. В это время засвистала дудка с командою «Все наверх на авральную работу!» Я бросился на правый грот-руслень, где лотовый мерил глубину, которая оказалась 30 сажен, и я сам видел на свинцовом лоте зеленоватую слизь и помятый бок выемки у лота. В то же время лотовый с левой стороны закричал: «Нет глубины!» Я выпустил двести сажен с диплотом, но дна не достал.
Когда вся команда и офицеры выбежали наверх, то капитан отдал приказания офицерам, кому при какой быть работе. Я был назначен с подвахтенными людьми в нижнюю палубу для отливания воды, где мы и принялись с кубрика самым усердным образом отливать, кроме помп, ведрами, ушатами и киверами, потому что вода уже выступала из трюма в кубрик. Прежде всего трюмные люки мы закрыли боевыми люками и затянули брезентами, но вода все-таки напирала снизу. Были места, которые не было возможности закрыть, а именно: грот-люк, из которого сучило 4 каната от брошенных якорей и тут-то надо бы видеть присутствие духа и храбрость людей, работавших у кетенс-помп. Во время сучения канатов из ящиков, где обыкновенно их укладывают, выбрасывало между работающими людьми койки, чемоданы, сундуки, брашпили, драйки и голики, подобно тому, как летят ракеты на фейерверках, но ни один человек не отошел от своего места, несмотря на то, что многих ушибло и одного захватило канатом за ногу и утащило до самого клюза, где его освободили уже с переломленною ногою. Когда потребовали доктора, чтобы он сделал операцию, то он, придя на место, сказал, что инструменты находятся в каюте, на кубрике, в это время уже залитом водою, и несчастного должны были положить в подвесную матросскую койку, где он и остался навсегда. Это была первая жертва. При отливке воды у некоторых людей явилась необыкновенная сила, так, например, денщик майора Зубова отливал воду ушатом. Наконец вода стала выступать из комиссарского погреба на кубрик и принудила нас перейти в жилую палубу для отливки воды. До перехода в жилую палубу я пошел в брод-камеру посмотреть, сколько там воды, и увидел, что в ней плавают мешки с сухарями, а между тем баталер Федоров, старший писарь Драхлицын, жена Федорова и сестра боцмана Гусева, женщина 50 лет, сидят себе преспокойно и беседуют, а двое детей баталера Федорова спят в койке; я сказал Федорову, чтобы он со всем своим семейством шел в верхнюю кают-компанию и, взяв одного из спящих детей, понес его туда.
В кают-компании уже были собраны все семейства нижних чинов из констапельской; картина была очень печальная; кто исповедовался и приобщался святых тайн, кто плакал и молился Богу, палуба кают-компании была усеяна женщинами и детьми, и хотя у меня самого сердце ныло, но в утешение молившимся и плакавшим я успел сказать несколько веселых слов, и теперь даже, вспоминая эту картину, вышибает слезу. Тут же было несколько офицеров, собравшихся у рундука, где старик полковник Ершов[3] говорил, что он довольно пожил на свете, а «вы еще только жить начинаете и должны гибнуть, потому что нет спасения, как видно, все усилия пропадают даром». Мы дали слово, что кто из нас спасется, то вспомнит о погибших. В это самое время, по приказанию командира, пришел сверху рассыльный звать офицеров наверх для консилиума о срубке мачт, потому что корабль сильно положило на левый бок. Когда я стал подыматься по трапу на шканцы, то сестра боцмана Гусева хотела также выйти из кают-компании наверх, думая, что офицеры идут спасаться, я ее остановил, сказав, чтобы она стала к образу и молилась Богу, а что мы по милости Всевышнего спасемся.
Когда мы вышли наверх, где уже была большая часть офицеров, то капитан спрашивал мнения каждого, не лучше ли нам срубить мачты и выбросить за борт пушки и все тяжести, на что всеми офицерами было изъявлено полное согласие и каждому было назначено, что делать. Я получил приказание, кроме заведывания отливкою воды, выбросить из батарейной палубы пушки. Когда боцман Завьялов получил приказание рубить грот-мачту и бросился на правый руслень для исполнения, я пошел посмотреть, как станут лопаться талрепы, и как только Завьялов дотронулся топором до одного, как остальные полопались сами, и грот-мачта полетела на левый борт, сломавшись, как лучинка, на сажень вышины от палубы. Посмотрев на падение мачты, я пошел на свое место в батарейную палубу бросать орудия. Когда подняли сукно с правой стороны, где помещалось семейство полковника Борисова[5], то увидели мертвую немолодых лет женщину (прислугу Борисовой). Она как сидела, так от испуга и умерла, в тот момент, как ударился корабль и внизу закричали «погибаем». Такова, видно, была ее судьба: бывало, идешь на вахту, она сидит возле сукна и спрашивает, скоро ли мы дойдем; в шутку ответишь ей, что мы ее оставим в океане; так и случилось.
Убрав сукно и раскрепив орудия, стали бросать их за борт. Нужно было любоваться на эту работу: как только раскрепят орудия, снимут горбыли, подложат под казенную часть орудия ганшпуги и, выждав момент, когда корабль волною накренит на тот борт, где дуло, орудие нагнется к воде, заднюю часть его приподымут ганшпугами – и орудие летит за борт, только виноградом заденет за косяк порта. Очень скоро мы побросали таким образом все орудия батарейной палубы за борт, а также ядра, переносный балласт и ружья и выколотили пиллерсы, какие могли. В это время подошел ко мне старший офицер капитан-лейтенант Истомин, который, бывши мичманом, участвовал в Наваринском сражении и, следовательно, видел смерть лицом к лицу, но здесь потерял присутствие духа и сказал: «Сколько не хлопочите, но спасения нет, а надо служить панихиду».
После того, как орудия выбросили за борт, корабль немного выпрямился, и мы спустились в жилую палубу для отливки воды кетенс-помпами, но как она стала сильно прибывать из трюма и пошла в клюзы, то артиллерийский унтер-офицер Баев бросился забивать их, причем его из клюз-бака унесло в артиллерийский люк, я же находился в это время у кетенс-помпы, и когда мне дали знать, побежал на место происшествия, но ничего не мог сделать для спасения Баева; вероятно, его водою унесло в арсенал. Это была вторая жертва на моих глазах. После того вследствие большой прибыли воды вынуждены были, забивши все шпигаты в нижней палубе, бросить кетенс-помпы и перейти в батарейную палубу.
Мы разошлись по всем люкам батарейной палубы для отливки воды, но как людей было много и у люков теснота, то во многих местах прорубили палубу, и тут конопатчик показал свою ловкость, прорубая палубу конопаткою скорее, чем другой топором, и в эти прорубленные люки также начали отливать воду. К одному из таких отверстий прибило койки и чемоданы, и его нужно было очистить, но люди робели, почему я и спустился посмотреть, что делается в жилой палубе и увидал, что там уже ходит бурун.
Проходя по батарейной палубе, я встретил мичмана Левина, находившегося вместе со мною при отливке воды, который сказал, что он был наверху и там готовят гичку, чтобы спасаться. Я на это сказал: «Пускай, что хотят наверху, то и делают, а мы все-таки будем отливать воду». Люди же, слышавшие этот разговор, стали роптать и говорить, зачем их удерживают внизу и кто удерживает, того следует бросить за борт. Я же им сказал, кто хочет, пусть идет наверх, но однако никто из них не тронулся, а все принялись усердно отливать воду. В это время у кают-компанейского люка я увидел лейтенанта Шигорина, по распоряжению капитана назначенного с вахтенными людьми приготовлять гребные суда, делать плоты и возможные средства для спасения людей. Подошедши к нам, он сказал, что при приготовлении назначенного ему по расписанию катера на правых боканцах кто-то нечаянно отвернул тали, и катер упал, повесившись на крюки, где лежит запасная марса-рея, то он приготовил на левой стороне боканцев другой 12-весельный катер (легкий), куда положил компас, воду, сухари и даже нашел на кухне в шкафу соленую семгу, и что когда придет плохо, чтобы и я шел к нему; на это я ответил, что мне назначен рабочий катер, который полагалось вынуть из барказа и поместить на правой стороне шканец, но Шигорин сказал, что когда его вынимали из барказа руками (потому что мачт уже не было, когда начали приготовлять гребные суда), то пронося на шканцы повредили. В то время, когда я распоряжался в батарейной палубе при отливке воды у грот-люка, больные, по приказанию капитана, выводились из лазарета наверх для помещения в шлюпку, и один из них, матрос, фамилию которого я забыл, облокотясь о курятник, сказал, что все равно, где ни умирать, и с этими словами умер; тогда мы прибрали его к сторонке. Это был уже третий смертный случай. Когда вода стала сильно прибывать в батарейную палубу, то я с несколькими людьми, взявши связанные матросские койки, пошел в кают-компанию для забивки портов и нашел кают-компанию уже пустою, потому что всех жен и детей вывели наверх. Почти при конце забивания портов волною ударило в кормовые окна кают-компании, так что койки из элен-порта полетели, как ракеты, а рамы из транцев подняло, и вода пошла в окна, как в мельничные шлюзы. Тут уж нечего было надеяться на отливание воды, а нужно было думать о спасении. Я сказал находившимся со мною матросам: «Ребята, бросай, пойдем наверх спасаться». Выйдя из кают-компании, встретил у склянок священника, с которым пропели «Спаси Господи люди твоя», простились, и я закричал людям, находившимся в батарейной палубе при отливке воды, чтобы бросали работу и шли наверх спасаться. Этот момент был самый ужасный: люди бросились наверх с невероятною быстротою, а к часовому, стоявшему у склянок и экипажного сундука, подбежал матрос (фамилию не помню) и сказал, что у него в чемодане погибло 300 рублей, да в ротном сундуке находится 200 рублей, вынесем с тобой сундук, схватили и понесли.
Я же выбежал на шканцы, бросился в катер, стоявший на правой стороне шканец, прямо к рулю, и нашел катер полный людьми, здесь было несколько офицеров, священник со святыми дарами и крестом и старший штурманский офицер штабс-капитан Воронин[8] в шинели в рукава и с журналом за пазухою. Последний мне говорит: «Народу в катере много, а его, вынимая из барказа, проломило о срубленный кнехт. Я вспомнил слова лейтенанта Шигорина и, находясь в кормовой части, которая подходила к поперечному планширю юта, вылез из него и бросился на левую сторону юта, где Шигорин приготовлял катер на левых боканцах. Только что я стал на борт планширя, взявшись рукою за переднюю бизань-вантину, как вижу, что Шигорин, находясь на корме катера, кричит чтобы отдали тали, но в это время кто-то отдал одни носовые: катер носом полетел вниз, и все люди, бывшие в нем, посыпались за борт. В это время артиллерийский штабс-капитан Чевгуздин[9], не заметив этого, бросился в катер и задел меня шинелью, а так как я не ожидал толчка и держался плохо, то полетел на бизань-руслени, где, ударясь о запасную марса-рею, вскочил и пробрался по русленям в шканечный порт на плот, который был сделан из бегин-рея, каронадных станков, трапов и люков, сел на бегин-рей и, вынув из кармана носовой платок, продел его в стропку бегин-браса и держался за нее.
Тут на плоту было много народу, и мичман Бубнов, сидя в марсафальной кадке, спрашивал меня, привязана ли она. Я сказал, что если она на плоту, то, вероятно, привязана. Сидя таким образом, мы ожидали своего конца, предполагая, что корабль, наполнившись водою, пойдет на дно, а мы будем спасаться на приготовленных шлюпках.
В это время было уже довольно светло, и можно было видеть хорошо всю сцену верхней палубы. На рострах в барказе людей было так много, что они представляли из себя груду; поперек ростер у камбуза стояла 8-весельная шлюпка, в которой посажены были больные в халатах и колпаках; люди были также на обоих шкафутах, в катерах; коечные сетки обоих бортов, ют, бушприт, бизань-ванты и крюйс-марс битком набиты народом, так что негде было руки просунуть, и, кроме молитвы, ничего не было слышно. В это время корабль погрузился в воду еще более, до самых сеток, и огромной волной стало разбрасывать шлюпки, и во многих местах сорвало коечные сетки. Все люди бросали фуражки вверх и кричали «ура!» Этот крик подхватили сидевшие на бизань-вантах и крюс-марсе, собственно, для того, что, может быть, из проходящих мимо судов кто-нибудь услышит и подаст помощь погибающим; в это время катер, стоявший на правой стороне шканец, стало бросать на плот, на котором мы сидели, и давить людей; начались крики и стоны, и я с мичманом Бубновым и несколькими матросами, оставя плот, вскочил на борт левой стороны шканец, коечные сетки с которого в это время были уже сорваны волнением, и все мы стали перебираться на ют; тут меня из-за борта схватил за ноги квартирмейстер Мартинсон, и я насилу мог отбиться от него тогда, когда уже добрался до ютового поперечного планширя и поместился между двумя кнехтами бизань-мачты, где ходят грот-марса-брасы и крюсель-шкоты. Тут же поместились со мною мичман Бубнов, ластовый поручик Ершов и комиссар Андреев, стоявший на левом кнехте и державший на своих плечах по человеку, которые держались за висевшие крюйс-марса-концы, и еще Архангельского порта модельный мастер унтер-офицер Корнилов. Мы все поместились впереди бизань-мачты; на юте воды было фута полтора, а народу набито битком, так что волнением десятками уносило за борт и било разными обломками.
Назначенный мне катер, который находился на левой стороне шканец, перебросило через борт, и все в нем бывшие погибли, а другая волна перевернула его вверх килем, и из него всплыли только штурманский прапорщик Замараев, кондуктор Тоткин и боцман Гусев, которых я с унтер-офицером Корниловым вытащили на ют, но Замараева и Тоткина волнением вскоре смыло за борт. Потом волнением принесло барказ с ростер, и корма его уперлась в передний ютовый бимс. На барказе находилось много мертвых тел под банками, а между живыми были командир корабля, доктор Сакович и капитан-лейтенант Истомин, из которых я с помощью Корнилова и Гусева вытащил на ют первых двух, а капитан-лейтенанта Истомина волною сбросило под ют и барказом, прижав к бимсу, раздавило.
По воспоминаниям одного из участников этого крушения, мичмана Говорова, описание которого частью цитируется в «Летописи», старшая дочь полковника Борисова (бывшего пассажиром на корабле с двумя дочерьми) при переходе на ют, запуталась косой в железной уключине изломанного баркаса, выброшенного с ростров на шканцы. Рангоут бил всех, находившихся подле несчастной Борисовой. Она долго рвалась и кричала, а между тем за нее схватились другие погибавшие. Совершенно избитая, обезображенная, выбившись из сил — она смолкла, но бездушное тело ее еще долго терзалось волнами. Младшая сестра ее, ухватившись за запасные ростры, употребляла все усилия удержаться на них, и уже унтер-офицер Немудрый бросился было к ней на помощь, но поздно: ростры повернулись, и несчастную снесло в море… Капитан-лейтенант Истомин и штаб-лекарь Сакович, перебираясь на ют, были уже на конце переправы, но ударом баркаса Истомина придавило к ютовому бимсу; сплюснутый им, он и не вскрикнул; только с юта видели, как его втащило в водоворот офицерского люка на шканцах. Сакович подвергся той же участи. Кто мог, бросали с юта бившимся в воде концы веревок. Лейтенант Деркачев, унтер-офицер 8-го рабочего экипажа Корнилов и несколько матросов вытаскивали со шканцев некоторых еще живых, других уже исступленных и потерявших рассудок, но более трупы. В числе утонувших, выхваченных матросами, была тетка жены лейтенанта Сверчкова. Супруга его, выброшенная из баркаса на шканцы, долго гребла руками, поддерживаясь на какой-то доске, пока огромным отломком коечных сеток не ударило ее по спине, и, облитая кровью, она погрузилась в общую могилу».
Воспоминания лейтенанта Дергачева:
Потом мы вытащили на ют мичмана Головачева с переломленною ногою и положили у бизань-мачты, но волною его унесло в круглый ютовый люк, в капитанскую каюту, а потом выбросило за борт.
Затем я с мастером Григорьевым вытащили жену лейтенанта Сверчкова, которой планширем переломило спину во время нахождения ее в барказе, а дочь полковника Борисова в это время находясь также на барказе, зацепилась косою за уключину, и ее волною бросило через борт барказа, разрезало живот о железную уключину и она повисла на косе; младшая 16-летняя сестра ее в это время карабкалась по бизань-штагу на крюйс-марс, но, оборвавшись, упала на шканцы в воду, где унтер-офицер Немудрый, плававший на люке, поймал ее и стал спасать, но обломком корабля ушибло ее так сильно, что он принужден был выпустить из рук, и она исчезла в шканечный люк.
Жена же капитана корабля находилась на левой стороне шкафута, держась на плавающей запасной стеньге в одном нижнем белье; она просила о помощи, и унтер-офицер Панфилов, спасаясь сам, перенес ее на бак. Горничную ее девушку смыло с ростер и понесло по волнам, надувши юбки, как шар, и она никак не могла ухватиться за что-нибудь плавающее вокруг корабля, кричала о помощи, которую не было возможности подать, потому что каждый в эту минуту думал, как бы удержаться самому. И она через несколько времени исчезла в волнах, а может быть, ее схватили касатки, так как их множество плавало кругом корабля и даже у самого борта. Эти сцены происходили на моих глазах.
На денежном сундуке, поставленном на юте с левой стороны у бизань-мачты и привязанной к кнехту, сидел доктор Сакович; он стал нюхать табак, а когда сидевший возле него матрос Григорий Петров попросил понюхать, то нашедшая волна увлекла за борт Саковича, где он уже и не показывался, так как его ушибло щитом из-под юта.
В это время из грот-люка порожние бочки выскакивали, как будто кто-то их выбрасывал. Заметя, что корабль не тонет, я в этот момент искренно обратился с раскаянием к Богу, прося о спасении, а матросы стали громко кричать «ура», чтобы привлечь внимание судов, которые могли проходить поблизости; при этом комиссар Андреев сказал, что когда они вступали в сражение (он служил в полевой артиллерии старшим фейерверкером и участвовал во многих сражениях), то при вступлении в бой молились святым угодникам Зосиме и Савватию Соловецким и тоже кричали «ура». Вследствие чего согласились так, чтобы одна сторона людей на вантах бизань-мачты молилась этим угодникам, а другая кричала «ура!» Так как на рострах было самое большое количество команды и их там било рангоутом из разрубленных ростер, то мы стали звать их на ют, бросая концы, и когда ими был схвачен тонкий конец, то мы хотели привязать грот-брас, чтобы его закрепили за сломанную грот-мачту и натянули между бизань-мачтою, но лейтенант Евгений Назимов кричал, что не нужно, а они будут перебираться и по тонким концам; когда же по тонкому концу стали перебираться несколько человек, то волною, проходившею через шканцы, конец порвало, и многих унесло за борт; бывшего со мною унтер-офицера Корнилова унесло к борту юта левой стороны, и привязанным им концом он запутался в нагелях кофель-планки, находившейся на юте у борта, где и погиб.
Когда я вытащил лейтенанта Назимова на ют, то он стал мне говорить, что мы не поможем находящимся на шкафуте, на что я ответил, зачем он торопился и не дал натянуть грот-браса, и, говоря это, я вышел из-за своей засады между кнехтами на правую сторону юта; в это время меня ударило волною сзади и выбросило за борт с юта на правую сторону и стало втягивать в порт штурманской каюты, находившейся на шканцах с правой стороны. Здесь два матроса Домничев и Сафонов находились на разбитом катере, который висел на крюке запасной марса-реи и при погружении корабля всплыл. Катер держался на конце, закрепленном на руслене, был полон воды и бился кормою о грот-мачту, плававшую за кормою корабля; эти матросы, заметив меня, втягиваемого водою в порт корабля, поймали за ногу и вытащили к себе на катер, где мы трое принялись забивать пробоину левой стороны катера парусинною епанчою матроса Сафонова, а сапогами матроса Домничева отливать воду. В короткое время смываемых с корабля людей собралось на катере 22 человека, в том числе и крепостной человек лейтенанта Назимова. Капитан корабля, находившийся на боканцах правой стороны, был также смыт водою, и я с боцманом Гусевым, находившимся со мною на катере, поймали его, вытащили в катер и положили в носовую часть. Он был весьма слаб, лицо синее и разбитое. Матросы, бывшие в это время в катере, сняли сапоги, отливали воду, а я свои сапоги и сюртук сбросил еще на юте, но все наши усилия были напрасны, потому что вода нисколько не уменьшалась, а брошенною нам с юта артиллерийским квартирмейстером Кудриным артиллерийскою кадкою мы не могли воспользоваться, так как она не была доброшена до катера, и ее унесло волною.
Но корабль перестал дальше погружаться в воду видимо потому, что в трюмах было много пустых бочек. К двум часам ночи вода уже переливалась через весь корабль.
В самом начале катастрофы волной смыло за борт командира корабля. Его смогли подобрать матросы с единственного спущенного, но поломанного двадцативесельного катера. Этот катер, не имевший хода и также имевший пробоину стало, уносить в море. Почти сутки его носило по морю. Несколько человек умерли от полученных ран, когда его прибило близ какой-то норвежской деревеньки.
Командир вспоминал:
«Усталый, весь разбитый в крайней горести от великого несчастия, в беспамятстве и бреду, я не имел места, где прислониться; все возвышенные места были сплошь заняты людьми. Я обхватился за шлюп-балку, на которой удержаться не мог, свернулся и упал опять за борт, откуда вытащен был в изломанную полузатонувшую шлюпку…». К вечеру ее прибило к берегу около Листерских маяков, «жители вынесли почти всех на руках в свои хижины, в том числе одно мертвое тело. Тотчас дано знать в окрестности, что корабль не затонул и что на нем много людей, ожидающих спасение».
Командир просил рыбаков срочно оказать помощь гибнувшим в море русским морякам. И они его услышали и поняли. Все рыбаки, кто только смог стали собраться в море, несмотря на неутихающий шторм и сильный ветер.
Из воспоминаний лейтенанта Дергачева:
Грот-мачта задержалась на вантах, опасно накренила корабль и грозила пробить борт. Мичман Греве с топором в руках, перевязанный концом веревки, беспрестанно покрываемый волнами, перерубил почти все подветренные талрепы, удерживающие мачту, — она свалилась за борт и больше не угрожала кораблю.
Наступивший рассвет осветил ужасную картину. Над водой находились только бушприт, ют и единственная уцелевшая бизань мачта, густо облепленные мокрыми и замерзающими человеческими фигурами. В 15 милях находился норвежский берег. Положение людей было весьма отчаянным. Мачта сильно раскачивалась и периодически с нее падали в воду обессилившие, потерявшие возможность сопротивляться стихии, люди. Через палубу перекатывались волны унося новые жертвы в открытое море.
По воспоминаниям других офицеров:
Офицеры лейтенант Дергачев и мичман Греве показывали пример стойкости ругим людям, помогали слабым, попытались сколотить из обломков плот, что однако у них не получилось. Срубали топорами обломки рангоута, угрожавшие другим людям. В конечно итоге мичман Греве умер от переохлаждения на руках матросов.
Внезапно на горизонте показался парусный корабль под английским флагом. На гибнувшем корабле раздалось громкое «Ура», когда увидели, что корабль взял курс на них. Это был купеческий бриг. Он подошел ближе, на борта высыпали матросы, рассматривая гибнувший корабль,
А затем также быстро этот корабль, пренебрегая всеми правилами оказания помощи гибнущим на воде, ушел, так и не оказав погибающим никакой помощи.
Несколько матросов бросились вплавь к английскому кораблю, но быстро погибли в холодных волнах пролива, не сумев вернуться на свой корабль.
Людей уже постояно мучили жажда, голод и холод. Многие пытаясь согреться спускались в воду и оставались там навсегда. Некоторые умирали, многие потеряв силы срывались в воду
И только утром 1 сентября подошли норвежские тендер и шхуна, вместе с командиром корабля и благополучно сняли всех оставшихся в живых. Капитан тендера Николай Николайсен (спас 170 чел.) и капитан шхуны Андерс Бенсен (спас 120 чел.). Вскоре подошел норвежский пароход и снял с погибающего корабля оставшиеся 150 чел.
Лейтенант Дергачев вспоминает:
В это время подошли к затонувшему кораблю три больших рыбацких бота. Обходя кругом, примерно в 10 саженях, они ловили койки и все, что плавало; люди же, стоя на юте по колено в воде, стали бросаться, думая доплыть до этих ботов, но никому не удалось, так как волнами их сейчас же покрывало, а может быть, касатки их хватали, потому что их много ныряло вокруг корабля, только один бот перехватил 8-весельный катер, в котором были помещены больные из лазарета и боцман Завьялов; катер стоял у камбузной трубы, и его волною перебросило через шкафут.
Бот, сняв этих людей, доставил их в город Мандал 31 августа, где боцман Завьялов объявил о несчастии, случившемся с кораблем, и оттуда были посланы суда для спасения погибающих.
Конец, который держал наш катер у борта корабля, лопнул, и катер понесло мимо плавающей за кормою корабля грот-мачты, за которую мы хотели было удержаться, но это нам не удалось, а гичка, в которой было несколько людей, держалась за плавающую мачту, и я стал кричать унтер-офицеру Сидорову, бывшему на гичке, чтобы он нас перехватил. Он отвечал, что у них нет уключин, и они приуготовляют их из веревок и подать помощи не могут, и так нас понесло волнами в море. Я вместе с боцманом Гусевым вытащил из-под банок два запасных весла и устроил из них руль, которого не было; катер стали направлять по волнам и ветру, что нам и удалось, потом устроили из бизань-мачты, также находившейся под банками, фок-мачту, а из брезента – парус на крюке, и таким образом нас несло по направлению ветра и волнения; когда же огромный вал догонял катер, то он накрывал его весь, и вода в нем была почти в уровень с забортною. Сидя с боцманом Гусевым на корме затонувшего катера, мы управляли двумя веслами, а капитан лежал на носу катера. Вскоре после того, как нас оторвало от корабля, один из матросов сошел с ума и стал с ножом бросаться на других; его пришлось связать. Я, выбившись из сил, окоченев от холода (ибо находился только в брюках и рубашке без сапог) и постоянно обливаемый водою, посадил на место себя рулевого матроса Юрия Тениса, а сам сел на дно катера по шею в воду и почувствовал себя лучше, потому что меня не продувало ветром.
Возле меня сидел крепостной человек Назимовых. Я с ним стал разговаривать, но он скоро захрипел и упал на дно катера. Я его приподнял из воды, но он оказался мертвым. Мы оставили его в катере, причем боцман Гусев сказал: «Не пригодится ли он нам?»
Норвежские моряки с риском для жизни спасали каждого человека. Бросались сами в воду, чтобы спасти упавших в воду и обессиливших людей.
Воспоминания лейтенанта Дергачева:
К вечеру нас принесло к мысу, как впоследствии оказалось, близ Листерских маяков, у деревни Крилио, откуда лоцмана выехали нас спасать, а на берегу собралось много народа. Когда нас прибуксировали к берегу, я выскочил в воду, окунувшись несколько раз, но, выйдя на берег, тут же упал без чувств, а когда пришел в себя, то увидел, что лежу в комнате на соломе, где и все наши матросы, бывшие на катере, разложены на полу, и около некоторых хлопочут лоцмана и трут щетками, что, говорят, и со мною делали. Взглянувши же на стенные часы, я увидел полночь; в комнате было много свету, топилась печь, и нам грели пиво; каждому давали по маленькой рюмке водки и по стакану горячего пива, но еды не давали, как мы ни упрашивали, так как мы не ели двое суток.
Пропутешествовав с командою по морю и шхерами 5 суток, мы добрались до города Мандала, где были встречены многими спасенными с нашего корабля офицерами и людьми; один из матросов моей роты бросился ко мне с радостью, стал поздравлять со спасением; увидев его совершенно седым, я спросил: «Что это значит?» Он ответил, что от испуга. Здесь находились 6 офицеров, 200 человек команды и жена командира корабля, размещенные по квартирам. Сюда же был привезен экипажный сундук, находившийся на юте, и сундук полковника Ершова, пойманный плавающим у корабля, за который тамошняя стража хотела взыскать пошлину, но отдала без этого взыскания; денежный сундук был взят в банк города, куда пригласили бывших ротных командиров и экипажного адъютанта, и как сундук был железный и с секретным замком, то для вскрытия его был приглашен слесарь из города. Открыв сундук, мы вынули ротные ящики и, разломав замки, нашли все деньги мокрыми, поэтому, вынув их из ящиков, развесили для просушки в банке, а на другой день, приняв от управления банка, уложили в экипажный сундук, который находился у командира корабля, под караулом из команды. Прожив дней шесть, консул отправил нас берегом в Христианзанд, и как нас было слишком много и дорогою приходилось размещаться по квартирам очень тесно, то он разделили нас на две партии.
Вторая партия под командою лейтенанта Васильева, в которой находился и я, выступила днем позже первой, а капитан и несколько больных офицеров отправлены были берегом на тарантайках. Мы прошли от Мандаля до Христианзанда берегом до 60 верст в одни сутки и, не доходя за несколько верст до города, были встречены жителями Христианзанда, которые нам объявили, что у них находится кроме пришедшей 1-й партии еще 160 человек матросов с нашего корабля, спасенных пароходом «Нордкап», которые помещены в карантин, куда проводили и нас, поместив всех с прежде пришедшими. Консул разместил офицеров по гостиницам, где мы ни о чем не заботились; он же экипировал и остальную команду. В Христианзанде пробыли до исхода сентября.
Их экипажа «Ингерманланда» погибло 389 человек (20 офицеров, 21 женщина, 7 детей, 341 матрос). Спасено норвежскими моряками 503 человека (11 офицеров, 7 женщин, 1 ребенок и 484 матроса). По докладу Трескина на имя Императора было доложено, что из пяти старших офицеров, находившихся на корабле, погибли три, а из двадцати девяти обер-офицеров — семнадцать, из сорока семи унтеров — двадцать три, из пяти мужчин-пассажиров — четверо, из четырнадцати музыкантов — восемь, из трех денщиков — двое, из семисот пятидесяти трех матросов остались навсегда в море триста четыре человека. Кроме того, в момент кораблекрушения на борту «Ингерманланда» находились двадцать восемь женщин и восемь детей. В живых остались лишь семь женщин и один ребенок — сын боцмана Завьялова.
Огибели корабля российский Император узнал из норвежских газет. В одной из газет большие жертвы связывались с тем, что командир и офицеры первыми покинули погибающий корабль на шлюпке. После таких сообщений Император Николай I приказал провести тщательное расследование по факту гибели корабля, а командира отдать под суд.
Команда и командир прибыли в Кронштадт на судне «Тверца». Началось длительное расследование о опросы каждого члена команды. Надо отдать должное, что капитан себя не выгораживал, а лишь отмечал смелые действия членов команды направление на сохранения жизней погибающих. Особо им были отмечен погибший мичман Греве.
Суд однако оправдал командира и полностью одобрил поведение экипажа корабля, определив:
«Капитан 1-го ранга Трескин не может быть обвинен в несоблюдении того, что предпринять должно по правилам морского искусства, и крушение корабля приписать единственно несчастной случайности.
Единогласные показания о принятых в сем случае мерах доказывают, что исполнено было все то, что в подобных обстоятельствах предпринять было возможно.
Показания офицеров и нижних чинов единогласно свидетельствуют, что командир не собственною волею покинул останки корабля, с коего упал он в воду.
Офицеры и нижние чины, все без исключения, исполняли свои обязанности, как повелевали долг службы и присяга; комиссия не могла не обратить внимания на особо похвальное сохранение дисциплины и строгой подчиненности команды, чему имеются в подобных случаях столь редкие примеры».
После суда Николай наложил резолюцию на решении суда «Объявить капитану, что я его не виню за потерю корабля, а офицерам и нижним чинам, что я совершенно доволен их поведением во время сего несчастия».
Императором России награждены были губернатор провинции и городской судья Христианзанда, капитан шхуны Андерс Бенсен и конечно же отважный капитан Николай Николайсен. Городу Мандалю было пожаловано две тысячи червонцев для оказания материальной помощи нуждающимся местным морякам.
О произошедшей катастрофе «Ингерманланда», свидетельствуют воспоминания лейтенанта Александра Ивановича Дергачева, опубликованные в «Морском сборнике» (1875 г., № 3)
Так закончилась эта печальная эпопея русского линейного корабля с историческим названием «Ингерманланд».
Гичка с «Ингерманланда», прибитая течением к берегу в районе Орсланда, сохранилась до наших дней. Сейчас она является собственностью муниципалитета Хо.
В городском музее города Мандал имеется небольшая экспозиция, посвященная трагедии 1842 г., а у входа в него в 1994 г. появился четырехметровый крест, изготовленный на Соловках местными мастерами – подарок города Архангельска, где был построен и откуда вышел в свое первое и последнее плавание «Ингерманланд». Еще раньше, в 1966 г., на кладбище в Вархаут было установлено надгробие в память о девяти жертвах кораблекрушения. Надпись на нем гласит: «Пусть могила ваша неизвестна, память о каждом из вас хранит этот надгробный камень».
Написано по материалам из Интернета
Станюкович К.М. «Гибель Ингерманланда»
Печальная история… Ничего не знал о ней раньше.