Воскресное чтиво. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. Воруй страна или чеченизация России

В этих записках не могу не сказать о моих встречах с Джо­харом Дудаевым. И о роли троицы — Ельцин, Хасбулатов, Гай­дар — в выпестовывании враждебного России режима на Кавка­зе. Как получилось, что не вайнахский адат уступил в нашей стра­не место законам цивилизации, а страна взяла за правило жизни на всей территории самые дикие нормы адата? Но сначала поде­люсь своими долгими наблюдениями за чеченцами — их нрава­ми, их отношением к морали и людям.

Впервые я увидел чеченцев весной 1944 года. Мы жили в Вос­точно-Казахстанской области, куда и привезли несколько эшело­нов депортированных вайнахов. Я был еще маленький, но в дет­скую память «чечены» (так их у нас называли) врезались своим необычным видом: все поголовно в галошах на толстые шерстя­ные носки, женщины закутаны в темные большие платки.

За огородами, на склонах оврагов они семьями рвали мо­лодую крапиву. На пригорках, где раньше всего сходил снег, мы тоже промышляли слизун или заячью капустку, а вот то, что мож­но есть и крапиву — не знали. Вайнахи нас этому научили.

Русские женщины — сердобольный народ. Тянули детей без мужей, погибших на фронте, но делились с чеченцами кто одеж­дой, кто хлебом, кто молоком. Так было все время, пока те строи­ли свои саманные чеченгородки, оформлялись на работу и полу­чали по квитанциям крупный рогатый скот вместо изъятого у них на Кавказе.

И в ту весну и несколько последующих лет нам с чеченцами выделяли за городом общие пашни для посадки картошки. Дели­лись и картошкой. Мы резали каждый клубень на несколько час­тей с глазками для всхожести и аккуратно укладывали в лунки, чтобы эти росточки смотрели вверх. Мне, маленькому, почти не  было сгибаться, зато у взрослых поясницы «отваливались».

Никто не позволял себе такой роскоши — бросать в лунку целую картофелину. Время было тяжелое.

В олигархической российской печати сейчас полно публика­ций, будто чеченцев в послевоенные годы специально морили го­лодом. Из мести. Вроде бы другие народы страны особо не бед­ствовали, а их обрекали на гибель. Эта своеобразная трактовка истории очень нравится горским сепаратистам. Они ее вдалбли­вают своей молодежи, объясняя кознями русских.

Да, вайнахи прошли через голод в 1946 и 1947 годах. Но про­шла через него и вся страна — из-за засухи, из-за гибели миллио­нов земледельцев на фронтах. Старшее поколение это помнит, а тем, кто моложе, картина откроется в телеграммах послевоенной поры. Их в рассекреченных архивах тысячи.

Телеграммы шли, в основном, на имя зампредов Совмина СССР Алексея Косыгина и Лаврентия Берии.

«По неполным данным на 20 марта 1947 г., — сообщал, напри­мер, председатель Костромского облсовета Куртов, — насчитыва­ется 10.000 больных дистрофией. В Полкинском районе имеется 76 смертных случаев, в Макарьевском районе 36 смертных случа­ев от истощения».

«Начиная февраля 1947 года Ульяновской области регистри­руются случаи дистрофии среди населения,— телеграфировал председатель облсовета Семикин. — На первое марта зарегист­рировано дистрофиков 8213 человек».

«Проведенным обследованием комиссией Читинского облздравотдела физического состояния шахтеров Букачачинского рудоуправления установлено, — писал министр Востокугля Оника, — что из 2500 рабочих 36% страдает упадком сил, 55% цингой и часть рабочих дистрофией первой степени».

А министр путей сообщения СССР Ковалев недоумевал: «До 1.Х.1946 года паровозно-поездные бригады получали на путь сле­дования 300—350 грамм хлеба в сутки. В соответствии с поста­новлением Совета Министров от 27.1 Х.1946 г. выдача хлеба паровозно-поездным бригадам была прекращена».

Председатель ВЦСПС Кузнецов февральскими телеграмма­ми 47-го просил срочно выделить для голодающих детей 200.000 пайков и сообщал, кроме того, что «только на предприятиях тек­стильной промышленности выявлено свыше 50.000 остронуждаю-щихся многодетных семей и семей военнослужащих, погибших на фронтах Отечественной войны. Все они живут впроголодь».

Авторы телеграмм требовали неотложной помощи. Из резо­люций на документах видно, как маневрировали нашими ресурсами в Совмине: там ужать, туда перебросить. А что перебрасы­вать в ограбленной войной стране?

Что-то все-таки находили. И на наш класс выделили как-то две пары валенок. Попробуй их разделить справедливо, когда кругом одни голодранцы. С нами учились чеченцы. И педсовет (а это были русские женщины) передал валенки им. Как представи­телям обиженного народа. Никто не роптал. Мы все-таки дома, го­ворили нам взрослые, а их, бедолаг, сдернули с родных мест, за­гнали черт-те куда. Люди, повидавшие многое, умели жалеть.

Но вот чеченцы обустроились. Обжились. Обвыкли на новом месте. И пошло и поехало.

Тех, кто делился с ними куском хлеба, они стали грабить и на­силовать.

Нагло действовали вайнахи. Нападали по-волчьи, стаями, приставляли к горлу ножи и отбирали деньги, одежду. Молодых женщин тащили в кусты.

По ночам они обшаривали чужие сараи и воровали коров. Знали, конечно, что наши отцы и старшие братья погибли на фронте, в домах одни вдовы с мелюзгой — кого им бояться! Ми­лиция? Она была малочисленна, к тому же собрали туда женщин и доходяг — без опыта и мало-мальской подготовки. А поди и най­ди в лабиринтах чечен-городков грабителей и насильников, где сплошное укрывательство и как по команде тебе отвечают одно: «Моя твоя не понимает».

Я хорошо помню то время: все разговоры взрослых были о чеченцах. Что это за народ, почему он здесь ведет себя так — сво­дит счеты с беззащитными из-за обиды на власть? За что его вы­слали с Кавказа в спешном порядке?

Люди много тогда не знали. Иначе не тратили бы столько вре­мени на разгадку вайнахской души.

Я тоже придерживаюсь мнения, что нет плохих народов. Есть плохие их представители. Но если таких представителей очень много, значит, этот народ нуждается в самоочищении. В ревизии старых обычаев и традиций на предмет соответствия их современ­ным цивилизованным нормам. Иначе он всегда будет и клят и мят.

Вот у нас, русских, невероятно много людей, лишенных чув­ства достоинства, не способных сопротивляться злу, зато готовых долго терпеть унижения и беззакония, поддакивать власти, рабо­лепствовать перед всякой мразью, вознесенной случайно наверх. Они-то и делают погоду в политической жизни. И весь народ пла­тит за них большую цену, находясь постоянно под гнетом какой-нибудь кучки оборзевших чиновников.

Все вайнахи тоже в заложниках у большинства своих пред­ставителей — башибузуков. А эти представители всегда промыш­ляли разбоем и бандитизмом. Они делали массовые набеги на села Грузии, Дагестана, Северной Осетии и Ставропольского края. Приводили оттуда скот и рабов, которых неволили в отдаленных горных аулах.

Даже в строгие времена Иосифа Сталина не прекращался разбойный промысел. В архивах сохранилось немало жалоб во­ждю всех народов от мини-вождей с Северного Кавказа. Типич­ную картину рисовал в письме Сталину от 17 августа 1937-го, например, первый секретарь Дагестанского обкома ВКП(б) Самурский: «В соседней Чечено-Ингушетии усиленно развивает­ся бандитизм… Группа бандитов в 28 человек спустилась из Чеч­ни на плоскость Хасав-Юртовского района с налетом, разгромила сельсовет и угнала скот».

Не случайно в дни операции «Чечевица» (с 23 февраля 1944 года) выселять вайнахов в Казахстан добровольно помогали оперативникам и грузины, и дагестанцы. Они отлавливали в горах беглецов, сдавали НКВДэшникам. Так эти джигиты достали своих соседей.

Вайнахи всегда умели пользоваться моментом. Если цен­тральная власть демонстрировала силу, башибузуки поджимали хвосты и спускались с гор сдаваться — «за прощением грехов». Амнистии тогда следовали за амнистиями (как и в наши време­на). Легализовались бандиты тысячами. Правда оружие припря­тывали в горах и, дождавшись благоприятной для себя ситуации, когда кулак неверных слабел, снова брались за разбойный про­мысел.

Подарком Аллаха вайнахи посчитали нападение на нашу страну фашистской Германии. Теперь-то руководству СССР не до них. А не им ли, казалось бы, защищать Советскую власть? Они жили богаче, чем остальные в России: налогами их не давили, за спекуляцию не преследовали, скота разрешали держать сколько хочешь.

Но воевать пришлось бы с хорошо вооруженным противни­ком. А чеченцы и ингуши привыкли нападать на безоружных лю­дей или на сторожей, оснащенных дробовиками.

За первые три года войны около 63 тысяч вайнахов дезерти­ровали из армии и уклонились от призыва, схоронившись в го­рах. Они по сути открыли второй фронт на Кавказе против на­шей страны: принимали немецких диверсантов-парашютистов и помогали им, грабили тыловые обозы, стреляли из засад в спины красноармейцев (только очень малая часть вайнахов участво­вала в боях против фашистов — их семьи, как правило, не подле­жали депортации).

Горцы думали: если победят немцы, они оценят их заслуги перед вермахтом. А если победят русские, то по своей ротозейской привычке начнут опять всех амнистировать и уговаривать жить честным трудом. Вроде бы беспроигрышная позиция!

Но, к их удивлению, команда Сталина, несмотря на тяжелые бои на фронтах, взялась за вайнахов основательно. На захвачен­ной у гитлеровцев карте Чечено-Ингушской АССР на немецком языке были отмечены пункты, куда фашисты поставили своим со-юзникам-вайнахам крупные партии оружия. Для повстанческой деятельности. Пещеры с оружием нашли и разорили. Было унич­тожено больше двухсот крупных банд.

А когда Красная Армия оттеснила врага, тогда и была прове­дена внезапная операция «Чечевица» — по выселению с Кавказа чеченцев и ингушей. Настолько внезапная, что горцы не успели распорядиться оставшимися у них стволами — спрятать или пус­тить в дело. Было изъято больше 20 тысяч единиц огнестрельного оружия, в том числе около пяти тысяч винтовок, а также 479 пуле­метов и автоматов. В Среднюю Азию башибузуки, откормленные на разбойных хлебах, ехали под конвоем полуголодных солдати­ков. Ехали, вытряхивая из штанов свою смелость, и не чирикали.

И вот в Восточном Казахстане вайнахи, что называется, оття­гивались на вдовах и детворе.

В конце 40-х годов в Усть-Каменогорске и Лениногорске раз­вернулось большое строительство. Начали возводить гидростан­цию на Иртыше, Ульбинский завод по обогащению урана, полиме­таллические комбинаты. Кому работать, если война выбила всех мужиков. На Украине и в российских областях вербовали лю­дей — они тысячами ехали в Восточный Казахстан. Было много фронтовиков. «Вербованным» очень не понравился вайнахский террор. Запахло грозой.

Летом 1950-го группа толстомордых чеченцев ворвалась в избушку вдовы фронтовика Паршуковой, работницы нижнего склада Лениногорского леспромхоза. Сама Паршукова была на работе, а дома находилась ее малолетняя дочь. В избушке ниче­го путного не нашли, но во дворе взяли корову и стали ее уво­дить. Сопротивляясь, девочка схватила за хвост корову, чтобы не отдать налетчикам кормилицу семьи. Они долго не могли ее отце­пить, в конце концов убили и сбросили в речку Журавлиху. Кто-то из соседей видел эту сцену. По Лениногорску покатилось чудо­вищное известие.

Детонатор сработал. Несколько сотен «вербованных» воору­жились кто вилами, кто кусками арматуры, кто аммоналом с руд­ничных участков буровзрывных работ и пошли громить чечен­ские поселения. Погром продолжался больше суток.

Мою старшую сестру, восемнадцатилетнюю Раю, в числе про­чих комсомольских активистов отрядили в помощь милиции уве­щевать нападавших. Но куда там! «Вербованные» все жгли и кру­шили на своем пути. Молодых комсомолок очень удивило пове­дение многих вайнахов с кинжалами на поясах: они сбежали в окрестные пихтачи, бросив семьи на произвол судьбы. Было уби­то 36 чеченцев и больше ста ранено. Остановить погром помогла подоспевшая армейская часть.

И опять проявилась сердечность русских женщин: они пря­тали чеченок с детьми у себя в погребах и на сеновалах, а неко­торых даже в холодных утробах русских печек. Иначе жертв было бы значительно больше.

Грабежи и разбои в Лениногорске прекратились.

А в Усть-Каменогорске, что в сотне километров от него, все продолжалось по-прежнему. Искрой для разлитой, как бензин, ненависти послужил случай с израненным на фронте милиционе­ром. Его обнаружили под деревянным мостом через Ульбу (в дет­стве мы с этого моста ныряли), подвешенным за ноги вниз голо­вой, с перерезанным горлом. Так чеченцы свежуют баранов. Воз­можно, кто-то хитро сработал «под горцев»

Это была середина апреля 1951 года. Только-только начал­ся ледоход, Ульба, впадая в Иртыш, уже громоздила торосы. Они вставали на дыбы и рассыпались с грохотом, сталкиваясь. И в эту бурлящую кашу, в этот ад восставшие «вербованные» погнали всю чеченскую диаспору: мужчин, детей, стариков.

Многие, спасаясь, смогли добраться до другого берега глубо­кой реки, а многие тонули подо льдинами. Сколько погибло лю­дей, не известно. Документальных данных я не нашел, а то, что ви­дел тогда своими глазами (мы жили на крутом берегу Ульбы, куда устремлялись гонимые), подсчетам не поддавалось.

Недалеко от города стояла армейская часть, прокладывав­шая железную дорогу на Зыряновск. Солдат срочно бросили на подавление бунта. Выстрелами поверх голов они остановили и рассеяли «вербованных».

В Усть-Каменогорске тогда строился крупнейший в Совет­ском Союзе свинцово-цинковый комбинат. По понедельникам в 12 часов местного времени (в 9 утра по Москве) селекторное со­вещание с руководителями стройки и министрами проводил лично Сталин. Сообщение о массовых беспорядках его вывело из себя. Такое развитие событий мешало планам Сталина, и он за­подозрил в интригах казахские власти. Потребовал немедленно принять меры. И власти с перепугу стали проводить в ударном темпе облавы на «вербованных».

Уже 3 мая 1951 года в докладной записке на имя первого сек­ретаря ЦК КП(б) Казахстана Жумабая Шаяхметова обком партии рапортовал о принятых мерах:

«Дело Мамонова и др. 38 человек деклассированных элемен­тов, обвинявшихся в организации массовых беспорядков, рас­смотрено в г. Лениногорске.

Дело Цурикова и др. 11 человек деклассированных элемен­тов, обвинявшихся также в организации массовых беспорядков, рассмотрено в г. Усть-Каменогорске.

Все они осуждены по статье 59-2 и 59-7 УК…»

Статья 59 Уголовного Кодекса, действовавшего в те годы, на­мечала кары за преступления против порядка управления, за по­громы и предусматривала длительные сроки заключения или расстрел с конфискацией «всего имущества». Информация от Ша­яхметова пошла по инстанции в Кремль.

Каким планам Сталина могли мешать события в Усть-Каме­ногорске и почему вождь заподозрил казахскую власть в двой­ной игре?

Уместно напомнить, что это было тревожное время для со­ветской державы. Мы израсходовали большие ресурсы в прошед­шей войне, страна еще лежала в руинах, а за океаном взбухал на чужой крови Монстр под названием США — с огромными запаса­ми атомного оружия (и почти 80 процентами всего общемирового золотого запаса). Нам по ленд-лизу оружие поставлялось тоже за желтые слитки. Безоговорочное превосходство в ядерной мощи над остальным миром туманило рассудок авантюристов.

К итогам раздела Европы на Ялтинской конференции, про­шедшей под знаком блистательных побед Красной Армии, то­гдашние вожди Бнай Брита относились с большой неприязнью. Зубную боль у них вызывала коммунизация части Старого Света, означавшая потерю пространства для выкачивания ресурсов.

А тут еще спина к спине с Советским Союзом встал его новый идеологический брат— Китайская Народная Республика. В будущем альянс двух граничащих друг с другом стран мог стать несо­крушимым. Пример Китая повлиял на многих его соседей. Призрак коммунизма начал бродить по всему Тихоокеанскому региону..

Бнай Брит боялся, что если продолжится такая тенденция, то все его интересы — финансовые и политические — задвинут на помойку. И сам Бнай Брит превратился в сходку маргиналов.

А что делать? Надо остановить, решили супермасоны, и придушить Советский Союз, пока он не набрал обороты, пока у США подавляющее преимущество в силе. И генералы получили задание.

Несколько вариантов внезапного нападения на СССР разра­ботали в объединенных штабах. В 1949 году Сталин узнал от на­ших агентов (разведка тогда трудилась!), что президент США одоб­рил план «Дропшот» — значительно позже этот документ амери­канцами был рассекречен. По нему предусматривалось обрушить на города СССР 300 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб, а за­тем оккупировать нашу страну, разделив ее на четыре зоны меж­ду 23 американскими дивизиями и четырьмя воздушными армия­ми. Каждую зону предполагалось разделить на 22 самостоятель­ных подрайона, чтобы таким образом разодрать СССР на мелкие части. Ну прямо-таки горбачевская программа автономизации нашей страны. Только в сопровождении светомузыки от взрывов ядерного оружия. Лишь первая фаза атаки должна была привес­ти к гибели семи миллионов советских людей, в основном из рус­ских регионов.

Озаботила заокеанских парней только противовоздушная оборона Советского Союза — они не знали дислокации радарных установок и боевых способностей современных истребителей. А не зная броду, как сунешься в воду? Бомбардировщики с ядер­ными зарядами (каждый по 4—5 тонн) надо посылать по «чистому коридору», обработанному предварительными налетами. Между тем, у США не было и надежной картографической информации. Планирование ядерных ударов осуществлялось по германским картам 1941—1942 годов.

Начались интенсивные разведывательные полеты над терри­торией СССР и расстановка провокационных силков. Наши пило­ты не давали засекать радары и сбивали американских шпионов под Одессой, на Чукотке, в Средней Азии и Приморье.

Больше всего суеты было вокруг «летающей крепости» — бомбардировщика Б-29, который летел в апреле 1950 года с не­мецкой базы Висбаден в сторону Ленинграда. Над городом Лие­пая старые истребители «Лавочкины» настигли его и приказали садиться.

Но Б-29 повернул в сторону моря, открыв огонь по со­ветским самолетам. Тогда наши летчики сбили его — весь экипаж утонул.

А не несла ли «летающая крепость» ядерный заряд на своем борту? Закралось это подозрение, когда целая стая американских самолетов прикрывала несколько дней место падения Б-29 и что-то искала там. Позже по приказу военно-морского министра СССР Юмашева наши пустили туда четыре тральщика, прошарили дно. Но бомбардировщика не обнаружили. Так и осталась эта история под завесой тайны.

Мог Б-29 сбросить атомную бомбу на Ленинград? Мог. Нач­ни СССР какие-то серьезные ответные действия, вот и повод для бомбардировки других городов. А нет, так инцидент можно спи­сать на ошибку пилотов. Именно ошибкой пилотов объяснили американцы в том же году, скажем, атаку звена «фантомов» на во­енную базу Сухая Речка под Владивостоком. Было расстреляно на аэродроме девять наших самолетов. Но попытку поднять в воз­дух машины и дать отпор пресекла команда: «Терпеть.» Не попа­даться в силки.

Но в апреле 1951 года (как раз в дни Усть-Каменогорских со­бытий) янки все же познакомились с новыми советскими истре­бителями МИМ 5 и МИМ 7. Продолжалась гражданская война в Корее, и по мостам китайской реки Ялуцзян туда постоянно шли грузы и отряды добровольцев. 48 «летающих крепостей» Б-29 под прикрытием 80 реактивных истребителей вторглись в небо Китая — союзника СССР для уничтожения гидростанции и пере­прав на этой реке (удайся операция, и северные корейцы оста­лись бы без оружия, боеприпасов и подкрепления). Их встретили МИГи: сбили десять бомбардировщиков и еще столько же подби­ли, уничтожили два истребителя. При этом наши летчики не по­теряли ни одного самолета. Армада рассыпалась и повернула на­зад, не выполнив задания.

При повторном налете американцев на Ялуцзян советские пилоты завалили двенадцать Б-29 и четыре истребителя. Это был ледяной душ для верстальщиков плана «Дропшот». Как самоле­там пробиться к городам Советского Союза при таких колоссаль­ных потерях! А ведь на территории СССР противовоздушная обо­рона, очевидно, намного сильнее.

Говорят, что до создания нашей страной в 1953 году термо­ядерного оружия и ракет большой дальности сдерживающим фактором служила и деза, впрыснутая агентами в начальственные кабинеты Вашингтона под видом утечки сверхсекретной ин­формации.

Сообщалось: в случае нападения США на СССР Сталин не нач­нет ввод танков в Западную Европу, как считали американские ге­нералы, а даст старт операции «Каскад». С чукотских, камчатских и других аэродромов она якобы предусматривала заброс несколь­ких советских десантных дивизий сначала на Аляску, оттуда в Ка­наду, а оттуда в северные штаты США. Они должны были захва­тить по очереди все аэродромы, удерживать над ними контроль, чтобы обеспечить беспрепятственную доставку в Америку двух миллионов китайских диверсантов. Их цель — взрывать дома и предприятия, убивать, сжигать все что горит. Словом, американ­цев собирались потопить в крови и ужасе.

Янки знали, что от Мао со Сталиным можно ждать и не та­ких сюрпризов. План-то реализуемый, если не считаться с боль­шими потерями нападавших. А когда с ними считались «русский с китайцем братья навек!». Американцы горазды сбрасывать бом­бы с большой высоты или пулять по дальним целям с авианосцев, а драться в уличных боях — не их профиль.

Они с содроганием вспоминали операцию «Айсберг» — сра­жение на острове Окинава. Со сравнительно небольшим гарни­зоном японцев войска США при поддержке британцев возились 82 суток, до 23 июня 1945 года. Добро бы не хватало огневой мощи. Но Окинаву обложили 1600 военных кораблей, среди них было 40 авианосцев, 18 линкоров, 32 крейсера и 200 эсминцев. Они, как в тире, расстреливали остров из тяжелых орудий, бомбили с само­летов, угробив десятки тысяч мирных жителей. А направились с огнеметами зачищать пространство посуху и показали всем свою слабость. Американцы потеряли в боях на Окинаве около 50 тысяч человек. 14 тысяч военнослужащих были демобилизованы «из-за нервных срывов» (так у них называли медвежью болезнь).

Как тут не задуматься, прослышав о плане «Каскад»? И они крепко задумались, хотя подготовка к нападению на СССР про­должалась (А Бнай Брит начал искать подходы к окружению крем­левского вождя с целью тихого физического устранения Стали­на — при помощи яда или подушки на лицо спящего. Из троицы триумфаторов-победителей Рузвельт ушел в мир иной, Черчилль превратился в «хромую утку», один Коба восседал на Олимпе. Он стал в мире знаменем антиимпериалистического движения, и нельзя было организовывать громкое, демонстративное убийст­во, чтобы это знамя не окрасилось в цвета святости).

В планах нападения на СССР не последняя роль отводилась Турции.

Вести воздушные налеты на южные регионы Советского Сою­за американцы рассчитывали с турецких аэродромов (в 1960 году с одного из таких аэродромов в Инджирлике стартовал хоро­шо известный теперь самолет-шпион Локхид U-2, пилотируемый Фрэнсисом Пауэрсом и сбитый ракетой под Свердловском). Анка­ра же взамен получала право оккупировать территории на Кавка­зе, которые всегда считала сферой своих интересов.

И это беспокоило Сталина. Турки сразу полезут захватывать нефтеносные районы — Баку, Майкоп и Грозный, чтобы свести к нулю боеспособность Советской Армии. Потому что Бакинская и окрестная нефтяная промышленность давали в то время более 80 процентов высокосортного авиационного бензина, 90 процентов лигроина и керосина, 90 процентов автотракторных масел от их общего производства в СССР. Потеря всего этого в боевых усло­виях означала смерть для страны. Предстояло защищать регион до конца.

Но, как показала Великая Отечественная война, депортиро­ванные с Северного Кавказа народы способны ударить своей ар­мии в спину, объединившись с врагом. Особенно чеченцы и ингу­ши. Их Сталин вообще считал пятой колонной Турции в СССР.

Он помнил, как в 1918 году, в тяжелые времена для России, вайнахи — эта «опора Кавказа» подсуетились и создали свою Гор­скую республику, выйдя из состава РСФСР. Правительство респуб­лики возглавил чеченец — толстосум Абдул-Межид Чермоев. Это правительство не только заключило с Турцией союз, но и призва­ло ее оккупировать кавказские территории. Чеченцы и ингуши участвовали вместе с турками в захвате Баку, Махачкалы, Дербен­та, Буйнакска. Лишь спустя год удалось вымести с Северного Кав­каза и правительство, и турок.

Сталин не забыл и того унижения, которому его подвергли во Владикавказе. Там в начале 1921 года собрался Горский учреди­тельный съезд— вайнахи опять решили создать Горскую респуб­лику, объединившую Чечню, Ингушетию, Кабарду, Карачай, Балка-рию и даже Осетию. Как народного комиссара по делам нацио­нальностей Сталина командировали на съезд, чтобы он уговорил делегатов признать советскую власть и верховенство российских законов.

Но тузы были в руках делегатов, а у будущего вождя всех на­родов — сплошные шестерки. И ни одного козырного аргумен­та! В горах Ингушетии и Чечни хозяйничали протурецкие отря­ды Саид-Бека — у Красной Армии не хватало пока на них сил. А в Москве готовились к подписанию «похабного» рижского мирно­го договора (подписан 18 марта 1921 года в Риге) между Польшей и РСФСР.

Авантюра «Красного Бонапарта» Тухачевского — выдвижен­ца Троцкого дорого обошлась России. Он решил ускорить наступ­ление мировой революции и возглавил в августе 1920 года поход на Варшаву. «На наших штыках мы принесем трудящемуся чело­вечеству счастье и мир, — писал в приказе войскам Тухачевский. — На Запад!»

Но, во-первых, воспротивились «трудящиеся Запада», а, во-вторых, «красному Бонапарту» — любителю комфортных персо­нальных поездов и бронированных лимузинов — не хватило пол­ководческих талантов. Его разгромили: он сдал полякам в плен 85 тысяч красноармейцев, а еще 45 тысяч были интернированы Гер­манией, куда они устремились от преследования панов. Путь для поляков на восток был открыт. Остановили их наступление только согласием подписать унизительный для России Рижский договор.

По нему Польше отходили принадлежавшие Российской Им­перии Западная Украина и Западная Белоруссия (Сталин вернет их в 1939 году). Кроме того, РСФСР обязалась уплатить Польше в те­чение года 30 миллионов золотых рублей и передать ей имущест­ва на 18 миллионов золотых рублей (Варшава забрала оборудова­ние 28 заводов, 300 паровозов, 435 пассажирских и 8100 товарных вагонов). Так что Польша оставила Россию без денег и армии.

От турок горцы знали о неудачах правительства РСФСР, и слабость Москвы их воодушевляла. Президиум съезда сидел под портретом имама Шамиля и смеялся Сталину в лицо: «Сейчас мы хозяева положения, мы диктуем правила игры». Давить на них пустыми угрозами значило потерять еще и Северный Кавказ.

После дебатов съезд согласился признать советскую власть только формально. Но при непременных условиях: если жители казачьих станиц будут депортированы в глубинные районы Рос­сии, а их земли передадут вайнахам и если центральное прави­тельство не будет вмешиваться в дела республики, а ее основным законом Москва признает шариат и адат.

Это был ультиматум с издевательским привкусом. Телеграф из Кремля отстукивал: уступать! И Сталин был вынужден принять условия съезда.

Казачьи семьи вышвыривали безжалостно. Без компенсаций, которые вайнахи получали в Казахстане в 1944 году. Это было не трудно делать. А вот как совмещать в одном государстве цивили­зованные нормы закона с адатами? Все равно, что в коммуналь­ной квартире поселить богомольную девственницу с дебоширом-насильником.

Как растут на планете реликтовые деревья, так сохранились на ней и реликтовые этносы. Живут с языческих времен по родовому традиционному праву. У одних племен до сих пор считается нормой потчевать желанного гостя теплой печенью свежеукокошенных пленников, у других— бросать со скал жертвенных мо­лодок — красавиц. Но это, слава Богу, где-то там далеко, за моря­ми да за джунглями.

И вайнахи придерживаются древних обычаев предков, стро­го соблюдая неписанные законы — адаты. У каждого клана, то есть тейпа свой адат. А на вопрос: сколько тейпов у вайнахов, ост­ряки-чеченцы отвечают:

— Сколько в наших горах ущелий или долин, столько у нас и тейпов. У каждого клана своя гора, и чем выше она, тем знат­нее тейп. Потому что на склонах высокой горы можно прилепить больше саклей.

Адаты 170 тейпов (а столько их насчитали ученые) диктуют разные стандарты в отношениях с вайнахами соседних родов, в поведении с гостями, в расчетах за причиненный друг другу мо­ральный и материальный ущерб.

Если ты столкнул с вершины горы булыжник, вызвавший кам­непад на аул, то по адату Одного Ущелья должен заплатить десять быков, а по адату Другого Ущелья — двадцать. Если ты поджег дом горца из знатного рода, то по адату Третьего Ущелья выло­жишь намного больше, чем за такой же дом простолюдина. А ес­ли вор из знатного рода украл у тебя коня и, упав с него где-то, дал дуба, то по адату Четвертого Ущелья тебя как хозяина скаку-на-бедоносца родственники погибшего обязаны тоже отправить на тот свет. Предварительно заплатив небольшой штраф за умык­нутое животное (у знатного рода больше силы). Что называется, полное торжество справедливости по-туземному. И таких «если» очень много. Даже процедуры кровной мести не всегда похожи друг на друга.

И только к государству и инородцам (иноверцам, гяурам) у всех адатов одинаковый подход. Истинному чеченцу не пристало уважать чьи-либо интересы, кроме лично своих и интересов сво­его племени. Он должен презирать государство и всех инород­цев, обворовывать их, грабить, заниматься разбоем. А если кто-то начнет мешать, того разрешается отправлять на тот свет. Адаты учат: «Государство — это ничто, клан — все», «Воровство — доб­лесть», «Все иноверцы — враги» и т.д.

Вайнахам полагается с раннего возраста приучать своих де­тей к налетам и разбоям. В этой связи припоминаю одну историю.

В послевоенные годы, когда я еще был юнцом, наша семья в Усть-Каменогорске подружилась с чеченской семьей дяди Хамида. Он был молчаливый спокойный кавказец, всегда думавший о чем-то своем. Я снабжал семью дяди Хамида свежей рыбой с Ир­тыша, а он шил для нашей семьи кирзовые тапки из голенищ ста­рых сапог. С обувью тогда было чрезвычайно трудно. Детей Хами­да привечали в нашей избушке, а меня — в его саманухе.

Потом вайнахи вернулись на Кавказ, я вырос, отучился, по­жил еще в Казахстане, а затем перебрался в Москву работать в центральной газете. Друзья-чеченцы меня вычислили по публика­циям. В конце 70-х годов они привезли постаревшего дядю Хами­да в московскую глазную больницу, и он приказал им найти меня, чтобы я помог ему купить в столице мощный насос. Дом старика выше от речки по склону горы метров на триста — коромыслом воду на огород не натаскаешься. А сильных насосов, да еще не на электричестве, а на бензине, в продаже не было.

Когда мне передали его просьбу, я понял, что тут нужен про­мышленный агрегат. И пригорюнился: где же его доставать? Но не хотелось терять лицо перед стариком-горцем, и я разбился в ле­пешку— через знакомого директора завода добыл списанный механизм. Его отреставрировали и подарили дяде Хамиду.

Через год я приехал в Грозный по журналистским делам. По велению дяди Хамида друзья-чеченцы вытащили меня прямо из гостиницы и повезли в горы за Ведено посмотреть, как хорошо работает насос. Он действительно тарабанил усердно, проталки­вая хрустальную воду к Огородам и дяди Хамида, и его соседей. А потом меня привезли в глухое ущелье на шашлык из черного барана. Безлюдное ущелье, покрытое сплошным лесом — на его дне проселочная дорога упиралась в водопад — негласно счита­лось собственностью Хамидовского рода.

Под шашлык-машлык, как выражались хозяева пикника, да под коньяк— маньяк (чеченский коньяк «Илли» слегка отдавал керосином) пошли откровенные разговоры. Вайнахи признались, что это ущелье их учебный полигон. Здесь они тренировали под­ростков устраивать засады, совершая налеты на обозы и одиноч­ный транспорт. Оттачивали технику нападения, чтобы не нары­ваться на ответные пули.

Я спросил: неужели их тейп собирается промышлять набега­ми? Родственники дяди Хамида — люд образованный, пообтер­лись в столичных вузах. И старались объяснить своему гостю все как-то помягче. Аргументированнее. Натаскивают подростков на всякий случай, ответили мне, для соблюдения традиций. По сво­ему адату они должны обучать детей разбойному ремеслу, ина­че соседние кланы начнут относиться к их роду как к сборищу от­ступников от горских обычаев.

В теснинах Кавказа, где все на виду друг у друга, поясни­ли мне хозяева, важнее даже не быть правоверным чеченцем, а _в глазах сородичей и соседей — казаться им. Вайнахи — это на­ция показных, внешних эффектов, для них ритуал намного важ­нее самого существа дела. А Чечня — Ярмарка Тщеславия. В ней любят демонстрировать друг перед другом, у кого выше забор, кто больше пленил рабов в набегах на Ставрополье, у кого бога­че добыча на грабеже поездов. «Ты не можешь украсть даже бара­на!» — эти слова бросают в лицо вайнаху, чтобы унизить его.

Я подтвердил, что прошло много времени, но в Восточном Казахстане до сих пор вспоминают воровские набеги чеченцев, а их задиристость вошла в поговорки. Недавно я был в команди­ровке в Лениногорске, сидел ранним утром у директора рудни­ка на планерке. Ночью в подземной выработке случился обвал — примчался директор, срочно стали искать начальника участка Борзенкова. Позвонили домой. «А он на работе, — ответила полу­сонная жена Борзенкова. — С вечера предупредил, что всю ночь будет на службе». Все ясно стало директору: начальник участка считался у них большим ходоком налево.

«Ходок» явился как раз к планерке — сидел усталый, но до­вольный. А директор был тоже усталый, но весьма недовольный.

— Борзенков… — сказал он громким простуженным голо­сом. И помолчал с угрюмым видом. — Ты до каких пор будешь бе­гать со своим х…, как чечен с кинжалом?

И мы выпили в ущелье за несмываемые впечатления, кото­рые вайнахи оставляют о себе в разных точках планеты.

Образованные чеченцы-хозяева были решительно не соглас­ны с расхожим грузинским мнением, будто Бог слепил их племя из этнического мусора. Но быть в заложниках у аморальных обы­чаев еще с языческих пор им претило. Надо как-то выкарабки­ваться из тенет прошлого. Но как?! На пикнике мы ответа на этот вопрос не нашли.

Из всех кремлевских небожителей Сталин лучше, чем кто-либо знал законы адатов. И тогда, в 1921 году, после Горского съезда он как ярый государственник был встревожен мыслями о перспективах страны. Северный Кавказ официально превращал­ся в зону воровства и разбоя. В рай для кучки потрошителей, име­нуемой знатью или элитой, и в ад для честных людей. Он стано­вился территорией грызни между кланами за добычу. Черной дырой беспредела, бесправия, куда начнут исчезать материальные и людские ресурсы. Не останови этот процесс, и дыра начнет рас­ширяться, поглощая все новые регионы.

Вождю народов и во сне не могло присниться, что через не­сколько десятилетий, с приходом к власти Бориса Ельцина вся Россия превратится в Воруй-страну и начнет жить по законам вайнахских адатов.

Самым главным на всем пространстве этой Воруй-страны станет клан «Семьи» из «Кремлевского ущелья». Сакли олигар­хов густо облепят его тейповую гору— Кремль, и их обитатели составят свой адат, по которому они получат право быть кастой неприкасаемых. Клан «Московского Ущелья» начнет жить по сво­ему комфортному для знати адату. Кое-какие различия будут меж­ду адатами «Питерского Ущелья», «Татарского Ущелья», «Башкир­ского Ущелья», «Кубанского Ущелья», «Приморского Ущелья» и т.д. и т.п. Но все адаты возведутся на одной идеологической базе: «Го­сударство — это ничто, клан — все».

Со временем приспичит искать замену старейшине касты не­прикасаемых — президенту России. И в режиме междусобойчика (по согласованию с вождями Бнай Брита) кланы начнут тянуть на­верх человека, который стерег бы установленный ими разбойный порядок, презирал нормы христианской морали и активно участ­вовал в набегах на материальные ценности, созданные мозоли­стыми руками народа.

Потом настанет черед еще одной смены старейшин, потом еще… И так год за годом Россия будет превращаться в «Правовое Ничто», в аморфное образование, где честному человеку станет «и жить невмоготу и вешаться сил не хватит». Сами же неприка­саемые станут рассматривать Воруй-страну как территорию для охоты за сверхприбылями, а эти сверхприбыли — превращать в дворцы и виллы на взморьях Западной Европы.

И вот получили вайнахи после Горского съезда казачьи зем­ли на равнине— много земли (было выселено около 70 тысяч терских казаков). Паши, сей, живи как живет остальной мир. Но далеко не все желали браться за плуг— не привыкли работать. Куда проще было сбиваться в банды и устраивать набеги на со­предельные территории.

Оперативные донесения в Москву сообщали: на базарах Ша-тоя, Ведено и Урус-Мартана длинными рядами открыто лежало оружие на продажу— пулеметы «Льюис», «Маузеры», «Наганы», кавалерийские и пехотные винтовки. Кто и откуда его доставлял? Контрабандисты из Турции горными тропами (чеченская диаспоpa в Турции насчитывала десятки тысяч человек). С этим оружи­ем вайнахи забирали скот у соседей, очищали магазины и склады, пускали под откос поезда и грабили их.

Два десятилетия центральная власть пыталась утихомирить вайнахов. Хотя Горскую республику декретом Москвы раздели­ли на автономные образования и в них создали советские адми­нистрации из национальной интеллигенции — улучшения не по­следовало. Вайнахский бандитизм стал приобретать массовый характер: в походы за добычей пускались целыми аулами. Круп­ные вооруженные формирования чеченцев и ингушей безбояз­ненно совершали опустошительные рейды по районам Дагеста­на, Грузии, Ставрополья. Награбленным добром и русскими раба­ми тоже открыто торговали на базарах.

Против бандгрупп силами чекистов было организовано не­сколько локальных карательных акций. Они ничего не дали. То­гда центральная власть решилась на крупномасштабную опера­цию — ее провели в конце августа — начале сентября 1925 года войска Северо-Кавказского военного округа (СКВО).

В отчете штаба СКВО от 19.09.25г. говорилось: «Операция была построена на стремительном разоружении крупными си­лами наиболее бандитски настроенных районов с применени­ем максимума репрессий…» Солдаты окружали плотным коль­цом такие аулы, как Дай, Ачхой, Нахчу-Келой и другие, требовали в двухчасовой срок сдать оружие и выдать главарей. Если ульти­матум не выполнялся, по аулам открывали огонь из артиллерий­ских орудий.

Нет смысла пересказывать документ, предоставлю слово са­мому отчету штаба СКВО. Вот отрывок из него:

«Следует отметить также сопротивление Урус-Мартана, являю­щегося, в сущности, столицей Чечни. Ему предъявлено т. Королем (командиром части. — Авт.) требование сдать 4000 винтовок и 800 револьверов, но фактически было сдано чуть более 1000 винтовок и около 400 револьверов. Требованию выдать шейхов Урус-Мар­тан хотя и пассивно, но долго (с 6-го по 9-е) сопротивлялся.

Для убеждения Урус-Мартана потребовался артиллерийский обстрел из 900 снарядов и авиационная бомбежка, разрушившая 12 домов.

Репрессии выразились в воздушной бомбардировке 16 ау­лов, ружейно-пулеметном артиллерийском обстреле 101 насе­ленного пункта из общего количества 242 аула. Среди населения во время обстрела было убито 6 человек и ранено 30 (женщин и Детей из кольца окружения предварительно выводили. — Авт.), убито 12 бандитов, взорвано 119 домов (уничтожали дома бан­дитских главарей. — Авт.).

Изъято более 300 человек бандэлемента, самыми видны­ми из которых являются: Нажмудин Гоцинский, Атаби Шамилев, Эммин Ансалтинский (активные проводники политики Ан­кары.— Авт.).

За время операции изъято 25 298 винтовок, 4319 револьве­ров, 1 пулемет и около 80 тысяч патронов».

Вайнахский край представлял из себя что-то вроде выгреб­ной канализационной ямы в многосемейном доме. Только вы­черпал, отдышался и опять завоняло, потекло через край. Весной 1930 года пришлось вновь проводить чекистско-воисковую опе­рацию. Утечка информации (а куда без нее, если участвовали че­кисты. — Авт.) позволила горцам принять превентивные меры, и улов был не очень богатый. «За время операции в Чечне с 16 марта по 10 апреля, — докладывал в Москву зам. начальника штаба СКВО С.П.Урицкий, — изъято 1500 единиц огнестрельного и 280 единиц холодного оружия, 122 человека бандэлемента, из них ру­ководителей повстанческого движения — 9».

Через два года еще одна операция — подавление антирус­ского мятежа, начатого в Беное под предводительством имама Муцы Шамилева. Бандиты пытались уничтожить местные гарни­зоны, нефтепромыслы Стерт-Кертча, разрушить станцию Гудер­мес и железнодорожные мосты. Как явствовало из записки Осо­бого отдела СКВО, по наущению своих покровителей из Анкары вайнахи стали переключаться с бытового разбоя на диверсион­ные акции. Мятеж был подавлен.

Потом операции проходили еще несколько раз, пока не на­чалась Великая Отечественная война. А о том периоде я уже рас­сказал.

Может быть, эта идея — не возвращать депортированных вайнахов на их родину — созрела у Сталина еще во время прове­дения операции «Чечевица». Но никаких документов на сей счет нет. А вот следы маневров власти вокруг вайнахской проблемы в начале 50-х годов в архивах остались.

После принятия американцами чудовищного плана «ДРОП-ШОТ» и дрейфа Турции в ряды сателлитов США перед руково­дством СССР встал вопрос: как быть с Северным Кавказом — то­пливной базой страны? Из-за его выгодного географического положения получить контроль над Кавказом всегда мечтали и Персия и Франция и Англия и, конечно, Турция. Сколько раз она, родимая, пыталась оттяпать у России этот кусок! Теперь Турция, науськиваемая американцами, будет лезть напролом. Когда ре­шится на это? Не сегодня, так завтра — как прикажут хозяева. Но ведь прикажут, если уже подготовили для сброса на Советский Союз 300 атомных бомб. Не зря столько их самолетов-разведчи­ков бродило над территорией СССР.

Как легко раним на голове младенца родничок, так совер­шенно не защищен, уязвим для советской державы Северный Кав­каз, заселенный вайнахами. И если родничок у младенца со вре­менем закостенеет— здесь же пульсирующей опасности не бу­дет конца. Вайнахи — это постоянная брешь в обороне страны на стратегическом направлении. Значит они не вправе возвращать­ся на свою родину, а на их землях должны расположиться навсе­гда казачьи станицы, русские поселки, аварские аулы. Это будет надежная опора державы на Северном Кавказе. А сам Северный Кавказ перестанет быть глубокой чувствительной занозой в зад­нице страны — ни сесть, ни встать без резкой боли.

Полагаю, что так думали политики в Кремле, обтачивая идею создания в Казахстане Чечено-Ингушской автономной области. Место для нее присмотрели на границе с братским Китаем — на­дежным партнером по утихомириванию американо-турецких ам­биций. Меньше 400 тысяч вайнахов проживало в Казахстане и Киргизии. Простора и гор там — сколько душе угодно.

Казахстанский плавильный котел уже работал на полную мощность — этнографический продукт получался качественный. В республике преобладало русское население. Но сюда были со­сланы немцы с Поволжья, корейцы с Дальнего Востока, турки-месхетинцы и греки из Грузии и Крыма, здесь же обосновались уйгуры, латыши и эстонцы. Они обогащали культуру и жизненный опыт друг друга. Места в этом интернациональном котле вполне хватало и вайнахам — для постепенной выплавки из них законо­послушной нации. Они ассимилируются, научатся у соседей рабо­тать и уважать иную веру, отвыкнут жить по адатам. Их страсть к набегам и грабежам? Отвадятся и от этого. Месхетинцы, немцы или уйгуры себя в обиду не дадут, а двигать за добычей в сосед­ний Китай — себе дороже! У Мао особо не забалуешь — вернешь­ся с отрубленными кистями рук. Да и оружие здесь не раздобу­дешь. А вайнахи без оружия — это хромой волк с вырванными клыками.

Казахи тоже придерживались родоплеменных отношений. Они делились на Старший, Средний и Младший жузы, а в самих жузах — на уйсунов, оргынов, найманов, каракесеков и проч. Но степняки жили по общепринятым нормам, а свои обычаи приме­няли для, так сказать, внутреннего пользования.

В 1950 году никого из спецпереселенцев, а только вайнахов освободили от обязательных поставок государству продуктов пи­тания, стали выделять им льготную ссуду под строительство ин­дивидуальных домов в Казахстане. Материальными поблажками московская власть давала понять, чтобы они укоренялись в рес­публике. Группам чеченцев разрешили съездить на родину для разведки — там все земли, аулы были заняты другими. И новые власти Грозного с подачи Кремля твердо сказали, чтобы вайнахи не мылились, бриться на Кавказе им не придется.

Создавать Чечено-Ингушскую автономную область хотели как бы на добровольной основе — «по просьбе трудящихся». Ди­аспора должна была сама изъявить желание остаться в Казахста­не. Из ЦК ВКП(б) ушло в ЦК КП(б) Казахстана негласное указание провести собрания в чечен-городках. Они состоялись в Семипа­латинской, Павлодарской, Карагандинской и Восточно-Казахстан­ской областях.

Даже из протоколов этих сходок видна напряженная подко­верная борьба вокруг создания Чечено-Ингушской АО в респуб­лике. Молодежь уже вкусила иную жизнь и выступала, не огля­дываясь, за то, чтобы остаться: «Здесь когда тебя принимают на работу или начисляют зарплату, не смотрят, из какого ты тейпа. И почет не тому, кто из знатного клана, а тем, кто лучше работа­ет— в шахте, на стройке,в леспромхозе».

В усть-каменогорских чечен-городках на Комострове и Баб­киной Мельнице уже проголосовали за постановление: остаться! Это молодежь делала погоду: «Здесь хорошо платят, дают деньги на строительство дома». Но и там, и тут местный партийный ра­ботник вводил к финалу собрания полуслепого старика — устаза (устаз — богоизбранный, святой человек, которому надо покло­няться.— Авт.), и тот говорил:

— Наш дом там, где могилы предков. Нельзя менять родину на деньги. Одумайтесь!

Все замолкали. И ход собраний менялся.

В это же время ЦК КП(б) Казахстана поручил местным пар­тийным органам дать оценку морального состояния ваинахских диаспор. Видимо, для того, чтобы лучше представлять, с кем при­дется иметь дело в новом автономном образовании на своей тер­ритории. Характеристики пришли очень резкие. Например, зав отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов Вос­точно-Казахстанского обкома Н.Петров (почему-то эти отделы за­нимались национальными вопросами) 31 марта 51-го года сооб­щал заведующему такого же отдела ЦК КП(б) Зеленскому (вся пе­реписка велась под грифом «строго секретно»:

«Среди чеченов (во всех документах называли их так. — Авт.) имеют место феодально-родовые пережитки и элементы нацио­нальной вражды, разжигаемые по отношению к другим нацио­нальностям, приведшие к нежелательным последствиям, имев­шим место в Усть-Каменогорске и Лениногорске (подразуме­вались локальные чеченские погромы в Усть-Каменогорске, предшествовавшие большому апрельскому 51 года. — Авт.).

Чечены плохо работают, спекулируют, совершают преступле­ния».

Видимо, из ЦК КП(б) Казахстана была дана тихая команда за­матывать идею с созданием Чечено-Ингушской АО, настраивая вайнахов на отказ обустраиваться в республике. Казахов можно понять: зачем им беспокойные «квартиранты»? Зачем садиться за один достархан с потрошителями?

Сталин, конечно, знал обстановку в республике. Не случай­но за усть-каменогорским чеченским погромом он заподозрил провокацию местных властей. И выразил неудовольствие «Орлу Востока» — так вождь уважительно называл первого секретаря ЦК КП(б) Казахстана Жумабая Шаяхметова.

Но дело посчитал легко выправимым. Не в добровольном, так в добровольно-принудительном порядке решится вопрос с автономной областью. Время не торопило — вайнахи удалены с Северного Кавказа, сидят себе в казахстанском садке. Совсем не мешают стране. Зачем большой шум вокруг маленькой промаш­ки казахов. Пусть они вместе с вайнахами еще немного подумают над таким хорошим предложением Кремля.

Что конкретно — неприятные повороты на Корейской войне или спешная милитаризация Западной Европы — отвлекло вождя от этой проблемы? Неизвестно. Больше он к ней не возвращался. А потом похоронили его самого.

После смерти Сталина идею о создании Чечено-Ингушской АО в Казахстане или Киргизии (там руководство податливее) оз­вучил и начал пробивать выдвиженец и приятель Хрущева ми­нистр внутренних дел СССР Николай Дудоров. Но вдруг Никита Сергеевич скомандовал «Стоп!» и дал идее задний ход. Он рас­кручивал кампанию по разоблачению культа личности Сталина, и лыко о «незаконно депортированном народе» неплохо ложилось в строку.

К вайнахам в Казахстане зачастили чиновники: надо писать жалобы в Москву на геноцид узурпатором невинных горцев. И письма пошли — первый зампред Совмина СССР Микоян соби­рал их у себя в папки. В июле 1956 года Анастас Иванович решил принять делегацию вайнахов. Принял, погоревал с ними о их не­счастной судьбе. Тут же со спецпереселенцев сняли все ограниче­ния, а вскоре вышел указ Президиума Верховного Совета «О вос­становлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР».

Казахское руководство с радостью помогало вайнахам уби­раться из республики. Они потоками хлынули на свою родину и с криками: «Нам Хрущев разрешил!» стали вышвыривать из домов русские, осетинские и аварские семьи. Начались кровавые столк­новения, которые продолжаются по сей день.

У любого решения власти всегда имеются два результата — на короткое время и на дальнюю перспективу. Иногда они совпа­дают, но чаще всего — нет.

Совпадают и работают на благо страны в долговременном плане, когда эти решения правителей опираются на государст­венную мудрость и провидение, когда у отдающих команды одна цель— служить интересам народа. Это и характеризует таких правителей как Стратегов с большой буквы, а их странам обес­печивает подъем. Слова громковатые, но без них-то не обойтись. Измерять эти позитивные решения можно коэффициентом подъ­емной силы. Чем основательнее и стабильнее успехи, тем выше коэффициент.

Не совпадают, да и просто не выдерживают проверку вре­менем решения популистов и близоруких политиков, считающих себя Пупом Земли. А уж тем более тех, кем движет месть и другие корыстные мотивы: свои или отдельных групп. Отрукоплескала на первых порах какая-то часть общества громким вздрыгам вла­сти, но проходят годы, и разрушительные последствия эмоцио­нальных телодвижений этой власти становятся очевидны всем. Давно замечено: если вокруг какой-то затеи властей много пиара, значит надо ждать больших разрушительных последствий.

Такие разрушительные решения власти измеряют мощно­стью тротилового эквивалента.

Я уже сравнивал некоторые решения лидеров СССР и России по их разрушительной силе с колоссальными взрывами. Но при­бегать к этим сравнениям придется еще и еще.

У Никиты Хрущева свое место в истории — с его позитивны­ми мерами по части оздоровления общества. Но, выражаясь язы­ком Ельцина, он навертел достаточно загогулин, заложив всюду мины замедленного действия. Два его решения, принятые только из вредности, только из мести Сталину по величине тротилового эквивалента считаю наиболее значительными. Эти решения — по Северному Кавказу и Китаю. Коснусь того и другого.

Приход к власти Мао в Китае стал в те годы подарком судь­бы для СССР. Восточная страна без всяких раздумий заняла анти­американские позиции, и Советский Союз получил надежного со­юзника с неисчислимыми людскими ресурсами. У Соединенных Штатов с их планами нападения на СССР возникли большие про­блемы.

Наши войска не могли участвовать открыто в Корейской гра­жданской войне — иначе США с союзничками из Западной Евро­пы имели бы право атаковать Советский Союз как агрессора по мандату ООН. (Воевали только летчики под вымышленными фа­милиями типа Ким Ир Сен и с категорическим запретом попа­дать в плен). Но американцы, выручая своего подручного Ли Сын Мана, полезли туда сами, вытеснили, разгромили войска север­ных корейцев, прижав их к границе с СССР. Там, рядом с Владиво­стоком США собирались расположить свою крупную военно-мор­скую базу.

Миллионы китайских добровольцев не дали этим планам осу­ществиться. Мы обеспечили китайцев оружием, и они со свистом погнали американцев на юг. При этом, по подсчетам КНР, сами по­теряли убитыми миллион человек.

Сталин очень дорожил братскими отношениями со страной Мао— прочный союз двух великих держав гарантировал безо­пасность. Вождь мыслил стратегически: подписывая с Мао Цзэдуном в феврале 1950 года договор о взаимопомощи, он не поддал­ся на уговоры своего окружения и все-таки включил в документ обязательство СССР отказаться от посягательств на Манчжурию и вернуть Китаю в двухлетний срок Порт-Артур. Кроме того, мы предоставляли Китаю заем в 300 миллионов долларов. (И это при нашей послевоенной бедности!)

Надо было показать соседнему братскому народу, что народ СССР дружит с ним не ради присвоения территорий, не мелочит­ся и готов поделиться последними средствами. Не зря после это­го пошли предложения из Китая объединиться с Советским Сою­зом в одну страну. Чего делать, конечно, не следовало. И сдела­но не было.

Нам преподносили историки, что отношения с Китаем испор­тились у СССР после критики Хрущевым Сталина на 20-м съезде КПСС. Но китайцы не такие уж недоумки, чтобы из-за персональ­ных разборок в соседней стране нарушать только что созданный геополитический баланс.

Первый ощутимый удар по дружбе сразу же после своего прихода к власти Хрущев нанес требованием к китайцам заплатить за поставленное им оружие в Корейской войне. Диктатор, дескать, разбрасывался добром, а Никите Сергеевичу приходится его собирать. Хрущев мыслил уже другими масштабами — мельче и жиже. Китайская элита была просто шокирована: ее страна по­теряла миллион человек, отстаивая интересы СССР, в ответ — ци­ничное жлобство.

Сталин, прежде чем принять Мао Цзэдуна, неделями вы­держивал его на госдачах. По себе знал, что восточного челове­ка нельзя баловать почестями: они кружат голову— зазнается. И Мао не дергался, понимал — это Сталин!

Но когда Никита Сергеевич по простоте душевной попытал­ся играть с Кормчим в ту же игру, китайский вождь по восточно­му оскорбился. Считал: куда конь с копытом, туда — ни-ни раку с клешней. К тому же среди лидеров международного коммунисти­ческого движения упорно полз слух, что Сталина отравили и сде­лали это люди из его ближайшего окружения. А китайцы в таких случаях всегда искали виновного среди тех, кому это выгодно, кто занял место ушедшего.

Трещина между нашими странами расползалась. А Никита Сергеевич только подливал масло в огонь. В своей грубой манере он выдвинул ультиматум: помощь Китаю Советский Союз по ста­линскому договору оказывать будет, если председатель Мао со­гласится выполнять наши условия. Какие? Они разные и друг дру­гу противоречили.

Но одно выделялось.

Мао обязан строить структуру своего многонационального государства на ленинских принципах (чувствуете, как пахнут хру­щевским ботинком с «кузькиной мамой» поступки предводителей олигархической современной России по отношению к Белорус­сии. Только там «ленинские», а у наших политплейбоев «ельцин­ские заветы»). Ленинские принципы — это создание националь­ных республик с предоставлением им права на самоопределе­ние, вплоть до отделения. Так большевики построили СССР, по этому же лекалу сшил Тито СФРЮ (Социалистическую Федератив­ную Республику Югославию).

Но Мао был мудрее наших большевиков: не стал своими ру­ками вить гнезда сепаратизма, а образовал 9 автономных районов и 50 национальных округов. Все они при унитарной форме прав­ления равны перед единым законом и подчинены одному центру власти. Это позволяет Китаю сохранять многонациональное госу­дарство, наращивать потенциал, а мы кукуем на обломках своей страны. И по СФРЮ мир давно справил поминки.

Шаг за шагом Хрущев доводил отношения с братской стра­ной до разрыва, до военного противостояния. В одночасье мы превратились из друзей во врагов.

В те годы я нес армейскую службу на Дальнем Востоке, и все наши части перебрасывали к границе строить ДОСы — долговре­менные оборонительные сооружения. Укрепленные туннели с ок­нами амбразур в китайскую сторону протянулись на сотни кило­метров. Миллионы кубометров бетона и миллионы тонн стали было закопано в землю. Эшелонами везли новое вооружение в Туркестанский, Среднеазиатский, а особенно в Дальневосточный и Забайкальский военные округа, на Тихоокеанский флот, удваи­вались силы Дивизии речных кораблей на Амуре и Уссури. Была даже создана Ставка военного командования на Дальнем Востоке для общего руководства войсками.

Американцы рукоплескали Никите Сергеевичу. И вдруг он в такой обстановке, с голым тылом, как зад у макаки, полез с раке­тами на Кубу. По планете ударило током Карибского кризиса — мы тогда проиграли. А не наломай кремлевская власть во главе с Хрущевым таких дров с Китаем, не оттолкни его от себя — и мож­но было спокойно ставить наши ракеты хоть во Флориде. Расчет­ливые жизнелюбы — американцы, прикинув соотношения сил, тихо утерлись бы, не поднимая большого шума.

Да и мир, возможно, был бы сегодня другим — без Единого Идола в Вашингтоне, перед которым должен поклоняться и вста­вать на колени весь Земной шар. Правда Россия в таком случае могла лишиться счастья лицезреть Восьмое чудо света — Питер­ских При Власти, которые по маковку погружены в чистоган и у кого под носом продают безнаказанно рабочие поселки вместе с людьми, а жулики-генералы поставляют в свои же воздушно-де­сантные части хлам под видом парашютов на сотни миллионов рублей. Когда доведенный до отчаяния русский народ предлага­ет погрузить на самолеты питерскую власть вместе с ее назначен­цами — олигархами и сбросить без парашютов, мне такой шаг ка­жется экстремистским. Надо обязательно с парашютами, но имен­но — с этими.

Может быть, Хрущев перечеркнул сталинскую идею созда­ния Чечено-Ингушской АО в Казахстане отчасти потому, что вра­ждебным становился Китай? А на его границах полумиллионное население вайнахов легко могло превратиться в пятую колонну Поднебесья — со всеми вытекающими последствиями? Но Ки­тай — не Турция, у него на все случаи жизни своих штыков пре­достаточно.

Так или иначе, а вайнахи вернулись на Северный Кавказ. Вер­нулись не как отбывавшие справедливое наказание за десятиле­тия грабежей, убийств, предательства Родины, пособничество ее врагам. Вернулись, с подачи Хрущева, как незаконно репресси­рованные центральной властью, как обиженные русским наро­дом. Как жертвы, которым государство должно компенсировать их страдания в денежном эквиваленте.

Само решение о возвращении вайнахов — на первый взгляд, благоразумное— на самом деле было чисто популистским ша­гом, пропагандистской акцией для поднятия авторитета Никиты Сергеевича в глазах либералов. Власть поставила крест на инте­ресах десятков тысяч русских, аварских, осетинских, лакских се­мей, которые в 1944 году по ее же призыву переехали в Чечено-Ингушетию на постоянное место жительства. Но теперь были вы­нуждены уматывать в спешном порядке. А что в перспективе?

Россия сама обрекла себя на вечную головную боль, вновь превращая вайнахскую территорию в очаг нестабильности, в бикфордов шнур. Эмиссары Турции и стран Ближнего Востока, под­стрекаемые США, будут пытаться с помощью этого шнура запа­лить весь Кавказ, чтобы получить контроль над бассейном Кас­пийского моря. А точнее — над его природными ресурсами.

Подозреваю, что в такой трактовке проблемы кто-то может учуять запашок великодержавного шовинизма. Мол, а как же пра­ва многострадального ваинахского племени? В том-то и дело, что создание их автономной области было, на мой взгляд, в интере­сах и самих чеченцев и ингушей.

Быть постоянно в эпицентре геополитических схлесток дер­жав за важный регион для них оказалось непосильной ношей. И для других рядом с ними — тоже. Русскоговорящее населе­ние Чечено-Ингушской АССР— русские, украинцы, белорусы, евреи— составляло в 1989 году 326,5 тысячи человек. А по пе­реписи 2002 года — осталось 48 тысяч, на 278,5 тысячи меньше. Где они — убиты, бежали от произвола с котомками за плечами? Власть не дает ответа.

Да и самих вайнахов погибло в девяностые годы около 40 тысяч человек. Давно начался их Исход из Чечни. По некоторым данным, республику уже покинуло около 600 тысяч вайнахов — многие переехали жить в другие города России, подальше от Се­верного Кавказа. А многие вернулись в ставшие им родными Ка­захстан и Киргизию. Там сейчас такие большие диаспоры, что впо­ру создавать автономную область.

А кто остался в Чечне? Те, кому не по карману переезды и две внушительные по численности группы мужчин. Одна из них бегает с автоматами по горам, называясь боевиками, а другая гоняет­ся за ними с удостоверениями властных структур.

Потом они меняются местами.

А русские регионы снабжают их всем, что необходимо для жизни — прежде всего продуктами питания. Ну и деньгами, разу­меется. Чтобы бегали веселее.

Почему-то считается, что антирусская вакханалия в Чечне на­чалась с приходом Дудаева. Нет, Дудаев и поднялся-то как раз на этой волне. Получив индульгенцию от хрущевской команды, гор­цы принялись за свое и стали выстраивать жизнь по антигуман­ным нормам адатов, от которых их отучил Казахстан. Антирусская пропаганда давно велась в Чечено-Ингушской АССР на официаль­ном уровне.

Я многократно бывал в этой республике и наблюдал, как сами чиновники упорно поднимали градус ненависти вайнахов ко всем инородцам.

Жил там в 70-е годы мой хороший знакомый ингуш Осман Га-даборшев — заведовал отделом в республиканской газете «Гроз­ненский рабочий». Как-то писал он дома статью, а дочка, ученица третьего класса, готовясь к урокам, читала «Родную речь» на на­хском языке.

— Папа, — спросила она, — а зачем надо убивать русских?

— С чего ты это взяла? — возмутился отец. — Что за гадость у тебя в голове?

— В «Родной речи» написано, — ответила дочка и вслух прочитала: русские — свиньи, они наши враги. Когда ты вырастешь, научись убивать их при всяком удобном случае.

Гадаборшев не читал учебники на родном языке, а тут взял, полистал — и схватился за голову. Сплошные антирусские сентен­ции. Москва не контролировала издания на национальных язы­ках, чем и пользовались башибузуки от просвещения.

Как правоверный коммунист Гадаборшев пошел с запиской в Чечено-Ингушский обком КПСС, где тогда, кстати, не последнюю должность занимал Доку Завгаев — будущий глава республики. Но обком не отреагировал на записку. И Осман направил письмо в ЦК КПСС.

Поднялся шум. В обкоме вослед Гадаборшеву зло бросали: «Стукач!» А однажды он поздно вечером возвращался с работы домой и как только открыл калитку, ему выстрелили в спину из пистолета. Метили в сердце, но чуть занизили — пробили легкое.

Его едва вытянули с того света. Отдел пропаганды ЦК при­строил Османа в «Правду» (где тогда работал и я) — корреспондентом по Вологодской области. Подальше от Кавказа! Мы — его коллеги ездили в Вологду, чтобы помочь южному человеку осво­иться в северных краях.

В 80 — е годы чечено-ингушский официоз усилил героизацию личности абрека Зелимхана Гушмазукаева. Колхоз имени Зелим­хана, улицы имени Зелимхана, фильмы и книги о нем— что-то вроде «Жития святого Зелимхана». Молодежь должна была ему подражать и следовать примеру героя.

Как гимн, звучала по утрам кантата Гешаева:

Когда над горами сгущался туман

И был камнепад небывалый,

В Харачое родился абрек Зелимхан,

Гроза всей России немалой…

А чем он прославился, шастая по Кавказу еще в царское вре­мя? Вот некоторые его подвиги: застрелил начальника Грознен­ского округа Добровольского и начальника Веденского окру­га полковника Галаева, совершил налет на Грозненский вокзал, умыкнув из кассы 18 тысяч рублей, остановил со своей бандой пассажирский поезд и расстрелял 17 ехавших в нем русских офи­церов с семьями. Особенно красочно расписывалось нападение отряда Зелимхана на Кизляр (позже Радуев повторит его «под­виг»), где он ограбил банк. Все это, естественно, выдавалось че­ченскими пропагандистами за решительную борьбу с проклятым царизмом.

Со стороны Чечено-Ингушетия тогда не выглядела мятежным регионом. Но внутри стояла предгрозовая духота — русские се­мьи стали покидать республику.

В.один из приездов в Грозный я не нашел на прежнем месте памятник генералу Ермолову — его задвинули в грязную нишу и обмотали колючей проволокой. Зато при въезде в ущелья стоял во всей красоте в гипсе и бронзе абрек Зелимхан — в бурке, па­пахе, держа под уздцы вороного коня.

А экономика автономной республики едва волочила ноги. Первым секретарем Чечено-Ингушского обкома КПСС прислали из Куйбышева Владимира Фотеева. Энергичный, умный человек, он был стреножен указанием центра: «Нам не важны показате­ли — нам нужна тишина в республике».

— О какой эффективности вы говорите? — морщился Фотеев от моих неуместных вопросов. — Все тейпы требуют себе руково­дящие должности. Чтобы всех ублажить, приходится дробить сов­хозы и предприятия, создавать новые начальственные посты.

В обкоме я встретил и Доку Завгаева — он был тогда уже вто­рым секретарем обкома КПСС и отвечал как раз за идеологию. Прикидываясь несведущим, я спросил его:

• А что это у вас за джигит с конем у каждого въезда в ущелье?
• Ну, не у каждого, а кое-где стоит, — уточнил Доку Гапурович. — Это наш национальный герой Зелимхан.
• Тот, что промышлял грабежами?
• Да, тот. У каждого народа свои герои, — философски произнес Завгаев.

(Летом 1989 года, на волне горбачевской раздачи страны на­циональным баронам, «философ» станет первым секретарем это­го обкома КПСС— начнется бурное вытеснение с руководящих постов не чеченских кадров и насаждение примитивизированного ислама. Главный коммунист Вайнахии ковал, пока горячо: за два года — до сентябрьских событий 91-го — в республике вме­сто школ построили 200 мечетей, открыли исламские университе­ты в Курчалое и Назрани. Осенью 90-го Верховный Совет Чечено-Ингушетии под предводительством Завгаева принял Декларацию о ее государственном суверенитете и пригрозил подписать Союз­ный договор с другими республиками СССР, т.е. остаться в соста­ве Советского Союза, только после «возврата отторгнутых терри­торий Ингушетии».

Первый секретарь пытался усидеть на двух стульях — ком­мунизме и вульгарном исламе. Но шмякнулся между ними. Позже, после провала Завгаевым всех чеченских миссий Ельцин назна­чит его Чрезвычайным и Полномочным послом России в Танза­нии, а Путин сделает замом министра иностранных дел РФ — не по каким-нибудь второстепенным вопросам, а по финансовым. Бнай Брит не позволяет вассалам разбрасываться полезными для Суперордена кадрами).

Кажется, перенасытил я себя удовольствием слушать по утрам кантату о Зелимхане. Теперь трудно спуститься с ее высокого слога. Так вот «когда над горами сгущался туман», тогда и готовилась поч­ва под такое событие, как явление Дудаева Джохара народу.

В начале сентября 91-го архаровцы Дудаева захватили гроз­ненский телецентр и Дом радио. Для нашего министерства печа­ти это стало чрезвычайным событием. Из Грозного мне звонили журналисты — их не пускают в рабочие кабинеты.

Я пытался связаться с главой Чечено-Ингушской республики Доку Завгаевым, но в приемной ответили, что сами ищут его не первый день.

Направить в Грозный кого-то из министерских чиновников? Но это выглядело бы не по-мужски. Положение такое, что надо от­правляться самому.

Я позвонил президенту Ельцину — получить разрешение на поездку (так было положено). Он дал «добро» без особой охоты и сказал:

— Туда я направляю Бурбулиса с группой — вы присоедини­тесь к нему.

Потом добавил:

— Посмотрите там все своими глазами и мне доложите.

В начальственных кабинетах Грозного гулял ветер — был полный вакуум власти. Я взял в помощники двух влиятельных знакомых чеченцев и приехал в телецентр. После долгих препи­рательств вошли в здание, а там — бедлам. По углам высокими кучами лежали буханки хлеба, на полу — грязные тулупы, от ко­торых тянуло прелой овчиной, на подоконниках стояли пулеметы Симонова со свисающими заправленными лентами.

Какой-то молодой вайнах подскочил и попытался сорвать с лацкана моего пиджака знак народного депутата СССР.

— Брысь, салага! — сказал я ему по-чеченски (этому меня научили вайнахские одноклассники еще в Восточном Казахстане) и ребром ладони резко ударил по бицепсу. Рука нападавшего об­висла а другой он потянул к себе автомат. Но бородач-боевик ска­зал ему что-то строгое, по-чеченски — инцидент был исчерпан.

Мы повели разговор.

Приказ захватить телецентр был отдан Дудаевым, и уйдут они отсюда только по приказу Дудаева. Так объяснили мне ситуа­цию архаровцы генерала.

Группа госсекретаря Геннадия Бурбулиса (в ней были началь­ники из МВД РСФСР) уже встречалась с Дудаевым, и я назавтра присоединился к ней. Захват телецентра был только частью воз­никших проблем.

Джохар со своей командой располагался на окраине Грозно­го, в двухэтажной школе. Воды в здании давно не было, а в обес­точенные туалеты люди ходили тоже давно — это было видно по заросшим дерьмом унитазам и их окрестностям, а также слыш­но — по вони, щипавшей ноздри даже в коридорах и комнатах. В одной из таких комнат мы проводили переговоры.

Перед школой располагалась небольшая площадь — на ней группа старых чеченцев кружила в своем ритуальном танце (в результате трехдневных наблюдений я взял себе на заметку: около семи часов вечера старики-чеченцы расходились по домам, пло­щадь пустела, и дудаевская команда с десятком охранников оста­валась одна. При желании ее можно было интернировать верто­летным десантом «без шума и пыли»).

Усы выдают характер мужчины. Хозяева пышных усов, как правило, открытые люди, без вождистских амбиций, в военном деле— рубаки. А тонкая строчка под носом— признак высоко­го самомнения, коварства их обладателя. Такие люди и в граждан­ской жизни, и в военном деле стремятся взобраться на высокие командные должности.

У Джохара были тонкие усы, а большие глаза с поволокой секс-охотника только подчеркивали их узость.

— Вы меня оставите без моей гвардии, — пошутил он при знакомстве со мной, имея в виду стычку с его архаровцем в теле­ центре. Ему доложили все обстоятельства моего посещения учре­ждения, и в голосе Дудаева я уловил нотки уважения.

— А зачем вам телевидение? — неожиданно спросил он.

Отвечать на детские вопросы всегда трудно.

— Народу хлеб нужен, а не телевидение, — продолжал Джо­хар. — Мы вырубили его (часть программ закрыли, оставили политагитки с лозунгами, типа: «Ичкерия — субъект Аллаха». — Лет.), и народ даже не заметил.

Он говорил это в присутствии Зелимхана Яндарбиева, гово­рил подчеркнуто небрежно.

Я обратил внимание: на переговорах, когда рядом был Ян­дарбиев, Дудаев вел себя жестко, несговорчиво, а без него ме­нялся, становился благоразумным собеседником, как бы освобо­ждался от пресса. Правда, от Зелимхана отрываться не удавалось: мы с Дудаевым выходили на улицу подышать — он рядом, мы, пе­ребрасываясь словами, останавливались на лестнице — он тут же спешил к нам (после убийства Джохара Зелимхан сразу же станет президентом Ичкерии).

Яндарбиева я знал раньше: он вращался в московских ли­тературных кругах, занимался поэзией, издавал сборники своих стихов с такими милыми сердцу названиями, как «Сажайте, люди, деревца!». Он родился недалеко от Усть-Каменогорска, в таежном селе Выдриха на горной реке Уба. В ней водился крупный таймень с алыми плавниками и хариус. Об этом мы как земляки непремен­но вспоминали с Яндарбиевым, встречаясь в прежние годы.

Потом Зелимхан увяз в сетях спецслужб Турции, Иордании и черт знает еще каких стран. Буквально на глазах переродился в непримиримого врага России и стал главным идеологом сепара­тизма в Чечено-Ингушской АССР. Он со свирепым рвением испол­нял возложенную на него заграничными шефами роль смотряще­го за политиками Северного Кавказа. И распоряжался финансами, поступавшими «оттуда» для разогрева Вайнахии.

Зелимхана опасались.

       Улучив момент, я взял его под локоток и тихо сказал:

       — Земляк, зачем ты так усердно пасешь Джохара?

       — Это не ваше дело, — окрысился он, переходя на «вы», — А ваш земляк я по несчастью. Моя родина Ичкерия и земляки — чеченцы.

И повернулся ко мне спиной. Не научила меня жизнь тонко­стям дипломатии. Хотя из дикого волка в любом случае не полу­чишь дрессированного Полкана, приносящего домашние тапочки.

На переговорах Яндарбиев выбрал скандальный тон. Мы даже обращались к Дудаеву, чтобы тот утихомиривал соплемен­ника. Но Джохар не обращал внимания на наши протесты, а толь­ко поддакивал своему идеологу, сидевшему от него по правую руку.

Архаровцы Дудаева разогнали журналистов и оккупировали телерадиокомитет, потому что его председатель вместе с главой республики Доку Завгаевым поддержал ГКЧП. Так наши партне­ры по переговорам трактовали события. А кто они такие, чтобы распоряжаться собственностью и кадрами Министерства печа­ти и информации РСФСР? Яндарбиев на это кричал: они здесь хо­зяева, и нечего Москве лезть в дела республики. Тем более — вы­ручать гэкэчепистов (прием демагогов: речь-то шла не о защите чести мундира какого-то человека, а об ответственности за само­управство).

Дудаев немного смягчал позицию бывшего учителя «сажать деревца»: вот подберут кандидата на пост председателя, и теле­компания заработает в прежнем режиме. «Давайте подбирать вместе» — предложил он. А почему Москва должна решать такой
вопрос под дулом пистолетов каких-то башибузуков?! Вокруг это­ го и шли наши споры. В конце концов (не без помощи Хасбулатова) мы нашли общий язык: журналисты вернулись в студии, ком­пания заработала.           В разговорах о политическом положе­
нии в республике солировал Бурбулис. Много было вымыслов в прессе о его, якобы, сговоре с сепаратистами, но я должен ска­зать — на переговорах он твердо отстаивал интересы России.

Шумливому Яндарбиеву он бросал, чтобы тот и не мечтал о выходе из состава РСФСР. А всей команде Дудаева говорил в грубоватой форме: если они действительно патриоты Чечено-Ингушской республики, пусть помогают вводить ситуацию в конституцион­ное русло, а если будут вилять и смутьянить — Россия их разде­лает под орех.

Конечно, это были только слова. Генералы МВД РСФСР, чьи службы должны бы уже и разблокировать телецентр, и поставить на место мятежников, тут же сидели молча, с равнодушием выслу­шивая эскапады политика.

Когда страсти накалялись до предела, Бурбулис просил оста­вить его с Джохаром один на один. Они долго о чем-то беседова­ли (Яндарбиев шмыгал к ним в кабинет почти ежеминутно), после чего Дудаев осаживал свою группу.

Все сходились на том, что выходу из кризиса мешает пове­дение Доку Завгаева: он числится при верховной власти, все еще глава Вайнахии, но находится в бегах, не делает никаких заявле­ний, и никто не может понять, что происходит. Правительство не функционирует. По улицам городов сновали машины с высунуты­ми из окон стволами автоматов. Кто эти вооруженные люди, чьи кланы они представляют?

Для нормального государства ситуации возникла более чем нелепая. Хотя группа Дудаева и устроила погром в Верховном Со­вете (якобы за поддержку ГКЧП), но была еще ничем. Была далеко от власти, сидя в загаженном здании школы. А легитимная власть со зсеми силовыми структурами самоустранилась от выполне­ния своих функций, зарылась в норы, как выводок пауков перед ливнем. И хитрован Доку Завгаев — закрутил своими интригами «вихри враждебные», теперь сидит где-то, как филин в дупле, на­блюдая за расползанием по республике сепаратистского гноя.

Я позвонил Ельцину и рассказал о первых впечатлениях об увиденном.

— Постарайтесь найти Завгаева и поговорить с ним, — пору­чил Борис Николаевич.

В Грозном у меня оказалось немало знакомых чеченцев. С кем-то мы провели детство в Восточном Казахстане, но по боль­шей части это были люди, окончившие, как и я, Казахский госу­дарственный университет в Алма-Ате. Много чеченцев училось в КазГУ, почти все они занимались борьбой или тяжелой атлетикой, и я достаточно времени провел с ними на тренировках и спортив­ных сборах перед всесоюзными соревнованиями.

Знакомые давно обустроились на престижных должностях в спецслужбах и аппарате правительства — им был нужен покой в республике. А припадки сепаратистской эпилепсии тревожили их. Куда, как не к ним, надо было двигать за информацией о ме­стоположении Завгаева, да и о закулисной стороне дудаевского мятежа?

Друг про друга вайнахи знают все или почти все. Но посколь­ку они — нация, как вещь в себе: закрытая, непрозрачная, выта­щить из них сведения о внутренней жизни постороннему челове­ку непросто. Правда, если они «съели пуд соли» с тобой и тебе до­веряют, то рассказывают про все без утайки.

Как случилось, рассуждали друзья за скромным вечерним столом, что генерал Дудаев в свои сорок шесть лет бросил пер­спективную военную службу (был командиром дивизии дальней авиации в эстонском городе Тарту) и подался в Чечню? Раньше он не баловал Кавказ своими приездами — жил и учился в Тамбове, служил в далеких от родины городах, заканчивал Военно-воздуш­ную академию имени Гагарина, воевал в Афганистане.

И отпуска с русской женой проводил где-нибудь на море. Че­ченцы только слышали, что у них, как у ингушей Аушев, тоже есть свой боевой генерал, который управлял полком в Афганистане, под­вергая ковровым бомбардировкам позиции и аулы моджахедов.

— Вай-вай, — качали головой старики, — как может вайнах сжигать родовые гнезда братьев-мусульман?

Тогда «откуда у хлопца» чеченская грусть?

В начале 90-го активизировалась на кавказском направле­нии работа посольств Турции и Иордании в СССР. Судьба Совет­ского Союза, как мы знаем, была предрешена. Бнай Брит, словно лев, насытился и, чуть отодвинувшись в сторону, издавал утроб­ные звуки отрыжки: пусть шакалы ковыряются в остатках добычи. У них со львом одно поле охоты.

Службы посольств организовывали поездки в Грозный че­ченских делегаций из своих стран. В тамошних вайнахских диас­порах антисоветский настрой был в порядке вещей, и в делегации подбирали людей соответствующих. Зелимхан Яндарбиев стелил­ся перед гостями кошмой: возил их по городам и поселкам, уст­раивал встречи со старейшинами и молодежью.

Никто не скрывал пропагандистских целей своих приездов. На всех встречах гости повторяли, как заученное: советская дер­жава ослабла, дышит на ладан, и время пришло для националь­ной идеи вайнахов — идеи реванша. Реванша за депортацию, за довоенные чистки аулов чекистами и даже за ермоловские опе­рации в горах.

Пожилые чеченцы встречали заезжих провокаторов насто­роженно. Но молодежи их слова нравились. Реванш — это ведь автомат в руки, и пали по встречным-поперечным.

А кураторы Яндарбиева под реваншем подразумевали нечто иное — возрождение на Северном Кавказе независимого ислам­ского государства — верного союзника Турции и других ближне­восточных сателлитов США. Вайнахия должна была играть роль собирателя соседних земель в Конфедерацию Горских республик, объединившую на первом этапе Чечено-Ингушетию с Дагестаном, а затем — с Кабардино-Балкарией, Карачаево-Черкесией и даже с буддистской Калмыкией.

Надо выдернуть из-под России стратегически важный реги­он с разветвленной нефтегазотранспортной системой и превра­тить его для русских в минное поле.

Планы большие, а где взять для их исполнения нового имама Шамиля? Завгаев не годился — вертляв, как флюгер. Среди даге­станских политиков влиятельных сепаратистов не было.

Вспомнили о генерал-майоре Дудаеве— кавалере ордена Боевого Красного Знамени. Он не запятнан межтейповыми раз­борками, решителен и смел. Приучен командовать вооруженны­ми силами. Политические взгляды? Они у основной части вайна-хов одни: брать для себя больше свободы за счет несвободы дру­гих. Правда, Джохар не знал чеченского языка. Не беда — выучит.

В Тарту съездил сначала один Яндарбиев. Потом свозил туда активистов только что созданной Вайнахской демократической партии, затем представителей диаспор из США и Турции. Гене­ралу сказали: парень, хватит сидеть в стороне! Горбачев собрал­ся дать автономиям статус союзных республик— Чечено-Ингу­шетии потребуется авторитетный президент, чтобы кремлевская чиновничья мелкота выстраивалась перед ним во фрунт и чтобы он выбивал финансы из Центра (об идее создания Конфедерации горских республик пока умалчивали — Дудаев сам должен доз­реть до нее). Словом, пора Джохару уходить в отставку и переби­раться в Вайнахию — готовить народ к своему воцарению. Летом 90-го отставной генерал Дудаев прибыл в Грозный.

Нахватался же он в Эстонии европейских заморочек: со­брал в толстую папку компромат на местную власть и отправил­ся по селам рассказывать людям — с этой папкой Джохар поедет в Гаагу судить Международным трибуналом «клику Завгаевых». Власть достала народ взятками, и все соглашались, что ее надо судить. Только зачем для этого ехать за тридевять земель? «Бери власть,— говорили ему,— и суди взяточников здесь, принарод­но. Люди тебя поддержат».

Такое мелкое дудаевское начало не нравилось инициаторам его переезда. Нужен не клерк с синей папкой, а гарцующий на коне джигит с шашкой наголо, призывающий очищать землю от всех неверных. Яндарбиеву указали на упущения в работе с подо­печным, и Зелимхан написал Джохару воинственную речь — до­лой колониальный диктат Москвы, да здравствует независимая Вайнахия, — с которой в ноябре 90-го тот выступил на съезде че­ченского народа. Там были представители диаспор из США, Иор­дании, Турции — они предложили деньги на оружие и содержа­ние боевых дружин. Процесс пошел.

Как военный, давший Родине присягу, Дудаев ждал от Роди­ны экзекуции за измену. Годы, проведенные в Советской Армии, научили его ответственности за свои слова и поступки. Но изме­на в Советском Союзе стала к тому времени нормой жизни — на Джохара не обращали внимания.

И уже через полгода Дудаев создал в Вайнахии параллельную Верховному Совету структуру власти — исполком Общественного конгресса чеченского народа. Сам конгресс и его исполком пред­ставляли собой фантом, мыльный пузырь (и власть поплевывала на них свысока), зато реальными были слоняющиеся по улицам с автоматами гвардейцы Джохара. Эти архаровцы как раз захватили телецентр и брали штурмом здание Верховного Совета.

За тем вечерним столом чеченцы сказали мне примечатель­ную вещь: Дудаев жаловался своим близким, что его уже беспо­коит эскалация беззакония в республике. Мутная вода межвла-стья привлекает «рыбаков»: вайнахи достают из схронов оружие и бесконтрольными группами пиратствуют на дорогах. Горцам безбрежная воля всегда пьянит головы. Надо решать с властью: или-или!

Утром следующего дня один из хозяев стола повез меня в Надтеречный район к Доку Завгаеву. Мы сели в потрепанные «Жи­гули», чтобы не привлекать внимания рыскавших по дорогам ба­шибузуков, и меньше чем через пару часов были в родовом селе Доку Гапуровича.

Подъезд к воротам его большого кирпичного дома был пере­горожен стеной из нескольких десятков мешков с песком. Из бой­ниц на нас смотрели дула ручных пулеметов.

— Кто такие? — спросил, видимо, старший по обороне. Хозя­ин «Жигулей» представил меня. Кто-то долго ходил докладывать Завгаеву о нежданных визитерах. Потом меня завели в дом.

В гостях у Доку Гапуровича был его родственник — они си­дели за столом с початой бутылкой коньяка. Родственник вежли­во удалился в соседнюю комнату, и мы с главой республики оста­лись одни.

— Что происходит? — спросил я у хозяина.

— А вы разве не видите? — ответил он вопросом на вопрос.

— Вижу, конечно. Ельцин поручил мне посмотреть, погово­рить с Вами. И вот я вижу полное безволие власти. У вас под руками правительство, прокуратура, милиция, КГБ, внутренние войска, а в Грозном хозяйничает какая-то группа вооруженных по­
громщиков. Почему мятежники бродят по улицам, а не сидят за решеткой?

•  Мне запретили использовать силу, — огорошил меня Завгаев. — В конце августа к нам специально прилетал Асламбек Ас­лаханов и на экстренном заседании президиума Верховного Со­вета Чечено-Ингушской АССР предупредил о недопустимости
  применения силы с нашей стороны.

Вайнах Аслаханов был тогда председателем Комитета Вер­ховного Совета РСФСР по вопросам законности и правопоряд­ка (позже работал советником президента Путина, сейчас— член Совета Федерации РФ от Омской области), на первых порах, гово­рят, симпатизировал Дудаеву.

Вот это уровень руководителя автономной республики: у его народа горит под ногами земля, а он послушно выполняет безот­ветственные указивки постороннего человека — не лить воду в огонь! Правда, Завгаев добавил, что и в силовых ведомствах пол­ный раздрай: кто подчиняется Ельцину, а кто Горбачеву — сплош­ной туман.

•  Как раз Ельцин и поручил мне спросить, что вы собираетесь делать дальше? — сказал я Доку Гапуровичу.
•  Верните мне власть! — произнес он задумчиво, как бы на­деляя меня особыми полномочиями.
•  Прямо сейчас нарисую золотую каемку на блюдце и преподнесу вам на нем власть, Доку Гапурович, — не удержался я от ехидства. — Власть в ваших руках. Выбирайтесь из своего убежи­ща в Грозный и наводите порядок.
•  Нет, так в Грозный я не вернусь. Передайте Ельцину, пусть он назначит меня министром сельского хозяйства России, и я уеду в Москву.

(Когда я сообщил Борису Николаевичу по телефону пожела­ние главы автономии, тот долго в трубку чертыхался, хотя ругани в общем-то не терпел).

Я предложил Доку Гапуровичу вариант: поскольку у вайнахов появилась аллергия на Завгаева лично, пусть он, набравшись му­жества, вернется в Грозный, заявит там о своей отставке и пред­ложит в преемники достойного, не запятнанного коррупцией че­ловека. Это будет по-мужски, в рамках закона.

— Никаких заявлений я делать не намерен. Разбирайтесь тут сами, — набычился глава автономии. — Вы хотите, чтобы вместо меня стал Дудаев? — почему-то заподозрил он во мне пособника мятежников. — Намучаетесь вы с ним.

Сказал так, будто правление самого Завгаева принесло Вай-нахии процветание и стабильность. Было ясно, что дальнейший разговор с ним бесполезен — политик довел ситуацию до полной анархии и не в состоянии оценить объективно происходящее.

В Грозном я позвонил Ельцину и передал содержание разго­вора с Завгаевым, свои впечатления от встречи с ним.

— Я направляю в Чечено-Ингушетию Руслана Хасбулатова, — сказал президент. — Это его республика, ему легче договориться с чеченцами.

Хасбулатов только что прилетел из Японии и, не задержива­ясь в Москве, прямым ходом — в Грозный. Мы жили в доме прие­мов обкома КПСС — большой зал, а из него двери в отдельные комнаты — спальни. Самую комфортабельную комнату вайнахи припасли для Руслана Имрановича. Сначала по залу в нее проше­ствовала обслуга Хасбулатова — с чемоданами и упаковками ба­ночного японского пива. Затем обозначился сам и.о. спикера пар­ламента и тут же скрылся за дверями своей комнаты передохнуть с дороги.

В гостинице нас донимали комары. Высокий потолок зала был ими усеян — ночью они пили кровушку москвичей, теперь, днем, вкушали в дреме блаженство. Пока постояльцы были в отъ­езде, я снял с себя спортивные штаны и, скручивая их в тугой ко­мок, начал с силой бросать этот комок в потолок — по скопищам комаров. Других орудий в доме не оказалось — ни швабры, ни палки. Шмякнувшись о потолок, комок давил комаров, тут же воз­вращая себе форму штанов и обратно летел плавно, покачиваясь, как сухой лист. В один из таких забросов штаны вильнули и заце­пились за рожок большой люстры.

С пола их не достать, забрался на стул — тоже. На подокон­нике зала лежал не первые сутки ручной пулемет — зачем его там положили, одному Богу известно. Я взял его за приклад и, подняв­шись на стул, начал цеплять свои штаны концом ствола.

— Зенитку бы сюда, у нее длиннее стволы, — послышался на­ смешливый голос.

Я посмотрел вниз — там, улыбаясь, стоял Джохар Дудаев. Один — в цивильном костюме, черной шляпе, с тонкими усиками.

— Вот справился без зенитки, — ответил я тоже с улыбкой. — Чечня хотела забрать у меня последние штаны — приходится воз­вращать их с оружием в руках.

— У России много штанов— не обеднеет,— сказал в тон моей шутке Дудаев. — А комаров с потолка лучше снимать пыле­сосом. Проверено.

Но тут появился помощник Руслана Имрановича, дворня за­суетилась — Джохар приехал на встречу с Хасбулатовым.

Они уединились в комнате и.о. спикера и очень долго вели разговор. О чем? Это стало ясно назавтра — вечером Хасбулатов собрал последнюю сессию Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР: она приняла решение об отставке Завгаева и своем само­роспуске.

Ни Завгаева, ни многих других депутатов не было —^: в зале галдели посторонние люди. Но Руслан Имранович, краснея за столом ведущего от натуги, продавил это решение: власть на пе­реходный период, до очередных парламентских выборов, пере­давалась Временному высшему совету (ВВС) Чечено-Ингушской республики из 32 депутатов прежнего Верховного Совета.

Вот их кандидатуры, по всей вероятности, так долго обгова­ривали между собой в гостевом доме обкома Хасбулатов с Дудае­вым. Как показало время, толку из этого ВВС не получилось — он походил на крыловскую упряжку из лебедя, рака и щуки. Видимо, Руслан Имранович постарался засунуть туда своих людей, а Джо­хар — своих.

Возможно, Дудаев думал об этом давно, а возможно, и по­следний разговор с Хасбулатовым, и базар, именуемый сессией, подвели его к мысли о тайной встрече с кем-то из очень близ­ких Ельцину людей. Для откровенной беседы о перспективах рес­публики. Он рассчитывал изложить свои взгляды и предложения, чтобы их точно донесли до Президента России, не допуская ка­кой-либо утечки информации.

Доверенный человек Джохара сказал мне, что генерал хочет поговорить со мной тет-а-тет сегодня же, поздним вечером. Меня привезли на «Жигулях» в дощатый домик какого-то садового то­варищества. Минут через двадцать тоже на «Жигулях» туда прие­хал Дудаев — с бутылкой коньяка. На столе в домике лежали в эмалированных чашках помидоры и сливы. Разлили по рюмкам, пригубили.

•  Мне сказали, что вы хотите передать кое-что на словах Ельцину. Без посторонних ушей, — начал я разговор. — Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать.
•  Я надеюсь,— произнес спокойно Джохар. Он оперся ладонями на крышку стола и какое-то время внимательно смотрел на нее, будто там лежала оперативная карта.

— Мы ударили в стык между неприкрытыми флангами ельцинской и горбачевской позиций. Открылся оперативный простор, — использовал генерал военную терминологию. — Развивать или нет наступление, зависит от нас. И от Бориса Николаевича.

В течение всего разговора он Ельцина называл уважительно Борисом Николаевичем, а Горбачева сухо — Горбачевым. Тогда многие по незнанию противопоставляли двух этих лидеров.

— Народ у нас неоднородный, огородился в тейповых ячей­ках. Его трудно объединить, — продолжал он. — И большинство хочет жить с Россией. Но это пассивные люди. Они заняты свои­ ми делами — им не до политики. Пока только малое меньшинст­во мечтает о суверенном государстве Ичкерия. Но это меньшинство — молодые люди, более активные и более организованные. Они способны увлечь за собой пассивную часть вайнахов— у многих из них большой зуб на Москву. Сейчас ситуацию можно качнуть в любую сторону: сбить волну абреческой самостоятельности, или раздуть огонь. Я хочу, чтобы об этом знал Борис Николаевич.

Он еще раз пригубил коньяк и сказал:

— За последние месяцы я убедился, как легко на Северном Кавказе раскрутить маховик гражданской войны. И если меня по­ пытаются припереть в угол, я готов к этому. Я способен на это. Хочу, чтобы это Борис Николаевич тоже знал.

Его слова отдавали угрозой. Я напрягся, ожидая развития беспредметного разговора в конфронтационном ключе. Но, похо­же, у Дудаева это вырвалось по митинговой привычке. Он совсем не следил за эффектом сказанного, а с равнодушным видом взял сливу со стола, повертел перед глазами — помыта ли? — и съел. Затем вторую, третью.

— Если бы не предательская политика Горбачева, я бы из Вооруженных Сил не уволился,— признался он.— Вместе со страной Горбачев развалил и армию В ней нечего делать. Но то, что приходится делать сейчас, мне тоже не нравится. Я вижу: меня
хотят использовать в большой игре. И понимаю, что независимой Чечне, враждебной России, долго не жить — вы нас разда­вите. (Тогда он сильно переоценивал способности и волю россий­ской власти. — Авт.) Но я по рождению горец. У нас так: позорно,
начав дело, по своей воле бросать его. Это слабохарактерность. Это конец. Должны быть очень веские причины, от тебя не зави­сящие. Передайте Борису Николаевичу, что я убедительно прошу встречи с ним. Встречи без всякого шума. У меня есть серьезные
предложения.

Мы долго говорили с Дудаевым. Поразительно, насколько он был откровенен. Настолько, что у меня закралось сомнение: а не усыпляет ли нашу бдительность Джохар? Не для того ли добивает­ся встречи с президентом, чтобы спекулировать самим этим фак­том? Но и экономическую перспективу суверенной Вайнахии он анализировал в издевательском тоне: их лозунг «Превратим Ичке­рию в богатый Кувейт!», придуманный Яндарбиевым — не больше, чем пропагандистская пустышка для полуграмотных пастухов.

Какой Кувейт, когда запасы нефти истощились, а ее годовая добыча — около четырех миллионов тонн! Грозненские НПЗ «сиде­ли» на переработке транзитного сырья из нефтепроводов в Туапсе и Новороссийск. Перекрой Россия вентили, и все остановится.

Без оптимизма Дудаев оценивал и качество людских ресур­сов республики. Тяга к абречеству у вайнахов сильнее тяги к стан­ку и плугу.

Я сказал, что Ельцин не любит игр втемную. Ему надо кон­кретно докладывать, что хочет предложить Дудаев. Иначе он про­сто-напросто отмахнется. Подумав, Джохар изложил свой план в общих чертах. Говорил так, будто переступал через себя.

Ельцин должен издать указ об особом порядке управления Чечено-Ингушетией и создать в ней администрацию, подотчет­ную непосредственно Президенту России. Никаких парламентов в республике на первых порах, никаких Временных высших со­ветов. Главой администрации, а по сути генерал-губернатором согласен стать Дудаев. С генералом Аушевым их придется как-то развести.

Указ Ельцина вайнахи воспримут как форс-мажор. Большин­ство вздохнет с облегчением. Джохар сохранит лицо и у него поя­вится моральное право вести политику, не зависимую от ради­калов-сепаратистов. Постепенно он выдавит их с политическо­го поля, а самые непримиримые будут вынуждены отправиться в эмиграцию. Расформирует генерал-губернатор и свою гвардию, оставив несколько летучих групп для пресечения разбоев.

Республика однозначно будет в составе России, но сидеть у нее на шее она не должна. Дудаев уже подбирает ключи к подъе­му экономики. Помимо топливного комплекта здесь хорошо пой­дет производство стройматериалов и мебели. До сих пор цен­нейшие породы — бук, граб, ореховое дерево распиливают на тарную дощечку. А из дощечки сколачивают ящики, в которых пе­ревозят бутылки. Варварство!

Он увлекся и изложил экономическую программу в деталях. На этой хозяйственной ноте мы и закончили наш разговор.

Дня два или три я не мог попасть к Ельцину. Потом он нашел время для продолжительной встречи. Не знаю, что и как ему док­ладывали Бурбулис с Хасбулатовым, но мой рассказ президент выслушал без своих привычных нетерпеливых вставок: «Об этом мне уже сообщали» или «Это я знаю».

Я передал слова Джохара как можно точнее и заключил, что, с моей точки зрения, существует два подхода к решению чечен­ской проблемы: вероломный (если не верить ни одному слову ге­нерала) и согласительный.

Первый — спецоперация на вертолетах по захвату Дудаева вместе с командой и изоляция его за пределами Северного Кав­каза. Пока прыщ экстремизма не перерос в злокачественную опу­холь. Последствия? Несколько дней немногочисленных антирос­сийских митингов, возможно, два-три очага вооруженного сопро­тивления, которые придется погасить силой. Вайнахи признают только силу, и решительность центральной власти остудит сепа­ратистов. Не зря же многие, особенно пожилые чеченцы до сих пор уважают Сталина, а близкие Джохару люди зовут его дядюш­кой Джо.

Второй подход— согласиться с предложениями Дудаева. Придется помогать ему финансами для развития экономики. По­следствия? Начнется межтейповая грызня за места в администра­ции, но она будет носить обыденный характер. Имеется риск, что генерал-губернатор нарушит договоренность и отважится на мя­теж? Имеется: для вайнаха любого уровня обмануть инородцев — доблесть. Но, согласившись возглавить республику по указу Пре­зидента России, Дудаев спустится с Олимпа народных вождей до уровня регионального чиновника. А к чиновникам от Москвы у горцев Иное отношение. И Ельцину проще: сегодня назначил, зав­тра может снять с должности. У расстриги уже другой авторитет.

Я был, естественно, за второй вариант. Но президенту надо представлять весь расклад, в том числе, и сценарии, прописываю­щие жесткие, иногда коварные повороты. А он уже сам выберет то, что подходит лучше всего. Политика «сю-сю» с крайним нацио­нализмом, как показал опыт Горбачева, к добру не приводит.

Было видно, что Ельцина заинтересовала моя информация. Он даже расцеловал меня. И пообещал обдумать эту информа­цию. Дело я свое сделал — всем нам оставалось ждать, что пред­примет президент. Безусловно, на него выходили и с другими предложениями.

Он все-таки не удержался и рассказал одному да второму о моей встрече с Дудаевым. Причем, не заботясь о конфиденциальности. И, наверное, так выхолащивал информацию, что у людей возникал вопрос: «А с какой стати Полторанин ходатайствует за выпрашивающего должность генерала? Что он смыслит в чечен­ских проблемах! Чтобы Борис Николаевич пачкал себя встречей с каким-то самозванцем — ни за что. Да мы этого генерала раз­мажем, как таракана». Мне это передали доброхоты из числа по­мощников президента.

На самовлюбленного Ельцина такие доводы действовали. Он отказался встречаться с Джохаром, а слух, дискредитирующий ге­нерала, пошел. Это сильно задело горца. К тому же, из Москвы стали распространять информацию, что центральная власть гото­вит ввод танков в республику. Это на том этапе не соответствова­ло действительности, поскольку Президент России выбрал стран­ную тактику: ни мира, ни войны. На словах сепаратистов пугали разными карами, но на деле сдавали им позицию за позицией.

Я не специализировался на национальной политике —это так. Но у здравого смысла нет разделительных клеток. А здравый смысл подсказывал, как стоило поступать. В интересах России. Я сказал Ельцину: если его аники-воины могут размазать мятеж­ников, почему же бездействуют и ждут, пока сепаратизм распол­зется по всей Вайнахии? Внятного ответа не последовало.

А у Дудаева будто попала шлея под хвост. Он закусил удила и захватывал здания правительства, КГБ, оружейные склады. И уже разговаривал с московскими представителями через губу.

И мы, наша власть, заслуживали такое к себе обращение. По­тому что удивляли мятежников своей тупостью. В начале ноября для проведения операции в Грозный наконец-то забросили отряд десантников — около 300 человек. Но без личного оружия: толь­ко с ложками и котелками. А оружие другим самолетом отправи­ли в Моздок — там оно и застряло.

Безоружные десантники потолкались в аэропорту, постуча­ли котелками — тут им и пришел приказ из Москвы: возвратить­ся домой. Ребята беспризорной толпой побрели к самолетам под улюлюканье чеченской обслуги. Хорошо, что Дудаев не догадал­ся всех их пленить.

Может быть, за это «нечаянное благородство» министр Павел Грачев с согласия Ельцина передал позже Джохару тяжелое воо­ружение для нескольких мятежных полков — сотни танков и бро­нетранспортеров, самолеты, вертолеты, артиллерию.

Что было дальше — всем известно.

У каждого советчика, отговаривавшего Президента России от приручения Дудаева, был, по всей вероятности, свой мотив. В комто бурлила солдафонская самонадеянность, кто-то из выходцев с Кавказа боялся усиления тейпа Ялхорой, а кто-то хотел вайнахского нескончаемого беспредела, чтобы иметь «черную дыру» — и для слива через нее капиталов за рубеж и для контрабандных операций. Эти поисковики криминальных каналов-щелей прояви­ли себя уже в 92-м. У них оказались крепкие позиции и в Верхов­ном Совете России, и в правительстве. В том правительстве, где экономическим блоком ведали «реформаторы от Бнай Брита».

В октябре 91-го Ельцин поручил мне подготовить проект структуры этого правительства реформ. Утверждение его персо­нального состава намечалось на ноябрь. Выполняя поручение, я провел консультации с большой группой производственников,, и через несколько дней направил схему правительственной струк­туры и комментарии к ней в Кремль.

Вскоре Ельцин позвонил и попросил подъехать: «Надо пого­ворить!»

Когда он на тебя за что-то сердился, встречи проходили всухую. С подчеркнутой формальностью. Вопрос первый, вопрос второй — и до свидания. А когда что-то хотел от тебя или про­сто был в хорошем расположении духа, обслуга заносила в каби­нет на посеребренном блюде коньяк и чашки с кофе, расставляла на журнальном столике. И там мы располагались для разговора. В этот раз поднос появился, словно по расписанию.

Обычная разминка: «Как Наина Иосифовна?» «А как Надежда Михайловна?» (это моя супруга). Потом президент вынул из пап­ки несколько схем правительственной структуры, в том числе и мою, разложил их на столике. Кто готовил другие варианты, спра­шивать я не стал.

Роль государства в регулировании экономики должна быть сведена к нулю. С этого начал Ельцин. Никаких ограничителей — только свободный рынок. Перед новым правительством будет по­ставлена задача перевести Россию в кратчайшие сроки на амери­канскую модель либерального капитализма. Пусть стихия рынка оставляет на плаву только сильных, конкурентоспособных. Гово­ря это, президент вычеркивал из комментариев к структуре пра­вительства контрольные функции, которыми я наделял Кабинет министров.

— Контролировать буду я через свою Администрацию, — сказал Борис Николаевич, опрокидывая только что сказанное им же самим. Эдакий дуализм от избытка власти и неглубокой изу­ченности проблемы.

Затем он начал перебирать фамилии претендентов на пост главы правительства — иногда это были люди противоположных политических взглядов. Тут же давал им характеристики и заклю­чал: «Не пойдет», «Не потянет» или «Съезд не утвердит». Чувство­валось, что в нем шла внутренняя борьба, ему почти по-щедрин­ски хотелось не то Конституции, не то севрюженки с хреном.

• Вы помните наш разговор в лодке? — неожиданно спро­сил Ельцин.
• В какой лодке? — не понял я.
• Летний разговор в лодке на водохранилище — мы отмечали мою победу на выборах, — уточнил Борис Николаевич.

Как не помнить! Беседа примечательная — я ее изложил в предыдущей главе. Мне, правда, казалось, что Борис Николаевич был не совсем в форме и забыл обо всем. Но вот он сам напомнил о том нашем споре. Споре о разных способах приватизации: об­вальном и постепенном, народном. А по существу — о разных пу­тях развития России.

— Вы можете изменить свои взгляды на приватизацию? — спросил Ельцин, хитро прищурившись. — Я думаю и о вашей кан­дидатуре на правительство. Только избавьтесь от низкопоклонст­ва перед народом. Молиться на народ и проводить радикальные
реформы — две несовместимые вещи. Нашему народу нужна хорошая встряска — тогда он станет работать.

Президент еще раз подержал перед глазами мою схему структуры правительства и продолжал:

— Во главе правительства нужна известная политическая фигура. У вас есть авторитет, есть кругозор. Вы в хороших отношени­ях с Хасбулатовым и народными депутатами России — на съезде вас должны утвердить. А реформами непосредственно занималась бы группа экономистов — их только поддерживать и при­крывать. Я делюсь с вами своими соображениями. И зная ваш уп­рямый характер, заранее обговариваю свои условия. Как вы смот­рите на это?

Накануне вечером я шел по дорожке между госдачами в Ар­хангельском, у одной из них копался в своем огороде член Госсо­вета генерал армии Константин Кобец. Он игриво вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Здравия желаю, товарищ премьер-министр!

— Тьфу на тебя! — заворчал я на Константина Ивановича. —
Устраиваешь тут балаган.

— Не балаган, — обиделся Кобец, — я все знаю.

Теперь стало понятно, что Ельцин обсуждал с кем-то мою персону, и слухи пошли. Кремль протекал, как дырявая бочка. Ельцину было удобно иметь под рукой верного человека, свя­занного многолетним товариществом. Не буду лукавить — и мне внимание президента было небезразлично. Но сам он легко по­менял свои убеждения на 180 градусов и верил, что за должность продается любая душа. Это удручало. Еще меня покоробила вы­сокомерная фраза о низкопоклонстве перед народом (потом ее в зубах таскали чиновники из команды Гайдара — не из одного ли звездно-полосатого цитатника?). Как быстро в людей из грязи въедаются царские замашки! И как легко они сами подвержены низкопоклонству, но только перед барышом и чистоганом!

Да, у меня тогда были хорошие отношения и с Хасбулатовым, и большинством народных депутатов (они вконец испортились в 92-м). Можно было думать над предложением Ельцина, если бы он не собирался ломать через колено страну, чем увлекались и соз­датели ГУЛага. Но стать атаманом команды налетчиков на народ­ное достояние — это уж извините. Лучше оставаться на неболь­шом, но важном участке — обеспечивать свободу слова и прессы.

Помолчав, я сказал президенту:

— Борис Николаевич, у нас в деревне был мудрый дед Карпей. Он учил меня, молодого: «На чужих баб не заглядывайся, за чужое дело не берись!» Первый его завет я еще способен нару­шить, а вот второй — никогда! Ну какой из меня премьер — зачем
морочить голову себе и другим?

—  У вас   все   шуточки-прибауточки, —   посуровел   президент, — а мне надо реформы запускать.

— Назначьте Гришу Явлинского, — сказал я. — Он сам хоро­ший экономист и бредит реформами.

Ельцин ничего не ответил, будто не расслышал моего пред­ложения. Мы помолчали, и он сказал:

— Вот что. Все равно съездите в Архангельское— там на даче экономисты готовят концепцию реформ. Мне эту команду порекомендовали друзья России. Посмотрите на ребят, поговори­ те с ними, а потом позвоните мне — скажите свое мнение.

Я полагал, что «друзья России» оторвали от сердца для Ель­цина каких-нибудь творцов японского чуда с мировыми именами. А увидел на даче с разбросанными по столам бумагами группу не­знакомых молодых людей. Верховодил там Егор Гайдар с Петром Авеном.

Тимура — отца Егора я хорошо знал по совместной работе в «Правде». Он ведал военным отделом и держался от всех чуть в стороне. Когда-то служил на флоте, там получил воинское зва­ние и, работая позже корреспондентом «Правды» на Кубе, в Юго­славии и других местах, получал новые звездочки офицера запа­са. Отдел он возглавлял уже в мундире с погонами капитана пер­вого ранга.

На одну из редакционных планерок Тимур пришел в новень­кой форме контр-адмирала. Сел среди нас на стул в глубине зала. Планерка шла как обычно, а когда заканчивалась, кто-то громко сказал главному редактору «Правды» Афанасьеву:

•  Виктор Григорьевич, а Гайдар у нас получил звание контр­-адмирала…
•  Да?— воскликнул Афанасьев и, оглядывая зал, увидел Гайдара. — Встань, покажись народу, Тимур!

Гайдар поднялся— низенький, толстенький, лицо и лыси­на — цвета буряка. Нашего коллегу, должно быть, постоянно му­чило высокое давление.

Афанасьев долго смотрел на него оценивающим взглядом, потом ехидно сказал:

— Да, Тимур, на контру ты, конечно, похож. А вот на адмира­ла — нисколько!

Внешне Егор походил на отца. Только манеры — интелли­гентные, утонченные. Он не знал о цели моего прихода и смотрел на меня как на праздношатающегося. Гайдар сидел над бумагами по части финансовой политики в период реформ.

Это были предложения к законопроектам, добавляющим вольностей банкирам, а также об отмене любых налоговых льгот для производственников, об НДС и целый пакет других докумен­тов. Группа творила как бы по заданию Госсовета РСФСР, где сек­ретарствовал Бурбулис, поэтому молва и приписала Геннадию Эдуардовичу грех в подсовывании Ельцину «мальчиков в розо­вых штанишках». А он их раньше знал столько же, сколько какую-нибудь Марьванновну из булочной в Магадане.

Лицо Авена Господь словно скомбинировал из масок над­менности и шнырливости. По-жириновски выпяченная нижняя губа, а глаза юрко шарили перед собой, как бы выискивая добы­чу. Таким предстал передо мной ведущий научный сотрудник кад­рового центра Бнай Брита — Международного Венского институ­та прикладного системного анализа (ИИАСА) Петр Олегович. Он был на даче как бы комиссаром при Гайдаре.

И сам Гайдар, и остальные присутствовавшие здесь разра­ботчики концепции, прошедшие стажировку в ИИАСА — Андрей Нечаев, Анатолий Чубайс, Александр Шохин, Евгений Ясин и проч. (все они — будущие министры экономического блока правитель­ства) несли Авену листки со своими заготовками.

Не очень-то они желали распространяться о том, что заду­мали («Деньги любят тишину, а подготовка к их косьбе — скрыт­ность!»). Хотя и от ответов на конкретные вопросы никак не уй­дешь. Все-таки я был членом того самого Госсовета РСФСР. Концеп­ция? «Вот она — разгосударствление, ликвидация монополизма, отпуск цен». Это общее направление либерализации, известное по учебникам. А какую очередность шагов они намечают в России? Словом, что, где, когда и почем? Ведь дьявол кроется в деталях.

В силаевском правительстве мы не успели провести инвента­ризацию (реестр) имущества России, точно взвесить капиталоотдачу предприятий — из-за споров за собственность между СССР и РСФСР. Намечается ли завершить эту работу до начала реформ? «Нет!» А тогда по каким параметрам будет устанавливаться оче­редность выставления на торги государственной собственности? «Это определим по ходу реформ!». Будет ли до старта реформ про­водиться оценка рыночной стоимости приватизируемого имуще­ства (эту акцию начинал прежний председатель Госкомимущест­ва Михаил Малей, но его остановили)? «Нет!». А тогда как опре­делить — «что» и «почем»? «Реформы покажут!» Готова ли у нас основная правовая база для запуска той же приватизации? «Нет!» А как быть? «Подготовим по ходу дела!» И еще много вопросов и много таких же ответов.

Время считалось тогда не простым (а когда оно было у нас простое?). Экономисты-академики, получившие звания за гимны развитому социализму, звали народ «к побегу из социализма». Все приготовились бежать — но куда? Кругом болотистая тундра с гнусом и комарами, есть где-то через нее и тропинки к сухим местам, удобным для освоения. Но кто знает эти тропинки?

В проводники набивались разные люди. Много разных лю­дей — с декларациями и обещаниями. Но разве за общими похо­жими словами программ увидишь истинные намерения: кто хо­чет вытащить Россию на столбовую дорогу, а кто поведет под пу­леметы на сторожевых вышках Бнай Брита?

Ватага Гайдара сама производила впечатление не знающих, куда и как выбираться. Что же, по ходу реформ — так по ходу ре­форм! Если нет ясности и готовности к судьбоносным решениям, тогда и спешить ни к чему. Надо всем засучивать рукава — депу­татам, чиновникам от исполнителей власти — и срочно создавать под реформы базу. А пока расчетливым открытием шлюзов мож­но стравливать давление проблем.

Был конец октября. А Ельцин планировал запустить меха­низм радикальных реформ в январе, добиваясь поддержки депу­татов. Я позвонил ему, как договаривались, сказал и свое мнение о команде экономистов и о своих опасениях. Он выслушал меня, не перебивая и проговорил так, словно простонал:

— Нет у нас времени!

Затем сказал уже спокойнее:

— Начнем реформы, как я намечал. Депутаты на съезде не будут против — с ними работают. А правовая база — дело нажив­ное. Когда будет надо, тогда она и будет…

Он помолчал и хрипловатым голосом произнес:

— Теперь скажу главное. Я вот что… Я сам решил возглавить правительство. Не ожидали? Никто этого не ждет. А вас прошу по­могать мне.

Помогать? А что от меня зависело? Во всем ему вскоре помог Пятый съезд народных депутатов России. На нем при поддерж­ке Ельцина полноправным председателем парламента стал Рус­лан Хасбулатов. В знак признательности он и благоприятствовал идеям Бориса Николаевича.

Съезд провозгласил начало радикальных экономических ре­форм. И уступив часть своих прав (он был тогда высшей инстан­цией власти) и прав Верховного Совета, наделил Президента Рос­сии первого ноября дополнительными полномочиями сроком на год. Ельцин получал возможность самостоятельно реорганизо­вывать министерства и заполнять законодательный вакуум свои­ми указами. (Уже в декабре Борис Николаевич состроил съезду большую козу: якобы для поддержки реформ образовал супер­монстра — Министерство безопасности и внутренних дел РСФСР, собрав в единый кулак и подтянув под себя все силовые струк­туры. О таком даже Берия не мечтал! Депутаты зачесали в затыл­ках: решение очень радикальное, но какое отношение оно име­ет к реформам?).

В ноябре президент назначил новый состав правительства, которое сам и возглавил. За мной он сохранил пост министра пе­чати и информации. Своим замом по экономике Борис Николае­вич сделал Егора Гайдара.

Егор Тимурович работал когда-то во Всесоюзном научно-ис­следовательском институте системных исследований (ВНИИСИ). А он считался московским филиалом того самого ИИАСА— кад­рового центра Брай Брита. Через ВНИИСИ — эту «зону морально­го оскопления», прошла группы мальчиков из состоятельных семей, начиная с Петра Авена.

Всех их с подачи Гайдара Ельцин рассадил по важным в стра­тегическом плане высотам. Авен, к примеру, стал министром внешнеэкономических связей, завлаб Виктор Данилов-Данильян — министром природопользования (выдача лицензий на до­бычу нефти и других полезных ископаемых), Владимир Лопу­хин — министром топлива и энергетики. Шохин с Чубайсом хоть и не числились во ВНИИСИ, но с Авеном и Гайдаром они, так ска­зать, обучались по одной венской программе.

Чтобы не вызывать лишних вопросов, разбавили команду ВНИИСИ некоторыми бывшими сотрудниками Института эконо­мики и прогнозирования научно-технического процесса. За этой конторой ходила такая же слава, как и за ВНИИСИ. Андрея Нечае­ва назначили сначала первым замом министра и тут же минист­ром экономики, а Алексея Головкова — руководителем аппарата правительства. Аппарат правительства — это надсмотрщик за ми­нистрами и глушитель несанкционированных инициатив.

Кого-то из ВНИИСИ отрядили во второй эшелон — на перед­ние рубежи они выдвинутся потом. Например, Александр Жуков станет при Путине вице-премьером правительства России, а Ми­хаил Зурабов— советником президента, «благодетелем» всех убогих и сирых.

Гавриил Попов публично заявлял, что за назначение в прави­тельство РФ Гайдара с его командой американцы обещали Ельци­ну 30 миллиардов долларов. На подъем России. У Попова — од­ного из первых стажеров венского кадрового центра Бнай Брита информация, должно быть, из первых рук. Со мной этими сведе­ниями Борис Николаевич никогда не делился. Но о 30-ти миллиар­дах долларов в правительстве поговаривали. Дескать, вот-вот они посыплются на нашу страну в виде гуманитарной помощи. Так рос­сияне и стоят до сих пор в ожидании с протянутыми руками.

Тогда я не мог взять в толк, зачем Ельцину такая невероятная спешка. И как он додумался просить себе чрезвычайные полно­мочия на год? Ради чего, что можно сделать за такой срок? Бред­ни экономистов из ватаги Гайдара, будто Россия стояла на каком-то краю, опровергнуты самой жизнью.

Сегодня большинство россиян под питерскими голубыми зна­менами живет значительно хуже, чем в 91-м, а — ничего! Правда, запасы советских времен подходят к концу. Но вроде бы нас всех подняли с колен, и теперь удобнее оглянуться по сторонам — а не осталось ли что-то еще? Вожди безмятежны, не рвут жили в ра­боте— катаются бесцельно и безрезультатно по миру, рыбачат в служебное время, дразнят по телевизору доходяг своими загоре­лыми торсами.

А зачем так гнал коней Борис Николаевич? Об этом я узнал спустя несколько лет.

В Словении, у австрийской границы, есть местечко Рогашка — там минеральные воды, богатые магнием. Ездят в Рогашку на собственных авто семьи из Вены — дорога близкая, вода ле­чебная, цены в отелях с бассейнами вполне приемлемые. С од­ной такой супружеской парой я познакомился достаточно близ­ко. Она и он — были сотрудниками того самого кадрового центра Бнай Брита — ИИАСА. Люди интеллигентные и, что меня удивило, откровенные. С ними я даже съездил в Лаксенбургский замок под Веной, где расположен ИИАСА.

Разговор за разговором, и новые знакомые рассказали мне кое-что потайное о 91-м и о России, не считая теперь это боль­шим секретом. Время-то утекло! Позднее я сопоставил их инфор­мацию с данными из других источников, и вот что прояснил для себя.

В военную угрозу со стороны СССР штабисты Бнай Брита, как меня уверяли, не очень-то верили. А вот экономической экспан­сии Советского Союза сильно боялись. Плановая система и аске­тизм общества поднимали экономику нашей державы: при всех издержках советского строя процент прироста валового нацио­нального продукта в СССР был в два раза выше, чем в западных странах! При огромных природных ресурсах достаточно было мо­дернизировать производство, а также отделить овец от козлищ в материальном стимулировании, и Советский Союз согнал бы с мировых рынков всех своих конкурентов.

Не согнал. Потому что с кремлевской помощью удалось ли­квидировать сам Советский Союз. Но осталась Россия с ее мощ­ной промышленной базой, способной и возродить державу, и вы­двинуть ее в мировые лидеры. А страна-то должна стать всего-на­всего сырьевым придатком Всепланетной Олигархии. И штабисты Бнай Брита продумали тогда стратегию деиндустриализации Рос­сии, демонтаж российской экономики и предложили ее Ельцину под грифом «УТ» («Управляемый Торнадо»). Они рекомендовали запустить смерч приватизации и дробления крупного производ­ства, но с заданными параметрами движения. В первую очередь разрушать надо то, что может послужить базой «для возрождения коммунизма». А это прежде всего военно-промышленный комплекс с его «консервативными коллективами». Это электронная и радиопромышленность, это станкостроение, это гражданское авиа- и судостроение. Словом, все, что имело отношение к высо­котехнологичным отраслям российской экономики.

Большие производственные объединения (а там, как пра­вило, организованный рабочий класс) предлагалось дробить на множество мелких заводиков, фирмочек, КБ и срочно отдавать их в частные руки. Пусть новые хозяева выпускают на них продук­цию по своему усмотрению, скубутся между собой за собствен­ность. А иногда — и перегрызают друг другу горло. В разобщении нации — сила ельцинского режима!

Государственный топливно-энергетический комплекс надле­жало довести до банкротства — искусственным разрывом связей, неплатежами, блокированием выходов на рынки сбыта. (Этот ме­тод приемлем и для других отраслей). И затем по дешевке пере­дать в частные руки. Разумеется надежных людей. Пусть тоже гры­зутся между собой за доходы. Но за президента — стоят плотной стеной.

Рассчитывали ли штабисты тротиловый эквивалент своих ди­ректив, окажись они выполненными российской властью от «А» до «Я»? Наверное! Так же наверняка знали: даже часть из пакета рекомендаций, выполненная Ельциным (а он как прилежный уче­ник всегда старался не подвести учителей) способна отбросить Россию на несколько десятилетий назад. Хорошо понимал это и Борис Николаевич. По сути ему предлагали запалить собствен­ный дом, да еще со всех четырех углов.

Но дьявол мести точил его душу, как червь. Точил со вре­мен кошмарного Московского пленума партии. Маниакальное стремление вчерашнего правоверного коммуниста, исхлестанно­го и отринутого номенклатурными коммунистами, обессмертить свое имя в качестве могильщика коммунизма пережгло в нем все внутренние предохранители. А другим способам идейной борьбы и завоевания всемирной славы, кроме способа Герострата, он не был обучен.

Для выполнения директив Бнай Брита, для такого стреми­тельного набега на Россию президенту нужна была амбициоз­ная команда экономистов, обученных орудовать только клин-ба­бой. (Он тогда и подобрал ее. Это даже лучше, что члены коман­ды видели производство только в кинокартинах — будут душить его без всякой жалости. А как душить, создавая при этом иллюзию реанимационных манипуляций — подскажут советники из США, которыми Ельцин наводнит ключевые правительственные структуры. Понятно, что советники сами должны поживиться при рас­кулачивании России и облагодетельствовать своих многочислен­ных родственников и друзей.

Главным советником к Ельцину Бнай Брит приставит аме­риканского экономиста, профессора Гарвардского университета Джеффри Сакса. Он творец политики шоковой терапии и до на­шей страны опробовал ее с мандатом МВФ на нефтегазовой Боли­вии, перераспределив все богатства в пользу узкой кучки транс­национальных олигархов — за чертой бедности оказалось око­ло 70 процентов населения. С таким же мандатом бнайбритского МВФ Сакс будет неафишируемой правой рукой Ельцина с нояб­ря 91-го по январь 94-го, директивные указания его группы за­бугорных инструкторов пойдут Гайдару, Чубайсу, Черномырдину и некоторым другим. Тем останется только переводить указивки с английского, оформляя их в виде постановлений правительст­ва, проектов президентских указов или федеральных законов, и принимать к исполнению С Саксом в Россию прибудет еще десят­ка два американских советников.)

Но проблемы были с правовой базой реформ. А она — пре­рогатива неуступчивого парламента. Если ждать создания базы через Верховный Совет России, уйдет много времени. И депутаты едва ли пропустят законы, дающие «добро» на разворовывание страны. А если президент самовольно присвоит какие-либо пра­ва парламента, может нарваться на импичмент за убийство свя­щенной коровы демократии — принципа разделения властей.

Здесь-то штабисты Бнай Брита и подсказали Ельцину ход: нужно в привычной для него популистской манере уговорить не искушенных в глобальных аферах и ничего не подозревающих де­путатов дать президенту дополнительные полномочия. Якобы для благого дела реформирования системы. Тогда все болели идеями возрождения через радикальные реформы. Будто радикализм — это утренний лечебный рассол после затяжной попойки.

И президент, как мы знаем, получил эти полномочия от съез­да сроком на год. Программу Бнай Брита Ельцин мог теперь про­давливать своими указами (если Верховный Совет не отменял их в течение семи дней, они вступали в силу).

За год можно разобрать по кирпичику всю высокотехноло­гичную структуру России и придать разрушительным процессам необратимый характер. Когда депутаты спохватятся, у них и база поддержки уплывет из-под ног.

Потому что Россия превратится в Воруй-страну, где все нач­нут драться за добычу друг с другом, как стая голодных шакалов, и всем будет плевать на Отечество. В этой вакханалии всероссий­ского абречества и сам Ельцин должен так обеспечить свою се­мью материальными благами, чтобы их хватило, «покуда вертит­ся Земля». Что с присущей ему энергией он и не преминул сде­лать через разные загогулины. (Сколько там всего припасено и по каким кубышкам рассовано, можно узнать в службах Бнай Бри­та. У них полная база данных о накоплениях бывших и нынешних российских чиновников всех рангов).

Но путы на ногах президента остались в виде тех семи дней, за которые любой его указ Верховный Совет мог похерить. Дей­ствуй парламент, как часы, и все планы Бнай Брита полетели бы вверх тормашками. Значит нужно дезорганизовать работу этого органа. Как?

Прием испытанный — заинтересовать ключевые фигуры в Верховном Совете: председателя, некоторых его заместителей, руководителей ведущих комитетов. Сделать каждого из них, как по восточной поговорке: и ворам товарищем, и каравану — дру­гом. Чтобы они не инициировали в установленные сроки вопрос об отмене «вредных» президентских указов. Чтобы заматывали неудобные для Ельцина законопроекты депутатов, топили их в бесконечных согласованиях, оттягивали сроки вступления в силу правовых актов.

Кого-то можно соблазнить престижной должностью в Адми­нистрации президента — они там потом работали. Кому-то по­обещать министерские посты — они их потом получили. А кому-то дать большие квартиры или открыть валютные счета (службы Бнай Брита будут, естественно, знать номера этих счетов и под­сказывать их держателям, где и как вести себя дальше).

Нужных парламентариев окучили без труда — они и не упи­рались особо. Депутатский мандат скоротечен, а хорошо жить хотелось и дальше. Тогда стало в ходу среди обитателей Белого дома по-налимьи скользкое слово «перебежчик» — о членах Вер­ховного Совета, продавших душу Кремлевскому Дьяволу. (Один из таких перебежчиков второго наката Николай Рябов — вчераш­ний зам. и верный адепт Хасбулатова — строго пенял мне в ка­бинете руководителя Администрации президента Сергея Фила­това, что пресса слабо гнобит Верховный Совет. «Подскажите, — вырвалось у меня, — где обучают искусству становиться за одни сутки святее Папы Римского?» В 96-м, будучи председателем Цен­тризбиркома РФ, Рябов очень правильно вел подсчет голосов на выборах Президента России. Борис Николаевич по гроб жизни был ему благодарен).

А в самом Верховном Совете возникали и ничем не конча­лись скандальчики вокруг взрывоопасных приватизационных указов Ельцина — кто-то из председателей комитетов или за­мов спикера, зарегистрировав дату, специально таил их в сейфах, пока не истекал семидневный срок. А потом маши после драки депутатскими кулаками — бесполезно. Указы принимали силу за­конов. Получалось, что собака лаяла, а караван продвигался. Вер­нее, не караван, а запланированный торнадо — он набирал мощь армады бомбардировщиков. То, что не успели смести при Горба­чеве, добивали при Ельцине. Преемственность бнайбритовской власти, понима-а-ашь!

Я не собираюсь составлять в этих заметках реестр потерь России, понесенных в 90-е годы. Такие реестры в принципе уже существуют — в обнародованных документах Счетной Палаты о результатах приватизации, в многочисленных выкладках эконо­мистов. Потери огромные — это секретом давно уж не является. Я ставлю перед собой, как уже говорил, цель попроще: рассказать читателям — не что сделано, а как это делалось. Рассказать, мо­жет быть, и немногое, поскольку как руководитель гуманитарного министерства я был посвящен далеко не во все тайны экономиче­ского блока правительства.

Из всех рифов, на которые мог налететь и получить гибель­ную пробоину бнайбритовский план, самым опасным был риф по имени Хасбулатов. Руслан Имранович — человек умный и по-вос­точному хитрый, в экономических лабиринтах разбирался лучше гайдаровской братии. Я несколько раз работал с ним вместе над законопроектами — он мыслил четко, формулировал точно, по­махивая при этом курительной трубкой. Профессионализм до­бавлял ему сторонников в парламенте, и постепенно за ним фор­мировалось большинство съезда.

Уже на Шестом съезде — в апреле 92-го — он мог по полоч­кам разложить коллегам, в чем необольшевизм и ошибочность модели ельцинских реформ. Среди депутатов, как и сегодня, было много актеров, спортсменов и прочего, далекого от эконо­мики люда. Они вслушивались в заученную гайдаровцами фразу: «Кошке лучше отрубать хвост сразу, а не по частям» и недоумен­но хлопали глазами. Зачем измываться над бедным животным — без хвоста это будет уже не кошка, а что-то вроде больного кро­лика. Реформаторы морочили публике головы мутно-научными терминами: «Мы — не за градуализм, мы — за гетеродоксальный вариант», и экономист с авторитетом Председателя Верховного Совета способен был аргументировано содрать с них «розовые штанишки», чтобы убедить коллег остановить своим решением растаскивание страны.

Он был способен организовать и проведение внеочередно­го съезда, который, учитывая чрезвычайную ситуацию, мог отме­нить свое же решение о дополнительных полномочиях президен­ту. Со всеми вытекающими последствиями. Высший орган власти: вчера добавил компетенции, сегодня убавил — его право.

По той Конституции РСФСР президент не имел права роспус­ка или приостановления деятельности как съезда, так и Верхов­ного Совета. А сшибать конституционные перегородки пинком и ударять по парламенту танками, как он сделал это осенью 93-го, друзья из Бнай Брита «пока» не рекомендовали. Еще не разруше­на была промышленная инфраструктура, еще не дали бы перей­ти к самовластию мощные рабочие коллективы. Пару месяцев по­суетилось бы чиновничье племя — на том и завершился бы поли­тический кризис.

Чтобы Руслану Имрановичу, не дай Бог, не пришли в голо­ву такие идеи, его нужно было тоже заинтересовать. Не высоки­ми должностями — куда уж выше! Его надо было подвесить на че­ченский крючок. И, как мне представляется, это дело выгорело вполне.

Где бы ни был чеченец, он всегда должен оставаться чечен­цем. Иначе в него и во всех представителей его тейпа в горах по­летят булыжниками упреки. А главный адат вайнахов, как мы пом­ним: «Государство — это ничто, клан — все!». В кой-то веки раз попал чеченец на вершину российской власти и не будет помо­гать соплеменникам? Да тогда его самого надо пускать на шаш­лык вместе со всеми родственниками! При этом вайнаху, как го­ворится, без разницы, какие цели преследуют те, кому он обязан способствовать.

Когда осенью 91-го (в разгар мятежа) вспыхнул скандал во­круг нескольких КамАЗов с наличными, отправленными из Моск­вы в Грозный, это постарались списать на простое недоразуме­ние. Председателя Банка России Георгия Матюхина свирепые по­сланцы Дудаева встречали каждое утро у подъезда с угрозами и требовали выдать деньги Чечне. Матюхин вынужден был проби­раться на работу через черные ходы, но на шантаж не поддавал­ся. А едва уехал во Францию, и Хасбулатов надавил на его замов, чтобы деньги Джохару отправили. Срочно, в многотонных КАМА-Зах — миллиарды рублей. Что и было сделано. Как позже оправ­дывался Руслан Имранович: его команды не так поняли.

Но, по-моему, поняли так, как надо. Банк России тогда подчи­нялся Верховному Совету — Хасбулатов распоряжался в нем как хозяин. В то время, когда в Вайнахии грабили поезда, жгли рус­ские дома вместе в людьми — республику накачивали кредита­ми и прочей финансовой помощью, регулярно отправляли туда деньги на выплату пенсий и зарплаты бюджетникам (другие рос­сийские регионы сидели без средств). Хотя ни до пенсионеров, ни до бюджетников эти деньги не доходили, Дудаев использовал их для найма боевиков.

Горцы бывают иногда как сама святая простота. Поймали его, только что прикончившего человека, поймали на месте преступ­ления, с еще дымящимся оружием, а он на голубом глазу:

— Это не я. Это он сам. Я выстрелил в воздух, а он, негодяй, подпрыгнул и поймал пулю в грудь.

Вот и Руслан Имранович в своих интервью или публикаци­ях винит в укреплении режима Дудаева всех, кроме себя. Сам он, дескать, был непримиримым врагом генерала. Верховный Совет действительно принял несколько беззубых, как бы для видимо­сти постановлений по Вайнахии. Но когда Ельцин издал в ноябре 91-го указ о введении на территории Чечено-Ингушской респуб­лики чрезвычайного положения, Верховный Совет отказался его утверждать. И поручил Правительству РСФСР решить вопросы пу­тем мирных переговоров. Это тогда, когда Дудаев сорвался с кату­шек уже окончательно.

Как бы для подтверждения алиби Хасбулатов с подчеркнутой брезгливостью описывал свою встречу с Дудаевым: «Он произ­вел на меня весьма жалкое впечатление… А когда он мгновенно подчинился всем моим требованиям, я понял, что он еще и трус­лив». Требование, якобы, было такое: Джохар должен немедлен­но прекратить безобразия. Но тут, по словам Руслана Имранови-ча, в Грозный нагрянули люди из окружения Ельцина и упросили Дудаева безобразничать дальше.

Помните, как иногда звучали закадровые тексты в советских детективах: «Он думал, что свидетелей не осталось». И после этих слов на экране появлялись светлые лица носителей правды.

Остались свидетели, не зажатые цензурой адатов, и в чечен­ском детективе.

Например, последний председатель КГБ Чечено-Ингушской АССР генерал Игорь Кочубей (при нем все начиналось, он еже­дневно направлял шифротелеграммы в Москву, но все, как в пе­сок) в интервью газете «Известия» — Волга-Каспий» так вспоми­нал о тех днях: «В значительной степени виной разразившегося конфликта была и позиция, занимаемая председателем Верхов­ного Совета России Русланом Хасбулатовым и Асламбеком Аслахановым, который возглавлял комитет Верховного Совета по безопасности и правопорядку. У них были личные неприязнен­ные отношения с председателем Верховного Совета республики Доку Завгаевым».

Хотя слова генерал выбирал аккуратно («конфликт» вместо «мятежа»), от фактов уходить не стал. «Позже, — продолжал он, — у меня появилась запись телефонного разговора Хасбулатова с Дудаевым. Хасбулатов сказал: «Чего вы медлите?! Пора убирать эту власть! В ответ ему был задан вопрос: «А не введет ли Россия чрез­вычайное положение. Если мы предпримем такие шаги?» … «Дей­ствуйте смело, не введут». Все было инспирировано и оплачено».

На прямой вопрос корреспондента: кто дал команду Дудаеву на штурм здания КГБ, во время которого погибло много русских сотрудников, Кочубей ответил:

«Команду дал Хасбулатов!» И уже дальше продолжал: «Нам удалось вывезти значительную часть архива, и мы спасли агенту­ру. А вот оружие мы не успели вывезти… А это колоссальные за­пасы». Генерал говорил о так называемых мобилизационных за­пасах — для оснащения всех чиновников и силовиков автомата­ми, пулеметами, гранатометами в случае восстания народа или войны. Это оружие досталось Дудаеву.

Информация подобного рода поступала, естественно, к Ель­цину. А умерить чью-то прыть, используя данные своих спец­служб — это Борис Николаевич практиковал. Не мог он упустить такого случая и с Хасбулатовым. Проблемы Чечни его заботили меньше, чем позиция спикера по переводу плановой экономи­ки — на клановую. А превращение России в Воруй-страну на кла­новых подпорках стало для Ельцина почти смыслом жизни.

Обращали на себя внимание и отношения Хасбулатова с Его­ром Гайдаром. Назвать их доверительными не решусь. Скорее, это были отношения людей, оказывающих услуги друг другу. Не по дружбе или любви, а по необходимости. Чтобы не ставить под угрозу интересы каждого. Так сказать, мирное сосуществование.

Интерес Гайдара лежал на поверхности. По Конституции РСФСР съезд был правомочен рассматривать и решать «любой вопрос, относящийся к ведению Российской Федерации». Пол­ное, абсолютное всевластие! Задумай он скинуть правительство, и никакой президент не поможет. Вот и надо было, чтобы спикер как предводитель депутатского корпуса сам не трогал экономи­ческую команду Гайдара, да еще гасил бы попытки своих коллег добиваться ее отставки. Егор Тимурович старался говорить о Хас­булатове в лестных эпитетах и постоянно просил нас, министров: «Не задирайте Руслана Имрановича!».

И Хасбулатов отзывался о Гайдаре публично более чем ува­жительно. Хотя в кругу самых близких именовал его команду авантюристами. Интересы Руслана Имрановича тоже были видны невооруженным глазом. Это Чечня. Он как бы говорил Егору Ти­муровичу: «Я поддерживаю тебя и твою ватагу, а ты поддержива­ешь Дудаева». («Государство — это ничто, клан — все» — тут они с Ельциным были единомышленниками).

Перехлест в предположениях? Как посмотреть. Ничем иным, кроме сговора между заинтересованными сторонами, не могу объяснить накачку Москвой режима Дудаева весь 92-й. Джохар объявил о выходе Чечни из состава России (налоги в Центр пере­числять прекратили раньше), небывалый размах приняли в рес­публике грабежи поездов, издевательства над русскими семья­ми. Около тысячи боевиков-головорезов обучались в Турции и Пакистане. А гайдаровская команда гнала в Грозный российскую нефть и давала Дудаеву квоты на ее экспорт. За год мы подарили Джохару около семи миллионов тонн нефти.

На заседаниях правительства я не раз ставил вопрос о сроч­ном прекращении поставок сырья в Вайнахию.

•  Видите ли, — мягким голосом втолковывал мне Егор Тиму­рович, — в Грозном единственный на всю страну завод по выра­ботке авиационных масел… Мы не можем его остановить.
•  Но Чечня не снабжает этими маслами Россию, — настаи­вал я на своих предложениях.
•  Видите ли…,— опять начинал Гайдар. Итак все время: — видите ли…» да «видите ли…»

А не возвращал Дудаев нефтепродукты, потому что не дол­жен был их возвращать. Продукцию на экспорт он гнал официаль­но: в Прибалтику и Турцию, а вырученную валюту — около милли­арда долларов тоже официально тратил на содержание бандформирований, закупку оружия и даже на премиальные боевикам (за убитого русского офицера платил от одной до пяти тысяч долла­ров). За год из Чечни было вывезено свыше четырех миллионов тонн дизельного топлива, полтора миллиона тонн бензина, 125 тысяч тонн осветительного керосина и 36 тысяч тонн масел.

Квоты на экспорт нефтепродуктов Дудаев получал от Прави­тельства РФ. Многие думают, что правительство — это единая ко­манда, где все решения принимаются коллективно. Такое, мне ка­жется, встречается редко. А наше правительство вообще напоми­нало экипаж пассажирского лайнера: пилоты — экономический блок — в кабине отдельно, а все остальные министры — стюар­ды — тоже отдельно. Планы пилотов старались утаивать от стюардов — их обязанностью было придумывать для пассажиров ус­покоительные слова, когда сильно трясет или самолет собирает­ся приземлиться не там, куда намечалось

От имени правительства экспортными квотами занимались Ельцин, Гайдар, Авен и Лопухин (с мая 92-го топливно-энергети­ческий комплекс положили под Черномырдина. Он кормил Ду­даева нефтяной грудью России еще несколько лет и усиленно по­могал Борису Николаевичу в чеченизации страны. Черномырдин переиначил главный вайнахский адат с учетом своих интересов. Звучало торжественно и современно: «Государство — это ничто, «Газпром»— все». Вернее, «Газпрому— все— льготы, особые привилегии, возможность обирать народ заоблачными тарифа­ми, бесконтрольность в швырянии деньгами. Оградив концерн железным занавесом от общественности, Черномырдин превра­тил его в собственную кормушку).

Причем выдавались квоты в режиме большой секретности. Мы узнавали о них или из посторонних источников, или значи­тельно позже, когда информация просачивалась в прессу.

О многих других решениях экономической команды прави­тельства становилось известно тоже в последнюю очередь. Хотя заседания кабинета министров я, например, не пропускал. Все там у них решалось в режиме междусобойчика. Позвонят тебе из регионов о нелепых прыжках таможенных пошлин^ а ты — ни сном, ни духом.

Или позвонил по старой дружбе президент Казахстана Нур­султан Назарбаев — Ельцин был недоступен. Спросил: «Зачем вы принимаете самоубийственные решения?» Какие? Оказалось, что наше правительство (выходит, и я в том числе?!) запретило Маг­нитогорскому металлургическому комбинату принимать окаты­ши с Соколовско-Сарбайского горно-металлургического комби­ната. А других поставщиков у магнитагорцев не было. Чиновники Казахстана звонили нашим министрам экономического ядра: «Вы же Магнитку остановите!» Им отвечали: «Ну и что! Ваше-то какое дело!» (Только позже стало понятно, что это не глупость, а про­думанная политика: задушить прибыльные стратегически важные госпредприятия— отказом в сырье, финансах и фондах— до­вести их до ручки, а потом продать за копейки нужным людям. И при этом бить себя в грудь на трибунах: «Госсобственность хуже чумы — мы с трудом спасаем экономику от краха»).

Пришлось сказать Назарбаеву, что я опять — ни сном ни ду­хом. Все же связался с Ельциным, а он лениво: «Разбирайтесь с Гайдаром».

На заседаниях кабинета Егор Тимурович говорил по этим по­водам в своей привычной манере: «Видите ли…» При этом он всегда поглядывал на Авена (тот сидел от него по правую руку), словно спрашивал глазами: «Так ли я отбиваюсь?» «Так, так», — выпячивая нижнюю губу, кивал головой Петр Олегович. Не могу утверждать, что Гайдар был марионеткой Авена. Но эти сценки за­помнились.

Они побаивались людей в окружении Ельцина, которые смыслили в экономике и могли повернуть импульсивного прези­дента не в ту сторону своими советами. Продумывали варианты, под каким бы соусом турнуть их из Кремля «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов».

Зашел ко мне однажды с бумагами как всегда расхлябанный вице-премьер Александр Шохин и сказал:

— Ты с Борисом Николаевичем накоротке, уговори его под­писать эти документы — в интересах реформ.

И положил на стол кипу проектов указов и распоряжений президента. Документы касались нескольких человек, процити­рую для примера предложения министров-экономистов по двум персонам:

«Освободить Малея Михаила Дмитриевича от занимаемой должности Государственного советника Российской Федерации в связи с переходом на другую работу».

«Назначить Малея Михаила Дмитриевича Чрезвычайным и полномочным Послом Российской Федерации в Республике Пор­тугалия».

«Освободить Скокова Юрия Владимировича от занимаемой должности Государственного советника Российской Федерации в связи с переходом на другую работу».

«Назначить Скокова Юрия Владимировича Чрезвычайным и полномочным Послом Российской Федерации в Королевстве Дания».

В предыдущей главе я говорил об этих политиках, да о них и без популяризаторов помнит Россия. (Со Скоковым нас позже столкнула лбами одна непорядочная газета, но не об этом сейчас разговор). Олега Лобова Шохин со товарищи отправлял в Швей­царию, Юрия Петрова — в Нидерланды.

— Эх, ребята, — сказал я Шохину, — вам надо просить у Ельцина пароход, чтобы вы, как большевики в двадцать втором, мог­ ли вывезти из страны хотя бы ближний круг несогласных.

К президенту с бумагами я, естественно, не пошел, а положил их в свой архив.

А одному из влиятельных несогласных — Руслану Хасбулато­ву маневрировать с каждым днем становилось труднее. Интере­сы дудаевского режима, ради которых он прикидывался кроткой овечкой, входили в острое противоречие с устойчивостью его должностного положения.

Депутаты на примерах своих округов увидели, что Ельцин, выпрашивая себе сверхполномочия, обещал делать одно, а де­лал совершенно другое. Поэтапной народной приватизацией он намечал разрушить монополизм и создать конкурентную среду, и только затем отпускать цены. В переходный период, как это прак­тиковалось во всем мире, можно было пользоваться двумя уров­нями цен — государственными и коммерческими.

Но его команда отпустила цены в свободное плавание, пе­ремахнув через приватизационный этап. В потемках реформ лю­дей как бы заставили прыгнуть в лодку, а лодку туда еще не пода­ли. Народ оказался в ледяной воде бешенного роста цен и инфля­ции. К тому же, его успели раздеть догола — не компенсировали ни сбережения, ни зарплату. Нищета поползла по России.

Раздели, конечно, не всех. Своим — льготы во внешнеэконо­мической деятельности, денежные накачки. Авторитетным дирек­торам предприятий, способным поднять на протест коллективы, рты затыкали подачками. Не реформы, а наперсточная игра. Под видом стабилизации финансовой системы денежную массу уреза­ли почти до нуля, преднамеренно обрывали хозяйственные свя­зи, как у Магнитки — сотни вполне благополучных до этого гос­предприятий падали на бок одно за другим. Охотники за легкой добычей уже толпились с тяжелыми баулами в приемных Чубай­са с подельниками.

Все это напоминало утаптывание снега вокруг медвежьей берлоги. Хозяина тайги не взять без огромного риска, если с ходу атакуешь его в укрывище. Зверь свиреп и непредсказуем — мо­жет броситься на стрелка. А в сугробе особо не увернешься. Утаптывание снега — это подготовка мест для отскока за стволы тол­стых деревьев или небольшие скалы.

Депутаты как бы услышали под заморскими сапогами коман­ды Гайдара хруст снега вокруг России, уставшей после 91-го года. Они заподозрили масштабное жульничество в подготовке к вау­черной приватизации, которая покатится по Федерации с августа, узаконивая в ней правила Воруй-страны. Заподозрили и сердито забили копытами.

С таким настроением они и приехали на свой Шестой съезд — он начал работу в апреле.

На нем с часовым докладом выступал Ельцин. Дня за два до этого Гайдар сказал, что написать доклад Борису Николаевичу правительство поручает мне. Экономика и я — с какой стати? И с чем выходить к депутатам? Говорить, как стюард в самолете: «Гос­пода пассажиры, мы брали курс на Сочи, но непонятными ветра­ми нас отнесло к Магадану. Не извольте тревожиться, в Магадане тоже жить можно». Но Ельцин — не стюард. Он должен ответить с трибуны: для чего брал дополнительные полномочия и что кон­кретно успел сделать.

Я сказал, что у меня нет аргументов для защиты экономиче­ской политики правительства — пусть пишут те, у кого они име­ются. «Напишем сами» — сказал Гайдар. И написали.

Аргумент, озвученный Ельциным, что обвальное падение уровня жизни — результат последних шагов союзного правитель­ства Рыжкова, затем Павлова, повеселил и еще больше разозлил депутатов. (Как у иудушки Троцкого: «Нас душит проклятое насле­дие царизма».) Выступления были одно другого уничижительнее.

Редакционная комиссия подготовила проект постановления съезда: лишить президента дополнительных полномочий и осво­бодить от обязанностей руководителя кабинета министров, мо­дель реформ признать негодной. И еще написала пророческие слова: «Процесс развала бюджетных отраслей, особенно здраво­охранения, науки, культуры, образования угрожает стать необра­тимым». Он действительно стал необратимым и продолжается до сей поры.

В один из перерывов на съезде меня в Кремлевском дворце отловил полярник Артур Чилингаров и шепнул, что со мной хочет поговорить Хасбулатов. Артур долго вел меня по чугунным ре­шетчатым лестницам, по лабиринтам цокольного этажа. У одной из дверей — внушительная охрана. «Туда!» — указал Чилингаров.

Ковры, восточный низкий стол, уставленный фруктами и ми­неральной водой. За столом на коврах в одиночестве восседал озабоченный Руслан Имранович.

— Видите, что происходит на съезде, — сказал он. — Борис Николаевич не хочет многого понимать.

Я был нужен Хасбулатову, как «Мерседесу» свежее сено — это стало понятно сразу. Но через меня он хотел кое-что доне­сти до сознания Ельцина. В комнате, свободной от всяких «прослушек», вождь депутатов мог говорить откровенно. И Руслан Им­ранович говорил.

Он не может открыто противопоставлять себя съезду, не критикуя жестко правительство. Отмалчиваться — значит терять большинство. И он выступит по полной программе. Эти высоко­мерные мальчики команды Гайдара заслуживают, чтобы их вы­швырнули, как шелудивых котят. Они закрылись от всех — к ним не могут попасть на прием даже главы регионов и народные де­путаты. Но Хасбулатов готов с ними работать и дальше, если Ель­цин будет настаивать.

А вот съезд настроен агрессивно— никаких компромиссов! Президент должен пойти на какие-то кадровые уступки. А как уговорить съезд — не менять курс реформ и сохранить допол­нительные полномочия, пусть думает сам Борис Николаевич со своими экономистами.

Не только со мной, разумеется, говорил Хасбулатов. В при­ватных комнатах под залом заседаний съездов шуршали, как мыши, тихие голоса переговорщиков. Обсуждали ходы, поворо­ты, цену вопросов.

Все вроде бы утрясали через поправки в проект редакцион­ной комиссии, сгладили и согласовали. А когда депутаты уже про­голосовали за постановление съезда, в нем змеиным жалом для Ельцина с гайдаровской братией торчал пункт: «Президенту РФ представить до 20 мая 1992 года Верховному Совету РФ перечень мер, направленных … на обеспечение участия широких слоев на­селения в приватизации и многообразия ее форм с целью увели­чения числа собственников».

Это вам не бестелые формулировки типа: «ускорить» или «уг­лубить». Определялась конкретная дата, к которой Ельцин дол­жен был выкатить конкретный план смены модели капитализма. Не понравься план депутатам — и тогда внеочередной съезд, то­гда конец экономическим реформам по ельцински-авенски-гайдаровски (Чубайсу пока только дозволяли точить ножи для раз­делки Российской Туши). А снег-го уже утоптан, добытчики из Бнай Брита стояли с ружьями на изготовку.

Приняв постановление, съезд продолжал работу, а за его ку­лисами пошел Большой Торг. Вожди депутатов обсуждали с эко­номистами из правительства, как и на каких условиях избежать смены курса реформ.

Буквально через несколько часов Гайдар принес на заседа­ние кабинета, по-моему, написанное Авеном заявление о кол­лективной самоотставке правительства. Выклинивался главный мотив неожиданного решения: постановление съезда означает приостановку процесса приватизации (по бнайбритски?), а это вызовет голод и хаос.

Была и не менее примечательная фраза: постановление съез­да приведет «к свертыванию поддержки со стороны мирового сообщества». У оторванных от жизни «розовых мальчиков» сложи­лось убеждение, что акулы мирового капитализма уже набили под мышками России мозоли, постоянно вытягивая страну из ни­щеты. (Олег Попцов в своей книге «Хроника времен «царя Бори­са» писал, что я прилюдно называл тогда команду Гайдара шпа­ной. Это соответствовало действительности. А так я стал ее назы­вать после комедии с самоотставкой).

Гайдар пустил заявление по кругу— автографы членов его команды уже красовались. Министр юстиции Николай Федоров (нынешний президент Чувашии), с кем мы пробивали в Верховном Совете СССР закон о печати, ставить свою подпись отказался.

• Михаил Никифорович,— неуверенно посмотрел на меня Егор Тимурович — а вы подписывать будете?
• Буду, — ответил я. — Не важно, что написано в заявлении. Важно то, что нашему правительству действительно надо уйти.

Не сразу я догадался, что трюк с заявлением — театральная постановка. Неплохо продуманная, в том числе, и психологиче­ски. Еще два дня назад дешевый шантаж, попытка взять «на ис­пуг» только подзадорили бы депутатов. Но съезд уже занимался другими вопросам— заявление правительства о коллективной самоотставке застало его врасплох. Депутаты перекипели, всю злость свою выплеснули с трибуны.

Теперь им сказали, что с жесткостью в постановлении пере­брали, чем довели правительство до политического самоубийст­ва. А сформировать в спешке хороший состав нового правитель­ства — не получится. Надо искать компромисс. И съезд проголо­совал за подготовленную его вождями декларацию, позволившую правительству игнорировать ранее принятое постановление.

Правительство и курс реформ были сохранены. Ельцин по­тирал руки.

Я не забыл о том, что он просил ему помогать. И понимал — помогать можно по-разному. Лучше всего было выбрать такую по­зицию, когда ты должен привлекать независимых толковых спе­циалистов к выработке экономической политики. Возможно, их авторитетное мнение способно поколебать уверенность упрямо­го Ельцина в том, что он затевает. Тогда была недоступна и чет­верть нынешней информации — оставалось смотреть на поведе­ние президента некрасовскими глазами: «Мужик что бык: втемя­шится в башку какая блажь…»

Еще в декабре 91-го (в январе намечалась либерализация Цен) я упросил бригаду ученых — Валерия Чурилова, соперни­чавшего на первом съезде с Хасбулатовым при выборе Ельциным себе главного зама, профессора Владимира Бакштановско-го и Юрия Медведева, с которым подружился в АПН — провести деловую прогноз-игру. Игрой она только называлась, а в принци­пе — это моделирование последствий тех или иных решений го­сударственных органов. Прогнозированием бригада занималась не первый год, точность ее предсказаний была очень высокой.

Сначала мы должны были достичь единства в понимании це­лей реформ-г для чего они необходимы обществу. Не для того же, чтобы обогащать одних за счет ограбления остальных. Тогда это не реформы, а бандитский налет на страну. Тогда «реформато­ры» ставят себя вне закона. Единства достигли.

Благотворные реформы — это поиск и установка баланса в разбалансированном государстве. Это создание равновесия меж­ду интересами центра и интересами регионов, между интересами фирм, предприятий, акционерных компаний и интересами всей экономики, между интересами личности и интересами общества, государства. Перекосы в какую-то сторону, тем более, преднаме­ренные, из корыстных побуждений «балансеров» только способ­ствуют негативным процессам.

В студиях телекомплекса «Останкино» мы собрали больше сотни ученых, директоров, инженеров, экономистов, банкиров из разных регионов России. И поручили им смоделировать ситуации на конкретных примерах, если: отпустить цены до приватизации, провести обвальное или поэтапное разгосударствление собствен­ности; государство полностью уйдет из экономики или останется по убывающей регулятором перестроечных процессов и т.д.

Люди работали двое суток: анализировали, считали, прики­дывали последствия для своих регионов, для страны в целом. И выдавали рекомендации. Большая группа телеоператоров сни­мала все это действо на пленку.

После урезания длиннот и монтажа получился материал для просмотра на четыре часа. Предсказано было все, что потом об­рушилось на Россию. Но главное, участники Игры предлагали пути — как безболезненнее для народа сменить экономическую политику. Доброкачественные реформы — это приобретения для большинства, а не потери. Если наоборот, тогда мы имеем дело с контрреволюцией.

Кассеты я принес к Ельцину — у него выпрашивал деньги на Игру. И предложил организовать в ближайший из вечеров кол­лективный просмотр материала правительством.

— А что они у вас там наговорили? — поинтересовался пре­зидент.

Я начал рассказывать. Он слушал минут десять, потом сказал:

— Сплошная чернота. Передайте кассеты Бурбулису — пусть они определятся с Гайдаром.

Бурбулис был первым вице-премьером и материалом заин­тересовался. Но, переговорив с Егором Тимуровичем, остыл. И за­сунул пленки куда-то подальше. Больше я их не видел. Просмотра не было — сколько ни напоминал.

Равнодушное отношение к судьбе России — теперь привыч­ное состояние нашего общества. Ельцину с Путиным удалось-таки вынуть из нации стержень меньше чем за одно поколение. Не без огрома-а-адной помощи подручного московско-питерского бо­монда.

А тогда люди поверили в добрые намерения новой власти, еще не догадывались о ее истинных целях и активно несли в ка­бинеты чиновников свои предложения по обустройству России. Поскольку у «розовых мальчиков» ходоки получали от ворот по­ворот, они шли к тем, кто имел прямой выход на Ельцина.

Мне пришлось даже зачислить в штаб министерства анали­тика — лауреата Ленинской премии. С ним мы отбирали, на наш взгляд, ценные предложения, обобщали их и выводы излагали в записках президенту. С записками я направлялся к Ельцину. Он читал, затем авторучкой выводил угловатым почерком поруче­ние: «Е.Т. Гайдару. Прошу рассмотреть». Все записки исчезали бес­следно, как самолеты в Бермудском треугольнике — не попада­ли в струю.

Последней моей настырной попыткой помочь реформатору-президенту была поездка в Японию. Ее предложил мне сам Ель­цин — что-то таинственное для него крылось в той силе, которая подняла за короткое время бедную островную страну до уров­ня великих экономических держав. Все-таки оставалось в Борисе Николаевиче русская зависть к успехам соседей.

Япония после 45-го года начинала с нуля. Американцы со­жгли напалмом ее города, включая Токио (все они были деревян­ными), и отказались предоставить помощь по плану Маршалла. А у страны — ни полезных ископаемых, кроме небольших запа­сов каменного угля, ни земли для сельхозобработки: 85 процен­тов территории занимают горы. В этих горах, вырыв себе миллио­ны нор-пещер, и ютилась вся нация после поражения в войне.

Оставалось только собирать на склонах траву для еды, да и та после атомных ударов по Хиросиме и Нагасаки была заражена радиацией во многих местах. Выпуск промышленной продукции составлял всего 28 процентов от довоенного уровня.

Не сравнить стартовые позиции ельцинской России с Япо­нией — у Федерации была фора лет в пятьдесят. Объединяли нас только гипертрофированная военная индустрия (разрушенная у самураев американскими бомбардировками) и оккупационная администрация. Там — официально назначенная и признанная западным миром команда генерала Макартура, действовавшая на правах победителя, здесь — замаскированная структура Бнай Брита под псевдонимом Международный валютный фонд, дикто­вавшая политику реформ через представителей — аборигенов.

Японцы часто используют понятие «ошибки рынка». Свобод­ному рынку вообще сопутствуют серьезные кризисы. А в тран­зитной, переходной экономике, где регуляционные рычаги ста­рой системы демонтируются, а прочная новая институциональ­ная база не создана, — образуется опасный провал, безвластье механизмов развития. И сразу снимать конвой государства с ре­жима перестройки экономических процессов — самоубийствен­ный шаг.

Предприниматели, как электрический ток, выбирают крат­чайший путь к прибыли — либеральные правила абсолютно сво­бодного рынка это им позволяют. И деньги начинают роиться во­круг спекулятивных, посреднических и других сверхдоходных для рвачей, но пустоцветных для общества «купи-продай» опера­ций. А капиталоемкие отрасли будут похерены окончательно. (Так и произошло в России).

Как ни давила на японцев оккупационная администрация Макартура — они не отказались от государственного регулиро­вания..Его смягчали постепенно, доведя до минимума только че­рез 35 лет, в 80-е годы.

Была разработана система приоритетных производств. На первое место поставили новую отрасль для страны — выпуск ав­томобилей. И она, по замыслам реформаторов, должна была потя­нуть за собой расцвет металлургии, машиностроения и электрон­ной промышленности, нефтехимпереработки. Уже в 80-е годы пять гигантов автомобилестроения — «Тойота», «Ниссан», «Хон­да», «Мазда» и «Мицубиси» произвели машин в два раза больше, чем Германия и начали теснить США. А про электронику и гово­рить нечего.

Удивительно, но со временем Япония стала экспортировать и сельхозпродукцию — это при ее-то ничтожных размерах пашни! А дело в том, что землю там не расхватывали жены разных мэров без кепок и в кепках, не засовывали себе под задницу, чтобы вы­годно перепродать. Государство распределило ее крестьянам, ко­торых обеспечило семенами, техникой, удобрениями. Не больше одного гектара на душу — и никаких латифундистов! А значит — _и никакого сговора монополистов.

Принцип реформ был острый, как бритва: «Если компания не служит обществу, то она заслуживает ликвидации». Американ­цы хихикали над причудами самураев и полезли было к ним с ин­вестициями. За годы Второй мировой войны кошельки янки рас­пухли — в самый раз размещать капиталы в Стране восходящего солнца с ее дешевой в то время рабочей силой. Для вывоза при­былей в США.

Но японцы на законодательном уровне запретили иностран­ные денежные инвестиции в свою страну. Самые передовые тех­нологические линии — пожалуйста, завозить можно. А кто отва­жится выращивать себе конкурентов собственными руками?

Оккупационная администрация расписалась в бессилии. Го­ворят, что Макартур, накрученный капиталистами — соотечест­венниками, бросил премьер-министру: «Не для этого мы вас по­беждали». Ему ответили: «Побеждали не вы одни, а с союзниками. Вам же не следует забывать о Перл-Харборе и Окинаве».

Где в таком случае находили японцы деньги для подъема разрушенной экономики? У себя дома! В этом, пожалуй, главная составляющая «японского чуда». Точнее, в особенностях денеж­но-кредитной политики.

Под национальные инвестиционные проекты были созда­ны специальные фонды — для автомобилестроения, электрон­ной, нефтехимической и некоторых других капиталоемких отрас­лей. Аккумулировал эти фонды и распоряжался ими Банк Японии. Граждане отдавали туда свои сбережения под большие проценты. Причем, с сумм в каждом фонде, не превышавших по эквиваленту ста тысяч долларов, налоги не брали.

Японец — обладатель полумиллиона долларов мог разло­жить их по пяти разным корзинам, не потеряв ни йены. Самые вы­сокие проценты начислялись за вклады в фонд автомобилестрое­ния. Гарантии гражданам давал сам император. За недолгое вре­мя были очищены все кубышки..

Не кредитная функция стала основной в деятельности Банка Японии, а инвестиционная. Он сам после анализа выбирал пер­спективные объекты и вкладывал в них деньги, превращаясь на какое-то время» в Главного собственника. Это позволяло ему рас­считываться с клиентами — по их желанию — акциями промышленных гигантов. Постепенно почти все японское население ста­ло акционерами. А поскольку прибыль постоянно росла и остава­лась в стране, то и на дивиденды людям грех было жаловаться.

Причем государство установило такой порядок, когда льви­ная доля доходов не могла оседать в карманах начальственной верхушки. На каждом предприятии был (и остается) защищенный законами свой профсоюз, и прибыли распределялись коллектив­ными решением. Все были заинтересованы лучше работать, боль­ше получать и вкладывать средства в развитие и модернизацию своего производства.

Напомню, что из глубины разрухи Япония поднялась к нача­лу XXI века до позиций второй после США экономической держа­вы мира.

Ее политики с изумлением смотрели и смотрят на лидеров со­седней России — будь то Ельцин, Путин или Медведев, которые, как побирушки, бродят по планете с протянутой рукой: «Подайте, ради Христа, инвестиции нашей стране». И это в то время, когда уже не сотни миллиардов, а триллионы долларов, добытых горбом своих граждан, осели и продолжают оседать в офшорах, на зару­бежных счетах чиновников, в экономиках чужих государств.

Японская модель развития показалась мне привлекатель­ной — с учетом нашей специфики вполне пригодной для Рос­сии. Я встретился с премьер-министром страны Миядзавой, с ру­ководителями фракций в парламенте, побывал в императорском дворце. И везде с разрешения Ельцина ставил вопрос: а нельзя ли уговорить оставшихся в живых творцов «японского чуда» по­ехать в Россию месяца натри и поучить уму-разуму наших рефор­маторов?

Дозволяя мне заманивать к нам интеллектуалов из соседнего государства, Борис Николаевич рассчитывал, видимо, усилить на­пор гайдаровской команды на слом старой экономической систе­мы. Он не ожидал, что существует разница между рецептами Бнай Брита и японской практикой. Для него, как и для многих функцио­неров, получивших начальное марксистско-ленинское образова­ние, капитализм был на одно лицо. Только в странах, где народ ерепенистый, буржуи вынуждены платить наемной черни боль­ше, а где нация податливая — меньше.

Творцов «японского чуда» нашли — вполне еще крепких са­мураев (регулярно один раз в четыре года они летали обновлять свою кровь на Филлипины или в Таиланд). Четверо дали согласие поехать и прихватить с собой трех хороших учеников. Условия?

Токио это будет считать шефской помощью дружественной Рос­сии. Но самураи не имею права работать даром: мы должны пла­тить им символическую цену — по одному доллару в месяц, обес­печить жильем и питанием. Правительственная дача в Архангель­ском их устраивала вполне.

Ельцин внимательно слушал мой рассказ о поездке. Уточнял, переспрашивал. А когда я сказал, что в Японии распространена система пожизненного найма, ограничивающая произвол работо­дателей, и что там бесплатные детсады и лагеря отдыха для под­ростков, он даже выдохнул:

— Это же коммунизм!

Может быть, и коммунизм. Не казарменный, не такой, о ка­ком нам зудели десятилетиями. А коммунизм от слов «община, са­моуправление», добровольно построенный снизу.

— Я подумаю, — сказал как-то неуверенно Борис Николаевич. — Переговорю с Егором Тимуровичем. А организовать при­езд к нам японских экономистов поручу, когда надо, МИДу.

Это «надо» так и не наступило. Прошла неделя, вторая, тре­тья — мне позвонил посол Страны восходящего солнца: как ему информировать уже собравших чемоданы соотечественников?

Я встретился с президентом, и он сказал:

— Дайте отбой. Гайдар и его люди категорически против приезда японцев. Они даже пригрозили отставкой. А сейчас это совсем некстати.

Не знаю, грозили они действительно, или это Борис Николае­вич выдумал сам, чтобы от него отвязались. Но к восточному во­просу мы больше не возвращались.

В той поездке у меня было одно деликатное поручение Ель­цина. Он собирался с визитом в Японию, а летать без подарков для принимающих стран не любил. Работники нашего МИДа вме­сте с Геннадием Бурбулисом готовили предложения, как добить­ся заключения с соседями мирного договора. Камнем преткнове­ния были по-прежнему острова Курильской гряды, отвоеванные у Японии в 45-м году. До войны рыбаки соседнего государства вели там промысел лососевых.

Все «спорные» острова разместились бы на третьей части Московской области — с их вулканами вроде «Тяти» да камени­стой почвой. И нужны они не столько Японии (для ловли рыбы Достаточно международных лицензий), сколько Соединенным Штатам Америки. Потому что с островов можно держать под кон­тролем проход подводных лодок в Ледовитый океан и блокиро­вать морские пути с Дальнего Востока к тихоокеанскому побере­жью Америки.

В 45-м году, подписывая мирный договор в Сан-Франциско, самураи закрепили своей подписью положение, взятое из Ялтин­ского и Потсдамского соглашений: «Япония отказывается от всех прав, правооснований и претензий на Курильские острова и на ту часть острова Сахалин и прилегающих к ней островов, суверени­тет над которыми Япония приобрела по Портсмутскому догово­ру от 5 сентября 1905 года». (После поражения царской империи в русско-японской войне). Закрепили и успокоились. До смерти Сталина сидели тихо и американцы.

А потом они стали подзуживать японцев, направляя им офи­циальные бумаги Госдепа: «добивайтесь от СССР возвращения своих северных территорий. Выдвигайте это непременным усло­вием для заключения двустороннего мирного договора с Совет­ским Союзом». (В документе, подписанном в Сан-Франциско, авто­графа представителя нашей страны не было). В 56-м году госсек­ретарь США Даллес поставил перед самураями ультиматум: если они согласятся с потерей островов Итуруп и Кунашир — важных в военно-стратегическом отношении, — то янки навечно сохра­нят за собой Окинаву и весь архипелаг Рюкю. Небольшие остро­ва Шикотан и Хабомаи, не представлявшие опасности для воен­но-морского флота США, интересовали американцев значитель­но меньше.

Но как раз только эти, «неинтересные» для Америки острова, и соглашался отдать соседям в том же 56-м году Никита Хрущев в обмен на заключение мирного договора, плюс возвращение ост­рова Окинава Японии и вывод всех иностранных войск с террито­рии государства. США, естественно, были категорически против такой сделки.

Новый дипломатический штурм Курильской гряды они пред­приняли при Горбачеве. На Михаила Сергеевича давил сам прези­дент США Рональд Рейган и его верный помощник в СССР — ми­нистр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, который сторговал­ся продать все острова за 26—28 миллиардов долларов. Но под Горбачевым уже покачивалась земля: можно безнаказанно сда­вать интересы страны в тайном режиме (пока там кто-то проню­хает!), а тут пришлось бы сразу объясняться с недовольным наро­дом. И он не сунул голову в петлю.

Теперь американцы подкатили к «другу Борису» — Ельцину, а он поручил помощникам «найти варианты». И мидовцы с Бурбу­лисом предлагали на первых порах вернуться к обсуждению хру­щевской трактовки, не затрагивая интересов США: передача сосе­дям части «северных территорий» возможна, но при определен­ных условиях.

Какие это условия — никто пока не придумал. Да и стоило ли ворошить давно сопревшую проблему — у России внутренних за­бот было по горло. Жили без двустороннего мирного договора с Японией почти полвека, можно жить и дальше — хоть сотню лет.

Но Ельцин попросил меня коснуться в Токио этой темы при встречах с журналистами — ему хотелось спровоцировать обще­ственную реакцию и посмотреть на нее.

У меня позиция русского мужика: не отдадим ни пяди род­ной земли! И напрасно считали, будто Россия ослабла настоль­ко, что пришла пора теребить ее с запада и востока. Об этом я сказал на пресс-конференции в Токио и напомнил формулировку из Сан-францисского мирного договора. А далее выплеснул в зал предложение: «…но если японским крестьянам не хватает для об­работки земли, то не исключена возможность предоставления им площадей на малозаселенных островах Шикотан и Хабомаи. Пре­доставления в аренду, используя опыт Окинавы». Условия и сро­ки аренды земли — предмет переговоров. Но это — компетенция высшей власти России.

На Окинаву я слетал заранее. Хотя американцы трубили, что в 72-м году вернули остров Японии, хозяйничали там они. В сорок седьмую префектуру под названием «Окинава» входил 161 ост­ров архипелага Рюкю, и местные чиновники везде имели влия­ние, кроме главного острова и тех территорий, где располагались американские части. На главном острове делами управляли люди в погонах. Даже визу на остров — непотопляемый авианосец мне оформляли через Госдеп США — а это говорит само за себя. Оки­нава была напичкана военными базами янки — японские кресть­яне обрабатывали посевные участки и кормили солдат.

На островах Хабомаи и Шикотан тоже располагались наши военные гарнизоны и рыболовецкие промысловые базы. Япон­ские арендаторы могли обеспечивать их всем необходимым — не надо завозить продукты с материка.

Мне казалось, что я выполнил поручение Ельцина и в то же время не открыл никаких Америк. И действительно, японская пресса сдержанно отреагировала на мои предложения, а часть изданий — с досадой. А в российских СМИ послышалось гром­кое ворчание: зачем пускать самураев на нашу территорию? Хотя лично меня пощипали в некоторых газетах, я посчитал это добрым знаком: общество еще не разбил паралич равнодушия. И это был предупредительный выстрел Ельцину— не высовываться с проблемой «северных территорий». Большинство японцев уже свыклось с потерей, сколько бы их ни науськивали американцы, а наши — затопчут. Даже Горбачев поостерегся.

Мы поговорили с Борисом Николаевичем на эту тему. Взве­сив все обстоятельства, он тогда отложил визит в Токио. Не цар­ское это дело — ездить в гости с пустыми руками. Позднее под всплески омуля на Байкале он в компании с другом «Рю» (пре­мьер-министром Японии Рютаро Хасимото) вспомнил об остро­вах и все норовил подарить их восточному гостю.

Непомерную щедрость Ельцина в раздаче интересов России я объяснял дли себя его ревностью. Он очень ревновал мировую элиту к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Куда ни прилетит — вез­де «Горби» да «Горби». А ему так хотелось, чтобы планета исступ­ленно кричала, как Юрий Лужков с трибуны митинга на Василь­евском спуске: «Ельцин! Ельцин!» Его же поначалу воспринимали чуть ли не антиподом генсека ЦК КПСС, содравшего шкуру с Со­ветского Медведя — СССР. Поэтому Борис Николаевич старался изо всех сил прыгнуть в обещаниях выше Михаила Сергеевича, пойти в уступках — дальше его.

Неожиданно Ельцин издал указ о назначении меня замести­телем председателя Правительства России с сохранением поста министра печати и информации. Неожиданно, потому что я узнал о решении президента из сводок новостей.

Мнительный Бурбулис схватил меня за руку в коридоре:

—       Как тебе удалось уломать Бориса Николаевича?

Я сказал, что никак — даже предварительного разговора с ним не было.

— Так не бывает, — процедил недоверчиво Бурбулис, види­
мо, подозревая какую-то игру за спиной.

А именно так чаще всего и случалось в последующие годы: люди узнавали о своем назначении или освобождении от рабо­ты из прессы.

У меня уже была трудоемкая общественная нагрузка, возло­женная указом президента: председатель комиссии по рассекре­чиванию архивных документов. Теперь Ельцин обязал меня ку­рировать министерство культуры и налаживать взаимодействие власти с религиозными концессиями.

— Но в первую очередь, — сказал он мне при встрече, — я
поручаю вам взять под свою опеку ремонт Большого театра и ре­
конструкцию Третьяковской галереи.

После этого стал проясняться замысел президента: загрузить меня основательно текучкой, чтобы не жужжал, как назойливая муха, над головами реформаторов — экономистов. Возможно, я переоценивал внимание Бориса Николаевича к моей персоне, но так мне тогда казалось.

С главным строителем Москвы Владимиром Ресиным мы, как прорабы, по утрам проводили планерки. Надо отметить, профес­сионал он высокого класса — работали его подразделения чет­ко и качественно. Первые три-четыре недели Ельцин регулярно спрашивал меня, как продвигается дело, а затем потерял к нему интерес.

На заседаниях правительства между тем обострялся разго­вор о деньгах. Российскую экономику съедал рак взаимных не­платежей, без зарплаты сидели миллионы ученых, врачей, учите­лей, работников культуры. Кредитные линии под большие про­центы открыли нам Международный валютный фонд (МВФ) и не­которые западные государства.

У Бориса Николаевича был свой принцип распределения полученных средств: выделять тем, кто может устроить в стране крупную заварушку. Так, распоряжением № 85-р он разрешил чи­новникам Военно-воздушных сил заниматься коммерцией и вы­делил им под непонятные цели девять миллиардов долларов (!). На коммерческую основу начали переходить другие войска на­шей армии. Чистоган в Воруй-стране стал натягивать на себя во­енный мундир. Генералы сказали: «Теперь нам вместе с Ельциным будет что защищать от народа!»

Но в основном деньги МВФ, выделенные Федерации, даже не пересекали границу— ими оплачивали проценты за прежние кредиты Советскому Союзу. На оплату процентов уходила и боль­шая часть зарабатываемой валюты. Брать по нарастающей но­вые кредиты, чтобы расплачиваться со старыми — это сползание страны в долговую яму. И Россия под толчки МВФ — финансового органа Бнай Брита заскользила вниз по крутому склону.

8

Что за долги припирали нас к стенке тогда и припирают сей­час? И были ли они на самом деле? О, это скрыто от землян так же надежно, как обратная сторона Луны.

Работа с долгами Советского Союза была любимым заняти­ем гайдаровской команды. К ним она припадала толпой, словно паломники к святому источнику. На вспашке зеленодолларовой нивы потели и сам Гайдар, и его братья по «чикагскому разуму» — Петр Авен, Анатолий Чубайс, Александр Шохин, Михаил Касья­нов, Андрей Вавилов и проч. и проч.

На наши вопросы в дни заседаний правительства мы всегда получали туманные ответы. Все делалось тоже в глубокой тайне. Позже Гайдар обнародовал сумму внешней задолженности СССР в 110 миллиардов долларов. Касьянов— 95 миллиардов, ЦРУ США насчитало — 70,2 миллиарда, представители Счетной палаты РФ на основании документов подтвердили — 37 милли­ардов долларов. Близкую к этой цифре называл последний пре­мьер СССР Павлов — 35 миллиардов долларов. (ЦРУ США поясни­ло, что в его сумму вошли и коммерческие кредиты).

В то же время Советскому Союзу 49 государств должны были свыше 120 миллиардов долларов. Такому положительному саль­до можно только завидовать.

Как видим, между подтвержденными цифрами и выдуман­ными экономистами-финансистами разница ощутимая. Но день­ги из страны отправляли не по ведомостям Счетной палаты, а по документам, составленным теми самыми экономистами-финанси­стами. Куда, на какие счета — догадаться не трудно. А зарубеж­ные дебиторы нам что-то платили? Не припомню, чтобы в бюджет страны поступали сколько-нибудь значительные суммы.

Работа с долгами была превращена в сверхдоходную под­польную индустрию. Только слышались иногда крысиные взвиз­ги — это отпихивали друг дружку от корыта с зеленым кормом чиновники. На работе с внешними долгами, как лебеда на навоз­ной куче, быстро выросли известные олигархи.

Как же удалось так по-дьявольски запутать простой вопрос? Казалось бы, взяла страна в долг, и вот она запись в минфинов­ских кондуитах — не вырубить топором. Дала — тоже несмывае­мая отметина в документах. Все как на ладони.

Но я рассказывал в предыдущей главе о кадровом центре Бнай Брита — Международном Венском институте прикладного системного анализа (ИИАСА), где с финансами учат выделывать такие заячьи петли, чтобы сам черт не мог их распутать. А учени­ки из России у центра оказались прилежными.

Это была компетенция и обязанность финансово-экономи­ческого блока правительства — при объявлении правопреемст­ва России подвести под активы и пассивы, доставшиеся в наслед­ство, базу международного права. С участием МИДа, конечно. Ра­бота трудоемкая, кропотливая — вообще не просто из обломка державы вытачивать государство с совершенными формами. Но никто даже пальцем не пошевелил. Все заявления нашей власти о том, что долги Советскому Союзу — свыше 120 миллиардов дол­ларов — дебиторы должны отдавать России, воспринимались в мире как пустая риторика.

СССР ликвидирован — возвращать кредиты некуда и некому. России? Но с какой стати? Требовать можно все что угодно, но где правовые основания? Россия должна была перезаключить меж­дународные договора и перевести финансовые активы Советско­го Союза на себя, что не сделала и делать не собиралась. С юри­дической точки зрения мы оказались в полном дерьме.

Странная опрометчивость, не правда ли? Люди пришли в пра­вительство не из деревни Секисовки, что прозябала в окрестно­стях Оймякона, и временем располагали, Гайдар был вместе с Ель­циным на подписании Беловежских соглашений и при желании мог еще там подготовить нужные документы. Тем более рядом с ним находились опытный юрист вице-премьер Сергей Шахрай и министр иностранных дел Андрей Козырев. Мог, но не захотел.

Зато потом его команда с завидной активность втаскива­ла Россию в Парижский клуб, который взялся решать судьбу тех самых долгов Советскому Союзу— в 120 с лишним миллиардов долларов. Втащила и выдала это за свою большую победу.

Ну еще бы! В Парижском клубе сделки ведут за закрытыми дверями, что называется, при погашенном свете — как и полага­ется масонским ложам. Сколько десятков миллиардов ушло на­право, а сколько— налево, в том числе переговорщикам от Рос­сии, посторонним знать не положено .Парижский клуб сразу же уполовинил обязательства других государств перед Советским Союзом (считай, перед Россией) — со 120 до 60 миллиардов дол­ларов. А потом стал потрошить оставшуюся сумму.

Мы тоже могли плюнуть на своих кредиторов? Могли. Но то­гда арестовали бы нашу собственность за рубежом и перед нами замуровали бы все ходы к внешним займам. А Россия, как финан­совый диабетик, уже была не способна жить без импортного ин­сулина.

В конце брежневского периода за Советским Союзом чис­лился внешний долг— в десять миллиардов долларов. Это за­фиксировано в документах. А сколько заняла при Горбачеве сама центральная власть и сколько под гарантии Кремля набрали для самостийных союзных республик— вопрос тоже для простой арифметики.

Достаточно было посчитать и юридически оформить догово­ра с каждой бывшей союзной республикой. Но и это не было сде­лано. И, как предполагаю, не без умысла. (Меморандум «О взаимо­понимании относительно долга иностранным кредиторам СССР», подписанный двенадцатью республиками еще до прихода к вла­сти гайдаровской братии— в октябре 91-го, сплошь состоял из общих слов).

Через официальные договора пришлось бы высветить реаль­ные суммы долгов. А прозрачная бухгалтерия — серьезная поме­ха для умыкания: парламент будет следить за каждой обозначен­ной в документах копейкой. Стало быть, надо основательно за­мутить бухгалтерию, как воду — в ней проще ловить миллиарды. Даже книга долгов СССР и России находилась (если не находится до сих пор?!) в одной из германских фирм. (Вся правда о размерах и судьбе внешних долгов — и тех времен, и последующих лет — по-прежнему за семью замками. И «нынешний Авен» Алексей Куд­рин называет сначала одну цифру, потом совершенно другую — и обе заоблачные. «Преемственность власти, понима-ашь!»),

Из такой бухгалтерской мути выплывали парадоксальные си­туации. В последние дни своей жизни Советский Союз купил в кредит за рубежом 37 миллионов тонн зерна. Кредит сразу пове­сили на шею РФ как правопреемницы СССР. А куда пошли постав­ки зерна — в голодные регионы России? Какая-то часть — да. Но миллионами тонн наполняли свои закрома бывшие союзные рес­публики, в том числе пионеры независимости — Эстония, Латвия и Литва, где уже сочиняли иски к нашей стране за сталинскую «ок­купацию» их государств. За счет России продолжало поступать на­шим соседям импортное оборудование для промышленных пред­приятий.

А мы-то на заседаниях правительства все время искали день­ги для затыкания дыр. Искали даже на стороне. Министры-про­сители средств у команды Гайдара видели резервный источник в возвращении партийных денег, выведенных за рубеж

Тогда была мода надеяться на финансы, припрятанные функ­ционерами КПСС, как будто они решили бы все проблемы. Гене­ральной прокуратуре РФ дали задание заняться поиском — она готовила и рассылала международные поручения (правда, ре­зультаты ее работы до сих пор не известны).

И тут руководитель аппарата правительства Головков радо­стно сообщил, что Авен с Гайдаром нашли американское агент­ство «Кролл Ассошиэйтс» — с ним уже подписан конфиденциаль­ный контракт. А Генпрокуратура? «У нее свое поле деятельности, у «Кролла» — свое». Агентство, якобы, очень авторитетное, с боль­шими связями — уж оно-то вытянет украденное из всех тайников. (В разное время «Кролл» раскрыл номера зарубежных счетов фи­липпинского диктатора Маркоса и Саддама Хусейна). Сколько ему заплатили из бюджета — этот вопрос меня не интересовал (хотя называли сумму в полтора миллиона долларов). Обычно сыщики брали проценты от найденных капиталов. Оплата по выработке долларовых кубометров — справедливое дело. Так что в любом случае в добрый путь!

Где и сколько денег нарыл «Кролл», большинство членов правительства так и не узнало. В бюджет России не вернулось ни мента, а отчет агентства бесследно исчез. Навсегда. Авен успокаи­вал, что в отчете ничего интересного не было — так, данные из газетных публикаций. Неужели молодые революционеры Гайдар и Авен с чистыми душами, как дыхание перемен, напоролись на халтурщиков?

Сыщикам в контракте прямо было поручено узнать: «о де­нежных Фондах и других активах, находящихся за рубежом и при­надлежащих российским и бывшим советским предприятиям и физическим лицам». Задание, правда, немного странноватое — искать не деньги КПСС, а составлять базу данных на состоятель­ных россиян и экспортную выручку предприятий. Для чего?

Чуть позже я поинтересовался у ребят из Службы внешней разведки, что из себя представляет «Кролл»? Ребята поковыря­лись в памяти и бумагах — информации набралось достаточно.

«Кролл» не единственная сыскная фирма, рыскающая по планете. Все они созданы по инициативе деятелей Бнай Брита, а укомплектованы отставными агентами ЦРУ и британских спец­служб. По-прежнему работают на эти спецслужбы и заимствуют у них, когда надо, секретные данные. Отсюда та легкость, с которой они раскрыли зарубежные счета Маркоса и Хусейна — оппонен­тов США, находившихся под лупой ЦРУ.

Особый интерес сыскных фирм — к странам, богатым энер­горесурсами, и потребителям американского оружия. Там, в том числе и в России, они действуют без стеснения, зная, что супер­держава их прикроет всегда. (В Бразилии были пойманы за руку и арестованы сразу пять агентов «Кролла» за незаконное прослу­шивание членов правительства этого государства. После окри­ка Госдепа Соединенных Штатов бразильцы дело замяли. В Афи­нах из помещений посольства США «фирмачи» записывали разго­воры с сотовых телефонов премьер-министра Греции, министров обороны, госбезопасности, высокопоставленных военных, ведав­ших закупками вооружений. На невыгодных условиях греки еже­годно платят Америке за пушки и танки три с половиной милли­арда долларов. И янки должны знать, кто проявляет недовольст­во или предлагает сменить поставщиков. Этой афинской истории тоже хода не дали).

Перед «Кроллом» и другими сыскными агентствами постав­лена цель собирать материалы для шантажа или подкупа политиков, бизнесменов и обеспечивать нужной информацией золотой фонд Бнай Брита — олигархов с провашингтонскими убеждения­ми. Но этот колющий инструмент Суперордена иногда попадает в кривые руки. Профессионализма сыщикам не хватает — топорно работают. Видать, с кадрами разведчиков в США и Великобрита­нии тоже не сладко.

Уже в послеельцинские годы с просьбой найти управу на «Кролл» в полицию обратился председатель международного ар­битражного суда в Цюрихе Бернард Майер-Хаузен. Агенты де­монстративно преследовали его по пятам и запугивали, добива­ясь решения в пользу клиента «Кролла»— консорциума «Альфа-групп» по скандальному хозяйственному делу (продажа акций ОАО «Мегафон»).

Одновременно с Майер-Хаузеном попросил защиты у поли­ции глава инвестфонда IPOC, датский юрист Джефри Гальмонд — участник судебного разбирательства вокруг «Мегафона»: с кри­ком «Караул!» он примчался в Москву и на пресс-конференции рассказал, что «Кролл» третирует всех, подкупает свидетелей и за их лжепоказания «против членов российского правительства» — в пользу «Альфа-групп» предлагает гонорар по миллиону фунтов стерлингов. Один из таких «свидетелей» попросил у Гальмонда два миллиона фунтов стерлингов — тогда он откажется от сдел­ки с «Альфа-групп».

А в Таллине были задержаны два сотрудника сыскного агент­ства «Дилидженс» — младшего брата «Кролла». В списке руково­дителей этой фирмы — министр по чрезвычайным ситуациям при президенте США Джордже Буше Джо Олбау, а члены совещатель­ного совета — директор ФБР Уильям Вебстер, глава администра­ции президента Клинтона Томас Мак Ларти и министр внутренних дел Великобритании Майкл Говард. Все — бывшие. Агенты обло­жили аппаратурой прослушивания и слежения прибывшего в Эс­тонию председателя правительства России Михаила Фрадкова. В прибалтийской республике премьер вел переговоры об услови­ях транзита нефти через ее территорию.

Деталями переговоров, а также позицией и, возможно, лич­ными интересами Фрадкова интересовалась офшорная компания TNK — Trade Ltd, аффилированная с «Альфа-групп». Поскольку за­нималась она перекачкой нефти. Пойманные агенты «Дилиджен-са» выдали эстонским полицейским заказчика операции — эту компанию и того, кто послал их в Прибалтику — «Кролл».

Информированный читатель знает, что богатый «Альфа-банк», где президентствует олигарх Петр Авен, входит в консорциум «Альфа-групп», где наверху пирамиды другой олигарх — Фридман. И что Авен (еще он — член наблюдательного совета ди­ректоров «Альфа-групп») с Фридманом давние кореша.

Еще в начале 90-х фирма Фридмана «Альфа-Эко» занималась крупными поставками из Индии сахара, ковров и чая. Поставки шли, в том числе, за счет долга Советскому Союзу. А подобные контракты были в компетенции эвенского министерства внешне­экономических связей.

И с «Кроллом» Авен, как родные братья. Так сказать, одному богу молятся. Когда в начале 92-го несведущие члены российско­го правительства ожидали от «Кролла» обнадеживающих резуль­татов, Гайдар с Авеном, наверное, тихо посмеивались. Не для того ли они выбрали для контракта «свое» агентство, чтобы получить на кого-то компрометирующие материалы и через шантаж исполь­зовать их для нечистой игры? Такое подозрение возникало у мно­гих. (Кстати, после наших публичных обвинений «Кролла» в недее­способности, руководство этого агентства распространило по ка­налам ИТАР-ТАСС следующее заявление: «Мы можем заявить, что «Кролл ассошиэйтс» на самом деле проводило расследование по поручению российского правительства и что мы смогли добыть и передать значительный материал российским властям».).

Все и всех завязывала в труднораспутываемые узлы полити­ка Бнай Брита. Члены братства Мамоны должны зависеть друг от друга по-крупному, как в шайке мокрушников, чтобы разоблаче­ние кого-то одного считалось угрозой остальным. Россия рань­ше не видывала таких масштабов коррупции (то-то еще ждало ее впереди!) — ворье со всего мира слеталось в Кремль и на Старую площадь, словно на виноградный сироп.

Нам было видно, как ультралибералы нервничали и не се­годня-завтра ожидали от съезда пинка под зад. Поэтому спеш­но строили для себя запасные аэродромы. (Впрочем, боялись на­прасно: многие пересидели во власти и сам съезд, и всех недо­вольных депутатов).

Анатолий Чубайс, получивший карт-бланш от Ельцина, бес­церемонно швырял в костер криминальной приватизации луч­шие предприятия, не уведомляя об этом даже министров, в чьем подчинении они находились. (Однажды я сказал ему: «Толя, пар­тизань, раз тебя президент заставляет, но если тронешь хоть одну структуру моего министерства, я тебе голову оторву!». Удивитель­но, но до моей отставки он не прикоснулся к собственности наше­го ведомства . А этот разговор вспоминал при членах правитель­ства не раз. Гайдар ему сказал обо мне: «Он непредсказуем». Хотя справки, что я не отвечаю за свои поступки, у меня, говоря меж­ду нами, не было).

Насмерть схватывался с Гайдаром и Чубайсом на заседаниях правительства министр промышленности России Александр Титкин. Он был опытным инженером-конструктором: работал дирек­тором производства «Атоммаша», генеральным директором Балаховского машиностроительного завода, потом — Тульского объе­динения «Тяжпродмаш». Поддался обаянию Ельцина и отказался от депутатского мандата, чтобы заняться реформами непосредст­венно. Как он страдал от осознания своей беспомощности! Мосты к возращению на другой берег сжег, на этом — пьяная вседозво­ленность необольшевичков. Они с ним нисколько не цацкались: за его спиной пускали в продажу лучшие заводы, обеспечивав­шие безопасность страны. Многие предприятия через подстав­ные фирмы были куплены иностранцами — и тут же по разным причинам закрыты.

— Вы действуете, как барсеточники, — шумел Титкин на Гай­дара с Чубайсом

Он апеллировал к президенту. Те тоже жаловались: не пони­мает сути реформ. Перед Ельциным уже в который раз вставал выбор. И он снова сделал его: взял да и упразднил министерство промышленности.

Но я о запасных аэродромах. Которые засветились позже те­плыми огнями коммерческих банков, финансовых корпораций, институтов транзитной экономики и т.д. Если гайдаровская бра­тия по-черному грабила собственность министерств во главе с чужаками, то до активов своих ведомств посторонних не подпус­кали — берегла для раздела между собой. Особенно это касалось курицы, приносившей золотые яички — Министерства внешне­экономических связей (МВЭС).

При той политической ситуации Авен вполне мог занять пост вице-премьера, отвечающего за стратегию реформ по-бнайбрит-ски. И Ельцин утвердил бы его без звука. Но должность «воздуш­ного» вице-премьера (без права направлять финансово-имущест­венные потоки), хоть и почетна, а дивидендов — никаких. И Авен выбрал для себя тихое, но очень доходное место — главы МВЭС.

Старые друзья порекомендовали Петру Олеговичу присмот­реться к Михаилу Ефимовичу Фрадкову, представлявшему Россию при ГАТТ (теперь — Всемирная торговая организация — ВТО). Это потом Фрадков станет чуть-чуть набираться вальяжности на должностях министра и премьера правительства, а в 92-м он вы­глядел чиновничком тридцать второго разряда. Такие как раз умеют и торговать и приторговывать. Авен присмотрелся и взял его к себе замом министра. Вместе они начали составлять план прива­тизации активов МВЭС.

Когда Пятый съезд депутатов дал президенту дополнитель­ные полномочия, Титкин и я предложили Ельцину ввести вре­менно госмонополию на внешнюю торговлю нефтепродуктами и зерном. Временно — пока не уляжется пыль хозяйственной не­разберихи и не появится институциональная база, способная дей­ствовать кнутом и пряником тарифной политики.

Горбачевские реформы загнали половину российской эконо­мики в тень, прекратились экспортные поставки машин, оборудо­вания, наукоемкой и другой промышленной продукции. Коммер­санты гнали за рубеж лишь нефть и зерно, присваивая выручку и оставляя голодной стране только крохи в виде обязательных ва­лютных отчислений.

Еще в 88-м году, до обрушения экономики от горбачевско-рыжковского атомного налета государственное внешнеторговое объединение «Союзнефтеэкспорт» поставило на мировые рынки 125,8 миллиона тонн нефти и 57,5 миллиона тонн нефтепродук­тов, значительно пополнив казну. А на момент нашего разгово­ра с Ельциным в России уже орудовало 150 фирм-экспортеров го­рючего сырья, которые до предела сбили на него цену в отчаян­ной борьбе за покупателя. Ни одна нефтедобывающая страна не позволяла себе такой глупости. И вообще все нормальные госу­дарства, включая Швецию, Японию, Италию, Норвегию, Германию, Бразилию, Индию и т.д., старались жестко регулировать внешне­экономическую деятельность в интересах своих народов.

Ельцин на наше с Титкиным предложение пожевал губами, по­молчал и перевел разговор на другую тему. Это было на заседании правительства, президент— глава кабинета министров должен был ставить вопрос на голосование, но он проигнорировал его.

А Гайдар с Авеном приготовили для Ельцина проект указа «О либерализации внешнеэкономической деятельности на тер­ритории РСФСР». И Борис Николаевич подписал его 15 ноября 91-го года.

Где он подмахнул документ, не знаю. Но знаю, как он иногда это делал. Приедешь в рабочее время к нему на дачу по какому-то делу, Наина Иосифовна покажет рукой в дальний угол царских угодий, где старица Москвы-реки отгорожена от основного русла земляной дамбой: «Там он!» Спустишься по мощеной дорожке, и вот он Хозяин Земли Русской, восседавший на берегу в походном кресле с двумя удочками. Рядом — подкормка, банки с дождевыми червями и тесто формы теннисного мяча. А в сторонке авто­фургон с правительственной связью и дремлющей охраной. «Бо­рис Николаевич работает с документами».

— Что-то надо подписать?— спросит нетерпеливо прези­дент, искоса поглядывая на поплавки. Рыбаки не любят, когда воз­ле них толкутся посторонние люди. Кому надо пропихнуть что-то свое — подписывали.

Указ давал полную волю торговцам нефтью. А шестой его пункт гласил: «Отменить на территории РСФСР все виды обяза­тельных валютных отчислений, а также налоги на экспорт и им­порт товаров (работ и услуг), установленные Президентом СССР и органами Союза ССР». Крохотные фирмы-экспортеры росли, как на дрожжах. Ребята в малиновых пиджаках заполонили Европу, предлагая нефть по бросовые ценам.

Я помню круглые глаза Ельцина, когда мы стали подбивать итоги первого квартала 92-го. Еще вчера Россия имела положи­тельное внешнеторговое сальдо — плюс полтора миллиарда дол­ларов, а тут сразу получила минус 2,5 миллиарда. Валютные ре­зервы на нуле — надо срочно бежать в МВФ за кредитами. Все доходы от внешнеэкономической деятельности сократились за квартал в семь раз. Ельцин не горюнился бы из-за таких пустяков. Да вот беда — по стране катился ропот недовольства, а любая уг­роза личной власти беспокоила его больше всего.

Он стал спускать на Авена собак, а тот вместе с Гайдаром на­чал вводить институт спецэкспортеров — рассадник коррупции. За взятки чиновникам Петра Олеговича спецэкспортером мог стать даже полотер из клуба филателистов.

Со временем я только укреплялся во мнении, что надо было вводить госмонополию на внешнюю торговлю нефтью, да не на месяцы — на годы. И ужесточать народный контроль за исполь­зованием прибылей. Тогда вместо яхт, королевских замков и фут­больных клубов наперсточников — Абрамовичей были бы у Рос­сии новые детсады, школы, больницы. А если невтерпеж было шустрякам-абрамовичам торговать — шили бы, к примеру, сапожки для дам, изобретали и производили машины и гнали бы за рубеж, оставляя в стране налоги. Правда для этого кроме пещерной жад­ности надо еще светлые головы иметь на плечах.

Понятно, что Авен с Гайдаром вредительствовали не от не­чего делать. Поспешный указ был нужен для выключения из про­цесса государственных внешнеэкономических предприятий. Они становились ненужными — можно смело приватизировать их за­рубежную собственность. Аудиторы ведомства Авена уже прикидывали, сколько взять со своих чиновничков, чтобы не рассер­дить их, за тот или иной объект. Зарубежную собственность «Союзнефтеэкспорта» оценивали в две тысячи долларов, хотя она стоила около миллиарда зеленых. Здания и имущество этого объ­единения находились в Великобритании, Франции, Дании и Фин­ляндии. А еще была собственность за кордоном у объединений «Новоэкспорт», «Техмашимпорт», «Тяжпромэкспорт», «Продин-торг», «Технопромимпорт», «Технопромэкспорт» …

Вспугнуло охотников за общеевропейскими ценностями ры­чание Ельцина — его недовольство работой Авена нарастало с каждым месяцем. (Говорили, что служба федеральной безопасно­сти Виктора Баранникова застукала Авена на тесных контактах с агентами израильского «Моссада». Но в таком случае Борис Ни­колаевич должен был шпынять каждого третьего в своем окру­жении. Он, видимо, не думал, что все покатится к обрыву с такой чудовищной скоростью — эх, чуть помедленнее бы кони несли! И понимал: определяли эту скорость не Авен с Гайдаром — они такие же марионетки, как и сам президент. Диктовали экономиче­скую политику правая рука Ельцина, «комиссар», приставленный к нему Международным валютным фондом — Джеффри Сакс со своей группой советников. Но Сакс— личность неприкосновен­ная, и Борис Николаевич оттягивался на Авене, зная о его дружбе с западными засланцами. Из некоторых задушевных бесед с Ель­циным я открыл для себя: уральское мужицкое начало в нем про­тивилось близкому соседству с такими людьми, подыгрывать им. Но обязательства перед некоей влиятельной силой вынуждали президента терпеть рядом с собой хамоватую публику, покрови­тельствовать ей и даже прислушиваться к ее рекомендациям. Эта изнуряющая внутренняя борьба и гнала Ельцина на время прочь из Кремля — к удочкам и бутылке).

Потом Авен откочевал из правительства на запасной аэро­дром, построенный в стахановском темпе. Но дело ультралибе­рального костыля Гайдара и разоблачителя тупоголовой сущности русского лузера продолжили Фрадков с новым министром Давы­довым. При приватизации «Союзнефтеэкспорта», переименован­ного в «Нафта-Москва», получили за необременительную сумму: юридические лица — 79,24 процента и физические лица — 15,76 процента акций. А хозяевам государственной собственности на миллиард долларов досталось: Министерству имущественных от­ношений — 0,0001 процента, Российскому фонду федерального имущества — 5 процентов акций. Кто эти физические и юридиче­ские лица, нам с вами, читатель, открывать не хотят.

Без потерь для карманов активистов Бнай Брита были при­ватизированы другие внешнеэкономические предприятия. И по­сле всего этого Авен еще сомневался в верности своего бывше­го зама Михаила Ефимовича! Зачем друганы «Альфы» из «Кролла» учиняли за Фрадковым слежку в Эстонии — для профилактики, что ли? Или в этой среде все живут по законам кидал?

Российские журналисты выдвигают разные версии по поводу капиталов Петра Олеговича и консорциума «Альфа-групп». Одни пишут, что Авену через его старшего брата — преуспевающего израильского бизнесмена дает деньги «Моссад». Другие ссылают­ся на подпитку от международных финансовых групп и, в частно­сти, олигархического сообщества США. Не хочу вместе с газетчи­ками ударяться в догадки. Пустое. Лишь напомню коллегам: день­ги шли и идут не в Россию, а исключительно из России. В мире нет дураков, которые отрывали бы что-то от себя на благо рус­ского населения. Альтруисты на Западе вымерли раньше мамон­тов. Только мы, бесштанный народ, умудрились слепить и терпим систему, когда наши богатства достаются кому угодно, кроме от­чего дома.

Очень старались «чикагские мальчики» внедрить побольше агентов «на вырост» в государственные органы. Получилось — да и не могло иначе при беспринципной позиции Ельцина. Сегодня людьми Гайдара, Чубайса и Авена заражены, как сифилисом, все сколь-нибудь значимые структуры: администрация президента, правительство, министерские аппараты, Центробанк и даже право­охранительные службы. Эти люди теперь продвигают криминаль­ные интересы своих бывших патронов, окопавшихся в бизнесе (правда, прослушивают телефоны друг друга— не кинули ли при разделе добычи), прикрывают их от уголовных преследований.

Классический пример «групповухи» продемонстрирован был при захвате консорциумом «Альфа-групп» богатейшей Тюменской нефтяной компании (ТНК). Выдвиженец Чубайса из Питера Алик Кох (так его называет сам Толик), будучи уже вице-премьером рос­сийского правительства, отвечал за проведение аукциона по ТНК. Итак закрутил многоходовую комбинацию, что компания легко досталась Авену с Фридманом (консорциуму «Альфа-групп»), а го­сударство потеряло при этом около миллиарда долларов.

Наша неприметная, как российская пенсия. Счетная палата по­просила Генпрокуратуру покарать мошенников. Та волокитила-волокитила, но уголовное дело-таки завела. А победители конкурса сунули кукиш в лицо России с ее следственными органами и, объ­единив тюменские активы с активами англо-американской «Бри­тиш Петролиум», создали международную компанию «ТНК-ВР».

Попробуй теперь русские дернуться с проверками — полу­чат от ворот поворот. Тюменская собственность-то отныне при­надлежала, в основном, подданным ее величества королевы Ве­ликобритании. А за спиной Великобритании — Америка. А у Америки много авианосцев и морских пехотинцев. Да вдоба­вок— контроль за зарубежными банковскими счетами россий­ского истеблишмента. (Попутно скажу: многострадальная наша Родина как занимала на карте мира большое пространство, так вроде бы и остается в тех же границах. Это так — если смотреть глазами аллилуйщиков власти. Но, по данным экономистов-ана­литиков, не состоящих на службе Бнай Брита, уже процентов во­семьдесят России не принадлежит ее народу.)

Следователи ждали: как отнесется к этой наглой выходке Кремль? И вскоре увидели реакцию по телевизору. В Лондон са­молично прибыл президент России Владимир Путин и вместе с премьер-министром Великобритании Тони Блэром присутство­вал при оформлении сделки между «Альфой» и ВР. Стоял холод­ный март 2003 года, но атмосфера в зале была такой торжествен­ной и теплой, что слеза наворачивалась от гордости за руково­дство нашей страны.

На официальных мероприятиях, посвященных «Альфе», за­светиться перед телекамерами всегда лезет — грудь навыкат — Михаил Фридман. Авен обычно в стороне — за шторкой, за спи­нами приглашенных, нетерпеливо поглядывающих на банкетные столики. Поэтому крестным отцом альфовской группировки на­блюдатели часто называют Фридмана.

Но даже в России человек из ниоткуда, без связей в Кремле и правительстве, не может рассчитывать на громкий успех. Фрид­ман приехал в Москву голодранцем с западной Украины — его и в консорциуме за глаза называют «Мойшей с-пид Львива», то есть, из-подо Львова. Авен помог ему поднабрать капиталов, усовер­шенствовал его технику надувательства и пустил впереди себя — всего на полшага вскрывать отмычкой сундуки с госдобром. А сам взял на себя умасливание знакомых сторожей этих сундуков.

Такую, примерно, тактику использовал Авен с Гайдаром. Все­го за полгода до прихода в правительство, работая в моей родной «Правде», Егор Тимурович слова «вхождение в рынок» понимал чуть ли не как поход за закуской на Бутырский базар, что недалеко от редакции, возле Савеловского вокзала. Но под воздействи­ем Джеффри Сакса и натасканного в спецшколах Авена стал ульт­рарадикалом.

Авен знает, что на передних рубежах, в первых окопах бой­цы, как правило, не выживают. Поэтому и не хотел, чтобы за ре­формами 90-х закрепилось его имя. Пусть в обществе устоится понятие: «реформы Гайдара». И пусть в «Альфа-групп» на царском троне восседает тоже кто-то другой.

Ненависти в людях всегда больше к тем, кто на слуху, кто мелькает на телеэкранах. А удовольствие от популярности — ни­что, по сравнению с удовольствием от нового миллиона в кар­мане, добытого в тишине, за спиной лидера. (Ельцин своим му­жицким чутьем, видимо, унюхал это нутро Авена и в отместку за необходимость сидеть за одним с ним столом выливал на него раздражение. Хотя Борис Николаевич и хвастался перед нами, что начал читать Пушкина, но, видимо, еще не добрался до его строк: «Что слава? — яркая заплата на ветхом рубище певца»).

Распихивая толпу других прихват-капиталистов, Авен с Фрид­маном при помощи своих лоббистов при власти прибирают к ру­кам энергоресурсы России. Сейчас львиная доля прибылей «Аль­фа-групп» — от нефти. А что вкладывает консорциум в модерниза­цию и развитие этого сектора экономики? Наивный вопрос — не для этого работали ребята до устали локтями. Обычным делом стали аварии на изношенных технологических трубопроводах объектов «Альфа-групп». Данные космических съемок Саматлор-ского и других месторождений говорят о настоящей экологиче­ской катастрофе — вокруг заболоченная нефтяная топь. Полага­лось бы срочно лишить браконьеров лицензий, да — за решетку. А кому это делать, если все в доле.

Под залог собственности России консорциум брал большие кредиты за рубежом. Якобы для модернизации нефтяного секто­ра в Сибири. Только Сибирь — это не цветник, который надо по­ливать инвестициями. Обойдется. Сибирь — это бассейн с жид­ким золотом. И вычерпать его надо быстрее, не теряя времени на пустяки вроде технического обновления производства.

Поэтому «Альфа-групп» и решила вложить миллиардные сум­мы в акции нефтеперерабатывающих заводов в четырех городах Германии — Ингольштадте, Карлсуэ, Шведте и Гельзенкирхене. По гордости советской эпохи— трубопроводу «Дружба» консорци­ум готов прокачивать на немецкие заводы по 12 миллионов тонн российской нефти ежегодно. (Из-за нехватки перерабатывающих мощностей в нашей стране, некоторые регионы уже покупают горючее за рубежом. А чем будем заправлять военную технику, если наступит час Икс? Станем просить: «Дайте нам немножко кероси­на, а то нечем сбивать ваши бомбардировщики»?). Переговоры, по-моему, еще продолжаются.

Активы подразделений «Альфа-групп», как известно, акку­ратно рассованы по офшорам. Если сделка с покупкой немецких заводов удастся, не видать России доходов и оттуда. А вот с за­ложенной собственностью нашу страну ждет очередное обост­рение геморроя. Не для того ребята делают заячьи петли, чтобы долги возвращать. Вернет их щедрая Россия или рассчитается с иностранцами заложенной собственностью. А должники в один прекрасный момент, не исключаю, слиняют на постоянное место жительства куда-нибудь в Вену или в тень Французской Ривьеры.

Эти ребята всеядны и прожорливы, как тигровые акулы. Они примечают наиболее ликвидные предприятия и начинают пре­следовать их, подобно акулам, расчетливо и неустанно. Через своих людей в государственных и финансовых органах. Вот ра­ботал прекрасно Камский ЦБК (сто процентов акций было у госу­дарства) — газетная бумага и целлюлоза на мировом рынке товар ходовой. И вдруг на предприятие посыпались неприятности — с блокированием счетов, с отгрузкой продукции, с таможенными препятствиями. Тут как тут чиновники Федеральной службы Рос­сии по финансовому оздоровлению, которые инициировали про­цедуру банкротства комбината.

И вот Камский ЦБК — у ног «Альфа-групп». А незадолго до этого консорциум приобрел крупнейший в России Балахнинский бумкомбинат с новым оборудованием. Придет время — ликвид­ные предприятия можно будет выгодно продать иностранцам, пе­реведя деньги в офшоры. В России с нынешней властью сделать это — пара пустяков.

Попался корпорации на пути торговый бизнес — проглоти­ла. Попался страховой — проглотила. Попался аэропорт «Шере­метьево» — проглотила.

Представляю, с каким интересом смотрели австралийские ры­баки на автомобильный номерной знак, выпавший из вспоротого брюха тигровой акулы. Так вот с еще большим изумлением встре­тили старатели артели «Амур» из Хабаровского края известие, что их начала заглатывать «Альфа-групп». Артель добывает в год до Десяти тонн золота и платины — ее и решил взять под свое управ­ление консорциум. Он любит управлять тем, что никогда не соз­давал, но что дает хорошие прибыли. То есть распоряжаться эти­ми прибылями. Пока с «Амуром» не получилось. Нет в мире таких преград, которые не преодолели бы необольшевички.

Я утомил вас, читатель, балладой о находчивом генерал-про­виантмейстере прихваткапитализма? Мне и самому не доставляет удовольствия отвлекаться от событий 92-го и делать такое длин­ное отступление ради одной, не очень симпатичной фигуры. Тем более, что принцип: «После нас хоть потоп» исповедует не толь­ко Авен. Эти люди хозяева сегодняшней России. Они воспользо­вались временным нежеланием русского народа «браться за то­поры», обогатились за счет русского народа, а теперь презирают русский народ и боятся его.

Вон какие частоколы охраны вокруг каждого шпендика-тол­стосума! Или вон какие дрессированные у них депутаты, постоян­но дивившие нас людоедскими законами! И, как ватой, обложи­ли себя хозяева собственными газетами, журналами, радиостан­циями, телекомпаниями — купаются в елее панегириков в свою честь. А на тех, кто пока еще не окучен их деньгами и пытается в печати приоткрыть хотя бы уголок правды, они спускают с цепи своры юристов — терроризировать смельчаков в судах и проку­ратурах.

У кого нет достоинства и чести, всегда стараются показать, будто и эти дефицитные ценности у них наличествуют.

Иногда я представляю, как «рядовой» олигарх или мэр-оли­гарх, или олигарх-губернатор после какой-нибудь недоброжела­тельной публикации приглашает на чашку чая судью и говорит: «Бесхозные газетные шавки осмелились поднять на меня руку. Вот миллион баксов— защити мои честь и достоинство». «Что вы, — отвечает судья, — ваши честь и достоинство стоят гораздо дороже». «Торговаться не будем,— соглашается олигарх,— вот еще миллион, но покарай наглецов построже». Взывать к благо­разумию таких людей — пустое занятие. Авена тоже уже не изме­нишь. И выделять его среди остальных должников России, каза­лось бы, не следовало.

Но я выделяю. Потому что есть люди с обычным восприятием их в обществе, пусть они даже самые состоятельные. А есть люди-признаки.

Так вот, Петр Олегович Авен — человек-признак. Человек-по­казатель. Человек-примета. Человек-сигнал. По его местоположе­нию, по его наличию где-то можно судить о процессах на этом по­литическом участке, невидимых простым глазом. В том числе и о процессах в кремлевской власти.

Так рыхлая выпуклость неброской на вид серой плесени, поя­вившаяся на нижнем, опорном венце деревянного дома — это признак, это сигнал, знак беды. Нормальному хозяину становится ясно: дом надо спасать — изнутри его съедает грибок. В россий­ской политике опорный венец — президент.

Человек-признак в последние годы стал завсегдатаем самых высоких кремлевских кабинетов.

Когда Владимир Путин воцарился в Кремле, мои знакомые, и _я в том числе, стали прикидывать по разным признакам сущест­во его будущей политики. Смачный плевок нового президента в Конституцию первым указом о гарантиях Ельцину с домочадцами можно было списать на необходимость платить «семье» по счетам за статус наследника.

Многие последующие шаги, шокировавшие Россию, по раз­ным признакам тоже объясняли заложничеством Путина. Тем, что прочными оказались крючки, на которые его подвесила «семья». Вот утвердится человек с приличной новой командой и, может быть, развернет паруса в нужном направлении.

Не мог же Ельцин обязывать своего назначенца садиться на одном гектаре с людьми, которые окончательно скомпрометиро­вали себя в глазах общества и от которых тошнило самого Бориса Николаевича, не очень-то, кстати, брезгливого. И если Владимир Владимирович привечает таких людей, демонстративно засвечи­вается с ними на телеэкранах, значит это его личный выбор.

Никто не вправе указывать президенту, как и главе прави­тельства, с кем. водить дружбу, кому дарить из своего кармана — это его дело. Но если он продавливает интересы кого-то именем государства и благодетельствует ему за счет государства — это дело уже не столько его, сколько наше. И мы свободны в возмож­ности все примечать и приходить к своим заключениям.

Во время обострения кризиса 2008—2009 годов, уже будучи главой правительства, Путин способствовал в выделении «Альфа-банку» государственной помощи: сначала в размере 10,2 милли­арда, затем— 29,1 миллиарда рублей. Помощь оформили через субординированный кредит Внешэкономбанка под небольшой процент, со сроком погашения в 2020 году. По условиям сделок, кредитор не имеет права влезать в менеджмент заемщика и вос­требовать деньги досрочно — они приращиваются к собственно­му капиталу банка.

Это значит, что совокупный капитал частного банка Авена вырос неимоверно. И еще это значит, что, почуяв запахи социаль­ной гари, Петр Олегович продаст свою подорожавшую почти на 40 миллиардов игрушку за очень хорошие деньги (в других, при­ятных его душе государствах запасные прибежища капиталам, возможно, уже приготовлены).

А как же тогда с возвратом занятых у России финансов? На то он и субординированный кредит, что оставляет много лазеек для обмана страны. А если со временем еще реорганизовать Внеш­экономбанк, так вообще следов не найдешь.

Примечательны два высказывания по поводу господдержки поношенных штанов Петра Авена. Один из его подчиненных пре­дупредил: «Улучшать кредитование экономики с помощью этих денег руководство банка не обещает». Тут все понятно — а раз­ве кто-то надеялся? Отпали вопросы и после заявления главы Ми­нэкономразвития Набиуллиной: деньги Авену выданы из средств Фонда национального благосостояния. У нас народ, особенно старшее поколение, тонет в богатстве, и надо принимать срочные меры, чтобы не полилось через край. Тут тоже полная ясность.

Во время очередной своей увеселительной поездки по ма­тушке Руси — был опять-таки разгар кризиса — Путин заглянул в Новосибирск. Город напичкан «оборонкой» и другими предпри­ятиями, важными в стратегическом отношении. У всех кучи про­блем. Обычно глава правительства выбирает для посещения что-то знаковое. И Путин выбрал. С полчищем телеоператоров он посетил региональное отделение «Альфа-банка». Весь день теле­каналы показывали, где Путин с Авеном рассуждали о перспекти­вах бизнеса олигарха.

В незабываемую эпоху президентства Владимира Владими­ровича Петр Олегович маячил рядом с ним постоянно. Авен с Пу­тиным в Америке. Авен с Путиным в Нидерландах. Авен с Пути­ным в Турции. Авен с Путиным во Вьетнаме. И это — обязательно в теленовостях, напоказ.

Напоказ, не стесняясь нашей и зарубежной общественно­сти, открыто лоббировал президент России интересы Петра Аве­на. Во время официального визита 2005 года в Турцию Путин уми­нал ее премьер-министра Эрдогана, чтобы тот дал политические гарантии частной компании Авена, которая решила инвестиро­вать в экономику этой страны более трех миллиардов долларов. Умял — «Альфа-групп» вложила в развитие отрасли связи сосед­него государства 3,2 миллиарда долларов.

Телекоммуникационный бизнес рентабельнее нефтяного и газового. Кроме того, он дает возможность владеть и распоря­жаться информацией в глобальных масштабах. Акулы капитализ­ма дерутся из-за него — всем хочется получать большие прибы­ли и владеть миром. А для «Альфы-групп» это еще и санкциониро­ванный Кремлем вывоз за рубеж солидных капиталов.

На открытых международных аукционах — во время сума­тошных торгов конкуренты предлагают высокие цены хозяевам товара. А Петру Авену со товарищи хотелось покупать золотонос­ных куриц подешевле. Вот и приходилось напрягать постоянно президента Владимира Владимировича. И он был вынужден вка­лывать, как раб на галерах.

В поездке по Вьетнаму в 2006 году Путин при встрече с пре­зидентом Нгуен Минь Чистом убеждал его, насколько прохлад­нее будет светить солнце над их жаркой страной, если на ее теле­коммуникационный и банковский рынки придет с инвестициями Авен. С большими инвестициями. Надо только, чтобы для «Аль-фы-групп» был создан благоприятный режим. В Ханое открыли представительство консорциума — экспансия в Юго-Восточную Азию началась.

Вскоре после этого в Москву с визитом прибыл президент Индонезии Сусило Бамбанг Юдойоно. Кремлевская администра­ция устроила ему встречу с Авеном. Гость, безусловно, знал, что путинский протеже рассовывает капиталы по удобным щелям на планете. Петр Олегович выразил готовность инвестировать в ры­нок телекоммуникаций Индонезии около двух миллиардов дол­ларов. Юдойоно «приветствовал эту инициативу». Но политиче­ской поддержки, судя по всему, не пообещал. И молча уехал.

Стало ясно, что в дальний путь на переговоры с Юдойоно надо собираться Владимиру Путину. Тяжела же ты доля раба на галерах. И этот визит российской публике тоже представят как ис­торический. Соотечественники уже свыклись с бесполезностью для государства зарубежных вояжей своих вождей. И даже вы­вели закономерность: чем больше поездок Путина, тем меньше у России остается друзей. Но это не помешает очередному вели­кодержавному толкованию в СМИ, по сути, частной поездки. При­дворные тележурналисты, сглатывая слюну, будут передавать по Центральным каналам, какие блюда выставляли перед россий­ским президентом учтивые хозяева: козленок под клюквенным соусом, трюфели, томленные в сухом вине наполеоновского раз­лива и лобстеры с гарниром из ласт морских черепах. Надо же за­полнять чем-то пустоту кремлевской политики.

Путин полетел через океан — с ним, естественно, Авен. В Ин­донезии Петр Олегович застолбил для себя 41 процент акций со­тового оператора Indosat и подписал соглашение о внедрении «Альфа-банка» в эту страну. Какими дипломатическими тонкостями удалось Путину уговорить коллегу Юдойоно поспособствовать бизнесу Авена? Стенограмма беседы — тайна протокола. Да и без нее все понятно: Индонезия получила от России из рук Пу­тина 15-летний кредит в один миллиард долларов.

По окончании визита гостя из холодной страны Юдойоно заявил, что этот выгодный миллиардный кредит Индонезия по­тратит на модернизацию своих вооруженных сил — сухопутных, морских и воздушных. И приобретать военный товар она собира­ется у нашего государства. Азиаты завидовали: российская армия, руководимая Путиным, наверно сильна настолько, что самой ей уже не нужны деньги на переоснащение.

Трудно найти другую страну, где президент тащил бы не в дом, а из дома. Уникальность наша и в этом. Уж как благополуч­но сегодня с экономикой в Индии, а и то ее руководство дрожит над каждым рупием, старается выдавить из зарубежных партне­ров побольше уступок. Со всеми рассчитывается Индия за креди­ты, должна она, причем давно и России — больше двух с поло­виной Миллиардов долларов. Почему не отдает? А с нами можно пободаться — ни профессионализма у финансистов, ни желания у политиков в отстаивании интересов своего государства. Диле­тантство и продажность российских чиновников стали уже прит­чей во языцех во всем мире.

Президент Путин прилетел в Дели и согласился на вариант: «долг в обмен на инвестиции». Что это означало? Формально ин­дусы деньги нам вроде бы отдавали, но они должны инвестиро­ваться в совместные предприятия на их территории. И Россия не может вывозить капиталы в течение 15 лет. Условия издеватель­ские, но индусы знали, с кем дело имели. Наши олигархи уже при­готовились поуправлять государственными средствами вдали от родной земли. Кремль подобрал для них выгодные объекты, сре­ди которых, конечно же, любимый конек Петра Авена — телеком­муникационный сектор.

Зарубежные журналисты обычно лучше, чем мы осведомле­ны о закулисных событиях и смотрят на кремлевских небожите­лей не снизу вверх, а со стороны. Поэтому характеризуют их на­много точнее. Во время визита в Индию нашего президента по­литический обозреватель газеты «Хиндустан Тайме» Авирок Сен писал с издевкой: «Путин — тот человек, с которым можно делать бизнес. Он выложил на стол переговоров два очень существен­ных факта. Первое — Россия обладает 50 процентов запасов всех мировых ресурсов. И второе — что он там хозяин».

А какие могут быть сомнения у россиян по поводу действий хозяина? Хозяин — барин. Вот наградил президент Путин Авена указом № 416 орденом Почета — «за достигнутые трудовые успехи». И не возразишь. Даже из того, что я успел рассказать, действи­тельно видно, как упорно трудился Петр Олегович. Наблюдатель­ный глаз мог заметить: невдалеке от него постоянно клубился та­бачный дым. Это нервно курил за углом папироску за папироской Остап Бендер — от зависти.

Наверное, не у меня одного возникает вопрос: что бы это все значило? Как может оглядчивый бывший гэбист с такой неосто­рожностью таскать по миру, словно в люльке, человека, кого из-за агрессивного его поведения сторонится даже бизнес-сообще­ство? В чем-чем, а в безрассудстве Владимира Владимировича не укоришь. И в альтруизме — тоже.

Может быть, дело в самом Авене как человеке- признаке? Вот используют приборы опознавания принадлежности самоле­тов «свой-чужой». Метод старый, испытанный. Уйдет с дежурной командной точки в небо сигнал, и электронный ответчик на само­лете отражает его: «Я свой — я свой!»

Антиглобалистские настроения в мире все чаще поднимают наверх лидеров, неугодных Америке и Бнай Бриту. Ревностно сле­дят установители власти Всепланетной Олигархии за состоянием ума и духа на высоких орбитах политики. Чуть что — сразу бар­хатная или какая-нибудь оранжевая революция. Словом, если за­сомневаются в том, что ты «свой» — собьют.

Они подозревают в отступничестве каждого. В российских престолонаследников хотели бы верить даже больше, чем в Ель­цина. Возможно, Путин знает это лучше других и держит при себе, помимо всего прочего, и Авена-признака в качестве прибора опо­знавания своей позиции. Разве в большой политике приемлемы словесные откровения: «Я свой! Не берите в голову мои воинст­венные речи — лучше посмотрите на результаты наших реформ в российской армии?» Нет, конечно.

В международной политике принято общаться при помощи особых сигналов. Навряд ли найдешь сигнал-ответчик надежнее, чем процветание «их парня» Авена. На его примере «там» видят: успехи Ельцина в обескровливании России и развитии прихватка-питализма не только закрепляются, но и приумножаются.

Это одна версия. Другая — более приземленная.

10

Даже со стороны видно, что в Путине-политике изнывает без  коммерсант. На многие большие государственные и межгосударственные проблемы он смотрит через узкую щелочку бизнеса. Отсюда — отношение к России на постсоветском простран­стве, как к крохоборке. Отсюда — и громадные общие потери в ее экономике ради кратковременных сверхприбылей в каком-то од­ном секторе.

Ничего не поделаешь, такая петербургская школа была за плечами Владимира Владимировича: обменивать что-то на что-то, искать выгоду в мелких сделках, распоряжаться лицензиями на торговые операции. Эдакой вот рутиной приходилось заниматься председателю комитета мэрии по внешним связям — а Путин, как известно, проработал на этой должности пять лет.

В советские времена самыми уважаемыми чиновниками были те, что «сидели на фондах». Мелкие клерки в истертых са­тиновых нарукавниках и дряхлых очечках, с соплей на кончике носа, а заискивали перед ними сильнее, чем перед генералами — они распоряжались раздачей государственных фондов на постав­ки сырья, оборудования, материалов, Тогда еще не знали понятия «откат» — чиновников благодарили по мелочам: кто рыбой с се­вера, кто виноградом с юга.

А в ельцинскую эпоху «фондовиков» заменили служащие ве­домств по внешнеэкономическим связям. Туда устремились гэби­сты-международники — парни холеные, нахрапистые. Они выда­вали лицензии на вывоз ценного товара за рубеж и регистрирова­ли совместные российско-иностранные компании. В обиход сразу вошли слова : «лицензия за проценты от прибыли» или «регистра­ция международной фирмы за включение в число ее совладель­цев моих людей». Было множество и других условий — чиновни­чья голь начальной стадии капитализма стала на выдумки хитра.

Окно в Европу — Петербург тянул к себе искателей богатств, подобно Клондайку, отовсюду. Свои услуги наперебой предлага­ли фирмы-призраки, оформленные в офшорах. В коммерцию уда­рилась вся чиновничья шушера — быстрее насытиться, будто только что прорвали кольцо блокады вокруг Ленинграда.

Любопытные журналисты (пока встречаются такие!) все еще ищут тот золотой сосуд, откуда Путин черпал интеллектуальные сливки российского общества — свою нынешнюю команду. Даже мышь оставляет следы на снегу. И документы, если они связаны с международными сделками, тоже хранят отпечатки. Их не со­трешь — документы продублированы за рубежом.

Эти следы вывели некоторых терпеливых искателей к цели. Вот что рассказали, например, авторы журнала The New Times (20.10.2008 г.): «Возглавляемый Владимиром Путиным комитет за­регистрировал около 9 тысяч совместных компаний. Среди совладельцев или топ-менеджеров этих компаний можно было найти весьма известных сегодня людей, как то: Дмитрий Медведев, Вик­тор Иванов, Борис Грызлов, Сергей Миронов, Дмитрий Козак, Вла­димир Кожин с супругой, супруга Николая Патрушева, Геннадий Тимченко, Владимир Якунин, братья Андрей и Сергей Фурсенко, Леонид Рейман…»

Читателям не надо представлять этих людей — они все на слуху сегодня. Другие источники приплюсовывают к этому списку остальных нынешних коллег Путина по власти и бизнесу.

На беду питерских чиновников и совладельцев совместных компаний там было в ту пору ершистое управление по борьбе с экономической преступностью (УБЭП), которое никак не хотело вставать перед командой Анатолия Собчака по стойке «смирно». УБОПовцы изматывали своей активностью новоявленных капи­талистов.

Вот утрясли владельцы питерско-офшорной фирмы с путин­ским комитетом сделку о вывозе в Голландию партии дешевого металла. И теплоход «Балтийский-29» уже отвалил от причала в сторону Амстердама. А оперативники УБОПа тут как тут: задержа­ли судно — в его трюмах обнаружили более тысячи тонн ценней­шего никеля. Нет, это была не контрабанда: имелась лицензия ко­митета на никель, только цена за него определялась примерно, как за чугун.

Ясно, куда бы пошел навар от продажи товара. Вооруженный отряд фирмы попытался оказать сопротивление. Но УБОП заста­вил выгрузить никель и реализовать его на открытом аукционе — бюджет города получил 24,7 миллиарда рублей.

И так — скандал за скандалом. У сотрудников питерского УБОПа уже не доставало сил сопротивляться наседающей корруп­ции — попросили помощи у Москвы. Появилось совместное рас­поряжение главы ФСБ, министра внутренних дел и генпрокурора России «О создании межведомственной оперативно-следствен­ной группы для расследования фактов получения взяток должно­стными лицами мэрии Санкт-Петербурга». Чиновники с берегов Невы тут же стали жаловаться мировому сообществу, что в стра­ну возвращается Сталин, поскольку затевается новое «ленинград­ское дело».

И какие деньги еще не успели припрятать — начали спешно переводить за рубеж. В офшоры, в офшоры! Там путем разных ма­нипуляций замаскировывали капиталы в банках так, что не разбе­решь, чьи они. (Бригада московских следователей завела на чи­новников северной столицы уголовное дело № 18/238278-95, но с

середины 96-го года Ельциным стал управлять представитель пи­терского клана Чубайс с олигархами — разбирательство остано­вили. Перед операцией «Наследник», как мне говорили, группа руководящих работников МВД прочистила в Питере уголовные дела, чтобы не осталось компромата на будущего Владыку России и его близких).

В «Альфа-банке», как и во всем консорциуме, очень запутан­ная, специально усложненная система управления. Кто чем вла­деет— узнать можно, лишь прошерстив горы документов в раз­ных странах. Система выстроена по канонам тайного общества: выставлять для преследователей и проверяющих ложные цели, припрятывать капиталы в глухих углах, подальше от мировых фи­нансовых центров. Не зря же Авен внедряется со своим банков­ским бизнесом в самый что ни на есть бурелом, в джунгли плане­ты — Юго-Восточную Азию.

Это умение Авена просчитывать и строить многоходовые комбинации, работать без шума и пыли, возможно, и привлекло к нему внимание Путина-президента. Кремль открывал широчай­шие возможности для бизнеса. В партнеры нужны были Дельцы международных масштабов, генераторы идей, способные в кри­тических ситуациях на самостоятельные решения. Но в то же вре­мя — не способные «кинуть».

Питерские сподвижники? Они надежны по-заговорщиче­ски — с кем-то из них надо идти дальше. Но в основном это ин­теллектуальные иждивенцы с местечковыми замашками, привык­шие получать импульсы к своим поступкам от лидера.

В Путине не заживала душевная рана от двух ощутимых, как клинком шпаги, уколов судьбы. Первый удар он получил зимой 95-го года, когда возглавлял избирательную кампанию партии «Наш дом — Россия» в Госдуму РФ. Выборы в Питере партия про­играла по-крупному. В штабе грешили: наверно переборщили с портретами Черномырдина, заполонившими город. Но эксперты считали, что дело не в этом. Люди своим голосованием высказа­ли презрение к тем, с кем ассоциировалась в Питере партия «Наш дом — Россия» — Путину с его командой и их гэбистским агрес­сивным методом ведения политической кампании.

Второй удар Владимиру Владимировичу нанесло поражение Собчака в 96-м на выборах мэра Санкт-Петербурга. Вместе с ны­нешним министром финансов России Кудриным возглавлял изби­рательную кампанию шефа Путин. Все для победы было от пуза — административные, информационные, денежные ресурсы. Не было прежнего электората.

Собчак— что? Он сибарит, не опускался до повседневной мэрской работы — перепоручал ее своим замам и помам. А сам в роли златоуста присутствовал на открытиях и закрытиях. Но элек­торату надоели слова, он хотел полезного дела.

Его и не было по большому счету: только замы и помы на­бивали свои утробы, чавкая на весь город. И горожан мутило от этого чавканья. Смени Собчак команду, питерцы, наверное, и со­гласились бы потерпеть его как яркую личность еще один срок. Но он опять взял в лоцманы Путина, а тот вновь собрал свою ко­манду. Избиратели отторгли их всех. (Некомпетентность окруже­ния вынудила Собчака в 93-м взять себе в замы Владимира Яков­лева — знатока городского хозяйства. Тот поработал, осмотрелся и публично дистанцировался от команды Анатолия Александро­вича. Этого ему оказалось достаточно, чтобы опрокинуть на вы­борах Собчака вместе с его клевретами).

После двух этих крупных проигрышей подряд Путин, видимо, сделал для себя вывод, что ему не суждено побеждать на демо­кратическом поле — в открытой, конкурентной борьбе. В честной борьбе. Страна-то богата на достойных бойцов с патриотически­ми взглядами. На посту президента России под демагогию об ук­реплении государства он начал зачищать, выжигать политическое пространство. И убирать, как раз то, что давало силу государству. Все к ногтю — независимые парламент, партии, профсоюзы, сред­ства массовой информации. Все яркое, незаурядное — на обочи­ну, будто по предсказанию Евгения Евтушенко:

Как в лотке для промыва, серость души отсеивает.

Самородки — с обрыва!

Наше золото — серость!

И в стране, как товары, потерявшие ценность,

Свозят в склады таланты.

Спрос на серость, на серость!

Оглянись, населенье, как вольготно расселась

И врастает в сиденья креслозадая серость!

Вся политика — под ковер: ни референдумов, ни выборов по мажоритарной системе, ни дискуссий. Над Россией должен по­виснуть страх. А в атмосфере страха и полного отсутствия общественного контроля за Кремлем безопасно делать бизнес в мас­штабах более значительных, чем питерский.

Авен в качестве партнера подходил, как предполагаю, по всем параметрам: хитрован, не любит засвечиваться и фигура-признак для Всепланетной Олигархии. Если они действительно слили свои бизнесы в один флакон, тротиловый эквивалент этой разрушительной смеси весьма значительный.

По косвенным данным можно только подозревать, где и ка­кие активы сокрыты за рубежом у высших чиновников России. Точную информацию узнать становится с каждым годом труднее. Из «Кролла» и других сыскных контор Бнай Брита клещами не вы­тянешь данные — своих там не выдают. А российских агентов, «кротов» в спецслужбах США и Великобритании, можно сказать, не осталось. Выводили «кротов» всеми методами.

Как-то совпало, что горели наши агенты за рубежом, когда Службу внешней разведки России возглавлял Евгений Максимо­вич Примаков. Теперь в этой службе верховодит Михаил Ефимо­вич Фрадков, бывший зам. Авена и председатель правительства при Путине-президенте. К нему обращаться некорректно — нель­зя сеять недоверие между начальниками и подчиненными.

Попутно замечу: не случайно чиновничье ворье России со злобой поминает догорбачевские времена. И врет молодежи, будто это была беспросветная эпоха. Да, ворью приходилось ту­говато. Невозможно было кому-то тайно припрятать за рубежом капиталы — внешняя разведка СССР повсюду имела глаза и уши. Ее агенты могли застукать, доложить, и владелец украденных ка­питалов отправлялся добывать золотишко на Колыму. Как видно из архивных документов, на нашу страну за определенное возна­граждение работали банкиры, журналисты, влиятельные сенато­ры США, члены палаты лордов Великобритании, даже главы пра­вительств некоторых европейских и азиатских государств.

Скажем, эффективными были незначительные инвестиции в президента соседней Финляндии Урхо Калева Кекконена. Он не повел свою страну вместе с Норвегией за Соединенными Штата­ми, повернул ее лицом к СССР. И выступил с антиамериканской инициативой превращения Северной Европы (Скандинавии) в безатомную зону мира.

И на Индию зубры из ЦРУ потратили уйму времени, средств, но так и не смогли положить эту страну к ногам Соединенных Шта­тов. Наши разведчики переиграли их. И вот уже премьер-министр великой страны на коротком поводке у советской спецслужбы.

Процитирую выписки из трех коротких документов:

1. «Совершенно секретно. Особой важности, Особая папка № П158/49-ОП Выписка из протокола № 158 заседания Политбюро ЦК КПСС от 22 ноября 1974 года. Вопрос Комитета государст­венной безопасности…

Одобрить проект распоряжения Совета Министров СССР по данному вопросу (прилагается):

Правлению Госбанка СССР выделить Комитету государствен­ной безопасности … 55 млн. индийских рупий (5.192.000 инва­лютных рублей) на проведение спецмероприятий за счет резерв­ного фонда Совета Министров СССР.

Председатель Совета Министров СССР А. Косыгин».

2. «Особой важности. ЦК КПСС. Об оказании финансовой по­ мощи И.Ганди. 3 января 1975 года.

В конце декабря 1974 года премьер-министр Индии И.Ганди через доверенное лицо (фамилию опускаю — Авт.) просила пере­дать советским руководителям свою искреннюю благодарность за готовность оказать ей финансовую помощь…

… Независимо от сроков внеочередных выборов И.Ганди просит передать ей по возможности до конца января 1975 года 10 млн. индийских рупий для проведения некоторых закрытых подготовительных мероприятий к выборам.

Комитет госбезопасности планирует передать И.Ганди в кон­це января 1975 года указанную сумму. Остальные суммы из выде­ленных ей (55 млн. индийских рупий — Авт.) средств (решение № 158/уд-ОП от 22 ноября 1974 года) будут передаваться в соответ­ствии с просьбами И.Ганди.

Председатель КГБ Андропов».

       3.  Решение Политбюро ЦК КПСС: «Согласиться».

В лице Индиры Ганди Советский Союз имел надежного дру­га, а Индия отстаивала в регионе стратегические интересы нашей страны. Грош цена такой дружбе, скажет брезгливый читатель, ко­торая основана на взятках. Но мир — это грязный рынок, где ли­деры государств — дефицитный товар: не купишь ты, оторвут с Руками твои конкуренты. А тебе придется платить в стократных размерах. Примеры рядом — Украина, Грузия, Молдова, страны Прибалтики, Азербайджан и т.д.

Либерализация ответственности в нашей стране обрушила моральный и профессиональный уровень кадров во всех сферах. В том числе и во внешней разведке. Все занимаются личным биз­несом. В мире это видят, делают свои выводы. И когда президент берет с собой в поездки по Индии или другим государствам вата­гу из авенов, Дерипасок, абрамовичей, миллеров, Чубайсов, шо-хиных, то хозяева воспринимают их как стадо голодных хищни­ков, чьи интересы очень далеки от интересов страны, которую они вроде бы представляют. И принимают их соответственно.

Существует, впрочем, и третья версия подоплеки союза Пу­тина с Авеном: Владимир Владимирович платит долги Петру Оле­говичу за 92-й год. Эта версия самая распространенная. Но я не думаю, что за одну, даже очень большую услугу, такой несенти­ментальный человек, как Путин, будет расплачиваться почти два десятилетия. Да и Авен, не исключаю, успел вернуть свои затраты на поддержку питерского чиновника тогда же, в 92-м.

История достаточно известная и тривиальная. Коснусь ее вскользь, поясняя некоторые детали.

Комитет питерской мэрии, возглавляемый Путиным, с осе­ни 91-го самовольно выдавал лицензии фирмам-посредникам на вывоз за рубеж нефтепродуктов, металла, цемента, лесоматериа­лов. Причем, государство и город от этого почти ничего не имели. В Москве тогда шла драка за дележ полномочий между союзными и республиканскими структурами управления, и жучки-чиновни­ки некоторых регионов торопились использовать момент межвла-стья в своих целях. За кордон тащили все, что под руку попадет.

В декабре, сразу же после Беловежского соглашения мы в спешном порядке приняли под председательством Ельцина по­становление российского правительства, где категорически за­претили регионалам партизанить, а право выдачи экспортных ли­цензий предоставили только республиканскому комитету внеш­неэкономических связей (руководил им Авен, вскоре комитет преобразовали в министерство). Поскольку в Питере стало туго с продуктами питания, мы выделили ему квоты на ресурсы общей стоимостью около миллиарда долларов: для бартерных сделок с зарубежными партнерами — сырье в обмен на продукты.

Авену поручили заняться этими операциями и проследить, чтобы деньги не прилипли к рукам мошенников. За выделенные ресурсы можно было обеспечить город всем необходимым.

Но обстановка там с каждой неделей становилась все хуже — с прилавков исчезли последние продукты, даже табак. Начались бунты. Петросовет был вынужден ввести в городе карточную сис­тему.

Он же озадачился вопросом: а куда подевались выделенные российским правительством для спасения Санкт-Петербурга ре­сурсы — 150 тысяч тонн нефтепродуктов, 750 тысяч кубометров пиломатериалов, 30 тысяч тонн цветного металла, тысячи тонн особо чистого алюминия (марки А-5), тантала, ниобия, церия, цир­кония, скандия, иттрия, гадолиния, а также остальных редкозе­мельных металлов и многое другое?

Для расследования обстоятельств была создана горсоветом рабочая группа под руководством депутата Петросовета и народ­ного депутата России Марины Салье, которая обвиняла Путина и его комитет по внешним связям (там работали тогда будущий пре­зидент Дмитрий Анатольевич Медведев, будущий глава «Газпро­ма» Александр Борисович Миллер, будущий председатель пра­вительства РФ Виктор Алексеевич Зубков) в мошенничестве и рекомендовала Собчаку уволить Владимира Владимировича с «волчьим билетом» (отчет рабочей группы висит на сайтах Интер­нета — не буду вдаваться в подробности).

Надо сделать скидки на противостояние между мэрией и Петросоветом и на то, что депутаты жаждали крови всех заевших­ся чиновников из окружения Собчака. Но я хорошо знал доктора геолого-минералогических наук Марину Евгеньевну Салье — уча­стницу сложных экспедиций в Среднюю Азию, Якутию, Северное Прибайкалье и Дальний Восток. Она не занималась интригами, но как блокадница видела, что в Ленинград возвращаются блокад­ные нормы.

Салье привыкла в геологических экспедициях копать глубоко и раскопала со своей депутатской группой, что путинский коми­тет, во-первых, присвоил полномочия правительства РФ по выда­че экспортных лицензий, а, во-вторых, преднамеренно составлял со «своими» фирмами такие нелепые контракты, что юридически они были ничтожными. Ничего нельзя было вернуть даже через суд. Сырье уходило, а деньги за него оседали на чьих-то счетах за рубежом. Не могли юрист Путин с юристом Медведевым делать это по недомыслию.

Ее, видавшую виды женщину, уважаемую в Санкт-Петербурге, поразило хамство молодого гэбиста Путина — он выкручивался, не хотел показывать депутатской группе требуемые документы и ссылался на какую-то коммерческую тайну. Словно контролеры посягали на его личный бизнес. (Позже Владимир Владимирович возведет эти приемы в государственную политику).

И еще ее удивила позиция Петра Авена, к которому она об­ратилась. Он не только отказался направлять представление в Генпрокуратуру и не стал опротестовывать лицензии, выданные питерской группировкой Путина, но, спасая этого человека от уголовного преследования, распоряжением № 172 наделил его компетенцией правительства РФ. Хотя не имел на это никакого права и сам должен был попасть под статью. Он активно прикры­вал Путина (цену вопроса рабочая группа рассмотреть не успела), а Гайдар, к кому обращалась Салье, всячески прикрывал Авена.

Как же так получилось, что благополучный Ленинград, запад­ная витрина нашей страны вдруг оказался на грани голода? Пи­терцы стали ездить отовариваться в Псков, Новгород, Тверь, хотя прежде автобусы с мешочниками в город на Неве устремлялись оттуда. Обрушение порядка, сложившегося десятилетиями, про­исходило стремительно.

11

В очередной раз приходится соглашаться с Вождем народов: кадры решают все. Если во главе городов, регионов или страны восседают гоголевские Поприщины, то при любом общественно-политическом строе от них у народа будет лишь головная боль.

Главным кадром в тогдашнем Санкт-Петербурге был Анато­лий Александрович Собчак. Со стороны он казался этаким несги­баемым Робеспьером, но в действительности был уговаривае­мым, податливым человеком. В этом я убеждался не раз.

В апреле 89-го только что созданная московская группа на­родных депутатов СССР направила несколько своих представите­лей в поездки по регионам страны. Мне достались Казахстан, Ук­раина и Ленинград. Мы должны были установить тесные контакты с другими народными депутатами СССР демократической направ­ленности, чтобы выработать общую стратегию и тактику поведе­ния на предстоящем в мае первом съезде.

Мои ленинградские коллеги собрали в Домжуре на Невском новоиспеченных депутатов, и я выступил перед ними. Сказал о цели приезда, о замыслах московской группы. Посыпались уточ­няющие вопросы и встречные предложения. Обстановка была доброжелательной.

Тут вдруг поднялся лощеный господин и хорошо поставлен­ным голосом начал меня отчитывать. Суть его монолога была сле­дующая. Мы, москвичи, надоели всем своими притязаниями на власть, на верховенство. И в данном случае решили подсуетить­ся, чтобы возглавить демократический процесс. А во главе этого процесса уже есть уважаемый человек — Михаил Сергеевич Горбачев, так что без сопливых дело обойдется. Мы же хотим встав­лять ему палки в колеса. Не надо создавать провокационные объ­единения депутатов, каждый депутат должен быть сам по себе и помогать лидеру перестройки.

В зале поднялся шум. Я тихо спросил ленинградского собко­ра «Известий» Анатолия Ежелова, тоже избранного народным де­путатом СССР: «Кто это?»

—  Это Собчак, преподаватель университета, — ответил Ежелов.

Я вновь взял слово и постарался успокоить разгоряченного Анатолия Александровича. Мы предлагаем объединить усилия не ради дележа власти, не с целью подчинения кого-то кому-то. Каж­дый депутат должен оставаться сувереном. Но по одиночке мы ни на йоту не продвинемся в выполнении обещаний своим избира­телям. Дело не в том, нравится нам или не нравится Горбачев. Он заложник аппарата ЦК. Я был на двух последних съездах КПСС и видел, как там нагло командуют чиновники этого аппарата Они и съезд народных депутатов СССР намерены превратить в подо­бие съезда КПСС, чтобы мы только одобряли составленные ими в пользу номенклатуры проекты решений. А мы должны сами опре­делять повестку дня работы съезда и предлагать свои решения.

Около двух часов шла дискуссия в Домжуре на Невском. Ле­нинградские депутаты поддержали идею объединения, и Собчак в конце концов изменил свое мнение на 180 градусов. Позже мы вместе с ним стали членами Координационного Совета Межре­гиональной депутатской группы (МДГ).

После окончания университета Анатолий Александрович три года работал адвокатом в родном для Горбачева Ставрополь­ском крае. С тех пор любил Михаила Сергеевича как родного отца, а адвокатская практика научила его гибкости поведения и легко­сти в отречении от своих прежних суждений.

В июне 90-го я еще работал в АПН, и союз журналистов Испа­нии (там регулярно печатались мои статьи) пригласил меня на де­сять дней выступить перед студентами университетов Барселоны, Валенсии и Мадрида. Все расходы брала на себя принимающая сторона, а кроме того мне сказали, что я могу взять с собой еще одного интересного человека — на свое усмотрение. Его поездка будет тоже оплачена и плюс гонорар за выступления.

Кого позвать? С Анатолием Александровичем у нас уже сло­жились добрые отношения, вместе провели не один вечер на за­седаниях МДГ. Он успел поучаствовать в местных выборах и стал председателем Ленсовета. Я позвонил ему и предложил поехать вместе со мной, правда, не очень-то рассчитывая на согласие. Все-таки ответственная должность, много работы. Но он согласился.

Интерес к нашей стране тогда был очень большой. Мы с Соб­чаком собирали полные залы. Поднимались вдвоем на сцену и в режиме диалога обсуждали проблемы геополитики. Анатолий Александрович отстаивал свою точку зрения, я свою. При этом каждый из нас иногда обращался за поддержкой к залу, втягивая его в дискуссию.

В студенческой среде ощущались сильные левацкие и анти­американские настроения. На первых двух лекциях Собчак оце­нивал встречу Горбачева с Бушем на Мальте как большой шаг к разрядке, как благо для мира. Во время этой встречи я был на Мальте с группой журналистов и знал подноготную закулисных переговоров. Мое мнение было противоположным: ревизия ял­тинских соглашений дорого обойдется планете. Горбачев сдал американцам Кубу, Никарагуа, всю Восточную Европу и вообще вывел СССР из игры. Он даже позволил янки хозяйничать в нашей Прибалтике, подталкивая процесс развала Советского Союза. Те­перь Соединенные Штаты превратятся в Самодержца Всея Зем­ли. Они будут безбоязненно использовать вооруженные силы для поддержки своих капиталистов. Испания скоро затоскует по мно­гополярному миру.

Чья позиция была ближе студентам? Мы просили голосовать. Подавляющим большинством они отвергли позицию Собчака. Да еще выражали удивление его проамериканским взглядам. И уже в следующих аудиториях Анатолий Александрович высказывал совершенно иное мнение. Превращаться из Павла в Савла для него не составляло труда.

Там он сказал в интервью солидной газете, что в Ленинграде будет введена должность мэра и у него стопроцентные шансы за­нять этот пост. Им сразу же заинтересовались промышленники.

В Валенсии нас долго водили по заводу сантехоборудования. Автоматические линии, идеальная чистота, перламутровый блеск душевых, умывальников, унитазов. Испанцы готовы быстро по­строить и пустить такие же заводы в Ленинграде. Собчак сказал, что не возражает. В административном здании завода мы сидели часа полтора: Анатолию Александровичу рассказывали о техни­ческих параметрах производства и собирали в папку разные по­яснительные документы. Эту папку ему вручили для передачи на анализ ленинградским экспертам.

А потом мы поехали ужинать в ресторан. Не очень солидная желтая папка занимала место на нашем столике. Когда принесли большую сковороду с паэльей из риса и каракатиц, Собчак убрал папку и сунул ее за цветочный горшок на окне. Ужин удался — с интересными разговорами и виртуозной игрой гитаристов.

•  А папку-то забыли, — спохватился я, едва мы отъехали от ресторана.
•  Вернемся, принесу, — с готовностью предложил сопрово­ждавший нас валенсиец.
•  Нет, едем дальше. Возвращаться плохая примета, — ска­зал Анатолий Александрович. И равнодушно продолжил. — Если им надо, они найдут, как переправить бумаги в Ленинград.

Не зная Собчака, можно было подумать, что он суеверный человек. Но я уже имел возможность убедиться в обратном. Не­сколько дней назад в Барселоне мы столкнулись с большой груп­пой грузинских туристов. Они кинулись приветствовать Анатолия Александровича, как Иисуса Христа, сошедшего с небес — Соб­чак возглавлял парламентскую комиссию по расследованию тби­лисских событий 89-го и выступил на съезде народных депутатов СССР в поддержку мятежников, обвинив в преступлениях СоветскуюАрмию.

Кто-то из туристов сбегал в свой номер и принес нам две авоськи — в каждой по три бутылки красного грузинского вина. Мне презент достался, поскольку я оказался рядом с Собчаком.

Когда мы собрались лететь в Валенсию и спустились из оте­ля к машине, Анатолий Александрович спросил, бросив взгляд на мой хилый багаж:

— А где у вас грузинское вино?

Мы с ним так и не перешли на «ты». Я сказал, что презент ос­тавил в номере — смешно таскаться по солнечной Испании с гру­зинским вином.

— Ну нет, зачем добру пропадать, — сказал Собчак. — Раз вам вино не нужно, я вернусь и возьму его себе.

Он попросил на рецепшене ключ от моего номера, поднялся на восьмой этаж и спустился оттуда довольный, позвякивая бу­тылками в совковой авоське.

Это вино Анатолий Александрович увез в Ленинград.

В Мадриде мэр столицы устроил нам в своей загородной вил­ле встречу с крупными испанскими предпринимателями. Всех их интересовали деловые контакты со вторым городом России. Соб­чак рассказал, что на берегах Финского залива валяются и ржаве­ют сотни судов, давно отслуживших свой срок. Испанцы вырази­ли готовность своими силами расчленить корпуса на металлолом и вывезти в свою страну. Чем расплачиваться с Ленинградом — пусть решает руководство города на Неве: продуктами, так про­дуктами.

Серьезные предложения сыпались на Анатолия Александро­вича одно за другим. Испанцы, к примеру, хотели бы разместить заказы на ленинградских судоверфях и покупать в больших объе­мах алмазные инструменты завода «Ильич». Кроме того, им очень нужны сверхпроводящий кабель и устройства с числовым про­граммным управлением для металлорежущих станков — все это производили питерцы, причем на уровне высших мировых стан­дартов.

У любого хозяина захватило бы дух от таких перспектив: мож­но во время всеобщей разрухи сохранить рабочие места, а горо­ду дать заработать. И Собчак заявлял, что очень рад этим предло­жениям и приглашал своих собеседников приехать в Ленинград для заключения сделок. Вот он станет мэром и будет ждать их у себя в кабинете.

В отличие от нас испанцы верят словам. Когда Собчака из­брали мэром, некоторые предприниматели действительно при­катили к нему. Но градоначальник отказался их принимать. Они явились ко мне в министерство: как же так, ведь у них очень вы­годные предложения. Я связался с Анатолием Александровичем по телефону и понял, что он не помнил разговора на вилле мэра Мадрида. Человек в последнее время много ездил по заграни­цам, везде наверное давал кому-то обещания, разве удержишь все в памяти.

— Я не занимаюсь этими вопросами, — сказал мне Собчак на предложение сохранить лицо и принять испанцев. — Пусть они обратятся к моим экономистам.

Но испанцы, насколько я знаю, больше в Питере не появились.

На отстраненность Собчака от серьезных дел в городе обра­тили внимание даже депутаты — сторонники Анатолия Алексан­дровича. Они приезжали в министерство печати и просили пого­ворить с ним как с коллегой по Координационному совету МДГ. По их словам, с кадрами в мэрии была беда. Градоначальник со­брал вокруг себя «мутную» команду и не управляет ею, а команда управляет им. Причем работает не в интересах города. От депута­тов-питерцев я часто слышал фамилию Путин в весьма нелестном обрамлении. Самого его ни разу не видел, хотя в мэрию к Собча­ку заходил не однажды.

У меня был обычай приезжать в министерство к восьми утра. До заседательской суеты успевал посмотреть почту и свежие га­зеты. Тогда была эпидемия игры в теннис. Высшие чиновники, вы­служиваясь перед Ельциным, по утрам истязали себя на кортах и появлялись на рабочих местах с большим опозданием. Исполни­тельная власть полностью оживала только часам к одиннадцати.

Примерно раз в две недели наведывался в Москву Собчак — выбивать из федералов деньги для города или решать другие проблемы. Поезд из Питера приходил ранним утром — Анатолий Александрович навадился коротать тягучие паузы у меня в мини­стерстве. Пили кофе и чай, обменивались новостями. За стеной моего кабинета была большая комната с длинными столами. На них раскладывались контрольные экземпляры всех книг, которые выпускали издательства России за последние недели. Таков был порядок: все, что издавалось в стране, поступало на учет в наше ведомство.

Завзятый книголюб Анатолий Александрович очень любил эту комнату: отрешенно бродил между столами, листал еще пах­нущие типографской краской страницы. Часто издатели присыла­ли по нескольку экземпляров одной и той же новинки — кое-что доставалось Собчаку. Однажды я подарил ему многотомное соб­рание сочинений Уинстона Черчилля, за которые тот получил Но­белевскую премию. От удовольствия мэр размяк, ударился в вос­поминания.

Прежде я не лез к нему с вопросами о людях его команды. Но тут, памятуя о просьбах питерских депутатов, спросил:

— А что из себя представляет Путин? Что он за человек?

— Человек как человек, — пожал плечами Собчак, — непло­хой исполнитель…

И, подумав, добавил:

•  Правда, перспективы не видит. А почему вы о нем спро­сили?
•  Много претензий к нему. Он же из КГБ.
•  Ну и что? — удивился Собчак.

Я сказал, что мы оба с Анатолием Александровичем учились в университетах и видели, кого из студентов окучивали гэбисты. Вербовали в осведомители тех, кто переполнен амбициями, но ощущал свою несостоятельность на профессиональном поприще. Успех им на этом поприще не светил — в силу интеллектуальной ограниченности. А вознестись над людьми хотелось любыми спо­собами.

Таким поручали стучать на товарищей, потом давали задания еще грязнее. И когда видели, что у человека отсутствуют мораль­ные тормоза, что он легко переступал через последнюю нравст­венную черту, его зачисляли в ряды КГБ. Причем не заниматься серьезной аналитической работой или быть нелегалом. Для этого кадры черпали из других колодцев — с водой почище. Их приме­чали еще в суворовских и нахимовских училищах, затем готовили специально. А этому человеку давали работу попроще: пасти инакомыслящих или прикомандировывали к советским коллекти­вам за рубежом подглядывать за политической линией. Сексоты из студенческой среды нигде надежными не считались.

— Вы обобщаете, но мы же говорим о конкретном челове­ке. Путин мне кажется надежным, — не соглашался со мной Соб­чак. — Я полжизни проторчал на кафедрах университетов и пло­хо знаю людей в городе. Мне нужен человек, который процежи­вал бы кадровый поток. У Путина большой объем информации.

В конце концов, не мне же работать с гэбистом: нужен он Собчаку — его дело. Хозяин — барин.

Не знаю, один Путин отцеживал кадры для питерской вла­сти или вместе с приятелями из КГБ. Но команда подобралась до­вольно пестрая: профессорские отпрыски, соискатели кандидат­ских дипломов, завсегдатаи дискуссионных клубов. Почти никто из них не нюхал пороха конкретного дела. Вышла тесная компа­ния дилетантов.

Это те, кто, так сказать, с позволения Бнай Брита правит Рос­сией сегодня: сам Владимир Путин, следом шли Анатолий Чубайс, Дмитрий Медведев Алексей Кудрин, Виктор Зубков, Игорь Сечин, Алексей Миллер, Владимир Чуров и проч. и проч. Всех их, по на­блюдениям питерских интеллигентов, объединяло одно качество, схожее с качеством Анатолия Александровича — эгоцентризм.

На вечерних тусовках в советское время, с бокалами шам­панского в руках и бутербродами с осетриной или красной ик­рой, они соревновались в остротах по поводу никчемности то­гдашнего руководства города и полагали: все, что у них на столах, в холодильниках; все, что на прилавках магазинов и на складах Ленинграда, появлялось само собой, поступало по распоряже­нию откуда-то свыше. И не догадывались, что манна с неба не ва­лится и насколько трудна работа чиновников мегаполиса: ездить по регионам, заключать договора на поставку зерна, мяса, моло­ка, фруктов, овощей и всего остального.

А уже в 91-м году, когда затрещали прежние хозяйственные связи, команда Собчака обязана была мотаться так, чтобы пар ва­лил из ноздрей. Казахстан, например, предлагал Ленинграду хлеб и мясо за продукцию Кировского завода, Узбекистан с Киргизи­ей — фрукты и овощи, было что взять у хозяйств прилегающих областей. Но снимать галстуки-бабочки и заниматься такой мело­чевкой новая власть Ленинграда не собиралась. Она вела сверх­затратную кампанию по срочному переименованию города (как будто нельзя было повременить), грызлась между собой за собственность и финансы. При этом надеялась: никуда не денется фе­деральный центр, обеспечит всем необходимым. Это новое поко­ление управителей с такой внутренней установкой карабкалось к должностям: «Взять власть значит все в свой карман класть».

И уже в январе 92-го над Петербургом, как отмечалось, на­висла угроза голода. Горе-хозяевам потребовалось совсем не­много времени, чтобы довести мегаполис до коллапса.

Я хорошо помню ту нелепейшую ситуацию. Собчак не выле­зал из приемной Ельцина, и президент дал разрешение разбло­кировать для города на Неве стратегические запасы продоволь­ствия на военных и других складах.

Когда Путин говорит теперь, что в 90-е годы Россия стояла на пороге развала, он подразумевает, возможно, и тот демарш само­стийности, который устроила питерская команда во главе с Ана­толием Александровичем. Команда профукала возможности обес­печить продовольствием город, и вдруг Собчак лично обратился к президенту США Бушу старшему и канцлеру ФРГ Гельмуту Колю с просьбой спасти Санкт-Петербург от голода. Словно мегаполис уже вышел из состава России, которая не в состоянии контроли­ровать положение дел в своих регионах.

Понятно, что Бушу с Колем составило немалое удовольствие утереть сопли Кремлю и откликнуться на SOS великих управлен­цев с Невы. Чем черт не шутит, вдруг эти отвязные парни станут последователями Джохара Дудаева, а их регион — последняя не­запертая калитка России к Балтийскому морю. Десятки тысяч тонн продовольствия пошли в город со складов американских войск, расположенных в Западной Германии.

(Россия не Санкт-Петербург— простора побольше, и Бог кое-что дал из ресурсов. Надо много усилий, чтобы пустить по миру такую махину. Но видно, как питерская команда старается и здесь. Сколько лет потребуется необольшевикам с Невы, чтобы взять очередную крепость?!)

12

Тогда членам российского правительства приходилось часто бывать в Ленинградской области. В очередной свой приезд в се­веро-западный регион я стал интересоваться, как обустроились офицеры соединений военно-морского флота, передислоциро­ванных сюда из Прибалтики. База подводных лодок из Клайпеды эвакуировалась в Кронштадт. Город оказался не готов к такому на­плыву моряков — семьи офицеров ютились в подводных лодках.

К Ломоносову и другим базам Ленинградской области при­ходили из Латвии отряды боевых кораблей, в частности крейсе­ры, нагруженные домашним скарбом. Латышское правительство выпихивало наших моряков из страны, ссылаясь на договорен­ность с Горбачевым, и призывало своих горожан не покупать у российских офицеров дома: оккупанты уберутся — жилье доста­нется латышам бесплатно. Поэтому обобранные моряки загрузи­ли что возможно на корабли и теперь прозябали со своими семь­ями на стальных посудинах. Здесь они тоже оказались никому не нужны — холодные и самые голодные в голодном крае.

Бесчестно обвинять в издевательствах над военными толь­ко местные власти: толпы бездомных офицеров свалились на них как снег на голову. Хотя чиновники могли сделать многое для лю­дей, но тоже не шевелились. Основная вина лежала на нас, рос­сийском правительстве.

Под ласковые уговоры Запада Горбачев согласился вывести наши войска всего за четыре года из Восточной Европы и Прибал­тики. Только в Германии советская группировка насчитывала пол­миллиона человек, а располагались наши дивизии и бригады, еще в Польше, Чехословакии, Венгрии, прибалтийских республиках. Там Советский Союз построил для военных жилые городки по ев­ропейским стандартам, создал богатую и надежную инфраструк­туру— все это оценивалось примерно в 100 миллиардов долла­ров. Подарить такую собственность хозяевам и перебросить наш контингент на неподготовленную территорию России, означало получить около 300 тысяч бездомных офицеров и прапорщиков.

Даже Горбачев понимал, что это безумный шаг: хоть и слабо, но до развала СССР торговался об условиях вывода наших войск. В качестве компенсации нам обязались сначала выделить 25 мил­лиардов немецких марок, построить на территории России воен­ные городки. Но вот началась при Ельцине эвакуация нашего во­инского контингента, и со стороны немцев, поляков и других по­шло жульничество.

Немцы убавили сумму компенсации до 12 миллиардов марок, да еще стали вычитать из нее в диких объемах затраты на под­вижной состав и «экологический ущерб». Поляки потребовали от России огромный выкуп за прохождение наших воинских эшело­нов через их территорию. Латыши предъявили счет за предпола­гаемые затраты по ликвидации советских спецобъектов. Амери­канцы тоже отказались выполнять свои финансовые обязательст­ва — вносить деньги за «демилитаризацию Прибалтики». Больше того, у них в Германии находилась военная группировка численностью 60 тысяч человек — они должны были выводить ее одно­временно с нами. Но с их эвакуацией США не спешат.

Над нами попросту измывались: и над никчемностью горба­чевской команды, и над ничтожностью ельцинского правительст­ва. Измывались над Россией — правоприемницей СССР. А она, как ни в чем ни бывало, продолжала «бежать из Европы».

Между тем семьи российских военнослужащих с малыми детьми безропотно возвращались на родину — в палатки с печка­ми-буржуйками в голые степи и дебри Сибири. (Тогда я подумал: все-таки нет у нас полноценного офицерского корпуса, способно­го постоять за себя и Отечество. С такой безвольной и трусливой отарой золотопогонников любой политик-авантюрист может де­лать со страной все, что ему заблагорассудится.).

А нашему правительству как полагалось вести себя в такой ситуации? Я считал, что мы должны были поступать адекватно с действиями Той Стороны. После поездки к морякам в Ленинград­скую область и консультаций с военными специалистами, я вынес вопрос о проблемах с выводом наших войск на заседание прави­тельства.

Заседания в ту пору зачастую начинались поздно вечером. К самому концу рабочего дня взмыленные курьеры привозили многокилограммовые вороха проектов решений правительст­ва, подготовленные группой Гайдара, и тут же надо было ехать на их обсуждение. Времени на чтение документов почти не остава­лось. Министры острили: пока люди Гайдара переводили проекты с английского языка, пока исправляли в них ляпы в российской терминологии, допущенные сочинителями-кураторами из США, пока перепечатывали бумаги — вот и ночь наступала.

Обсудили все экономические вопросы, предусмотренные повесткой дня, и ведущий заседание Ельцин спросил: «Что у нас еще?» Я поднялся, изложил суть проблемы с выводом войск: вы­зывающее поведение тех стран, кому мы делаем колоссальное одолжение, не может быть терпимым. То, что члены кабинета ус­лышали от меня, для многих новостью не было. Неожиданно про­звучало мое предложение: заморозить соглашение Горбачева с Западом о выводе наших войск на 7— 8 лет (Россия не может быть заложницей губительных для нее договоров, которые под­махивало прежнее руководство СССР). И объявить, что разморо­зим мы их в том случае, когда заинтересованные страны — США, Германия, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония и дру­гие совместными усилиями построят за этот срок в России необ­ходимое количество жилых городков и создадут рабочие места для сотен тысяч эвакуированных из Европы и демобилизованных наших воинов, введут предприятия по переработке леса, сельхоз­продуктов и производству стройматериалов. Быстрее справится Та Сторона с поставленными задачами — скорее возобновится вывод российских войск.

Как аргументировать наше решение? Заявить, что в армии якобы набирается критическая масса недовольства — вот-вот рванет. А у военных в руках ядерное оружие. Нависает угроза не только ельцинскому режиму, но и стабильности в мире. Амери­канцы почешут репу! Если российская власть с первых дней не покажет характер, а продолжит беззубую практику Горбачева, о нас будут вытирать ноги все кому не лень.

Я ждал отповеди от министра иностранных дел Андрея Ко­зырева. Он умный человек, но считал администрацию США этало­ном порядочности. И Козырев заговорил, правда, без всякой зло­сти, что так мыслить, а тем более действовать нельзя. Любой шан­таж должен быть навсегда исключен из политического арсенала новой России. Только так, теряя в одном месте, страна может при­обрести где-то в другом. Министр иностранных дел высказался категорически против моего предложения.

Мне тоже не по душе блеф и шантаж. Но в международной политике нелегко провести грань, разделяющую эти понятия с целесообразной жесткостью. В данном случае речь как раз шла о жесткости российской позиции, без которой никогда не защи­тить стратегические интересы страны. По крайней мере, мне так казалось. В ответ, если брать худший вариант развития ситуации, нам могли урезать потоки внешних заимствований. Но деньги все равно утекали в песок, а так правительство, чтобы не потерять власть, было бы вынуждено подхлестывать развитие своей эко­номики. .

Кто-то из министров поддержал меня, кто-то Козырева. А Ель­цин? Его позиция меня волновала больше всего — ведь все зави­село от мнения Бориса Николаевича. Я давил на его воспаленное самолюбие: клянутся западные партнеры в дружбе Президенту России, а сами все время пытаются «развести», как цыгане про­стодушного мужика на блошином рынке.

При обсуждении Борис Николаевич сидел с непроницаемым лицом, бросая хриплым голосом: «Кто еще хочет сказать?» Время было позднее, и мы сделали перерыв на завтра. Большинство чле­нов кабинета, предлагая свои сроки консервации соглашения, вы­ступили за ужесточение нашей позиции. Мне показалось, что в Ель­цине боролись два человека — патриот со своим антиподом, — и он ушел в глубоких раздумьях. Но это только показалось.

Назавтра президент заявил, словно не было вчерашнего об­суждения: хватит ворошить этот вопрос. Мы должны оставаться верными соглашениям Горбачева, несмотря на отказ Той Стороны выполнять свои обязательства. А еще через какое-то время Ель­цин принял решение сократить первоначальные сроки вывода наших войск (4 года) на целых четыре месяца. Да еще согласился на очередные сокращения компенсаций нашей стране. И Россия брала кредиты за рубежом, чтобы оплачивать ими стремительное бегство своих воинских соединений по воле вождей.

Тогда у избирателей Ельцина его положение могло вызвать даже сочувствие: президент не уставал повторять о необходимо­сти сохранения страны и коварных происках ее врагов, но в силу каких-то непреодолимых препятствий был вынужден продолжать линию Горбачева, а во многом идти дальше Михаила Сергеевича. Ему верили. Долго прятал Борис Николаевич от народа свое ис­тинное политическое лицо. А в 2006 году, будучи на пенсии, при­открыл его.

За вклад в досрочный вывод наших войск из стран Балтии и за срыв экономических санкций против Латвии верхушка этой страны еще в 2000 году наградила Ельцина высшим Орденом Трех звезд 1-й степени. Борис Николаевич не особо любил всякие цац-ки, к тому же разгул национал-фашизма в прибалтийской респуб­лике приравнял бы тогда рижский вояж экс-президента к демон­стративному плевку в лицо русскому народу.

Только через шесть лет после награждения Ельцин отпра­вился за трофеем в Ригу. Возможно, посчитал, что все СМИ Рос­сии теперь в надежных руках его верных наследников — никто о сомнительной поездке даже пикнуть не смеет. А может быть, лю­бимая дочь Татьяна зудила отцу, ошибочно полагая, будто выс­ший орден инкрустирован драгоценными камнями — зачем до­бру пропадать!

При вручении награды президент Латвии Вайра Вике-Фрейн-берга сказала, что последнюю декаду XX века огромный великан на глиняных ногах — Советский Союз — уже был готов к собст­венному распаду. Существенным было, кто в тот момент победит в России. На радость всем, у кого СССР стоял поперек горла, побе­дил Ельцин. Низкий поклон ему от латышских националистов!

Польщенный такой похвалой, Борис Николаевич в ответной речи разоткровенничался.

— Все началось с конца 1980-х годов,— уточнил он,— ко­гда все стали понимать, что империй в мире больше не сущест­вует, кроме одной — Советского Союза, и этой империи больше не должно быть… Латвия и другие республики Прибалтики ста­ли четко ставить вопрос о своей независимости. И первый, кто их поддержал на трибуне, был я.

Хоть и хватил лишку Борис Николаевич с последней импери­ей в его понимании (разом похоронил и Китай, США, Индию и др.), но главное все же сказал. А то перед российскими избирателями, как в давыдовской Песне старого гусара, все: «Жомени да Жоме-ни, а об водке ни полслова!» Там он и Советский Союз очень хотел сохранить, и за интересы России болел душой.

Теперь припудриваться перед электоратом не надо, пора было выставлять напоказ шрамы, полученные в боях против сво­ей страны.

Через несколько дней после того заседания правительства мне стали названивать из посольства США в России — посол (ка­жется, это был Роберт Страус) желал со мной встретиться. Я дол­го отнекивался. Затем позвонил сам посол и прислал с курье­ром официальное приглашение. В назначенный день и час посол США с супругой ждал меня с супругой в «Спасо-Хаусе» на обед. Я обмолвился о приглашении Ельцину.

• Что он хочет от вас? — спросил президент без особого ин­тереса.
• А кто его знает?
• Надо общаться, — посоветовал Борис Николаевич. — Это же посол США.

Официальные обеды мне как серпом по одному месту. Я их не переваривал. Эту чопорность не переносил, томился от ско­ванности за столом. Не знаешь, заталкивать в рот телятину или делать дурацкий вид благодарного слушателя. Многолетняя га­зетная работа приучила перехватывать на скорую руку или осно­вательно заправляться в общепитовских точках, безо всяких ус­ловностей. А еще лучше — с коллегами где-нибудь на природе.

В Казахстане мы, «вольные казаки», собственные корреспон­денты центральных газет— «Правды», «Известий», «Труда», «Со­циалистической индустрии», «Комсомолки», «Сельской жизни» и других — изредка выезжали вместе за город, подальше от про-слушек — в лесок, на берег реки, чтобы выработать солидарные позиции по развенчиванию в печати зарвавшейся местной знати. Ставили машины веером, носами к центру полукруга и расстила­ли на капотах газеты. А на газеты выкладывали съестное, прихва­ченное с собой. Отломить с хрустом кусок полтавской колбасы да с краюхой ноздреватого пшеничного хлеба, да под полновесную стопку водки — это же удовольствие! А тут…

В помещении «Спасо-Хауса» все было расположено подчерк­нуто рационально, до скуки, как и в самой Америке, Супруга по­сла увлекла мою жену к модернистским картинам, развешанным в зале, а мы с хозяином подались ближе к столовой. Там был на­крыт стол на четыре персоны.

За обедом посол интересовался, откуда я родом (будто не листал досье!), спросил, где и как мы познакомились с Ельциным. Поговорили о Чечне.

— Осенью 91-го года вы летали в Вашингтон, — напомнил по­сол, — и выступили перед группой наших конгрессменов. Моим знакомым ваше выступление показалось агрессивным.

• Выступал, — подтвердил я, — Только слово «выступал» не совсем точное. Мы просто обменивались мнениями. И ника­кой агрессии не было. Я говорил, что каждый должен занимать­ся своей страной: Америкой — американцы, Россией — русские.
  И не лезть друг к другу с подстрекательскими целями, как это делал ваш госсекретарь Бейкер. Зачем он летом 91-го собирал тай­но в американском посольстве руководителей республик СССР и проводил с ними инструктаж? Показать, кто хозяин в Москве?
• Еще я обращал внимание конгрессменов, что американцы недо­оценивали спасительную для себя роль Советского Союза. Будет жить Советский Союз — у США будет меньше проблем с исламом, не будет— Америку ждут смутные времена. Это не агрессия, это предостережение.
• Что вы имеете в виду? — поинтересовался посол.
• С уходом со сцены Советского государства ислам в протиивостоянии с христианской цивилизацией начнет получать мощное подкрепление. Не тотчас, конечно, а со временем, — конкретизи­ровал я свою мысль. И пояснил, что Советский Союз объединил много наций и народностей, очень разных по уровню развития
  и культуры. Семь десятилетий Советское государство перемешивало нации, обогащая отсталые ценностями передовых — через невиданные по колоссальности миграционные процессы и модернизационные прорывы в мусульманских республиках. Это по­зволило большинству из них перепрыгнуть через столетия и очу­титься сразу в XX веке. Выравниванию наций и подавлению исламской воинствен­ности способствовали строгие запреты на агрессивные поведен­ческие нормативы у тех или иных народов. Не просто было под­нимать пороги, через которые им разрешали переступать досо­ветские традиции. Но даже за короткий по историческим меркам срок, кое-что удалось. Сначала государство под страхом наказания не давало враждовать с иноверцами, потом у нас стало вхо­дить в привычку не враждовать. Образовалась советская общ­ность, ориентированная на христианские ценности.

Во всех мусульманских республиках — Казахстане, Узбеки­стане, Киргизии, Таджикистане, Азербайджане, даже в пустын­ной Туркмении почти утвердились европейские стандарты пове­дения. А не войди эти республики в состав СССР, они давно были бы в лагере исламских государств, склонив баланс сил на Земле в их пользу. Если принять во внимание, что по соседству ждали и ждут удобного момента для образования новых исламских го­сударств 60 миллионов мусульман Китая и 120 миллионов — Ин­дии, то резонно предположить: политическая карта мира сегодня могла быть иной.

— Вы излагаете любопытные, хотя и небесспорные вещи, — сказал посол. — Но какое отношение это имеет к моей стране?

Он мало говорил за обедом, как и полагается матерому ди­пломату, а больше слушал и задавал наводящие вопросы. Чувст­вовалось, что посла не очень трогала эта тема — не для ее обсу­ждения пригласили меня в «Спасо-Хаус». Но хозяин сам ее заце­пил, и хотелось до конца высказать ему свои мысли — какими бы экстравагантными они ни казались полномочному представите­лю зазнавшейся сверхдержавы.

— Пока никакого,— ответил я,— только— пока. Меньше чем через два поколения дух христианской цивилизации в этих республиках, ставших суверенными государствами, выветрит­ ся окончательно. Уже сейчас там власти начинают активно на­ саждать ислам — завтра мы увидим его триумфальное шествие. Причем авральные методы отката к прошлым обычаям подни­мут на командные высоты фундаменталистов, догматиков. И ми­ровой экстремизм от ислама получит внушительное подкрепле­ние для экспансии своих порядков. Шииты с суннитами догово­рятся между собой.

Вот тут подходит очередь и Америки, сказал я послу. Аллах обязал правоверных до самого Судного дня вести омусульмани­вание планеты. Распоряжение непререкаемое. США со своей во­енной мощью мешают достижению этой цели, значит надо омусульманить сначала сами США. И потом идти дальше. В Соеди­ненных Штатах сейчас около 40 миллионов темнокожих — у них повальная мода переходить в ислам. Через четыре десятилетия их станет значительно больше — они, получая поддержку извне, начнут требовать своей государственности и устанавливать ис­ламские порядки (Кстати, всего через четырнадцать лет после нашей беседы, впервые в истории США конгрессмен из Миннесоты афроамериканец Кейт Эллисон принес на Капитолийском холме присягу на Коране. Процесс пошел).

• Латиносы с удовольствием помогут исламистам, — заме­тил я послу.— Ваши корпорации выкачали ресурсы из стран Ла­тинской Америки, и миллионы иммигрантов бегут от нищеты в США. К середине XXI века латиносы начнут составлять большинство вашего населения и тоже будут стремиться к созданию сво­его государства, объединяясь для развала страны с мусульмана­ми. Приоритеты сиюминутной выгоды олигархов над долгосроч­ными интересами нации толкают ваших политиков с фомками и к
  нам в Россию. Разве не так?
• Не так, — сказал после некоторой паузы посол. Его, воз­можно, обескуражила прямолинейность моих суждений. — Не так, — повторил он. — Моя страна желает вам добра. Вы же сами выступаете за открытое общество, и мы вас в этом поддерживаем.
  Мы хотим партнерских отношений. Россия должна только приветствовать, если мои соотечественники пойдут к вам со своими ка­питалами. Чем это плохо?
• Милости просим к нам с инвестициями, — придал я своему голосу примирительный тон. — Только американцы хотят скупать по дешевке природные ресурсы и наши самые конкурентноспособные и высокотехнологичные предприятия. А тратиться на что-то другое не желают. Вот я приеду сейчас в США и скажу: «Продай­
  те мне концерн «Боинг». Даже не по бросовой цене, а за полную стоимость. Или позвольте разрабатывать нефтяные месторожде­ния в Техасе. Тут же возникнут чиновники Комитета по иностран­ным инвестициям, созданного для защиты стратегических инте­ресов США, и скажут: «Парень, даже близко не подходи к таким
  объектам. У нас не хватает обувных фабрик и мощностей по об­работке разных деревяшек — туда и вкладывай деньги». И это хо­зяйский подход. Но когда мы говорим то же самое американским инвесторам, нас начинают пугать разными санкциями. Так пони­мается партнерство вашей страной?

— Проблемы в отношениях между государствами — дело привычное. Не надо искать во всем злой умысел, — наставитель­но сказал посол. — В этом смысле ваш президент господин Ель­цин очень зрелый политик. Он не растрачивает добрые отноше­ния между нашими государствами на спонтанные конфликты по мелочам. Хотя люди из его команды постоянно толкают прези­дента на это.

Я ответил, что Ельцина вообще не столкнешь, пока не пони­мая, куда поворачивал беседу посол.

— Ваш МИД обеспечивает нас информацией о ходе выполнения совместных договоренностей, — сказал он. — И нам извест­но, что с выводом российских войск у вас нет проблем. Нет экс­цессов, нет недовольства в частях. И при этой нормальной ситуа­ции замораживание соглашения о выводе войск воспринималось бы нашей администрацией как недружественный шаг российского правительства. Мне известна ваша личная позиция и хочу по-дружески заметить, что она не служит сближению наших стран.

Вот в чем дело: посол пригласил меня с супругой, чтобы за бокалом сухого вина провести небольшой сеанс воспитательной работы. Причем так откровенно. Интересно, многих он таскал сюда с этой целью? Стало понятно, что после того заседания пра­вительства, кто-то из членов нашего кабинета доложил обо всем послу, а тот решил прощупать меня и на правах полномочного представителя Главных Хозяев предостеречь от неверных шагов. А я-то перед ним распинался…

•  Видите ли какое дело, — постарался я говорить как можно спокойнее, — Соединенные Штаты привыкли строить отноше­ния по принципу улицы с односторонним движением. Наша стра­на должна перед вами разоружиться почти догола, отказываться
  от высоких технологий, везде действовать в ущерб своим национальным интересам, а США при этом сосредотачивают силы во­круг российских границ, спокойно позволяют себе не выполнять принятые обязательства, да и вообще, ни в грош не ставить партнера. Я не люблю, когда мою страну принимают за дурочку. Вас приучил к этому ставропольский комбайнер. Но так же продол­жаться не может.
•  Какой комбайнер?— уставился на меня удивленно посол.
•  Михаил Сергеевич Горбачев. Он же работал комбайнером, часто ностальгически вспоминает об этом, по-моему, сожалея, что бросил любимое занятие и взялся не за свое дело — политику.
•  У нас о президентах, в том числе бывших, принято отзы­ваться уважительно, — заступился посол за Михаила Сергеевича.
•  В России другие традиции. Горбачев как человек добрый мог положить им конец, но все испортила его слепая, ни чем необоснованная вера в порядочность Америки.

На прощание мы перебросились с посольской четой не­сколькими фразами, поблагодарили друг друга за совместный обед и разошлись. Навсегда.

Мне, как и другим российским чиновникам, довольно часто приходилось вести откровенные беседы с послами разных стран вМоскве. Обычно они допытывались о перспективах развития у нас демократии или взаимоотношениях между ветвями власти. Кто-то, чувствовалось, пытался лоббировать интересы фирм сво­их соотечественников. Никто из них не лез с поучениями. Это по­зволяли себе только дипломаты США. Да еще— что особенно умиляло — представители Северной Кореи. Как будто у них была одна школа.

Месяца через два после обеда с посольской четой я зашел к Ельцину с проектом очередного указа. Он накидал замечания, по­том с подчеркнутой строгостью долго смотрел на меня.

— Что вы там наговорили американскому послу?— недовольно спросил президент.

Я даже растерялся от неожиданного вопроса, с трудом стал вспоминать беседу в «Спасо-Хаусе».

— Президент Буш назвал вас ненавистником сближения на­ших стран и по-дружески посоветовал убрать куда-нибудь из моей команды,— продолжал Борис Николаевич холодным то­ ном. — Вот до чего дошло. Вас почему-то считают моим другом, а вы своими заявлениями бросаете на меня тень. Черт знает что!

На слове «почему-то» Ельцин сделал особое ударение, как бы намекая на мое самозванство. Пресса действительно припи­сывала нам тесную дружбу с Борисом Николаевичем, хотя я все­гда отмечал: наши отношения с ним — это отношения начальни­ка с подчиненным. Что соответствовало действительности. Я ни­когда не парился с Ельциным в бане, не выпивал с ним на пару, а только в компаниях — по случаю каких-то событий. Даже в гостях он у меня не бывал. Поддерживал его с первых же дней знаком­ства, в словесных драках защищал от нападок, иногда подставляя себя, это — да! Но так предусмотрено всеми артельными прави­лами у сибиряков.

Я сказал президенту, что в своей работе и своем поведении не собираюсь оглядываться на оценки американской администра­ции. У меня есть свое руководство, которое считаю самостоятель­ным и обладающим правом решать кадровые вопросы по своей воле. Не угоден ему — уйду без скрипа. Ельцин махнул рукой про­тестующее, поворчал и велел все же не зарываться с Америкой.

И я сразу же вспомнил разговор с министром иностранных Дел России Андреем Козыревым.

Задолго до этого Андрей пригласил меня в гостевую усадьбу своего ведомства на Пахре, бывшую дачу Всесоюзного старосты Михаила Калинина — там сауна, бильярд, по огороженной чаще бродили олени. Вдвоем мы прогуливались по длинным аллеям, и Козырев поделился большим секретом: Ельцин договорился с президентом Соединенных Штатов о прикрытии некоторых чле­нов своей команды, выдвинутых на передние рубежи.

Ситуация в России могла качнуться в любую сторону — впол­не возможен был прорыв к власти крутых националистов. В таком случае, как видимо, подозревали президенты, творцов реформ по рецептам западных наставителей ожидала бы суровая расправа.

Чтобы реформаторы могли орудовать смелее, не опасаясь последствий, решено было обеспечить их с семьями потенци­альным гражданством США. Все должно было делаться в глубо­кой тайне, но как только возникала угроза свободе этих людей, на свет появились бы американские паспорта. И США всеми силами начали бы защищать своих граждан, добиваясь от властей России отправки реформаторов за океан на постоянное место жительст­ва. А в умении поднимать бомбардировщики для достижения сво­их целей американцам не откажешь.

Андрей любитель розыгрышей, здесь же, как я понял, шутить не думал. Он сам был не в восторге от этой идеи, но должен вы­полнять поручение. «Наверху» был согласован предварительный список из восьми человек, туда вроде бы включили и меня. Кто остальные, спрашивать не стоило: Козырев не имел права разгла­шать их имена.

Дело, в общем-то, добровольное: соглашаюсь — оставляют в списке, отказываюсь — вычеркивают. Для ответа на гамлетовский вопрос «быть или не быть?» меня и вытянули на природу, где не было посторонних ушей.

В такой громадной и многонациональной стране, как Россия, реформы трудно проводить без ошибок. Провозгласить переход от командной системы к рыночной пустячное дело. Главное на­чинается потом: как и когда запускать механизмы саморегулиро­вания, где проводить черту государственного вмешательства в экономику, какую устанавливать очередность при создании ры­ночных институтов и т.д. Будешь делать что-то не так, начнешь вы­мащивать ад своими благими намерениями, возвышать и обога­щать одних за счет унижения и обнищания других.

Даже мы в нашем ведомстве, далеком от глобальных эконо­мических переделок, при подготовке законопроектов или прави­тельственных распоряжений, всегда мучились над проблемой «зо­лотой середины». Дать печатной и электронной прессе безбреж­ную волю — получишь информационный террор, ограничить лишними рамками — расстанешься со свободой слова. Ошиба­лись. И в том, что одновременно с невиданным доселе расширением прав журналистов не закладывали нормы ответственности за диффамацию, чем, пусть даже косвенно, способствовали на­растанию грязного потока «заказухи» — это подорвало доверие общественности к СМИ. И в том, что на первых порах легко по­падались на удочки дельцов от демократии, обещавших открыть и раскрутить «нужные» издания: скребли им деньги по сусекам, а деляги бежали с ними проворачивать операции «купи — про­дай». Хотя в этих средствах по-настоящему нуждались порядоч­ные журналисты — не охотники обивать пороги. По ходу дела мы, естественно, корректировали свою политику.

Ошибались многие. И когда люди видели, что из-за ошиб­ки чиновника не выглядывала преднамеренность, а сконфужен­но смотрели неопытность или спешка в стремлении исправлять положение к лучшему, то ворчали, конечно, но в целом относи­лись благожелательно. «Промашки случаются даже у быка на ко­рове Машке».

Но тут совсем иное дело. Целенаправленно работать против своей страны, по-воровски запасая пути отхода — это же смерт­ный грех, не заслуживающий снисхождения у любого народа. Со­всем выпрягся из пристойности Борис Николаевич! Я сказал Анд­рею, что однозначно не хотел быть в таком списке: ничего погано­го вершить не собирался, бился за свободу слова в СССР и России, наживая врагов — так не мне, а всему обществу крайне необходи­ма эта свобода. Опасался не гнева людей, опасаться надо усиле­ния во власти чиновничьего жулья, кому независимые СМИ, буд­то кость в горле.

Ради того, чтобы иметь возможность защищать свободу сло­ва, я унижался до нахождения в одной команде с некоторыми из них. Не хватало еще оказаться с ними в одном списке наемников.

Козырев, чувствовалось, не ожидал другого ответа. Догово­рились с ним эту тему закрыть. Мы не обременили друг друга по­гружением в липкую тайну и пошли гонять бильярдные шары как вольные люди.

(Предполагаю, что среди первых в этом списке был и остал­ся, например, тот же Анатолий Чубайс. При мне он пришел в пра­вительство трусоватым и скрытным парнем, и на моих глазах с ним скоротечно происходила метаморфоза. Сначала Чубайс — вы не поверите! — даже краснел, когда его ловили на лжи, но час от часу наглел, пер напролом, словно его прикрыли защитной броней, и все больше походил на марсианина из романа Герберта Уэллса «Война миров» — существо бездуховное, меркантильное, наловчившееся размножаться почкованием.

За последующие годы от оплодотворенного вседозволенно­стью Анатолия Борисовича отпочковались тысячи чубайсиков. Они, подобно личинкам саранчи, расползались в разные стороны и окрылились в кабинетах Кремля, правительства, банковского сектора, многочисленных комитетов имущественных отношений, предприятий электро и атомной энергетики, структур нанотехнологий. И всюду за Чубайсом с чубайсиками остается ландшафт, напоминающий искореженный машинный зал Саяно-Шушенской ГЭС после аварии. Для каждого очередного российского вождя постельцинской эпохи Анатолий Борисович, как Петр Авен и еще два-три деятеля, видимо, является человеком-признаком, челове­ком-сигналом, прибором опознавания. Если Чубайс по-прежне­му свой в Кремле, значит, и с ответчика президента летит в центр Всемирной Олигархии: «Я свой — я свой»).

После устроенной мне выволочки Ельцин как бы провел ме­жду нами черту. Он перестал пускаться со мной в откровенные разговоры, при встречах, особенно на людях, держался подчерк­нуто холодно. И начал цепляться по поводам и без поводов.

Я несколько раз заявил, что представляю в правительстве журналистский цех. Борис Николаевич однажды прилюдно меня оборвал:

— Это совершенно неправильная позиция. Вы должны отстаи­вать интересы правительства среди журналистов, а не наоборот.

У правительства какие-то свои интересы — особые, отдель­ные от народа? Я не выдержал и вступил в препирательство. Ска­зал, что у нас с Ельциным концептуальное несовпадение взгля­дов на место правительства в обществе. Демократическое прави­тельство в моем понимании — это сборная команда делегатов от всех слоев населения: кто-то отстаивает интересы крестьян, кто-то— промышленных коллективов, кто-то— бизнесменов, кто-то — творческой интеллигенции, кто-то — молодежи и т.д. Коман­да согласовывает интересы между собой, увязывает в единую по­литику. Тогда это кабинет министров для народа.

А Ельцин во главу угла ставит интересы правительства, то есть обособленной группки чиновников, и вменяет мне в обязан­ность отстаивать их перед страной. Это уже не кабинет минист­ров для народа, это уже попахивает хунтой.

В другой раз Борис Николаевич стал при всех выговаривать мне с издевкой, что я набрал в свое ведомство кучу работников ЦК КПСС. Это был совершенно необоснованный выпад: Ельцин переворачивал факты с ног на голову.

До конца 91-го все значительные полиграфические комплек­сы страны и заводы по выпуску типографского оборудования принадлежали управлению делами ЦК КПСС. Профессионалы — полиграфисты были прописаны там. После национализации пар­тийного имущества всю печатную базу пришлось брать на баланс нашего министерства.

А как ее брать без кадров? Без хорошей команды специали­стов не организуешь работы полиграфической индустрии в новых огромных масштабах. Пришлось расширить техническую служ­бу министерства и принять туда несколько толковых инженеров из бывшего партийного ведомства. С Ельциным я этот вопрос об­говаривал, причем он сам тогда сказал, что полиграфисты еще меньше причастны к деятельности ЦК, чем повара и парикмахе­ры, обслуживающие номенклатуру. И вот теперь решил почему-то ужалить, намекая на создание мною «пятой колонны» ЦК КПСС. Да еще с победоносным видом оглядел присутствовавших.

Я опять не выдержал и ляпнул, что «пятая колонна» форми­руется не у меня. И что у президента двойной подход к бывшим партийным функционерам: на публике он костерит их, а сам, как никто другой, им покровительствует. Первый помощник Ельци­на — бывший инструктор идеологического отдела ЦК КПСС Вик­тор Илюшин, вдвоем они позвали в правительство бывшего чле­на ЦК КПСС Виктора Черномырдина, тот позвал бывшего члена ЦК КПСС, заведующего отделом партстроительства и кадровой работы ЦК Владимира Бабичева, тот позвал других товарищей.

Получается, как в сказке про репку: мышка за кошку, кош­ка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, тя­нут— потянут— вот и вытянут власть обратно из рук народа. Не для краснознаменной партии, а для себя, перекрашенных в дру­гие цвета. Должна же быть какая-то последовательность в дейст­виях Бориса Николаевича.

Он прикусил нижнюю губу и замолчал. Президент в таких случаях всегда прикусывал губу и умолкал, видимо, гася в себе ярость.

Я понимал, что негоже дерзить президенту. И не потому, что это будет себе дороже — просто есть устоявшиеся правила взаи­моотношений между вождями и членами их команд. Особенно в чинопочитающей России, где даже ограбление государства счита­ется менее тяжким преступлением, чем любая попытка перечить начальству. И где вступившего в спор с вельможей сопровождает Шипение подхалимов: «Зарвался, гад!» Но постоянные ужимки Бо­риса Николаевича, его все более заметное лицемерие накапливли во мне раздражение. И временами оно выплескивалось поми­мо моей воли.

Несдержанность в ситуациях когда руководители клевали меня несправедливо, желание ответить уколом на укол частенько выходили мне боком. Но что поделать, воспитывался я в послево­енной безотцовской среде, где у сибирской обездоленной пацан­вы считался главным девиз: «Хоть уср.. .ться, а не сдаться!», то, что вливали в тебя ранние годы, трудно вычерпать за всю жизнь.

Потерю расположения ко мне президента чутко уловила гай­даровская команда в правительстве. А от ее воли зависело фи­нансирование министерских проектов. Раньше она не решалась вставлять палки в колеса, но тут начала отыгрываться.

Уже шел, к примеру, монтаж многокрасочных печатных ма­шин фирмы «Вифаг» для производства школьных учебников, ос­тавался завершающий этап. Й вдруг финансирование прекрати­лось, хотя деньги требовались совсем небольшие. Никто не хотел что-либо объяснять. Я не стал обращаться к Ельцину, а пошел в Верховный Совет России: страну вынуждали опять заказывать из­готовление своих школьных учебников за рубежом — на это надо выкладывать десятки миллионов бюджетных долларов. Окрик Верховного Совета подействовал, мы успели завершить монтаж.

В 92-м, после либерализации цен, ушлые хозяйчики броси­лись всеми способами разорять отечественного потребителя. Особенно старались руководители целлюлозно-бумажных комби­натов. Они сговорились между собой и начали создавать искус­ственный дефицит своей продукции, останавливая бумагодела­тельные машины и резко сокращая производство. Если еще в 89м выпуск бумаги и картона в России составил 10,5 миллиона тонн, то в 92м сократился до 5,7 миллиона. А отправка продукций на экспорт наоборот значительно увеличилась — за рубежом наши дельцы соревновались в демпинге.

России доставались крохи, а число независимых изданий стремительно росло. Цены на бумагу взвились до небес. Получа­лось так, что законом о средствах массовой информации власть способствовала развитию вольной прессы, но своей экономиче­ской политикой давила ее.

Мининформпечати подготовило проект постановления пра­вительства о регулировании цен на бумажную продукцию. Зало­жили в него не административные меры, а экономические: сти­мулирование роста объемов производства, снижение экспортных пошлин для тех, кто обеспечил необходимой товарной массой внутренний рынок и повышение — для рвачей. Использовали пряник и кнут. Предлагаемые меры побуждали целлюлозно — бу­мажные комбинаты к задействованию всех мощностей и их нара­щиванию.

На заседании правительства атаку на наш проект постанов­ления возглавил министр внешэкономсвязей Петр Авен. «Это ан­тирыночный документ, — шумел он по своему обыкновению. — предлагаю его похерить». Его коллеги по гайдаровскому призыву навалились на меня с той же претензией: нельзя государству вме­шиваться в дела предпринимателей.

Предварительно я заручился поддержкой авторитетных эко­номистов — рыночников, членов Верховного Совета России, и уп­росил их поприсутствовать на заседании правительства. Они при­шли, опрокинули аргументы необольшевичков и приняли мою сторону. «Розовые мальчики» побаивались влиятельных депута­тов: осерчают и могут поднять вопрос об отставке реформаторов. С большим скрипом, но все же правительство одобрило наш про­ект. Постановление приняли. Я чувствовал себя именинником. Но, как говорится, рано пташечка запела.

Клерки из правительственного аппарата постарались замо­тать это постановление, превратить в документ — невидимку (не по собственной же инициативе!).

Да, оно вроде было, но в то же время его для исполнения не существовало— ни для министерства экономики, ни для та­моженной службы, ни для других структур. Его, как и предлагал Авен, действительно похерили. Так в бюрократическом болоте то­пили неугодные кому-то решения.

Зато вскоре гайдаровская команд протащила свое, «рыноч­ное» правительственное постановление № 495 об экономической защите периодической печати и книгоиздания. Под претенциоз­ным названием шла сплошная беллетристика, не сразу бросался в глаза ключевой пункт: министерству Авена (для маскировки к нему пристегнули два побочных ведомства) поручалось привлечь коммерческие кредиты «под гарантию Правительства Российской Федерации на сумму до 150 млн. американских долларов для за­купки печатных сортов бумаги и картона».

Уж это-то постановление за подписью Гайдара не пошло, а прямо-таки поскакало вприпрыжку по всем инстанциям. Плевать на стимулирование роста производства, вот он истинный стимул — живые деньги. Они, как бодрящий поток, с откатами и перекатами.

Наши либералы получили свое название отнюдь не из-за приверженности к свободе выбора, как это принято в иных странах.

Они так кличут друг друга за свое поклонение Либеру — древ­нему богу распущенности и опьянения. В праздники Либералии в старые-престарые времена обожатели этого бога распоясыва­лись до крайности, устраивая шабаши. И очень любили прино­сить в жертву козлов. В обстановке разнузданности свершались пьяные зачатия.

Праздник Либералии для наших современных грехопоклон-ников — это долгоиграющие реформы по рецептам Бнай Брита. Гуляния почти два десятилетия сопровождаются массовым при­ношением в жертву козлов. А козлами или быдлом либералы-аморалы считают беззащитное российское население.

Плоды угарно-пьяного зачатия в постсоветской экономи­ке видны теперь на каждом шагу. Сказывается это и на состоя­нии целлюлозно-бумажной отрасли, которая производит сегодня продукции в два раза меньше, чем в 89-м году. Россия обладает четвертью лесных ресурсов планеты — 82 миллиардами кубо­метров. США имеют всего 23 миллиарда. Мы экспортируем за год целлюлозно-бумажной продукции на полтора миллиарда долла­ров (в основном дешевую целлюлозу), а США— на 16 миллиар­дов. Швеция, где леса в 30 раз меньше, чем у нас, ежегодно зара­батывает на экспорте целлюлозно-бумажной продукции около 11 миллиардов долларов. Даже безземельная Япония оставила нашу страну далеко-далеко позади.

Смешно сказать, но бумаги и картона Россия покупает за ру­бежом больше, чем экспортирует, ежегодно затрачивая на это около 2 миллиардов долларов.

Весь мир укрупняет предприятия лесопромышленного ком­плекса, чтобы поднять уровень переработки древесины, а наша страна и здесь не сворачивает с курса Бнай Брита на дробление экономики. Опасны для власти олигархов большие рабочие кол­лективы, которые всегда могут дать ей по сопатке. Частные ком­пашки добивают оборудование, смонтированное еще в догорба­чевские времена, и гонят за границу кругляк. Зато с карликов рос­сийским чиновникам проще дань собирать.

Это отрасль близка нам, кто делает газеты, журналы и кни­ги. Потому и остановился на ней подробнее. С помощью Ельцина гайдаровская команда все плотнее брала правительство под кон­троль. Стычки с ней участились — не буду занимать ими время читателей. Скажу только, что стало тошно ходить на заседания ка­бинета министров, и в Кремль обращаться с отстаиванием каких-либо идей с каждым разом становилось все бесполезнее. Пре­зидент завел машину бнайбритских реформ и, сидя где-нибудь в стороне с удочкой иди ружьишком, только прислушивался к шуму мотора: нет ли перебоев?

Впрочем, создание правового и даже экономического фунда­мента вольных средств массовой информации тогда больше за­висело от Верховного Совета, чем от правительства и даже Крем­ля. Так распоряжалась властью старая конституция. Мининформпечати это учитывало. Сначала у меня были славные отношения с большинством членов парламента и самим Хасбулатовым.

Портились они помимо моей воли — на меня падали и тень соратничества с Ельциным, которого все больше ненавидели де­путаты, и беспочвенные подозрения в причастности к выработ­ке экономической политики Кремля. (Не мог же я кричать вместе с ампиловцами: «Банду Ельцина под суд!», находясь в этой «бан­де», хотя бы для выполнения задач, поставленных журналистской профессией).-Больше всего ссорили нас со спикером и его коман­дой телевизионщики да газетчики, порой сами того не желая.

Я прервал разговор о Хасбулатове, чтобы сделать крайне важные отступления. И увлекся. А между тем позиция Руслана Имрановича со товарищи сыграла большую роль в определении места средств массовой информации в зарождающемся государ­стве Россия. Вспомнить об этом для завершения разговора о нер­возной поре, мне кажется, будет полезно.

13

В декабре 91-го наше министерство представило на утвер­ждение Верховного Совета свой проект закона о средствах мас­совой информации. Возглавлял группу разработчиков проекта мой заместитель, юрист Михаил Федотов. Подготовленный доку­мент, на первый взгляд, мало чем отличался от Закона СССР о пе­чати. Но дьявол всегда таится в деталях. Парламент Советского Союза, где верховодили партократы, вымарал из того закона мно­гие детали — статьи, предоставляющие широкие права журнали­стам. Мы вернули дьявола на место — проект получился более радикальный, учитывал новую политическую ситуацию.

Представлять изделие Мининформпечати в Верховном Сове­те было поручено Михаилу Федотову как квалифицированному юристу, способному укачать правоведческой демагогией супро­тивников-верхоглядов. Он храбро сражался, но в шуме и гаме не сумел торпедировать ряд вредных поправок.

Генеральный прокурор России Степанков, например, про­давил в закон норму, позволявшую его и остальным репрессивным службам требовать от журналистов безо всякого суда рас­крывать конфиденциальные данные об источниках информации. («Кто слил вам сведения? Подайте нам этого сукина сына на рас­терзание — иначе начнем проводить в редакции обыски»). Дру­гая поправка устанавливала запрет на использование журнали­стами скрытой аудио- и видеозаписи, кино- и фотосъемки. Нельзя было, не нарушая закон со всеми вытекающими последствиями, снимать и показывать митинги, бесчинства ОМОНа. А пожелаешь зафиксировать на камеру взяточника в момент получения денег, сначала испроси у него дозволения.

Были еще поправки. Закон приняли со всеми этими запрети-ловками.

У председателя комитета по средствам массовой информа­ции, члена Президиума Верховного Совета России Вячеслава Брагина мы собрались обсудить провальную ситуацию. Брагин успел побывать замредактора районной газеты, долго служил первым секретарем Бежецкого горкома и Центрального райкома КПСС го­рода Калинина. По биографии вроде партократ, а на деле оказал­ся человеком самых твердых демократических убеждений. Вме­сте со своим комитетом он активно боролся за министерскую ре­дакцию закона.

— Пойдем к Руслану Имрановичу, — сказал мне Брагин. — Посоветуемся, как исправлять положение. Он, мне кажется, поли­тик с прогрессивными взглядами.

Хасбулатов поворчал на нас за то, что мы обленились и не поработали предварительно со всеми парламентскими фракция­ми — теперь вешаем проблему на него. А ему и без нас есть чем заняться. Но посоветовал: надо погнать в прессе волну недоволь­ства, а я должен уговорить Ельцина отказаться подписывать за­кон о СМИ с «вредными» поправками, утвержденными Верхов­ным Советом. Тогда закон придется вернуть на переутверждение. Здесь его постараются принять заново без поправок. Тогда фор­малистикой власть еще не болела.

Погнать волну особого труда не составило. И с Ельциным у меня получился удачный разговор. Правда Борис Николаевич по­сомневался: вето он наложит, а депутаты возьмут да и преодоле­ют его. Президент не желал ссориться с Верховным Советом из-за каких-то, как ему казалось, пустячных поправок. Я сказал ему, что в парламенте найдут возможность безо всяких дискуссий прого­лосовать за первоначальный вариант закона. Он согласился.

И действительно в последний день предновогодней сессии, 27 декабря вопрос об отмене «вредных» поправок вынесли на голосование. Шел уже десятый час вечера — все одной ногой были в аэропортах, предвкушая встречи с родными. Никто не рискнул вы­лезти с предложением начать обсуждение — его бы ошикали, за­сыпали язвительными словами. Депутаты за пару минут отменили свои же поправки. Закон пошел к президенту, тот его подписал.

Все-таки славные времена были для журналистов. Два центра власти с России — Кремль и Белый дом, и каждый хотел располо­жить к себе пишущую братию. Понимали, что идиллические отно­шения между этими центрами скоротечны, все старались расши­рить для себя базу поддержки. А без симпатий прессы добиться этого сложно. Грех было не использовать эту ситуацию.

С комитетом Вячеслава Брагина Мининформпечати тогда действовало рука об руку. Мы не раз обсуждали, как в нашей со­вместной политике сообразовываться с обстоятельствами. И как обеспечить самостоятельные позиции средствам массовой ин­формации в новом российском государстве.

В социалистическом обществе указаниями Ленина и его уче­ников всякому сверчку был определен свой шесток: профсою­зы — это приводной ремень партии, журналисты — подручные партии, а в целом печать — коллективный пропагандист устано­вок и «великих деяний» КПСС.

Немытая «демократическая» толпа, ворвавшаяся во власть, принялась все старое выкорчевывать, рушить, а вот прикладную роль СМИ очень желала оставить. Из подручных КПСС журнали­сты должны были тут же превратиться в подручных новоявлен­ных вельмож.

(Почти каждое заседание кабинета министров начиналось визгом каких-нибудь членов правительства из гайдаровского призыва о «распоясавшейся прессе». Они, видите ли, Бога за бо­роду взяли, а шавки от СМИ бесстыдно их критикуют. И почему я, министр печати, не ставлю этих шавок на место? Трудно было втолковывать вчерашним завлабам прописные истины демокра­тии. Для себя люди хотели воли без берегов, а всем остальным надлежало жить по установкам этих необольшевиков. Только из-за наличия второго центра власти в России ненависть «реформа­торов» к свободе слова не простиралась дальше раздраженных словесных выплесков).

Пусть это прозвучит громко, но мы имели исторический шанс застолбить за средствами массовой информации надлежащее ме­сто в обществе. Старая чиновничья армия была рассеяна, меняла трясущимися руками свои политические маски, а новая — еще не Успела разбухнуть, сплотиться во всепожирающий левиафан, озабоченная внутренней борьбой за лидерство в первоначальном накоплении капитала.

Между ними для свободного слова образовался неприкры­тый проход к выгодным прочным позициям. В прессе мы запус­тили тогда термин «четвертая власть» и как для самостоятельной ветви принялись закладывать под нее фундамент, наравне с пред­ставительной, исполнительной и судебной властями. Ведь демо­кратия может держаться только на этих четырех равноудаленных опорах: сместишь одну да другую — сооружение накренится и сползет во тьму беззакония.

За ельцинской концепцией строительства капитализма в Рос-си уже тогда просматривались некоторые контуры будущей стра­ны. Небольшая прослойка людей, озолоченная украденным доб­ром, станет опорой власти. Между этой смычкой и остальным на­селением будет все время подниматься градус враждебности. Чтобы обезопасить себя и сохранять конструкцию такого госу­дарства, власти придется наращивать репрессивный аппарат по­стоянно и не гнушаться в борьбе со своим народом жестокими методами оккупантов.

Возможно, сам Ельцин глубоко не задумывался об этом. Ско­рее всего, так и было. Тогда ему казалось, что доверием народа он обеспечен навечно.

Но его подсказчики логику развития знали и смотрели на не­сколько десятилетий вперед. Насильственное изничтожение на­шей индустрии, ее дробление ставили целью не только выдворе­ние России с мировых рынков как сильного конкурента. Попутно сокращалась база для создания и подпитки мощных оппозицион­ных движений. Сколько бы ни тужились разные группы недоволь­ных, желающие России добра, а без этой базы трудно слепить по­литические партии, которые говорили бы с режимом на равных. Или несли бы ему угрозу.

(Бнай Брит это хорошо понимает. Его структура — Европей­ский Союз «ЕС» вытравливает в Старом Свете всю почву, где мо­гут вызреть опасные для Всепланетной Олигархии гроздья гнева. В Польше, например, рассадником революционной заразы, дав­шем миру движение «Солидарность», считались судостроитель­ные верфи Гданьска, Гдыни и Шецина. ЕС долго выкручивал руки властям этой страны и таки выкрутил, пригрозив финансовыми блокадами: верфи в Гдыне и Шецине закрыли, а в Гданьске оста­вили только один стапель. Многие тысячи докеров были выбро­шены на улицу и рассованы по ларькам — торговать пивом и си­гаретами.)

И для средств массовой информации в таком обществе уго­тована судьба не сторожевых псов демократии, а пособников ре­жима с его олигархическими подпорками. Без финансовой неза­висимости не может быть независимости и политической.

Мы это осознавали. Закон о СМИ, как бы он не грел наши души, был только первым шагом вперед. Нужен второй, более сложный шаг— к материальной самостоятельности журналист­ского цеха. Надеяться на спонсорство таких патриотов-капитали­стов, каким был незабвенный Савва Тимофеевич Морозов? Но от­куда им будет взяться при ельцинской концепции общественно­го устройства.

Идея моя отдавала немного маниловщиной, но я засел за подготовку законопроекта о Национальном Фонде развития средств массовой информации. С четырьмя представителями в Наблюдательном совете от разных ветвей власти и большинст­вом в руководстве посланцев от Союза журналистов России Фонд действовал бы в автономном режиме самоуправления. Государст­во, по проекту, передавало ему в собственность газетно-журнальные комплексы, некоторые бумажные комбинаты, заводы по про­изводству полиграфической и аудиовизуальной техники. А еще Фонд получал право распоряжаться теле- и радио частотами: да­вать журналистам лицензии на их аренду (именная аренда исклю­чала бы нынешние спекуляции частотами). Фонд мог иметь сеть своих коммерческих банков — снабжать редакции дешевым кре­дитом и вкладывать деньги в развитие материальной базы СМИ. Лишал его законопроект только одного права — вмешиваться в редакционную политику СМИ.

Я не садился бы за этот закон, если бы в Кремле и Белом доме не провел предварительную разведку. В приватных беседах клю­чевые фигуры парламента обещали содействие в создании Фон­да. Тем более, что Фонд — не частная лавочка, а будет под контро­лем общественности и что в составе его руководства предусмот­рено место для члена Верховного Совета. Большинство депутатов тогда искренне желало независимости СМИ. Возникал только во­прос: а как на это посмотрит президент?

С Ельциным в ту пору мы ходили еще, что называется, в об­нимку. Завел с ним разговор о создании Фонда. Сказал, что это не только моя идея, а инициатива журналистских коллективов России. И что они, как и прежде, рассчитывали на помощь своего президента. Упоминания о вере пишущей братии в доброту Ель­цина всегда нравились Борису Николаевичу. Как этим не восполь­зоваться! Для укрепления личной власти ему еще нужны были симпатии прессы.

В детали проекта он не вдавался, но суть уловил сразу.

• Четвертая власть? — раздумчиво произнес президент. — Вы хотите создать государство в государстве. А кому оно будет подчиняться?
• Закону, — ответил я. — Только закону. Как и другие вет­ви власти. А чтобы журналисты не злоупотребляли свободой, им тоже необходима система сдержек. Вот за этим-то у депутатов дело не станет.
• Особенно у коммунистов, — вскочил на своего любимого конька президент. И разрешил: — Ладно, работайте над законом, но не спешите — тут надо много согласовывать. А журналистам скажите, что я их поддерживаю.

И я работал, согласовывал с другими министрами перечень объектов для передачи в собственность Фонда. Чтобы ублажить депутатов — недругов журналистского цеха, в стахановском тем­пе передал в парламент для обсуждения законопроект о недо­пустимости вмешательства СМИ в частную жизнь граждан России. Но руки до него у Верховного Совета так и не дошли.

А Руслан Хасбулатов, на которого мы с Брагиным лелеяли большие надежды, вдруг начал бронзоветь от свалившейся на него власти. Появилась манера обрывать на сессиях выступления депутатов, отпускать по поводу и без повода ядовитые реплики. Даже походка у него изменилась: из энергичной — в вальяжную поступь Хозяина.

Я давно заметил, что многие мужики небольшого росточка, взлетев на высокий пост, начинают комплексовать и пытаются как бы исправлять в себе недоделки природы. Одни, чтобы выше ка­заться, постоянно вытягивают шею, другие приподнимают плечи, а третьи, вручая ордена, привстают на цыпочки.

Хасбулатову недодало роста голодное послевоенное детст­во. Сначала он не обращал на это внимания, но постепенно вжил­ся в роль вице-вождя России и стал ходить на заседания в туфлях на высоких каблуках.

Журналисты это сразу приметили.

И когда Руслан Имранович начал все чаще одергивать окри­ком своих оппонентов, пускаться в хлестаковщину, — камеры в телерепортажах на федеральных каналах стали скользить с само­довольного лица спикера на его обувь. Как бы подчеркивая этим несоответствие высоких каблуков приземленное мыслей.

Хасбулатов приходил в ярость. Кавказский темперамент не позволял ему спокойно воспринимать даже путную, без ерничества критику парламента. Руслану Имрановичу чудилось, будто неблагодарное журналистское сообщество объявило войну Вер­ховному Совету и лично его председателю.

Я чувствовал, что Мининформпечати теряет союзника своим законопроектам. Но если прессе сказали бы даже «Стоп!», никто бы не среагировал на эту команду.

СМИ тогда не раболепствовали перед властью, не церемо­нились с ней. На вранье ловили и Президента России, министров и депутатов. Отслеживали, как расходовали деньги налогопла­тельщиков. И полоскали имена расхитителей. В общем, называли вещи своими именами. Многие чиновники скрипели зубами, но замахиваться на журналистское сообщество, как на осиный рой, боялись.

Нынешняя публика — вещающая и пишущая — как-то быст­ро встроилась в фальшивый хор бездарей-«единоросов» со свои­ми подпевками о маразме начала 90-х. Не надо! Маразм вполз в Россию потом и продолжает крепчать по сей день. В том числе, с помощью крепостных средств массовой информации. Будто на большинство сегодняшних журналистов посмотрел глазами сво­бодного волка на его сородичей Владимир Солоухин:

Вы серыми были,

Вы смелыми были вначале.

Но вас прикормили,

И вы в сторожей измельчали.

И льстить и служить

Вы за хлебную корочку рады.

Но цепь и ошейник

Достойная ваша награда…

Вижу, как журналисты кремлевского пула (и не только они!) испытывают что-то вроде оргазма от прикосновения к своему плечу липких рук титулованных чиновников. Зрелище такое, буд­то таракан ползет по твоей тарелке с борщом.

Журналистов раззадоривала вспыльчивость Хасбулатова — его шпыняли со всех сторон, теряя иногда чувство меры. Отно­шение между ним и пишущей братией накалялись. Руслан Имра-нович тормошил меня и требовал повлиять на журналистов. Еще были надежды хотя бы притушить накал противостояния и затем попытаться провести-таки через Верховный Совет закон о Нацио­нальном Фонде и другие акты для становления Четвертой власти.

С Вячеславом Брагиным мы, как миротворцы, устроили дру­жескую встречу спикера с главными редакторами газет. Дружбы не получилось: редакторы — зубры не хотели слышать о компро­миссах даже из тактических соображений. Они полагали, что сво­бода слова дана им навеки вечные демократической сутью но­вого государства, и не надо сохранять да и отстаивать это право гарантирующими законами, иногда обнимаясь с теми, с кем не хо­телось, и маневрируя.

Я внес в Верховный Совет проект закона об ответственности за диффамацию. Чуть-чуть успокоенный Хасбулатов сказал с три­буны: «Оружие свободы пресса пустила в ход против парламента, который их благословил на свободу… Сегодня надо бы принять тот закон, который предложил министр печати Полторанин. Необ­ходима взаимная ответственность». Но в суматохе закон провали­ли. Причем заблокировали его сторонники гайдаровской коман­ды. Не поняли? А может быть, хотели более радикальных мер!

И действительно, на обсуждение Верховного Совета депута­ты представили Постановление о создании в телерадиокомпа­ниях наблюдательных советов из чиновников с неисчерпаемыми кадровыми полномочиями («Всех несогласных уволить, все ост­рые передачи закрыть!») и поправку в Уголовный Кодекс России о применении уголовного наказания за критику высших должно­стных лиц.

Тут уж журналисты поднялись из окопов все как один. Вокруг постановления и поправки депутаты подискутировали на сессии, но утверждать их не стали.

Ситуация высвечивалась более-менее четко: редакторы, на­деясь на поддержку влиятельного тогда Министерства печати, блефовали, а парламент пытался брать их на испуг. Супервлия­тельность нашего министерства — не моя выдумка. Это депута­ты Верховного Совета требовали от президента приравнять его за политический вес к силовым ведомствам, чтобы нельзя было назначить министра без согласия ВС.

Чувствительней других кусала ключевых членов парламен­та газета «Известия». Коллектив там подобрался способный, не юлил, а открыто поддерживал либералов. Это было право неза­висимого издания («вольную» «Известия» получили после инсце­нировки с ГКЧП): можно уважать или презирать журналистов за такую позицию, но никто не смел мешать им высказывать свои убеждения. Газета регулярно показывала темные пятна на белых одеждах парламента и делала это квалифицированно. Чем умно­жала злость депутатов.

Однажды поздним вечером я ехал из Кремля домой, и мне в машину позвонил Хасбулатов. После недолгих прелюдий он сказал:

•  Президиум Верховного Совета просит вас закрыть газету «Известия».
•  Как закрыть? На каком основании? — опешил я. — Закона они не нарушили ни разу.
•  Нарушили — не нарушили, какая разница, — начал заводиться Руслан Имранович. — у них юристы сверяют каждую запя­тую, а вы найдите повод — вы же министр печати. Группа дельцов прикарманила массовое издание и третирует неугодный ей Верховный Совет. Чей заказ они там выполняют, не знаю.

Я сказал, что идея Президиума Верховного Совета очень пло­хая — это рудимент сусловщины. Одной рукой парламент давал свободе слова дорогу, а другой — хотел затыкать критике рот. «Ты берешься за молнию вместо ответа, — значит ты, Зевс, не прав!» У Верховного Совета свое издание — «Российская газета», своя телекомпания — ВГТРК, где председатель Олег Попцов дружен с Хасбулатовым, сеть своих средств массовой информации в регио­нах… Сколько возможностей размазать «Известия», если они не правы, но размазывать надо в дискуссиях, а не запретительным катком.

Мы разговаривали долго, Руслан Имранович трамбовал меня безуспешно, а в конце сказал:

— Вы так рьяно защищаете «Известия», но попомните меня: они и вас продадут за копейку.

(И в этом оказался прав Хасбулатов. В 95-м, когда олигархи с подачи Кремля рассовывали по карманам прессу России, я был председателем Комитета Госдумы РФ по информационной поли­тике. И пытаясь спасти остатки независимости журналистов, про­бивал закон о государственной поддержке СМИ. Помимо налого­вых и других льгот для вольных редакций включил в закон раздел о создании того самого Национального Фонда — разозленный хасбулатовский Верховный Совет больше не захотел помогать прессе.

Закон позволял редакциям вести независимую экономиче­скую политику, а не сдаваться в рабство денежным мешкам. И про­тив него, сомкнувшись, активно выступали нувориши и Кремль. Под их дуду запела подкупленная братия ряда изданий. Журнали­сты «Известий», уже продавшие к тому времени душу дьяволу — олигарху оказались в первых рядах атакующих спасительный до­кумент.

Потом известинцы перегрызлись из-за денег друг с другом. Кто-то из них остался на месте, а кто-то побежал создавать дру­гую газету под другого хозяина. Затем под третьего. Так и бегают, запыхавшись. Выбор между свободой и деньгами — тяжелое моральное испытание. Не многие могут подняться до правильного решения.)

Если булгаковских москвичей испортил квартирный вопрос, то смертельную дозу яда в нормальные отношения между вождя­ми Верховного Совета и Мининформпечати внесла последующая история с «Известиями». В этой истории столкнулись два принци­па. Депутатов даже не сама газета интересовала, им важно было преподать урок обществу: если высшей власти новой России — Верховному Совету возжелалось высечь строптивых, то она это сделает непременно.

Я тоже не питал нежных чувств к журналистам «Известий», но мне хотелось показать вместе с ними, что и высшей власти в де­мократическом государстве должно быть не все дозволено. Нель­зя было допустить создание прецедента.

Вскоре руководители Верховного Совета задумали лишить «Известия» независимости и сделать их официальным изданием парламента как в старые времена, когда они считались органом Верховного Совета СССР. Но разбить топором опасались, преду­гадывая свирепое нападение даже не осиного, а шершневого роя средств массовой информации. Решили пустить в ход шантаж, чтобы принудить коллектив добровольно согласиться на измене­ние статуса газеты.

Мне позвонил главный редактор «Известий» Игорь Голем­биовский и попросил подойти (министерство находилось в пяти шагах от газетного комплекса), и поддержать. К ним приехал зам Хасбулатова Николай Рябов (тот самый, что был потом председа­телем ЦИКа) и нагонял на журналистов разные страхи.

Я пришел, собрание было в разгаре. Вспотевший от напря­жения Рябов зачитывал ультиматум: если редакция откажется от почетной сдачи на милость Верховного Совета, то здание у нее отберут, из помещений всех выселят, распространение газе­ты прекратят, доступ к полиграфическим мощностям перекроют. Ошалевшие от таких перспектив журналисты перешептывались и пожимали плечами.

Захотели послушать мою точку зрения. Я сказал, что это вы­бор самих журналистов: пастись на вольном лугу или хрумтеть сеном в стойле государственной структуры. Пусть сами думают. Но мы не для того пробивали закон о средствах массовой инфор­мации, чтобы запускать процесс вспять. А что касается рябовских угроз, то на каждое действие есть противодействие. Коли на то пошло, наше министерство увеличит независимым «Известиям» сумму дотации, обеспечит печатание и распространение газеты.

И о помещениях для редакции позаботится. (На следующий день я пришел к Ельцину, рассказал ему обо всем, и он поручил пра­вительству срочно передать редакционное здание «Известий» в собственность коллективу. В то время Борис Николаевич еще не­редко выступал как ситуативный союзник свободы слова. Как, впрочем, и Руслан Имранович — только с другого фланга). Рябов уехал ни с чем.

Не знаю, что он докладывал в Белом Доме, но Хасбулатов сказал на заседании президиума:

— Это Полторанин подговаривает журналистов выступать против Верховного Совета. Теперь понятна их наглость.

На сей раз он ошибался. Не до интриг, когда пробираешься к главной цели — созданию Четвертой власти (а разгром «Извес­тий» этому только противодействовал. Вслед за российским пар­ламентом начали бы прибирать газеты к рукам краевые, област­ные и городские власти).

Хотя Ельцин наставлял меня: «Не отдавайте им печать!» — им, значит Верховному Совету, но и под контролем президента она не должна оставаться: наденет розовые очки, разучится на­зывать вещи своими именами. Одно спасение — независимость всех средств массовой информации на всех уровнях. Но союзни­ки в парламенте превращались в недругов независимой прессы и стали отмахиваться от идей нашего министерства, как от надоед­ливых мух. Ситуация вошла в ступор.

И тут я совершил большую ошибку. Не выдержал. Горячность подвела. Случилось это так.

Еще несколько недель толклись депутаты вокруг проблемы «Известий». В сторону были отложены важные экономические вопросы, тянул Хасбулатов и с принятием уже готового закона «О Совете Министров — Правительстве Российской Федерации». Хотя этот закон урезал самодержавные полномочия президента, а самому Верховному Совету давал право отправлять в отставку правительство и контролировать работу Кабинета министров.

Наконец вопрос о судьбе «Известий» Хасбулатов вынес на обсуждение сессии Верховного Совета. Мне предложили высту­пить перед депутатами.

У меня было компромиссное предложение, которое мы об­говаривали заранее: «Известия» остаются независимыми, но ка­кое-то время используются как носитель для вкладыша — изда­ния парламента. Для этого Верховный Совет должен создать свою редакцию — она будет готовить еженедельные четырехполосные вкладыши. И за определенную плату известинцы начнут их дос­тавлять подписчикам вместе со своей газетой.

Членов редколлегии «Известий» тоже вытащили на заседание: они молча ожидали своей участи, пристроившись в правом углу зала. А депутаты, будто с цепи сорвались. Журналистов и оскорб­ляли и ругали за материалы. Кто-то кричал, что газета совсем поте­ряла совесть: отказалась печатать размышления о жизни его, члена Верховного Совета. Тогда многие депутаты стремились напомнить о себе избирателям через средства массовой информации.

Руслан Имранович предоставил мне слово. Я молчал на три­буне минуту-другую — ждал, когда утихнет шум. Но он не прекра­щался. Вот тут-то совсем некстати во мне проснулся бес.

— Послушайте, — сказал я депутатам, — ну как вам не стыд­но. У вас дел невпроворот, а вы целый месяц мстительно топчи­тесь на «Известиях». Оставьте в покое редакцию и газету, займи­тесь страной…

Поднялась буря возмущения — к такому тону здесь еще не привыкли. Хасбулатов прогнал меня с трибуны.

— Он пришел нас учить, — бросил мне в спину Руслан Имранович.— Учитель нашелся…

Компромиссное предложение озвучить я не успел. И стал врагом не только Хасбулатова, но и значительной части членов Верховного Совета. О совместной работе над созданием Четвер­той власти теперь не могло быть и речи. Даже законопроект на­шего министерства о равных финансовых и налоговых льготах для газет как оппозиционной, так и проправительственной ори­ентации руководство парламента отмело с порога. Мы были вы­нуждены продолжать выделение дотаций по заявкам редакций, а в этом случае добиваться объективности крайне трудно.

Пусть не клянут меня свободолюбивые журналисты за срыв: что было, то было. Я готов ради дела посыпать голову пеплом, только подайте результат. Но в настроениях самого Верховного Совета уже чувствовались негативные перемены: многие депута­ты как бы устали от демократии, от газетного прессинга и хотели прежних порядков.

Хасбулатов уговорил членов парламента, и они проголосо­вали за постановление, которым подчинили независимые «Извес­тия» Верховному Совету. Спикер торжествовал. Стал подбирать кандидатов на посты главреда своей газеты и его замов. Засуети­лись по коридорам Белого дома различные претенденты.

Но не дремли и сторонники свободной печати. Мои дру­зья юристы Сергей Шахрай и Александр Котенков вместе с Иго­рем Голембиовским направили жалобу в Конституционный Суд Российской Федерации, и тот признал Постановление Верховно­го Совета «О газете «Известия» не соответствующим Основному закону страны. Суд «потребовал привести все правоотношения, оформившиеся на основании неконституционного акта, к состоя­нию существовавшему до применения этого постановления Вер­ховного Совета РФ». Издание осталось независимым.

Руслан Имранович переживал свое поражение болезненно. Поначалу мы обменивались с ним легкими колкостями в печати, затем во взаимных высказываниях стала просачиваться агрессив­ность, а потом Хасбулатов принялся называть меня Геббельсом. В одном из интервью он зло сказал: «Мы должны не только снять с работы Полторанина, но и посадить его». «За что?» — спросил журналист. Найдем за что, ответил сердитый спикер.

Удивляюсь способности многих наших политиков уживаться со всеми и при любых поворотах событий. Наблюдаешь за ними и видишь: позавчера они были с красными, вчера — с белыми, сегодня — с голубыми или малиновыми. И всюду они свои, всю­ду провозглашают искренне то, что принято говорить и делать в очередной их кампании. Такими эластичными вырастают, навер­но, с пеленок. Все они долгожители в российской политике.

Мне не позволяли быть со всеми «своим» рабоче-крестьян­ская прямота и болезненное чувство правды и справедливости (в детстве я даже мечтал быть судьей, чтобы защищать бедных, по­скольку насмотрелся на унижения «маленького человека»). И вы­сокие связи не боялся рвать.

Вот были мы на короткой ноге с вице-президентом России Александром Руцким. Дарили по случаю друг другу подарки: «Саша» — «Миша». Я даже придумал Межведомственную комис­сию по борьбе с коррупцией и предложил Ельцину поставить Руц­кого во главе этой структуры. А то боевой генерал зачах от безде­лья, сидел в Кремле, перебирая проекты коровников. Затащит к себе в кабинет, разложит листы: «Смотри, и этот коровник мож­но сварганить?» Ну какой из летчика животновод! Ему коррупцию надо бомбить. Ельцин согласился.

Однажды Руцкой позвонил мне и попросил подъехать к зда­нию книгохранилища на Профсоюзной улице: «Есть предложе­ние». Многоэтажное книгохранилище, площадью около 50 тысяч квадратных метров, стояло недостроенное — кончилось финан­сирование. Объект принадлежал нашему министерству, и мы всюду искали средства на его завершение. Неужели вице-президент решил нам помочь?

Подъехал. Возле хранилища уже стояло несколько лимузи­нов, а Руцкой в сопровождении группы молодых людей кавказ­ской наружности энергично двигался по коридорам и лестнич­ным пролетам пустого здания. «Твоих пристроим сюда, — гово­рил он одному, решительно выбрасывая вперед левую руку, — а твоих сюда», — и швырял в сторону правую руку. Вице-президент походил на полководца, бросавшего в сражение армейские со­единения. Трудно было что-либо понять из их разговора.

—             Езжай за нами, там все обсудим, — сказал мне Руцкой, и мы колонной двинулись к Рублевскому шоссе.

Половина первого этажа жилого дома — офис за системой стальных дверей. Стол с коньяком и закусками, кресла, диваны. Руцкой развалился в одном из кресел и стал говорить, что на до­стройку книгохранилища министерство денег все равно не най­дет и надо отдать здание его компаньонам. Проблема с пере­оформлением документов пусть не беспокоит меня. Компаньоны вице-президента согласно покивали головами и добавили: за это в мою личную собственность перейдет новый трехэтажный особ­няк в Серебряном бору, на берегу Москвы-реки.

Напор был прямо-таки гусарский. У Александра Владимиро­вича усы топорщились от возбуждения. Я ответил, что это пустой разговор, министерство здание никому не отдаст и попросил Руц­кого выйти со мной в коридор.

— Саша, не лезь в дерьмо, — сказал я ему там. — Возле тебя стало крутиться много всяких ханыг. Ты компрометируешь прези­дента.

Сел в машину и уехал.

После этого, завидев меня, Александр Владимирович делал свирепые глаза, а я перестал заходить к нему в кабинет. Между нами образовался провал.

Уже тогда, многократно обиженный Ельциным, Руцкой за спиной президента тайно братался с Хасбулатовым. И вместе они открыли охоту на недругов Руслана Имрановича.

Позвонили мне из транспортной службы: пришли люди от Руцкого и Хасбулатова, учинили допрос — какими спецрейсами я летал в командировки и во что это обошлось государству. А я как рядовой гражданин всегда добирался только рейсовыми самоле­тами, через стойки многолюдных аэропортов. Не поверили. Пере­тряхнули все бумаги. Ушли ни с чем.

Заинтересовались моим жильем. Хасбулатов к тому времени уже занял квартиру генсека Брежнева, ненамного отстал от него Руцкой, неужели я не воспользовался моментом? Не воспользовался. Жил в старой квартире, полученной по строгим жилищным нормам еще в советские времена.

А мои сыновья — они-то должны были получить что-то от от­цовского положения? Тоже облом. Старший сын оттрубил два го­да в спецбригаде ВДВ— в забайкальской Могоче («Бог создал Сочи, а черт— Могочу»), работал литературным сотрудником ча­стного издательства, а младший служил на глухом объекте в кос­мических войсках. И жена, как назло, оставалась врачом-инфек­ционистом в обычной городской больнице.

Что-то найти в министерстве? Но у нас люди еще не оправи­лись от испуга. Мы бесплатно распределяли типографскую бумагу для независимых изданий — соблазнов у чиновников хоть отбав­ляй. Я собрал предварительно коллектив управления и предупре­дил: получу информацию о вымогательствах, отвечать будут один за всех и все за одного. Но сначала первый редактор, потом вто­рой пожаловались мне, что работники управления потребовали с них мзду. Кто конкретно?

Редакторы мялись— мялись, но фамилии назвать отказа­лись, побаиваясь навлечь на себя гнев распределителей. Но вы­числить их не составило труда.

Я вызвал к себе начальника управления, бывшего народно­го депутата СССР и, кстати, члена Межрегиональной депутатской группы, потребовал выдать на расправу мздоимцев — иначе со­лидарную ответственность понесет все управление. Не знаю, чем думал бывший народный депутат со товарищи, но вымогателей они выдавать не стали. И тогда я ликвидировал управление, уво­лив всех 16 сотрудников.

Пользуясь старым знакомством с Ельциным, бывший мой коллега по МГД пришел к нему с жалобой. Борис Николаевич мне позвонил. Я подробно объяснил ситуацию.

— Жестоко,— резюмировал президент.— Но, может быть так и надо делать везде.

В министерстве после этого начали дуть на воду.

Полагаю, что демократия в обществе невозможна без дикта­туры порядка в госаппарате. Прежде всего — в исполнительной власти. Если происходит либерализация госаппарата, то в стране устанавливается диктатура хаоса и вседозволенности.

Я посмеивался над бесплодными попытками Руцкого с Хас­булатовым прищучить меня. И над вербовкой ими для этого дела некоторых ребят из гайдаровской братии. Но все-таки повод по­топтаться на мне у них нашелся. Я сам его дал по старой журнали­стской привычке соваться во все дела.

Бывший корреспондент «Правды» по Восточной Германии Сергей Байгаров выпускал при Мининформпечати многотираж­ную газету для съездов народных депутатов России. Тогда зару­бежные корреспонденты центрального органа партии были со­трудниками КГБ — возможно, и он имел какой-нибудь чин. Да только времена изменились. Все начинали с чистого листа.

Однажды Байгаров пришел ко мне с замом Чубайса по Госко­мимуществу Петром Мостовым и принес справку спецслужб о по­ложении с Берлинским домом науки и культуры. Дом, как и ряд других наших зарубежных объектов, не был переведен на баланс России, а числился в собственности уже не существующего госу­дарства СССР. МИД РФ не предпринимал никаких шагов, и свои права на этот Дом заявили Украина и Казахстан.

А пока в нем окопались дельцы из структуры вице-премье­ра Александра Шохина и использовали его как собственный ком­мерческий центр для переправки на продажу автомобилей из Германии в нашу страну. Барыши они там имели немалые, но при этом Россия постоянно выделяла средства и на их содержание, и на арендную плату. А московские покровители получали в ответ из Берлина автомашины.

В этой главе я рассказывал о чиновничьих комбинациях с за­граничной собственностью, и справка по Берлину меня в общем-то не удивила (поэтому и не переводили дома в собственность России — а таких по миру было больше сорока, чтобы они оста­вались бесхозными). Но Байгаров с напарником пришли не про­сто так, а с идеей. И она была привлекательной.

Везде в большом ходу личные связи. С их помощью здание через Земельный суд Берлина предлагалось перевести в собст­венность РФ и сделать Российским Домом Прессы (РДП) — для издания в нем на европейских языках газет и журналов, отстаи­вающих интересы нашего государства. Из Москвы в такую даль возить тиражи не надо, как их возило Агентство печати «Ново­сти» — все страны здесь под боком.

Дом, правда, из-за скверной эксплуатации сильно обветшал, ему требовался большой ремонт. Владелец немецкой фирмы, ко­торый брал на себя переговоры с Земельным судом, соглашался сделать этот ремонт, да еще поставить за свой счет новые полигра­фические машины, оборудовать залы для пресс-конференций и в дальнейшем взять на себя обслуживание РДП. Но выставлял усло­вие: за это его фирма должна иметь долю прибылей в совместном российско-германском обществе «РДП» и на правах компаньона получить в отремонтированном здании площади под несколько своих магазинов, офисов и ресторан. А полноправным хозяином Дома становилось Российское государство. Но какому ведомству дозволено управлять этой собственностью, а значит и РДП?

Должен признаться, что Мининформпечати к Берлинскому дому никакого отношения не имело. Хоть он и был бесхозным, но все равно как бы находился в компетенции чубайсовского Госко­мимущества. А Госкомимущество-то как раз и предложило поде­лить долю управления фифти-фифти — между их ведомством и нашим министерством.

Перспектива вырвать Дом из рук дельцов, перевести его под юрисдикцию нашего государства, отклонив претензии Украины с Казахстаном, да еще создать там пропагандистский центр для промывания европейских мозгов русской правдой не могла оста­вить равнодушным меня, бывшего журналиста. Байгаров, при ус­ловии, что мы назначим его одним из руководителей РДП, брался вместе с владельцем немецкой фирмы за перевод Дома в собст­венность России. Я отправил его к своим юристам сочинять со­вместное с Госкомимуществом распоряжение о наделении этой пары полномочиями для ведения дел в Земельном суде Берлина.

Все было готово, когда мне сообщили, что Госкомимущество вдруг отказалось от участия в этом проекте. Почему? Не его про­филь связываться с Домами прессы. Пусть, дескать, Мининформ­печати полностью берет на себя управление.

Пусть так пусть! И тем не менее, мне бы насторожиться и плю­нуть на ими же придуманную затею. Баба с возу — кобыле легче: забот у меня хватало и без РДП. Но, честно говоря, мы с наши­ми юристами не почувствовали никакого подвоха: какая разни­ца — между двумя государственными ведомствами распределять управление Домом или оно достанется одному. Я только поручил своим работникам добиться на распоряжении визы Чубайса (ее тут же получили) и выдал документ за своей подписью.

Зачем столько подробностей? Детально останавливаюсь на берлинском эпизоде, поскольку в прессе вокруг него было мно­го неясности и предположений. Акция-то затевалась неординар­ная: разобраться в частностях со стороны было не просто, а рас­толковывать публично суть задуманного не имело резона, чтобы не спровоцировать активное противодействие соседей по СНГ. И потому некоторые издания освещали эту историю по принци­пу: слышали звон, да не знали, где он.

А сухой остаток от нее таков: Берлинский дом науки и культу­ры с 1992 года является собственностью Российской Федерации (по решению Земельного суда) и принадлежит сейчас управле­нию делами Президента России.

Перевод здания под юрисдикцию нашего государства про­шел без лишней огласки, а когда мне доставили выписку из Позе­мельной книги Берлинского суда (официально подтверждающий факт передачи), я направил в Германию группу министерских спе­циалистов во главе с заведующим секретариата Владимиром Во­лодиным. Они должны были посмотреть, кто и на каком осно­вании занимается автобизнесом в Доме (сам я там не бывал ни разу), провести ревизию и дать конкретные предложения по соз­данию РДП.

Тут и поднялся шум. Московские крышеватели автоспекулян­тов из Берлина кинулись к Руцкому с Хасбулатовым. А те, мсти­тельно потирая руки, зазвенели на всю Россию: попался, голуб­чик — на партизанщине. И поручили Генеральной прокуратуре потрясти меня основательно, как боксерскую грушу.

Интересными были беседы со следователями этого органа по спецзаданиям. Они предъявили мне обвинение в превышении полномочий и сами не знали, как выкрутиться из нелепого поло­жения. Мы сидели с ними в тесной комнате допросов, пили чай с бутербродами и прощупывали друг друга. Я спрашивал, нашли ли они в моих действиях корыстные интересы? Нет, не нашли. Нанес ли я государству материальные ущерб? Нет, не нанес, наоборот, перевел Дом под юрисдикцию России. А в чем тогда превыше­ние полномочий? «Но у вас же не было полномочий решать судь­бу зарубежной собственности, — твердили следователи. — Вы их присвоили, залезли в чужой огород». «Залез, чтобы защищать ин­тересы государства». «А это не имеет значения — закон беспри­страстен; ему все равно». И дальше шли в ход другие приемы ка­зуистики.

(Еще до встреч со следователями, когда поднялась шумиха, я аннулировал свои распоряжения по созданию РДП («Плетью обу­ха коррупции не перешибешь») — пусть ведомственную подчи­ненность новой российской собственности определяет прави­тельство. И в конце концов с меня сняли обвинение «за отсутст­вием состава преступления». Гораздо позже, успев позабыть о берлинской истории, я узнал, что избавленные от всякого контро­ля чиновники затевали в Земельном суде дело о возврате Дома под юрисдикцию несуществующего СССР, добиваясь его бесхоз­ного статуса. И что немецкие дельцы пробовали воспользоваться этой циничной возней московских чиновников и прибрать к рукам нашу собственность. Не вышло. Дом, как уже говорилось, на­всегда остался за Россией.)

Я спросил следователей, зачем они квалифицированные юристы, потея от услужливости, выполняют политический заказ? И услышал в ответ: «Мы народ подневольный, приказали — дела­ем». Других вопросов к ним быть не могло.

Нам, романтикам от политики первой волны, долго чудилось, что достаточно установить в России режим демократии, и люди перестанут ощущать себя бездумными шестеренками Системы, «подневольным народом». Мы объясняли наивно: это тоталитар­ная система подминала порядочность, это она насаждала повсю­ду рабскую психологию. И не всегда задавали себе вопрос: а отку­да растут ноги авторитарной, тоталитарной системы.

Пример современной России наглядно показывает: не обще­ственный строй делает людей шестеренками, а бездумные шес­теренки даже нормальную Систему без труда превращают в Ре­прессивную. И дают дорогу бесчинству самовластья. Не может ничтожная кремлевская группировка, вцепившаяся намертво в царские кресла, за годом год выкорчевывать в стране демокра­тию, отнимать у населения его законные права и свободы, если ей не способствует бессчетное количество бездумных шестере­нок — губернаторы, мэры, депутаты, судьи, прокуроры, милицио­неры, журналисты, режиссеры и проч. и проч. Каждый из них пре­следует свои низменные цели, а все вместе они — навоз для под­кормки всходов диктатуры. Так было всегда.

В России выгодно и безопасно быть бездумной шестерен­кой. Во всем придерживаться Основного закона — такая позиция иногда требует мужества, напряжения мысли. Гораздо проще сги­баться в позу «чего изволите?» и действовать по команде сверху, по указующему звонку. Потом можно прикинуться овечкой и сва­лить свои грехи на вождей: виноваты Сталин, Брежнев или Ель­цин, но не бездумная шестеренка.

И общество удовлетворяется этими оправданиями. Вот и в будущем пронырливые функционеры «Единой России» начнут вы­тирать ноги о Медведева с Путиным, жалуясь на свое, якобы, под­невольное положение.

У нас можно сделать еще хоть десять прыжков в демократию, но все попытки укоренения народовластия будут заканчиваться воцарением на троне изворотливых узурпаторов. Пока не замая­чит над бездумными шестеренками неотвратимость наказания за их личную сволочную позицию.

После смерти Сталина его пособники по мокрым делам про­цветали. После смерти Брежнева врачи, томившие несогласных в психушках, становились академиками, а свирепые тюремщики получали генеральские звания. После Горбачева его подельники по подготовке страны к сдаче в загребущие руки Всепланетной Олигархии восседали в Совете Федерации и во главе российского правительства. «Мы народ подневольный», — лепетали они, если им о чем-то напоминали.

Я не веду речь о люстрации: она, как правило, выливается в войну новых властей с политическими противниками. Разговор всего лишь о соскабливании беспринципных «липучек». Но за все десятилетия общество не провело.ни одной акции по десволочи-зации государственного аппарата, правоохранительной, масс-ме­диа и иных систем. Не очищало обслуживающие себя структуры от фарисейской накипи, а всепрощенчеством только поощряло мразь с рабским нутром. Поэтому с каждым новым поколением ее становилось все больше. Теперь возникла реальная угроза са­модостаточности нации.

Хотим мы вскочить хотя бы в последний вагон? Тогда пора браться за поименные списки пособников нынешней аракчеев­щины и начинать подготовку к первому процессу десволочизации Системы. Из чувства самосохранения.

14

Когда Ельцин почувствовал, что почва уходит из-под его ног? Точно дату назвать никто не решится. По моим наблюдениям, это был декабрь 92-го.

Целенаправленное уничтожение президентом экономики России и присвоение народной собственности кучкой нувори­шей оттолкнула от Бориса Николаевича массу людей. Даже мно­гие его сторонники из числа народных депутатов, как они призна­вались, расшифровали Ельцина и готовы были голосовать за от­решение президента от власти.

А сам хозяин Кремля не чувствовал резких перемен в на­строениях. Гайдаровские ребята все время пели ему осанну, вы­думывали подхалимские показатели роста благосостояния, и он, оторванный от жизни охотой с рыбалкой, по-прежнему считал себя неуязвимым.

Волна резкой критики на Седьмом съезде в декабре 92-го ошеломила его. От почтительности депутатов не осталось и сле­да: все требовали объяснить, куда он на самом деле рулит и пока что только завалили предложенную Борисом Николаевичем кан­дидатуру Гайдара на пост премьер-министра. Ельцин решил нака­зать брыкливых депутатов: вот он поднимется, сам хлопнет две­рью и призовет своих сторонников — а их, по его подсчетам, больше половины — покинуть съезд. Останется меньшинство, кворума не будет— к президенту приползут с извинениями и бе­лым флагом.

Поднялся, призвал, но съезд покинули только единицы. Съезд как ни в чем не бывало продолжал работу, а выход при­шлось искать самому Борису Николаевичу.

Еще в ноябре он вызвал меня и сказал, что Гайдар догово­рился с Хасбулатовым: если президент отправит в отставку меня, то предстоящий съезд оставит Егора Тимуровича с его людьми во главе правительства. Так я опостылел руководству Верховно­го Совета своей строптивостью. Ельцин не давил на меня, а как бы объяснял досадливо ситуацию, но было видно, что ему очень хотелось иметь Гайдара во главе Кабинета министров. Я все по­нял. Тут же написал заявление о добровольной отставке, но ска­зал: бесполезно хвататься за соломинку, надо готовиться к заме­не Гайдара достойным человеком.

Тогда же Ельцин создал недосягаемый для Верховного Сове­та Федеральный информационный центр (ФИЦ) и назначил меня его руководителем в ранге первого вице-премьера российского правительства. Щелкнул тем самым по носу Хасбулатова. (Ну как без этого!).

И вот теперь в декабре, после неудачного демарша на съез­де он собрал нас, несколько человек: как быть дальше? Борис Ни­колаевич был подавлен. Он наконец почувствовал, что больше не является хозяином положения, что с новой расстановкой сил на съезде фактическая власть перешла в другие руки. И без наших советов Ельцину было понятно: надо искать компромисс, догова­риваться.

Правда, кандидатуру Юрия Скокова, получившего большин­ство на съезде при рейтинговом голосовании, выдвигать в пре­мьеры Борис Николаевич поостерегся. Человек он самодостаточ­ный, с принципами, к тому же бессребреник. Хоть и уважал не­стандартность Ельцина, но разобравшись в его бнайбритских планах, мог взбрыкнуть и встать на сторону оппозиции. Нужен карьерист без комплексов, с пластилиновыми моральными ус­тоями, готовый идти с президентом на все прегрешения. Канди­датура Виктора Черномырдина подходила по всем параметрам.

Депутаты утвердили его: они готовы были голосовать хоть за те­леграфный столб, только не за Гайдара.

«Съезд звереет» — ругался в бессилии Ельцин. Он понимал, что это только начало смещения его на второстепенную роль. И что продолжать свою линию при таком настроении съезда опасно: нарастала угроза импичмента, пересмотра итогов и мето­дов приватизации да. и всей экономической политики. Борис Ни­колаевич крепко задумался.

Можно толковать его опасения, перейдя на высокий слог. Так примерно: вот закончился бархатный сезон в отношениях меж­ду двумя центрами власти России, вот консолидировал Хасбула­тов депутатские силы, и в стране шаг за шагом начнет утверждать­ся парламентская форма правления. У народа нашего артельная психология: он легко согласится, что президентская республика не для России, поскольку самодержавие хозяина Кремля всегда выливается в деспотизм и разгул чиновничьей бесконтрольности. Но приемлема ли для многонациональной страны парламентская форма правления, способна ли она обеспечить территориальную целостность России?

Те, кто близко знал Ельцина не по совместным застольям, а по откровенным обменам мнениями в рутинной работе, согла­сятся, что Борис Николаевич не мыслил в таких категориях. Мне он напоминал жильца коммунальной квартиры, обозленного на соседей и всегда готового плеснуть в их кастрюли на общей кух­не порцию керосинчика. Можно было мирно сосуществовать на одном политическом поле, взаимодействовать плодотворно — президенту с парламентом, сдерживая друг друга системой про­тивовесов. Как и полагается добропорядочным людям. Но тогда президенты должны приходить к власти, чтобы работать на свой народ, быть ответственным перед своим народом.

А Борис Николаевич этого не хотел. Он желал только царст­вования — бесконтрольного, не ограниченного никакими рамка­ми. Но наличие съезда народных депутатов хоронило эти планы. И тогда, в конце декабря, у Ельцина и вызрела окончательно идея: убрать съезд с политической сцены, узурпировать власть.

У хозяина Кремля сразу установились доверительные отно­шения с Биллом Клинтоном — даже в телефонных разговорах. Билл стал членом Бильдербергского клуба, будучи еще губерна­тором Арканзаса, и этот клуб, присмотревшись к «своему парню», продвинул его в ноябре 92-го в президенты Соединенных Штатов Америки. Он стал чем-то вроде дуайена в президентском корпусе планеты, представлявшем интересы Брай Брита. Ельцин расска­зал ему о потайных замыслах. Тот вначале их не одобрил.

• Надо работать с парламентом, — остудил он своего друга. —Мне же придется работать с конгрессом, хотя там еще та публика.
• Не сравнивай, — сказал Борис Николаевич, — наша по­литика встретила большое противодействие депутатов. Я полностью утрачиваю контроль и поддержку. Еще полгода, от силы год, и меня прокатят на вороных. Вы потеряете Россию.

Общественное мнение Запада, посетовал Клинтон, проглотит, не поперхнувшись, многие фортели политиков, но вокруг консти­туционного переворота поднимет вселенский шум. Ельцин успел многое сделать для ослабления своего государства. Но власти дружественных ему стран тем не менее под давлением плебса — электората будут вынуждены объявить президента России изго­ем, не выездным и поставить в один ряд с Саддамом Хусейном.

Они поговорили еще. И Клинтон сказал, что он сможет обес­печить поддержку затей Бориса Николаевича лидерами Большой Семерки, а также ее сателлитами. И Бнай Брит спустит средствам массовой информации команду освещать ситуацию как схватку демократа с русскими фашистами, но для этого Ельцину надлежит прыгнуть выше головы и обеспечить президента США не убиваемым козырем. Каким?

Борис Николаевич должен согласиться на передачу Америке (за символическую цену) стратегических запасов оружейного ура­на России, чтобы у русских осталось менее десяти процентов от арсенала США. Для этого надо в одностороннем порядке демон­тировать более 20 тысяч ядерных боеголовок и поэтапно отгру­жать их начинку за океан. Поскольку крупные урановые место­рождения Советского Союза отошли Казахстану с Узбекистаном, Россию через несколько лет можно будет со спокойной душой вычеркнуть из состава ядерных держав. Конфиденциальные пе­реговоры с доверенными людьми Ельцина ведутся — нужна толь­ко его воля.

У Клинтона на руках должно появиться секретное соглашение о такой сделке между РФ и США: он потрясет им перед носами ли­деров западных стран и заставит их поддержать любые антикон­ституционные вылазки Ельцина, чтобы сохранить его у власти.

Будь Ельцин на публике, он зашумел бы, грохнув кулаком: « Шта-а-а ты мне предлагаешь!» Но на людях и без них Борис Ни­колаевич был очень разным. Это заметил даже друг и одногруппник Клинтона по Оксфорду, первый заместитель Госсекретаря США Строуб Тэлботт. В своих мемуарах «Рука России» (2002 г.) он довольно мягко вспоминал: «На пленарных заседаниях с боль­шим числом присутствующих по обе стороны стола Ельцин играл решительного, даже властного лидера, который знает, чего он хо­чет, и настаивает на получении этого. Во время закрытых встреч он становился восприимчив к уговорам и увещеваниям Клинто­на. Затем во время заключительных пресс-конференций Ельцин из кожи вон лез, чтобы скрыть, как уступчив он был за закрыты­ми дверями».

Что там Россия, с ее церковными куполами, с ее кудрявыми рябинами, с ее Иванами да Марьями, когда на кону личная Власть. И Ельцин охотно согласился.

Уже 18 февраля 93-го года было подписано «Соглашение ме­жду правительством Российской Федерации и правительством Соединенных Штатов Америки об использовании высокообогащенного урана, извлеченного из ядерного оружия». По нему наша страна обязалась за мизерные деньги (при стоимости всей массы зарядов в 8 триллионов долларов ее уступили за 11,9 миллиарда) передать американцам 500 тонн боевого урана с обогащением в 90 и более процентов.

Много это или мало? Давайте сравним: за более чем полве­ка, начиная с 1945 года, в США при их-то мощи было произведе­но всего 550 тонн оружейного урана. Примерно тем же поряд­ком цифр исчислялся и ядерный арсенал Советского Союза. Вот и прикидывайте, сколько чего осталось для обороны у нас.

Для страховки от возможного обвинения Бориса Николае­вича в измене Родине Соглашением обговаривалось, что все 500 тонн высокообогащенного урана (ВОУ) будут разубожены в низкообогащенный уран (НОУ) для АЭС США. Солить они, что ли, со­брались, это топливо! При закрытости нашей коррумпированной власти и при полном отсутствии общественного контроля никто не узнает, НОУ отправляли за океан или все-таки ВОУ. Да хоть бы только НОУ — с какой стати!

Обратило на себя внимание и еще одно обстоятельство. Пункт 9-й Соглашения сформулирован так: «В случае отсутствия средств у правительства Соединенный Штатов Америки для осу­ществления настоящего Соглашения Российская Сторона остав­ляет за собой возможность получить средства для выполнения настоящего Соглашения от любой частной фирмы Соединенных Штатов Америки».

Слезу выжимали слова «отсутствие средств у правительства» — хоть мчись в процветающую державу, например, в Таджикистан и проси ее выделить льготный кредит нищему государству янки. Неужели бюджет США так оскудел, что существовала опасность не на­скрести грошей на сделку, о которой в администрации Клинтона го­ворили: «Америке неслыханно, фантастически повезло»?

Знакомый специалист в этих вопросах успокоил меня: США не обанкротились — это всего лишь лазейка. Соединенные Штаты как государство повязано Договором о нераспространении ядер­ного оружия, а через частные фирмы могут снабжать боевым ура­ном своих союзников — к примеру, Израиль. Все шито-крыто.

Ельцин не стал подписывать Соглашение сам. И хотя ему это было не по чину, документ с российской стороны подмахнул Чер­номырдин. Борис Николаевич любил цеплять свое ближнее окру­жение на крючки, с которых трудно сорваться. Виктор Степано­вич потом еще много чего наподписывал. Поэтом смертельно бо­ялся радикальной смены власти и безоглядно поддерживал все загогулины президента.

Помолвка с Клинтоном состоялась, и Ельцин стал ходить го­голем. Он начал задирать депутатов, что не присягал Конституции с их поправками, хотя раньше не говорил об этом ни слова.

А вечером 20 марта 93-го года вдруг обратился с телеобра­щением к российским гражданам и назвал свои разногласия со съездом конфликтом «между народом и античеловечной больше­вистской системой». Под народом он подразумевал себя, только что лишившего этот народ ядерной защиты. А под «античеловеч­ной большевистской системой» — молодую демократию, которая его, цэковского расстригу, вознесла сначала в члены Верховного Совета СССР, потом в председатели Верховного Совета и прези­денты России.

Так круто в конфронтации Борис Николаевич еще не взмы­вал. Он сообщил, что подписал указ об особом порядке управле­ния страной (ОПУС) и до референдума распускает Съезд и Вер­ховный Совет, а правительство берет под управление Кремля.

Выступление Ельцина транслировала и американская те­лекомпания CNN, вскоре она же передала заявление админист­рации США о ее полной солидарности с действиями президента России: «Мы поддерживаем демократию и реформы, и Ельцин — лидер движения реформ». Мгновенная реакция — такая без пред­варительной информации не бывает.

(О другом указе Бориса Николаевича— № 1400, объявляв­шем смертный приговор съезду народных депутатов РФ и Вер­ховному Совету, лидеры Запада узнали задолго до ельцинского выступления по телевидению перед своим народом 21 сентября 93-го. По признанию тогдашнего Госсекретаря США Уоррена Кристофера, документ был заблаговременно доставлен послу Амери­ки в Москве Томасу Пикерингу и послам Великобритании, Фран­ции, Германии, Италии, Японии и Канады. Так сказать, на согласо­вание верхним инстанциям.

Российские граждане вслушивались в надтреснутый, хрип­ловатый голос своего президента и думали: это от недосыпа, от сильных переживаний за судьбы русского народа. Клинтон тоже смотрел выступление Ельцина по каналу CNN, а угловым зрени­ем наблюдал по другому монитору за игрой футбольной коман­ды «Питтсбург Стилеррз». Знакомый форвард раскидывал на поле соперников.

— Хорошо играет, стервец! — сказал удовлетворенно Клин­тон. И непонятно было, кому направлена эта похвала: то ли напа­дающему, то ли другу Борису.  °

Уже через 40 минут после телевизионного выступления пре­зидента РФ Клинтон заявил журналистам: «Президент Ельцин сде­лал свой выбор, и я его поддерживаю полностью». Вслед за Хо­зяином планеты поклоны Борису Николаевичу отвесили другие зарубежные лидеры.

Впрочем, администрация США поддерживала Бориса Нико­лаевича не только на словах. Осязаемые результаты давала ра­бота «неизвестных людей» из американского посольства в Моск­ве. Спецкомиссия Госдумы РФ подбирала в 98-м году материалы для отрешения президента от власти — за геноцид русского на­рода, развал армии, развязывание войны в Чечне — и опраши­вала многих свидетелей. Был среди них замкомандующего Воз­душно-десантными войсками генерал Виктор Сорокин, который утром 4 октября 93-го выдвигал полк по приказу к осажденному Белому дому. «Во время выдвижения подразделения, — сообщил депутатам Сорокин,— в полку погибло пять человек и 18 были ранены. Расстреливали сзади. Я сам лично это наблюдал. Стрель­ба велась со здания американского посольства, с крыши… Все по­гибшие и раненые были расстреляны сзади. По посольству стре­лять я категорически запретил».

Без ведома посла никто не мог попасть на суверенную тер­риторию США в Москве, тем более с оружием. Это чужая стра­на. И эта страна вела прицельный огонь в спину независимости России. Разве янки решились бы на такую акцию без договорен­ностей с хозяином Кремля? Замысел стрелков понятен: убей не­сколько солдат на виду у других, и десантники озвереют, бросят­ся очертя голову на штурм Белого дома).

Ельцин выступил вечером со своим опусом — в Москве по­висла оглушительная тишина. Для меня эскапада Бориса Нико­лаевича была полной неожиданностью. Начал перезваниваться со знакомыми политиками: мы не знали всей поднаготной и за­ключили, что президент сорвался, пойдя на самоубийственный шаг. Он не озвучил указ, а только погрозил им, но взрывную мощь его представить было нетрудно. Я решил до утра остаться в сво­ем кабинете.

Поздно ночью мне позвонил Ельцин. Голос у него был трез­вый, но какой-то потухший.

— В «Останкино» поехали Руцкой с Зорькиным и Степанко­вым выступать против меня, — сказал Борис Николаевич. — Рас­порядитесь, чтобы их не впускали и не давали им эфир.

Александр Руцкой — вице-президент России, Валерий Зорь­кин — председатель Конституционного суда, Валентин Степан­ков — генеральный прокурор. Все— представители высшего эшелона власти. Их внезапная спайка, чувствовалось, встревожила президента. Но он забыл, что я не министр внутренних дел с отмороженным ОМОНом, а руководитель ФИЦа без силовых пол­номочий, созданного для материального обеспечения гостеле­компаний, и что названные им люди имели по своему рангу та­кое же право обратиться к телезрителям, как Ельцин. Тем более, в защиту Конституции. (В ту бурную пору нашу страну еще не по­догнали с помощью дубинок ОМОНа к воротам нынешней клад­бищенской демократии, где все политики обязаны помалкивать в тряпочку — только наследнику друга Билла будет позволено ре­гулярно устраивать по телевидению четырехчасовые моноспек­такли и потешать публику сентенциями типа: хорошо жить хоро­шо и плохо делать плохо).

•  Это невозможно, — сказал я Борису Николаевичу. — Я не вправе давать команды, там свое руководство. А кто вас толкнул на эту авантюру?
•  Что вы разглагольствуете: свое— не свое,— загудел в трубку президент. — Я даю вам поручение — выполняйте.
•  Это невозможно, — повторил я. — Такое вытворяют толь­ко при государственных переворотах.
•  Все вы так, — проворчал рассерженный Ельцин. — Числи­тесь в команде президента, а чуть что — сразу в кусты.

И бросил трубку. (Утром мой прямой телефон с ним отклю­чили.)

Видимо, у него были безрезультатные разговоры с други­ми подчиненными, если он так обобщал. Что-то не увязывались

347

у президента концы с концами, не ожидал он активного противо­стояния на всех направлениях. Вот и Верховный Совет мгновенно собрался, назначил дату проведения 9-го внеочередного Съезда. И Руцкой открыто дистанцировался от него, и судебная система не с ним, и армия, и местные советы…

Надо схитрить, отступить на какое-то время. И в печать обе­щанный грозный указ Ельцин направил в совершенно другом, примирительном виде: там не было даже упоминания об ОПУСе, а речь шла только о проведении референдума.

Да и на трибуне 9-го съезда Борис Николаевич вначале ста­рался выглядеть паинькой: ошибался вместе со своими экономи­стами, довел страну до кризиса, потому что возлагал «чрезмер­ные надежды на внешнюю помощь». И пообещал сделать неко­торые корректировки. (Да, где-то в его расчетах действительно вышел серьезный облом, если он вернулся к своей излюбленной тактике: грешим и каемся).

А съезд был настроен решительно. Наконец-то с его трибу­ны прозвучал точный диагноз экономических реформ: их надо не корректировать, а пересматривать в корне, потому что произ­водятся они «в интересах меньшинства, нагло грабящего народ». Это сказал не экономист Хасбулатов — обременение Чечней по-прежнему держало его язык взаперти. Это сказал напарник Ель­цина по полету в президентские высоты — вице-президент Рос­сии Александр Руцкой. Произносил слова громко и четко, словно зачитывал приговор.

Несмотря на то, что он делал мне пакости, я даже снова заува­жал Александра Владимировича. И подумал: а хватило бы у меня духу лечь на амбразуру вот так, на виду у всего съезда? Нет, не хва­тило бы. Я не боялся лепить правду в глаза президенту, членам пра­вительства, депутатам. Но все это как бы в камерной обстановке — на заседаниях кабинета министров или перед членами Верховного Совета. А вот трибун из меня никудышний: перед огромными зала­ми, заполненными людьми, я робел, ронял из памяти нужные мыс­ли. Мне чудилось, что слушатели зевают от скуки. И вместо львино­го рыка я начинал издавать какое-то невнятное мычание. Поэтому и старался цицеронить публично как можно реже.

А по прошествии лет я утвердился во мнении: всех, кто стоял на иерархической лестнице ниже него, Ельцин относил к сущест­вам одного калибра. И с авторитарными целями самонадеянно на­бивал ими обойму своего кадрового оружия. Какие-то патроны не подходили чуть-чуть: он их с силой продавливал. Какие-то давали осечку: он их выбрасывал, не задумываясь. Руцкой оказался большого, совсем не подходящего калибра для ельцинского оружия, и заклинил ствол в самый неприятный для президента момент.

На Съезде Борис Николаевич помахивал пальмовой вет­вью, чтобы не вставал вопрос об импичменте. Но маневр не удал­ся. Перед голосованием доброжелатель из барсуковской службы безопасности слил сверхсекретную информацию, что в случае от­рицательного для себя результата Ельцин собрался травить депу­татов газом. Кое-кто посчитал это блефом, а кто-то поверил («Хо­зяин Кремля полстраны укокошит за власть») и решил не играть с огнем. Всего несколько десятков голосов не хватило для отреше­ния Ельцина от должности.

Александр Коржаков, как известно, подтвердил этот слух в своих мемуарах. Борис Николаевич планировал арестовать весь состав Съезда. Чтобы депутаты не вздумали забаррикадировать­ся в Кремлевском Дворце и там отсидеться, на балконах расстави­ли канистры с химическим веществом аэрозольного действия — хлорпикрином. «Каждый офицер, принимавший участие в опе­рации, — свидетельствовал Коржаков, — знал заранее, с какого места и какого депутата он возьмет под руки и вынесет из зала».

Эти признания о грязной исподней ельцинской      демократии цитировались не раз. Но их надо вновь и вновь повторять, чтобы хлорпикрин разъедал глаза бнайбритских сочинителей ми­фов о величайшем вкладе Бориса Николаевича в становление на просторах России подлинного народовластия.

Эта мартовская операция, по-моему, могла закончиться толь­ко гражданской войной, Причем не в пользу Ельцина — хотя он, возможно, и не боялся такого исхода, рассчитывая на комфорта­бельное убежище у друга Билла. Тогда еще не так озверела мили­ция от постоянных задержек зарплаты, оставались на руководя­щих должностях армейские офицеры старой закалки, не успели скупить большими подачками всех влиятельных людей на местах. Да и Съезд с Верховным Советом не поднадоели своей пустопорожностью.

Еще полгода противоборствовавшие ветви власти будут до­водить страну до кондиции, когда главным желанием нашего на­рода станет: чума на оба ваших дома.

15

А мы тем временем спешили покрыть Россию широкой се­тью независимых телерадиокомпаний. Частоты с советской поры были зарезервированы для военного использования — коммерческому телевидению оставались крохи. Со специалистами Мин­обороны я долго рылся в их частотных запасниках: оказалось, что ведомство сидело, как собака на сене — во многих заначках отпа­ла необходимость. Эти заначки мы и раскулачили.

Ко мне выстроилась очередь журналистов из регионов, и я бесплатно выписывал им лицензии. Право вещать получили вла­дельцы лицензий из нескольких сотен городов.

И тогда было много разговоров о необходимости строить в России гражданское общество. Причем по русской привычке на­деяться на кого-то рассуждения чаще всего сводились к тому, что этим должна заниматься власть. Но с какой стати Кремль сам бу­дет подпиливать сук, на котором сидит? Гражданское общество — это хлыст для власти, это придирчивый глаз народа за работой чиновников. А голубая мечта чиновничества — безнаказанность и бесконтрольность. Так что власть при любой демократиче­ской — раздемократической Конституции будет мешать расчист­ке пространства для оппозиционной среды. Никто, кроме самих граждан, не станет потеть над созданием такого общества. («Ни­кто не даст нам избавленья…»).

Об этом я говорил с журналистами, вручая лицензии на теле­радиовещание. И не только по данному поводу. Бизнес бизнесом, но независимые региональные телекомпании могли стать ячей­ками гражданского общества, привлекая к сотрудничеству и спла­чивая неравнодушных к судьбе России людей. Объединить их во влиятельную силу в масштабах нашей страны, сделать стражами Четвертой власти от посягательств чиновничества — тоже было в силах журналистов. Как они использовали шанс, другой вопрос.

Тогда остро встала проблема с технической базой независи­мых компаний. Я был членом всемирной Комиссии по телерадио­вещанию. И по наивности подкатил с просьбой к ее сопредседа­телю, экс-президенту США Джимми Картеру: не согласится ли он повлиять на западных предпринимателей, чтобы они оказали на­шим независимым телекомпаниям безвозмездную помощь — ка­мерами, штативами, кассетами, монтажными установками? Самое дорогое оборудование, вроде компьютеров или передатчиков, можно было оформить в лизинг.

Российские журналисты — народ малообеспеченный: если их материально не поддержать, они будут вынуждены уйти со своими частотами под власть или под нуворишей. Американцы много говорили о поддержке демократических процессов в Рос­сии — вот появилась возможность перейти от слов к делу. Демо­кратия без независимых СМИ, как автомобиль без колес.

Все это я сказал Джимми Картеру. Его реакция меня удиви­ла. Он мгновенно, словно думал над моей просьбой не одну ночь, ответил: «Нет!» И тут же уточнил: лишь с кассетами не будет про­блем— их могут бесплатно доставить в Россию сколько угодно. Только не пустые кассеты, а с записанными на них программами о преимуществах американского образа жизни и трактовке ми­ровой истории с позиций янки. (Ну все вы знаете, как, например, они одни, без Красной Армии освобождали от фашизма Европу). Причем американцы должны были контролировать, чтобы их кас­сеты использовались именно с этими передачами, а не другими, после удаления с пленок заморских сюжетов.

Великолепный пропагандист Джимми Картер — сам Суслов позавидовал бы! Его искусственная улыбка стоит у меня перед глазами до сих пор. Я сказал «спасибо!», но таких подарков от Америки нам уже не надо — здесь вполне хватает колорадских жуков. (Каким-то компаниям мы смогли оказать господдержку, ка­ким-то — нет: они оказались под контролем местных олигархов).

Иностранцы тучами кружили над Россией, как грифы над умирающим слоном. Если можно скушать по дешевке крупные за­воды, считали они, почему нельзя прибрать к рукам русское те­левидение? Наиболее влиятельные из них направлялись прями­ком к Ельцину.

Как-то он позвонил мне и сказал: к нему приехал друг Силь-вио Берлускони (нынешний премьер-министр Италии, а в то вре­мя — владелец медиагруппы Fininvest и издательского дома Mondadori), они пообщались вечерком, у них созрела хорошая идея. Какая? Об этом сообщит мне сам Сильвио — я должен вы­слушать его и сделать все, как он скажет, чтобы не выставлять Бо­риса Николаевича пустословом.

Появился не Берлускони, а его финансовый представитель, такой же лучезарный и белозубый, с пышной переводчицей. Из­рек: как повезло России с лидером, и будто между делом заме­тил, что они с Сильвио уже купили телеканалы в Испании, Фран­ции и Германии, теперь очередь дошла до нашей страны. О чем Берлускони договорился с Ельциным? Мы должны продать италь­янцу по дружеской цене Первый федеральный канал со всей ин­фраструктурой — Останкинским корпусом, сетями, оборудовани­ем и т.д. Я спросил: так ли Сильвио понял Бориса Николаевича? «Так, и не иначе. Мы сделаем коммерческий, развлекательный ка­нал». Это о нашем-то главном, который только один тогда покры­вал всю Россию. Вот уж действительно, отдай жену дяде…

Мне пришлось сказать, что Ельцин любит шутить, и здесь он пошутил — не иначе. Итальянец ушел недовольный. Его шеф, ви­димо, пожаловался Борису Николаевичу, и тот по телефону стал сердито мне выговаривать. Я начал ему возражать, что не может быть суверенитета страны без информационного суверенитета и что Венгрия, например, продала сдуру три свои ведущие теле­компании Паоло Берлускони— брату Сильвио, и вот парламент мадьяров ищет виновных и бьется за возвращение контроля над информацией.

— Запад поддерживает наши реформы, нечего его опасать­ся, — ворчал Борис Николаевич. Но смягчил тон, поняв, что хватил с обещанием лишку. — Предложите Берлускони что-то взамен.

Но ни сам итальянский медиамагнат, ни его представи­тели больше не появлялись.

Уровень поддержки телевизионным начальством реформ по Бнай Бриту все заметнее становился критерием ельцинской оцен­ки работы российских телекомпаний. Раньше Борис Николаевич не вмешивался в программную политику: если что-то ему не нра­вилось, просил обратить на это внимание. Но к концу 92-го, под­стрекаемый экономистами из правительства, стал регулярно вы­сказывать мне недовольство позицией председателей «Останки­но» и ВГТРК Егора Яковлева и Олега Попцова.

Гайдаровская братия хотела, чтобы телекомпании различны­ми PR-акциями доказывали населению правоту только ее дейст­вий и оголтело поддерживали раздербанивание России под ви­дом приватизации. Попцов с Яковлевым уважали Егора Тиму­ровича за интеллигентность и журналистское прошлое, но не воспринимали идеологию его команды как истину в последней инстанции. Истина, считали они, спускается сверху в виде дирек­тив лишь при диктаторских режимах, а в демократических госу­дарствах рождается в спорах, в столкновениях мнений. И давали в эфир разные точки зрения.

Им и самим хотелось продраться через постоянное вранье Чубайса и вникнуть в замыслы младореформаторов. (Не почитать же за достижение необходимый, но стартовавший несвоевре­менно отпуск цен при монополизированной экономике и пустом рынке, что привело к жуткой гиперинфляции, когда хлеб подоро­жал в 20 раз, а мясо и молоко — в 30 раз). Но плотно была при­крыта настоящая цель дымовой завесой.

Не побоялся позднее выложить карты на стол, выдернутый на федеральный уровень из все той же питерской помойки друг и моральный двойник Чубайса по кличке «приватизатор-2» Альфред Кох (поднятый впоследствии до зама премьера Черномыр­дина). Причем выложил карты не перед московской прессой, а в интервью американской радиостанции WMNB. (Проблемами и ложью гайдаровская братия кормила Россию, но деньги и искрен­ность вывозила на Запад). «Новая газета» (03.11.98) любезно по­знакомила наших сограждан с текстом этого интервью.

Вот только два признания Коха. Вопросу: не был ли ограб­лен приватизацией народ, он даже удивился. «Ну, народ ограб­лен не был, поскольку ему это не принадлежало. Как можно ог­рабить того, кому это не принадлежит?» Двойнику Чубайса и в го­лову не приходило, что хозяином российского имущества может быть народ, который накапливал его своим трудом. Его же инст­руктировали иначе: хозяевами страны должны быть только они, кого Ельцин поставил с черпаком на раздаче. А на вопрос, что бу­дет представлять из себя Россия после их реформ, Кох с прису­щей питерским чинушам цинизмом ответил: «Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать… Да­лее — развал, превращение в десяток маленьких государств».

Помню, в давнишние годы при редакции нашей газеты был литературный кружок: со своими стихами туда регулярно прихо­дил немного чудаковатый шофер. Через все его вирши рефреном шли две строчки:

В одном пиджаке всю жизнь запиджачиваем. Куда мы идем, куда заворачиваем?

Так вот телевизионщики и до словесных стриптизов Коха ви­дели, что мы заворачиваем вроде бы совсем не туда.

Экономисты гайдаровской команды с подхалимским усерди­ем стали лепить миф о Ельцине как о предтече российской демо­кратии. У этого подхалимства была корыстная подоплека: мол, Бо­рис Николаевич спасет страну от реванша антидемократических сил, а они рядом с ним — от голода и холода. И Олег Попцов, и Егор Яковлев старались вычищать с телеканалов тухлую чубайсятину, то есть запредельное вранье.

Они считали Ельцина не предтечей, а порождением демо­кратии, которую до него втаскивали на своем горбу публицисты, дальновидные политики, передовая интеллигенция. Просто Бо­рис Николаевич успел вскочить на белого коня, оседланного дру­гими. И августовскую революцию 91-го, о чем я уже говорил, Ель­цин делал в подвале Белого дома, где они с Юрием Лужковым «жевали бутерброды, запивая водкой с коньяком». В то время, когда люди чести мерзли на баррикадах под дождем в ожидании кровавого штурма.

Да и младореформаторы вылезли из своих теплых норок на готовую демократию, почуяв запах денег и чинов. И начали крик­ливо именовать себя истинными защитниками интересов народа, чем компрометировали саму идею.

Многие демократы с «дореволюционным» стажем, помогав­шие Ельцину взобраться на трон, относились к нему безо всяко­го раболепия, как к соратнику по общему делу: отмечали в прези­денте достоинства и открыто порицали волюнтаристские замаш­ки. Не составляли исключения и Олег Попцов с Егором Яковлевым. Они не были готовы, задрав штаны, бежать за Борисом Николае­вичем в авантюрную мглу.

А Ельцин, настраиваясь на решительные действия, хотел по­всюду иметь под руками безликих, беспрекословных исполните­лей. Он видел: чистоплюи-демократы пока верили его словам о приверженности цивилизованным нормам, не догадываясь, что это всего лишь обманка для бесхитростного электората. И если только от одних слов «мочить депутатов» или «разгонять съезд» они корчатся в судорожном припадке, то как идти с ними на само дело? И зачем Бог создает таких голодранцев, преданных не вож­дю, а идеям! Заартачатся… Начнут вставлять палки в колеса.

Было время союза со стойкими демократами, желавшими блага России — прошло: Борис Николаевич достиг своих проме­жуточных целей. Теперь надо опираться на нуворишей и их шуст-ряков — представителей — им будет что терять. И СМИ, прежде всего электронные, пора отдавать под их контроль.

Ельцин недолюбливал Олега Попцова. Говорил мне: «Что он все время пытается учить президента: это ему не так, то не так». При встречах Олег Максимович действительно задирал Бориса Николаевича, критикуя работу его служб и правительства. И все же Ельцин считал Попцова членом своей команды, так сказать, доморощенным руководителем, к тому же неподвластной Крем­лю номенклатурой Верховного Совета.

А Яковлеву он просто не доверял. За Егором Владимирови­чем тянулись шлейф дружбы с членами Политбюро ЦК КПСС и слава неподкупного заступника демократических принципов, за которые он загрызет кого угодно. Когда мы втроем собирались у Ельцина, Егор Владимирович больше молчал, посматривая при­стально на хозяина кабинета. В этом взгляде не было любопытст­ва или приветливости, и Борис Николаевич чувствовал себя не­уютно: что там у человека на уме?

Он несколько раз предлагал мне: «Давайте передвинем куда-нибудь Яковлева». И хотя я ворчал на Егора Владимировича за частые отлучки за рубеж («Кот на крышу — мыши в пляс»), за па­дение качества программ, мне удавалось отстоять его. Было ясно, что Ельцин намерен сменить руководителя «Останкино»— ну­жен только повод. И президент, как ему показалось, нашел его — в очередное отсутствие председателя появился некорректный те­лесюжет на больную национальную тему — о взаимоотношениях между ингушами и осетинами.

Это произошло за несколько дней до моей отставки с поста вице-премьера. Ельцин позвонил мне и попросил приехать.

— Все, — буркнул он, — я подписал распоряжение о снятии Яковлева с работы. Объясняться с ним не хочу, сами съездите и поговорите.

Я сказал, что не согласен с таким решением.

— Этот вопрос не обсуждается, — ответил президент. — Рас­поряжение на выходе в канцелярии. А на место Яковлева я на­ значаю Игоря Малашенко, мне его рекомендует Илюшин (Виктор Илюшин, первый помощник президента. — Авт.). Они вместе работали в международном отделе ЦК КПСС. Человек привык к пар­тийной дисциплине: приказали — выполнил. Без интеллигент­ских шатаний. И в Америке он свой — два года стажировался в Вашингтоне.

Ельцин увидел, что я скривил лицо и спросил:

— Почему вы так реагируете?

Когда я был председателем Комиссии по рассекречиванию архивов, то ворошил уцелевшие документы о перекачке партий­ных денег за рубеж. Составил для себя перечень стран, где созда­вались совместные фирмы с управделами ЦК или куда переправ­лялся капитал под видом финансовой помощи левым движениям. И обратил внимание, что в те же страны и в то же время ездила одна и та же группа работников международного отдела. Среди них был Игорь Малашенко. Внимание-то обратил, но дальше в разбирательстве не пошел — такая задача передо мной не стоя­ла. Возможно, это были случайные совпадения. Теперь я сказал об этом Борису Николаевичу.

Упоминания о кознях управделами ЦК всегда действовали на Ельцина, будто на быка красная тряпка. Он не забыл, как, подстре­каемое Лигачевым, это управление обделяло канцтоварами воз­главляемый им московский горком, на что Борис Николаевич жа­ловался самому Горбачеву. И люди, снюхавшиеся с управделами, тоже вызывали у него изжогу.

Президент взял со стола листок с биографией Малашенко, демонстративно порвал его на три части и швырнул с картинной брезгливостью в корзину для мусора.

А кого ставить на «Останкино»?

Жаль было оголять бойца за Четвертую власть— комитет Верховного Совета по СМИ, но я предложил его председателя Вя­чеслава Ивановича Брагина. Он не раз выступал перед депутата­ми в поддержку Бориса Николаевича. Ельцин это помнил. Еще он вспомнил, что Вячеслав Иванович, в отличие от кудлатых и небри­тых правозащитников, одевался с партийной строгостью и не гор­ланил по пустякам, а говорил о серьезных вещах, с нужной долей почтительности к старшим по чину. Такого приласкаешь — будет лично предан до гроба, к тому же своей статностью украсит ко­манду. И президент согласился,

(Ельцин ошибся. За внешней приглаженностью и уступчиво­стью в Брагине скрывался русский патриот с сильной волей. И не записной, как уже говорил, а истинный демократ. Еще со времен Михаила Ненашева в «Останкино» образовалось влиятельное прозападное лобби. Оно диктовало программную политику и на всякий нажим грозило ответить забастовкой телекомпании.

Несмотря на шантаж — да куда они денутся, эти трусливые политические официанты! — Брагин начал круто менять ситуа­цию: снимать с эфира низкопробные пошлости, вместо американ­ского мусора ставить отечественные фильмы, дал зеленый свет патриотическим программам «Русский мир», о провинции, мате­риально поддержал гибнущий Большой симфонический оркестр Владимира Федосеева и пустил его на телеэкран, отодвинув про­плаченные нуворишами сюжеты-панегирики о своих безголосых отпрысках.

Финансы на «Останкино» крутились большие, да все, так ска­зать, мимо кассы, и Брагин стал прищемлять хвосты жуликоватым «мэтрам экрана». Это была неслыханная дерзость! Я начал боять­ся, что «мэтры» могли организовать физическое устранение Вя­чеслава Ивановича. И попросил его быть предельно бдительным. Но «мэтры» выбрали другой путь: они бегали жаловаться целыми делегациями к помощнику президента Илюшину, и тот жужжал Ельцину в уши об «оплошном выборе». Борис Николаевич счи­тал это бурей в стакане воды и не реагировал: угрозой его власти пока даже не пахло. К тому же было заметно, что Брагин оберегал личный авторитет президента.

После октябрьских событий 93-го, когда началась избира­тельная кампания в Госдуму РФ, я приехал к Брагину в «Останкино», и мы поговорили о сложившейся ситуации. На политическом поле не осталось сколько-нибудь значимых противодействующих сил Ельцину: Кремль и Белый дом с правительством Черномыр­дина — Чубайса — Гайдара полностью в его руках, правоохра­нительная и судебная система — тоже. Если еще и в Думе партия «Демвыбор» Гайдара получит большинство, то образуется моно­литная глыба, которая сразу придавит Россию.

Я сказал Брагину, что хотя и меня включили кандидатом от «Демвыбора», надо этому мешать всеми доступными способами. Он, на многое уже наглядевшись в команде Бориса Николаевича, согласился со мной. И при мне собрал у себя в кабинете руково­дителей общественно-политических программ, поделился с ними нашими опасениями. В интересах демократии нужно жестко, без приукрашиваний анализировать политику реформаторов, боль­ше давать эфирного времени для знакомства избирателей с точ­кой зрения оппонентов. Телевизионщики поддержали идеи Бра-гина — им тоже осточертело тесниться на улице с односторон­ним движением. Но кто-то донес — как же без этого — в Кремль и правительство.

И закружилось: «Как начали все эти гады бегать, на вицмун­диры осыпая перхоть, в носы табак спасительный суя». «Провока­ция!», «Подрывная работа!». И Ельцин выразил нам недовольство в достаточно резкой форме: волна могла подняться до подножия его власти. Он еще посмотрит, как «Останкино» проведет выбор­ную кампанию! «Да так и проведем, как договорились», — проро­нил мне Брагин.

Я ему посоветовал тоже выставить свою кандидатуру для из­брания в Госдуму: Ельцин окончательно стер со своего лица демо­кратические белила, его власть будет опираться на грубую поли­цейскую силу и воров-олигархов. Вячеслав Иванович со своими принципами станет чужим на этом празднике сатанистов— его в любом случае уберут. Но он не поверил. Или не захотел верить. Решил остаться в телекомпании. И сразу же после выборов, на ко­тором гайдаровская партия власти проиграла, Ельцин снял Бра-гина с работы.

А «Останкино» передал в руки Бориса Березовского. Хватит играть на выборах в демократию. Хватит рисковать, доверяя та­кое важное дело бескорыстным, а значит, неуправляемым людям. Вот олигархи, чтобы не быть раскулаченными, всегда обеспечат для власти нужные результаты.)

И судьбу четвертого метрового канала президент решал с тех же позиций. Этот общеобразовательный канал принадлежал телекомпании «Останкино» — на нем шли просветительные про­граммы. Для детей и молодежи. Мы с Брагиным нашли средства, чтобы оснастить канал новыми интересными передачами по ис­тории России, культуре, литературе, экологическим проблемам. Но за «четверку» в 93-м развернулась борьба между кланами.

Александр Коржаков с Шамилем Тарпищевым вручили пре­зиденту записку с просьбой отдать канал им. Обещали показы­вать любимый Кремлем теннис и кое-что о спорте еще. На запис­ке Ельцин начертал мне поручение (ФИЦ распоряжался частота­ми): отобрать у «Останкино» и передать просителям. Я приехал к нему в кабинет и сказал, что поручение выполнять отказываюсь. Зачем пускать под нож просветительские программы, если для качественных спортивных передач у нас достаточно времени на других каналах. Я уважал Александра Васильевича, но видел, что частота ему была нужна, как паровозу балалайка. И подозревал: кто-то из нуворишей хотел использовать близость Коржакова к Борису Николаевичу и получить метровый канал с хорошей се­тью в свои олигархические лапищи.

Ельцина мой отказ не просто разозлил, а привел в ярость. Выходит, грош цена его клятве на крови с Коржаковым, если он не в состоянии подарить ему такой пустячок.

•  Вы все время провоцируете меня, чтобы я вас уволил, — шумел он.
•  Меня пугать бесполезно — вы это знаете. А действую я и в ваших интересах, — втолковывал я ему, — что будут говорить о президенте, который отдает телевидение своей охране?

Он вырвал из моих рук записку со своим поручением и су­нул в ящик стола.

Все, аудиенция закончена.

А на «четверку» уже нацелился лужковский клан.

Он контролировал «третью кнопку», и в 92-м мы выдали ли­цензию на шестой метровый канал Московской независимой ве­щательной корпорации (МНВК) — в числе ее акционеров было столичное правительство. (Сожалею, что отказал в этой лицензии журналистам самой массовой газеты «Аргументы и факты», объ­ясняя нежелательностью монополизации СМИ). А Лужкову с его приближенными олигархами все было мало. Они подминали под себя газеты, журналы, радиостанции.

Московскую власть этот клан конвертировал в деньги, и те­перь деньги надо было конвертировать в инструменты для раз­мыкания дверей в федеральную власть.

Ельцин считал, что высшая цель лужковской камарильи — деньги, деньги и еще раз деньги, а о кремлевском троне сто­личная команда не помышляла (помышляла, да еще как!). Он спокойно отдал ей на прокорм Москву с ее золотоносной не­движимостью и даже не позволял контрольному управлению ад­министрации президента России проводить ревизию деятельно­сти мэрии. Пусть ребята погреют как следует руки — будут горой стоять за Бориса Николаевича.

Ему, любителю внешних эффектов, легла на душу придумка Ресина — Лужкова погонять во время трудного для президента Седьмого съезда нардепов колонну бибикающих самосвалов во­круг Кремля. Для психологического давления на оппозицию. Или, проще говоря, для понта. Так понтуют в тюремных камерах урка-ганы, отбивая себе место подальше от параши.

Москва, наравне с Петербургом, была пионером в сращи­вании власти с нуворишами. Границ между их интересами не су­ществовало. Поэтому притязание на четвертый канал тогдашне­го друга Лужкова — Владимира Гусинского Ельцин воспринял как поступательный шаг мэра к укреплению его власти, а, стало быть, и личной власти президента России.

Помощники Бориса Николаевича без промедления состави­ли проект указа о передаче на четвертом канале в собственность телекомпании Гусинского — НТВ вечернего времени, так назы­ваемого праймтайма. Общеобразовательные программы выдво­рялись в предбанник.

В это время у Ельцина уже лежало мое второе прошение о добровольной отставке. Первое, в начале июля, он порвал перед моим носом, но я вышел в приемную и написал второе. На нем Борис Николаевич поставил перед руководителем своей адми­нистрации Сергеем Филатовым жирный вопрос: «Что будем де­лать?» Филатов ответил: «Не отпускать!» Так я висел между землей и небом до января 94-го, когда ушел в депутаты Госдумы. И все же президент не стал подписывать указ, а отправил его ко мне, полу­уволенному, на визу.

Я отказался визировать документ, не желая гробить обще­образовательный канал. Тогда Ельцин направил проект премье­ру Виктору Черномырдину. Тот подмахнул его, не задумываясь. Указ вышел (а через какое-то время президент передал Гусинско­му для НТВ весь четвертый канал).

Помощник окололужковского олигарха Сергей Зверев, став­ший позднее замом руководителя ельцинской администрации, не поленился и примчался ко мне в кабинет, чтобы похвастать визой Черномырдина.

— Вот так-то, — сказал он победным тоном. — А вас мы бу­дем мочить!

Пометим эту феню — «мочить». Вернемся к ней чуть позже.

16

Вообще, 93-й можно безо всяких натяжек считать временем заката демократии, бешеным годом. Много их было в России, бе­шеных лет, но этот отдавал в поведении большой части творче­ской интеллигенции едкой смесью мазохизма с вертухайством.

От Запада Ельцин получил карт-бланш на антиконституци­онный разгром патриотических сил, оставалось поискать «одоб­рителен своего политического разбоя среди известных людей страны. Для видимости народной поддержки. И они нашлись. Понятно, когда аплодировать жестокости хозяев Кремля кого-то принуждали под страхом ареста или заточения в психбольницу. Но в 93-м литераторы сами, по собственной воле запросились из демократического раздолья в овечий загон мафиозного режима.

Сначала в печати появилось обращение 36-ти, затем письмо 42-х, в которых авторы требовали от президента «раздавить гади­ну», то есть поставить вне закона Съезд народных депутатов, Вер­ховный Совет, Конституционный суд, закрыть оппозиционные га­зеты и телепрограммы, распустить неугодные Ельцину партии и проч. и проч. Были среди подписантов затесавшиеся в литерато­ры НКВДэшники бериевской поры и пошлые охотники за чинами. Какой с них спрос! Но были и такие уважаемые люди, как публи­цист Юрий Дмитриевич Черниченко, кого не упрекнешь в заиски­вании перед властью.

Я упоминал о нем: его талант приметил еще великий Алек­сандр Трифонович Твардовский и с удовольствием печатал про­блемные очерки Черниченко в лучшем журнале тех лет «Новый мир». Журналы «Знамя», «Наш современник», книжные издатель­ства и газеты тоже были к услугам известного публициста. В 89-м Юрий Дмитриевич легко и свободно избрался в народные депу­таты СССР, а в августе 91-го мерз На баррикадах вместе с другими защитниками Белого дома. Ораторствовал на митингах.

Утомила человека шумная разноголосая демократия, захоте­лось немного ельцинского единоначалия. Получил его сполна по­сле октября 93-го.

В ноябре шла избирательная кампания в Совет Федерации, и влиятельный кандидат мэр Москвы Юрий Лужков вдруг отказал­ся баллотироваться в верхнюю палату. Друзья предложили Черниченко пойти по этому округу. Времени оставалось в обрез, а надо было собрать уйму подписей избирателей. Без обращения к ним через газету не обойтись. А в обращении-то всего пять-шесть строк: поддержите, любезные, бескорыстного борца за народное счастье!

По старой демократической привычке смело толкнулся в «Московский комсомолец» — никакая газета никогда не отказы­вала ему, трибуну, авторитетному в стране человеку. Но тут пуб­лицисту сказали: «Стоп! Наступила иная эпоха. Идите за разреше­нием к Гусинскому».

Далее привожу слова самого Черниченко — они в корпора­тивном сборнике «Журналисты XX века: люди и судьбы» (Москва, Олма-Пресс, 2003г.):

«Гусинский — это «Мост-банк»? Шли слухи про тесные связи с Лужковым. Что ж, отправился… Иду в прежний СЭВ, подправлен­ный после октябрьского погрома дом в виде книги. Один из верх­них этажей — офис «Мост-банка». Доложили — и я в большой, не­привычно богатой комнате… Хозяин… был как бы в ползучем потоке из звонков, отвлечений, секретарш, мобильных (редких тогда) черных оладушков, он словно выныривал из этой лавины на момент и выяснял: кто, что, — зачем?

Прошу позволения напечатать в «МК» пять строк… Просьба, мне самому диковатая, хозяина не удивила, но он не мог понять одного:

— Но ведь Лужков же выдвинул кого-то вместо себя?

— Наверно. Но… пойду я.

— Нет, но всех остальных мы будем мочить по площадям! — воскликнул он и рассмеялся формуле братанов. — По площадям, ха-ха-ха…

— Дело ваше, мне бы команду насчет пяти срок.

Но Гусинский вновь утонул в горном оползне. Вынырнув из лавины, он тотчас меня узнал и предложил:

— Знаете, я нашел компромисс. Мы вас устроим в Думу.

А тут— как решит мэр. И мочить по площадям!»

Разговор-то всего о пяти строчках, а какой казармой повея­ло на читателя! Вот так, Юрий Дмитриевич, это не разгульные вы­боры 89-го, 90-го и 91-го. «Где стол был яств, там гроб стоит». За безрассудство в критические моменты, за потакание беззаконию надо платить большую цену. Добровольным строем шли литераторы в подписанты — под конвоем придется голосовать за тех, кого назначит олигархат.

Прекраснодушному публицисту, мокнувшему на баррикадах, дали четко понять: диктовать всем условия отныне будет Лужков с нуворишами, который вместе с Ельциным трусливо отсиживал­ся в подвале Белого дома, где они «жевали бутерброды, запивая водкой с коньяком». А в других регионах совьют мафиозные гнез­да свои Лужковы. И будут они все вместе стоять насмерть за не­сменяемость режима и преемственность ельцинской политики.

Многие высказывания нынешних российских вождей бьют, как лопатой, по тонкому слуху. Люди недоумевают: откуда взялась в Кремле эта паханская феня, которая становится чуть ли не го­сударственным языком? Да все оттуда, из 90-х, от ватаги нувори­шей, густо облепивших испачканный кровью трон Ельцина. Про­сто в ту пору Кремль еще по инерции изъяснялся другими слова­ми, дистанцируясь хотя бы на публике от криминального сленга. Но уголовной субкультурой народ теперь обработан, а олигархи сами взгромоздились на троны — им не нужны маски благочес­тивости.

Такая вот штука: когда караван неожиданно, да еще неуме­ло разворачивают на 180 градусов, все умные вожаки и надеж­ные работяги остаются в хвосте. А впереди оказываются хромые верблюды, недоношенные и шелудивые. Они и начинают устанав­ливать свой ритм движения. Так и в обществе, опрокинутом уси­лиями преданных слуг Бнай Брита.

Ельцинские реформы выгребли из социальных подворотен весь человеческий мусор и подсунули в поводыри обществу — мошенников, фарцовщиков, спекулянтов театральными билетами, проныр по части «купи-продай», базарных шулеров и наперсточни­ков. Этому отребью позволили безнаказанно мародерствовать на российской земле, пинками открывать любые чиновничьи двери.

И отребье в одночасье возомнило себя господствующей кас­той. Оно взялось навязывать стране свою волю, свой образ мыс­лей, свою гнилую мораль и воровским жаргоном выталкивать из обихода сакраментальный русский язык. И для этого принялось спешно прибирать к рукам средства массовой информации. Ну­воришам важно было поставить на поток сеансы дебилизации на­селения, чтобы убить в нем гены сопротивления.

Мое нежелание отдавать Гусинскому четвертый канал ну­керы олигарха подавали в прессе как сатрапство и подрезание крыльев вольному слову. Это меня-то обвинять в зажиме свободы СМИ. Я за широкий размах крыльев, правда, не всех. Потому что крылья крыльям рознь.

Есть, например, крылья неясытей, которые охотятся в сумер­ках на грызунов. Есть крылья скворцов, очищающих сады от вре­дителей — насекомых. Есть, наконец, крылья болтливой сороки, надоедливо снующей туда-сюда. Всем им желаю простора и по­путного ветра!

Но есть, кроме того, крылья летучей гиены. Этой опасной разносчицы заразы, ловко разрывающей могилы. По Талмуду, все самцы гиены принимают обличье летучей мыши — вампира. Вам­пиры убаюкивают доверчивых людей взмахами крыльев, погру­жая в глубокий сон, и легкими укусами вносят им вирус бешен­ства. От неограниченной свободы этих крыльев — ничего, кроме вреда.

Такого носителя вируса и разворошителя русских погостов в поисках пропагандистской добычи — НТВ как раз создавал Гу­синский. И главных исполнителей подобрал вполне подходя­щих — Игоря Малашенко, Олега Добродеева и Евгения Киселева. (Первый сегодня по-прежнему прислуживает Гусинскому в Нью-Йорке, второй — Путину с Медведевым в Москве, а третьего, как перекати-поле, гонят денежные ветры от олигарха к олигарху.)

Телекомпания быстро набрала вес, потому что была очень богата: не скупилась на закупку блокбастеров и завлекательных программ, переманивала невиданными зарплатами бойких ре­портеров с других каналов. А в новостных программах облизы­вала Ельцина с Чубайсом, приплясывая на костях их оппонентов. Иногда для придания в глазах западных наблюдателей себе имид­жа либеральных журналистов люди Гусинского приглашали на пе­редачи неприятелей ельцинского режима, но не для того, чтобы позволить им разгуляться, а чтобы надавать по ушам. Если оппо­ненты уходили недостаточно оплеванными борзыми ведущими, начинались разборки. (Помню, позвал меня в заштатную програм­му «Старый телевизор» Дмитрий Дибров, и как истинный интел­лигент не стал затыкать рот моей резкой критики Бориса Нико­лаевича. Программа вышла поздно вечером, а ранним утром эн-тэвэшное начальство, оставляя на полу следы горячего кипятка, устроило трамтарарам: кто додумался позвать, почему не суме­ли дать по мозгам?).

Изо дня в день НТВ проповедовала отвращение к порядку, к стране, выставляла варварами сторонников целостности госу­дарства. Исследования Генштаба России, например, показали, что в первую войну на Кавказе до 80 процентов всех видеосъемок боевых действий, выданных компанией в эфир, велось со сторо­ны чеченских боевиков. А остальные сюжеты — жалобы упитан­ных вайнахов на бесчинства «русских агрессоров». Передачи как бы звали другие народы Северного Кавказа помочь чеченским братьям, провоцируя расширение масштабов гражданской вой­ны. Чего, собственно, и добиваются стратеги Бнай Брита.

Перелицовка истории в угоду Всепланетной Олигархии, ос­меяние святого для русского человека — все это было поставле­но на поток. И — безудержная пропаганда роскоши на фоне стра­дающей от нищеты России. Ну как тут удержаться самим подруч­ным Гусинского и не подразнить телезрителей распальцовкой в манере братанов! И вот уже НТВ показывает на страну своего ген­директора Евгения Киселева в его собственном винном подва­ле — с батареями драгоценных бутылок, с устройствами для ав­томатической установки нужной температуры и влажности. А на сияющем лице гендиректора выражение: «Учитесь, пацаны! Буде­те служить не правде, а мамоне — станете купаться в благополу­чии, как я».

Гусинского я знал хорошо — он не был похож на транжиру. Наоборот, тянул в свой карман все, что попадалось под руку. То­гда чьи деньги сорил этот прижимистый человек на дорогую иг­рушку — НТВ? Да наши с вами!

По указанию Ельцина главным кредитором НТВ был «Газ­пром», который вложил в телекомпанию сотни миллионов долла­ров. Концерн понимал, что Гусинский никогда не вернет ему не­подъемные долги и, закрывая дыры в бюджете, взвинчивал для населения тарифы на газ. Так что все драгоценные бутылки вина в хранилище Киселева тоже были оплачены бедными пенсионера­ми и другими пользователями природного дара. И виллы «подгус-ников» в Чигасово, и все прочие активы — из тех же источников.

Чем активнее восхваляла компания маразм кремлевской власти и поднимала на щит беззаконие, тем больше предостав­лял ей президент различных преференций — налоговые поблаж­ки, льготные тарифы за доставку телесигнала. А когда Гусинский запустил с американского космодрома собственный спутник «Бо-нум-1» (на деньги банков США), премьер Черномырдин с подачи Ельцина распоряжениями № 813-р и № 814-р обязался оплатить расходы в размере 140 миллионов долларов из бюджета России, если олигарх откажется расплачиваться сам. А олигарх и не думал тратить такие деньжищи: президент, как война, все спишет — он Привык без счета и без контроля швырять миллиарды налево-на­право.

Складывалась потешная ситуация: телекомпания работала против страны и народа на средства этого народа. Так устроила дела власть олигархата, пользуясь неисцелимым пофигизмом на­селения. Нувориши ведь, как дети: делают то, что мы, нация, им позволяем. И сейчас НТВ по своей гражданской позиции не очень отличается от прежней компании —только более серая и унылая, напоминает в медиастрою оловянного солдатика, подаренного отцом-шутником недорослю-бездельнику. И сегодня был бы Гу­синский богатым хозяином НТВ — времена-то не изменились! — да вот заигрался в политиканство, переоценил свои способности безошибочно двигать фигуры на шахматной доске, поставил не на того. Получилось по классику:

При переменах не теряясь,

угреподобный лицемер,

он даже стал бы вольтерьянцем,

когда б на троне был Вольтер.

Но в собственную паутину

вконец запутывался он,

и присягнул он Константину,

а Николай взошел на трон.

Гусинский с командой всегда считал НТВ не средством массо­вой информации, а политическим инструментом в межклановой борьбе за доступ к федеральным финансам. В предвыборных ба­талиях он, потирая руки в предчувствии победы, сделал ставку на своего давнего кореша Лужкова, но распределители всех россий­ских, в том числе, и газпромовских денег решили, что Юрий Ми­хайлович и без того обеспечен неплохо — надо другим дать по­рыться в закромах Родины. Карта легла на Путина, он и «взошел на трон».

Вот тут-то совсем неожиданно — можно сказать, случайно — вспомнили, что за Гусинским числился мелкий должок (по данным «Газпрома» — 941 миллион долларов), а у того в кармане вошь на аркане. Он предусмотрительно перевел все активы в Гибралтар­ский и другие офшоры. Не тащить же такой объемный груз назад в Москву! Друзья олигарха по Всемирному еврейскому конгрес­су предложили Кремлю, объявив Гусинскому финансовую амни­стию, простить ему этот кредит, иначе они поднимут вселенский шум и будут «мочить» Россию за обрезку вольных крыльев лету­чей гиены — НТВ.

Читатель помнит, как дальше события развивались — нет на­добности распространяться. Гусинский укатил за рубеж с огром­ными деньгами (недавно попросился назад — поиздержался, что ли?), ДОЛГИ ЕГО НАЧАЛ ГАСИТЬ «Газпром». Полный хэппиэнд! Пришлось, правда, еще несколько раз взвинтить тарифы на газ, а с ними — и на электричество: терпеливое население и не та­кое выдерживало. А кто окажется совсем не в состоянии платить за коммунальные услуги — выкинут из хрущевских конур на ули­цу, для пополнения растущей армии бомжей. Как говорится, щед­ра матушка Русь, но только не для Вань да Марусь.

Кстати, и Первый канал Ельцин превратил из респектабель­ного и уравновешенного создания в склочного делягу, в инстру­мент для наживы разных жучков. После Вячеслава Брагина он на­значил на какое-то время председателем «Останкино» бывшего члена Политбюро ЦК КПСС Александра Николаевича Яковлева. Я был тогда председателем комитета по информационной поли­тике Государственной Думы, и наш комитет занимался финансо­вым обеспечением телекомпании.

У меня сложилось стойкое убеждение, что Яковлев пришел с . заданием довести «Останкино» до ручки. Но зачем? Сам он не вы­лезал из зарубежных поездок, а его подчиненные орудовали кто во что горазд: шли в эфир проплаченные кем-то скандальные «за-казухи», компанию облепили брокерские фирмы — огромные до­ходы от рекламы (до 30 тысяч долларов за минуту в прайм-тайм) уходили им и налево. А журналисты шли в Думу: дайте денег!

Мы верстали «отдельной строкой» бюджет для «Останкино» и попросили Александра Николаевича дать заявку на финансо­вые потребности компании. Он прислал куцый листок с какой-то астрономической цифрой, взятой не иначе как с потолка. Я позво­нил ему и попросил приехать с экономистами для защиты назван­ной суммы. «Еще чего, не хочу этим заниматься», — сказал Яков­лев и надолго отбыл за рубеж. И никому в «Останкино» не поручил заниматься бюджетом. Нам пришлось считать, сколько компания сама может заработать на рекламе, сколько ей надо для собст­венного бесперебойного функционирования и для оплаты услуг связистов. Посчитали и выделили «Останкино» из госбюджета 148 миллиардов рублей, плюс десять миллионов долларов.

И тут из-под бесшумных кремлевских ковров выполз указ Ельцина о приватизации «Останкино» и создании вместо него ак­ционерного общества ОРТ.

Это подсуетился Борис Березовский. Президент распорядил­ся передать ему с группой олигархов 49 процентов акций. Уставные документы были составлены так, что контрольный пакет яв­лялся фикцией и не обеспечивал защиту интересов государства. Так что группа нуворишей получала полный контроль над глав­ным каналом страны — запускалась пропагандистская машина для монопольного обслуживания Бориса Николаевича с Олигар-хатом на предстоящих выборах президента. Все это выглядело как вызов обществу.

Председателем совета директоров стал сам Березовский, а чле­ном совета — дочь Ельцина Татьяна Дьяченко: куда же Борис Абра­мович без «фомки» для проникновения в кабинет президента!

Я позвонил Ельцину. Он долго говорил, что компания оста­лась без средств — кто-то же наплел ему! — и что предпринима­тели будут сами финансировать и оснащать новой техникой ОРТ. Для этих целей Ельцин поручил передать Березовскому с Абра­мовичем «Сибнефть» — оттуда они будут брать для телекомпании деньги. Чувствовалось, что Борис Николаевич был хорошо обра­ботан, мне даже чудился через телефонную трубку шелест под­сохшей лапши на его ушах. А может, наоборот, он вешал мучные изделия на мои части тела? В этом деле Ельцину равных не было.

Через несколько дней к нам в Думу пришел Березовский — за дополнительными бюджетными деньгами для ОРТ. Я объяснил ему, что стоимость «Останкино» со всей российской инфраструк­турой и зарубежными корпунктами специалисты определили в 700 миллиардов долларов. Березовский со товарищи получил почти половину этого капитала, не вложив в акционерное об­щество ни копейки. Теперь он не должен ходить за бюджетными деньгами до скончания даже не двадцатого, а двадцать первого века, и все это время рассчитываться за полученную от Ельцина долю, полностью финансируя телекомпанию.

Я налил ему полстакана коньяка, чтобы он не умер от стресса в моем кабинете. Борис Абрамович опрокинул стакан, на глазах захмелел и тихо удалился строить новые комбинации.

Наивный я был, полагая, что вразумил Березовского. Он, ра­зозленный, очевидно, не без помощи «фомки» проник в кабинет президента. Оттуда — рык в Дом правительства, и Черномырдин через хитрые кредитные схемы отвалил Березовскому на ОРТ около 100 миллионов долларов. Потом еще и еще. «Сибнефть», которую Ельцин подарил Березовскому с Абрамовичем, якобы, Для финансирования телекомпании, продолжала исправно нести золотые яички, но складывала их в другие корзины.

А в ОРТ повесили покрывало секретности над финансовыми потоками. Нашему комитету удалось провести через Думу поручение Счетной палате: срочно проверить эффективность расхо­дования бюджетных средств в телекомпании.

И палата выяснила, что ОРТ— это транзитный пункт для пе­ревалки государственных денег в сеть частных фирм типа «Рога и копыта», созданных за рубежом командой Березовского — Дья­ченко: степень личной заинтересованности данной пары в афе­рах ревизоры исследовать не решились, полагая, что это дело прокуратуры.

Одной фирме, угнездившейся на территории США, без ка­ких-либо обоснований было, к примеру, перечислено 350 тысяч, а другой — 800 тысяч долларов. В Лондон якобы за полученные оттуда художественные фильмы переправили 11,2 миллиона дол­ларов, хотя фильмы эти были отечественные,

Территорию России не покидали, и английская фирма ника­кого отношения к ним не имела. Ну и все такое прочее. Так по ку­сочкам — по малым и большим — растаскивали деньги ОРТ «спа­сатели Первого канала». Мало им дармовой российской нефти, хотелось выскрести и остальные сусеки.

Дума направила акт Счетной палаты в Генпрокуратуру. Ну, а мундиры голубые тогда отмашку из Кремля, естественно, полу­чить не могли. Без нее они неподвижны, как истуканы на острове Пасхи, и незрячи, как слепые котята — не смогли позднее найти даже стоявшего перед носом хозяина денег, которые активисты ельцинского предвыборного штаба тащили из Дома правительст­ва в коробке из-под ксерокса.

Выходка Бориса Николаевича с Первым каналом настоль­ко возмутила членов Федерального Собрания, что за внесенный нами закон «Об особом порядке приватизации организаций госу­дарственного телевидения и радиовещания» проголосовало бо­лее двух третей депутатов Госдумы и абсолютное большинство в Совете Федерации. Закон устанавливал обязательные принципы денационализации: если учитываются интересы всего многооб­разного общества, а не отдельных групп и политических тенден­ций, если обеспечивается равный доступ к СМИ граждан, общест­венных организаций и объединений, если … Немало было дру­гих условий.

Но главную пулю отлили для президента в конце документа: Ельцину предложили отменить свое решение о передаче Перво­го канала олигархам и привести указ о создании ОРТ в соответст­вие с новым законом. То есть отнять драгоценную игрушку у сво­ей дочери с ее пройдохами — учителями по части сколачивания личного капитала. Все было прописано в рамках полномочий Гос­думы.

Закон был оселком — им депутаты проверяли готовность Ельцина следовать послеоктябрьской Конституции, которой пре­зидент обложил свою власть, как перинами. Старая Конституция упирала Борису Николаевичу в бока углами — он ее расстрелял из танков. А по новой обещал жить в полном согласии с урезан­ным в правах парламентом.

И этот закон, никоим образом не угрожавший самодержав­ным порядкам, он должен был либо подписать в установленные Конституцией сроки, либо наложить на него вето. Но подписы­вать не хотел, а вето накладывать не решался — его преодолели бы обе палаты Федерального Собрания. Об этом говорили ито­ги голосовании за документ. И Ельцин просто заволокитил закон («что хочу — то и ворочу»): затеял с председателем Госдумы неле­пую переписку, придираясь к процедуре рассылки бумаг. Закон так и не увидел света — лег под сукно. Не обязательно всякий раз воевать с парламентом, проще делать вид, что его не существует. Не пошлешь же в кабинет президента ОМОН следить за продви­жением документов.

Нет, черного кобеля любая Конституция не отмоет добела.

В те же дни президент собрал для разговора в Кремле пред­седателей ведущих комитетов Госдумы. Пригласили и меня. Я спросил Ельцина: почему он нарушает Конституцию и не опре­деляет судьбу закона?

— Это не закон, а антизакон, — сильно возбудился Борис Николаевич. — Я не хочу о нем говорить.

Вот такая краткая аргументация. Но другой его оценки наше­го документа мы, понятно, не ожидали. А рассчитывали только — и в очередной раз напрасно — на выполнение Ельциным своих конституционных обязанностей.

Олигархи — существа мстительные, как одногорбые верблю­ды. Те гоняются за обидчиками, пока не заплюют, не затопчут. Не­престанно «мочили» меня за противостояние с их хозяевами щел­коперы ОРТ и особенно НТВ. Редкая еженедельная программа «Итоги» обходилась без словесных плясок вокруг моего имени.

Я дал большое — на полосу — интервью газете «Российские вести», где назвал стратегические просчеты Ельцина и обозначил некоторые пути выхода из глубочайшего кризиса. В основном, это интервью и полоскали в эфире. Подавалось так, будто я, много­летний соратник Бориса Николаевича, отвернулся от него и зате­ял свою игру. Какую? Решил сам идти в президенты, о чем свиде­тельствовала газетная публикация. Мол, всеохватное интервью — это моя президентская программа.

Олигархи полагали, что я мог вернуться в правительство, а лишний геморрой им был ни к чему. Раскрытием «тайных» пла­нов «коварного сподвижника» они рассчитывали вбить клин ме­жду Ельциным и мной, потому что не было у Бориса Николаевича врагов смертельнее, чем те, кто хотел занять его место.

Бог оберегал меня от дурацких мыслей о посягательствах на царские покои. И возвращение в правительство однозначно не могло состояться. Олигархи ошибались, связывая нас по-прежне­му с Ельциным — мы ведь о своих взаимоотношениях не распро­странялись. Я сам вбивал клин за клином между президентом и собой — о некоторых моментах рассказал в этой главе.

Как терпят друг друга какое-то время несовместимые семей­ные пары — до окончательного разрыва, — так могут идти рядом политики с несхожими взглядами. До поры, когда между ними начнет пробиваться уже не искра, а пламя. Тем более, если поли­тики находятся на разных орбитах.

За семь лет совместной работы, начиная с МГК КПСС, я видел, как удалялся от себя, первоначального, Борис Николаевич — все дальше и дальше. Так мне казалось тогда.

Теперь я думаю, что все было наоборот. Полицедействовав, не раз поменяв свое обличье ради достижения или сохранения власти, он в конце концов вернулся к себе, первоначальному, к своей сути, заложенной в него еще при родах.

У нас с ним не был брак по любви — из себя мне не пришлось выдавливать Ельцина по капле. Я ему нужен был для создания его светлого образа (каюсь, порой старался больше, чем надо). А так­же — в других косметических целях, поскольку влияние на жур­налистов имел и мог уговорить их не показывать Бориса Нико­лаевича в невыгодном ракурсе. (В Киргизии, например, во вре­мя саммита глав СНГ в 92-м он пришел на открытие Российского университета, назюзюкавшись в стельку: охранники с Бурбулисом подпирали его со спины и боков. И камеры всех мировых теле­компаний долго любовались экзотической для них сценой. Я по­просил журналистов пощадить даже не Ельцина, а Россию — вы­марать позорные кадры: лидера скосило восточное гостеприимст­во. Все вошли в положение — ни одна телекомпания не показала пьяного Бориса Николаевича в Бишкеке. Он это ценил).

А я, уже будучи в правительстве, стал воспринимать его как данность, от которой некуда деться: если зима, то неизбежны мо­розы, метели, и надо все равно делать свою работу с учетом пого­ды. От теплого нашего товарищества начальной поры не осталось следа. Мы расходились в разные стороны.

17

Для всех российских вождей полезно отвлекаться от лицезре­ния своего отретушированного облика на подвластных телекана­лах и почаще заглядывать внутрь себя. Понятно, что эстетического удовольствия от этого мало, но для того и нужны санитарные дни — освободиться от самолюбования и самодовольства, от эгоцентриз­ма, от властолюбия, от чесоточного зуда вседозволенности.

Словом, прибраться в себе. Работа полезная для вождей, что­бы в них долго потом не рылись другие.

И Ельцину это было крайне полезно. Последний раз, мне ка­жется, он заглянул в себя в конце 92-го. И ужаснулся: там черно­та и наслоения нечистых помыслов. Почти через край. Может, от­того он и решился на суицид, заперевшись в жарко натопленной бане, и Коржаков пинком вышибал дверь. Отошел. Опомнился. За­крыл себя на все замки, на все засовы, а ключи выбросил прочь. С таким грузом в душе и восседал он в Кремле до самых послед­них дней.

«Оттуда», по всей вероятности, его подталкивали к форсиро­ванному выполнению планов Бнай Брита, а полномочий уже не хватало (закончились дополнительные) — по Конституции РСФСР прерогатива оставалась за Съездом. Ельцин требовал от депута­тов поправками в Основной закон перераспределить права Съез­да в пользу Кремля, но те, наевшись досыта самоуправства пре­зидента, усекали его компетенции. Политический кризис подби­рался к вершине: уступать одни не хотели, другой по «тайным» причинам — не мог.

Ельцин выходил из себя. По словам его близких помощников, он кричал: «Я пущу себе пулю в лоб!»

Итоги референдума 93-го не имели юридического значе­ния — так накануне плебисцита решил Конституционный суд Рос­сии. Поэтому ответы на два главных из четырех вопроса — вы за досрочные выборы президента? И вы за досрочные выборы на­родных депутатов? — были равнозначны по силе кивкам младен­ца на приставание глупых родителей: «Кого ты больше любишь — маму или папу?» Но мятущийся Ельцин придавал референдуму невероятно большое значение, рассчитывая на безусловную под­держку россиян.

Помощники убедили его: надо вбросить слоган «четыре «да», а высочайший авторитет Бориса Николаевича сделает свое дело— люди проголосуют за несменяемость шефа, поставив в бюллетенях напротив вопроса «вы за досрочные выборы прези­дента?» заветное слово — «нет!». Этот слоган стали рекомендо­вать для использования в рекламных роликах.

С моим заместителем Сергеем Юшенковым мы сидели у меня в кабинете и обсуждали творческую несостоятельность предло­женной идеи.

Позвонил Ельцин. Согласиться-то он с помощниками согла­сился, но сомнения его беспокоили. Я их усилил. Сказал, что отно­шение народа к нему, по сравнению в 91-м годом, радикально из­менилось, излишняя самоуверенность Кремля может закончить­ся для Бориса Николаевича крупным поражением. Ответь «да» за досрочные выборы президента 65—70 процентов участников ре­ферендума, и Ельцин потеряет право ссылаться на поддержку на­рода. Окажется, что под ним — ни доверия населения, ни согла­сия с парламентом. Пустота. Хасбулатов с командой не преминут этим воспользоваться.

А запустить в народ надо певучую формулу: «да-да-нет!-да». Разукрасить ее музыкально и сладкими женскими голосами зом­бировать по радио активную часть электората — пенсионеров. Для них радио — основной источник информации.

Ельцину это понравилось. Он попросил меня взять в свои руки организацию дела в тандеме с руководителем кремлевской администрации Сергеем Филатовым. И вся пропагандистская ма­шина ФИЦ закрутилась в работе. На избирательных участках я сам слышал, как многие бабули, направляясь к кабинам, напева­ли: «Да-да-нет!-да».

За досрочные выборы президента проголосовали 49,5 про­цента участников референдума. В общем-то немало. Но думаю, что без зомбирования, без других наших фокусов могло быть больше процентов на 15—20.

То была моя последняя кампания в поддержку Ельцина.

На заседании Верховного Совета Руслан Хасбулатов сказал: «Это победа не президента, это победа полторанинско-геббель-совской пропаганды». Ему виднее. Но сейчас не об этом, а моем стыдном вкладе в сохранение политического лица Ельцина. Опять каюсь: хотел насолить Хасбулатову со товарищи, но получилось, что подкузьмил демократию.

Трудно удержаться в политике от близоруких шагов, продик­тованных эмоциями. А надо! Часто понимаешь это потом, когда поезд ушел.

Президент воспринял итоги опроса как свой личный успех. Он уже раздумал стреляться и начал откровенно провоцировать хаос в России.

Летом прошли выборы глав регионов. Ельцинские назначен­цы, подобранные Бурбулисом с Гайдаром и развалившие эконо­мику в своих областях, по-крупному проиграли — должны были уступить места новым главам администраций, как правило, пат­риотических взглядов.

Но из Кремля назначенцам скомандовали: власть не отда­вать! Каким образом? СамыМ наглым: продолжать сидеть в своих креслах и делать вид, что выборов не было. Цирки всего мира по­сле этого попросились на отдых.

Как развивались события, покажу на примере Челябинской области.

На выборах победил бывший председатель облсовета Петр Су­мин, а назначенный Ельциным главой региона в конце 91-го либе­рал Вадим Соловьев отказался признать волю народа. Вокруг зда­ния администрации выставил усиленную охрану, которая гнала вза­шей победителя. Ельцин одобрил поведение своего назначенца.

За поддержкой Сумин обратился в Верховный Совет Рос­сии — тот потребовал от Соловьева выполнять законы страны. В ответ подзуживаемый гарантом-президентом захватчик власти только увеличил ряды охранников.

Победитель пошел в Конституционный суд РФ. Суд признал его законным главой региона, а Соловьеву предложил убраться с чужой повозки. В ответ ельцинский назначенец еще усилил ох­рану.

Один действовал с папкой правовых актов в руках, другой — с бейсбольной битой. По образцу и подобию своего наставителя.

В области разгорался междоусобный костер. Местное каза­чество и рабочие коллективы заявили о подчинении Сумину как главе администрации, а новые русские со своими клевретами кричали: наш князь — Соловьев!

Победитель собрал в августе руководителей городов и рай­онов области, предложил присягнуть ему. В тот же день этих ру­ководителей собрал Соловьев и велел не присягать Сумину.

Сторонники одного созывали свои митинги, сторонники дру­гого — свои. Производство лихорадило, только треск стоял от де­лежа собственности.

Так было во многих регионах. Ельцин будто ждал, когда взо­рвется Россия, чтобы ввести чрезвычайное положение.

Люди из последних сил сохраняли порядок и причитали: «Господи, когда же все это кончится…»

Не кончилось. А в сентябре после ельцинского указа № 1400 по-настоящему все только началось. (Того указа, с которым задолго до российского народа, как вы знаете, через МИД РФ ознако­мил послов США и других западных стран. А они — глав своих го­сударств).

После расстрела парламента стали доступны стенограм­мы заседаний Верховного Совета и Съезда в осажденном Белом доме. Из них видно, что руководители ВС пребывали в блажен­ном неведении и не владели никакой информацией. Они клейми­ли непричастных за якобы подталкивание президента к перево­роту и предлагали обращаться за помощью к тем, кто на самом деле играл в мятеже ключевую роль.

Они не чувствовали угарный запах ситуации и не держали де­путатов в мобилизационном состоянии. Не работали с силовиками и не готовили на всякий случай запасных вариантов. А демократия требовала защиты не на словах — на деле, тем более под нарас­тающей угрозой превращения ее в престолонаследный режим.

Общество выстрадало эту демократию — не Ельцин ее нам подарил, не Хасбулатов— и поручило избранному президенту с избранными членами парламента оберегать новый порядок от чьих-либо диктаторских посягательств. Если кому-то, не дай Бог, могла ударить моча в голову, другие были обязаны мгновенно приводить его в чувство.

Не для того же избирали депутатов, чтобы они только кон­статировали наползание беспредела и беспомощно взирали на лиходейство кремлевского властолюбца. Депутаты должны были огородить демократию реальными гарантиями от наезда на нее с любой стороны — через разумное переподчинение правоохра­нительных органов, через механизмы автоматического лишения полномочий главы правительства, поддержавшего антидемокра­тический переворот и т.д. Должны были, но не сделали. И ждали у моря погоды.

А даже до меня, полууволенного, переставшего наведываться в Кремль, доходили сведения о подготовке Ельциным узурпатор­ской акции. И другие об этом знали. Кто-то из окружения прези­дента специально протекал с информацией, чтобы предупредить общество. Когда в Белом доме начались депутатские посиделки, не руководство Верховного Совета, а посторонние люди броси­лись искать компромиссные варианты. (Самонадеянный Хасбу­латов, предвкушая падение Ельцина, поручал в это время Руцко­му запиской издать указ о превращении Завидово в резиденцию Верховного Совета).

Председатель Моссовета Николай Гончар потолкался в Бе­лом доме, увидел, что дело клонится к гражданской войне, приехал ко мне: «Давай уговорим Бориса Николаевича избежать бойни и пойти на одновременные выборы — президента и депутатов». Когда я был главредом «Московской правды», Гончар работал сек­ретарем Бауманского райкома партии. Ельцин — первый секре­тарь МГК — его хорошо знал и уважал.

Я позвонил президенту. Сказал о впечатлениях Николая Ни­колаевича от посещения Белого дома и о предложении, которое тоже поддерживаю. Ельцин, видимо, чувствовал, что шансов переизбраться у него — никаких.

— Еще какой-то Гончар меня будет учить, — грубо сказал он, будто речь шла о плохо знакомом ему человеке. — Я подписал указ — и точка.

Через какое-то время мы пообщались с председателем Кон­ституционного суда Валерием Зорькиным. Напряжение нараста­ло, и Валерия Дмитриевича это тревожило. Он предлагал нулевой вариант: Ельцин отменяет свой указ, депутаты — все свои анти­президентские акты. И тогда противоборствующие стороны са­дятся за стол переговоров. Зорькин попросил использовать мое, как ему казалось, немалое влияние на Бориса Николаевича и по­рекомендовать пойти на этот шаг.

Я не забыл желчную реакцию президента на предыдущий звонок. Но все же пересилил себя, набрал номер ельцинского ка­бинета. Сказал Борису Николаевичу, что вариант Зорькина дик­тует сама жизнь: только безответственные политики могут дово­дить ситуацию до рубежа — кто кого поднимет на вилы?

— А кто вас уполномочил на переговоры? — раздраженно загремел президент. — Что вы там со всякой швалью возитесь?

По его голосу я понял, что он сам не уверен в успехе сво­его безумного предприятия и находится на грани срыва. (Позд­но вечером третьего октября по просьбе Филатова я приехал в Кремль. Спасские ворота были закрыты, кругом автоматчики, тес­нившие толпу искавших убежище за зубчатыми стенами. А в тем­ноте на Ивановской площади стояли наготове два вертолета. Не для меня же, конечно, не для народа у закрытых ворот — для Ель­цина. На случай, если побеждала бы противоборствующая сторо­на. Таким он был всегда, Борис Николаевич: замутить людей на братоубийство, а самому потом нырнуть в уютный подвал «же­вать бутерброды» или воспарить над Москвой в вертолете и от­быть под крылышко друзей «оттуда».

В этом телефонном разговоре со мной Ельцин запальчиво назвал упрямых сидельцев Белого дома фашистами. И чиновни­ки кремлевской администрации костерили фашистами депутатов, проголосовавших за отрешение президента от должности. Но не всех.

Проголосовал, например «верный хасбулатовец» Починок Александр за импичмент, но поозирался, увидел, что Ельцин сда­ваться не собирается да еще обкладывает Белый дом ментовски­ми силами — и стал перекрашиваться срочно в другой цвет. По­бежал в Кремль с покаянием — его сделали распорядителем иму­щества Верховного Совета (позднее назначили министром).

Таких Починков — посредственных конъюнктурщиков, флю­геров было немало. Они для Кремля перестали быть фашистами, поскольку ради доступа к деньгам и собственности легко отрек­лись от Конституции и демократии. С Ельциным они были одной крови. А вот, скажем, гордость нации дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Виталий Севастьянов или яркий политик демократических взглядов, декан юридического факуль­тета сибирского университета Сергей Бабурин отказались торго­вать принципами и не ушли из Белого дома. Они для Кремля ос­тались фашистами.

Не надо больше притворяться: всем подан ясный сигнал, что отныне приспособленцы, беспринципные существа — желанные попутчики Ельцина, а люди с твердыми пророссийскими убежде­ниями — его враги.

В те дни, опираясь на эти воззрения, ранее тщательно маски­руемые, Борис Николаевич создавал философию исполнительной власти на будущее: меркантильность верхом на бесстыдстве! Все последующие годы он много делал, чтобы для России это было вечно живое учение — через подготовку условий для преемни-чества кремлевского трона, через сплетение тугих коррупцион­ных тенет. И сейчас, глядя на нашу власть, на ее дела, на ее пла­ны, мы можем смело, без всяких натяжек провозглашать, как еще недавно говорили о вожде мирового пролетариата: «Ельцин жил! Ельцин жив! Ельцин будет жить!» И пока он «будет жить», влады­чество нуворишей над страной не прекратится.

В те же октябрьские дни состоялся переход Кремля с сило­выми структурами через запретительную черту, за которой наца­рапано кровью: «Все дозволено!» Годы горбачевской демократии наклонили власть перед законом, заставили ее с опаской огляды­ваться на общественное мнение, и она навряд ли решилась бы на беспредел даже с благословения Бнай Брита.

Но ракалии, именующие себя либеральной интеллигенцией и показавшие свое ничтожество при конкуренции мысли, кричали: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. Распни их, Борис Николаевич, этих заступников Основного закона!» И подталкивали ко­леблющееся ментовское начальство к наглому попранию Консти­туции. Они рассчитывали на подачки от самодержавной власти, _на ее особое расположение к себе. Но в действительности дела­ли прививку Кремлю от боязни топтать Закон, а силовикам — от страха хлестать дубинками по правам человека. Какие-то объед­ки со своего стола Олигархат швырнул в жадные рты либераль­ной интеллигенции и задвинул ее сапогом в закуток для лакеев.

Потерявши голову, что теперь плакать по волосам! Сейчас ра­калии кучкуются на площадях, митингуют, предавая анафеме путинизм. Посеяли ветер разбоя, пожинайте бурю тотального произво­ла. Беззаконие путинизма (а за ним — медведизма) — логическое продолжение беззакония ельцинизма. Отшлифованное. Припер­ченное гэбэшным садизмом.

Да и обвинять в пассивности свой народ — как это вошло в моду — теперь по меньшей мере нечестно. Он был сверхэнергич­ным на рубеже 80-х и 90-х — тащил на горбу во власть, как ему казалось, порядочных людей. А надлом в общественной психоло­гии — и очень серьезный надлом — произошел тогда же — осе­нью 93-го.

Люди верили Ельцину — он их попросту кинул. Надеялись на депутатов — а там шкурные интересы многих господствовали над государственными. Что делать народу? Строить баррикады, что­бы одних негодяев менять на других? Бессмысленно. Вот и дума­ет он до сих пор — за бутылкой водки или толкаясь в приемных растущей армады чиновников.

Об этом народе той осенью в Кремле, конечно же, вспомнили. Как не вспомнить, если припекло: обстановка начала складывать­ся в пользу сидельцев Белого дома. Их сторонники приступили к решительным действиям (в калошу они сели из-за слабонервных погромщиков). Жуткая паника охватила тех адептов ельцинской диктатуры, кто сверхрьяно, по-инквизиторски выполнял инструк­ции бнайбритского МВФ. Они знали, что жизнь всегда спрашивает с человека по поговорке: как накрошишь, так и расхлебаешь.

В начале октября пополз слух по Кремлю, будто к Москве на помощь демократии подтягиваются из провинции отряды доб­ровольцев на автомашинах. Премьер Черномырдин на заседа­нии чрезвычайной комиссии (по вызову из правительства я там присутствовал) взвинчено кричал министру транспорта Виталию Ефимову:

— Почему все дороги в Москву канавами не перерыл? Я те­бе приказываю…

Министр недоуменно смотрел на премьера: при чем здесь транспортное ведомство? Струхнувший Черномырдин, наверное, представлял: вот собрал Ефимов по столичным дворам десятки тысяч ополченцев и повел их с лопатами и ломами рыть окопы вокруг Москвы, как в октябре 41-го года. Только теперь — для за­щиты штаба Олигархата от собственного народа. Простота всегда была отличительным качеством Виктора Степановича, потому и держал его при себе президент.

А Чубайс через электронную сеть Госкомимущества разослал своим ставленникам в местные комитеты — во все города и рай­онные центры — телеграмму с указанием «максимально содейст­вовать в организации демонстраций в поддержку» антиконсти­туционных действий Ельцина. В регионах шли митинги в защиту демократии, против узурпации власти Кремлем, и Анатолию Бо­рисовичу, возможно, хотелось, чтобы топы антагонистов столкну­лись лбами на площадях — до хруста костей, до высечения пла­мени. Интересно же смотреть на жаркий огонь междоусобицы.

Вот как Чубайс испуганным голосом описывал корреспон­денту свое тогдашнее душевное состояние: «К шести вечера 3 ок­тября, когда ситуация была слишком непредсказуема, я изложил Гайдару свой прогноз событий: утром 4 октября (они точно знали время начала штурма — Авт.) количество погибших будет изме­ряться не единицами, а сотнями. Белый дом либо будет разгром­лен военной силой, а «белодомовцы» арестованы, или уничтоже­ны, либо, во втором варианте, нас с тобой здесь уже не будет… Мы посчитали, что даже если к утру нас не будет, но дальше оста­нется Россия». («Москва, осень-93. Хроника противостояния»),

Эк закрутил Анатолий Борисович: либо-либо! Чтобы он «здесь» остался, надо непременно укокошить несколько сотен лю­дей. И никак иначе. Какая же Россия без Чубайса? Во всех смыслах «недо» — недоразворованная, недобитая, не доведенная до бан­кротства.

Страху на Чубайса нагнал, очевидно, указ Руцкого от 3 ок­тября о задержании и препровождении в Белый дом «группы то­варищей» для привлечения к ответственности за причастность к свержению законной власти — список этих «товарищей» состав­лен рукой Хасбулатова. В него он по старой «дружбе» мстительно внес и некоторых противников указа 1400, в том числе, и меня.

За мной по списку шел ярый сторонник расстрела парламен­та Чубайс, а вот Гайдара там не было. По-моему, Руслан Имранович собирался с ним и дальше обеспечивать дудаевскую Чечню бесплатной российской нефтью.

Оказаться в «расстрельном» списке — приятного мало. Но в самосуд заступников Конституции я не верил (не один же Хасбу­латов был в Белом доме) — вины за собой не чувствовал. А Чу­байс от других ждал того же, что сделали бы с идейными против­никами в подобном случае ультралибералы: в подвал — и к стен­ке! Правда, случись такое с нами, не хотел бы я лежать в одной яме с Анатолием Борисовичем — он и здесь достал меня до пече­нок своим занудным враньем.

Последующая брехня Анатолия Борисовича, будто Ельцин с пособниками спасли тогда страну от гражданской войны, ну ни­как не вяжется с фактами. Самого Чубайса президент, понятно, из­бавил от необходимости удирать за кордон. А вот Россия по вине Ельцина стояла уже в сантиметре от большой гражданской вой­ны, и только так называемый дофенизм основной массы мятого-перемятого народа («Да подавитесь вы своей властью!»), как от­сыревший порох, не дал перекинуться огню в регионы. В руки Бориса Николаевича наконец-то свалилась вожделенная само­державная власть.

Что дальше?

Победитель взялся переводить страну из недолгой постком­мунистической демократии в удобное для себя положение, что­бы легко было управлять в ручном режиме из Кремля и штаба за­океанских кураторов. Естественно, через своих барских приказ­чиков.

На былых заседаниях нашей «межрегионалки», подражая на­читанному Гавриилу Попову, Ельцин клял административно-ко­мандную систему социализма и обещал — в случае прихода к власти — не оставить от нее даже тени. Но теперь, наоборот, по­вел все к тому, чтобы диктат и влияние аппарата чиновников уве­личивались.

Ас таким режимом несовместим конвергентный, смягчен­ный большим набором социальной ответственности капитализм, с его всепроникающей конкуренцией, с его свободами, неприкос­новенностью прав человека и собственности. И из президентской кухни россиянам стали порциями выдавать (и сейчас по-прежне­му выдают) политическую систему-винегрет, где перемешаны эле­менты военного коммунизма, дикого капитализма, феодализма и даже рабовладельческого строя.

Все это прикрыто, как мусорная свалка высоким цветастым забором, декоративным парламентом и декоративными выбора­ми, результаты которых должны всегда услаждать слух Кремля.

Конкуренция осталась только внутри царского двора — ме­жду нуворишами: кто первый пробьется к Хозяину, чтобы полу­чить доступ к большим деньгам и ресурсам. Люди из окружения президента, не пораженные алчностью, постепенно отдалялись от Ельцина — проходимцы заполняли пространство в Кремле.

18

Борис Николаевич хоть и обрюзг волей без борьбы, приве­чал и одаривал разных мазуриков, но особой симпатии к ним не питал. Кто они — подлокотники для удобного сидения в царском кресле, ненасытные овчарки у подножия трона? Преданно смот­рели в глаза, ластились, лишь бы им достался кусок пожирнее. Но сменись хозяин — бросятся лизать другие башмаки, погавкивая на прежнего благодетеля.

Так, думаю, смотрел на них Ельцин.

А пока он, не свыкнувшись до конца с положением мумии, все еще походил на курильщика, только что порвавшего с таба­ком — ему хотелось иногда затянуться втайне от эскулапов. Он, видимо, заскучал без споров, без чьих-то откровенных мнений, не подкрашенных корыстными интересами.

Осенью 95-го я был в Омске по депутатским делам. Туда при­летел решать проблемы оборонных заводов первый вице-пре­мьер правительства РФ Олег Сосковец — в то время особо до­веренный человек президента. В конце наших командировок гу­бернатор области Леонид Полежаев позвал на дачу поужинать втроем по-землячески — с вареной картошкой и соленой рыбой из Иртыша.

С Леонидом Константиновичем мы подружились еще в 76-м го­ду, когда я собкорил в Казахстане от «Правды». Полежаев был в республике звездой первой величины: возглавлял империю-управление «Иртышканалстрой», которое прокладывало водную трассу от Павлодара до шахтерской Караганды и богатого рудой Жайрема, сооружало в степи озера-гидроузлы и рабочие город­ки. Мы налетали с Леонидом Константиновичем на вертолетах по его объектам не одну сотню километров.

Шла иртышская вода по каналу и к гиганту отрасли — Кара­гандинскому металлургическому комбинату. Там я и познакомил­ся с Олегом Николаевичем Сосковцом: он прошел на этом пред­приятии путь от вальцовщика, мастера, начальника листопрокат­ного цеха до генерального директора. Потом, до развала страны, работал министром металлургии СССР.

Пока варилась картошка, Олег Николаевич отвел меня в сто­рону и начал попрекать за то, что я рассобачился с Ельциным.

— Найди повод и позвони Борису Николаевичу,— сказал Сосковец. — Мы с ним говорили о тебе, он хочет, чтобы ты позво­нил. Он чувствует себя одиноко среди лавочников.

Зачем ступать в непролазную топь, из которой только что с трудом вытащил ноги! Ельцин по доброй воле создавал панаму вокруг себя, пусть сидит теперь в этом раю и вкушает тяжелый дух гнили кремлевской власти.

Я подумал и звонить отказался. А через полгода науськанный жучками-интриганами президент прогнал из власти и самого Сос­ковца — он мешал Чубайсам с чубайсятами вольно распоряжать­ся государственной, а точнее, народной собственностью.

(До Сосковца Ельцин уволил в авральном порядке предсе­дателя Госкомимущества, вице-премьера правительства Влади­мира Поливанова. Он пришел на место Чубайса с должности гла­вы администрации Амурской области и с изумлением обнаружил, что Госкомимущество РФ — это филиал администрации США (или ее ЦРУ?) по расхищению России, где хозяйничали больше сорока американских советников. Янки притащили в нашу страну своих жен с другими родственниками и за бесценок скупали крупней­шие производства, в том числе, уникальные предприятия воен­но-промышленного комплекса. Чтобы остановить выпуск высоко­технологичной продукции.

А трескучий Чубайс, с павлиньим хвостом высочайшей само­оценки, бегал у них в шестерках.

Поливанов сгоряча отобрал у хозяев Российского протекто­рата пропуска в свое учреждение. На Ельцина из Вашингтона тут же прицыкнули. И проработавший всего-то два месяца вице-пре­мьер получил от президента волчий билет. Американцам вернули пропуска с извинениями).

Мракобесие в Кремле становилось притчей во языцех. Сек­ретом не было, что волю президента давно уже формулируют «от­туда», но и местечковые олигархи хотели активнее участвовать в этом процессе. Для проталкивания выгодных им экономических и политических решений. А Ельцин, зная подленькую суть олигар­хов, иногда подозревал в идеях подвох устоям своей власти и да­вал от ворот поворот.

Как заставить президента верить всякому бреду нуворишей безоговорочно? О, вспомнили они, имеется золотой ключик даже к самым жестоким диктаторским сердцам — Чадолюбие. Не зря о Чадолюбии слагают поэмы.

У Ельцина есть дочь Татьяна Дьяченко, он в ней души не чает: в общем-то пичужка свердловская, неприметная трясогузка, но с большими претензиями орлицы — вся в папашу. Ее можно играю­чи развести на что угодно, и она пойдет к отцу с твоим мнением как со своим, будет ласково уговаривать его: «Ну, папа!», и прези­дент на глазах начнет таять.

Этим самым, как я уже говорил, олигархи вооружались на­дежной «фомкой» к главным кремлевским дверям, отмычкой к воле Бориса Николаевича.

Из всех их совместных набегов на царские сундуки возьму для примера один — президентские выборы 96-го года.

Экономическое положение большинства населения было хуже некуда: люди сидели без пенсий и зарплат, страна все вре­мя лезла во внешние долги, а деньги расхищали нувориши. Росли преступность и отряды бездомных детей. Ко всему прочему шла неудачная война в Чечне. (Перед нападением российских военных на Грозный Александр Коржаков застал в кабинете Ельцина Оле­га Сосковца, упавшего перед президентом на колени: «Борис Ни­колаевич, умоляю, не надо с Чечней воевать». Бывший металлург с мировым именем, бывший ключевой министр Советского Союза унижался перед бывшим партийным секретарем-неудачником — вот как поворачивается судьба! — ради престижа России, но оли­гархи уже сагитировали хозяина Кремля начать кровавую зава­рушку: чем больше мутной воды, тем проще ловить рыбку.)

Ельцин прятался от народа в Горках, а после инцидента в ир­ландском аэропорту Шеннон россияне на всех углах говорили, чем занимается президент на даче. По разным данным, рейтинг Бориса Николаевича составлял от четырех до шести процентов.

С.таким авторитетом он получил бы на демократических че­стных выборах примерно столько же, сколько позволили избира­тели в январе 2010 года откусить проамериканскому президенту Украины Виктору Ющенко — около пяти процентов. Стартовали-то они с одной позиции. Но тогда в России уже начинало действо­вать лравило: не важно, как голосуют, важно, как считают.

В избирательные комиссии людей подбирали тщательнее, чем в отряд космонавтов. В руках президента были мощные ин­формационный и административный ресурсы.

Многие главы субъектов федерации устали от сумасбродства Бориса Николаевича — я часто ездил по стране и постоянно слы­шал об этом. Они знали, что в Зюганове гораздо больше демокра­тии, чем ее было в Ельцине — особенно в последние годы. (Демо­кратия в понимании Ельцина с прилипалами — это возможность грести все под себя бесконтрольно и безнаказанно, а для социал-демократа Зюганова — по традициям правопреемства именую­щего себя коммунистом, — это равенство всех перед законом, право абсолютного большинства населения на лучшую жизнь, в том числе, за счет института частной собственности).

Знали, но собирались мобилизовывать свой электорат на поддержку президента, потому что сами успели запачкать руки при мародерстве по наущению Чубайса с заокеанскими господа­ми. А Зюганов собирался брать мародеров за штаны (другие кан­дидаты — соперники Бориса Николаевича — хотели того же).

Но козырным тузом среди всех ресурсов, своеобразной ох­ранной грамотой была похвала стараний Ельцина вождями Бнай Брита. На сей счет имеется немало свидетельств.

Бывший генерал ФСБ слил журналистам одно из них, добы­тое, как он сказал, его коллегами. (Хотя циничные руководящие янки не ставят на такие бумаги гриф «секретно», иногда специаль­но просачивая своему электорату подобное: «Смотрите, какие мы крутые у вас». И любят прихвастнуть. Но внимательный читатель сам определяет достоверность вбросов, сопоставляя разную ин­формацию. Правдивость данных генеральского «слива» подтвер­ждалась другими источниками).

Это текст выступления президента США Клинтона на сове­щании Объединенного комитета начальников штабов в октябре 95-го, то есть когда Россия начинала готовиться к выборам. «Друг Билл» поздравил своих военных с тем, что в лице России «мы по­лучили сырьевой придаток, не разрушенное атомом государство, которое было бы нелегко создавать».

И отметил огромные заслуги Ельцина перед отечеством, то бишь перед Соединенными Штатами, со дня прихода его к власти в медвежьей стране: «За четыре года мы и наши союзники полу­чили различного стратегического сырья на 15 млр. долларов, сот­ни тонн золота, драгоценных камней и т.д. Под несуществующие проекты нам проданы за ничтожно малые суммы свыше 20 тыс. тонн меди, почти 50 тыс. тонн алюминия, 2 тыс.тонн цезия, берил­лия, стронция и т.д.»

По небольшому залу с многозвездными генералами прошел легкий шорох удовлетворения. Но Клинтон всем своим видом по­казал, что это только начало, что главные потоки богатств из Рос­сии еще впереди, и доложил, чем администрация США совместно с Кремлем будет заниматься дальше: «Всячески стараться не до­пускать к власти коммунистов. При помощи наших друзей создать такие предпосылки, чтобы в парламентской гонке были поставлены все мыслимые и немыслимые препоны для левых партий. Осо­бое внимание уделить президентским выборам. Нынешнее руко­водство страны нас устраивает во всех отношениях… Обеспечив занятие Ельциным поста президента на второй срок, мы тем са­мым создадим полигон, с которого уже никогда не уйдем».

Подобную оценку хозяина Кремля сохранили другие запад­ные документы.

Действительно, разве Всепланетная Олигархия могла позво­лить кому-то сместить с российского престола такого прилежного добровольца — вассала, каким был Борис Николаевич? Нет и нет! Ему дали понять, что Запад одобрит любое его лиходейство в це­лях удержания личной власти.

В эйфории Ельцин чуть было не допустил фальстарт. То засо­бирался отменить выборы, а то в середине апреля 96-го, когда ле­вые депутаты замыслили ревизовать Беловежское соглашение, решил запретить компартию, разогнать Госдуму.

Но ему сказали: не следует греметь по-топорному, а надо спокойно провести как бы выборы и обеспечить на них себе как бы победу. У Бориса Николаевича неограниченный администра­тивный ресурс, много мастеров подтасовки. Не учить же его тако­му простому делу! А Запад все эти «как бы» вычеркнет и выдаст за торжество политики МВФ, которую не щадя живота своего прово­дил Ельцин.

А законно ли в 96-м присудили победу Борису Николаевичу? Этот вопрос до сих пор висит над Россией. Отвечать на него так же непросто, как искать следы Атлантиды: все концы в воде. Бюл­летени для голосования были вскоре уничтожены, и оппоненты Ельцина резонно считают: следы побед с такой поспешностью не смывают.

Когда журналисты припоминают сегодня команде Зюгано­ва тот период, упрекая ее в трусливом отказе от выигранной вла­сти, и сам Геннадий Андреевич, и его товарищи начинают яриться и бормотать что-то в свое оправдание. Вместо того, чтобы прямо спросить журналистов: а сами-то они готовы были защищать Кон­ституцию на баррикадах?

Представим невероятное: в отлаженной Кремлем выборной машине произошел сбой, и Центризбирком объявил о поражении Ельцина. Какова на это реакция деспотичного Бориса Николаеви­ча с его друзьями «оттуда»?

Не исключаю, что всех членов ЦК КПРФ замели бы в одноча­сье, погрузили на самолет и по договоренности с Клинтоном отправили в американский Освенцим — тюрьму Гуантанамо. Оппо­зиционные партии ожидал бы кирдык.

Мировые СМИ Всепланетной Олигархии, в том числе, телеви­дение отечественных нуворишей, начали бы обвинять победив­ших коммунистов в подготовке террористических актов и государ­ственного переворота, в поедании младенцев — да в чем угодно. Западные лидеры выступили бы гуртом в поддержку единственно правильного решения светоча демократии Ельцина.

А Россия зевала бы спросонок и равнодушно почесывала пустое брюхо. Что сделали бы с итогами голосования? Их аннули­ровали бы, а новые выборы перенесли на неопределенный срок.

Не мог Ельцин проиграть. Не имел такой возможности.

Это понимал руководитель его предвыборного штаба пер­вый вице-премьер правительства Олег Сосковец. Он разворачи­вал кампанию в привычной для России манере: поездки прези­дента по регионам, встречи на предприятиях и улицах, выступле­ния в домах культуры и концерты популярных артистов.

Это понимали и олигархи во главе со своим коноводом Чу­байсом. Но они также знали, что для ельцинского штаба собраны многомиллиардные суммы: бюджетные заначки, деньги из США, Великобритании, Италии, Германии… Для чего? А чтобы в поезд­ках Ельцин мог прикупать электорат кое-какими подачками, заты­кать рот кричащим локальным проблемам.

Вот эти-то деньги сводили с ума алчных интриганов, эксплуа­тировавших чадолюбие иррационального президента. Как можно пропускать мимо своих карманов такое богатство! Старомодный Сосковец по своей совковой привычке пустит его на детсады или обогрев замерзающих школ, но зачем Ельцину благодетельство­вать, когда правдами или неправдами его победа будет все рав­но обеспечена.

Они решили оттеснить Сосковца от финансов — Чубайс, Бе­резовский, Гусинский, Ходорковский и другие. Пообещали даже собрать с олигархов еще кое-какие деньжата в копилки Бориса Николаевича (рубль даем — миллиард забираем), если тот отпих­нет от дел первого вице-премьера и отдаст нуворишам — космо­политам в безвозмездное пользование Россию вместе с ее наро­дом. Употребить «фомку» поручили своему коноводу Чубайсу.

Что он плел легковерной принцессе — говорить не берусь. Наверняка что-то фирменное чубайсовское: мол, Сосковец тайный гэкэчепист, за спиной шефа работает на супротивников, представ­ляет угрозу «семье» и все такое прочее. Потому что принцесса, будто глотнувшая хлорофоса, помчалась к своему папаше с криком: «Отечество в опасности!» Правда успела пояснить, что на сей раз под «отечеством» подразумевала всего-навсего Россию, чем успокоила отца, а так бы могла довести его до нервного срыва.

Сосковца отодвинули — олигархи сели делить между собой остатки прибыльной экономики. Президент создал неформаль­ный штаб, так называемую аналитическую группу, и во главе ее поставил Чубайса. По словам Сергея Филатова, Ельцин «был уве­рен в победе с первого дня». А штаб при предсказуемом резуль­тате — это всего лишь игрушка, и пусть любимая дочь забавляет­ся тем, что ей нравится.

В одном из своих интервью (журнал «Медведь», 12,09г.) Тать­яна Дьяченко вспомнила, как поразили ее тогда выдающиеся та­ланты собранных в эту группу Чубайсом людей — Игоря Малашенко, Аркадия Евстафьева, Сергея Лисовского, Михаила Лесина, Сергея Зверева, Юрия Заполя, Василия Шахновского, Александ­ра Ослона. Не упомянула принцесса еще кучу американских со­ветников («янки при дворе царя Бориса»). Она робела перед их волчьей хваткой, и Анатолий Борисович со своими архаровца­ми плотно набивали ее, как контейнер, выгодными для себя ар­гументами, затем отправляли склонять чадолюбивого президен­та к нужным решениям. «А я, — признавалась Дьяченко, — рас­сказывала ему каждый день, чаще всего утром, за завтраком, как проходили наши заседания, почему мы пришли к такому предло­жению».

Не все, подобно Татьяне Борисовне, впадали в экзальтации при знакомстве с названными ею людьми. Многие если не в ре­зультате личного общения, так из печати знали их, как больших любителей бабла. Здесь же перед Чубайсом со товарищи откры­вался еще один оперативный простор. И они не упустили возмож­ности развить свой успех на этом золототельцовом участке.

Та единственная осечка с 538-ю тысячами долларов в ко­робке из-под ксерокса, которую тащили из дома правительства в ночной темноте Евстафьев с Лисовским, а их задержали — это ре­зультат недомыслия службы охраны. Передала Татьяна отцу ука­зание Чубайса снять за прокол Александра Коржакова, он вы­полнил его, и дальше все пошло без сучка и задоринки. «Десятки раз, — с оголенной простоватостью девчушки из таежной заимки рассказывает теперь Дьяченко, — получали деньги — в коробках из-под ксерокса, в коробках из-под писчей бумаги, в других ко­робках, в кейсах, в том, в чем было удобно деньги нести».

Ничего не скажешь, славно пахало братство под атаманством Чубайса.

Правда, по части творческих талантов в группе ощущался большой дефицит — природа редко совмещает в людях способ­ности пилить по-стахановски халявные бабки с умением рождать светлые мысли. Нужен был политико-психологический стержень избирательной кампании Ельцина, а идей никаких. По результа­там всех грандиозных трудов Бориса Николаевича сам собой на­прашивался только покаянный слоган: «Прости, обжуленный на­род!» Но под него много денег не спишешь, стало быть в офшоры не переведешь. Пришлось заняться плагиатом, что в среде квази­либеральных ремесленников считается в порядке вещей.

Покопались в мусорном ящике американцев. Нашли. В 92-м Билл Клинтон баллотировался в президенты США, и его пред­выборный штаб проводил акцию «Choose or loose» (Голосуй, или проиграешь). Акция проходила шумно, цветисто — собирали мо­лодежь, устраивали фейерверки. Билл выходил на сцену со своим саксофоном — играл, танцевал с Хиллари. Красивая энергичная пара: хоть сейчас на конкурс исполнителей. (Заелись избиратели США: их волновало, кто из кандидатов лучше приплясывал. Им бы хоть пару месяцев не выдать зарплату или, напротив, выдать пен­сию российских размеров. Вот были бы фейерверки!).

Группа Чубайса скопировала у американцев и сам лозунг «Го­лосуй, или проиграешь!» и многое из сценария акции. Ельцина возили, как цыгане ручного медведя, по разным подмосткам и за­ставляли, подобно Клинтону, развлекать публику.

Вот уж действительно, где кобылке брод, там курице потоп: печальное было зрелище. В Новосибирске я оказался зрителем такого действа. Друзья притащили меня на стадион «Спартак», где проходила встреча с Борисом Николаевичем. Он несуразно пританцовывал под гремучую музыку, затем потянул в пляс испу­ганную жену Наину Иосифовну и от немощности едва ее не по­валил. Сидевшая рядом со мной пожилая женщина в старовер­ческом платочке перекрестилась, сказала: «Какой ужас! Зачем же так изгаляться над изношенным человеком. Дайте ему, ради Хри­ста, сколько-нибудь голосов на выборах».

Кстати, там, где Ельцин плясал, он проиграл даже офици­ально — кроме регионов с вечно предсказуемыми результата­ми. Околочубайсовские социологи, естественно, фиксировали от­менные результаты работы штаба. При этом штабе трудился руко­водитель фонда «Общественное мнение» Александр Ослон — уж он-то знал, какая цифирь нужна Анатолию Борисовичу. Я пред­ставляю, как шествовал Чубайс с бумагами социологов к Ельци­ну: «Борис Николаевич, ваш рейтинг растет не по дням — по часам. Но нужны еще деньжата, чтобы сильнее горел огонь народ­ной любви». И Ельцин в очередной раз брел к сундукам.

В разгар кампании ельцинский штаб организовал публика­цию беспрецедентного по своей наглости обращения-ультима­тума нуворишей Бориса Березовского, Владимира Гусинского, Михаила Фридмана, Александра Смоленского, Михаила Ходор­ковского, Леонида Невзлина и других к оппонентам Бориса Нико­лаевича на выборах. Любители мутной воды пригрозили, что они «обладают необходимыми ресурсами и волей для воздействия… на слишком бескомпромиссных политиков». Вон куда занесло бывших комсомолят, оставленных Родиной без присмотра! Ка­кие еще ресурсы у этих джентльменов удачи кроме украденных у страны миллиардов да безоговорочной поддержки кремлевской власти, погрязшей в компромиссах с ворьем? Киллеры?

Многие расценили непристойную публикацию как предупре­ждение: будете бороться с Ельциным за власть, можете очутиться на том свете. Агитаторов с доверенными лицами Зюганова стали запугивать, не стесняясь. Прокуратура бездействовала. А гарант Конституции все ездил и плясал под дудку Чубайса с чубайсятами. Он окончательно свыкался с ролью быть на подтанцовке у оли­гархов. Он планировал опереть свое самодержавие о них, а нуво­риши, напротив, ему уготовили место куклы.

Но вершиной творений штабистов-гениев была все-таки цветная еженедельная газета «Не дай Бог!» — выходила тиражом 10 миллионов экземпляров и рассовывалась в почтовые ящики бесплатно. По циничности, по тупости, по развязности, по уров­ню подлости у нее, пожалуй, не было аналогов в мире. Даже ко­гда Советская Армия приближалась к бункеру фюрера, фашист­ские пропагандисты запугивали свое население не таким крова­вым языком.

Газету выпускали без выходных данных, анонимно, что само по себе являлось нарушением закона и требовало закрытия из­дания. И по закону же за такое ведение предвыборной кампа­нии Бориса Николаевича (по совокупности) были обязаны снять с дистанции. Но что закон для бесцеремонного ельцинизма! Га­зета, наслаивая ложь на брехню, оплевывала все, чем жила наша страна до прихода Ельцина к власти, и, конечно же, поносила Зю­ганова (говорят, что идею пещерной антисоветчины подбросили американцы). Оскорбляла грязно,- по-черному: сравнивала его с Гитлером и ерничала — «Зюг Хайль!» В случае победы Зюганова население пугали массовыми расстрелами, арестами, голодом, пожарами и гражданской войной. Этот бред сумасшедших опла­чивался по высочайшим ставкам из кармана налогоплательщика.

На всех номерах газеты «Не дай Бог!» проступали отпечатки чубайсовского интеллекта. Хозяин скомандовал «Фас», и братство бесчинствовало без передыху.

Никогда не знали они российский народ, считая его легко-управляемой массой. А народ наш — дитя порыва, настроения. Панегиристы разбоя и мерзости переусердствовали. Люди про­сто отвечали на информационный террор: не читая, выбрасывали из ящиков газеты на пол. Все подъезды были усыпаны поделками соловьев олигархата — о них вытирали ноги. Значит так и голосо­вал электорат?!

В 93-м году, как заметил осведомленный Геннадий Бурбулис, Ельцин протащил Конституцию через задницу. Что же тогда гово­рить о 96-м? А в 96-м через задницу в Кремль протащили само­го Ельцина.

«Мы принесли ему победу»,— фанфаронились американ­ские политтехнологи. И режиссер Роджер Споттисвуд даже вы­пустил по этому поводу фильм «Раскрутка Бориса».

«Нет, это мы оставили на троне Бориса Николаевича. Это мы придумали трюк с простодырым Александром Лебедем» — не же­лая уступать, твердил чубайсовский табор и бренчал наградами из Кремля, будто избиратели-державники пешки и по команде ве­роломно предавшего их Александра Ивановича ринулись в объя­тья ненавистного Бориса Николаевича.

Помалкивали только чиновники, чихавшие на закон и элек­торат, будто он здесь совсем ни при чем.

У россиян после выборов возникло немало вопросов. Не поя­вились они лишь там, где результат программировался. Вспом­ните слова Клинтона: «Обеспечив занятие Ельциным поста пре­зидента на второй срок, мы тем самым создадим полигон, с ко­торого уже никогда не уйдем». Как обеспечить? Использовать внутренние резервы ельцинского режима или, в крайнем случае (по сигналу SOS от «друга Бориса»), включить внешний фактор — этот вопрос не был для Билла первостепенным. Принципиальным было иное: в Кремле при любом стечении обстоятельств должен остаться «наш парень», удобный для администрации США во всех отношениях.

Близкий друг Клинтона дипломат Строуб Тэлботт (о нем я упо­минал) писал в своих мемуарах: Билл использовал страсть при­ятеля Бориса к спиртному и, доводя его до пьяного состояния, получал согласие на расширение НАТО, сдачу наших позиций в Прибалтике, участие России в операции на Балканах и т.д. Види­мо, под банкой хозяин Кремля делился с президентом США со­кровенными мыслями.

Тэлботт проболтнул самое-самое, что Борис Николаевич все­гда старательно прятал от русского народа: «Клинтон видел в Ель­цине политического лидера, полностью сосредоточенного на од­ной крупной задаче— вогнать кол в сердце старой советской системы». А сам Тэлботт уподоблял Бориса Николаевича металли­ческому ядру, которым разрушали здание российской державы.

Американцы считали: это они, прикрывая Ельцина зонти­ком, вынянчили Титана Разрухи № 2. С неимоверной мощностью в тротиловом эквиваленте. Энергия Титана Разрухи № 1 Михаила Сергеевича Горбачева, развалившего мировой социалистический блок, принесла Западу выгоду, по оценкам специалистов, в сум­ме более триллиона долларов. А Борис Николаевич «вгоняя кол», должен бы навсегда обеспечить исключительные условия Всепла­нетной Олигархии и под метелку очистить для США с союзника­ми поле от конкурентов — в экспорте продукции ВПК (в 89-м году наша страна продала ее на 15 миллиардов долларов), авиастрое­ния, приборостроения, станкостроения, и другого наукоемкого производства.

Россия жила только наследством советской системы. Что-то новое, позитивное Ельцин не хотел, да и не умел создавать. Ста­ло быть, кол он вбивал и собирался дальше вбивать в сердце сво­ей страны.

19

То, что не удалось разорить за годы первого президентского срока, Ельцин с лихвой наверстывал после 96-го. На пару с бра­том по орудию Виктором Черномырдиным он первым делом пус­кал под нож хребет державы «оборонку». (А на нее были завяза­ны 74% промышленных предприятий России. Нарушилась коопе­рация — остановилось все производство. Вместе с иностранцами контроль над заводами ВПК получили «свои» олигархи, которые резво высосали из них прибыли, а инженерно-технический пер­сонал вытолкнули в «челноки»). Вдвоем с Черномырдиным Ель­цин переводил Россию на африканские стандарты жизни, сажал ее, как наркомана, на нефтегазовую иглу, и, разрушая экономику, толкал страну к банкротству. Россия оказалась отброшенной на несколько десятилетий назад.

Была держава — стала заурядным сырьевым придатком За­пада. Россия окончательно деградировала в Воруй — страну с чу­довищными масштабами коррупции, с незатухающими вооружен­ными стычками, с пылающим Северным Кавказом, с захватом бандитами в заложники целых городов. Она выродилась в опасную зону для проживания, не защищенную цивилизованными закона­ми, где государственный аппарат превратился во врага нации, а трудовой люд — в бесправных рабов олигархов.

Итоги правления Ельцина в цифрах известны. Напомню не­которые из них:

— бюджет страны сократился в 13 раз;

— население уменьшилось на 10 миллионов человек;

— по уровню жизни Россия переместилась с 25-го на 68-е место;

— в 20 раз увеличилось количество бедных;

— в 48 раз выросла детская смертность от наркотиков;

— в 2,5 раза выросла смертность младенцев;

— примерно в два раза сократилось производство сельхозпродукции;

— в 2,3 раза упал выпуск машиностроительной продукции;

—    В 5 раз сократился объем капиталовложений;

и проч. и проч.

Всякое видывала Россия: тяжелые войны обирали страну до нитки, враги сотнями жгли наши города. Казалось, не найдется сил у русского народа, чтобы подняться самому и возродить Отечест­во, но каждый раз, как птица Феникс, Россия восставала из пеп­ла. Народ затягивал пояса, напрягался и опять выводил страну на передние рубежи. Скажем, после Второй мировой войны к нача­лу перестройки — на выжженном месте, без посторонней помо­щи, при неутихающих ядерных угрозах со стороны США — мы су­мели увеличить по сравнению с довоенным годом производство продукции электроэнергетики в 41 раз, химической и нефтехими­ческой промышленности — в 79 раз, машиностроения и металло­обработки в 105 раз, электронной промышленности и приборо­строения — в сотни раз.

Для защиты своего народа, своей территории и недр, на ко­торые всегда зарились иноземные авантюристы, стране приходи­лось отрывать средства от устройства быта и бросать их на созда­ние ядерного заслона.

Без него Россия в современных условиях — легкая добы­ча для международных налетчиков. Без него России попросту не быть. (Американцы большие мастера бомбить тех, кто не может дать сдачи — Югославия, Ирак и далее по глобусу. А на наши при­родные ресурсы у них давно зуб горит. И беззащитная Россия, у которой суммарная стоимость разведанной минерально-сырье­вой базы составляет 30 триллионов, а оценочной — 60 триллионов долларов — это как бесхозный тугой кошелек на дороге: на­клонись и бери.)

Вожди Суперордена знали прекрасно способность нашей страны возрождаться и идти на прорыв после любых катастроф. Но в результате ельцинского правления, строили планы владыки мира, она как держава и как суверенное государство должна на­конец-то исчезнуть с политической карты. Исчезнуть окончатель­но, навсегда. Место постельцинской России — в ряду подвласт­ных Бнай Бриту протекторатов, где командуют утвержденные Ва­шингтоном марионетки и откуда финансовые потоки направлены в общаг Всепланетной Олигархии.

Такая перспектива неприемлема для воинственного русско­го народа, способного объединяться с оружием в тяжелые вре­мена. Народа этого пока еще намного больше, чем требуется для нужд сырьевой провинции. Он будет пытаться свергнуть кампрадорский режим и отвоевать национальную независимость.

Чем? Надо принудить патриотов России, чтобы в ответ на этот вопрос они беспомощно разводили руками.

У русских не должно остаться эффективной защиты своей территории и возможности парировать ядерные атаки. Значит, все ядерные зубы России надлежит вырвать с корнем. Тогда с ней проще будет говорить на грубом языке шантажа, диктовать свои условия, удерживая ее в положении покорной служанки и гаран­тируя несменяемость марионеточного режима.

На роль стоматолога, зубодера согласился Борис Николаевич.

Он много врал (про десять мешков картошки, про непокры­тую бедность семьи) и редко согласовывал свое поведение с нор­мами права. При вступлении в должность президента клялся охра­нять свободы граждан на общепризнанных принципах, защищать Конституцию, а в мемуарах бесстыдно хвастался, как собирался откладывать выборы, безо всяких причин распускать оппозици­онную партию или разгонять Госдуму. Он уже не отличал черное от белого и не понимал, что вся его сброшюрованная саморекла­ма — сплошные признания в клятвоотступничестве.

Но даже не это характеризовало моральное содержание Ель­цина. Мне кажется, в борьбе за удержание высшей власти он вы­ронил из себя что-то очень существенное. Что-то такое, что не по­зволяет человеку предавать мать и отца, наслаждаться несчасть­ем своей страны.

Я подробно говорил о передаче американцам высокообогащенного оружейного урана — повторяться не буду. Тем более, что это хоть и жирный, но только один штрих богатой «пацифист­ской» деятельности Бориса Николаевича.

В восьмидесятых годах США окончательно лишились пре­восходства над нами в наступательных ядерных силах. С тех пор американцы стали настойчивее охмурять кремлевских чиновни­ков высшего уровня — подачками, обещаниями помощи в устра­нении политических конкурентов или угрозами арестов счетов в зарубежных банках, — чтобы они вынимали и уничтожали стер­жень обороноспособности — сверхтяжелые межконтиненталь­ные баллистические ракеты (МБР). Эти ракеты ломали все планы гегемонистов.

Та система, в чье сердце вгонял свой сучковатый кол Ельцин, и о которой с каким-то пацанским высокомерием отзываются его наследники, действительно создала надежную базу для сдержи­вания проводников идеи господства над миром от нападения на нашу страну. МБР разных классификаций стояли на страже Рос­сии. Но приступы медвежьей болезни вызывали у гегемонистов упоминания о суперракетах РС-20 (SS-18 «Сатана»).

Академики Михаил Янгель и Владимир Уткин со своим КБ «Южное» сконструировали несколько модификаций РС-20 с деся­тью разделяющимися ядерными боеголовками индивидуального наведения, каждая мощностью 750 килотонн. Удар одной такой ракеты был равен по силе тысячи двумстам бомбам, сброшенным американцами на Хиросиму.

Сотня РС-20 выводила на орбиту тысячу боеголовок, направ­ленных на все стратегические объекты атакующей страны, и рас­сеивала по пути для околпачивания ПРО сто тонн муляжей и дру­гих ложных целей, полностью дезориентирующих противника. Даже наличие рейгановской СОИ не спасло бы США от превраще­ния их в пустыню.

Эти двухсотдесятитонные ракеты должны быть и сами неуяз­вимы на земле. Здесь тоже обошли американцев на повороте. Кон­структоры Евгений Рудяк и Владимир Степанов создали для РС-20 защищенные от ядерного удара шахты сорокаметровой глубины с пусковыми установками «холодного» минометного старта.

Отстреливались стосорокатонные крышки, ракеты вылетали из контейнеров от «пинка» снизу, как пробки из бутылки с шам­панским, и их маршевые двигатели запускались уже в полете. Ис­пользуя инерцию «пинка», МБР, не зависая, устремлялись молни­ей в космос. У противника не было времени, чтобы засечь со спут­ников разогрев агрегатов и поразить суперракеты на старте.

Все-таки сколько гениальности вложило в державу то поко­ление, чьи недобитые ельцинизмом остатки пока еще бродят по лабиринтам бессчетных инстанций, выпрашивая у чиновников-нуворишей копеечные прибавки к унизительным пенсиям!

Уговорчивый Горбачев летом 91-го, перед августовскими со­бытиями, спешил закруглиться со своими делами: подписал совет­ско-американское соглашение СНВ-1, по которому преподнес це­лый ряд беспрецедентных уступок «друзьям из Вашингтона». Он, в частности, как я уже рассказывал в предыдущей главе, распоря­дился поставить на прикол боевые железнодорожные комплексы со «Скальпелями» — еще одним кошмаром для янки. И маршру­ты грунтовых мобильных пусковых установок (ГМПУ) с МБР Ми­хаил Сергеевич согласился ограничить крохотными, открытыми для спутникового контроля, площадками, указанными специали­стами Пентагона. По «Договору СНВ-1» американцы и сами обя­зались поступить со своими ГМПУ точно так же (якобы на усло­виях взаимности). Такая готовность янки к ядерному стриптизу объяснялась просто: у США не было и нет грунтовых мобильных ПУ с МБР. Они всюду гнали туфту, придумывая Горбачеву аргумен­ты для раздевания нашей страны. А Михаил Сергеевич и не думал опускаться до поиска аргументов: ни с того ни с сего «в знак доб­рой воли» согласился в одностороннем порядке вдвое сократить количество тяжелых МБР и дал американцам право постоянно и беспрепятственно инспектировать Боткинский машзавод — про­изводитель ракет. США не подпускали российских специалистов к своим ракетам на пушечный выстрел.

Но тем не менее у нас на боевом дежурстве стояло около 300 РС-20, 320 РС-18 и кое-что еще — всего примерно 1400 ракет на­земного базирования. Они считались ядром, основой российских стратегических сил. Их надо было только поддерживать в рабо­чем состоянии, заменяя то, что отслужило свой срок.

Слабым местом нашей ядерной триады были авиационные и особенно морские стратегические силы. В мировом океане тра­диционно хозяйничали американцы — с авианосцами и большой группировкой подводных ракетоносцев. Наши редкие субмарины были под постоянным прицелом. Да и базы США вокруг россий­ских границ давали американским бомбардировщикам огромные преимущества. Пока наши самолеты доскребутся до территории янки, их встретит не один заградительный вал. К тому же и с авиа­парком у нас возникли большие проблемы. После развала СССР за пределами России оказалось 20 стратегических бомбардировщиков Ту-160 (91 процент от имевшихся в Советском Союзе) и 34 ракетоносца Ту-95 МС-16 (61 процент).

В Беловежской пуще Ельцину было не до таких мелочей, ко­гда на горизонте маячила большая власть. Когда сбывалась мечта всей жизни — стать бесконтрольным Хозяином Кремля.

Если Горбачев делал один шаг, то Борис Николаевич обяза­тельно должен был сделать два или три — он во всем хотел пе­реплюнуть Голубя мира. Ушлые лидеры США знали характер сво­его друга в Кремле: его сумасбродство, его способность бездумно рвать на груди рубаху, его начихательство к президентской при­сяге. И прикинули: России надо оставить две эти слабые состав­ляющие триады — пусть она по-прежнему тешит себя мыслью о принадлежности к ядерным державам. Малое число подлодок и старых бомбардировщиков у Москвы — не проблема для ПРО.

А чем русские действительно могут дать сдачи — тяжелые межконтинентальные баллистические ракеты с многоцелевы­ми разделяющимися головками, — следует руками Ельцина с его паркетными генералами пустить под нож.

Эта концепция была заложена в «Договоре СНВ-2», который с нетерпением ждал на подпись Борис Николаевич. Российские чиновники, работавшие с американцами над текстом соглаше­ния, говорили, что оно необходимо нашей стране. Что, во-пер­вых, ядерные силы в прежнем количестве не на что содержать, а во-вторых, сокращение стратегических наступательных вооруже­ний — путь к стабильности на планете. А разве кто против огра­ничения запасов оружия массового поражения? Но только сокра­щения на взаимных, равных условиях.

Здесь же наши коллаборационисты преднамеренно выбрали по отношению к России капитулянтскую позицию.

Ельцин подписал «Договор СНВ-2» в начале 93-го года. Хозяин Кремля гарантировал выполнение всех антироссийских условий горбачевского соглашения СНВ-1. И обязался к концу своего вто­рого президентского срока (а точнее — к 2003 году) полностью ли­квидировать наши тяжелые межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющимися ядерными боеголовками (МБР с подоб­ными боезарядами на американских подлодках оставались).

Не потому ли Борис Николаевич с господами-наставниками так отчаянно сражался за второй срок, что впереди был огром­ный объем работы? И не договор ли СНВ-2, в том числе, имел вви­ду Билл Клинтон, говоря своим начальникам штабов: «Обеспечив занятие Ельциным поста президента на второй срок, мы, тем са­мым, создадим полигон, с которого уже никогда не уйдем».

Министр обороны России Павел Грачев докладывал в посла­нии министру обороны США Ричарду Чейни, как он будет ликви­дировать тяжелые ракеты, а также их производство и заливать глубокие шахты бетоном, заменяя ненавистную «Сатану» неболь­шим числом открытых для обстрела моноблочных пукалок — «То­полей», не способных прорваться к берегам США. («Тополя» с их настильной траекторией полета — легкая добыча для зенитных управляемых ракет с американских крейсеров и эсминцев, осна­щенных радиолокационной системой «Иджис». К тому же, одна «Сатана» по суммарному ядерному заряду и возможности пре­одоления ПРО приравнивается к 100 — 120 «Тополям-М»).

В ответном письме Чейни похлопал Грачева за старания по плечу: «Я не могу не признать ту центральную роль, которую сыг­рали Вы лично в достижении исторического соглашения о СНВ-2. Примите мои личные поздравления в связи с этим».

И Джохар Дудаев со своими башибузуками тоже очень хва­лил Грачева. За пацифизм, за нежелание использовать оружие в интересах России. Для борьбы с русским народом Павел Сергее­вич по согласованию с Ельциным передал чеченским мятежникам две установки тактических ракет «Луна», десять зенитных ком­плексов «Стрела-10», 108 единиц бронетехники, включая 42 тан­ка, 153 единицы артиллерии и минометов, включая 42 реактив­ные установки БМ-21 «Град», 590 единиц современных противо­танковых средств и еще много кое-чего другого.

Борис Николаевич очень ценил в Грачеве непротивление злу насилием и называл его «лучшим министром обороны всех вре­мен». Чудненьких полководцев послал нам Бог — при посредст­ве президента. Не генералы, а прямо-таки Адвентисты Седьмого Дня, коим вера не позволяет брать в руки оружие. Правда, только при угрозе стране. А вот если опасность нависает над Хозяином Кремля, тут они из непротивленцев мгновенно превращаются в башибузуков и начинают шмалять по своим из танков.

Коллаборационисты — ив Кремле и в Минобороны — пре­красно знали, почему наша страна спешила с созданием и развер­тыванием тяжелых МБР с разделяющимися боеголовками. Супер­ракет дорогих, обременительных для бюджета. Не ради же беспо­лезной гонки вооружений. Нас к этому подтолкнули США.

Советский Союз в конкурентной борьбе экономик начинал, как уже говорилось, наступать Западу на пятки. (Вторая мировая война обогатила США, а нашу страну разорила. Но мы оправи­лись, раскачались, набрали высокие темпы развития). С его мощ­ной сырьевой базой, с четкой моделью стратегического планирования СССР не сегодня-завтра мог положить на лопатки сумбур­ный либерализм «свободного мира», терявший подъемную силу. Надо было останавливать Советский Союз пока не поздно. Аме­рика считала: у нее с партнерами по НАТО достаточно ядерной мощи для упреждающего удара, не получив в ответ полновесную Немезиду— возмездие. (По договору 72-го года по ПРО ни мы, не американцы не должны были строить у себя защитные систе­мы, чтобы опасность взаимного уничтожения сдерживала страны от авантюризма. Но теперь у Запада наклевывались возможно­сти ударить с гитлеровским вероломством по всем военным це­лям СССР.)

В январе 79-го года президент США Джимми Картер провел тусовку с британским премьером Каллагэном, французским Жис­каром д’Эстеном и канцлером ФРГ Шмидтом: они решили нанес­ти объединенными усилиями «неприемлемый ущерб» Советскому Союзу. В Западной Европе началось развертывание американских ракет средней дальности с ядерными боеголовками — «Першинг-2». Время их подлета до целей на европейской территории нашей страны составляло 5 — 7 минут.

А уже в марте 80-го Джимми Картер утвердил план СИ0П-5Д. В плане, как во всех замыслах вождей Бнай Брита, гуманность не ночевала. Соединенные Штаты собирались спровоцировать кон­фликт между Северной и Южной Кореей или между ФРГ и ГДР, чтобы заставить СССР жестко отреагировать в защиту своих со­юзников. Голову над другими, более вескими поводами, они ло­мать не стали.

Объявив Советский Союз сукиным сыном, американцы со­вместно с натовцами собирались нанести по нашей стране пре­вентивный ядерный удар, поразив 70 тысяч целей: 900 городов с населением свыше 250 тысяч человек, 15 тысяч промышленных и 3,5 тысячи военных объектов. В результате этой атаки в СССР должны были погибнуть до 28 миллионов человек.

Нас в очередной раз поставили перед выбором: быть или не быть? Они не ожидали от русских колоссального интеллектуаль­ного рывка: пока спецы Пентагона прикидывали варианты прово­каций, от «кротов» из Москвы поступила информация об успеш­ных испытаниях Советским Союзом неуязвимого оружия чудовищ­ной силы. И в 80-м году первые ракетные полки с МБР РС-20 (SS-18 «Сатана»), модификации Р-36МУ (с «холодным» минометным стар­том) были развернуты недалеко от казахстанского поселения Жангизтобе и около российских городов Домбаровский и Ужур.

Волк лязгнул зубами, а добыча-то ускользнула: не получалось у гегемонистов мерзопакостность безнаказанной. План СИОП-5Д был похоронен, а с ним — все дальнейшие замыслы сломать хре­бет Советского Союза военным кулаком.

Тогда и было решено переключить усилия на уничтожение СССР мирным путем — изнутри, усилиями Пятой колонны. От идейных диссидентов толку никакого— они горазды лишь скан­далить на площадях. К тому же безупречны морально: честь для них превыше всего. Нужна вербовка высокопоставленных совет­ских чиновников — двоедушных, обладающих властью. «Это уто­пия»,— сомневались галльские петухи. «Нет ничего невозмож­ного»,— отвечала им большой недруг нашей страны Маргарет Тэтчер, сменившая Каллагэна. Эта наставница раннего Михаила Сергеевича Горбачева любила повторять высказывание Наполе­она: есть два рычага, которыми можно двигать людей — страх и личный интерес.

Они и двигали. У кого-то был страх за судьбу зарубежных ак­тивов, кто-то очень хотел как можно дольше держаться на верши­не власти, а в ком-то было и то и другое. Возможно, отказ от плана СИОП-5Д и переход Советского Союза на «самообслуживание» под­разумевал Клинтон, когда говорил в 95-м своим начальникам объ­единенных штабов: «Мы получили сырьевой придаток, не разру­шенное атомом государство, которое было бы нелегко создавать».

Уничтожение по «Договору СНВ-2» российского щита из сверхтяжелых ракет, как оказалось, требовало громадных денег. Но Ельцин со своими купеческими ухватками жадничать не лю­бил. Американцы знали это и долдонили: «Надо любой ценой вы­лезать из окопов холодной войны, мы с вами теперь идеологиче­ские кореша».

Правда, сами «кореша» не собирались даже высовываться из окопов. Установив для России строгий лимит на боеголовки и их носители, американцы оставили за рамками Договора о сокра­щении около 100 своих тяжелых бомбардировщиков и несколь­ко тысяч крылатых ракет «Томагавк» с ядерными боеголовками и дальностью полета 2500 километров— ими оснащен американ­ский морской флот, ядерные средства передового базирования. Далее: положения Договора обязали нашу страну под строгим контролем инспекторов из Пентагона уничтожить навеки МБР с разделяющимися головными частями (распилить! взорвать! при­готовить высокообогащенный оружейный уран для отправки за океан!), а Америке дали право складировать ядерные боезаряды, создавая, так называемый, «возвратный потенциал» из четы­рех тысяч (!) мощных боеголовок. (Доставай, цепляй на носители и посылай горячие приветы «корешам». Наших инспекторов янки к своим объектам близко не подпускали).

И, наконец, Договор вообще не касался стратегических ядер­ных сил союзников США по НАТО — Великобритании и Франции, как будто там кроме пищалей ничего нет. А между тем французы располагают сильной бомбардировочной авиацией с ядерными зарядами и подводными лодками, оснащенными трехступенчаты­ми твердотопливными ракетами М 51 с двенадцатью разделяю­щимися боеголовками каждая. И британские подводные крейсе­ры «Вэнгард», «Викториес», «Виджилент», «Вендженс» и другие с МБР «Трайдент-1 1(Д5) готовы по первому свистку Пентагона раз­весить атомные грибы над российским городами. А у «Трайдента-11» восемь — иногда и 14 боеголовок, каждая из которых по экви­валенту больше тридцати «Хиросим».

Словом, не без основания многие специалисты назвали «До­говор СНВ-2» актом национального предательства.

Этим Договором, помимо всего прочего, Ельцин с Грачевым согласились на радикальную ломку привычной структуры стра­тегических ядерных сил России. Американцы обязали нас уйти с тяжелыми ракетами из неуязвимых наземных шахт в открытое море: вместо уничтоженного арсенала сухопутных МБР — осна­стить ими по определенному лимиту подводный флот (всего с мо­ноблочными легковесами — «Тополями» — до 3500 зарядов).

Предписание, надо сказать, издевательское. Боеспособных подводных лодок у России, как известно, кот наплакал. А инфра­структура ВМФ? Она развалена, деградировали силы поддержки и защиты стратегических подводных лодок.

А у США две крупные эскадры подводных ракетоносцев (17-я и 20-я) в составе Тихоокеанского и Атлантического флотов ВМС. Сами лодки оснащены многоголовыми МБР «Трайдент-1» и «Трай­дент-1 I» и действуют. под надежным прикрытием группировок надводных кораблей и противолодочной авиации.

Преимущество льва над козленком.

Разрушая накопленное десятилетиями, мы по Договору со­бирались заново отстраивать ядерный щит на уже занятых и при­стрелянных натовцами океанских просторах. Ельцин знал, что обескровленная его реформами Россия никогда не будет способ­на на это: задача-то не плечу. И, видимо, лукаво перемигивался с Грачевым, подписывая Договор.

Но несмотря на увещевания президента, чиновников МИДа и генералов Минобороны в 93-м году хасбулатовский Верховный Совет отказался ратифицировать документ. После расстрела Бе­лого дома вместе с несговорчивыми депутатами Ельцин внес со­глашение по СНВ-2 на утверждение в созданную им Госдуму РФ.

В 95-м на парламентских слушаниях по Договору в Госду­ме — я был тогда депутатом — мы спросили содокладчика — первого зама начальника Генштаба генерал-полковника Влади­мира Журбенко: сколько средств потребуется на ломку ядерной триады по условиям соглашения? Он ответил: 5 — 6 триллионов рублей ежегодно, не считая больших денег на утилизацию запре­щенного американцами вооружения и строительство моноблоч­ных ядерных систем. Стало быть, надо приплюсовать еще почти такую же сумму, которую озвучил генерал. Совершенно неподъ­емные для России затраты.

Масштабы ельцинского блефа вырисовывались постепенно.

На слушания был приглашен главный конструктор «Сатаны», «Скальпеля» и другого ядерного оружия шахтного и железнодо­рожного базирования, не имевшего аналогов в мире, академик Владимир Федорович Уткин. О нем генерал, астронавт США Стаф­форд сказал как-то: «Он мог уничтожить Америку, но мы глубоко уважаем его как патриота России и считаем чудом планеты».

Дважды Герой Соцтруда, лауреат Ленинской и Государствен­ной премий Владимир Федорович на фоне щеголеватой депутат­ской публики гляделся по-провинциальному скромно. Мне пока­залось, что он смотрел на все происходящее с обвальным разору­жением страны, как на пляску сумасшедших.

Его спросили: во сколько обходится ежегодное содержание ракет «Сатана» и «Скальпель». Он засмущался и ответил: «Так само получилось, что за ними практически вообще не нужно ухажи­вать, только смазывать в нескольких местах».

На слушаниях выяснилось: производство уткинских ракет (в том числе, усовершенствованных), которые прежде выпуска­лись в Днепропетровске, можно за пять лет наладить в России — есть чертежи, команда инженеров-конструкторов и золотые руки сборщиков. На эту работу и на содержание ядерного щита с тяже­лыми и неуязвимыми МБР — кошмаром для гегемонистов наша страна тратила бы в пять-шесть раз меньше средств, чем на вы­полнение капитулянтского Договора СНВ-2.

Госдума тогда, как и хасбулатовский Верховный Совет, тоже отказалась ратифицировать этот документ.

20

Борис Николаевич не раз еще торкался в двери парламен­та со своим соглашением, но все безрезультатно. И только к двух­тысячному году в Госдуме собрался, наконец, понятливый наро­дец — чиновник на чиновнике и чиновником погонял: фракция «Отечество — Вся Россия» Евгения Примакова, фракция «Един­ство» Бориса Грызлова, фракция Сергея Кириенко, группа Олега Морозова и т.д. Эти образования катались по неровному полити­ческому столу, как ртутные шарики, пока не слились впоследст­вии в опасную ядовитыми испарениями подрагивающую массу под названием «Единая Россия».

Правда, к двухтысячному году Борис Николаевич, сфинтив, посадил в свое кресло испытанного на верность Владимира Пути­на. И тот сначала выпустил оскорбительно-дерзкий указ о гаран­тиях Ельцину и членам его семьи, а потом еще в качестве и.о. пре­зидента поехал в Госдуму проталкивать ратификацию Договора СНВ-2. Выступил. Проблем с «агрессивно-послушным большинст­вом» депутатов не было: голосов фракций Примакова, Грызлова, Кириенко, Морозова, Жириновского и проч. для одобрения Дого­вора вполне хватило.

— Российская сторона, ратифицировав Договор, переброси­ла шайбу на сторону американцев, — заявил, выйдя из зала за­седаний Госдумы, гарант ельцинской безнаказанности. — Теперь мы ждем ответа.

Владимир Владимирович немного спутал: он шайбу не пе­ребросил, а заботливо положил ее на клюшку президенту США. И долго ответа ждать не пришлось. Джордж Буш-младший вле­пил эту шайбу в девятку российских ворот: вскоре он принял ре­шение о выходе Америки в одностороннем порядке из догово­ра 72-го года по ПРО. Негоже ядерному Слону бояться Моськи: от паритета остались только следы. Любая система противоракет­ной обороны бессмысленна при способности России на ответную массированную атаку многоголовых МБР. Поэтому для сохране­ния своей страны, своей нации лучше не лезть на рожон. А когда ты знаешь: в ответ на твое нападение прилетит какая-нибудь пара маломощных ракет, тут ПРО — в самый раз.

Кстати, коллегам академика Владимира Федоровича Уткина показалось странным, что он, полный бодрости и сил, поехав на отдых в Барвиху, внезапно, при загадочных обстоятельствах, скон­чался там за пару месяцев до ратификации Договора СНВ-2).

Причин смотреть на Россию с позиций победителя у Буша было более чем достаточно. Отказ Верховного Совета и преж­них составов Госдумы одобрить соглашение не мешали Ельци­ну выполнять американские предписания. Плевать хотел он, са­модержец всего Олигархата, на конституционные нормы: работа по уничтожению ядерного щита кипела вовсю. Распиливались ра­кеты, заливались бетоном шахтные пусковые установки, разруша­лось производство вооружений для стратегических ядерных сил. (По признанию бывшего директора МИТа и генерального конст­руктора ракетных комплексов Юрия Соломонова, «российским ВПК уже утрачено более 200 стратегических оборонных техноло­гий. При изготовлении отдельных компонентов ракет сырье для них уже не производится в России»).

Военные помнят, сколько «спецов Пентагона зашныряло по нашей стране после расстрела Ельциным Белого дома — они лез­ли во все щели. С ведома Кремля и Минобороны («Долой закры­тость общества и державные предрассудки!»). Американцы хоте­ли узнать слабые места нашей обороны, чтобы использовать их в будущем, и сильные стороны, чтобы найти ключи к нейтрализа­ции. Все это им кремлевская власть, используя мозги российских ученых, выложила на блюдечке с золотой каемочкой.

Так, по проекту «Рамос», учрежденному Биллом Клинтоном и Борисом Ельциным, Пентагон у северных российских границ соз­дал комплексную мониторинговую систему с элементами косми­ческого базирования — для сбора полной информации о пове­дении российских МБР на всей траектории полета от Плесецка и Татищево (Саратовская область) до целей. Американцы записыва­ли, будто прилежные школьники, а нашим мэтрам-специалистам было приказано разъяснять им, как и где маневрируют платфор­мы разведения головных частей, как происходит само разделе­ние этих частей индивидуального наведения, как среди облаков помех и ложных целей русских МБР легче нащупывать ядерные боеголовки. Выходило, что противоракетный космический зон­тик корешам-американцам целесообразнее повесить у северных российских границ, чтобы проще было сбивать наши ракеты на начальных участках полета.

Поскольку Ельцин обязался заменить «Сатану» «Тополями-М», спецы Пентагона затребовали особо секретные технические характеристики этих ракетных комплексов. Им выложили: уязви­мое место у подвижных грунтовых «Тополей»— тонкие стенки транспортно-пусковых контейнеров. Их толщина не превышает 70 миллиметров. Высокоточная авиационная бомба с лазерным неведением ухайдокает ракету за милую душу.

А броневая плита, закрывающая ракетную шахту, сказали американцам, многослойная, как торт «Наполеон»: между листа­ми стали — ряды урановой керамики. Для вывода ее из боевого состояния необходимо кинетическое воздействие такое-то, а ку­мулятивное — такое-то. Чтобы заклинить крышки и тем самым за­переть «Тополя» в шахтах, нужны крылатые ракеты с обычными боеголовками. А для поражения самих ракетных комплексов в ук­рытии придется использовать «крылатки» с ядерными зарядами такой-то мощности.

Минобороны США не складывало полученную информацию под сукно, а использовало ее для принятия оперативных реше­ний. Была, в частности, скорректирована и расширена програм­ма по производству высокоточного оружия и по развертыванию крылатых ракет — до ста тысяч. Чтобы ни одна оборонительная точка на территории «корешей» не осталась без внимания амери­канских боезарядов.

Замыслы у янки прозрачнее некуда: исключить способность России рыпнуться, если ее решат наказать «воспитательными уда­рами», поскольку у нашей страны после превентивной по ней ата­ке не должны сохраниться ядерные носители.

Сколько средств потратили прежде западные разведки, а все напрасно: не получалось у них выведать особо охраняемые секре­ты противоракет «Газель». Знали за океаном, что накануне прихо­да к власти Горбачева Советский Союз оснастил воздушную обо­рону Москвы каким-то невероятным оружием. Преодолима ли она — чем и какими силами? Ответов на эти вопросы не было.

Не было, пока Борис Николаевич не искоренил в царском дворе дурацкий советский обычай скрывать что-то от своих доб­рожелательных друзей. С санкции оборонного ведомства и в це­лом кремлевской власти спецы Пентагона дали задание ученым наших секретных НИИ подготовить для США детальное исследо­вание: «Система противоракетной обороны Москвы и ее возмож­ности». И даже оплатили работу по ставкам таджикских гастар-байтеров.

Американцы пришли в ужас: заслон из «Газелей» — это что-то невероятное. До такого в мире никто не додумался (у Амери­ки была система ближнего перехвата «Спринт», но она в подмет­ки не годилась советской). Десятитонная противоракета «Газель» всего за пять секунд (!) взмывала на высоту 30 километров (тяга Двигателей развивалась не сжиганием топлива, а управляемым взрывом) и обезвреживала ядерную боеголовку врага на удале­нии 100 километров. Система способна поражать даже низковы­сотные спутники. Не было шансов у ракет США проскользнуть мимо «Газелей» и шарахнуть по матушке Москве.

Это раньше не было. Трактат российских оборонных НИИ да­вал рекомендации, как обойти препятствия, раскладывая по полоч­кам режимы работы противоракет и обслуживающих их систем.

Всего за 34,5 тысячи долларов получил Пентагон техниче­ские расчеты наших оборонщиков на предмет уничтожения Мос­ковского метрополитена. Американское управление по специаль­ным видам вооружений заказало российской стороне многовари­антное моделирование с помощью ЭВМ последствий взрывов над разными участками метро зарядов мощностью в один, десять и пятьдесят килотонн тротилового эквивалента. Интересовали, ко­нечно, подъездные сети подземки к резервным командным пунк­там, оборудованным на случай войны — а исполнители исполь­зовали секретные данные о «болевых точках» метро. Цена всем стараниям — те самые 34,5 тысячи долларов. Плюс зарплата из российского бюджета и похвала отцов Олигархата.

Американцы получили все, что хотели: какие линии и стан­ции подземки не выдержат нажима взрывных устройств обозна­ченных мощностей. Хочешь, используй крылатые ракеты, а хо­чешь — закладывай боеприпасы ранцевых типов.

Где напрямую через чиновников разных уровней, а где зигза­гами — через братство неправительственных организаций, под­кармливаемых грантами, заокеанские наставники «царя Бориса» выведали строжайшие тайны нашей страны. Им раскрыли орга­низационную структуру группировки ракетных войск стратегиче­ского -назначения, местоположение хранилищ ядерных запасов, рассчитали эффективность высотных атомных взрывов на новые телекоммуникационные сети и проч. и проч.

Россию, укутанную прежде секретами — от Америки всегда веяло холодом — раздели донага и просветили рентгеновскими лучами.

Все в конечном итоге свелось к поговорке: обещал жениться Мартын, да взял и спрятался за тын. Ничего не таила от дяди Сэма доверчивая Россия, осталась голенькой ради него, а он, прохин­дей, получив свое, вышел из договора по ПРО, взялся за модерни­зацию вооружений. Взялся с учетом новых обстоятельств, когда гегемонизм Бнай Брита становится основой миропорядка.

(Иногда нас выручает российское раздолбайство, да огром­ная прослойка жадных чиновников между исторгателем приказов — Кремлем и конкретными исполнителями. В 2003 году, по велению Ельцина, из ядерных арсеналов России должны были ис­чезнуть МБР «Воевода»— «Сатана». Но где-то деньги на их унич­тожение зажали, где-то расхитили, где-то пустили не по тому на­значению. В итоге у нас остались целехонькими несколько десят­ков РС-20 Р-36-М. Им продлили срок службы. Но еще не вечер. Наследники Бориса Николаевича верны его заветам: демонтаж тяжелых ракетных комплексов завершается).

Обезопасив себя, американцы начали разрабатывать оружие «политического принуждения». Это ядерные заряды с ограничен­ными возможностями площади радиоактивного поражения. Спра­шивается, зачем невероятным возможностям ставить пределы? А вот зачем. Скажем, в каких-то регионах подняли мятеж против сверхдружественного Соединенным Штатам кремлевского режи­ма, и появилась реальная угроза прихода к власти патриотических сил. Тут и может возникнуть необходимость нанести ядерные уда­ры «политического принуждения» по штабам, по скоплениям мя­тежников, но чтобы при этом не отравить радиацией экосферу и то сырье, которое пойдет из России на Запад. (Идеи людоедские, а разве у Пентагона было когда-нибудь что-то святое!)

В наших качественных СМИ крайне редко найдешь публика­ции о глубине пропасти, куда сталкивали и сталкивают вожди на­циональную безопасность страны. Журналистика не хочет прика­саться к гнойным язвам России — с бокалом шампанского в холе­ной руке она фланирует по глянцевым дорожкам кремлевского официоза. Поднимают голос тревоги лишь некоторые специфиче­ские издания. Одно из них «Национальная оборона» — для контр­разведчиков и с документальными материалами контрразведчи­ков — вернулось к ельцинским временам и, в частности, припом­нило рассказанную здесь историю с Московским метрополитеном («НО», 1, 10). Издание отмечало, что лишь министр обороны Рос­сии Игорь Родионов пытался обуздать американскую вседозво­ленность при дворе «царя Бориса».

Это действительно так. После первого тура президентских выборов 96-го занявший третье место Александр Лебедь согла­сился войти в ближайший круг Ельцина, но при условии, что тот отправит в отставку Павла Грачева. Борис Николаевич ультиматум принял. Министром обороны с подачи Лебедя в июне того же го­да назначил Игоря Родионова. А уже в мае 97-го (всего через де­сять месяцев) громко отправил его в отставку — за развал армии и флота. Да, в изуверстве Ельцину отказать было трудно.

А подноготная спешного увольнения Игоря Николаевича простая: в кресле министра он содрогнулся от масштабов преда­тельства и начал наводить элементарный порядок. Наставникам Бориса Николаевича это, естественно, не понравилось.

В оргкомитет протестного движения генерала Льва Рохлина ДПА Родионов вошел, не задумываясь. Там мы с ним и познакоми­лись. Там вырабатывали план действий Движения. Родионов вла­дел большим объемом информации, знал все болевые точки Рос­сийской Армии и помогал команде Льва Яковлевича вылавливать основное из потока проблем. (Подробнее о замыслах Рохлина и охоте за ним — в следующей, заключительной главе).

Я понимаю: вроде бы не мое это дело — военная тема. Гра­жданский глаз всегда видит иначе, чем зоркое око специалиста. И все же я решился, как убедился читатель, вторгнуться в оборон­ную сферу: нельзя без нее представить трагизм последствий ельцинизма в полном объеме.

Многие военные несли в рохлинский комитет Госдумы по обороне убийственные документы, раскрывавшие антироссий­скую суть верховной власти. Показывал мне и комментировал кое-что Лев Яковлевич, а сам от ярости сжимал кулаки. Он со­брал очень большое досье, прятал его частями в разных надеж­ных местах: готовился озвучить тяжелые обвинения в нужный час. Но пуля-убийца сорвала планы генерала.

(Когда на первых минутах своего обустройства в Кремле Пу­тин издал указ о гарантиях Ельцину и льготах его семье, знако­мые по рохлинскому движению офицеры говорили мне: парень вернул должок старику за теплое место. Рассчитался с барским размахом, но все по-мужски. Теперь он крестному отцу ничем не обязан и начнет круто менять политику — военную, в частности. Был неприятный запашок от хитрой отставки Ельцина, но моло­дого человека втянули в игру: он офицер, должен выйти из нее с достоинством.

Наших людей вообще медом не корми — дай только понаде­яться на добрые перемены вверху, а здесь вместо христианской возникла прямо-таки путинская вера: ведь в Кремле заговорили о патриотизме, о вставании России с колен. Но вот Владимир Вла­димирович отверг все требования посмотреть, на какие шиши ку­плены яхты Абрамовичей и как из грязи, не шевельнув пальцем, вылезли в князи — миллиардеры друзья «семьи», зато взялся в ав­ральном порядке пробивать ратификацию «Договора СНВ-2». Офи­церы задумались. Начали сопоставлять его риторику с делами.

Нет точнее мерила полезности власти, чем соотнесение ее слов, обещаний к результатам работы. Тут мои знакомые стали почесывать в затылках.

После своей второй победы на выборах в 96-м Ельцин окон­чательно зажал финансирование Армии: нищим военнослужа­щим перестали платить даже, так называемые, пайковые. Здо­ровых мужиков принуждали бросать службу Отечеству и идти в холуи к олигархам, поскольку другой работы на развалинах эко­номики не было.

Деньги имелись! Но и Путин не торопился возвращать сво­им гражданам положенное по закону: огромные суммы отправ­лялись за рубеж на досрочное погашение кредитов, другие сред­ства шли на укрепление чиновничьего корпуса. Владимир Вла­димирович как раз создавал новые синекуры — полномочных представителей президента в федеральных округах с мощным ап­паратом бездельников.

Ельцин успел превратить Россию в проходной двор для за­падных спецслужб. А вот сделать из нее еще и мировую ядерную помойку у него времени не хватило. В законе «Об охране окру­жающей природной среды», принятом расстрелянным Верхов­ным Советом, суровая пятидесятая статья гласила: «Ввоз в целях хранения или захоронения радиоактивных отходов и материалов из других государств…запрещается».

Борис Николаевич, как известно, с необычайной легкостью перешагивал через любые нормы, но этот запрет хотел убрать де­мократической процедурой — руками Госдумы РФ. Так просили западные друзья: их компании-поставщики отходов боялись су­дебных исков Гринпис. Однако депутаты голосовать за поправку отказывались.

Через новый состав грызловско-примаковско-морозовской Думы, подконтрольной ему, Путин изъял из закона зловредную формулу. Ведь другие проблемы не подступали ножом к горлу кремлевской власти, все было хорошо— страна лоснилась от процветания, и только за ядерные отходы западных государств оставалось болеть голове российского президента.

Да и как ей не болеть, если у Великобритании с Францией, надзирающими за нашей страной баллистическими ракетами с атомными боеголовками, а также в Германии скопились сотни ты­сяч тонн побочного продукта обогащения природного урана, то есть опасных радиоактивных отходов — отвального гексафторида урана (ОГФУ). И никуда, кроме России, их сплавить не удавалось.

Эти «хвосты» ядерного производства соединяются даже с атмосферной влагой, разъедают пластик, металл и чрезвычайно токсичны. Уже при температуре плюс 20 градусов по Цельсию они выделяют едкий газ, поражающий легкие. Британская атомная компания BNFL предостерегала своих соотечественников: «Вне­запный выброс большого количества гексафторида урана, если он будет подхвачен ветром, может привести к большому количе­ству жертв… При определенных погодных условиях смертельные концентрации могут установиться в радиусе 20 миль (32 км) от места выброса».

ОГФУ не имеет коммерческой ценности: из него при дообо-гащении и при неимоверных затратах можно «выжать» до деся­ти процентов урана, который мы должны вернуть поставщикам «хвостов». Держать у себя отвалы голубокровным европейцам опасно, к тому же утилизация ОГФУ влетает в копеечку — 22 дол­лара за килограмм. Вот пусть Россия и раскошелится. Двадцать два доллара помножить на 100 — 125 миллионов килограммов — а столько нам подсудобливают на первых порах, — получается ощутимая экономия для бюджетов Великобритании с Францией и Германией. А российская власть заботы об экологической безо­пасности населения считает пережитком проклятого советского прошлого, и деньги считать не привыкла: она перед народом за них не отчитывается.

При Ельцине ОГФУ начал медленно вползать в нашу страну в обход закона, контрабандными тропами, а Путин легализовал ин­тервенцию радиоактивных отходов на просторы РФ.

По морю до Санкт-Петербурга, а дальше через полстраны в железнодорожных вагонах везут смертоносный груз на открытые площадки предприятий Росатома — Свердловска-44, Томска-7, Ангарска, Красноярска-45. Прижимистые европейцы заставляют нас при этом платить за свое высокотоксичное дерьмо по 60 цен­тов за килограмм. Сейчас, по сведениям Гринпис, в России скопи­лось больше 800 тысяч тонн урановых «хвостов», правда, значи­тельная их часть — доморощенная.

Авторитетные ученые-атомщики Соединенных Штатов безо всяких сомнений относят ОГФУ к ядерным отходам и проводят их захоронение. А нынешний руководитель Росатома Сергей Кири­енко, известный миру лишь как творец опустошительного дефол­та, уверяет общество в огромной ценности «хвостов» и призывает свозить их со всей планеты на русскую землю по 60 центов за ки­лограмм. Дескать, лет через 10-20 из этого сырья можно научить­ся получать оксид для АЭС с реакторами на быстрых нейтронах.

Кириенко — один из опричников путинского режима и тоже горазд наводить тень на плетень. В России нет технологий перера­ботки ОГФУ, что-то не очень совершенное предложили за громад­ные деньги французы. К тому же, себестоимость электроэнергии ДЭС с реакторами на быстрых нейтронах непомерно высокая — недаром в мире таких станций раз-два — и обчелся. А сотни ты­сяч тонн смертельной заразы вечным грузом будут лежать под дождями в ржавых контейнерах, чадить и просачиваться в реч­ки, отравляя страну.

Даже в этом кто-то найдет утешение: на сибирские террито­рии, загаженные отвальным гексафторидом урана, не будет зарить­ся Китай. А что до судьбы обитающего там русского народа, так его, как заявляют вожди Бнай Брита, накопилось больше, чем надо.

Объемы затрат России на экологическую помощь Западу Кремль старается держать в секрете. Но знакомые мне военные информацию от друзей получали полную. На свою Армию денег нет, а их швыряют под ноги натовцам. Разве не видит этого Путин? Они пока еще отделяли его от ельцинского Двора, от генераль­ной линии бывшего Кормчего.

Но дальнейшие шаги Владимира Владимировича окончатель­но развеяли их иллюзии. Военных, конечно, встревожило, что ель­цинский протеже не начал выгребать справедливость из пепла, а принялся спешно свое владычество укреплять и накачивать мо­гуществом придворную камарилью. Кое-какие преграды еще ос­тавались на пути к узурпации власти — федерализм, самодовлею­щий Совет Федерации, многопартийная система, не управляемая вожжами из Кремля. Различными кройками-перекройками все эти преграды сводились на нет. Разбухал репрессивный аппарат.

Но знакомых моих как военных интересовали в первую голо­ву перспективы Вооруженных сил.

Играл желваками молодой президент, давая кому-то остраст­ку с телеэкранов за развертывание натовских баз у самых россий­ских границ. Западным генералам оставалось вытряхивать кое-что из штанов и втыкать штыки в землю. Не втыкали. Знали: это были слова. А на деле Путин продолжал политику Ельцина и до­бивал Армию.

Дружное трио — президент, ручная Госдума и беззаботный премьер Михаил Касьянов — повело тотальное наступление на социальные права военнослужащих.

Наперсточник никогда не признается, что собирается вас облопошить. Будет обещать только выигрыш. Плутовство с правдой не уживаются. И это благородное трио начало отбирать у нищих военных последнее, тоже «в целях повышения их материального благосостояния». Им чуть-чуть приподняли зарплату, тут же съе­денную инфляцией. Зато выскребли многочисленными поправка­ми из федеральных законов все преференции военных.

Олигархам снизили подоходный налог (с 35 до 13 процен­тов), а им ввели. Заставили раскошеливаться на земельные участ­ки, где жены армейцев выхаживали петрушку с укропом. Отмени­ли льготы по 50-процентной оплате жилья, коммунальных услуг и пользования телефоном. Лишили права на бесплатный проезд в общественном транспорте и так далее и так далее. Военных вы­ставляли на паперть.

Этот крутой накат, как бы венчал разгром и деградацию воо­ружений.

Люди из последних сил держались в частях, уповая на здра­вый смысл новой кремлевской власти. Надежды рухнули. Начался Великий Исход офицеров из Армии. За 2000 — 2002 годы из Воо­руженных сил России уволилось 44 процента лейтенантов и стар­ших лейтенантов, 33 процента капитанов, 30 процентов майоров. Половина выпускников военных училищ отказались от службы. Оставались ветераны, кому надо было продержаться до пенсии.

Перспективы Российской Армии, а с ней и безопасности на­шей страны стали ясны даже ребенку.

Мои знакомые больше не терзали себя разгадками истинно­го лица Путина. А только повторяли, насколько верна поговорка: «Кто от кого, тот и в того».

И когда в конце 2001 года Путин наградил Ельцина орденом «За заслуги перед Отечеством I степени», они уже без тени уваже­ния к дарителю, с подначкой спрашивали меня: не знаю ли я, ка­кое отечество имел ввиду наследник «царя Бориса».

Ну откуда мне это знать!

Я только улыбался, читая рождественские сказки Бориса Ни­колаевича и членов его семейки, как он среди мелких чиновни­ков выискивал продолжателя своего бессмертного дела. В боль­шом табуне замов руководителя администрации, менявшемся по­стоянно, приметил башковитого парня, готового лечь за Россию на амбразуру, и положил на него глаз. (Интересно, Путин здоро­вался с ним в коридоре, вынимая текст из кармана, или тогда он мог что-то говорить без бумажки?))

Годы тесного общения с Ельциным не позволяют мне верить розовым байкам. Партийно-вельможная выучка расходовать свое внимание на людей, в зависимости от их статуса, укоренилась в нем прочно. «Царь Борис» никогда не опускал взгляда на кадры ниже определенной планки, а должность зама руководителя Ад­министрации была где-то там, в полуподвале. Она приобрела вес при политических недорослях, которые вообще не в состоянии обходиться без помочей.

У Ельцина был первый помощник Виктор Илюшин — его Бо­рис Николаевич привез с собой в Москву из Свердловска и ста­вил намного выше всех из своей челяди. Так даже ему он отводил место только в своей передней. Однажды мы сидели с Ельциным вдвоем в его кабинете: пили чай за журнальным столиком и вели долгий разговор. У Илюшина, видимо, подпирало время, он тихо зашел и стал совать Борису Николаевичу какие-то бумаги. Ельцин, увлеченный беседой, отодвинул бумаги локтем, помощник опять подсунул их к нему. Дело есть дело.

— Вон отсюда! — сверкнул глазами Борис Николаевич.
Илюшин вздрогнул, повернулся и чуть слышными шагами удалился из кабинета.

Я начал выговаривать Ельцину: зачем же он так со своим дав­ним соратником. Борис Николаевич меня остановил.

— Мыс вами политики, — сказал он и ткнул рукой в сторону две­ри, за которой только что скрылся Илюшин. — А они — прис-с-слуга!

Ельцин мало верил в бескорыстную преданность людей и ста­рался подвесить свое окружение на прочные крючки. Совместные с охранником глубокие порезы на руках и смешение крови — не пьяная блажь Бориса Николаевича. Он считал, что этот гангстер­ский ритуал — клятва на крови — соединяет верность подельни­ков намертво. И спокойно поручал им «особые миссии».

В неопровергнутом Кремлем интервью столичной газете («МК», 03,11,99 г.) Александр Коржаков рассказал, как Борис Нико­лаевич дал ему указание «замочить» Юрия Михайловича Лужкова. Но он его не выполнил. На вопрос корреспондента: кого еще при­казывал ему «замочить» Ельцин, Коржаков ответил: «Хасбулатова и Руцкого в 93-м году». Тоже не выполнил. И как бы в оправдание своей недисциплинированности побратим «царя Бориса» на кро­ви пояснил: «Убить легко. Но потом надо убить того человека, ко­торый убил. Потом — через несколько минут— убить того чело­века, который убил того человека, который убил… Итак целую цепочку, чтобы потом, хотя бы на 90 процентов быть уверенным, что это не всплывет». Чуть-чуть раздражало обитателей Кремля, когда что-то подобное всплывало.

Материальными приманками или «тошными» поручениями Ельцин повязывал людей по рукам и ногам, чтобы не дать им воз­можность впоследствии отступить. Те, кто не хотел клевать на наживку — уходили. Те, кто соглашался — были в фаворе, быстро поднимались вверх по служебной лестнице.

Но каждого из таких, по правилам тайных братств, сначала подбирали и на чем-то испытывали очень близкие Ельцину люди. Затем уверенно рекомендовали вождю: «Вот тот человек, кото­рый готов выполнять любые дьявольские задания».

Невозможно было при позднем Ельцине, как говорится, за голубые глаза вспорхнуть из третьего ряда прислуги в первые ряды властителей.

И еще, в качестве допущения. Если «царь Борис» запросто поручал «замочить» преданного Лужкова, почему бы ему не дать кому-то задание организовать убийство готовившего его сверже­ние Льва Рохлина? Представителям системной и внесистемной оп­позиции это не по плечу, а вот надсистемная оппозиция, думаю, проверит, у кого, после ухода» Коржакова, появился шрамик на руке от пореза и смешения крови с кровью хозяина Кремля. Тут не важно, кто нажимал на курок и кого обвинило наше левосудие. При умелой организации дела можно подвести под монастырь святую Деву Марию. Важно посмотреть, у кого с июля 98-го года бурно пошла в рост карьера и чьи доверенные люди после этого сами отправились на погост. От прямых свидетельств избавиться можно, а косвенные всегда выпирают острым углом

 21

Борис Николаевич любил власть до беспамятства, не пред­ставлял своего существования без нее. Так, как акула не может жить без движения. И по доброй воле никогда не уступил бы трон кому-то другому. Он не надрывался на работе, чтобы устать. Нель­зя быть президентом больше двух сроков подряд? Крючкотворст­во! Всегда найдутся поводы, чтобы перехитрить Конституцию.

Но здоровье Ельцина тревожило тех, кто не хотел выпускать Россию из своих лап. Пять инфарктов, забитые бляшками сосуды, аортокоронарное шунтирование— слишком много навалилось на Бориса Николаевича, чтобы безучастно надеяться на авось. Внезапная смерть президента могла привести к опасному вакуу­му власти и следом— к отвоеванию Кремля представителями патриотических сил.

Я тоже побывал на операционном столе в Кардиологическим центре Евгения Ивановича Чазова и из откровенных разговоров с врачами понял: после операции на сердце ты можешь тянуть еще долго, а можешь сковырнуться из-за рестеноза за первым поворотом. Все зависит от Бога и немного — от соблюдения тобой птичьей диеты (по-моему, на ее основе власть составляла «продо­вольственную корзину» для россиян).

Ельцин знал это. Возможно, ему подсказали: судьба проек­тов Всепланетной Олигархии важнее его любви к власти. Нельзя рисковать, необходимо подстраховаться и заблаговременно гото­вить операцию «Преемник». Надо двигать в продолжатели дела какого-нибудь надежного циника из молодой поросли, проверен­ного основательно, чтобы тот со своими компаньонами взял Рос­сию за шкирку и лет 15—20 тряс ее, как грушу, не отпуская. До по­следнего плода. А потом отчалил с капитальцем в загодя подго­товленные имения на европейских теплых берегах.

Готовя операцию, Борис Николаевич с удочкой на прикорм­ленном месте или на вышке с карабином у оленьей привадки предавался итоговым размышлениям. Все ли он сделал из запла­нированного? Ему казалось, что почти все.

Он жил по внутренней установке: если ты задумал до кореш­ков разрушить прежние устои отцов, нащупай точки не возврата и смело их проходи — через страдания людей, через пожарища, через кровь. Чтобы процессы, зачатые тобой, стали необратимы­ми. Это принцип всех революционеров-сатанистов.

Еще Достоевский вывернул в «Бесах» их суть наизнанку («раз­деление человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над осталь­ными девятью десятыми»). Первые революционеры-сатанисты в Кремле, духовные родители Бориса Николаевича — Ленин, Троц­кий, Свердлов — питали ненависть к писателю, ибо видели в «Бе­сах», как в зеркале, свое отражение. Они казнили царскую семью, чтобы, по словам Троцкого, «встряхнуть собственные ряды, пока­зать, что отступать некуда». Они провели страну через точку не­возврата.

В общежитии Академии общественных наук при ЦК КПСС, где рядовой секретарь обкома Ельцин был на партийных курсах, он взял со стола товарища «Бесы», вчитался в них и отшвырнул. Про­винциальный функционер, еще близкий тогда к народу, он сам не понял, почему. Но ему стало не по себе: этот эпилептик словно за­лез в потаенные уголки души Бориса Николаевича. И дома, быва­ло, в душе булькала муть.

Проезжая не раз мимо Ипатьевского дома в Свердловске, Ель­цин думал о судьбе Николая Второго. Царь втянул Россию в Пер­вую мировую войну, довел страну до революции и гражданской войны, то есть набрал грехов выше макушки, но почему-то не подстраховался и не перебил немногочисленных врагов — отдал судь­бу своей семьи на их усмотрение. Недальновидный либерал!

Во всем надо доходить до конца: не ты, так — тебя. В Ельцине иногда проявлялся дар предвидения: он мысленно ощущал себя на вершине власти и наблюдал, как другие революционеры хоте­ли отнять эту власть и расправиться с его семьей. Но Борис Нико­лаевич и в мыслях не. собирался либеральничать с кем-то: не ты, так — тебя!

Ипатьевский дом как символ заложничества семьи высокой властью отца мозолил глаза не ему одному: вызывал недобрые ассоциации. В 75-м году бывший комсомольский вождь Карелии, председатель КГБ СССР Юрий Андропов вышел с предложением в Политбюро ЦК КПСС о сносе особняка в Свердловске. Второй че­ловек в партии Михаил Сусловего поддержал.

Но упрямый сибиряк Яков Рябов, первый секретарь Сверд­ловского обкома, заартачился. Через своего приятеля и друга Брежнева председателя Совмина России Михаила Соломенцева вышел на генсека: тот сказал, что не дело Политбюро заниматься судьбой старых построек в провинции. Рябов поднялся в секрета­ри ЦК КПСС, но постепенно в результате кремлевских интриг стал терять вес. И сидевший в засаде Андропов позвонил в 77-м году новому свердловскому хозяину Ельцину: пора разрушать Ипать­евский дом. Тот взял под козырек и выполнил задание безо вся­ких задержек.

Решительность Бориса Николаевича понравилась сверхже­сткому Андропову, ставшему генсеком. Он поручил секретарю ЦК КПСС Егору Лигачеву съездить в Свердловск и «посмотреть» Ельцина на предмет его перевода в Москву. Перевод состоялся уже при Горбачеве.

Борис Николаевич всегда поминал добрым словом Андро­пова. И теперь, предаваясь итоговым размышлениям, думал, что бывший генсек — сам большой мастер находить приключения на голову страны в Венгрии и Афганистане — верно приметил в нем авантюрную черту и готовность щелкать каблуками без размыш­лений.

Ему нравилось, не обращая внимания на вопли интеллигентов, сносить память в Свердловске об акции революционеров-сатанистов. Он гордился, что переплюнул их всех, этих горе-революцио­неров, и за короткое время разделил общество, как у Достоевско­го, «На две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десяты­ми». Одна десятая — это он с Семьей и его опора — олигархи.

И в самой стране он дал полный ход необратимым процессам. Пусть кто-то попытается сковырнуть ельцинизм. И пусть попробу­ет остановить эти процессы и повернуть вспять.

Надорвется!

Пройдены точки невозврата в разрушении наукоемкого, вы­сокотехнологичного производства. Нет дороги назад хотя бы к частичному восстановлению ВПК, Армии, Военно-морского фло­та. А промышленное оборудование, установленное еще в догорба­чевские времена, отрабатывает последние сроки. Прошелся беспо­щадный каток и по селу: 29 тысяч русских деревень уже вымерли.

Вожди Всемирной Олигархии предупреждали Бориса Нико­лаевича, чтобы он не давал в России широкий простор конкурен­ции и частной собственности. Это поднимет страну и позволит ей встроиться в мировую систему разделения труда. Он и не да­вал. К частной собственности причислили, в основном, имущест­во, экспроприированное у народа группой людей — они только высасывали прибыли для себя да чиновников — распорядителей и сплавляли за рубеж. Удалось похерить все стимулы для произво­дительного труда, зато как нигде была открыта дорога спекуляции и паразитированию. Воруй-страна получилась на сто процентов.

Еще Ельцину советовали отдать в заложники Соединенным Штатам активы России в виде какого-нибудь Стабилизационного Фонда. Для гарантий. Если запахнет жареным и кремлевский ре­жим закачается, можно заморозить эти активы, как поступили ко­гда-то с Японией, и оставить страну на бобах. Это охладит претен­дентов на власть.

Свободных денег было немного, к тому же Борис Николае­вич не нуждался в лишних подпорках. А вот преемнику надо бы подсказать. Надежное дело. Вдруг у него не хватит сил удержать в руках власть. Американцы летом 41-го года, под шумок войны в Европе, начали захват территорий в тихоокеанском регионе. Японцы, их друзья, стали активно противодействовать. И тогда США вместе с Великобританией заморозили в своих банках все авуары Страны восходящего солнца. И наложили эмбарго на экс­порт в нее чугуна, стали, нефти, других стратегических материа­лов. На все требования разморозить авуары янки отвечали отка­зом. И тогда император Хирохито принял решение атаковать базу в Перл-Харборе.

У японцев были мощный флот и авиация, думал Борис Нико­лаевич, но все равно они плохо кончили. А Россия в случае чего Даже дернуться не сможет — нечем. Эмбарго на поставки всего — от утюгов до продуктов питания — погрузит страну в голод и ка­менный век. Для нации, бросившей плодородные земли на про­извол сорняков, продовольственная блокада — не шутка.

Сложнее довести к точке невозврата души людей. Но очень старался на этом поприще Ельцин. На старшее поколение воздей­ствовать бесполезно, его только могила исправит — туда и сводит людей мизерная пенсия. А вот влиянием на будущее России — на молодежь и детей — пришлось заниматься вплотную. Через внут­реннее опустошение их поколений можно подавить Волю и Дух русского народа. И тогда некому будет останавливать падение и отыгрывать назад.

Ельцин отдал СМИ в руки Олигархата — ему готовить себе из народа рабочий скот. И телевидение занимается этим активно («одно или два поколения разврата теперь необходимо: разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь— вот чего надо!» — «Бесы»). Дети-убийцы, дети-наркоманы, дети-сифилитики, дети-бродяги становятся привычным явлением для России.

Так расцвела преступность— организованные группиров­ки, банды, перестрелки, что чеченизацию страны можно считать завершенной. Русский человек, обычный трудяга, опасается вый­ти на улицу, ему нечем стало кормить, не на что лечить и учить детей — неграмотных уже два миллиона подростков. Борис Ни­колаевич знал, что его обвинили в геноциде народа. Значит сле­дили за работой своего президента, оценивали ее плоды. Он ос­новательно порушил здравоохранение, но медики докладывали, что практически здоровых детей осталось целых десять процен­тов. До физического и морального умерщвления нации — еще па­хать да пахать.

Как большинство советских людей его поколения Ельцин был атеистом. И навряд ли задавался вопросом: существует Соз­датель или не существует. Но в погоне за голосами избирателей начал появляться под телекамеры на богослужениях. Он и в храм нес заразу: плодил олигархов от церкви, разрешая высшим чи­нам Патриархии беспошлинный ввоз табака и спиртного для пе­репродажи пастве в России. Те, возможно, дурачили его обещани­ем добыть по блату пропуск в рай.

Если бы Бог спросил Ельцина, зачем ему, русскому челове­ку, надо было глумиться над страной с таким хладнокровием, то Борис Николаевич, наверное, не смог бы ответить. Как не может объяснить серийный насильник-маньяк природу своих поступ­ков. В его сердце однажды побеждает маленький дьявол, вытал­кивает все светлое, как кукушонок других птенцов из гнезда, вы­растает, распирая мерзостью грудь, набирается сил и начинает определять поведение человека.

Говорят, упоение полновластьем засасывает. Над одной без­ответной личностью или над беспомощной толпой — все равно. Чья-то приниженность, слабая воля пьянит человека с дьяволом в сердце, разливает по организму приятную сладость. (Рык Ель­цина на тусовке чиновников: «Не так сели!», и все повскакивали, затряслись, начали суетиться. А ему приятно видеть их ничтоже­ство. Или паханский рык Бориса Николаевича: «Мы сметем этих Рохлиных!» И никто не сказал хозяину Кремля, что это язык уго­ловного авторитета, не спросил, кому он давал таким заявлением команду-отмашку, а телевидение радостно распускало голубые слюни: какой у нас решительный президент).

Все мы своей податливостью, своим дофенизмом, своим дол­готерпением подпитывали дьявола в сердце «царя Бориса».

Президент по нотам провел операцию «Преемник». Наслед­ник, как трамвай, поставлен на рельсы ельцинизма — ни вправо, ни влево с них не сойдет. Сам Ельцин получил железные гаран­тии для себя и членов семьи. Все они упакованы под завязку. Что еще? Возможно, он, как и Горбачев, о чем я говорил в конце пре­дыдущей главы, долго думал всем семейством над текстом рапор­та начальнику штаба Всемирной Олигархии. Изложить предстоя­ло самую суть. Текст, как предполагаю, мог быть таким:

«Сэр! Имею честь донести и Вам и всему влиятельному руко­водству Бнай Брита, что вторая фаза спецоперации под кодовым названием «Триндец России как державе и как суверенному госу­дарству» тоже завершена успешно.

Напрасно ответственный за первую фазу операции «Триндец Советскому Союзу» любимец Запада Горби опасался пробужде­ния народа. Народ в прострации. А кто и просыпался, то «иных уж нет, а те далече».

Предлагаю усилить в мировой прессе апологию итогов моей президентской деятельности. И прошу приравнять мощность тротилового эквивалента моей власти к эквиваленту власти г-на Гор­бачева.

Дежурство передаю надежному парню Владимиру Пути­ну, обученному разводить простаков еще советской школой КГБ. Я направлял в Вашингтон руководителя своей Администрации г-на Волошина. Он подробно информировал ваших замов по кад­рам: почему Путин, и какие грузила будут удерживать его в задан­ной плоскости. Ваши замы согласились: только представитель те­невой политики в Кремле — гарантия преемственности власти.

Я благословил своего наследника: «Ученик, превзойди учите­ля!» Впереди завершающая фаза спецоперации под кодовым на­званием «Триндец русскому народу».