Воскресное чтиво. Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. Донесение Президента России Президенту Америки

В начале мая 90-го по приглашению Союза журналистов Че­хословакии я побывал в Праге. И там, на пресс-конференции мне задали вопрос: изберут ли Ельцина Председателем Верховно­го Совета РСФСР? Это было за неделю до первого съезда народ­ных депутатов. Мы уже знали расклад сил на съезде: коммунисты получили 886 мест (86,4 процента), причем большинство из них номенклатурные работники — партийные и хозяйственные. А в малочисленном блоке «Демократическая Россия» были как сто­ронники Бориса Николаевича, так и его противники. Все это я объяснил чехословацким журналистам.

И высказал свое мнение, что в открытой, лобовой борьбе шансов у Ельцина маловато. Но если он пойдет на закулисные пе­реговоры с номенклатурой, может и победить. Раньше Ельцин не пошел бы на них, но теперь этот человек стал другим — ради вла­сти готов на многое.

Из Праги материалы пресс-конференции корреспонденты ТАСС передали в Москву. Борис Николаевич их прочитал и при встрече состроил на лице сердитую гримасу.

— Не верите вы в меня, — сказал он недовольно и посмот­рел испытующе в глаза. — А какое закулисье вы имели ввиду?

Сразу и не сообразишь, что его так насторожило. Я говорил о тайных переговорах с бюрократами, когда сторонников вербу­ют обещанием должностей. А Ельцин, видимо, подумал, что я знал больше, чем сказал.

Дня за два до открытия съезда в Москву приехало несколь­ко групп зарубежных политиков. Они прибыли «поболеть за Рос­сию»: встречались с депутатами и журналистами. Мне позвонил trop Яковлев: прилетел из Варшавы Адам Михник и ждет нас в гостинице «Россия». Кто не знает этого боевого парня! Известная на весь мир четверка — Лех Валенса, Адам Михник, Збигнев Буяк и Бронислав Геремек создали свободный профсоюз «Солидар­ность» и заставили польскую власть считаться с народом. Михник был идеологом «Солидарности», за что его гнобили в тюрьме поч­ти шесть лет. Связи на Западе лидеры этого профсоюза имели от­менные.

Мы поговорили с Михником о многих проблемах, а когда речь зашла о предстоящих выборах, он сказал:

— Большая политика не делается на сцене — она делается за сценой. А на сцену выходят с готовым результатом. Вокруг вашего Ельцина идет серьезная работа.

Я еще пошутил: если у «Солидарности» такая хорошая раз­ведка, может Адам назовет результаты будущих выборов. Но он уклонился от ответа, сказав лишь, что нам здесь только кажется, будто группа Горбачева потеряла над ситуацией контроль.

В общем-то разговор, как разговор— ничего особенного. Приятно было познакомиться с легендарным человеком, кото­рый и сегодня работает главным редактором польского издания «Газета Выборчей».

А вспоминаю я эту встречу, как лыко в строку, зная многие, неизвестные ранее подробности той поры, сопоставляя докумен­ты и свидетельства участников событий мая — июня 90-го.

Неожиданно для нас Ельцин пристрастился к игре в теннис. Он увлек этим видом спорта своего верного заместителя по ко­митету Верховного Совета СССР, члена координационного совета МДГ Михаила Бочарова. Вдвоем они ездили в спорткомплекс на Фрунзенской набережной, где Михаил Александрович постуки­вал мячами. А Борис Николаевич еще успевал обзаводиться зна­комствами.

Уроки игры ему давала молодая женщина. Ее отец, в про­шлом резидент советской разведки во влиятельной капстране, был важным чином в Комитете госбезопасности СССР. Тренер по­знакомила VIP-ученика со своим папашей, мужчины, что называ­ется, сошлись. И Ельцин стал обрастать связями в КГБ.

Прежде он общался с «посконцами» — теми гэбистами, кто работал внутри страны и замыкался на «посконных» проблемах. Они считали, что решать российские дела должны ее бюрокра­ты — нынешние хозяева державных богатств. И никакие силы из­вне не могли участвовать в дележе отечественной собственности. Но гораздо интереснее иметь дело с «капиталистами». Это те, кто сам работал на Западе или обслуживал связи с Западом. Они мно­гое знали о тайных операциях власти или даже участвовали в них.

Ельцину «капиталисты» нравились за бульдожью хватку в денеж­ных делах и ироничное отношение к русскому патриотизму. А их d Борисе Николаевиче привлекали его постоянно дрейфующие принципы. С таким понятливым парнем можно сделать из России хороший источник для пополнения зарубежных счетов.

«Капиталисты» представляли из себя особую замкнутую кас­ту Выпускники МГИМО, Московского института востоковедения, финансово-экономических институтов, МГУ, других вузов рабо­тали, кто в Первом Главном управлении КГБ СССР (политическая разведка), кто в советских посольствах, кто представлял за рубе­жом Московский народный банк, Внешэкономбанк или Внешторг­банк. Но многих их объединяла общая крыша — служба внешней разведки. У них, ее агентов, был свой мир, они адаптировались к жизни в другой политической системе, их дети заканчивали шко­лы в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Брюсселе…

С андроповских времен, но особенно с первых месяцев пере­стройки, СССР активно включился в спекулятивные операции золо­том. На биржах. Кому их поручили осуществлять? «Капиталистам!» Им же доверили присматривать друг за другом: из Москвы контро­лировать — что пошло в госбюджет, что в карман — сложно.

Как наши люди умеют сговариваться, рассказывать не надо. Тем более золото перевозили рейсовыми самолетами «Аэрофло­та» — в наспех сбитых деревянных ящиках, под пассажирскими сиденьями. Когда в Цюрихе или других городах исчезали партии ценного груза, списывали это, поскандалив для порядка, на несо­вершенство доставки. (Начальник «золотого» управления — было такое на Кузнецком мосту в Москве — Ульянов не с пустым рюк­зачком в 90-х сбежал в США, создал свою крупную финансовую компанию). Обогатились все «капиталисты». А их были тысячи по столицам всего света.

Создалась еще одна капиталистическая автономия в социа­листической стране. И весьма влиятельная. Неуютно было бы «ка­питалистам» с их большими деньгами жить в коммунистической России, с ее уравнительными принципами. С ее отгороженностью от мира и всесильным ОБХСС. Ни виллу построить, ни детям от­крыто наследство отписать. Они, как и группа высших гэбистско-цековских чиновников, были заинтересованы в разрушении об­щественной системы. И сначала присматривались к Ельцину, а за­тем пошли на близкие контакты.

Кто из них в ком больше нуждался, сказать трудно. Они нуж­ны были Ельцину, поскольку имели огромное влияние на некото­рых членов Политбюро, на часть аппарата ЦК и через них могли вербовать ему сторонников на предстоящем съезде народных де­путатов РСФСР. А Ельцин им подходил как политик с претензиями только на номинальную власть, а не управление Россией. Он без патриотических заморочек, без обостренного чувства справедли­вости. Одним словом, пофигист — не будет ковыряться в грязном финансовом белье номенклатуры и устраивать охоту на ведьм. А такого «белья» набралось очень много. Возьму лишь одно на­правление.

Это событие прошло тогда мимо внимания широкой общест­венности: в декабре 88-го в Москве состоялось официальное от­крытие ложи Всемирного Ордена Бнай Брит. На церемонии при­сутствовали чиновники из ЦК, Совмина и КГБ СССР. Прибыл из США руководитель этого Ордена. Он с удовлетворением сооб­щил, что кремлевская власть дала разрешение членам его орга­низации из других стран беспрепятственно посещать Советский Союз. И даже поделился некоторыми планами: для 150 перспек­тивных членов Бнай Брита в Ленинграде начинают давать уроки каратэ. (У нас во власти имеются каратисты из Петербурга?)

Как мы теперь знаем, в это же время пошел массовый вы­вод за рубеж активов Советского Союза. Когда и сама кремлев­ская власть, и ведомственная номенклатура рассовывали по за­граничным банкам богатства страны. Случайное совпадение? На­вряд ли.

А что такое Бнай Брит? Для лучшего понимания его роли ис­пользую сравнение с КПСС. Все региональные организации пар­тии беспрекословно подчинялись единому центру в лице ЦК. В мире имеется множество национальных масонских лож. И над ними, как в КПСС, тоже властвует центральный орган — Бнай Брит. Это иудейский международный финансовый интернацио­нал, это ядро и мозг мирового масонства. Часто его называют не орденом, а Глобосистемой — член Бнай Брита может быть масо­ном, а может и не быть, может быть евреем, а может — русским, англичанином, латышом, узбеком, поляком, лишь бы он испове­довал иудаизм.

Некоторые евреи, игнорируя факты истории, почитают Бнай Брит за священную корову. И замахи на него воспринимают, как нападки на свою нацию, как антисемитскую чесотку. Но неблаго­дарное дело ложиться за Бнай Брит грудью на амбразуру! Печали простых евреев заботят его членов в такой же степени, в какой проблемы кролика волнуют удава.

Как некоторые мизантропы заточают себя в монастырь, отка­зываясь от мирского, так эти наживоманы, эти рыцари чистогана сбиваются 8 змеиный сгусток зла, чтобы ради барышей, а с их по­мощью ради тайной власти над народами отречься от всего чело­веческого, даже от кровного родства.

Из многочисленных свидетельств упомяну лишь исследова­ния американца Чарльза Хайэма, собранные им в книгу «Trading with the enemy». Опираясь на документы, он показал, как амери­канская корпорация видного члена Бнай Брита Джона Рокфелле­ра «Стандарт ойл» весь 1942 год— разгар Второй мировой вой­ны — поставляла горючее фашистской Германии. Расчеты за го­рючее осуществлялись через рокфеллеровский же банк «Чейз нэшнл бэнк» (переименованный позже в «Чейз Манхэттен бэнк»).

Делами «Стандарт ойла» в Германии заправлял американец-бнайбритовец Карл Линдеманн, входивший в кружок друзей рейхсфюрера СС Гиммлера! А «Чейз нэшнл бэнк» представлял в Европе доверенное лицо Рокфеллера Джозеф Ларкин, который организовывал в течение всей войны бесперебойную работу от­деления этого банка в Париже, занятом нацистами. Отделение фи­нансировало деятельность фашистских ведомств.

Еще Хайэм рассказал, как в мае 1944 года в Базеле состоя­лось собрание руководства Банка международных расчетов (БМР), подконтрольного нацистам. Возглавлял сходку бнайбритовских финансистов американский джентльмен, президент БМР Томас Маккитрик. В банк от фашистской Германии поступило на хранение 378 миллионов долларов золотом. Нацистские главари надеялись использовать золото после войны, и руководство БМР обсуждало, как обезопасить солидный вклад. А «золото, — поди-тоживал Хайэм, — частично было награблено в национальных банках Голландии, Бельгии и Чехословакии, а частично переплав­лено из золотых коронок, оправ для очков, портсигаров, зажига­лок и обручальных колец убитых в концлагерях евреев».

Из любой человеческой крови вожди Бнай Брита стараются выпарить драгметаллы, на любой пожар они прибегают с веером.

Бнай Брит (Сыновья Завета) был образован в Нью-Йорке вы­ходцами из Германии. С десятилетиями он набирал силу, подми­ная под себя масонские ложи, и к концу двадцатого века превра­тился чуть ли не в мировое правительство с широкой сетью фи­лиалов на планете.

Никто не может стать сегодня главой капиталистического государства без согласования его кандидатуры с вождями Бнай Брита. Как говорят знающие люди, в кого ни ткни в админист­рации США или правительстве Великобритании, Канады, обяза­тельно попадешь в члена Бнай Брита. Отсюда понятно, что деятельность исполнительных структур этой Глобосистемы — Трех­сторонней комиссии, Бильдербергского клуба и других — тесно переплетена с работой западных разведок и прежде всего ЦРУ.

Задача Бнай Брита — наложить свою лапу на мировые стра­тегические ресурсы и искусственно создавать как можно боль­ше зон нестабильности, откуда начнут «бежать» деньги. И все гло­бальные финансы прибрать к рукам. В том числе, от торговли нар­котиками и оружием.

При этом вожди Бнай Брита не могли не заботиться о ста­бильности у себя дома, в Тех странах, где они живут со своими семьями, где их дети и внуки, где их поместья и виллы — прежде всего в США, Великобритании, Франции, Германии, Канаде. Чтобы исключить революции и не давать поводов любителям погромов или красного петуха, здесь они установили высокие стандарты жизни, так называемое всеобщее благоденствие. Большие зар­платы и пенсии, щедрые пособия и льготы…

Но для поддержания этих стандартов потенциала либераль­ного капитализма оказалось недостаточно. Лошадиных сил мало­вато! Те же США давно потребляют намного больше, чем произ­водят. А ВВП раздувают за счет биржевых пузырей. Американцы превратились в нацию сплошных халявщиков — брокеров, банки­ров, финансовых спекулянтов, риэлторов… Выручала придуман­ная Бнай Бритом первая фаза глобализации — высасывание че­рез транснациональные компании богатств из Африки, Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. Для ослабления у стран-доноров государственного контроля за «суверенными» деньгами, началась глобализация финансовых рынков, позволившая капиталам сво­бодно бегать по миру — от регулирования и налогообложения.

К началу 80-х вождям Бнай Брита однако и этого потенциа­ла стало недоставать для одновременного набивания собствен­ных кошельков и обеспечения халявой своих сограждан. В США и других странах «золотого миллиарда» начало расти напряжение. Требовалось дальше продвигать высасывающие насосы глобали­зации. Но куда?

На планете осталась только одна не освоенная Бнай Бритом зона — Советский Союз с его сферами влияния в Восточной Ев­ропе, Азии и на Ближнем Востоке. Значит, эту зону надо очистить, разодрав на части через своих агентов саму державу и надолго создав обстановку хаоса. Так можно продержаться еще несколь­ко десятилетий. А там под видом войны с террористами придет­ся трансформировать глоболиберализм в глобофашизм. И начать регулировать силой численность населения на Земле.

Намерение спрута по имени Бнай Брит одно— охватить своими щупальцами весь мировой рынок и управлять им. Эта экспансия происходит при сильном пропагандистском сопрово­ждении. Его обеспечивает разветвленная структура Бнай Брита под замаскированным названием — Лига по борьбе с диффама­цией. Точнее было бы назвать ее — Всемирная контора по выпеч­ке диффамации.

Дебилизация приговоренных к обкрадыванию народов че­рез спецсистему образования и желто-голубоватые СМИ, фаль­сификация их истории, навязывание им чувства вины перед че­ловечеством, стравливание этнических групп, подкуп жадных по­литиков и дескридитация противников Бнай Брита — вот далеко не полный перечень методов работы Лиги. Скажем, через свою компанию «Гэллап Медиа» она диктует рейтинговым кнутом ве­щательную политику телевидения, заставляя его служить Мамо­не. А наймиты ее многочисленных фондов, разбросанных по пла­нете (типа фонда Карнеги, Холокост и других) за гранты готовят в штаб Лиги списки идейных врагов Глобосистемы для морально­го отстрела.

И одновременно подыскивают ее верных друзей — для даль­нейшего их использования в целях этой системы. Бнай Брит дав­но занимается подбором и обучением нужных людей — создал целую сеть центров по подготовке своих кадров. Эти кадры эко­номистов эксперты Глобосистемы внедряют в правительства бо­гатых природными ресурсами стран с вполне определенными за­дачами.

Кураторами кадровых центров называют бывшего госсекре­таря США Генри Киссинджера, миллиардеров Джоржа Шварца (он же Сорос) и Шауля Айзенберга (после его ухода — Дэвида Рубе­на). Предварительно «засланных казачков» обучают строить запу­танные схемы движения финансовых потоков, чтобы сам черт не мог разобраться, куда ушли капиталы, и кому они принадлежат. Им дают хорошие навыки превращения индустриально развитой страны в сырьевую провинцию через разрушительные механиз­мы квазиприватизации, ГКО, финансовых пирамид и стерилиза­ции бюджетных накоплений, в так называемых стабфондах.

Среди таких центров наиболее известен в России Междуна­родный институт прикладного системного анализа (ИИАСА), раз­местившийся в Лаксенбургском замке под Веной. Одним из его Учредителей (вместе с Великобританией, США, Канадой, Германи­ей) значился даже Советский Союз: в свое время такое решение пролоббировал зампред Госкомитета по науке и технике Совмина СССР, зять премьера Алексея Косыгина Джермен Гвишиани (в постсоветские годы он был председателем комитета поддержки международных связей РСПП — российского профсоюза олигар­хов). Но сколько-нибудь серьезных позиций в ИИАСА наша стра­на так и не заимела — бал все круче правила Глобосистема.

Правда, к контакте с институтом постоянно находились неко­торые деятели КГБ и шеварнадзенского МИДа СССР. Они подби­рали и направляли в Вену на стажировку молодых экономистов, которые проповедовали космополитические взгляды. Создавали, так сказать, золотой фонд Бнай Брита. В КГБ отбором кандидатов занималось управление первого заместителя председателя Ко­митета генерала армии Филиппа Бобкова (Впоследствии Бобков возглавлял в группе «Мост» олигарха Гусинского аналитическую службу). На стажировке в Лаксенбургском замке побывали буду­щие министры Чубайс, Нечаев, Ясин, Шохин и еще целый ряд ны­нешних чиновников, оккупировавших кабинеты Кремля, Прави­тельства и Центрального Банка России.

Особое доверие было оказано дружку Егора Гайдара Пете Аве­ну, глубоко презирающему, судя по его высказываниям, русскую чернь. В 89-м его сделали ведущим научным сотрудником ИИАСА, чтобы он натаскивал соотечественников приемам закладки под экономику тротиловых шашек ультралиберализма. И там, под кры­лышком хозяев планеты, Петр Олегович так осмелел, так рассупо­нился, что стал давать «указивки» руководству нашей страны.

Вот как он рассказал об этом в одном из своих интервью: «Записку я написал еще летом 89-го, когда только попал в Авст­рию, для Шеварднадзе. Я передал через Шохина, который был тогда его помощником. Я написал двенадцать пунктов — то, что надо делать в нашей экономике. Шеварднадзе передал ее для об­суждения в Политбюро. Для посольства это был шок. Какой-то молодой парень из ИИАСА пишет записки, которые попадают на стол Горбачева».

Конечно, у нормальных людей должен быть шок от осозна­ния того, что надвигается мрак шоковой терапии. И что в эконо­мике наступит полный «стабилизец». Это была своего рода инст­рукция Бнай Брита для генсека и его соратников по Политбюро ЦК. Хотя Авен, который ходит в обнимку с сегодняшними хозяева­ми Кремля, большой распальцовщик, в данном случае он не при­вирает. Архивы это подтверждают.

А дальше «учитель Политбюро» поделился еще одним секре­том: «Был важный разговор в Париже (его и экономистов коман­ды будущих «реформаторов». — Авт.). Это была весна 91-го. Там мы впервые всерьез обсуждали формирование правительства — прямо в этих терминах. Я впервые понял, что Гайдар, Шохин, Чу­байс всерьез думают о правительстве». (Да как же не думать, не мечтать: того же Авена в феврале 92-го Ельцин назначил мини­стром внешнеэкономических связей РФ, и по велению какой-то щуки он очень скоро стал олигархом).

Обратите внимание на время — весна 91-го. До декабрьско­го Беловежского соглашения почти год, а Мировая Закулиса со своими марионетками уже формируют правительство незави­симого российского государства и делят портфели. Опьяненные многолетним отсутствием возмездия, эти ребята в последнее вре­мя подразвязали свои языки и успели кое-что рассказать. Но не о них пока речь.

С самого начала Бнай Брит ставил своей целью взять под полный контроль все финансовые потоки планеты. И, можно сказать, с этим справился. Банки Америки и Европы, включая Швейца­рию и офшорные зоны, принадлежат членам масонского Ордена. (За движением советских золотовалютных активов они следили с особой тщательностью). Стало быть, ЦРУ оперативно получает информацию о личных счетах и других активах нечистоплотных представителей власти всех стран. А по докладам ЦРУ уже руко­водители западных держав решают, с кем из них полезно пора­ботать и как.

С Китаем и его лидерами они на «вы», с небольшой Белорус­сией и ее Батькой — тоже (как раньше со Сталиным, Хрущевым и Брежневым). Потому что чистых на руку политиков в финансо­вых вопросах за горло не возьмешь и во внутренние дела их го­сударств бесцеремонно не полезешь. А с нечистыми на руку «фи­гурантами» можно на «ты».

Заокеанские руководители не грозят им шумно ядерным ору­жием. А при встречах жестко берут за мошонку и вкрадчиво гово­рят: «Вот, парень, документы на твои активы, которые ты слямзил У Доверчивого народа. Не хочешь, чтобы тебя дискредитировали и сделали невыездным? Если не дурак, будешь решать так, как мы тебе продиктуем». И «не дурак» под нажимом шантажа вынужден Делать то, от чего у его народа лезут глаза на лоб.

Наверно, только в ЦРУ можно узнать истинные мотивы появ­ления того Соглашения между Бейкером и Шеварднадзе, о кото­ром я уже говорил — Соглашения о разграничении между СССР и США морских пространств в Беринговом и Чукотском морях. По нему, если помните, наша страна ни за что, ни про что уступила американцам в двухсотмильной зоне район площадью 7,7 тысячи квадратных километров и часть континентального шельфа площа­дью 46,3 тысячи квадратных километров. Неужели за голубые гла­за президента Америки делала этот подарок кремлевская власть?

А с какой силой (и по каким таким поводам!) надо было взять наш Кремль за мошонку, чтобы заставить его взметнуть руки вверх и отказаться от самого грозного оружия Советского Сою­за — Боевых железнодорожных ракетных комплексов (БЖРК) «Скальпель»! Не верьте пропагандистам Бнай Брит, вещающим се­годня с российских телеэкранов, будто СССР надорвался и отто­го стал по ядерной мощи слабее США. Будто социальная модель общества не выдержала конкуренции с олигархическим капита­лизмом. Все было не так. Это°было похоже на приказ полководца своей армии сдаться на милость не напирающему, а отступающе­му противнику.

Шедевры наших конструкторов— железнодорожные по­езда, составленные как бы из рефрижераторов, курсировали по разным дорогам страны и могли преодолевать в сутки до тыся­чи километров. Вроде везли куда-то мясо, рыбу, овощи, фрукты. С американских спутников-шпионов БЖРК было трудно отличить от обычных составов.

Но в момент «X» крыши рефрижераторов распахивались и с пусковых установок могли стартовать твердотопливные ракеты СС-24 «Скальпель» (по натовской классификации). В каждом по­езде было по три установки, а общее число «Скальпелей»— 60. Одна ракета СС-24 несла десять ядерных разделяющихся боего­ловок мощностью по 500 килотонн, плюс помехи для системы ПРО и, преодолев все препятствия на расстоянии одиннадцать тысяч километров, попадала в цель с точностью до 200 метров.

Труднопоражаемых БЖРК, принятых на вооружение в 87-м, американцы боялись, как черт ладана. (Жуткий страх они испы­тывали и перед суперракетами РС-20 — к истории с их уничтоже­нием вернемся в следующей главе). Знали, что ответная залповая атака «Скальпелей», помимо других городов, могла уничтожить Вашингтон, командные пункты США и главный центр управления запусками ракет в подземных бункерах горы Шайенн. Сами янки пытались создать подобие наших БЖРК с ракетами «Пискипер», но дело у них не пошло. Они чувствовали себя ущербными: ку­лаки-то постоянно чесались и так хотелось утвердить бнайбритскую гегемонию на планете, а кишка тонка — могли нарваться на неприятности с летальным исходом.

И вдруг кремлевская власть согласилась в 89-м начать пере­говоры о ликвидации БЖРК. Какие же аргументы должны были вынуть из рукава американцы, чтобы заставить московских бюро­кратов пойти на такой беспрецедентный шаг! Нельзя же относить­ся серьезно к официальному объяснению, будто иначе нам бы не дали кредиты (а где свои золотовалютные активы — тю-тю?).

Сначала по договору о сокращении стратегических наступа­тельных вооружений БЖРК загнали на базы и поставили на «веч­ный прикол». Да еще услужливо смонтировали на ядерных поез­дах лазерные маячки, чтобы противнику было проще прицели­ваться по «Скальпелям». А позже Ельцин и его престолонаследник завершили уничтожение оружия, смертельно опасного для США. (Кстати, не Гобрачев же с членами Политбюро лазили по вагонам и цепляли предательские маячки. Это делали высокие чины Со­ветской Армии и КГБ, которые давали присягу на верность Роди­не. Я так и вижу, как генералы, кряхтя от натуги и густо потея, ка­рабкались по металлическим лестницам, чтобы удостовериться в надежной работе сигнализации. А потом эти генералы, в качестве народных депутатов России, будут избирать председателя парла­мента и выдавать себя за истинных патриотов).

Тротиловый эквивалент этого капитулянтского решения (а надо присовокупить сюда еще добровольное уничтожение воен­ной инфраструктуры Варшавского блока за счет бюджета СССР, сдачу территорий под ракетные установки НАТО в двадцати ша­гах от Москвы и многое другое) измерить невозможно. Что назы­вается, полный капут! Кем стал Советский Союз — жертвой кор­рупции крупных чиновников, прижатых к стенке шантажистами из Бнай Брита? Заложником политики вождей-пацифистов? Так раздеваются догола или в припадке безумия или в порывах силь­ной любви.

Михаил Сергеевич Горбачев, видимо, потерял голову от обо­жания США, считая их образцом миролюбия и бескорыстия. Та­кая мысль закралась у меня в начале 92-го, когда мы — три вице-премьера российского правительства спустились по просьбе ру­ководства Минобороны на Запасной Командный Пункт (ЗПК) под Москвой. Это сложнейшая система подземных сооружений для Верховного Главнокомандующего страны и его штаба на случай ядерной угрозы. Там автономные энергомощности, другие источ­ники жизнеобеспечения и много-много всего остального.

Даже прямое попадание мощного ядерного заряда не выве­дет из строя ЗПК. А вот грунтовые воды, подземные реки стали создавать серьезную угрозу — советское правительство прекратило финансирование необходимых работ. Поэтому руководство Минобороны уже другой страны — России попросило нас осмот­реть объект и повлиять на Ельцина в плане срочного выделения средств. Что мы и сделали.

Но вспоминаю я эпизод по другой причине. В ЗПК имелся журнал посещений: все, кто спускался туда (а это были единицы), обязаны расписаться и поставить дату. Я изучил журнал. В нем стояли подписи всех бывших Верховных Главнокомандующих — Хрущева, Брежнева, Андропова и даже больного Черненко. А сле­дов пребывания Михаила Сергеевича не было. За семь лет нахож­дения в должности Верховного Главнокомандующего СССР он не нашел времени познакомиться со своим рабочим местом в «кри­зисной ситуации». Какая вера в рыцарское благородство НАТО и его хозяев — США и Мировой Закулисы!

А вот свой народ такого доверия у кремлевской власти не за­служил. Не пожалело же времени Политбюро ЦК на рассмотрение и утверждение предложений КГБ СССР о создании дополнитель­ных подразделений Группы «А» (Альфа) на территории Советско­го Союза. Для подавления недовольства населения (о чем я под­робно рассказывал во второй главе).

Вернусь, однако, к обстановке накануне первого съезда нардепов. Тогда мне было многое непонятно: кто и с какими замыс­лами пришел в российский парламент. Сплошь незнакомые лица, все шумели о преданности идеям демократии и о спасении мно­гострадального народа. Но со временем словесная шелуха опа­дала, достаточно четко проявлялись позиции каждого, оголялись истинные цели людей. В основном, конечно, шли «на ловлю сча­стья и чинов». Кто как понимал свое «счастье», тот и объединялся с себе подобными. Образовалось два влиятельных лагеря.

Как вижу теперь, были немалые силы и внутри страны, и за ее пределами, заинтересованные в «своем» удобном во всех отноше­ниях кандидате на пост Председателя Верховного Совета РСФСР. В том человеке, который не станет рыться в зарубежных счетах вороватой номенклатуры, не решится перекрыть отлаженные ка­налы утечки активов России за бугор и мешать Мировой Закулисе хозяйничать на наших богатых просторах (Мировая Закулиса требовала, чтобы после Горбачева все ходили по той же, указан­ной Западом, плашке и называла такой порядок, да и сейчас назы­вает— преемственность власти). Эти силы на съезде были представлены не очень большой группой депутатов. Назову ее услов­но бнайбритской. Она сделала ставку на «обновленного» Ельцина, готового ради власти на любые условия.

А противостояла ей другая группа, прорусская, более много­численная, но не столь монолитная. Она тоже отстаивала интере­сы номенклатуры — партийной и хозяйственной. Но была катего­рически против режима внешнего управления Россией и считала, что национальные богатства, пусть и приватизированные, долж­ны работать только на страну. Она поносила Горбачева за чрез­мерные уступки Западу.

Если вопрос не касался дележа власти, бюрократы из двух этих групп единодушно, как на партийных собраниях, «проталки­вали» решение. Так, за Декларацию о суверенитете РСФСР, кото­рая давала право приостановки того самого закона СССР об ав-тономизации России, все проголосовали без звука. Мировой За-кулисе выгоднее иметь дело не со сборищем мелких вождей, а с одним центром власти на нашей территории. Это же было в инте­ресах прорусской бюрократии: невозможно создать сильное го­сударство, гарантирующее безопасность личного бизнеса, где на каждом километре свой царь и бог.

Всей кучей съезда навалились бюрократы и на Комитет на­родного контроля России — дружненько упразднили его вместе с региональными подразделениями. А это был очень эффективный инструмент финансового воздействия на чиновников (я упоминал о нем в первой главе). И не только финансового. Сколько голов снесли с бюрократов контролеры за воровство и плохое испол­нение обязанностей. В этой системе работали миллионы пенсио­неров на общественных началах, которых называли народными мстителями. Их нельзя было купить взятками, запугать (пенсию не отнимут!) — они лезли во все щели, стучались во все двери.

И Ельцина, когда он работал на стройке, народный контроль не раз штрафовал за брак, и многих других депутатов-хозяйствен­ников. Хватит его терпеть! Хватит ему пить кровь родной бюро­кратии! Тем более впереди была схватка за собственность, за при­родные богатства и финансы России. И тут обе группы слились в едином желании — избавиться от ненавистного контроля. Будь их воля, они упразднили бы и прокуратуру и МВД. Так обе группы расчищали пространство для безмятежной жизни на случай сво­ей победы.

А кому она больше светила? Бнайбритской группе ловить было нечего, если бы не два обстоятельства. С группой этой, во-первых, объединились депутаты от блока «Демократическая Россия» и даже назвали Ельцина своим кандидатом. Среди них нема­ло было политиков со взглядами Авена. Но в большинстве своем там собрались наивные романтики, подвижники, такие, как Белла Куркова, Олег Басилашвили, Сергей Юшенков, Виталий Уражцев, Глеб Якунин, Лев Пономарев и многие другие. Они помнили Ель­цина по московским баталиям и по-прежнему видели в нем бор­ца с бюрократическим произволом, принимали за чистую монету его слова о любви к народу и справедливости. Им казалось, что поддерживая Бориса Николаевича, они делают историю и двига­ют Россию к прогрессу. А о его закулисных маневрах и тайных до­говоренностях демократы станут догадываться позднее.

И второе обстоятельство — игра Кремля с Ельциным в под­давки. В прорусской группе были достаточно сильные и автори­тетные депутаты, с удачным руководящим опытом за спиной, кото­рые могли положить на лопатки демагогию Бориса Николаевича. Он ведь в дискуссиях удары держать не умел. Но Горбачев со свои­ми товарищами из Политбюро двинул против харизматичного Ель­цина, скажу помягче, не очень импозантного Ивана Кузьмича По­лозкова, первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС.

Чтобы сдать матч, футбольному тренеру не обязательно за­ставлять нападающих забивать гол в свои ворота. Достаточно по­ставить на игру заведомо слабых игроков, и дело будет в шляпе. То же самое и в политике. Может быть Михаил Сергеевич считал Полозкова достойным соперником Ельцину и просто ошибся? Но вот свидетельство помощника Горбачева Анатолия Черняева. Его и Евгения Примакова шеф пригласил к себе на дачу поужинать. Там разговор зашел о Иване Кузьмиче. И Анатолий Черняев запи­сал в своем дневнике такое высказывание Михаила Сергеевича: «Я же Полозкова знаю очень давно. Он честный, порядочный му­жик, но глупый, необразованный».

В Большом Кремлевском дворце, где проходил съезд, было много свободных мест. Нас, народных депутатов СССР, пускали туда беспрепятственно, и я несколько дней подряд наблюдал за выборными дебатами. Интересно было сравнивать тактику борь­бы двух кандидатов-соперников— Полозкова и Ельцина, пред­ставляющих два разных направления в развитии России.

Бесхитростный Полозков, невысокий, кряжистый, пер против разорителей страны, как раненый кабан на охотников— толь­ко трещали камыши. Он будто не знал, что депутаты-директора и депутаты-чиновники давно богатели за счет кооперативов при предприятиях, и предавал эти кооперативы анафеме, теряя сто­ронников. Когда он взметал по-ленински руку, бросалась в глаза наколка «Ваня», синеющая у основания большого пальца. Иван «узьмич своей прямолинейностью, и видом урки, увел из прорус­ской группы немалое число участников съезда.

А высокий, стройный Борис Николаевич извивался ужом. Он _т0 обещал всем защиту от обнищания: «Предложения союзного правительства, в которых предусмотрены рост цен и переход к рынку за счет народа — это антинародная политика. Россия не должна ее принимать», то предлагал себя съезду, как уцененный товар: «В нынешней обстановке … нужно избирать Председателя Верховного Совета на два года». Это впечатляло: человек не наме­рен засиживаться во власти, он хочет вытащить Россию из труд­ностей и уйти. Да еще знает как безболезненно перейти на ры­ночные отношения. Ну какой ему Полозков конкурент!

Странным было и поведение самого Михаила Сергеевича. На съезде он не пошел в президиум, а поднялся с Лукьяновым на балкон, нависший над залом, и громко бросал оттуда в адрес де­путатов колючие реплики. Холод высокомерия струился с балко­на. Горбачев всем своим видом показывал, что относится к съез­ду, как к балагану. Так смотрят с наблюдательной вышки за возней детворы в пионерлагере.

А его выступление на съезде?! В привычной своей эмоцио­нальной манере он поругал Ельцина, не подкрепив доводы аргу­ментами, и пригрозил депутатам санкциями со стороны союзного правительства, если те все-таки надумают поддержать Бориса Ни­колаевича. Мне представляется, что этот финт был рассчитан на психологию упрямого русского мужика: «Ах, так! Нас запугивают. Да мы из вредности проголосуем не за того, кого нам навязывают!»

Два тура бодались Ельцин с Полозковым и шли почти нозд­ря в ноздрю, недобирая каждый до победы совсем немного голо­сов. А в третьем туре Политбюро вдруг сняло с дистанции Ивана Кузьмича и двинуло на трибуну взлохмоченного от неожиданно­сти предсовмина России Александра Власова, как мне показа­лось, не совсем понимавшего, за что его, подобно Сергею Лазо, суют в топку съездовского паровоза.

Три года генерал-полковник Власов был министром внутрен­них дел СССР, и клеймо мента ему очень мешало. Он, конечно, не ошарашивал публику, как Грызлов, политическим неологизмом: «Парламент— не место для дискуссий!» (его вынесли бы на но­силках из зала), но все же прошлое кандидата настораживало многих. Вдруг он попытается заставить вольнолюбивых депутатов ходить по команде «ать-два!» И это помогло Борису Николаевичу набрать для победы необходимое число голосов.

Уже тогда в кулуарах съезда некоторые депутаты из прорус­ской группы роптали: что же происходит! Или Горбачев с Ельци­ным грызутся на людях для вида, а за спиной варят одну кашу? Или повлияли поездки Бориса Николаевича в США и другие оси­ные гнезда Бнай Брита, и влиятельные господа сказали вождю со­ветских коммунистов: «Не мешай парень, Ельцину взять власть в России?» Иначе зачем Михаил Сергеевич со товарищи из Полит­бюро устраивал этот политический цирк!

Через несколько часов после своей победы Ельцин позвал меня и попросил назвать кандидатуру на пост его первого замес­тителя. Он плохо знал российских депутатов. Я предложил пред­седателя Ханты-Мансийского окружного Совета Валерия Чури-лова — выпускника МВТУ имени Баумана, кандидата технических наук. Человека с широким кругозором и стойких демократиче­ских взглядов. Мы с ним проехали по многим нефтепромыслам, и я отметил про себя, что это настоящий хозяин своей земли, кото­рого рабочие глубоко уважали.

Вскоре Борис Николаевич позвал меня еще раз и сказал, что кандидатура Чурилова не прошла (у кого она «не прошла» — ос­талась загадкой) и что ему «навязали какого-то» Руслана Хасбула­това. Он его совсем не знал. И я тоже не знал. Жаль, конечно, что Чурилова бортанули — был бы очень сильным, порядочным ра­ботником.

Как бы спохватившись, Ельцин уже на бегу посоветовал не тя­нуть с подготовкой предложений о создании Министерства печа­ти и информации России. Эту тему мы с ним обговорили заранее: принят Закон о печати СССР, и нужен государственный орган, ко­торый бы занялся демонополизацией СМИ, упразднением всех структур Главлита (цензуры), оказанием помощи в становлении независимых изданий. Я ответил, что набросать предложения не проблема, а кого он намечает на должность главы правительства?

— Бочарова, — сказал твердо Борис Николаевич — я с ним уже договорился. Он уважаемый человек, его съезд поддержит.

Мне выбор Ельцина был тоже по душе. С Михаилом Алексан­дровичем Бочаровым мы были членами Координационного со­вета в Межрегиональной депутатской группе (МДГ), дружили и очень часто встречались. До избрания народным депутатом СССР он возглавлял крупнейший в стране Бутовский комбинат стройма­териалов (концерн «Бутэк»), в который ездили за опытом со всей страны. «Бутэк» давно работал на полном хозрасчете, использо­вал самые прогрессивные методы организации труда.

В Комитете Верховного Совета СССР по строительству и ар­хитектуре Бочаров являлся правой рукой Ельцина и в последние дни был очень занят. Комитет вел парламентское расследова­ние по фактам бесполезной траты в городе Елабуга 1,3 миллиарда долларов из бюджетных средств. Сумма для загибающейся эконо­мики страны огромная.

История поучительная и для сегодняшних чиновников-ка­валеристов с шашками наперевес. В 85-м по решению союзного правительства в Елабуге началось строительство Камского трак­торного завода для производства пропашных агрегатов. Три года возводили корпуса, потратили громадные деньги, а зачем — так и не поняли. Современных образцов трактора, годного к массовому выпуску, ведомственные конструкторы дать не удосужились. За­думались: что дальше строить и для чего? (Это ж надо так плани­ровать и хозяйствовать!).

Новым росчерком пера союзного правительства в 88-м реши­ли здесь все переделать под автомобильный завод по выпуску 900 тысяч малолитражек в год. Чтобы продавать их за валюту. Стали пе­ределывать, как раз и потратили эти 1,3 миллиарда долларов. Но никакой серьезной экспертизы не проводилось. Оказалось, что на заводе такой мощности должно работать 600 тысяч человек, а все население Елабуги 50 тысяч. И инфраструктуры никакой. К тому же, «Ока» и старая фиатовская модель «Panda» за валюту никому не нужны. Опять остановились и стали чесать в затылках.

За обедом в столовой Михаил Бочаров делился со мной не­которыми подробностями расследования. И однажды сказал, что все собранные материалы вывели комиссию на главного винов­ника — зампреда Совмина СССР Ивана Силаева, курировавшего машиностроительный комплекс. Он самолично подписывал ре­шения правительства, которые непонятно в каких целях готови­ли люди из его аппарат. И Комитет Верховного Совета оформляет «Елабужские страдания» для передачи в Генеральную прокурату­ру СССР. Дело подсудное.

Странно, как все перекликается в жизни! Мне тоже приходи­лось заниматься проблемами тракторостроения. И вставляли мне палки в колеса люди из команды Силаева. Это было в 86-м, когда я еще работал в «Правде», и ко мне пришел фронтовик-конструк­тор, если память не изменяет, из научного автотракторного ин­ститута, который располагался недалеко от Белорусского вокза­ла. Он спросил: знаю ли я, что за последние годы их ведомство не выдало на-гора ничего нового. Тракторостроение приходит в полный упадок, как и весь машиностроительный комплекс.

А между тем в головном институте страны молодые конструкторы творят, предлагают интересные варианты машин, но проекты большие чиновники кладут под сукно. И занимаются имита­цией деятельности. Разобрали по болтикам американский Катерпиллер, скопировали детали, потом долго отливали их в разных формочках. Но металл другой, тяжелый, к тому же для присвое­ния себе авторства изделия кое-что изменили — когда собрали копию, трактор еле-еле тащил свой вес. Сколько ухлопали вре­мени и средств на пустую работу! Кстати, именно этот институт толкал для выпуска в Елабуге модель позавчерашнего дня МТЗ-Т42, которую ведущий конструктор Дронг разрабатывал еще в 1961 году, но она его не удовлетворила. Такое впечатление, гово­рил конструктор, будто кто-то преднамеренно тянет отрасль на­зад, чтобы мы покупали за рубежом.

Два дня я ходил пешочком в институт — от редакции он не­далеко. И спрашивал и смотрел рекомендованные конструктором бумаги» разговаривал с ведущими инженерами. А на третий день мне сказали, что они доложились по инстанции о характере моих интересов к отрасли, и что им позвонили из аппарата зампреда Совмина Ивана Степановича Силаева и впредь не велели давать документы — они секретны. Мне же не полагается знать секреты! Я усмехнулся: Ну, «детвора!» И показал высшую форму допуска к секретам — первую, так называемый, вездеход. Они растерялись, и началась долгая эпопея со звонками;

А на следующий день меня вызвал к себе главный редактор «Правды» Виктор Афанасьев и спросил:

—      Ты что там у тракторостроителей бузу поднимаешь?

Я объяснил, в чем дело. Оказывается, Афанасьеву позвонил завотделом машиностроения ЦК КПСС Аркадий Вольский (с ка­кой завидной оперативностью там подключались к защите друг друга!), и, ссылаясь на мнение генсека, порекомендовал газете не поднимать «тракторную» тему.

Афанасьеву эти звонки были, как кость в горле.

— Они все прикрываются мнением Генерального, врут, конечно,— как-то печально сказал главный редактор. — Но не ста­нешь же по каждому случаю звонить Горбачеву и переспраши­вать. Не будем лезть на рожон — займись другой темой.

Я начал было возмущаться, но главный меня отбрил:

— Ты сам виноват. Когда идешь по крыше — не греми сапога­ми. Тогда и шума не будет.

А как не греметь, если люди видят, что корреспондент соби­рает материал не об успехах в соцсоревновании. И если сами хо­рошо понимают, что они вытворяют и где им за это полагается быть. Конечно, будут включать все предупредительные сирены!

Сейчас мы уже привыкли быть на этом направлении позади планеты всей. И откатываться назад все дальше и дальше. Но Даже в самые сложные, голодные времена, наша страна умела кое-что делать. В 1930 году советское руководство обратилось к США за технической помощью в строительстве у нас первого тракторно­го завода. На Руси лапотной этим никогда не занимались. Но аме­риканцы заломили безумную цену. А кто из капиталистов захочет выращивать себе конкурентов!

Тогда русские инженеры сами разработали генплан завода с учетом последних мировых достижений в тракторостроении. Ус­пели провести экспертизу, все отмерить не семь, а семьдесят раз. В том же году в Челябинске началось строительство завода.

Кремлевская власть опекала стройку, как дитя малое (с та­ким же рвением, с каким нынешняя власть опекает возведение дворцов и резиденций для себя родимых). Всячески поддержива­ла свежие идеи конструкторов, разжигала изобретательский бум. И уже через три года Челябинский тракторный завод (ЧТЗ) начал выпускать продукцию (к 1940 году с конвейера сошло сто тысяч тракторов). Какую продукцию? На этот вопрос в 1937 году отве­тила международная выставка техники в Париже: там наши трак­торы С-60 и С-65 были признаны лучшими и удостоились высшей награды — «Гран-при».

Не будь всего этого, не было бы у Советского Союза лучшего танка Второй мировой войны — Т-34. (Еще одну высшую награду «Гран-при» у нас получала «Волга-21». На международной Брюс­сельской выставке в 1958-м она была признана лучшим автомо­билем года и получила название «Танк во фраке».)

И тогда, когда мы были в технике на первых позициях, и в 80-х, когда страна скатилась в аутсайдеры, в Советском Союзе царство­вала одна и та же политическая система. А какие разные результа­ты! Кстати, не только в этой отрасли. Так что дело не в форме об­щественного устройства.

Сторонники тотальной приватизации все время жужжат в уши народу, будто национализированная тяжелая промышлен­ность (и вся группа «А») — это бегун на спринтерские дистанции. А на длинных расстояниях она соревнования с капиталистами не выдерживает. Вот и в Советском Союзе людей к первым большим успехам двигал страх, а страха не стало — победы закончились.

Интересный аргумент. А разве не на страхе держатся все иные системы? И крупным капиталистом и мелким заводчиком тоже движет страх — страх разорения. А что держит в рамках по­литиков Запада? Боязнь: как бы не потерять место и не получить волчий билет! И чиновник, не важно, какую общественную фор­мацию он представляет, работает тогда хорошо, когда ощущает над собой домоклов меч страха — страха быть вышвырнутым за некомпетентность, безделье или потерять свободу за взятки и от­каты. Это вседозволенность, ставшая нормой жизни представи­телей власти, подкосила нашу экономику. Ведь российский чи­новник без совести и страха — это же не человек. Это горилла со связкой тротиловых шашек, да еще верхом на носороге. Раздол-байство власти, круговая порука в чиновничьей среде несут одни беды и современной капиталистической России.

Я рассказал Бочарову о своей истории с научным институ­том: не пригодится ли?

— Не знаю. По идее прокуратура должна рассматривать силаевский вопрос в комплексе,— ответил Михаил Александро­вич. — Что расследовать — их Дело. Через пару дней отвожу до­кументы генпрокурору— поручение нашей комиссии. И Ельцин
дал добро.

Через несколько дней мы встретились: как дела? Бочаров по­жал плечами: «Какая-то игра там наверху».

— Меня пригласил к себе Рыжков и попросил не передавать дело в прокуратуру, — сказал Михаил Александрович (Николай Иванович Рыжков в ту пору — Председатель Правительства СССР. Видимо, они созвонились с Ельциным). — Он отправляет Силае­ва досрочно на пенсию, пусть уйдет по-доброму. И Борис Нико­лаевич занял ту же позицию. Так что обращаться в прокуратуру бесполезно.

Еще через какое-то время я зашел в кабинет к Борису Нико­лаевичу, там была группа шахтеров. Они просили помощи. Приот­крыв дверь, заглянул Бочаров, и Ельцин обрадованно показал ру­кой в его сторону, как на палочку-выручалочку:

— Вот будущий глава правительства, с ним решайте вопросы.

До этого Борис Николаевич сказал Бочарову, чтобы он начал вести переговоры с кандидатами в члены правительства. И Миха­ил Александрович, не афишируя, занимался формированием ко­манды. Например, бывшему председателю Госплана Татарстана депутату Юрию Воронину он предложил пост вице-премьера по экономике. Тот собрался советоваться с членами своей фракции в парламенте.

Что было дальше, вспоминал сам Воронин: «Вечером меня и заместителя Председателя Верховного Совета РСФСР Бориса Исаева срочно вызвал со съезда народный депутат Мухаммат Са­биров, бывший в то время Председателем Совета Министров Татарской АССР. «Срочно идем к Силаеву, — сказал он нам, — Он только что позвонил. Завтра его будут представлять на должность Председателя Совета Министров РСФСР». «А как же Бочаров?» — изумились мы. «Не знаю, — ответил Сабиров, — представлять бу­дут двоих-троих, в том числе, возможно и Бочарова. Но Борис Ни­колаевич будет поддерживать Силаева. Иван Степанович начал вести переговоры с фракциями и региональщиками, просил нас подъехать». Через день Силаев был утвержден Верховным Сове­том в должности предсовмина, а затем и съездом».

Даже для политики трюк неожиданный!

По депутатским фракциям передали призыв Ельцина: голо­совать не за Бочарова (он тоже выдвигался), а за Силаева. Того са­мого Силаева, зама Рыжкова, которого его шеф с Ельциным наме­ревались прикрыть от прокуратуры отправкой на пенсию. А воз­несли во-он куда!

Так круто развернуть упрямого Председателя Верховного Со­вета России — нужна большая политическая сила. У кого же она нашлась? У Михаила Сергеевича.

Накануне состоялась «тихая» ночная встреча Ельцина с Гор­бачевым, куда Борис Николаевич пришел со своим мнением, а вышел, так сказать, с решением «высших инстанций». Что-то на­сторожило их там «наверху» в Бочарове: человек идеи, беском­промиссный, держаться за должность не будет. Значит, управлять им невозможно.

Помощник Михаила Сергеевича Анатолий Черняев записал в те дни в своем дневнике: «Силаев, премьер-министр России высту­пил за частную собственность (полная метаморфоза у технократа). Кстати, Бочарова взять в премьеры Ельцин побоялся, а взял Си­лаева, хотя это был человек Горбачева. Чудеса, да и только!»

Наверно, Черняев тоже не все знал о взаимоотношениях Ми­хаила Сергеевича с Борисом Николаевичем. А удивлялся не толь­ко он. Это потом я, случай за случаем, стал понимать: Ельцин уже не самостоятельная фигура. А тогда из его путанных объяснений выходило, что ему нужен премьер, которого чиновники Центра считают своим. Так, якобы, легче будет выпрашивать для России поставки товаров и материалов.

Выпрашивать у кого? Ельцин, оправдываясь, словно забыл, что он сам «протолкнул» на съезде постановление, по которому Совет Министров РСФСР выводился из подчинения Союзного пра­вительства, МВД республики переподчинялся Совету Министров РСФСР, учреждались российские банковская и таможенная систе­мы, а новому правительству поручалось заключить прямые дого­воры с союзными республиками и иностранными государствами.

Постановление имело силу закона. Это был официально оформленный уход России из семьи СССР, уход со всеми пожитка­ми. И реакция кремлевской власти на него — гробовое молчание. Создавалось впечатление, что там заранее знали о готовящемся сюрпризе Советскому Союзу.

Я сказал Ельцину: поскольку дело с Бочаровым не выгорело, то и мне не стоит входить в правительство и создавать там мини­стерство печати. Силаев совсем другой премьер.

— А какая вам разница, кого назначили премьером? — уди­вился Борис Николаевич. — Премьер сам по себе, он отвечает за экономику, а вы сами по себе — у вас идеология. Идите, как до­говорились, в министры, будете чаще иметь дело со мной и Вер­ховным Советом. Я Силаеву подскажу, чтобы он помогал нам ак­тивнее.

Разница, конечно, большая: или работать с демократом-еди­номышленником или с заскорузлым бюрократом, засланным в российскую власть одной из кремлевских группировок. Но прав Ельцин: нам с премьером не детей крестить. У меня своя про­грамма действий, с которой я шел в народные депутаты СССР, ее и надо выполнить в любых обстоятельствах. Тем более, что мои планы совпадали с позицией членов Верховного Совета РСФСР.

За несколько дней до этого разговора, когда еще продолжа­лась работа съезда, мы собрались в кабинете Бориса Николаеви­ча — он, Белла Алексеевна Куркова и я. Обсуждали, как создать в России свои телерадиокомпанию и информационное агентство. Республика тогда этого ничего не имела.

Народный депутат Куркова — основательница и главный ре­дактор популярнейшей передачи из Ленинграда «Пятое коле­со», была хорошим профессионалом. Ельцин любил эту переда­чу, а Беллу Алексеевну обожал за смелость и бескорыстие. И она в нем души не чаяла. Между ними были доверительные отноше­ния. (Правда, через два года на одном из представительных со­вещаний Куркова, разобравшись, назовет Бориса Николаевича с трибуны попом Гапоном. Я сидел в президиуме рядом с Ельци­ным — он был с бодуна, нервно катал рукой по столу карандаши и мычал: «Разлюбила! Разлюбила!» Хотел подняться и уйти, но я придержал его за руку).

Зная телевизионную кухню, Куркова предложила забрать у Кремля Второй резервный телеканал и АПН, где имелось много современного телеоборудования. Тогда можно создать Всерос­сийскую государственную телерадиокомпанию (ВГТРК). Но как за­ставить кремлевскую власть пойти на такой шаг? Решением съез­да народных депутатов РСФСР! Он теперь полный хозяин на тер­ритории России. Завтра же Белла Алексеевна должна выступить с этой идеей на съезде, а Ельцин убедит депутатов проголосовать. (За вечер мы набросали с Курковой и речь и проект постановле­ния съезда),

•  Я нажму кнопку в зале, — заволновалась смелый автор «Пятого колеса», — и окажусь в очереди на выступление какой-нибудь пятидесятой. Не дадут мне слова.
•  Вы только нажмите, — успокоил ее Борис Николаевич, — а дальше мое дело. Первой выходить на трибуну не стоит, пойде­те второй. Но вы должны и возглавить эту телекомпанию.
•  Нет— нет,— запротестовала Куркова. И передразнила Сталина из известного фильма. — Я Питер на Москву нэ меняю!

На съезде все было разыграно, как по нотам. Депутаты вы­слушали Беллу Алексеевну и почти единогласно проголосовали за ее предложения: монополия кремлевских чиновников на пер­вом канале и на всю информацию надоела людям до чертиков. Верховному Совету поручалось стать учредителем ВГТРК.

А реализовывать постановление съезда предстояло толь­ко что созданному Мининформпечати, то есть мне, поскольку я был там пока в единственном числе. Меня утвердили министром в июле 90-го, я тут же сел составлять штатное расписание. И од­новременно уламывал цэковские типографии: надо было сроч­но начать выпуск новых изданий, придумать им названия — так появились «Российская газета» и «Российские вести». А не было ни полиграфической базы, ни помещений — все принадлежало Управделами ЦК.

Когда-то в Казахстане я заработал медаль «За освоение це­линных и залежных земель». И какой-то опыт первопроходца имелся. Но здесь нетронутых просторов было многовато. Хоро­шо, что быстро формировалась команда — из народных депута­тов СССР, журналистов, юристов.

В памяти российского населения глубокого следа правитель­ство Силаева не оставило. Да и мы — бывшие коллеги-министры увидим сейчас друг друга и, наверно, не всякого вспомним: кто это! Подбирал Силаев свой кабинет по принципу, неведомому для членов этого Кабинета. И за один стол вместе с такими известны­ми профессионалами своего дела, как Юрий Скоков, Михаил Малей, Юрий Соломин и Николай Федоров сели люди, о которых ни­кто ничего не знал.

У Силаева в приемной сидели лохматые мальчики с опрос­никами в руках и прилюдно тестировали кандидатов в министры, как школьников. Мы — руководители безденежных ведомств — Мининформпечати, министерства культуры или юстиции — их не интересовали. Они экзаменовали по заданию Ивана Степанови­ча тех, кто сядет на распределение финансовых потоков или го­сударственной собственности. Этот метод прощупывания по сис­теме «свой-чужой» распространен, как я позже узнал, в кадровых центрах Бнай Брита. Им отсеивают ненадежные элементы. Кто по­советовал Ивану Степановичу использовать его, спросить никто не додумался.

Из своей прежней конторы Силаев привел в Белый дом пре­данных ему аппаратчиков. Они заняли стратегические высотки, с которых удобно лоббировать частные интересы. И даже пропихи­вать их в форме правительственных решений. У Ивана Степанови­ча была завсекретариатом Алла Захарова, на редкость энергичная женщина. Силаев частенько отсутствовал: получил новую кварти­ру, соответствующую высокой должности, и занимался ее облаго­раживанием. А Захарова вроде бы подменяла его — собирала ми­нистров в своем кабинете и давала напутствия. Как можно аккурат­нее — все-таки женщина! — мы пытались объяснить, что нельзя превращать демократическое правительство в театр абсурда.

Она, да и другие близкие к Кремлю аппаратчики чувствова­ли себя полноправными хозяевами Белого дома. А министры? Ну что министры — их дело одобрять на заседаниях правительства задумки аппарата. Задумок, прямо скажем, было немало. В прием­ных этих чиновников постоянно табунился пронырливый люд — все хотели что-то получить. И получали. В обход и за спинами ми­нистерств. Я начинал понимать, почему силаевская прежняя кон­тора так сильно пропоролась на Елабуге.

Мне приходилось уже за хвост ловить и аннулировать с шу­мом, как бы инициированные нашим министерством решения правительства о выделении кому-то больших сумм. Хотя ведомст­во никакого отношения к подготовке этих решений не имело. Да и не слыхало про них.

Чашу моего терпения переполнил случай с известным кино­деятелем, великим мастером отщипывать что-нибудь для себя от любой власти — белой, красной или коричневой. Вдруг прави­тельство решило выделить ему деньги на русское издание сочи­нений Пушкина за рубежом, чтобы потом привезти книги в Рос­сию и сдать в торговую сеть. Какая-то замысловатая акция! Даже бессмысленная. У нас было достаточно свободных полиграфмашин для таких целей, классика печатали без правительственных финансовых вливаний, да еще зарабатывали на этом.

А все дело было в сумме: кинодеятелю правительство выде­ляло десять миллионное долларов. Деньги по тем временам фан­тастические. Думали на имени Александра Сергеевича подкатить к кассе, как на удалой тройке. Я заблокировал постановление («Да кто ты такой! — рычал на меня кинодеятель) и пригрозил: если подобное повторится, вынужден буду выступить на съезде народ­ных депутатов. Аппарат притих. Но стал строить мне мелкие коз­ни: то загранпаспорт, сданный на оформление, потеряет, то забу­дет прислать документы к заседанию Кабинета, а то вообще не из­вестит о каком-нибудь срочном сборе министров.

После «разделительного» съезда народных депутатов РСФСР нашему правительству пришлось много времени тратить на де­маркацию границ между собственностью остатков Советского Союза и собственностью России, между правами органов управ­ления Центра и республики. Унылая работа. Очень похожа на де­леж тряпок в распавшейся семье. Без лишних разговоров каждый делал свое дело. О чем говорить? Все уже сказал съезд своими ре­шениями. А сказанное им подтвердил Кремль своим молчанием.

Силаев тогда молился на Ельцина с Горбачевым, сравнивал их со Столыпиным. Думаю, Петр Аркадьевич слегка удивился бы, за что ему такая великая честь! Цитатами из Столыпина помощ­ники Силаева густо замешивали тексты его речей, посвященных развитию фермерства. Страна вползала в тяжелый продовольст­венный кризис, и российская власть искала спасение в раскрепо­щении земледельцев.

Законами Верховного Совета России нашему правительству поручалось заложить базу для многоукладной сельской экономи­ки и создать условия для становления фермерства. А что нужно для этого? Не разрушая крепкие коллективные хозяйства, оказать крестьянам содействие в получении наделов для частного пред­принимательства — это раз! Помочь им финансами, техникой — это два. И, наконец, позаботиться о создании конкурентной сре­ды и запуске рыночных механизмов. Задачи, конечно, объемные. Но решать их в тех условиях никто не мешал. Были бы столыпин­ская мудрость, да чувство ответственности перед народом. И по­скольку земельную реформу силаевское правительство считало Делом приоритетным, на ней и останавливаюсь подробнее. Что мы посеяли в 90-м, то продолжаем жать по сей день.

На земельной реформе «сидел» финансово-экономический блок правительства. А мы, члены Кабинета — гуманитарии, должны были составлять как бы группу поддержки. У Столыпина, которым бредил Силаев, реформа пошла, потому что все было продумано по-хозяйски, все работало на большую идею. Крестьянин получал не только надел и лесоматериалы для установки дома, а также под­собных построек, но и денежный кредит с семенным фондом, сельхозинвентарь. Безлошадных обеспечивали рабочим скотом.

Особую роль в реформах сыграл Крестьянский государствен­ный банк. Он был для фермеров заботливым, как мать, и строгим, как отец: давал дешевые долгосрочные кредиты под залог участ­ков и забирал землю в банковский фонд, если она пустовала, ску­пал ее у нерадивых, продавал в рассрочку работающим хозяевам. Жесткий контроль за расходованием денег по назначению позво­лял добиваться поставленных целей.

А нашим реформам первые оплеухи отвесила как раз бес­контрольность. Нерегулируемым вбросом бюджетных средств в деревню воспользовалась сельская бюрократия. Лжефермерами записались секретари райкомов КПСС, чиновники сельхозуправ-лений. Они получали «дешевые» деньги, предназначенные кре­стьянам, и путешествовали на них по миру, покупали себе легко­вые автомобили. А земледельцам доставались объедки с барских столов. Финансисты наши так и не удосужились поставить фильт­ры для защиты от мошенничества и крохоборства.

Люди верили посулам правительства и раздирали даже креп­кие хозяйства на доли — подавались в фермеры. А что их там жда­ло? Кредиты в коммерческих банках резко подорожали, стройма­териалов нет, заказать технику для обработки земли или уборки зерна негде. Полагалось бы срочно создать зональные машинно-тракторные сервисные центры (МТСЦ), но до них у власти и се­годня руки не дошли. На заседаниях правительства я, кстати, го­ворил об этом не раз. Потому что ездил по сельским районам и видел, как ютятся фермеры в коробках из фанеры и орудуют на полях лопатами. Да еще рэкет стал брать их в оборот.

Больше 350 тысяч фермерских хозяйств выделилось в 90-м из колхозов и совхозов. Но в том же году их число сократилось на 70 тысяч. И дальше откат продолжался. Помучались многие, помучались да и послали все к чертовой матери. Бросили землю за­растать сорняками, а сами кто в город уехал прислуживать новым русским, а кто ударился в пьянство. Получилось, что и коллектив­ные хозяйства в России порядком разрушили и фермеров не при­обрели. Если к 90-му у нас засевалось 117 миллионов гектаров земли, то через несколько лет пашня уменьшилась на 47 миллио­нов гектаров. Сравните: вся сытая Франция имеет только 18 мил­лионов гектаров пахотной земли.

Не раз премьеру задавали вопрос: ну почему мы тянем с соз­данием крестьянского банка на столыпинский манер (его в нашей стране нет до сих пор). Надо бы вместе с Верховным Советом ус­корить решение важной проблемы. Через банк земля включится _в цивилизованный рыночный оборот, не оставляя места для чер­ного передела, а фермеры получат возможность материально ок­репнуть и нарастить производство продукции. «Специалисты ра­ботают», — успокаивал Иван Степанович. Какие специалисты?

У самого доверенного из них был большой кабинет в Белом доме. На двери висела табличка : «Ходорковский Михаил Бори­сович». Он особо не светился, но мы знали, что это советник Си­лаева и что Ивану Степановичу его внедрил Горбачев. Ходорков­ский имел покровителей в Кремле. Вчерашний комсомольский функционер вдруг получил в подарок активы государственного Жилсоцбанка и создал сой коммерческий банк «Менатеп». В нем с разрешения Михаила Сергеевича Горбачева были открыты рас­четные счета Фонда ликвидации последствий аварии на Черно­быльской АЭС. Контроля за деньгами никакого— хочешь, по­сылай облученным районам, а не хочешь— переводи в банки Швейцарии. Говорили, что Михаил Борисович — специалист по конвертации средств для высшего эшелона власти.

Технократу советской школы Силаеву, далекому от финан­совых махинаций, нужен был «свой» поводырь в банковских де­лах. И Кремль его дал. Ходорковский делал то, что от него хотели. У его кабинета я сталкивался со многими будущими олигархами. Потом они толпились в приемной Ивана Степановича. И наверня­ка — в приемной Ельцина. А потом появлялись решения и рос­сийской, и кремлевской власти (в этих вопросах противостояния не наблюдалось) о раздербанивании государственных банков со всеми отделениями и филиалами и передаче их активов опре­деленной группе товарищей. За 90-й год в России было создано 1.300 коммерческих банков. Кто-то входил в финансовый бизнес со своими накоплениями, но многие использовали присвоенный народный капитал.

А для создания Крестьянского банка денег не нашлось.

Все у нас освящалось именем демократических реформ: и Разрушение сельской экономики, и растаскивание по карманам Финансов. И ведь трудно было придраться. Нужны коммерческие банки? Очень нужны! Назрела земельная реформа? Давно! «Вот мы и делаем то, что нужно, отцепитесь от нас», — отмахивались вожди от подозрений. Делали, но здесь немного не так, там немного не то — чтобы в целом все получалось с точностью до наоборот. Вместо бензина заливали в двигатель воду, вместо воды плескали на пожары бензин. Только узкая группа высших чинов­ников знала истинный замысел нашей взбалмошной банковской реформы: в хаосе блатной коммерциализации госструктур про­ще и безопаснее переправлять народные деньги в качестве ясака кукловодам из Бнай Брита.

По свидетельству бывшего председателя правления Промст­ройбанка СССР Михаила Зотова, до «большого разбоя» мы имели мощную банковскую систему. Активы одного Госбанка с филиала­ми превышали совокупные активы (подчеркну — совокупные) та­ких монстров как Банк оф Америка, Сити Банк, Чейз Манхэттен Банк (США), Дойче Банк (Германия), Креди Лионе (Франция), Дайите Канге банк (Япония) и Барклайз Банк (Англия). То есть Госбанк был крупнейшим в мире. А еще действовали Стройбанк и Внеш­экономбанк СССР, с активами чуть меньше, чем у Госбанка. Рабо­чий капитал нашей страны составлял тогда свыше 2,5 триллиона долларов. «Считаю, что разворовано и вывезено,— подытожил Михаил Зотов, — около полутора триллионов долларов».

Скажу еще раз: а на Крестьянский банк и на другие нужды на­шей сельской экономики деньжат не наскребли.

С Силаевым у меня в связи с этим состоялся памятный раз­говор. Как-то после заседания правительства он поманил меня в свой кабинет для разговора с глазу на глаз, провел в комнату от­дыха. Там мы присели в кресла, и Иван Степанович открыл кран в умывальнике, чтобы струя воды с шумом билась в раковину. По­добно Ельцину, он считал, что так можно защититься от прослу­шивания. Это было в начале лета девяносто первого, когда Борис Николаевич завершал предвыборную кампанию в президенты России, и его всюду сопровождал в поездках по областям первый зам Силаева Юрий Скоков — очень сильная личность. Он высту­пал на митингах в поддержку Ельцина, действуя магически на тол­пу, и Борис Николаевич несколько раз прилюдно назвал его буду­щим премьером России (потом, правда, мелко «кинул», как и Ми­хаила Бочарова. И, став президентом, вновь, с подачи Горбачева, назначил премьером Силаева).

Иван Степанович ревниво отслеживал их поездки. Он пере­живал, нервничал, боясь потерять свой пост, и стал жаловаться мне на жизнь. Попросил передать Ельцину, что по-прежнему пре­дан ему. Он почему-то считал, что мы с Борисом Николаевичем время от времени обсуждаем работу правительства, и хотел, что­бы я в разговоре отметил большие организаторские способности Ивана Степановича.

Странно было слышать все это. И неприятно. Никогда мы с Ельциным не заводили речи об обстановке в правительстве или его эффективности. Бориса Николаевича такие вещи, по-моему, мало интересовали. А все, что мне нравилось или не нравилось _в работе кабинета, я открыто лепил на его заседаниях, иногда вы­зывая сильное раздражение коллег. Ельцин же спрашивал о де­лах моего ведомства: тогда власть заигрывала с журналистами. Я сказал об этом Силаеву — он, кажется, не поверил.

И даже попенял мне: вот кабинет провернул такое великое дело, земельную реформу, а газетчики ковыряются в мелких не­достатках.

— Будь сейчас самый суровый спрос,— пафосно добавил Силаев, — нам есть, что предъявить в свое оправдание.

Я не выдержал и, стараясь придать словам форму шутки, стал говорить:

•  Иван Степанович. Самый суровый спрос был в сталинские времена. Вы их хорошо помните. Вам ли будить лихо? А то, пред­ ставьте, заходит сюда вождь народов и, попыхивая трубкой, говорит: «Ну что, товарищ Силаев, и ви тут, кстати, товарищ Пол­оранин. Как будем отвечать? Куда поедем срок отбывать? Не говорите, что ви обещали народу сделать, я вижу, что ваше пра­вительство сделало. Ви поманили и обманули, теперь ни колхо­зов, ни фермеров. Земля зарастает. Россия останется без своего
  продовольствия — пойдет по миру с протянутой рукой. Ответь­те: Ви на какое государство работаете, товарищ Силаев с товари­щем Полтораниным?»
•  Хотя доля моей вины даже не двадцатая, а сотая, — по­смотрел я в глаза Силаева, — мне было бы трудно отбиться. А Выбы что ответили, Иван Степанович?

Он удостоил меня недобрым взглядом и побледнел (дернул же меня черт так по-черному шутить с пожилым, издерганным ревностью человеком).

— Сталина, слава богу, нет и уже не будет, — холодновато произнес на прощание Иван Степанович. — А из Вас получается неплохой обличитель.

Позже мне передали, что на очередной встрече с Горбачевым Силаев ему сказал: «Полторанин страшный человек!». Но ведь я только напомнил премьеру, каким бывает настоящий спрос с чи­новников.

А тогда, летом 90-го президиум Верховного Совета поторап­ливал меня: нужно быстрее создавать средства массовой информации российской власти. Потому как депутаты без своих газет и телевидения, все равно, что дети без любимых игрушек. Всем хотелось популярности. Но если Кремль без особого сопротив­ления сдавал свои политические права и предприятия союзно­го подчинения, то за средства массовой информации сражался, как за Сталинград. Опасался лишиться монополии в пропаганди­стской обработке народа.

Думаю, читателям интересно вспомнить, в каких условиях ро­ждались средства массовой информации России. Я попросил Ель­цина пожестче поговорить с Горбачевым. Он позвонил при мне, и после долгих отнекиваний Михаил Сергеевич сказал, что поруча­ет вести переговоры со мной члену Политбюро первому замести­телю генсека ЦК КПСС Владимиру Ивашко и управляющему дела­ми того же ЦК Николаю Кручине. Дает им все полномочия.

В кабинете на Старой площади стоял длинный полированный стол: по одну его сторону расселись Ивашко с Кручиной и чело­век пять их консультантов, по другую — я один, поскольку штат­ное расписание министерства еще не утвердили. Выглядело за­бавно. Они сидели угрюмые, и со стороны могло показаться, буд­то у них принимают акт о безоговорочной капитуляции. Но это было не так.

Ивашко сказал, что решение российского съезда для Политбро не указ и речь можно вести только о товарищеской помощи молодой власти с их стороны.

— Чем же вы можете помочь! — обрадовано спросил я.

•  А ничем! — ответили они почти хором. И весело засмея­лись. Видимо, Горбачев посоветовал им валять дурака — испы­танный метод заволокитить дело.

У популярной тогда газеты «Советская Россия» было два уч­редителя— ЦК КПСС и Верховный Совет РСФСР. Мы проводили департизацию госорганов, и совместное издание выглядело уже нонсенсом. Я попросил Ивашко отказаться от учредительства (у ЦК много других газет) и уступить «Советскую Россию» Верховно­му Совету РСФСР.

— Исключено, — сказал первый зам Горбачева. — Политбю­ро на это не пойдет.

У меня в кармане был запасной вариант, обговоренный с Ель­циным. Я его выложил:

— Тогда Верховный Совет готов отказаться от учредительст­ва. Но в обмен на предоставление нам в Москве полиграфмощностей управделами ЦК для выпуска двух газет, которые мы откроем. И еще нужны мощности в семи областных центрах для изда­ния еженедельников.

Напомню, что все типографии принадлежали в то время пар­тийным органам, без их разрешения не печатали даже таблицу умножения. (А в областных крупных центрах мы собирались вы­пускать — и выпускали-таки! — межрегиональные газеты, каждая на 5-6 субъектов федерации, Для противодействия реакционной пропаганде).

Мое предложение было заманчивым; они получали влия­тельную раскрученную газету, как бы готовые золотые яички, а у них просили только гнездо для посадки несуществующей куроч­ки. Но даже здесь не обошлось без попытки нагреть нас.

• Такое предложение по «Советской России» нам подхо­дит, — сказал удовлетворенно Ивашко. — Но столько мощностей дать не можем. Все забито заказами, свободных нет. Ведь так, Ни­колай Ефимович? — повернулся он к Кручине.
• Так, — лениво отозвался управделами.
• Вы-то — зачем туман нагоняете, — упрекнул я по старой дружбе Кручину. Достал из папки гарантийные письма директо­ра издательства «Московская правда» и директоров областных типографий (их по моей просьбе брали депутаты на местах) о готовности обеспечить выпуск наших газет при согласии управде­лами ЦК.
• Ну-ка, ну-ка, — потянул бумаги к себе пойманный за руку Кручина. Почитал их, буркнул. — Что же нас-то не предупредили.

Они долго перешептывались с Ивашкой и консультантами, потом приняли решение: согласиться с моим предложением. Я по­просил отметить это в протоколе. И с осени того же года стали вы­ходить «Российская газета» и другие, задуманные нами издания.

Примерно в том же ключе шел торг вокруг Агентства Печати «Новости». У Кремля оставалась мощная структура — ТАСС. Зачем ему дублирующая контора? Я убеждал Ивашко, что содержать в новых условиях АПН как орудие пропаганды достижений социа­лизма дорого и бессмысленно — мир вздрагивает от того, что у нас происходит. А мы собирались реорганизовать АПН в компакт­ное российское информационное агентство (РИА) для обеспече­ния новостями прежде всего читателей региональной прессы. Но зам генсека не хотел вникать в существо, а пускал в ход попов­скую логику: коли уже положили камень на дорогу — пусть он там и лежит. Даже если сильно мешает.

Михаил Сергеевич страшился авторитетного Владимира Щербицкого, которого Брежнев хотел видеть своим преемником.

И на радость сепаратистам сместил его в 89-м с должности перво­го секретаря ЦК Компартии Украины. А поставил туда Владимира Антоновича Ивашко. Он выпустил из бутылки джинна незалежности, и западенники до того распоясались, что сам Ивашко вынуж­ден был ретироваться в Москву. И вот как порученец Горбачева выполнял его установки: «Держаться! Не отступать!» Но отступить все же пришлось. Сначала, правда, мы сделали шаг назад: отказа­лись от претензий на телеоборудование АПН. И Владимир Анто­нович сдал агентство России. РИА «Новости» сразу завоевало ав­торитет своей объективностью.

По телевидению у Ивашко (Кручина уже больше молчал) была, как он говорил, непробиваемая позиция: российский съезд принял ошибочное решение. Потому что нет места еще для кого-то в Останкинских корпусах, нельзя что-то вычленить из Гостеле-радио в другую компанию, не разрушив весь комплекс, подать сигнал новорожденному будет некуда и неоткуда. Словом, цена нашей затеи — медный грош в базарный день. Чувствовалось, что в Кремле они даром времени не теряли: аргументы для «отлупа» готовили основательно.

Тогда я слабовато разбирался в технических тонкостях этого дела (все-таки газетчик, полиграфист), но предполагал: будут ло­вить на неопытности. И предварительно обратился за консульта­циями к целому ряду московских специалистов. Ценнее всех были рекомендации первого заместителя Гостелерадио СССР Валенти­на Валентиновича Лазуткина — профессионала высокой пробы. Другие вытягивали меня из своих кабинетов в сумерки коридо­ра и, озираясь, полушепотом делились техническими знаниями, как будто выдавали страшную военную тайну. При этом напоми­нали, чтобы в случае успеха нашего дела мы не забывали об их услугах.

А Лазуткин на глазах у своих коллег весело подбадривал меня:

— Для создания телевидения нужно две вещи: канал и фи­нансы. Деньги у вас есть, канал вам дадут — никуда не денутся. А в остальном мы поможем.

Ему как журналисту импонировала идея появления конку­рентной среды. Он действовал совершенно открыто, («Мы живем в России и должны уважать решения российской власти!»). При­глашал для прояснения деталей некоторых технарей, и мы сооб­ща в его кабинете прорисовывали очертания телекомпании. Это Валентин Валентинович предложил присмотреться к Шаболовке, просчитал маршруты для прокладки кабелей по подземным ком­муникациям Москвы, варианты распространения сигнала по Рос­сии и многое другое.

Он сделал для рождения ВГТРК (наравне с Беллой Курковой) больше, чем кто-либо. Но при раздаче похвал «пионерам» рос­сийского телевидения всегда старался уйти в тень. Для него глав­ное сделать дело, а пальцы веером пусть растопыривают пусто­брехи.

Не называя фамилий, я изложил Владимиру Ивашко мнение профессионалов. Показал вычерченные схемы закладки инфра­структуры ВГТРК без ущерба для Гостелерадио. Скрепя сердце он вынужден был признать: съезд, а по его следам и Верховный Со­вет РСФСР приняли обоснованное решение. Его надо выполнять. Попытался спорить по частным вопросам, но потом согласился, что специалист в этом деле он еще тот! И будет полезнее, если фи­нальную стадию переговоров и принятия по ним конкретных мер Политбюро спустит на несколько этажей ниже — поручит пред­седателю Гостелерадио СССР Михаилу Ненашеву. Не царское это дело заниматься дележкой эфирных частот. Ивашко позвонил Горбачеву, а также члену Политбюро Александру Яковлеву, и те дали «добро» на такой вариант.

После переговоров на Старой площади я зашел к Ельцину и доложился о результатах.

— Дожимайте их! — сказал Борис Николаевич.

Стоит напомнить, что в СССР тогда все республики имели свое телевидение — госкомитеты при местных совминах. Вещали на русском и национальном языках. Одна Россия оставалась без­лошадной. Сломать эту нелепую традицию и поручал нам, испол­нителям, съезд народных депутатов РСФСР. Кого мне теперь до­жимать — Ненашева? Но он же коллега. Мне казалось, что пой­мет с полуслова.

На рубеже 70—80-х годов Михаил Федорович Ненашев рабо­тал главным редактором «Советской России». Это была пора рас­цвета газеты, и репутация удачливого закрепилась за Ненашевым вполне заслуженно. Затем он возглавлял тихий Госкомиздат СССР, а в 89-м Горбачев поставил его как надежного пропагандиста на Гостелерадио. Сесть в такое время, да и на такую горячую сково­роду — врагу не пожелаешь.

После первых же встреч с Михаилом Федоровичем я начал Догадываться, что он получил от Горбачева задание пудрить рос­сийской власти мозги. («Пудрить мозги» — любимое выражение Михаила Сергеевича). Выдумывать причину за причиной, обещать, но не делать. Не очень-то умел это Ненашев. Поводив меня за нос, он краешком намекнул, что на нашу договоренность на Старой площади плюнули и растерли.

А депутаты требовали: «Подать сюда председателя Гостелерадио!» Его вызвали на заседание Верховного Совета РСФСР — он не стал прятаться за больничными листами и явился, долго оправ­дывался. Ему припомнили снятие с эфира выступления Председа­теля Верховного Совета РСФСР и пригрозили. Он ушел помятый: трудно выглядеть свеженьким, находясь между молотом и нако­вальней.

Ну а что Же Михаил Сергеевич, опять отсиделся в сторонке? Нет, на сей раз он обозначился во весь рост. И к удивлению мно­гих, громыхнул кулаком. Появился указ Президента СССР «О де­мократизации и развитии телевидения и радиовещания».

Чувствовалось, что указ Горбачева готовили в спешке. В нем полно было тумана, но главная мысль припирала к стенке своей однозначностью: объявлялись «недействительными любые акты республиканских, краевых и областных органов, принятые без согласования с Советом Министров СССР и направленные на из­менение правового и имущественного положения действующих подразделений Государственного Комитета СССР по телевидению и радиовещанию.»

Указом, как видим, возводилась преграда на пути России к созданию собственной телерадиокомпании. Недействительны любые решения, если нет на то согласия Кремля — и точка! Умел же Горбачев действовать круто, когда дело касалось контроля за массовой информацией. Оно и понятно: утрать этот контроль, это монопольное право дозволять или запрещать, и с экранов могут зазвучать убийственные факты о целенаправленном разрушении экономики. Или о поддержке Кремлем сепаратизма. Или о пере­качке капиталов за рубеж. Или о тайном уничтожении наших са­мых грозных ядерных ракет СС-18 «Сатана» по воле США. Тут хо­чешь — не хочешь, а ляжешь на амбразуру.

Эх, если бы с таким упорством Михаил Сергеевич с товари­щами из Политбюро отстаивал хотя бы целостность Советского Союза!

Правда, увязать концы с концами в указе не удалось. Алогич­ность его положений выпирала наружу. С одной стороны, закре­плялась монополия Гостелерадио СССР, с другой — разрешалось создавать независимые студии «своим» работникам и организо­вывать вещание «путем аренды эфирного времени». Был откро­венно провозглашен курс на коммерциализацию ЦТ, и в этом прогладывал тайный умысел: телевизионщики почувствуют вкус больших денег и будут активно союзничать с Кремлем в пресе­чении чьих-то посягательств на «плодородные» эфирные частоты.

И наконец откровенным кукишем торчал пункт в документе, где предлагалось рассмотреть «необходимость строительства в гор. Москве аппаратно-студийного комплекса телерадио РСФСР». Дес­кать, вы там хоть из штанов выпрыгивайте, а мы еще будем ду­мать годика два или три.

Депутаты сразу узрели в указе демонстративный антирос­сийский демарш. На заседании Верховного Совета мне поручили подготовить доклад об информационной блокаде России. В нем я думал опереться на Декларацию о государственном суверените­те РСФСР, где прямо сказано: «действие актов Союза ССР, вступаю­щих в противоречие с суверенными правами РСФСР приостанав­ливается». Указ Горбачева, таким образом, не должен иметь силы на территории России. Если же со стороны его команды последо­вали бы и дальше конфронтационные меры, я предлагал вынести вопрос на съезд, и попросить там виновных на трибуну для объ­яснений. Во главе с генсеком. Были и другие идеи.

Выступать с докладом я не спешил, зная, что Ельцин прово­дит с Михаилом Сергеевичем негласные встречи. По словам Бо­риса Николаевича, Горбачев успокоил его: цель злополучного указа — прибалтийские республики. Это там националисты хоте­ли обособиться в своих телецентрах от Гостелерадио СССР. Разъ­яснение вызывало только усмешку (от указа ведь Русью пахло!), но если появлялся шанс обойтись без громких скандалов, почему бы им не воспользоваться. Годилась и прибалтийская версия.

К тому же, Михаил Сергеевич внезапно снял с работы Нена­шева. И в ноябре назначил председателем Гостелерадио Леони­да Кравченко. Мне дали понять, что Леонид Петрович получил от Кремля соответствующие указания. Какие — стало ясно позднее. Теперь уже Кравченко был вынужден изворачиваться и врать. Че­рез несколько лет он признался в интервью, что Горбачев и перед ним поставил задачу тянуть с переговорами бесконечно, а часто­ту России не отдавать. Цирк, да и только! Вот такого многоликого президента посылал Бог нашей стране — Советскому Союзу!

Что ж, пора было, как говорится, спускать собак. Через пе­чать на Кравченко обрушила свой гнев московская и питерская интеллигенция. Она объявила бойкот первому каналу. На сессии Верховного Совета РСФСР я озвучил доклад об информационной блокаде России. Выступления депутатов не сулили интриганам ничего хорошего. Думаю, Кравченко, осознал, что в случае разбо­рок на съезде Михаил Сергеевич сдаст его за милую душу. И в на­чале апреля 91-го подписал протокол о передаче России второ­го канала (после августа ВГТРК получила и весь комплекс на Шаболовке). Со стороны РСФСР протокол подписали назначенный председателем ВГТРК Олег Попцов и я.

На переговоры с Кравченко мы ездили уже вместе с Олегом Максимовичем Попцовым. Попал он в председатели, сам того не ожидая. И в общем-то не особенно желая. А удружила ему Белла Алексеевна Куркова.

Ельцин наседал на нас с ней:

•  Мне уже все пороги обили — ходят и предлагают себя в руководители Российского телевидения. Депутаты — телевизион­щики прямо за горло берут. Но я же не знаю никого. Давайте бы­стрее кандидатуру.
•  Это не ко мне, — отмахивалась от него Куркова. — Разбирайтесь в своей Москве сами.

У меня, конечно, было немало знакомых телевизионщиков. Но одних не позовешь — у них приличные должности в Гостелерадио. Идти на голое место не согласятся. Другим недоставало опыта работы с людьми. После долгих раздумий я прицелился к Александру Николаевичу Тихомирову.

Журналист он талантливый. Поднимался по ступенькам с го­родской, областной газет, проявил себя в «Комсомольской прав­де» и «Социалистической индустрии», больше трех лет собкорил от Центрального телевидения на Сахалине. Последние годы работал политическим обозревателем Гостелерадио и вел еженедельную программу «Семь дней». Зрителям нравился глубиной анализа.

Как и полагается в таких случаях, стал аккуратно наводить справки о кандидате. Ох, это наше телевидение— настоящий серпентарий, где змеиными клубками шипят друг на друга про­тивоборствующие группировки. Едва провел я с коллегами пару конфиденциальных разговоров, как Останкино загудело от слу­хов. И ко мне потянулись делегации от конкурентов Александра Николаевича.

Они винили его за антисемитские высказывания и намекали прозрачно: если мы сделаем ставку на Тихомирова с его группой единомышленников, то их хорошо организованная братия будет всячески мешать становлению российского телевидения. А если я начну упорствовать, они поработают с депутатами из блока «Де­мократическая Россия», чтобы Тихомирова при утверждении про­катили. До чего же хваткий народец! Хотелось брать в руки дрын и гонять этих телевизионных хорьков — шантажистов по переул­кам Москвы.

Но часто обстоятельства бывают выше нас. В той сложной политической ситуации не хватало еще внести бациллу раздорав новое дело. На конфронтационном поле телекомпанию не по­строишь. Во главе ее нужна объединяющая фигура, нейтральный человек, далекий от внутриостанкинских интриг. Я сидел в каби­нете и прикидывал варианты. Появилась Белла Куркова — как всегда шумная, стремительная. Выслушав меня, сказала:

— Ну что ты голову ломаешь. Давай предложим Олега Поп-цова — нашего питерца. Писатель. Демократ. Умеет ладить с людь­ми. Его телевизионщики не разведут — он сам хитрее ста китай­цев. А в замы пусть возьмет себе какого-нибудь профессионала.

Это была интересная мысль: назначить на ВГТРК человека не из телевизионной среды, а со стороны. Я хорошо знал Олега — был у него доверенным лицом на выборах в народные депутаты. Контактный, речистый. Когда-то работал секретарем Ленинград­ского обкома комсомола, потом сел на заштатный журнал «Сель­ская молодежь» и сделал его прогрессивным изданием. Фигура, подходящая во всех отношениях.

Правда, было одно «но». Попцов недавно перешел в газету «Московские новости» первым замом главного редактора. А главред Егор Яковлев страшно не любил, когда его раскулачивали. Надо было искать подходы. Мы тут же позвонили Олегу Максимо­вичу: «Приезжай. Есть серьезный разговор».

Он приехал и на наше предложение долго выдыхал свое из­любленное: «Это же бред!». Но побрыкался-побрыкался и все-таки согласился. Как я выторговывал его у Егора Яковлева за бу­тылку виски, распространяться не буду. Об этом Попцов написал в своей книге «Хроника времен «царя Бориса». Ельцин одобрил наш выбор — так Олег стал председателем ВГТРК.

У меня самого была суетная пора: формирование министер­ства, создание газет и обустройство редакций, упразднение всей сети Главлита (от Москвы до самых до окраин) и посадка на его материальную базу инспекций по соблюдению Закона о печати и защите независимых изданий от произвола чиновников.

Олег Попцов с первых же дней вцепился, как клещ: «Я не на­прашивался — вы сами меня позвали. Дайте здание! Дайте фи­нансы. Дайте оборудование!» И это была правильная позиция. Не частную лавочку пригласили его создавать, а сложную государст­венную структуру. Если российская власть решила обзавестись своим телевидением, она и должна обеспечить проект матери­ально-технической базой. А дело Олега — устройство компании, вещательная концепция, кадры.

Куратором проекта Ельцин определил первого зама премье­ра Юрия Скокова. Мне нравилась его манера ведения планерок: конкретность и жесткость. Чувствовалась школа прежнего руко­водства мощным объединением военно-промышленного ком­плекса.

Мы собирались у него регулярно — министры, Попцов с кем-то из своих замов. У министра финансов Бориса Федорова вдруг не оказалось валюты на оборудование? «Займите срочно у бан­киров, у коммерсантов под гарантии правительства!» — распоря­жался Скоков. Срок такой-то, исполнение доложить тогда-то. И за­пись в протоколе для контроля. Министру связи и космоса Влади­миру Булгаку: «Распространение телесигнала по России — время первого этапа подготовки заканчивается. Как обстоят дела — по­мощь нужна?» Булгак: «Нет, не нужна. Все идет по графику». И так по остальным проблемам: «нет возможности — аргументируй. Бу­дем искать другой вариант. Возможность есть — выполняй точ­но и в срок».

Это продолжалось не один месяц.

Нам с Попцовым досталась вроде бы не самая сложная зада­ча: присмотреть в Москве подходящие здания, желательно бес­хозные. Пусть даже запущенные (ремонт можно сделать быстро) или недостроенные. А уже демократическая столичная власть в лице Гавриила Попова и Юрия Лужкова обещала разбиться в ле­пешку, но с помещениями помочь.

В ту пору как раз прошла волна ликвидации многих союзных министерств и ведомств. Закрылась целая сеть государственных контор калибром поменьше. Так что в Москве освободились де­сятки зданий — столичная власть взяла их на свой баланс. Я ос­мотрел их визуально и с готовыми предложениями отправился к председателю Моссовета Гавриилу Попову (попутно надо было договориться о выделении помещений для нашего нового мини­стерства).

Попов не собирался засиживаться на Москве. Как однажды признался мне Ельцин, он подумывал взять Гавриила Харитоновича к себе в напарники на выборах Президента и вице-прези­дента России. И посоветовал ему приблизить Юрия Лужкова, что­бы потом оставить на него столицу. Горбачев и Ельцин опасались восхождения на московский трон какого-нибудь несговорчивого, да еще совестливого человека.

Но затея с вице-президентом почему-то не вышла — у Ель­цина всегда было семь пятниц на неделе. Опытный Попов лучше других понимал, куда понесет «нас рок событий». В кадровом центре Бнай Брита — Международном институте прикладного системного анализа (ИИАСА) в Вене он прошел стажировку еще в 1977 году. И не мог не догадываться о конечных целях всех гор­бачевских реформ.

По большому счету это была диверсионная операция про­дажной части номенклатуры против своего народа и государст­ва. И оставаясь во главе Воруй-города, Попов был как бы заодно с этой номенклатурой. А ведь он ненавидел ее и боролся с ней всю жизнь. В нем проснулся генетический страх представителя вечно преследуемой нации. Все вроде бы шло лучше некуда, но все как-то зыбко: эйфория пройдет, и народ останется у разбитого коры­та — а ну, как начнет он брать за задницу тех, кто в суматохе при­своил власть и крупную собственность. Выкрутятся, как всегда, евреи и их прислужники-русские. А на греков опять могут наве­сить всех собак. Лучше уйти в недоступные глубины науки.

И мудрый Гавриил Харитонович решил заблаговременно спрыгнуть с московского трона, куда тут же вскарабкался Юрий Лужков. Как человек не жадный, Попов довольствовался по ны­нешним меркам пустячными отступными — кое-какой недвижимо­стью в Москве и подмосковном Заречье. Но это было чуть позже.

А в тот день Гавриил Харитонович на мою просьбу о помеще­ниях сказал:

— Конечно, надо помочь. Но все хозяйственные вопросы я
передоверил Лужкову. Решай с ним.

Он позвонил Юрию Михайловичу, и через несколько минут я был у того в кабинете.

Тоже дружеский прием: чай, приказание секретарше пока ни с кем не соединять. Но разговор какой-то ватный, неопределенный:

— Да, московская власть обязана решать, но свободных площадей нет.

Я назвал первый адрес: многоэтажное здание пустует, его только что освободило упраздненное министерство.

— Трудно, — сказал Лужков, — здание уже передано советско-американской группе «МОСТ».

Назвал ему второй адрес — там уже тоже «МОСТ». Назвал третий — и снова «МОСТ».

Было начало 91-го, и до встречи с Юрием Михайловичем я никогда не слышал об этой фирме. Гораздо позже ее название стало у всех на слуху, а владелец «МОСТа» Владимир Гусинский превратился в крупного олигарха и полухозяина Воруй-города. На «МОСТ» работала большая группа гэбистов во главе, как упоминалось раньше, с бывшим первым замом председателя КГБ СССР генералом армии Филиппом Бобковым. А тогда я спросил у Лужкова: что же это за всесильная структура, если из-за нее похериваются договоренности с российской властью. Кто-то печется о становлении государственности, а кто-то — кому все происходя­щее «мать родная», уже распихивает по карманам табачок.

Юрий Михайлович изобразил на лице глубочайшее сожале­ние и сказал, что он здесь ни при чем. Он был бы рад сделать для нас доброе дело, да его возможностей не хватает. А «МОСТ» вме­сте с Гусинским ему ни сват ни брат— ничего общего у руково­дства столицы с ним нет.

В душе я даже посочувствовал Лужкову: нашлась же зараза, которая так крепко повязала руки отзывчивого человека. А в но­ябре того же года эта «зараза» выдала себя с головой: в Консуль­ское управление МИДа России поступили две заявки от Влади­мира Гусинского на поездку в Великобританию большой группы консультантов «МОСТа».

Приглашение было оформлено адвокатской конторой «Camecon Markby Hewwitt», активно сотрудничавшей с «МОС­Том». Сроки поездки совпадали с рождественскими праздниками в Лондоне. Но не в этом соль.

Кого же за прилежную работу поощрил Гусинский такой ко­мандировкой? Вот состав выезжавших: Юрий Лужков с женой Еле­ной Батуриной, его зам. Владимир Ресин с женой Галиной Фроло­вой, председатель комитета по управлению имуществом Москвы Елена Котова с сыном Юрием, управделами правительства сто­лицы Василий Шахновский и др. официальные лица. Железный принцип олигархов: «Покупай чиновников, а собственность при­дет тебе в руки сама!», оказывается, действовал еще до явления народу Чубайса!

Тогда, помнится, с брезгливостью относились к политикам, ездившим за рубеж за счет коммерческих фирм. Их называли по­бирушками. Думаю, и Ресин с Лужковым вспоминают начальную пору освоения кладовых Воруй-города с усмешкой постаревше­го дона Корлеоне. Сейчас, как предполагаю, у них вполне хватит личных средств, чтобы свозить бесплатно в Лондон все населе­ние Москвы. За его фантастическое долготерпение. За его всепрощенчество.

А с Юрием Михайловичем у нас случился еще один разговор по поводу нежилых помещений. Скажу о нем сейчас, чтобы не возвращаться к скучной теме. Было это летом 92-го. Я ехал по цен­тру города, и мне в машину позвонила моя секретарша. В приемной меня ожидала взволнованная делегация издательства «Музы­ка». «А что случилось?» Пришли в издательство люди с распоря­жением Лужкова — здание передается их коммерческой фирме. Выбросили на улицу столы и все вещи работников издательства, вставляют металлическую дверь. Какая-то невероятная ситуация! Дом издательства, которое обеспечивало страну музыкальной литературой, являлось федеральной собственностью. И москов­ское правительство никакого отношения к нему не имело. Никто в наше министерство не обращался.

Улица Неглинная, где находилась «Музыка», была как раз по пути. Подъехал к издательству: колченогие допотопные столы ва­лялись на тротуаре, под дождем мокли ворохи детских книжек о музыке, самоучители игры на баяне. Мокли и растерянные ра­ботницы издательства — пожилые женщины, отдавшие любимо­му делу всю жизнь. Новая металлическая дверь уже была заперта, никто изнутри не отзывался.

Добравшись до министерства, я позвонил Лужкову — он был недоступен. Тогда я попросил своего управделами Анатолия Курочкина съездить к издательству, разобраться пообстоятельнее. Курочкина я переманил в наше ведомство с должности за­местителя председателя Краснопресненского райисполкома. Он дружил с председателем этого исполкома Александром Красно­вым— автором нашумевшей тогда книги о команде Лужкова и нравах Воруй-города «Московские бандиты».Сам управделами в политику не лез — был хорошим организатором и совестливым человеком.

Он вернулся: да, это хулиганский захват федеральной го­сударственной собственности. Там бесчинствовала не то дочка «МОСТа», не то другая коммерческая фирма — разговаривать не желали, ссылаясь на распоряжение Лужкова, и завозили в поме­щения свою новую мебель.

— Такие бандитские вылазки надо пресекать на корню, иначе полезут дальше. У них карманы безразмерные, — сказал рас­строенный Курочкин. — Разрешите?

Мне было понятно, что он замышлял. Помчится к Краснову и возьмет у него группу ОМОНа. Затем поедет в издательство «Му­зыка» восстанавливать справедливость.

Я подумал. Еще раз позвонил Лужкову — не отвечает.

И сказал: — Разрешаю!

К вечеру Курочкин доложил: с группой ОМОНа он выгнал за­хватчиков, вынес их мебель на мостовую. А вещи издательства «Музыка» водворил на место и врезал в металлическую дверь новые замки. Справедливость восторжествовала. (В 96-м мы напра­вили Курочкина наводить порядок в хозяйстве ОРТ. Он регулярно рассказывал, как нагло ему угрожали за пресечение воровства. А в 97-м Анатолий был убит на автотрассе при загадочных обстоя­тельствах. Светлая ему память!).

На следующее утро я сидел в кабинете Ельцина: обсуждали совсем другие проблемы. Заскрипев, на селекторном аппарате засветилась кнопка прямой связи: «Лужков». Ельцин снял трубку, стал слушать и многозначительно посмотрел на меня. Ухмыльнул­ся и переключил звук на полную громкость — по кабинету по­плыл возмущенный голос Юрия Михайловича. Он жаловался на меня, называя партизаном и самодуром. Действительно, отыскал­ся же тип, который отважился перечить градоначальнику!

Лужков не знал, что я нахожусь рядом с Борисом Николаеви­чем, и беззастенчиво врал, буДто наше министерство грабило чу­жое добро. Я перегнулся через стол и сказал в аппарат:

— Не надо врать президенту, Юрий Михайлович! Скажите лучше, — по какому такому праву вы распоряжаетесь чужой собст­венностью в интересах коммерческих фирм? Вышвыриваете на улицу беззащитных старушек. Действуете из-за угла, втихаря…

Лужков поперхнулся, но посчитал, что это божья роса, и вско­ре пришел в себя. Мы еще какое-то время перепирались по гром­кой связи. Потом Ельцин сказал:

—       Ну, хватит! Прошу вас не ссориться. Миротворец!

На том конфликт посчитали исчерпанным. Больше Юрий Ми­хайлович к нам не лез. И я, слава Богу, в дальнейшем никаких дел с ним не имел.

К поиску здания для ВГТРК рассерженный Ельцин («В Моск­ве есть какой-то порядок?») подключил даже премьера и своего первого зама Руслана Хасбулатова. На носу были выборы Прези­дента России, а до конца информационная блокада не прорвана. Со скандалом забирали дом на 5-й улице Ямского поля. Там рас­полагался Минтяжстрой СССР, его только что ликвидировали, но московские чиновники быстренько организовали коммерческую структуру и здание присвоили. Когда их строго попросили оттуда, они выломали и увезли с собой все двери, все люстры, все выклю­чатели, всю мебель. Втроем — Силаев, Попцов и я — прошлись по разгромленным этажам: впечатление было жуткое. Как будто Воруй-город был отдан на разграбление победителям.

Премьер в тот же день распорядился о начале ремонта. А по­том пошли правительственные деньги на мебель и технику, на обеспечение компании всем необходимым. В мае 91-го она нача­ла вещание.

В непростых условиях создавалась ВГТРК. И создавалась только и только усилиями российской власти. Как, собственно, и полагалось. Но вот читаю Медиа Атлас с эмблемой ВГТРК, а там написано: «Государственное телевидение и радио России состоя­лось только благодаря команде профессионалов-единомышлен­ников, которые уверенно расстались с должностями на Централь­ном телевидении, в Иновещании и на радиостанции «Юность» ради веры в новое дело…» Это функционеры ВГТРК так «прода­ют» себя публике.

Телевизионщики вообще народ странноватый. Многие из них без тормозов и без комплексов. Особенно телевизионщики 90-х годов и нынешней генерации. Они отличаются от газетчиков. Чем? Отношением к собственной персоне. Мне пришлось долго работать и в печатных, и в электронных СМИ — материала для на­блюдения, да и для сравнения было достаточно.

Журналист ведь тогда пишется с большой буквы, когда та­лант и масштабность мышления соседствуют в нем с уважением к человеку и скромностью. Мне на знакомства с такими везло.

В молодости я подружился с блестящим журналистом — ра­ботником казахстанской молодежной газеты Адрианом Розано­вым. Для молодежки он был уже староват, но его материалы со­ставляли гордость издания. И Адриана не отпускали в другие га­зеты. Он был сыном создательницы детских театров, народной артистки СССР Натальи Ильиничны Сац и повидал в жизни мно­го трудностей (не поехал, кстати, с ней после ссылки в Москву из Алма-Аты, а остался в республике).

Адриан опекал меня, заставлял больше писать в центральные издания, а не лениться. Приезжая в наш город, останавливался не в гостинице, а у меня на квартире. И тогда мы вечерами успева­ли обсудить проблемы и темы. В честь него я собирался даже на­звать своего старшего сына, но жена воспротивилась: «Подумают, что мы двинулись на итальянском певце. И ребенку создадим про­блемы». Тогда на пик славы восходил как раз Адриано Челентано.

Розанова боялись чиновники — он замордовал их фельето­нами. Фельетонами ироничными, вкусными, издевательскими. Зная хорошо производство, опираясь на точные факты, не да­вал малейших зацепок для опровержений. А в очерках Адриана о «маленьком человеке» всегда было много теплоты и сочувствия. При его популярности, он мог позволить себе кое-какое нахаль­ство по отношению к окружающим. Но Адриан был удивительно застенчивым человеком, искренне радовался чужим успехам. А к своим материалам относился как к заурядным поделкам.

— Я тут надристал кое-что, посмотри на досуге, — говорил он редактору, передавая рукопись. И в этом не было никакой ри­совки, никакого притворства В этом был характер Розанова.

Школа русской журналистики — рыть глубоко и отважно, вы­пячивая в статьях больные проблемы, а не себя любимого — да­вала нам много прекрасных публицистов. У меня лично самые приятные впечатления оставались от общения с такими мэтрами газетного дела, как Анатолий Аграновский, Вера Ткаченко, Юрий Черниченко, Василий Селюнин, Анатолий Стреляный… Помнит ли их теперь молодежь? А к ним за советами обращались и зуб­ры-министры — так хорошо они разбирались в том, о чем прини­мались писать. Их не останавливали цензурные загородки. Рис­куя, они исхитрялись пробираться через них с правдой на газет­ные и журнальные полосы, как диверсанты. А в быту, с людьми держались подчеркнуто скромно. Не зря же говорили: чем круп­нее журналист, тем меньше в нем амбиций. И наоборот.

У телевизионщиков был другой, полутеатральный подход к творчеству. Они видели специфику ТВ в том, чтобы воздейство­вать не на разум, а на эмоции. Отсюда и превосходство формы над содержанием (вместо соответствия одного другому). А за обо­жествление формы приходится платить верхоглядством.

В студиях Гостелерадио СССР тогда появилось много шуст­рых, но малосведущих работников. Свою некомпетентность они пытались прятать за маской надменности. А отсутствие твердой гражданской позиции, характерной для русской журналистики, выдавали за презрение к пропаганде. Хотя истинная публицисти­ка стояла и стоит, вскрывая пороки, на пропаганде добра, самоот­верженности, порядочности, человеколюбия и всего остального, чем держится мир.

Создавая ВГТРК, мы хотели заложить в нее принципы русской журналистики и уберечь от родимых пятен Центрального телевиде­ния — пустозвонства и лакировки действительности. Новое телеви­дение должно было честно и прямо отвечать на вопросы: что про­исходит в стране, куда мы идем, что власть еще готовит народу?

А для этого телевизионщикам надо было самим подняться на определенную высоту и не бояться зазывать на передачи нерав­нодушных умных людей с разными взглядами.

Что получилось в итоге? Как ни старался Олег Попцов, а дос­тойную команду сформировать не удалось. Были, конечно, работ­ники с твердой гражданской позицией, но в основном пришли люди, чтобы просто мельтешить на экране (неважно с чем) и зани­маться саморекламой. Они получили полную свободу творчества, однако тратили ее на погремушки и заказные сюжеты (джинсу), а использовать журналистский поиск ленились. Сам Олег Максимо­вич много времени отдавал сбору материала для своей будущей книги «Хроника времен «Царя Бориса», а бесхозная его команда промышляла коммерцией. На одной из пресс-конференций Попцов посетовал: «Мы поставили на молодых: на их подвижность, дерзость, смелость. Но при этом получили и поверхностность. Ос­новная проблема РТВ — нехватка профессионализма».

Эти «молодые» образовали потом костяк ВГТРК или разбре­лись по федеральным каналам и разнесли с собой местечковость и фанфаронство. Теперь они повзрослели, но твердости под но­гами так и не ощутили. И вот что мы сейчас наблюдаем: достаточ­но было на них прицыкнуть, и все доморощенные «звезды», все «академики» вытянули руки по швам, ходят на цыпочках по одной плашке, указанной властью. Таков удел всех, у кого паруса боль­шие, а якорь слабоват. Куда дует чиновничий ветер, туда и несет.

В выборную кампанию Президента России ВГТРК подклю­читься успела. Мы снабжали ее информационными лентами РИА «Новости». В отличие от диетических материалов ТАСС, ко­торыми питалось Центральное телевидение, оно поставляло ост­рую продукцию— непривычную для зрителя. Чем и вызывало его интерес к телепередачам. Заставлял Попцов крутиться и сво­их, еще не вполне обустроенных журналистов.

После победы Ельцина популистская трескотня во всех СМИ поутихла. Никто не собирался выполнять предвыборные обещания и ложиться на рельсы или урезать власть Москвы в пользу регионов. На поверхности политической жизни наблюдал­ся вроде бы штиль, но заметна была возня под ковром: кто-то с кем-то договаривался.

В стране создалась новая политическая ситуация. Многих ин­тересовал вопрос: что будет дальше?

Идею президентства в России Ельцин привез из поездки в США, когда в 89-м встречался там с функционерами Бнай Брита. Они не знали, кто персонально может стать лидером республики, скрепляющей Советский Союз — это было не так важно. Важен был сам принцип, когда рядом с полулегитимным Президентом СССР назначенным группой депутатов, появлялся всенародно избранный Президент России. Возникала коллизия: кто «первее»? Тем самым между этими институтами власти закладывался кон­фликт. Его масштабы должны зависеть от амбиций политиков. А если Бнай Брит будет держать этих политиков под контролем, можно разруливать ситуацию как угодно.

Другой потенциальный конфликт — закладывался уже меж­ду российскими правителями — из-за несоответствия президент­ской власти советской Конституции РСФСР. Глава о президенте впихивалась в старую Конституцию как инородное тело: ни узако­ненных сдержек, ни противовесов. Все должно колыхаться как бы на честном слове. Формально безграничная власть оставалась у съезда народных депутатов, но главные ее инструменты — сило­вые структуры переходили в подчинение Президенту. Когда еще в межфракционных схватках родится обновленная Конституция! А тут можно в любой момент раздуть пожар нестабильности и за­мутить воду.

В этой схеме Ельцин сразу определил для себя подобающее место и двигался к цели с присущим ему упорством — уговорил депутатов внести поправки в Конституцию, организовал рефе­рендум о введении в России президентского поста. Все прошло, как по маслу. Я не знал тогда многих деталей и думал, что под гру­зом свалившейся власти Борис Николаевич засуетится, не пред­ставляя, как быть дальше и какую дорогу выбирать для России. Но я был не прав, в чем вскоре убедился.

Первый помощник президента Виктор Илюшин позвонил в конце июня и оповестил: Ельцин собирает на Клязьминском во­дохранилище близких людей, чтобы отметить победу на выборах по-семейному. Надо быть там в субботу в назначенный час. Я по­лагал, что это будет традиционная складчина: прихватил бутыл­ку водки, а для жен бутылку сухого вина, супруга напекла корзин­ку беляшей.

У причала нас посадили на катер и доставили к лесистому острову. Там за дощатым столом уже сидели на лавках Борис Ни­колаевич, пьяненький Александр Руцкой, помощники президента Илюшин и Лев Суханов. Все с женами. У мангала орудовал шампу­рами замминистра внутренних дел РСФСР Андрей Дунаев.

Видимо, он был здесь за хозяина — распорядителя. Из Да­гестана ему для этого пикника доставили батарею кизлярского коньяка, упаковки с черной икрой, вяленую осетрину, сыры, во­роха зелени. Все было в беспорядке нагромождено на длинном столе и рассовано под лавками. А разделанный заранее кавказ­ский барашек источал по острову аромат шашлыка. При виде такого изобилия моя жена стыдливо сунула корзину с беляшами под куст (потом ее обнаружили и, распробовав содержимое, рас­тащили беляши по сумкам. Домой).

Как полагается в подобных случаях, выпили по первой и по второй. За Россию! За победу! Я отошел покурить к мангалу, где в поте лица трудился Дунаев. Приняв на грудь, он возбудился сво­ей высокой ролью придворного кашевара. И норовил исповедо­ваться. Ему, оказывается, противно вспоминать совместную рабо­ту с идейными коммунистами, которые корчили из себя заступни­ков порядка. Вот, будучи начальником Вологодского областного управления милиции, он беспрекословно выполнял все личные поручения первого секретаря обкома партии Дрыгана. Неваж­но какие. А когда того не стало, эти идейные обвинили Дунаева в том, что он прислуживал первому секретарю, а не служил закону. И попросили из области.

Он уехал в Калининград, устроился там начальником средней школы милиции. Возвел себе дачу — размерами больше допусти­мых норм. Его стали тревожить проверками. И тогда он оконча­тельно возненавидел ту общественную систему.

Меня покоробили эти признания. Во многих генералах вме­сто гражданского трубного звука булькает мутный бульон мер­кантильности. Но чтобы с такой силой! Подумалось: сколько мусо­ра сметут под знамена Ельцина ветра перемен…

После шашлыков я предложил президенту вдвоем прогу­ляться на лодке. Он согласился и устроился на корме. Я сел за вес­ла. Мы быстро пересекли открытое пространство водохранилища и углубились в заросли камыша. Там я грести перестал. Две лодки охраны — на одной из них блестела лысина неутомимого Алек­сандра Коржакова — деликатно держались поодаль.

День был солнечный, теплый. На борта лодки садились стре­козы, рядом, сверкая чешуйчатым серебром, плескались мальки. Обстановка располагала к неспешному разговору. Другой, «ка­бинетной» возможности — президента рвали на части звонки и просители-посетители — не представлялось.

Я начал издалека и сказал, что у России печальная судьба — никогда наш народ не жил достойно. Не зря нас называют страной произвола, страной непуганого чиновничества. Это чиновничест­во, олицетворяющее собой государство, все время придумывает несуразные запреты: «Не дозволено! Не положено!» Цепкая рука государства держит за горло инициативу российского человека не один век. И потому интересы нашего государства не совпадали с интересами его граждан — находились между собой в состоянии скрытой или даже явной конфронтации. А все оттого, что Россия никогда не жила при правителях — нив царское время, ни в годы советской власти, — которых бы выбирал сам народ. Не выбирал, значит не мог спрашивать с правителей в полной мере.

Теперь народ сам сделал свой выбор. Впервые за всю исто­рию. И будет требовать, чтобы с него сняли путы, дали свободу выбора. Надо договориться с Горбачевым, с Кремлем — пусть они серьезно оценят новизну ситуации и в дальнейшем не навязыва­ют России большевистские стандарты. Можно сообща трансфор­мировать Советский Союз в удобное для всех народов правовое государство. В системе СССР много ценностей, от которых нельзя отказываться — наоборот, их надо, подчищая, развивать.

Ельцин слушал, опустив руку за борт и подбрасывая ладонью воду. Капли искрились на солнце.

— Не стройте напрасных планов — подождите немного, — прервал он меня. — Скоро ни с кем не надо будет договаривать­ся. Мы будем сами себе хозяевами.

Он произнес это будничным голосом, каким сообщают о по­годе на завтра. Правда, на мой долгий и удивленный взгляд от­реагировал так: молча прижал указательный палец к губам. Чок, чок — зубы на крючок! Неужели где-то там, под ковром, наши во­жди уже определились с будущим страны? Только время не при­спело исполнить задуманное?

У меня был конкретный повод для этой приватной беседы с президентом (почему я и начинал издалека) — о позиции Ельци­на, о его взгляде на предстоящую приватизацию. Говорили, что он колеблется в выборе пути. В России богатые недра, развитая промышленность, навалом плодородной земли. У нас передовые технологии, образованный трудолюбивый народ — что еще надо для создания общества материального благополучия! Но все за­висело от подхода, от концепции приватизации: или мы станови­лись намного богаче, сильнее, или откатывались назад.

Председателем Госкомимущества РСФСР был тогда Михаил Дмитриевич Малей — профессионал высокого уровня, настоящий русский патриот. Он с командой единомышленников почти год ра­ботал над своей программой приватизации постепенного пере­вода государственного капитализма в народный капитализм. Или как его еще называют — скандинавский социализм. Малеевская команда подготовила целый пакет подзаконных актов.

Предполагалось безвозмездно передать государственное имущество по справедливости всему населению, наделить каждо­го гражданина его долей — именным приватизационным чеком.

Он стоил бы примерно в 600 раз дороже, чем чубайсовский вау­чер. Вовлечение чеков в продажу не допускалось — мера против олигархизации. На них можно было купить акции приватизируе­мых объектов и получать дивиденды. Отсекались дельцы, набив­шие мешки денег на махинациях в горбаческое безвременье.

В первую очередь намечалось приватизировать не устой­чиво работающую нефтегазовую отрасль или другие минераль­но-сырьевые сегменты экономики (как это произошло позднее), а пищевую и перерабатывающую промышленность, небольшие заводы, обувные и пошивочные фабрики, предприятия торгов­ли и жилищный фонд. Именные чеки люди могли хранить у себя (они не обесценивались инфляцией), пока не приходила пора ак­ционирования нужного им объекта. Для предотвращения частно­го монополизма и дикого роста цен предлагалось стимулировать создание параллельной сети частных предприятий (вместо одно­го мясокомбината — десять, вместо двух пекарен — сотня. И т.д.).

Весь процесс приватизации занимал, по расчетам Малея, около 15 лет.

Со стороны Михаил Дмитриевич казался хохмачом и балагу­ром. На заседания правительства он приходил всегда с широкой улыбкой и шутками. В то же время это был глубокий сосредото­ченный человек. Экономическую концепцию он проработал так, чтобы она диктовала демократическую политику в государстве.

Получив в свои руки некогда отчужденную властью собст­венность, российский народ не на словах, а на деле превращал­ся в хозяина страны. Все становились акционерами, всем было выгодно эффективное управление на всех уровнях, чтобы полу­чать высокие дивиденды. Значит хозяйственной и политической власти приходилось бы иметь дело не с равнодушными ко всему батраками, наемным быдлом, а с нацией заинтересованных соб­ственников.

Этим собственникам было бы что терять, и они не обожест­вляли бы чиновников даже высшего уровня, включая президен­та — относились к ним как к нанятым менеджерам. Не справи­лись с делом — пошли вон! Изберут других. Украли — идите в тюрьму! Для защиты своих интересов нация собственников соз­дала бы сильные партии, независимые профдвижения и все ос­тальное, без чего нет гражданского общества.

При таком варианте Россию ждала судьба процветающих де­мократических государств.

У концепции Малея было очень много противников. Наибо­лее коварными ему представлялись Сергей Красавченко и Петр Филиппов. Сергей Красавченко, выученик Гавриила Попова, был тогда председателем комитета Верховного Совета РСФСР по эко­номической реформе и собственности (позже работал первым заместителем руководителя администрации Президента РФ и со­ветником Ельцина). А Филиппов, приятель Чубайса еще по ленин­градскому клубу «Перестройка», подшефному КГБ, возглавлял в комитете Красавченко подкомитет по приватизации (потом тоже перешел в администрацию Ельцина).

Оба депутата заявляли себя демократами и поддерживали с трибуны идею справедливой приватизации. Но вели при этом странную игру. Они были противниками передачи акционируе­мых предприятий их персоналу, выступали за кастрацию прав тру­довых коллективов. Надо, дескать, выдернуть всю собственность из-под государства, но рабочему люду ее не давать. А кому? Да любому, у кого имеются большие деньги, лучше даже иностран­цам. Особенно сырьевые отрасли. И чем быстрее, тем лучше, что­бы подстраховаться от коммунистического реванша. Смешно. Как будто ради этого партийно-гэбистская бюрократия доводила до хаоса экономику страны (жупелом несуществующего коммуни­стического реванша приватизаторы по рецептам Бнай Брита бу­дут размахивать еще очень долго, оправдывая разгром целых от­раслей и отказ от именных чеков).

Эта концепция закладывала совсем иную политическую осно­ву России — основу олигархического полицейского государства.

Оставленный без штанов народ будет враждебен чуждой ему власти и нуворишам, впадет на время в прострацию, но станет ждать своего часа. И чтобы этот час не настал, чиновничья-оли­гархическая верхушка начнет лихорадочно наращивать репрес­сивный аппарат и создавать систему узурпации власти, несменяе­мости своего режима — через фальсификации выборов, их от­мену, через ликвидацию гражданских свобод. А пропасть между народом и властью с ее прихлебателями будет постоянно расти. И час тот придет все равно: самовластное правление (самодержа­вие) — царя, генсека, президента — не дает России развиваться эволюционно, а заставляет ее прыгать через огонь, кровь и раз­руху от революции к революции

Можно было не придавать большого значения этой парочке радикалов. Но в их руках оказался опасный инструмент — Вер­ховный Совет РСФСР. Потому что комитет по экономической ре­форме и собственности давал для парламента экспертную оценку концепции Малея. Парламент не мог отмахнуться от оценок сво­его комитета. А в эксперты Красавченко с Филипповым мобилизовали экономистов ультралиберального толка — стажеров ИИ-АСА, других русофобов от дебит-кредитной науки (они были и то­гда и по сей день сплетены в тугой клубок, как дождевые черви в банке рыболова из Бнай Брита).

Малея беспокоила возня вокруг документов Госкомимущест­ва, представленных в комитет Красавченко. Он очень переживал за дело. И попросил меня при случае переговорить с Ельциным От позиции президента зависело тогда почти все.

Как сторонник концепции Михаила Дмитриевича я стал с жаром упирать Борису Николаевичу на ее сильные стороны. На справедливый характер дележа общественного богатства. На ее не обвальные, а постепенные темпы разгосударствления по клас­сическим схемам. А форсирование процессов могло сломать Рос­сии хребет.

Ельцин уже разморился на солнце, нетерпеливо потряхи­вал головой. Но дал мне договорить. А потом, оживившись, на­чал хриплым голосом объяснять. Он знал о наработках Госкоми­мущества — ему докладывали. Знал о других планах. Идет борьба идей — пусть борются. Но у него после поездок за рубеж, особен­но в Америку и после консультаций там с видными экономистами уже сложилось свое видение приватизационной политики в Рос­сии. Какое?

•  Оставить в экономике значительную часть государственного сектора, да еще на много лет, как предлагаете вы с Малеем? Так не пойдет! — сказал он в своей резкой манере.
•  Не получится что-то у капиталистов, все начнут сравнивать и кричать: «Давай
  назад!» Да еще со всероссийскими забастовками. Это будет реальная угроза возврата к социализму.
•  А чем вам не угодил социализм? И разве тотальный капитализм самоцель? — вырвалось у меня. — Создать всем равные условия, и пусть конкуренция выявляет, что больше подходит на­шему обществу.
•  Нет у нас времени на это. Совсем нет. Сковырнуть систему могут только решительные шаги, — произнес Ельцин. — Надо в массовом порядке и как можно скорее распродать все частникам. Провести, понимаешь, черту между нами и прошлым.
•  Но это может привести к обрушению экономики, к обвалу рынка.
•  На время приведет. Но под гарантии кое-каких наших уступок Запад готов организовать для России товарную интервен­цию. Продержимся с полгода — год, и все пойдет как надо.

       Мы помолчали. Ельцин давно не был со мной так откровенен.

•  У нашего народа — голодранца нет таких капиталов, чтобы выкупить все сразу, — сказал я. — Приватизационных чеков на это дело не хватит.
• Да что чеки — бумажки, — поморщился президент. — Нужны деньги, большие деньги, чтобы обновлять производство. Продадим тем, у кого эти деньги имеются. Таких совсем немного. И это к лучшему. Когда меньше хозяев — с ними работать удобнее. А все станут хозяевами — начнут власти приказывать. Какой тогда угол искать?

Самое время было углубиться в этот разговор, но Ельцин вдруг поднялся на корме во весь рост и сказал:

— Ну, хватит о работе. Надо искупаться. А то я совсем разомлею.

Мы разделись догола и нырнули с лодки. Поплавали в теп­лой прозрачной воде. И вернулись на остров, к столу, где я полу­чил нагоняй за похищение виновника торжества.

В Москве после этого пикника я не раз вспоминал разговор на водохранилище. Позиция Бориса Николаевича была очевид­ной. На мой взгляд, ошибочная позиция. Но это на мой взгляд. А какой из меня теоретик приватизации, чтобы переубеждать уп­рямого президента? Опора на здравый смысл? Но этот аргумент в коридорах власти давно потерял всякую ценность.

И Ельцину, и группе Красавченко подбирали фасон, похоже, в одной пошивочной. В других при разгосударствлении придер­живались стандартных правил: «не навреди!», «не нарушай уста­новленные экономические связи!», «не ослабляй национальную безопасность!», «делай не в чьих-то корыстных целях, а ради по­вышения эффективности производства!» По этому пути шли к ус­пеху многие азиатские и европейские страны. Здесь же намеча­лось вершить все шиворот-навыворот.

Мне стало понятно, что планы Малея обречены. Что сначала комитет Красавченко даст программе Михаила Дмитриевича не­гативную оценку. Так оно и произошло. Затем Ельцин заменит Ма­лея —президенту подсунут какого-нибудь гопника из подворот­ни, и тот по команде кукловодов начнет гасить топки российского локомотива, да при этом еще строить из себя благодетеля, врать и кочевряжиться.

Осенью Борис Николаевич действительно выгнал из Госко­мимущества Михаила Дмитриевича — перспективного ученого, подарившего стране 80 изобретений, И посадил на его место Чу­байса. А спустя несколько лет Малей скончался с расцвете сил. Люди идеи часто уходят вскоре после похорон своего детища.

Между тем обстановка в России добра не сулила. К середине лета напряженность в обществе заметно усилилась. Народ роп­тал: жизнь становилась все хуже, а верхи погрязли в каких-то ин­тригах. Я тогда много ездил по регионам — трудно было разгова­ривать с рабочим людом.

— Центральная и российская власти плюют на конституцион­ные права граждан, — прижимали меня на собраниях. — На мар­товском референдуме большинство высказалось за сохранение СССР. Что делают Горбачев с Ельциным? Дурят нам голову никчем­ными проектами союзных договоров, а сами преднамеренно ве­дут страну к развалу и катастрофе.

Слово «оборотни» в адрес вождей звучало на этих собрани­ях чаще всего.

Только слепой не замечал, как росло в обществе подозрение: в Кремле ведется какая-то двойная игра.

Очухались, наконец, и начали занимать боевые позиции пар­тийные организации на местах. Июль 91-го стал месяцем поваль­ных, причем беспрецедентных для КПСС мятежных пленумов, конференций, собраний. Их резолюции направлялись в Моск­ву— Горбачеву и членам ЦК. Позднее в архивах партии я насчи­тал более десяти тысяч грозных телеграмм за подписями секре­тарей. С учетом телеграмм из «первичек». Их содержание не обе­щало адресатам ничего хорошего. Вот отрывки из некоторых по­сланий:

«Совместный пленум Оренбургского горкома КПСС, район­ных комитетов КПСС, контрольных комиссий требует обновления руководящих органов партии. Секретарь Ю. Гаранькин, 1.07.91 г.»

«Выражаем недоверие деятельности Политбюро ЦК КПСС и лично Генерального секретаря М.С. Горбачева. Контрольная ко­миссия Алтайского Края, 4.07.91 г.»

«Коммунисты шахтоуправления Краснодонецкое постанови­ли: выразить недоверие М.С. Горбачеву, освободить его от обя­занностей генерального секретаря ЦК КПСС и исключить из чле­нов КПСС. Секретарь Н. Косихин, 26.07.91 г.»

«Красноярский горком партии постановил: коренным об­разом обновить руководящие органы КПСС. Бюро горкома. 8.07.91г.»

«Партийное собрание управления строительства № 909 (г. Арзамас-16) требует освобождения Горбачева М.С. от должности генерального секретаря ЦК КПСС. Секретарь И. Красногорский, 11.07.91 г.»

«Совместный пленум Иркутского горкома и контрольной ко­миссии считает, что действующий состав Политбюро оказался не­способным руководить партией и требует срочного созыва съез­да КПСС. Секретарь Н. Мельник. 2.07.91 г.»

«Шитровская парторганизация Курской области отмежевыва­ется от ведущего в тупик курса руководства КПСС и требует сроч­ного созыва съезда КПСС. Секретарь А. Михайлов, 24.07.91 г.»

«Объединенный пленум Якутского горкома партии счита­ет, что руководство ЦК КПСС проводит политику, не отвечающую чаяниям трудящихся. Требуем срочного созыва съезда КПСС. Сек­ретарь А. Алексеев, 10.07.91 г.»

Ну и так далее…

Может показаться странным, что требования об освобожде­нии Горбачева и смене состава ЦК направлялись самому Горба­чеву и членам этого ЦК. Но таким самодержавным был принцип строения КПСС: без воли царя партии и его окружения- ни-ни! Ос­тавалось обращаться только к Богу, но он давно махнул рукой на КПСС. На многих телеграммах стояла нейтральная закорючка Ми­хаила Сергеевича: мол, прочитал. И ничего более.

Ряд посланий называл в ультимативной форме крайний срок созыва партийного съезда — до ноября 91-го. Иначе, организуя массовые забастовки и акции гражданского неповиновения, ком­мунисты с мест проведут съезд явочным порядком и заставят Горбачева уйти не только с поста генсека, но и с должности пре­зидента СССР. На этих документах свои подписи члены Политбю­ро сопровождали жирными восклицательным и вопросительны­ми знаками.

В партийных комитетах регионов ксерокопировали и рас­пространяли по рабочим коллективам секретную записку Горба­чеву секретаря московского горкома Юрия Прокофьева, состав­ленную еще 29-го января 91-го— задолго до президентских вы­боров в России (кто приделал ноги этой записке— оставалось загадкой). В ней Прокофьев предупреждал Горбачева (нашел кого предупреждать!), что активизируется работа по завершению раз­вала страны и, в частности, предсказывал. Цитирую:

«Наиболее вероятны следующие сценарии развития со­бытий. Торпедируя новый Союзный договор, Верховный Совет РСФСР форсирует процесс заключения двусторонних соглашений между республиками и возьмет на себя инициативу создания Со­дружества суверенных государств».

Записку сопровождал злой комментарий о шашнях Ельцина с Горбачевым, и она действовала на рабочих как призыв «к топору!».

Наши вожди понимали, что они разбудили вулкан. Не трус­ливая и алчная номенклатура, а партийные низы, которым нече­го терять, кроме своих цепей, решили взяться за дело. Они сами составляли мощную организованную армию, да еще могли при­влечь к акциям протеста миллионы рабочих. Мало бы не показа­лось!

Ликвидировать нависшую угрозу можно, только ликвидиро­вав всю партию. Так встал вопрос. Но если это делать с оглоблей на перевес, нарвешься на противодействие с непредсказуемыми последствиями. А поводов для мотивированного, хотя бы внешне обоснованного решения власти, которое бы ставило вне закона целую партию, не было. Значит, следовало сорганизовать этот по­вод. Желательно с изощренностью Сатаны.

Нужна была масштабная провокация или, как говаривал Бо­рис Николаевич, большая загогулина, чтобы скомпрометировать партию в глазах народа. Чтобы тяжело контузить ее, прихлопнуть и попутно выявить активных противников связки Горбачев — Ельцин в Москве и на местах.

Борис Николаевич как-то сказал мне, растрогавшись (он чи­хал и кашлял — я занес ему вечером в кабинет пакет лекарствен­ной сушеной травы, привезенной родственником с Алтая. А пре­зидент порылся в шкафу и отдарил меня цветастым фарфоровым стаканчиком из Кореи): события могут повернуться в неожидан­ную сторону. И надо бы, на всякий случай, продумать, как органи­зовывать работу нашей прессы в чрезвычайных условиях. На мои вопросы: «что это за события?» и «когда и почему они могут на­ступить?» он неопределенно ответил:

— Я же говорю — на всякий случай. У меня самого нет еще полного представления.

В последнее время он много общался с Михаилом Сергее­вичем — по телефону или ездил к нему в Кремль, в резиденцию. О чем договаривались лидеры, нас, конечно, интересовало, но не так, чтобы лезть бестактно с расспросами. Сами они не распро­странялись о каких-либо договоренностях. А мы полагали: вроде бы шла притирка позиций Кремля и Белого дома на Краснопре­сненской набережной. Ну и слава тебе, Господи!

Августовские события 91-го обросли такими гроздьями ми­фов, что иногда начинаешь плутать в истоках: как все было на самом деле. Плутать и удивляться неведомым событиям. Хотя я находился в их эпицентре с первых и до последних часов противоборства с ГКЧП. В организации путча, в поведении главных действующих лиц с одной и другой стороны мне тогда уже пока­залось много странного, подозрительного.

Передаю опять-таки свои личные ощущения, никого не опро­вергая, не поправляя и никому ничего не навязывая.

По-настоящему обеспокоенным в то раннее утро 19 августа выглядел только Руслан Хасбулатов. Мы заявились с ним на дачу Ельцина в Архангельском, и Хасбулатов, сокрушаясь, начал сочи­нять обращение «К гражданам России!» Я присоединился к нему: пробовали увесистость формулировок на слух, потом заносили их на бумагу. «Государственный переворот», «путч» — такими камня­ми-обвинениями придавили гэкачепистов.

Борис Николаевич сидел на разобранной постели полураз­детый. Вид у него был не встревоженный и не растерянный, а на фоне случившегося даже очень спокойный. Все вокруг было как прежде, никакого подозрительного движения. Телефоны работа­ли. Хасбулатов попросил Ельцина позвонить в Алма-Ату Нурсул­тану Назарбаеву (там разница во времени плюс три часа): пусть выскажет осуждение в адрес организаторов переворота — чле­нов ГКЧП.

Президент откликнулся на просьбу с ленцой, и через какое-то время усиленная мембрана аппарата спецкоммутатора донес­ла до нас голос Назарбаева. Он, по его словам, с утра заработался у себя в кабинете над документами и даже не слышал о создании ГКЧП. Вот разберется немного, тогда и будет определяться. (Ря­дом с Назарбаевым сидел в тот момент мой старый приятель — чиновник высокого ранга. Который позже признался, что они как раз слушали телевизионных дикторов, озвучивавших документы ГКЧП. Но президент Казахстана еще не сориентировался. «Вос­ток — дело тонкое!»),

Хасбулатов попросил позвонить Горбачеву в Форос— сам президент никакой инициативы не проявлял. Ельцин поотнеки-вался, но снял трубку. По спецкоммутатору сказали: «Не отвеча­ет или нет связи». Что значит «не отвечает»? Там же целый отряд прислуги.

Начал съезжаться цвет новорусской бюрократии — Собчак, .Лужков, Силаев и другие. На наши расспросы они отвечали, что никаких препятствий в дороге им не чинили. Ельцин уже при­брался и привел себя в порядок — стал отдавать распоряжения.

Отпечатать на машинке обращение «К гражданам России!» мы попросили дочь Бориса Николаевича — Татьяну. Она печатала не­умело и медленно, будто давила клопов. Это раздражало. Пока вся троица была здесь — Ельцин, Силаев, Хасбулатов, хотелось сразу заполучить их подписи под обращением и запустить его в дело. Я позвонил своему первому заму Сергею Родионову и поручил со­брать в министерстве как можно больше журналистов— наших и зарубежных. Мы должны были отксерокопировать Обращение, подписанное руководством России, и раздать его всем — пусть гу­ляет по свету. Что и было сделано. Я был уверен, что наше мощное орудие — информационное агентство РИА «Новости» со всей пере­дающей аппаратурой блокировано, закрыто. И что придется рассо­вывать информацию, как говорили в старину, от полы да в полу.

Еще я полагал (а точных сведений не было), что будет бло­кирован Белый дом, и Ельцину не дадут провести там пресс-кон­ференцию. Так предписывали каноны государственных пере­воротов. Поэтому и предложил ему поехать сразу в наше мини­стерство, где на клич Родионова сбегались журналисты целыми группами. В нашем зале он сможет провести пресс-конференцию. Ельцин согласился. Мы сели в его «Чайку» — сзади Борис Нико­лаевич в окружении Александра Коржакова и еще одного креп­кого секьюрити, меня разместили на приставном сидении и через центральные ворота Архангельского направились в Москву. Моя «Волга» маячила позади вместе с машинами президентской охра­ны. За ними тянулась кавалькада других автомобилей.

Вдоль дороги от Архангельского до Калужского шоссе сплош­ной лес, где можно разместить целую дивизию. Я обшаривал гла­зами кусты и деревья, но странное дело: кругом ни одной маши­ны, ни одного человека. А ведь Архангельское — местоположение источника «демократической заразы»— здесь находились дачи «верхушки»: Ельцина, Руцкого, руководителей Верховного Сове­та РСФСР, всего правительства. То есть тех, кто, по мнению гэкаче-пистов, вносил смуту в спокойную жизнь граждан. При серьезных намерениях (государственном перевороте) они были обязаны нас интернировать, вырубить связь, чтобы предупредить возникнове­ние очага сопротивления. Но ничего этого не наблюдалось.

Только на МКАДе мы догнали колонну танков и БТРов — по обочине дороги она двигалась на Москву. Большая колонна, гроз­ная. Ельцин неодобрительно поглядывал на нее и все сильнее уг­лублялся в себя. Я набрался смелости и спросил Бориса Николае­вича, не это ли он имел ввиду, когда предупреждал меня в сво­ем кабинете о работе в чрезвычайных условиях. Ельцин не сразу вернулся из задумчивого состояния.

— Горбачев — Горбачев, — протянул он хрипло вместо отве­та (скорее себе, а не мне). — Что-то многовато подтекста в его по­ведении. Как бы не повернули они ситуацию в другую сторону.

Какие-то сомнения растревожили президента. Что-то не сов­падало с его ожиданиями. Видимо, он мысленно переиначивал Поэта:

— Политика хитрей расчета. Ты в ней чуть-чуть перетончи — И на тебе самом чечетку другие спляшут резвачи.

В машину Ельцина пошли звонки— они отвлекли его. В Бе­лом доме, оказывается, уже собрались депутаты Верховного Со­вета, связь работала исправно, все подъезды свободны.

Посредине Калининского (Новоарбатского) моста мы остано­вились — Белый дом мирно красовался на солнце, по набереж­ной прохаживались москвичи. Идиллия. Ельцин решил свернуть к себе, в Белый дом. А я пересел в свою машину— поехал в мини­стерство организовывать автобусы, чтобы быстрее доставить со­бравшихся там журналистов на пресс-конференцию к президенту.

Пока ждали эти автобусы, журналисты терзали меня. Они прочитали розданное им Обращение, и документ вызвал у них много вопросов. Особенно наседали дотошные иностранцы. Пре­зидент СССР не арестован? Не арестован. А если он заболел и его функции взял на себя вице-президент, то почему мы квалифици­руем это как государственный переворот? Если же Горбачев не в больнице, а в Форосе, то что это за болезнь? И не имеет ли тут места замысловатая комбинация по свертыванию демократиче­ских процессов руками горбачевской команды? Ушлые западни­ки угадывали какой-то подвох в истории с ГКЧП.

В министерстве мне радостно сообщили, что российское ин­формационное агентство не блокировано, а работает в обычном режиме. Это тоже удивило.

Вместе с журналистами я поехал в Белый дом и там, лишь из­редка отлучаясь, провел все трое суток, до полной, так сказать, виктории дела Ельцина — Горбачева. Трое суток игры на нервах. Трое суток Большой Игры.

Это потом вместе с другими, не посвященными в тайны двор­цовых интриг, узнал я, что телефонной связи Горбачева никто не лишал. Он самоизолировался и, попивая чай на террасе, наблю­дал за спектаклем, словно с режиссерского пульта. И что ГКЧП не спускало на места антиконституционные приказы, типа: «гнобить», «арестовывать». Из Москвы в 10 часов 50 минут 19 августа ушла только одна секретная шифротелеграмма № 215/ш первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайко­мов, обкомов партии. Ее направил секретариат ЦК КПСС:

«В связи введение чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии ГКЧП.

В практической деятельности руководствоваться Конститу­цией СССР».

Телеграмма вроде бы никчемная. После отмены 6-й статьи о руководящей роли КПСС содействовать ГКЧП в рамках Консти­туции значило не совать нос в государственные дела — можно только потрепаться на собраниях. Зато главная цель послания достигнута — засветить и подтвердить документально связь пар­тии с путчистами.

Непонятливые секретари, привыкшие заглядывать в рот Москве, ждали дальнейших конкретных указаний, а их не было, хотя наступил уже вечер 20 августа, и парткомы начали теребить ЦК шифропосланиями такого рода:

«Обком не получил никакой информации о действиях ГКЧП для координации своей работы. У коммунистов вызывает много вопро­сов бездействие центральных органов КПСС. Секретарь Челябин­ского обкома КПСС А. Литовченко, 20 августа, 18 часов 20 минут».

Они сами затягивали петлю на шее партии. Ее вожди, остав­ленные Горбачевым в Москве на хозяйстве, наверное мстительно усмехались: низы подняли мятеж против ЦК, пригрозили провес­ти съезд в явочном порядке и вымести поганой метлой из началь­ственных кресел все руководство КПСС — так пусть они теперь похлебают касторового супа. Асами вожди надеялись, в случае чего, перекочевать в беспартийную администрацию Президента СССР, под крыло Горбачева.

Похоже, создание ГКЧП и планировалось как верхушечная ак­ция, как попытка нагнать на общество страхи. Была, не исключаю, и задняя мысль у кремлевского режиссера: при благоприятном для него развитии событий придержать шаг Ельцина — слишком широко расшатался! И под шумок прикрыть несколько не управ­ляемых общественных групп и ерипенистых изданий, кусавших кремлевскую власть (тех, кто покается, можно потом простить)

Борис Николаевич не хотел, чтобы на нем сплясали чечет­ку «другие резвачи». И обратился к население с призывом защи­тить Белый дом — началось сооружение баррикад. Потом своими указами он принял на себя командование вооруженными силами, расположенными на территории РСФСР, и отменил распоряжения Язова и Крючкова.

Кода мы спускались по каменной лестнице к танку, с кото­рого Ельцин прочитал Обращение и другие документы, толпа сопровождения чуть не свалила меня с ног. Все стремились забрать­ся на броню и запечатлеть себя рядом с президентом. Я до изжо­ги налазился по танкам за три года службы в армии, да и Позу не люблю. На снимках видел потом, как стою, наклонившись, под ос­нование орудийного ствола, будто пытаюсь не дать тяжелой ма­шине тронуться с места. А Борис Николаевич, попозировав, спус­тился при помощи Коржакова с башни и отправился в кабинет пить кофе.

Ельцину понравилась роль Вождя Сопротивления — он бы­стро вжился в нее (и потом красочно описал вместе с Валенти­ном Юмашевым в одной из своей книг). Хотя работу с военными Кантемировской и Таманской дивизий, да и переговоры с крем­левскими чиновниками вели, в основном народные депутаты и Александр Руцкой. К президенту устремились искатели больших должностей с небескорыстными побасенками: одним, якобы, при­казали сбить самолет, на котором Вождь Сопротивления возвра­щался накануне из Алма-Аты, однако приказ проигнорировали, других просили арестовать Ельцина, но они в ущерб своей карь­еры отказались, третьих заставляли обстрелять машину Бориса Николаевича из кустов около Архангельского, но они тоже плю­нули на союзное начальство. В будущем Ельцин должен бы это учесть. И никто не мог подтвердить свои слова какими-либо пись­менными распоряжениями сверху: «Ну, это все делается на дове­рии, чтобы не оставлять следов на бумаге».

По Белому дому распространяли длинные (и разные) рас-стрельные списки, в которых не было разве что банщиков из Сан-дунов. Тут же, взвинчивая людей, бродили жуткие слухи: вот-вот на крышу сядут вертолеты с десантниками, вот-вот начнется газо­вая атака. На первом этаже навалили кучи противогазов. Я пригля­дел новенький белый, четвертого размера, сунул его в портфель и занес президенту. Сели за маленький столик, нам принесли по чашке кофе и по рюмке коньяка. Я стал вытаскивать противогаз.

— Что это? — заинтересовался Ельцин.

—  Нас будут травить газом,— сказал я.— Вот принес вам для защиты.

•  Он взял противогаз и брезгливо швырнул его подальше, к стене. Пробурчал:
•  И вы туда же.

В Белом доме меня усадили за подготовку проектов указов президента по СМИ — сочинил целый пакет: что-то переподчи­нить или заново учредить, кого-то освободить, а кого-то назна­чить. Правда, Сергей Шахрай кромсал их безжалостной рукой юриста от Бога. С министерской печатью в кармане успел съез­дить в редакцию Егора Яковлева (никто меня не тормозил, не за­держивал), чтобы обсудить с журналистами условия создания «Общей газеты» и тут же ее зарегистрировать на основании за­кона о печати. Потом свободно мотался по типографиям — искал, где безопаснее печатать новое издание. Скандалил по телефону со сверхретивыми региональными баронами от власти, прикрыв­шими независимые газеты.

А вечером 20 августа все стали бегать по коридорам, причи­тая: «Ночью будет штурм!». На улице шел проливной дождь, люди стоически держались на баррикадах — мужчины, женщины, под­ростки. Премьер Иван Силаев сам втихомолку покинул здание правительства и распустил по домам весь свой аппарат. Шестой этаж погрузился в зловещую тишину. А новость о предстоящем штурме пошла гулять по Москве.

В штабе гэкачепистов у нас были влиятельные и надежные информаторы. Они сообщали: Игра выходит из-под контроля Ми­хаила Сергеевича. Некоторые путчисты, особенно с погонами на плечах, вошли в раж, и у них зазуделось желание по-настоящему разобраться с дерьмократами, замочить их всех разом. Они тре­буют от Янаева «добро» на атаку Белого дома. Захворавшей мед­вежьей болезнью Янаев переводит стрелки на председателя КГБ СССР Крючкова. Тот, якобы, в раздумье.

Я спустился в кабинет Госсекретаря РСФСР Геннадия Бурбу­лиса. Он только что вернулся от Ельцина и по его поручению стал звонить Крючкову. Подмигнув, перевел аппарат на громкую связь. Никогда я не видел таким Генку-философа. Он крыл матом тогдаш­него начальника Владимира Путина и обещал, что если Крючков решится на штурм, то Бурбулис самолично натянет его уши на его же поганую жопу.

Крючков, не заводясь, отбрехивался устало и заверял, что все это провокационные слухи, никакого штурма не будет. И я по­думал, что если бы он начался, Бурбулис не смог бы выполнить свое обещание. Скорее, наши с ним уши пришлось бы искать по углам этажа. Голос председателя КГБ выдавал в нем сломленного человека. Решимостью якобинца там даже не пахло.

Те, кто активнее всех толкал людей к сопротивлению, потя­нулись со своими манатками в подвалы Белого дома! Туда охра­на утащила и Ельцина — перед лицом возможной реальной опас­ности он из глыбы Вождя Сопротивления мгновенно сдулся до Размерчиков ручной клади ФСО. Как вспоминал Коржаков, там их ждал накрытый стол, там же были Юрий Лужков с женой Еленой, Гавриил Попов и еще некоторые вдохновители сопротивле­ния. Ели бутерброды, «запивая их…водкой с коньяком». Очень долго ждали сверху вестей о победе, почти до утра. Гавриила По­пова, по словам Коржакова, пришлось выносить под белые руч­ки двум здоровенным охранникам, о других участниках застолья он умолчал.

Это метода всех интендантов от политики: взбудоражить на­род, заставить его лезть под пули, мокнуть под проливным дож­дем и мерзнуть на баррикадах, а самим в это время сидеть в теп­лом укрытии, «запивая бутерброды водкой с коньяком». А высто­ял народ, победил, и они выползают из убежищ, как стая жадных клопов из щелей — отталкивают локтями победителей в сторону и начинают распоряжаться их собственностью, а часто и жизнью.

В распахнутом настежь кабинете премьера Силаева надры­вались телефоны. Я зашел, включил свет — видны были следы по­спешного ухода хозяина этого рабочего места. Снял трубку одно­го телефона — звонили с завода «ЗИЛ».

•  Что у вас происходит? — раздался сердитый голос. — Ни кто не может дозвониться до руководства.
•  Идет совещание, — использовал я ложь во имя спасения авторитета российской власти. — Меня вот определили за коор­динатора.

Где им дозвониться?! По руководящим кабинетам гулял ве­тер (кабинет Ельцина Коржаков предусмотрительно запер на ключ), только у Бурбулиса толкались люди — журналисты, депу­таты. Они даже просили у него шахматную доску, чтобы сгонять партию — две назло гэкачепистам. Но Бурбулис, не очень-то по­веривший Крючкову, приглушил в кабинете свет и предложил им спускаться вниз, на цокольный этаж — желающим там раздава­ли пистолеты. Только представить, как люди с пукалками выходят против мощных стволов и бронежилетов «Альфы»!

На «ЗИЛе», оказывается, собрали большую группу рабочих — готовы двумя автобусами отправить ее на баррикады хоть сей­час. Какая будет команда из Белого дома? А что должен был отве­тить член правительства, не обронивший в панике совесть! Если бы штурм состоялся, эти люди могли погибнуть в ночной бойне, а если без штурма — зачем им зря мерзнуть под дождем? И я ска­зал, что отряды рабочих здесь до утра не нужны, а утром ситуа­ция покажет.

Звонили с завода «Серп и молот» — тот же вопрос и тот же от­вет. Интересовались обстановкой шахтеры из Подмосковья, ель­цинский Свердловск не давал покоя: где все, чем надо помочь?

Так я сидел с перерывами, как диспетчер, до момента, когда рас­свело, и за окнами силаевского кабинета экономные американцы потушили свет на постройках своего посольства. Телефоны стих­ли, штурм не состоялся. История с ГКЧП — закончилась.

А ближе к завтраку позвонил домой и услышал: не зная, чем помочь отцу в опасной ситуации (по Москве тоже шли слухи о штурме), оба моих сына— Максим и Константин отправились поздно вечером к Белому дому и провели ночь на баррикадах. Моя жена не сумела их остановить. И не сомкнула глаз. А я-то думал, что вся моя семья спит без задних ног и не беспокоился за нее.

Позднее Руслан Хасбулатов походя бросал в мой огород об­винения, будто я травил Ивана Степановича Силаева за его дезер­тирский поступок. Не было этого. Даже наоборот. Когда 21 авгу­ста в кабинете Ельцина обсуждали, кого вместе с Руцким послать в Форос за Горбачевым, Борис Николаевич многозначительно по­смотрел на меня. И ждал согласного кивка моей головы. Но что-то противилось во мне этой поездке — или психологическая ус­талость, или обычная лень.

•  Горбачев с Силаевым одной крови, — сказал я вместо от­вета и предложил, — Пусть наш премьер поедет и этим немного отмажется.
•  Да, одной,— нейтрально подтвердил президент.— Поедет Иван Степанович.

Сразу же после путча Горбачев назначил Силаева руководите­лем комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР (одновременно он остался председателем Совмина РСФСР). В качестве заместителей Михаил Сергеевич подпер его тоже свои­ми людьми — Аркадием Вольским и Юрием Лужковым. И тут, как говорится, Остапа понесло. Собственность упраздненных после августовских событий ведомств и министерств стали распихивать по коммерческим структурам. Я, например, еле успел спасти от растащиловки имущество министерства печати СССР.

А вместо решения насущных проблем и эффективных действий за сохранение остатков Союза Силаев втягивал нас в организацию каких-то суррогатов экономических образований. Сам занимался Делом активно, затем направил в Алма-Ату своего посланника, и тот от имени России подписал документы о создании межгосударствен­ного экономического сообщества. Можно было только аплодиро­вать этому, если бы документы предусматривали механизмы сохра­нения прежних экономических связей и развития их.

Но никаких обязательств перед Россией республики на себя не брали, даже оставляли за собой право вводить ограничения на вывоз продуктов питания для РСФСР. А вот Россия должна была обеспечивать всех энергоресурсами — нефтью, прежде всего. И по каким ценам? Нет, не по мировым, а по тем, за которые проголосо­вало бы большинство из девяти республик. Собрались бы, скажем, Украина, Таджикистан, Киргизия, Белоруссия, Узбекистан и решили, что быть цене российской нефти за баррель — 5 долларов. И мы обязаны были приставить руку к козырьку. Такая незатейливая по­пытка просунуть к нашим недрам кого-то через форточку.

Вот тут я не выдержал. На заседании правительства мы деза­вуировали подпись силаевского посланника. И я предложил от­править Ивана Степановича в отставку с поста предсовмина Рос­сии — пусть он сосредоточится на работе в привычной для себя горбачевской команде. Министры меня поддержали. Выступая на заседании правительства, я, естественно, припомнил и дезертир­ство премьера, и кое-что еще. По совокупности.

Какая же это травля! Это рабочий момент нормальной поли­тической жизни, когда начальника не прилизывают подхалима­жем, а требуют от него выполнения служебного долга. Со време­нем российская власть отвыкла от деловых отношений и сейчас на подобный шаг министра приученный к раболепию подчинен­ных даже захудалый премьер отреагировал бы вызовом санита­ров из «Кащенко».

Как и следовало ожидать, среди первых крупных решений Ельцина после путча была политическая казнь КПСС. Партия скомпрометировала себя связью с разгромленными мятежника­ми и находилась в полуобморочном состоянии. Теперь ее можно было брать голыми руками. Будут знать коммунисты, как восста­вать против своих вождей и учить их любви к Родине. Родина для вождей — это то, что оттягивает карман. Все остальное — пле­бейский патриотизм.

Действо решили провести публично. С этой целью 23 августа Михаил Сергеевич приехал даже в Белый дом на заседание Вер­ховного совета РСФСР. Я сидел в первом ряду напротив трибуны, когда Борис Николаевич зачитал указ о приостановке деятельно­сти партии (в ноябре он запретит ее окончательно). Он поднял над трибуной ручку, чтобы подписать этот указ. Надолго и кар­тинно задержал ее в воздухе, поглядывая на Горбачева. Тот встал с места, изобразил порыв протеста и притворно сказал:

— Не надо, Борис Николаевич.          

— Надо! — громко произнес Ельцин. Нож гильотины упал.

Борис Николаевич повел Михаила Сергеевича к себе в кабинет.

Тут же Горбачев отказался от поста генсека ЦК КПСС, призвал ЦК объявить о самороспуске, а всем коммунистам посоветовал разбежаться и создавать новые партии. Удивленная таким крутым поворотом, телекомпания Би-би-си спросила Михаила Сергееви­ча: как же так, еще вчера он обещал реформировать партию, а се­годня принял участие в ее разгроме.

— Я еще не имел информации о том, какую позицию заняли ру­ководство партии и партийные комитеты, — ответил Михаил Сер­геевич. — Потом в мое распоряжение поступила информация.

Лукавил экс-генсек. Он лучше других знал настроения в пар­тийных низах, готовые перейти критическую массу. И, как я уже говорил, боялся этого до смерти. А позицию руководства, под­твержденную документально, преподнесла на блюдечке спецопе­рация с ГКЧП.

Через несколько дней я дал интервью одной из российских газет. И в нем изложил свой взгляд на августовский путч. Сказал по простоте душевной, что это сценарий Михаила Сергеевича, ко­торый хотел использовать ГКЧП для достижения определенных политических целей. Часть из них упомянута в этой главе.

В день выхода интервью у меня в кабинете раздался теле­фонный звонок. Металлический голос операторши спецкоммута­тора предупредил:

— С вами будет говорить президент Советского Союза Миха­ил Сергеевич Горбачев.

Сначала тишина, щелчок в трубке, потом:

— Михаил, это Горбачев. Я прочитал твое интервью, это не так, — ни привычное «здравствуй!», ни «привет!» — это не так, —повторил Михаил Сергеевич, — Верь мне!

И положил трубку. В его голосе было столько тревоги, пере­мешанной с испугом, что стало даже не по себе. И это, похожее на мольбу: «Верь мне!», обращенное к человеку, который не стоил по политическому весу и ногтя авторитета Президента СССР, тоже о многом сказало. Тогда раны общества от ГКЧП еще кровоточили, и Михаил Сергеевич опасался любой правды. Она могла опроки­нуть его. А я взял и приоткрыл сдуру уголок этой правды. И не по­верил его признанию, поскольку верил документам и всему уви­денному своими глазами.

Вспоминая эту историю, я и не думал придавать ей значе­ние реквиема по КПСС. Не в эмоциях дело. Любая партия, сколо­ченная по вождистскому, фюрерскому принципу — будь то КПСС, «Яблоко» или «Единая Россия» — обречена на саморазрушение, на бесславную смерть. Вне зависимости от идеологии.

Беда, когда такая партия приходит к власти, господствует мо­нопольно долгое время — она и общество корежит по своему принципу, создавая тоталитарное государство. Это КПСС с ее ли­дерами — пыталась не выпускать нашу страну последние десяти­летия из клетки большевистского догматизма и спровоцировала агрессию центробежных сил.

Дело в другом. Когда низы партии покорно плелись за свои­ми вождями, Горбачева сотоварищи это удовлетворяло. Но как только многомиллионная армия рядовых коммунистов заартачи­лась, и возникла угроза осуществлению планов Бнай Брита, тогда и был вынесен партии приговор. Вот так получается, сколько бы ни говорил экс-генсек, что «это не так!». И не осталось организо­ванной силы, способной остановить крушение государства.

А Ельцин? Борис Николаевич сполна удовлетворил чувство мести за унижение от партии на пленумах ЦК и Москвы. Это чув­ство свербило все годы. Он успел подзабыть, как сам был крас­ной партийной гусеницей, у него отрасли крылья для самостоя­тельного полета, а чувство обиды не проходило. Теперь он в пол­ном расчете со всей стаей партийных функционеров и Горбачева выдернул из этой стаи. Михаил Сергеевич остался один-одинеше­нек: без партии, без поддержки народа и по сути без страны. Он стал приживальщиком в России, где уже был свой хозяин — кру­той и сумасбродный.

Ельцин сразу же перебрался в Кремль (мечта всей его жизни), и они с Михаилом Сергеевичем появлялись на публике подчерк­нуто вместе, как Шерочка с Машерочкой. Вместе решали вопро­сы, даже те, что являлись прерогативой Президента СССР. Причем мнение Бориса Николаевича было часто решающим.

Позвонил он мне как-то и сказал:

— Я звоню от Михаила Сергеевича. Мы с ним решаем кадро­вые вопросы. Кого вы хотите поставить вместо себя председате­лем телекомпании «Останкино»?

В дни путча он издал указ о снятии с этого поста Леонида Кравченко, а временно назначил туда меня. Но острота момента прошла, и совмещение двух должностей — министра и председа­теля — выглядело противоестественно.

•  Рекомендую Егора Яковлева, — сказал я. — Мы с вами уже говорили на эту тему.
•  А Михаил Сергеевич настаивает на Эдуарде Сагалаеве, — ответил Ельцин.
• Достойная   кандидатура,   профессионал,—  согласился я — Хороший был бы тандем: Яковлев и Сагалаев. Но это не нам с вами решать, а президенту СССР.

— Почему не нам? Я поддерживаю ваш выбор, — сказал Ельцин и положил трубку.

Через пару дней вышел указ Президента Советского Союза о назначении Егора Яковлева председателем телекомпании «Остан­кино». Последнее слово осталось за Ельциным. Горбачев поговорил с Яковлевым о Сагалаеве, и тот сделал его своим первым замом.

Вспомню в этой связи один побочный эпизод. Через несколь­ко месяцев пришел ко мне Яковлев.

•  Старичок, — сказал он. Егор всегда так обращался, когда хотел добиться своего. — Я не могу больше работать с Эдиком. Он тянет одеяло на себя и мешает. Разреши мне его уволить.
•  Печально все это, — ответил я Егору. — Два хороших че­ловека, а ужиться не можете. Поговори с ним еще раз. И здесь не нужно мое разрешение. Ты Эдика назначал, только ты вправе его уволить. Но лучше все-таки, когда вы вместе.

Яковлев ушел. А потом мне рассказали, как он позвал к себе Сагалаева и с печалью в голосе произнес:

— Старичок! Ты знаешь, как я тебя уважаю и готов работать с тобой. Но Полторанин категорически против тебя и требует увольнения. Сделать я ничего не могу. Придется тебе уйти.

Сагалаев не стал выяснять отношений — ушел. В отместку его люди сказали Хасбулатову, что я запретил журналистам «Ос­танкино» выпускать его в эфир. Чего, естественно, не могло быть даже по техническим причинам. А я гадал, с чего вдруг Руслан Имранович надулся на меня. О, сколько копошилось таких мелких интриг в подвалах политики! И занимались-то ими подчас достой­ные люди. Они свои поступки интригами, по-моему, не считали. В такой среде выросли.

А Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем ставили меж­ду тем последние точки в демонтаже Советской державы — сна­чала упразднили правительство страны, очистили Верховный Со­вет СССР от несогласных депутатов, а в него по списку Бурбулиса кооптировали русофобов со стороны. Затем с помощью создан­ного ими Госсовета подорвали мощным зарядом несущую конст­рукцию всей социально-экономической системы Советского Союза — так называемую девятку.

«Девятка» — это детище главы правительства СССР Алексея Косыгина, созданное им в процессе реформы 1965 года. После из­вестного «обрезания» Хрущевым советской армии в 61-м мы начали отставать от США в обороноспособности по многим пара­метрам. Американцы собрали все силы в единый кулак, а наши военные разработки были разбросаны по предприятиям множе­ства ведомств. Что снижало результаты.

И Косыгин тоже сгруппировал силы под один знаменатель. Было создано Министерство общего машиностроения — в нем со­средоточились работы по ракетно-космической технике. В увязке с ним действовали министерства оборонной промышленности, авиационной промышленности, радиопромышленности, элек­тронной промышленности, электротехнической промышленно­сти и приборостроения, судостроительной промышленности, хи­мической промышленности и среднего машиностроения. Они и составили «девятку» военно-промышленного комплекса.

Страна достигла паритета с США и кое в чем опередила их. К тому же, с годами, предприятия «оборонки» стали локомотивом экономики Советского Союза — там сосредоточились лучшие на­учно-технические разработки и кадры. До % всех НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ) производи­лось в сфере ВПК. Там же выпускалась качественная гражданская продукция: телевизоры, холодильники, пылесосы, электроплиты и проч.

Хорошо это или плохо, когда даже товары ширпотреба выхо­дили из цехов ВПК — дело другое. Но так было: на «девятку» опи­рались и оборона страны и весь технический прогресс. Одномо­ментная ликвидация «девятки» означала полное уничтожение вы­сокотехнологичной экономики.

Но именно это и сделал Госсовет 14 ноября 91-го— по ко­манде Михаила Сергеевича и Бориса Николаевича он упразднил все перечисленные мной министерства, кроме Минсредмаша. Предприятиям «девятки», ее конструкторским бюро, институтам перекрыли финансирование еще раньше — их попросту броси­ли на произвол судьбы. А там работала четвертая часть населе­ния страны.

И что в итоге? Ценное оборудование с заводов стали выла­мывать и сдавать в металлолом, а миллионы классных конструк­торов, инженеров, технологов подались в челночники. Несколько тысяч специалистов вынудили уехать за рубеж.

Среди них должен был оказаться и директор Института фи­зико-технических проблем металлургии и машиностроения в Но­восибирске Лев Николаевич Максимов. Он выдающийся изобре­татель — автор проекта подземных атомных электростанций с ис­пользованием тория вместо урана. Нефтегазовые месторождения истощаются, залежи урана остались в Узбекистане и Казахстане, а тория в России очень много. Но главное — ториевые реакто­ры надежны и безопасны: в случае любого теракта, любой аварии исключают радиоактивное излучение и не образуют плутония в процессе использования. А значит, снимают проблему утилиза­ции отработанного ядерного топлива. Немного урана, причем высокообогащенного оружейного нужно только в качестве запаль­ного элемента в ториевых реакторах.

Максимов начал стучаться в двери московских инстанций, когда эпидемия ликвидации катилась по всей стране. Никому до него не было дела. Зато однажды к нему пришли эмиссары Бнай Брита (представились «уполномоченными от особо влиятельных сил») и предложили уехать в одну из стран на выбор — Амери­ку, Израиль или Канаду. Там очень заинтересованы в его изобре­тении: он может спокойно продолжать работу, а на России пусть ставит крест. Максимов отказался («никакими деньгами меня не купишь») и даже написал заявление в КГБ. Ноль внимания. Но по­сле этого на него дважды нападали и дважды избивали до полу­смерти: один раз приговаривая: «Уезжай из России. Не запалишь ты здесь свои реакторы — урана не найдешь», а другой — уже молча ударили кастетом по голове.

— Я сейчас имею основание говорить, — сделал заключе­ние Лев Николаевич, — что многие уехали за рубеж не по доб­рой воле.

Институт Максимова был ликвидирован, а все материалы по прорывным изобретениям, подготовленные к патентованию за рубежом, — похищены. И фраза палачей: «Урана не найдешь» на­полнилась смыслом, когда он узнал о договоренностях Ельцина с Клинтоном. По этой договоренности в феврале 93-го Черномыр­дин подписал документ о продаже США за копейки всех запасов российского высокообогащенного оружейного урана, извлечен­ного из ядерных боеголовок. Такого урана страна со времен Ста­лина накопила 500 тонн (а США, начиная с 1945 года, произвели 550 тонн). Ничего у нас теперь не осталось: нечем ракеты осна­стить, нечем Максимову запалить Ториевые реакторы.

Не нужны будут новым хозяевам недвижимости под назва­нием Природные Богатства России ни ядерное оружие у нас, ни высокие технологии, ни изобретатели экстра-класса. Им нужен сырьевой придаток по типу нищих полуграмотных африканских стран. И Ельцин с Горбачевым спешили довести нашу страну до этой кондиции.

10

В начале своих заметок я часто противопоставлял двух этих политиков. Потом все больше начал смещать их в один ряд. Это не прихоть автора. Это отражение реального психологическо­го сдвига, когда оба лидера дрейфовали навстречу друг другу и сблизились окончательно.

Конечно, они очень разные люди. Михаил Сергеевич широко образованный человек, не чужой в интеллигентской среде, спо­собный доказать свою правоту в острых дискуссиях. Этим он им­понировал многим, это же помогло ему подняться наверх. От него ждали ювелирной работы в политике.

Бориса Николаевича к энциклопедистам не относили, а ко­миссарской манерой руководства он прославился еще в Сверд­ловске. За это его вытащили в Москву, чтобы прищучить столич­ную мафию. Рабочий люд уважает крепкую руку, и Ельцин стал для народа на какое-то время своим.

Он не обременял себя мыслями, как переустроить мир. Он просто очень хотел Большой Власти, причем не ее ответственно­сти, а вызывающих зависть обывателя атрибутов — огороженных охраной водоемов для спецрыбалки, охотничьих угодий, рези­денций. Но Ельцин пока умело прятал это желание за словами о благополучии страны и призывами к борьбе с привилегиями дру­гих. И все активнее поддакивал Горбачеву в его спорах с «консер­ваторами».

Начинал генсек реформы, как я уже говорил, с хитрого нако­пления сил, а продолжал не совсем понимая, куда его тащит чу­жая воля. Ему желалось и социализма с человеческим лицом и за­падного капитализма. Иногда был он не прочь натянуть на Совет­ский Союз европейский костюм, а иногда — милицейский мундир. В одно ухо ему дули гегемонисты, в другое — их супротивники, и Михаил Сергеевич качался как пьяный, из стороны в сторону. Он не был генератором идей — с комсомольских времен привык ис­полнять чью-то волю. А тут иногда самому приходилось решать, куда кантовать глыбы проблем. Куда именно — это всегда зависит от тех, кто командует ситуацией.

И Ельцин не был генератором идей. Это их сближало. Не­смотря на то, что кредо Горбачева: «за власть не цепляйся!», а кре­до Ельцина было: «Лишь бы власть в руках, да семья в собольках!» Сблизило их и другое. Они продвигались в политике, надувая свои паруса случайными порывами попутных ситуаций. И не имели перед собой Большой Благородной Цели, ради которой прихо­дят к власти. Эта Цель открывается человеку, когда он любит свой народ, сострадает ему.

А они народ не любили.

Михаил Сергеевич нагородил своей политикой такой непро­ходимый лес проблем, что в конце концов сам заблудился в этой политике. Ему хотелось достойно, без серьезных потерь выка­рабкаться из дебрей. Черт с ней с властью — она уже уплыва­ла из-под ног. Черт с ней, со страной. Она уже представляла из себя выжженное пространство. Так сказать, прошла предликвидационную подготовку. Надо только держаться везунчика Ельци­на, не отталкивая от себя, а по-умному использовать его страст­ное желание окопаться единолично в Кремле. Пусть распускает там по-павлиньему хвост, управляя всего-то Российским протек­торатом.

С разных сторон, но одновременно они подошли к Беловеж­скому перекрестку.

У меня на лестничной площадке была пожилая соседка, ко­торая, заметив непорядок в подъезде, всплескивала руками: «Ох, тошно мне!» Так вот и мне тошно, когда я слышу притвор­ные всхлипы одного: «Тайком от меня спрятались в Пуще и лома­ли Союз, как дрова» и гусарскую похвальбу другого: «Мы рискова­ли — нас могли арестовать. Но мы делали верное дело».

Ну какой там риск? Все было безопасно, как на любой цар­ской охоте. В Беловежской пуще много утепленных вышек (сам видел!) с раздвижными окошками для стрельбы по кабанам и оле­ням. И ельцинскую поездку туда в тайне никто не держал. Бориса Николаевича проводил в дальний путь из своего кабинета лично Михаил Сергеевич.

На сей счет много свидетельств. Приведу только одно из них— свидетельство человека, незамеченного в антипатиях к Ельцину с Горбачевым. Это Иван Степанович Силаев. Его призна­ния корреспонденту газеты «Коммерсанты) дорогого стоят.

Ельцин должен был принять Силаева в Кремле 6 декабря 91-го (а 7-го состоялась встреча в Беловежской пуще). Но позво­нил Коржаков и предупредил, что Борис Николаевич просил по­дождать — он пошел к Михаилу Сергеевичу.

— Я жду час-два. Звоню снова. Оказалось, еще не пришел, — поведал Силаев.— Принял он меня только в 18 часов и сказал примерно такие слова: «Долго сидели с Горбачевым, советова­лись. Сейчас я еду в Белоруссию. Это обычный политический ви­зит. Хотим пригласить туда Кравчука, чтобы уговорить его отка­заться от идеи выхода из состава СССР».

Насчет «уговорить» это, конечно, привычный ельцинский ту­ман, обычная «деза». Уговаривать Кравчука в Белоруссии? Для этого были Киев, Москва. Байка для легковерных! И второй очень важный момент — зачем для обычного мужского разговора «у ко­стра» Ельцин взял с собой в Беловежскую пущу спецкоманду: Ген­надия Бурбулиса, Егора Гайдара, юриста по особо важным поруче­ниям Сергея Шахрая и министра иностранных дел России Андрея Козырева. Понятно, что не для освежевывания трофеев. Команда ехала проводить операцию, обговоренную в Кремле.

Еще одно свидетельство — того самого Леонида Кравчука. Кор­респонденту издания «Время новостей» он рассказал, как они (Ель­цин, Шушкевич, Кравчук) подписывали документ о прекращении су­ществования Советского Союза и как Борис Николаевич через сво­его министра — переводчика Козырева бросился докладывать об этом событии Президенту США Бушу-старшему. А потом…

— Шушкевич дозвонился Горбачеву, — рассказал далее Крав­чук. — Тот обиделся,что мы проинформировали Буша первым.

Видите, как все было обыденно и спокойно. Михаил Сергее­вич не затопал ногами, не поднял «в ружье» войсковые подразде­ления, не зарычал от ярости. А только тихо «обиделся» и почему?

Он, видимо, сидел у себя в кабинете, как на иголках. Ждал сообщений от везунчика Ельцина, чтобы первым отрапортовать Бушу-старшему о глобальном свершении. Как я предполагаю, Ми­хаил Сергеевич, даже текст набросал примерно такой:

«Сэр! Имею честь донести и Вам, и всему влиятельному руко­водству Бнай Брита, что первая фаза спецоперации под кодовым названием «Триндец Советскому Союзу!» успешно завершена.

В довесок к Нобелевской премии прошу занести мощность тротилового эквивалента моей власти в Книгу рекордов Гиннеса.

Передаю дежурство, как и договаривались, нашему парню Борису Ельцину.

Вторую фазу спецоперации под кодовым названием «Трин­дец России!» будет выполнять он и те, кого Борис назначит по­сле себя. Если, конечно, народ к тому времени не пробудится и не даст всей нашей шобле крепкого пендаля».

Какой политический капитал дополнительно можно было срубить за океаном этим рапортом! Но Ельцин подсуетился и вы­сунулся с донесением первым. Будто он один заваривал кашу.

Михаил Сергеевич не раз говорил: «Всей правды я вам не ска­жу никогда!» Ну, еще бы! Зачем идти на самоубийство, когда жизнь так прекрасна. Это страну можно раздеть донага. А себя нужно бе­речь — самому надо всегда оставаться в смокинге. Для встреч в верхах. Для презентаций. Для получения зарубежных премий.

Да и что он дразнит правдой-утайкой, будто шмотками под прилавком. Она наверху и очевидна. Правда в том, что очень мед­ленно и трудно формируются государства. Через войны, через по­рванные жилы целых поколений. Но при безответственности вы­скочек от власти и деградации нации даже мощные сверхдержа­вы мгновенно сметаются с исторической сцены.

И в завершение разговора о последних днях нашей стра­ны — показательная история с банкиром Георгием Гавриловичем Матюхиным.

Этот сибиряк, родом с Алтая, служил раньше в политической разведке и был резидентом в Уругвае. Но там мидовская шпана его засветила — он превратился в отработанный материал. Вер­нулся на родину, стал доктором экономических наук и ведущим сотрудником Института США и Канады Академии наук СССР.

Людей на финансовые потоки бнайбритские эмиссары отби­рали для России поштучно, своих. А тут недоглядели, и Матюхин стал с подачи Хасбулатова председателем Центрального Банка РСФСР. Председателем правления Госбанка СССР был в то время видный член ЦК КПСС Виктор Геращенко (как показывают архив­ные документы, перекачку средств за рубеж ЦК осуществлял с по­мощью Госбанка). Сразу после Беловежского соглашения Матю­хин стал принимать дела у него и других банкиров.

— Когда мы начали в декабре 91-го работать с Внешэконом­банком, — рассказал Георгий Гаврилович, — то обнаружили пропа­жу 12 миллиардов долларов валютного резерва и 300 тонн золота.

О поисках украденного Матюхин упоминал в корпоративном сборнике воспоминаний банкиров — ездил в Базель, подключал к работе зарубежных коллег. Постепенно перед ним открылась такая картина: в октябре — декабре 91-го на круизных теплохо­дах сначала по Волге, затем по Черному морю деньги и золото по­кинули пределы страны. И это в то время, когда сама страна сиде­ла на бобах.

Информация о рытье Матюхина в «грязном белье» дошла до Ельцина и кое-кого из экономического блока правительства. И это, как считает Георгий Гаврилович, стало одной из причин его быстрого освобождения от работы.

Уколотый Геращенко отреагировал на утверждение Матюхи­на негативно: по его мнению, они требовали разъяснений. Но Ге­оргий Гаврилович публичных разъяснений давать не стал. А при их приватной беседе я не присутствовал. Зато был свидетелем спешного снятия с работы Матюхина.

В июне 92-го Ельцин собрал в Ново-Огарево Руслана Хасбу­латова с заместителями и нас — вице-премьеров правительства России. Речь шла о Центральном банке. По закону его председа­телей мог снимать и назначать Президиум Верховного совета, и потому почти весь состав его сидел за длинным столом резиден­ции. Егор Гайдар сказал, что нужно убрать Матюхина, а на его ме­сто он предложил «профессионала» Виктора Геращенко.

Борис Николаевич посмотрел вопросительно на Хасбулато­ва («Вы не против?»), тот не стал отстаивать Георгия Гавриловича. Другие члены Президиума тоже не возразили.

— Тогда решено, — твердо сказал Ельцин. — Матюхина сни­маем, Геращенко назначаем.

И поручил мне тут же связаться с ИТАР — ТАССом, чтобы агентство распространило эту информацию в сверхсрочном по­рядке. Зачем такая спешка? «Надо», — ответил Ельцин. Сказал так, будто кто-то стоял за Ново-Огаревским забором и с нетерпением ждал информации.

«Профессионал» Геращенко благополучно довел Россию до «черного вторника» 11 декабря 94-го — обвального падения кур­са рубля на биржевых торгах. И ушел. Многие тогда поживились на этом.

Матюхин предположил, что украденными в 91-м средствами новая финансовая мафия откупалась от старой. Вполне возможно.

Только мне ближе иное мнение. Это был — первый? очеред­ной? но далеко не последний — транш из России в жадные закро­ма Бнай Брита.