Эхо Священного союза. Спасет ли Россия Европу

Назад в Средневековье, но с чемоданом либеральных идей

Происходящие ныне в Поднепровье события напоминают последний гвоздь, вбиваемый в крышку гроба Ялтинско-Потсдамской системы – второго, по определению выдающегося мыслителя В.Л. Цымбурского, максимума отечественной европейской геостратегии.

Первым, с точки зрения ученого, стал Венский конгресс, даровавший континенту сорокалетие мирного сосуществования под эгидой Священного союза.

С одной стороны, он – рудимент средневекового мышления, выраженного в самом наименовании, более приличествующем эпохе Столетней войны, и давшим повод французскому историку М. Буркэну назвать Заключительный акт Венского конгресса «Мистическим договором». Его религиозное содержание связывают с соответствующим настроением Александра I.

Но оно было свойственно и прусскому королю Фридриху Вильгельму III, а если говорить о Германии в целом, то:

Документ также отражал консерватизм взглядов представлявшего на конгрессе Англию Р. Каслри, чей даже внешний облик, выраженный в строгости и скромности костюма, равно как и холодная сдержанность манер, контрастировали с блеском мундиров и дорогих фраков; британского министра так и называли: враг парадности.

Сторонником устроения жизни Европы на христианских началах был выдающийся французский дипломат Ф. Р. Шатобриан, в марте 1814 года

Не чуждался средневекового понимания Европы и Наполеон, о чем писал А. Сен-Симон, рассматривавший его внешнюю политику в контексте попытки возродить эпоху Карла Великого.

Возвращаясь к русскому царю: он вполне сочетал консерватизм взглядов с идеями либерализма.

Например, когда в марте 1815 года было получено известие об отплытии Наполеона с Эльбы – пишут историки А. Л. Хазин и С. В. Богданов – для восстановления своей власти во Франции, австрийский император Франц I в сердцах сказал Александру: «Вот последствия покровительства, оказанного парижским якобинцам!» В этой реплике, конечно, отразилось и негодование по поводу той роли, которую российский император сыграл в преобразовании постнаполеоновской Франции в конституционную монархию.

Да и дарованная Царству Польскому конституция, равно как и не скрывавшиеся и раздражавшие приверженца тори Каслри, симпатии Александра I к вигам свидетельствовали о присущих ему и не канувших в Лету некогда внушенных представлявшему в Вене швейцарские кантоны Ф. Лагарпом либеральных идеях.

Александр I – консерватор и либерал в одном лице. Впрочем, подобное переплетение взглядов умещалось в голове не только русского императора, но и в молодости успевшего посимпатизировать французским революционерам самого Каслри, а также К. Меттерниха.

Последний, отстаивая на протяжении почти сорокалетнего пребывания на посту министра иностранных дел интересы Австрии, одновременно мыслил категориями единой Европы, подчеркивая в письме фельдмаршалу А. Веллингтону:

Неслучайно Меттерниху приписывают слова:

При этом он оставался поборником старого порядка.

Мне думается, подобные взгляды не эклектика, а трансформация идей просвещенного абсолютизма, на которых были воспитаны все указанные деятели.

Кстати, многие в Меттернихе видят главного оппонента Александра I на конгрессе. Между ними действительно шли жаркие дискуссии, но основные трения у царя возникли с Ш. Талейраном, пытавшимся воспрепятствовать передаче России Польши, а Пруссии – Саксонии.

Да, раз уж мы говорим о сочетании либерализма с консерватизмом: если Александр I, Каслри и Меттерних проделали путь от первого ко второму, то Талейран, наоборот, сутану сменил на фрак поддержавшего революцию политика.

Принц Шарль Морис де Талейран – главный оппонент Александра I на конгрессе

Но вернемся к Венскому конгрессу. На первых порах его итоговый документ не воспринимался серьезно европейской дипломатией.

На пути к единой Европе, или сорокалетие мира

Но дело не в экзальтации. Вообще, в контексте той эпохи стоит говорить скорее о склонности дипломатов и монархов к театральным жестам. И здесь, на мой взгляд, Александра I превосходил также не лишенный актерских дарований Талейран.

В целом же, за религиозной риторикой принятого в Вене документа следует видеть прагматичную идею, выраженную в создании предпосылок для формирования институтов, предвосхитивших появление Европарламента в следующем столетии.

После подписания Заключительного акта и в течение последующих семи лет состоялось четыре европейских конгресса: в Ахене 1818 году (после принятия на нем итоговой Декларации Священный союз в европейских дипломатических кругах стали воспринимать как реальную политическую силу), спустя два года в Троппау, далее – в Лайбахе, и, наконец, в1822 монархов принимала Верона.

Со своей стороны Александр I видел в Священном союзе не просто гаранта консервативного миропорядка:

Ему казалось, что после победы над Наполеоном нет больше поводов для войн, и отныне главная задача ведущих держав: поддерживать зафиксированный в Вене статус-кво, в том числе и путем формирования новых политических институтов – всеевропейских конгрессов.

Предвижу возражение: Священный союз надо отождествлять не с либеральными институтами, а ассоциировать с реакцией и удушением революций в Испании и Неаполе.

Однако реакцию не стоит воспринимать в отрицательной коннотации. Напротив, следует видеть в ней стремление избежать новых потрясений, ибо в первой четверти XIX века еще не ушли в мир иной свидетели летевших в корзину гильотинированных голов и утомивших континент Наполеоновских войн.

Сорок лет монархам удавалось сохранять мир между собой. Это ли не достижение Священного союза и не пример дипломатического мастерства, хотя поводов для развязывания войн хватало.

В тени надвигающегося конфликта

Но с каждым годом мира на континент все больше надвигалась тень будущего конфликта, ибо принципы Священного союза расходились с логикой исторического процесса.

Последняя подразумевала, в недалекой перспективе, объединение как Германии, с неизбежным перекраиванием границ – шаг к этому был сделан в 1834, путем создания Таможенного союза, – так и Италии, Ломбардия и Венеция которой, согласно решению Венского конгресса, оказались под властью Австрии.

По большому счету влияние лоскутной империи распространилось на весь полуостров, что противоречило геополитическим интересам Франции, недаром она поддержала вспыхнувшее в Неаполе восстание 1820 года и подавленное, согласно букве и духу Священного союза, а также в рамках принятых на конгрессах в Троппау и Лайбахе решений, австрийцами.

Разумеется, Версаль поддержал восставших не в силу симпатий к идее конституционной монархии, а движимый стремлением вернуть Апеннины в сферу своего влияния, что и подвигло спустя почти тридцать лет Наполеона III – неслучайно М. Н. Погодин называл его разрушителем европейского миропорядка – на войну с австрийцами.

Роберт Каслри не был чужд религиозного консерватизма и, согласно воспоминаниям, в Вене по воскресеньям непременно слушал англиканские гимны

Франция также выступала против усиления Пруссии, ибо выражала заинтересованность в сохранении раздробленной Германии и, более того, претендовала на Саар и бассейне Рейна.

Тем не менее развитие капиталистических отношений, заинтересованность буржуазии в расширении рынков сбыта и уничтожении таможенных границ, раздробленности как рудимента феодализма делало неизбежным и разрушение зафиксированного на Венском конгрессе миропорядка.

Все дело в России?

Однако существовала и еще одна причина, обрекавшая Священный союз на недолговечную жизнь и заключавшаяся в самой России, точнее – в петровских преобразованиях.

Да, ни для кого не секрет, процесс европеизации Русского царства уже в XVII веке, в том числе и в военной сфере (полки нового строя, равно как и рейтарские, и пр.), однако именно Петр I ввел Россию в большую европейскую политику.

Как раз в Вене Россия впервые заявила о себе как о державе, готовой играть на ранее ей недоступном романо-германском поле.

Речь о Венском договоре между Австрией и Россией от 1726 года, направленном против Франции, Пруссии и Англии и после которого Петербург участием в шести войнах менее чем за семидесятилетие, в том числе и за Польское наследство, весьма активно включился в европейскую интермедию.

Причем нередко боевые действия велись на территориях государств, не имеющих общих границ с Россией – один поход генерал-фельдмаршала А. В. Суворова чего стоит, где он, ценой крови русских солдат, освобождал полуостров от французов, дабы вернуть его австрийцам.

Наконец, в результате подписания Тешенского договора 1779 года Петербург впервые становится гарантом баланса сил на континенте и полноправным участником концерта ведущих европейских держав, то есть переходит из первой лиги в высшую. Но только в политическом плане, оставаясь в религиозном и этнокультурном – для Европы чуждым элементом.

Интересно, что после победы над Наполеоном Александр I, по словам В. Л. Цымбурского, сподобляется славы «царя царей». На мой взгляд, симптоматическое замечание, поскольку подобный титул носили персидские шахиншахи: Ахемениды и Сасаниды – нередко вершители европейской политики.

Клеменс фон Меттерних – некоторые находили в нем более интригана, нежели дипломата, что вряд ли справедливо

У нас ведь со школьной скамьи знают о Марафоне и Фермопилах с Саламином, но в учебниках не рассказывают о существенных успехах Персеполя уже в ходе Пелопоннесской войны и достигнутых им финансово-дипломатическим путем.

То, к чему стремились персы в Греции V в. до Р. Х., в сущности, того же в Европе XIX в. добивался и Александр I, о чем очень точно написал Меттерних:

Тем не менее ни персы не мыслили себя европейцами, ни греки не считали их своими. Думается, в этом плане существует схожесть Персии и России. Разница только в правителях – российские, в силу хотя бы родственных связей, воспринимались в Европе своими, но их подданные – однозначно нет, что с исторической точки зрения неверно.

Ибо в основу русского (я бы сказал: скандинаво-славянского) и романо-германского миров положен один фундамент – Pax Romana. Разве что мы стали его частью несколько позже расположенных к западу от Вислы земель.

И в этом плане взгляд Александра I и на Россию, и на Европу как на единую, спаянную христианством цивилизацию, оказался верен. Вот только на Западе ошибочно считали иначе. О причинах см., например, монографию А. Филюшкина «Василий III».

В общем, тень того, что в 1853 году вылилось в Крымскую войну, появилась на политическом горизонте Петербурга вместе с невысохшими еще чернилами на подписанном монархами Заключительном акте Венского конгресса.

Ибо нечто чужое, медвежье, пугающее и варварское вдруг стало в глазах европейцев диктовать им свою волю.

Важную роль в аккумулировании русофобских настроений сыграла Англия, опасавшаяся угрозы со стороны России своим индийским владениям и стремившаяся максимально нивелировать ее влияние в Европе.

И где-то в 1830-х на уровне публицистики в ведущих странах Запада начинается подъем русофобских настроений, отчасти нами провоцируемых в виде популярности панславистских идей, что не могло не беспокоить Австрию, у которой и так проблем с венграми хватало.

Как Тютчев европейцев пугал

Больше того, Ф. И. Тютчев, по словам В. Л. Цымбурского:

Можно представить, как шокировали европейских политиков некоторые сентенции дипломата и поэта:

Думаю, приведенная цитата – ключ к пониманию несправедливых тютчевских строк на смерть Николая I, представлявших собой реквием по несбывшейся и утопической мечте.

Ф. И. Тютчев – сторонник утопических идей или пророк?

Но похоронил ли Парижский мирный договор 1856 года сформированный в рамках Священного союза миропорядок?

В полной мере нет, поскольку не произошло возвращения к Вестфальский системе, с доминированием Франции и Австрии.

И все попытки, что Наполеона III, что, спустя столетие, Ш. де Голля и его преемников, вплоть до Ф. Миттерана, вернуть Франции статус ведущего актора в европейской политике увенчивались успехом только в краткосрочной перспективе.

Более того, по замечанию В. Л. Цымбурского: Священный союз во многом сделал Россию хозяйкой в германских землях. И немцы извлекли из этого выгоду: опираясь на патронат Петербурга, Берлин, не опасаясь за свой тыл, добился блестящих военных успехов в 1866 и 1870–1871 гг.

Таким образом, объединение Германии стало следствием закрепившего союз Пруссии и России Венского конгресса. Недаром Вильгельм I прислал из Версаля, в Зеркальном зале которого был провозглашен Второй рейх, телеграмму Александру II:

В целом же, думаю, А. Л. Хазин и С. В. Богданов точно определили один из основных итогов Венского конгресса:

А может, Тютчев был прав?

Признаться, изначально в мои планы не входили ниженаписанные строки. Но явленная на открытии нынешней Олимпиады уродливая гримаса псевдо-Европы, заставила меня задуматься: а так ли не прав был Тютчев в своих рассуждениях о новой Европе под эгидой России?
И не нуждается ли континент в реанимации Священного союза, фундаментом которого станут консервативные ценности? Ибо зловещую тень альтернативы им мы увидели намедни в Париже.

Венский конгресс не в последнюю очередь стал реакцией не столько на Наполеоновские войны, сколько на ужасы якобинского террора.

А кто проложил ему дорогу – известно. Причем предреволюционная критика существующих во Франции порядков носила во многом обоснованный характер.

Вот только ни Ф. Вольтер, ни его коллеги-энциклопедисты и представить не могли, чем все это обернется. Как вряд ли представляют МОК и Э. Макрон, чем может обернуться в перспективе устроенный ими в Париже маскарад.

Вернемся к тому, с чего начали – к Потсдаму: стоим ли мы на пороге новой конференции или даже подобного Венскому, конгрессу?

Я писал об этом год назад в статье «Россия и Запад: на пути к новому Потсдаму» и, полагаю, поднятая тогда тема не потеряла актуальности. Во всяком случае, на июньской конференции в Швейцарии раздавались и здравые голоса: новый миропорядок в Европе без России не установить.

Кто знает, может быть, придет время, и на континенте вспомнят о концептуально схожей с александровской идее де Голля: Европы от Лиссабона до Урала.

В этой связи, думается, опыт и Потсдама, и Вены для европейской дипломатии актуален как никогда.

А нам? А нам нужно будет умудриться пройти между Сциллой и Харибдой: возвращения в Европу, может быть, даже инициировав ее обновление, и разумной – безо всяких разговоров о дружбе и союзах – ориентацией на Восток.

Последний, как альтернатива Западу, рассматривался интеллектуальной элитой империи уже в первой четверти позапрошлого столетия, о чем я писал восемь лет назад. См.: «Дети каганата: освободиться от магии Европы Россия мечтала со времен декабристов».

Словом, у российской дипломатии впереди много крайне сложных задач. Справится или нет – покажет время.

Использованная литература:
Брион М. Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта. – Молодая гвардия. М., 2009.
Хазин А. Л., Богданов С. В. Венский конгресс 1814–1815 годов и его участники:коммуникативные инструменты, ошибки, достижения
Парсамов В. С. Священный союз и его интерпретаторы
Ходаков И. М. «Дети каганата: от магии Европы Россия: освободиться от магии Европы Россия мечтала со времен декабристов»
Ходаков И. М. Россия и Запад: на пути к новому Потсдаму