— Хорошо знать иностранный язык, — сказала кошка…
— Это кому как, — подумал лейтенант Ильин после выхода крейсера в океан из одного южного иностранного порта со странным названием Бомбей (сегодняшний Мумбай).
На этот крейсер Шурик Ильин попал, можно сказать, по блату. Его однокашники, прибывшие раньше к месту службы, распределили «пароходики» между собой, а Сашке оставили этот «мастодонт» с гордым названием «Адмирал Сенявин».
— Ты, Шурик, у нас, в первую очередь, военный переводчик. Это ж надо, защитить дипломный проект по механической специальности на английском языке. А потом уже — военный инженер-механик.
— Хотя, это понять сложно – звания-то у нас — инженер минус лейтенант.
В общем, «Адмирал…» флагманский корабль флота, а значит ходит много, а значит за границу, а значит, нужны переводчики. Вот, Шурик, тебе и карты в руки, — говорили его дружки заплетающимися языками, отмечая свое прибытие на флот.
Короче, получил он назначение на крейсер «Адмирал Сенявин» командиром трюмной группы. На флоте издревле трюмных называют – «Короли», т.е. короли воды, говна и пара.
Командир дивизиона живучести Михаил Митрофанович Ткаченко, человек весьма эрудированный, очень преданный семьянин, выдавая Саньке зачетный лист, как бы проинструктировал молодого лейтенанта:
— Если Вас матросы не будут слушаться, сигнализируйте мне…
И начал инженер минус лейтенант Сашка Ильин изучать трюмное дело и устройство «флагманского каютоносца», как еще называли «Адмирала…». Сигнализировать дивизионному не приходилось – личный состав помогал усердно, у него Саша многому научился.
Минуя проливы, «Адмирал Сенявин» вошел в Индийский океан.
Дня через три, вызывает трюмного командующий эскадрой:
— Лейтенант, я ознакомился с Вашим личным делом. Вы мне подходите, будете у меня переводчиком.
И все.
И началось. Прогремела оркестровая увертюра….
И вот наступил Первый акт Марлизонского балета.
В иностранном порту утром после подъема военно-морского флага Командующий эскадрой:
— Лейтенант! Готов?
— Так точно!
— Марш в машину!
Второй акт Марлизонского балета.
В иностранном порту вечером после поличной поверки командир дивизиона живучести капитан-лейтенант Миша Ткаченко:
— Лейтенант! Пааа-аа-чему четвертая холодмашина не работает?
И лейтенант, он же, как его окрестили друзья, «толмач», лезет в трюм, в отсек холодмашины №4.
И так каждый день, пока корабль стоит в иностранном порту.
Очередная увертюра и….
Третий акт Марлизонского балета.
Как-то пригласили советских офицеров на вечерний раут, на индийский авианосец «Викрант».
Поднимаются офицеры крейсера на полетную палубу.
Сашка смотрит, рядом с командующим пристроился его флаг-офицер капитан 3 ранга Женя Недоруб. Значит — переводчик им не требуется.
— Ну, — думает Саня, — и, слава Богу, хоть пивка попью.
Не получилось. Подходит к нему дивизионный и уже слегка заплетающимся языком говорит:
— Слюшай, трюмный, что-то я в их язык не врубаюсь.… А там Большой Зам (заместитель командира корабля по политической части) с английским консулом разговаривает, ни хрена не понимаем. Зам то кроме «дринк» и «йес» больше из иностранных языков ничего не знает. Пойди, ты ж у нас толмачъ!
Английский консул, подтянутый, высокий седовласый мужчина, пытается понять, что же ему внушает советский Замполит.
А советский Большой Зам, уже слегонца поддатый (хоть и вечер, а температура плюс 27 и влажность 100 %, а это все усугубляет общее состояние организма), пытается «вбить» в буржуазную голову англичанина, что на советском корабле столько-то процентов коммунистов и столько-то процентов комсомольцев. И, что все это вместе взятое воинство, с огромным успехом решает поставленные боевые задачи здесь — вдали от родных берегов.
Консул, со звериным выражением лица, благоговейно внимал. Он был воспитанным англичанином.
К их разговору прислушивалась жена консула, типичная англичанка – высокорослая и поджарая, как скаковая лошадь. Англичане с детства обожают лошадей, поэтому так на них похожи.
Политинформация закончилась, начался обыкновенный треп. Лица у англичан, из лошадиных, сразу приняли человеческое выражение.
Консул радостно сообщил, что был на войне летчиком, и, что никогда не забудет лихих русских парней. И назвал, почему-то, фамилии Буденного и Ворошилова.
У Зама, то ли от вечерней жары, то ли от чрезмерной дармовой выпивки, а выпить он был не дурак, опустились уши и он… «поплыл». Но плавание его было какое-то одностороннее – в сторону англичанки.
Чувствовалось, что англичанка нравится Заму, особенно, то место, где заканчивалось декольте ее платья, и где лежал, да-да, именно лежал, а не висел, крестик, тихо прислушиваясь к биению ее сердца.
Он приколол к ее платью значок с изображением вождя мирового пролетариата. Англичанка вскрикнула, не то в экстазе, не то от боли – значок был на иголке, а о ее «достоинстве» мы упомянули выше. И тут же потребовала от мужа пригласить этих русских парней в гости.
— А..а…а что? Если шеф разрешит, то можно и съездить, – проскрипел Зам.
— А что у Вас есть? – добавил он через мгновение.
— К сожалению, у нас нет русской водки. Зато есть виски, «Роллинг Стоунз» и пара очаровательных дочерей, — отчеканил консул.
— Я готов! – смачно икнув, изрек Миша Ткаченко.
И было не совсем понятно – что же он имел ввиду? То ли он «готов», а может «уже го-ооо-отов»? Его лицо выражало гамму чувств – от удовольствия лицезреть и вдыхать запах красивой женщины и воспользоваться ее приглашением, до страдания от выпитых напитков – виски, пива и еще черти чего, и съеденных не то крабов, не то креветок и устриц…
Хотя Сашке показалось, что это были обыкновенные раки.…
Но мгновенно сообразил: «А, вообще-то, откуда в этой стране могут быть раки?!» Они еще немного поговорили о внешнеполитических вопросах, касающихся взаимоотношений двух сверхдержав Папуа — Новая Гвинея и острова Гренландия, и стали прощаться.
Замуля лобызал англичанке ручки и все пытался заглянуть к ней за пазуху. Миша, сообразив, что англичанки ему не видеть, как своих ушей, и, что ему пора в «люлю», быстро «уплыл».
Все двинулись к трапу для убытия по своим – кто квартирам, кто собственным домам, кто консульству, а кто – каютам.
И тут начинается …
Четвертый акт Марлизонского балета.
У самого трапа подбегает к лейтенанту Сашке Ильину флагманский разведчик – подполковник Лубский:
— Слушай, трюмач! – шепчет он, — ты только что разговаривал с английским консулом…
— Ну, разговаривал, — отвечает лейтенант, — а что?
— Догони его, трюмач! Узнай – когда из порта ушла «Андромеда»? Когда пришла, мы знаем, а вот ее уход, эх! — просрали! Слышь, трюмач, догони! Узнай, а? Узнаешь, а я тебе орден на грудь, красивый… «Октябрьской революции» называется.
Сашка чуть с трапа не упал:
— Ага, — говорит, — догоняю я английского консула и спрашиваю у него: «Товарищ, мол, консул! Помогите. Наш разведчик подполковник Лубский и его «йоганны вайсы» проспали выход Вашего судна-шпиона «Андромеда» из порта в океан. Не могли бы Вы, товарищ консул, назвать дату его выхода, а за это, я Вам отдам с красивого ордена, которым меня за Ваши сведения наградят, крейсер «Аврору» и «серп и молот» в придачу. Да, между прочим, можете сообщить и – куда «Андромеда» пошла».
Про себя Саня подумал: «Этого еще не хватало. Мало того, что весь вечер замовский бред переводил на язык Шекспира, так теперь – цель определена и задача поставлена. За работу, товарищ инженер минус лейтенант».
А Лубский не унимается:
— Трюмач! Ну, узнай, Христом — Богом прошу. Голову оторвут, а … орден за мной. Не заржавеет.
Глаза такие тупо-просительные, и почему-то разного цвета – один серый, а другой – зеленый. Ручки к своей впалой груди прижимает, а сам лейтенанта корпусом к трапу подталкивает – вперед, мол, на консула.
— Ладно, — отвечает трюмный лейтенант, — попробую убедить консула поделиться информацией с потомком лихих русских парней Буденного и Ворошилова. Все мы здесь Рихарды и Зорге.
Сашка спускается на стенку, а сам думает: «Как?»
Однако, консул не стал дожидаться общения с советской разведкой, и уматал быстро-быстро, на белого цвета «Амбасадоре», к своим дочерям и «Роллингам». Тем более, что русская водка, которой его сегодня напоили, приказывала – Домой, домой, домой! Писать, писать, писать! Спать, спать, спать!
А Шурик стоит и думает – как до парохода добраться, на улице уже темень, ведь экватор под боком, а на экваторе день и ночь включаются по команде:
— Делай, раз – свет включился. Наступил день.
— Делай, два – свет выключился. Наступила ночь.
Подходит, опираясь на руку командира группы управления, такого же, как и Сашка, лейтенанта, Толи Шубина, большой Зам. Ему уже хорошо, он во власти воспоминаний об англичанке и ее крестике. Приглядевшись к нему, я заметил, что у него перевернутые глаза. Останавливается возле меня и вздыхает:
— Й-й-эх-ма. Хороша, стерва. Вот, что значит порода. Это не наши бабы, которые и коня, твою маа-ать, иэ-эээ-х, на ходу того, ха-ха-ха, естесстно. А вы что подумали, остановят. В горящую избу зайти смогут, а вот на кухню вряд ли – наши кухни, ха-ха-ха, им в бедрах узки.
Зама качает. Толя, как часовой, его поддерживает, а сам все на часы смотрит. На корабль торопится.
И вот стоят лейтенанты и слушают замовские вздохи и ахи. Но вот возле советских офицеров останавливается такой же, как у консула, белый «Амбассадор» и выходит из него офицер местного флота:
— Господа! Давайте я Вас подвезу до Вашего корабля.
Летюхи, принимая во внимание состояние Большого Зама, подхватили его, сели в автомобиль и поехали.
Вот они едут…. И, вдруг, Зам раздухарился. Видимо, на него повлияли запахи, которыми благоухала машина – рядом с офицером местного флота сидела его жена. А женщины этой страны очень вкусно пахнут. И это чистая правда.
— Трюмный! Спроси-ка офицерика, может он нам ночной город покажет? – тихо говорит Зам.
— Ну, — у Сашки свербануло в мозгу, — «Остапа понесло». А тон-то, словно приискатель Иван Пятаков из «Угрюм-реки» — «Желаю следовать в кабак!»
Он тихо спрашивает Зама:
— А как же корабль? Ведь в 21.00 всем следует быть в кают-компании.
Толик сидит в уголочке тихо-тихо, аки мышка, а Зам, эдак лихо, отвечает:
— Не ссыте, ребята! Вы со мной. Все беру на себя, и в трудную минуту прикрою. И, вообще, сколько у кого есть денег? На всякий случай. Поедем же по Леди стрит. Ха-ха-ха-ха!!!!!!
Офицер, с огромным удовольствие, согласился показать советским офицерам ночной город:
— Сначала заедем ко мне. Мне надо переодеться, а заодно еще «чуток» (это слово он произнес по-русски) дриньканем.
Замуля чуть из машины не выскочил. Жаль, адреса не знал, а то, наверное, впереди машины бы бежал.
Приехали. Сидят ребята выпивают, оглядываются.
Квартира большая, удобная. Прикинул Саша ее площадь, и чуть не прослезился – в нее вместилась бы и его, лейтенантская, квартира, и квартира еще четырех его соседей по этажу.
Зам опять начал свои политзанятия:
— Комсомольцы! Коммунисты! Призрак мирового империализма! Всем покажем мать Кузьмы! Да, мы, … да, всех, … все мы, … все мы, как один, … как один мы все, … как нас всех … А вас нет, … нет вас, … не-не-не трр-тр-ронем. Вы друзья …
Катаются, это, они по городу.
Зам молчит и смотрит в окошко автомашины. Город очень красив ночью. Он им восхищается и выдает незабываемую фразу, позаимствовав ее у Высоцкого:
— Мне эту ночь не забыть никогда! …
А в это время, пока мы пили в местном парке кокосовое молоко, на корабле разворачивался очередной …
Пятый акт Марлизонского балета.
Ровно в 21.00 офицеры, присутствовавшие на рауте, собрались в кают-компании и принялись писать отчеты – кто с кем, кто о чем и, в результате, что узнали интересного?
Ведь уже говорили, что «… все мы тут Рихарды и Зорге».
Заходит командующий эскадрой и ищет командира механиков.
Нашел:
— Механик! Пирожков! А где трюмный? Мне бы душ приготовить.
Что тут началось!? Все ищут трюмного лейтенанта.
Зама, а тем более командира группы управления, никто не ищет.
Неожиданно в кают-компании появляется собственной персоной капитан-лейтенант Миша Ткаченко и, еле ворочая языком, пытается рапортовать:
— Я знаю, где они! Ии-их выкрала английская разведка. Ихний консул, эта аглицкая сволочь, увез наших слааа-аа-авных советских офицеров, всех, ик, до одного человека, ик, к себе. Я сам видел, как они садились в бе-бе-бе –белый «Амбассадор», и он их умчал, — пауза по Станиславскому, — в эту южную ночь… Эт-ттт-то же надо, моего трюмного украли, иии-ык. Они кого хочешь украдут. Кстати, меня тоже звали, но не поддался я…
— Да, Вы, Ткаченко, не «не поддались», а наподдавались, — рявкнул Комэск, -кто мне теперь душ приготовит? Впрочем, какой, на хрен, душ? Надо консулу звонить. Где наш «Дзержинский»? Чекист! Звони куда следует, пусть пошукают. Да, а вообще-то, кого конкретно нет на корабле? Кто разрешил? Паа-аа-чему? Где этот английский мудак-консул? Кто его адрес знает? Чекист! Ты почему еще здесь, а не там…
Ну, дальше слушать не интересно, т.к. – это был набор классического командно-матерного языка, легко запоминаемого, но трудно переводимого и обличаемого в классическую литературную форму.
Всех проверили и пересчитали по головам, кого надо вычислили, и доложили куда нужно и кому следует (есть на больших кораблях люди – «которым следует»). На этом корабле был еще один чекист – большой чекист, которого, практически, никто не видел.
Подняли с постели старого и больного советского консула, который долго не мог понять – чего от него хотят советские моряки:
— Причем здесь английский консул и английская МИ-6? Я, конечно, понимаю, что англичан может заинтересовать артиллерист, в меньшей мере механик, но я не могу понять – на кой им сдался замполит, этот идейный разбойник, простите, конечно, работник?
— Nicolas! (Николай!) What’s happened? (Что случилось?) Ты отрываешь меня от интимных дел, — начал свой разговор с советским консулом, оторванный от белокожей груди своей жены, английский консул.
Он выслушал нашего консула, и попытался понять – что тому надо:
— Дорогой Николай, причем здесь МИ-6? Мы и так знаем все, что нам нужно от ваших славных парней, с которыми я общаюсь. Ну, может не совсем все. Но все-таки, кое-что. А чего не кое-что, ты ж мне, по старой памяти, поможешь!? А по сему, воровать двух лейтенантов и замполита нам не требуется. Нам, вполне, хватило бы и этого единственного замполита. Ха-ха-ха! В гости? Да, приглашал. Но они не поехали. Ваш замполит заявил, что без русской водки ему у нас делать нечего…Скучно, видишь ли, ему…
Затем он пожелал спокойной ночи советскому консулу, экипажу корабля и всему советскому народу, и положил трубку, продолжая… Ну, эту тему мы опустим и пожелаем английскому консулу веселой и беспокойной ночи….
А Большой Зам, допивая очередной кокосовый орех, продолжал повторять, как заезженная пластинка:
— Мне эту ночь не забыть никогда…
Подъезжают товарищи офицеры к кораблю. На часах – час ночи. Ярко освещена корма. На корме, в позе Роденовского «Мыслителя», на кнехте сидит старший помощник командира капитан 3 ранга Владимир Петрович Затула.
Толя, дрожащим голосом, спрашивает Сашу:
— Зачем здесь старпом?
Он, наверное, вспомнил, что на занятиях по оружию массового поражения на его вопрос:
— Матрос Григоренко, назовите отравляющее вещество нервнопаралитического действия?
— Старший помощник! – четко ответил моряк.
И теперь Толя ждал мести старшего помощника.
Зам, тем временем, продолжая повторять:
— Мне эту ночь не забыть никогда, — продолжал прикладываться к руке жены нашего гида.
— Трюмный, — отрываясь от нежной ручки индианки, проговорил Зам, — дуй на корабль и принеси нашим друзьям сувенир – модель нашего крейсера.
Посыльного лейтенанта на трапе уже встречает старпом:
— Тэ-эээ-экс! Куда, трюмная морда!?
— За сувениром, — отвечает «трюмная морда».
— Я тебе такой сувенир в задницу затолкаю, что сам сувениром станешь, — шипит старпом, перемеживая понятные слова с более понятными, — Что Зам?
— Так он меня и послал, — проговорил Саша.
— Хрен с тобой, якорь тебе в глотку, бегом! – рявкнул шепотом старпом.
И наступил финал Марлизонского балета.
— Руки за голову, и по одному пошли, — встретил «святую троицу» на корабле тот, «которому следует».
Мариновал три дня. Но, Зам – молодец! Выручил. Хотя и орал на Сашку Ильина командир крейсера:
— Трюмный! Если бы ты, трюмный, не знал английского языка, то замполит никуда не поехал бы, — вспомнил он замовскую маму.
— Товарищ командир! – вспыхнул Саша, — если бы трюмный не знал английского языка, то замполит, просто, не взял бы его с собой.
А, про себя, Сашка вспомнил маму командира.
После этой фразы трюмача изгнали из каюты, но зато он смог свободно предаться своей профессии, т.к. на некоторое время был отлучен от общества командующего эскадрой, в котором он был, как уже упоминалось, переводчиком.
Из утренних газет узнали, что неуловимая «Андромеда» ушла из порта в Йокогаму ровно за три часа до начала раута на авианосце «Викрант».
Занавес опустился.
«Аврора», «Серп и молот» остались на неврученном никому ордене, на Московском монетном дворе.
