Алексей Морозов, после окончания десятого класса, поступил в высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени Попова, расположенное в Петродворце. Если бы, кто-то его спросил зачем он сын двух профессоров, докторов наук, выбрал себе военную стезю, он бы сам объяснить доходчиво не смог.
Да он рос маменькиным сынков, в интеллигентской (минимум в пятом поколении) семье. И ему очень хотелось вырваться из этого , как он считал порочного круга, изменить в корне свою жизнь. И поэтому он пошел туда, где, как он считал, сможет стать настоящим мужчиной, которого будут уважать разные люди (не за родителей и их заслуги, а за себя) и любить самые красивые женщины. Родители были категорически против. для них был шок, что единственное чадо пошло не по проторенному пути, а выбрало непонятно, что. От чего все интеллигентные люди их круга бегут, как черт от ладана.
Он категорически не ругался, уже в училище, матом; обращался ко всем на вы; не пил и не курил и в общении с женщинами придерживался твердых правил, если поцеловал, то женись.
В своем взводе в училище на него все смотрели, как на какого-то блаженного. А старшины считали, что в училище ему не место.
— Ты зачем курсант Морозов пошел на военную службу? – спрашивал его со вздохом (уже не первый раз) командир отделения старшина 2 статьи Бочкарев – ну шел бы себе в какой-нибудь гуманитарный институт, там такие головастые отличники нужны, а на флоте-то зачем. На флоте нужны – он на минуту задумался, видимо решая, как сказать помягче, чтобы не нарушить внутренний мир «блаженного» курсанта – на флоте нужны – повторил он – ребята с медными глотками, способными перекрикивать шум турбин, железными нервами, как канаты. А ты же на первой трудности разрыдаешься и станешь громко кричать – мама спаси. А в море мамы нет и некому прийти тебе на помощь.
— Вы не правы товарищ старшина – ответил покраснев Морозов – я буду стараться, и флотский офицер из меня даже очень получиться. Я всю жизнь мечтал стать офицером.
— Хотеть и иметь возможность стать – это разные понятия – продолжил с некоторой грустью старшина – а пока пойди и подрай гальюн добела и покажешь мне, как ты это сделаешь. Ручками окунись в дерьмо и я посмотрю, как ты будешь после этого разговаривать со мною. Кстати гюйс у тебя не глаженный.
— Есть подраить гальюн добела и вам доложить – подавил в себе желание пререкаться Морозов.
Он то знал, что гюйс у него поглажен нормально и что старшина просто придирается, чтобы заставить его самого подать рапорт на отчисление из училища.
Ротный гальюн представлял из себя большое помещение с двадцатью чашами Генуя, вделанным в пол, десятью писсуарами и помещением для умывания
Алексей прошел в помещение, запер его на ручку поломанного стула, чтобы никто не мешал погрузиться в работу и присел на окно. Открыл его и стал разглядывать, что там происходит во дворе. А там друзья гоняли мяч по площадке.
Кто-то начал ломиться в гальюн, но Алексей никак не реагировал на стуки и крики.
Приказ сделать приборку – есть приказ и его надо выполнять.
Он в небольшой кладовке взял тряпки, щетки, хлорку и начал встав на колени чистить по очереди загаженные человеческими отходами чаши Генуя. Приходилось порой руками счищать дерьмо. Это было его уже не первое наказание от Бочкарева и работа шла споро. Отдаривалась одна чаша Генуя за другой. Когда работа подошла к середине, и Алексей уже хотел сделать перерыв, раздался сильный стук в дверь, и Алексей услышал голос старшины роты мичмана Некрасова:
— Кто там закрылся? Немедленно открыть!
Алексей пошел к дверям и вытащил из ручки двери обломок ножки от стула.
Дверь распахнулась и в гальюн вошли старшина роты и за ним еще человек пять старшин с четвертого курса.
— Вы почему закрылись? – прорычал старшина роты – что вы здесь делаете?
Алексей принял стояку смирно. Он был в тельняшке, рабочих брюках и яловых ботинках. В руке его была большая щетка. Рукава тельняшки были закатаны до локтей. А руки вымазаны почти по локоть в дерьме.
— Курсант Морозов первый взвод, 1 отделение. По приказу старшины 2 статьи Бочкарева драю гальюн добела. У меня был гюйс не поглаженный.
— Вы приборщик гальюна? – подозрительно спросил старшина роты.
— Никак нет. Я работаю на внешнем объекте приборки у первого корпуса.
Старшина хмыкнул, почесал нос, посмотрел на старшин и улыбнувшись сказал:
— Так заканчиваем быстро приборку и ко мне в старшинскую вместе со старшиной 2 статьи Бочкаревым.
— Так, товарищ мичман, мне осталось еще подраить еще десять дучек (так курсанты назвали между собой чаши Генуя).
— Оставшиеся подраите после отбоя, а сейчас курсантом надо пользоваться гальюном. А вы создали здесь проблемы. Вы поняли кругом! Шагом марш и через десять минут жду вас с Бочкаревым в старшинской – приказал мичман.
— Есть – принял стойку смирно Морозов, четко повернулся через левое плечо и строевым шагом направился на выход из гальюна.
— Щетку оставь и робу забери с окна – с усмешкой приказал громко мичман.
Остальные старшины громко рассмеялись.
— Почему без моего разрешения обратились к старшине роты? – спросил со злостью Бочкарев, когда Алексей ему доложил о вызове старшинскую.
— Он сам пришел в гальюн и спросил, что я там делаю, а доложил, что отрабатываю ваше наказание за не поглаженный гюйс.
— Не наказание, а мое предложение отрабатываете. А гюйс у вас был поглажен нормально. Зарубите себе на носу, что это была ваша частная инициатива.
— Что, что? – не понял Алексей.
— Ну я вас официально не наказывал, а предложил вам для совершенствования навыков в свободное время желательно привести гальюн в порядок.
На глазах Алексея выступили слезы. Он понимал, что над ним издеваются, но поделать ничего не мог.
— Ладно пойдем в старшинскую. Только старшине роты доложишь, что сам пошел в гальюн наводить порядок, по собственной инициативе. Понятно?
— Так точно товарищ старшина 2 статьи!
— Пошли — скомандовал Бочкарев и они направились в старшинскую.
Старшина роты сидел на стуле за большим столом и курил:
— Что делал курсант Морозов в гальюне, во внеприборочное время? – спросил мичман Бочкарева.
— Не знаю – ответил Бочкарев – как он мне доложил сейчас, что захотелось привести гальюн в порядок. Грязно там было.
Старшина посмотрел на Морозова и спросил:
— Это так?
— Так точно товарищ мичман – ответил Алексей, опуская глаза.
— Тогда, что вы мне рассказывали о наказании вас старшиной Бочкаревым? А оказывается — это ваша частная инициатива?
— Он неправильно понял – влез в объяснение Бочкарев – я просто сказал, что в гальюне непорядок, а он и рад был выполнить. Побежал наводить порядок.
Мичман сжал губы, но ничего не сказал. Но глаза его как бы смеялись. Он внимательно посмотрел в лицо улыбающемуся Бочкареву, потом посмотрел на опустившего взгляд в пол Морозова и развел руками.
— Ну сам, так сам. Хорошее правильное решение. Молодец. Приборку хорошо сделали. Я оценил. Все бы так. Курсант Морозов объявляю вам благодарность за отличную приборку в гальюне!
Алексей не понял, но на всякий случай сказал положенные слова «Служу Советскому Союзу».
— НО я же еще там не все доделал — развел руками Морозов.
— Ничего одна ваша инициатива требует поощрения. Идите — скомандовал старшина – а вы Бочкарев останьтесь.
Морозов вышел за дверь, но не ушел, а стал слушать громкие голоса, раздававшиеся из старшинской, через неплотно закрытую дверь.
— Славик ты что совсем одурел, так придираться к курсантам. Это же будущий офицер. А ты с ним, как в сухопутной казарме своей Таманской дивизии. Еще заставь длину казармы мерить спичками. А тут еще оказывается, что это сам по собственному желанию приборку делать пошел не на свой объект приборки, а в гальюн. Руки по локоть в дерьме стоит и врет мне в глаза. Это вообще к чему?
— Не военный он человек Володя – ответил Бочкарев – пусть лучше уйдет по собственному желанию из системы (система — военно-морское училище на сленге курсантов). Флоту только лучше станет.
— Славик тебя зачем поставили командовать отделением? Чтобы ты решал кадровые вопросы или передавал свой неоценимый опыт курсантам? Нет дорогой мой, чтобы ты их учил быть настоящими офицерами. Курсанты не солдаты, хотя должны знать и труд солдата. Но издеваться над ними я тебе не позволю. Это я тебе пока по дружески говорю.
— Были бы курсанты, а то сосунки понимаешь. От маминой соски только оторвали – процедил со злостью Бочкарев. Вспомни как мы с тобой, прежде чем сесть за парты в системе, еще три года на лодках служили.
— Так ты чего? На нем решил отыграться за бесцельно проведенные на пээл годы? Потому, что ты служил три года, а он не служит? – с какой-то иронией сказал старшина – а мне этот курсант нравится. У него есть характер. Он не выдал тебя. А это дорого стоит.
Алексей больше слушать не стал и ушел из ротного помещения.
Вечером, после вечерней проверки, он подошел к Бочкареву и доложил, что идет приводить гальюн в порядок, после отбоя.
— Можешь не ходить – хмуро сказал Бочкарев – наказания нет.
— Мне старшина роты, мичман Некрасов приказал доделать работу в гальюне, после отбоя – приняв строевую стойку, доложил Морозов.
— Он уже отменил свое приказание и даже поощрил тебя. Можете ложиться спать – каким-то усталым голосом сказал Бочкарев.
— Разрешите обратиться лично к мичману Некрасову, чтобы потом не было потом непоняток.
— Не разрешаю – сказал Бочкарев, сидя на своей койке и снимая длинные синие носки.
— Тогда, разрешите идти работать в гальюн – продолжал настаивать Морозов, с каким-то вызовом, глядя в глаза Бочкареву.
— Да, делай, что хочешь – махнул рукой Бочкарев – раз уж так тебе не по нраву состояние гальюна. Надоели вы мне все. Глядишь и еще одну благодарность от мичмана получишь.
— Есть Я не ради поощрения или наказания, я ради принципа, потому, что мне не хочется это делать, но обещал додраить – с какой злостью выговорил Морозов и повернувшись направился в гальюн, а сам подумал, что станет морским офицером, вопреки всем и всему.
