В самую новогоднюю ночь подводная лодка 4-й эскадры должна была выйти из Средиземного моря в Атлантику и возвращаться в Полярный после одиннадцати месяцев боевой службы. По счастью для экипажа ей дали открытый переход, без уклонений и погружений. Вот и узкость Гибралтарского пролива она проходила в открытую, не маскируясь под рыбака, не подныривая под днища танкеров… Шла гордо, как шаланда, полная кефали – шла без оглядки на посты наблюдения и всевозможной слежки вероятного противника. Одно слово – «открытый переход». И это был лучший подарок командования к Новому году. А справа и слева – на европейском и африканском берегах уже взлетали праздничные шутихи, рассыпались огни фейерверков. Там в Касабланке по левому борту и в Гибралтаре – по правому, усаживались за столы нарядные радостные люди. А здесь в скалистой щели пролива изрядно покачивало, дул встречный «мордотык», и пределом мечтаний, торчавших на мостике командира, вахтенного офицера и сигнальщика был стакан горячего крепкого чая.
За четверть часа до новогодней полуночи, на мостик «высвистали» матроса-электрика с гармонью-трехрядкой. Он был в наглухо застёгнутом бушлате и в зимней шапке, слегка прожжённой серной кислотой.
— Давай, сынок, врежь на всю катушку! – Подбодрил его командир. Матроса привязали цепью к приподнятому стволу перископа, чтоб шальная волна не сбила его за борт, а парень развернул меха во весь розмах, рассыпав в ночное море звонкие переборы орловской гармошки.
Раскинулось море широко…
Море и в самом деле простиралось здесь от Европы до Африки.
И волны бушуют вдали…
Волны бушевали не вдали, а вблизи, взметаясь на ободранный до сурика корпус, отчего лодка – чёрная в красных пятнах походила на недоваренного рака.
Товарищ, плывём мы далеко
Подальше от этой земли!
И это тоже было правдой: лодке предстоял ещё немалый путь через северную Атлантику, вокруг Скандинавии к берегам Мурмана. А пока ее сопровождали испанский эсминец и британский фрегат, готовые в любую минуту открыть по русской субмарине огонь (если вдруг прикажут из штаба 6-го флота), либо засечь точку погружения, если подводная лодка вдруг скроется в глубине. Возможно и до них долетали обрывки старинной моряцкой песни. Возможно, даже разглядывали в ночные бинокли рубку, на которой стоял, прикованный к перископу матрос и наяривал на гармони новую песню:
Летят перелётные птицы
В осенней дали голубой…
Зимняя даль было отнюдь не голубой – океанское небо тяжело нависало над горизонтом, над проливом, над лодкой черным беззвёздным покровом. А парень в бушлате, в лихо сбитой на затылок чёрной ушанке, сообщал испанцам, британцам и «прочим разным шведам»:
Не нужен мне берег турецкий,
И Африка мне не нужна!
Ему и в самом деле не нужна была никакая Африка. Домой бы побыстрее добраться
Шальная штормовая волна все же достала его, накрыла вместе с гармонью, сбила шапку, но цепь удержала матроса на рубке. И назло стихии он заголосил озорно и весело:
Живёт моя отрада
В высоком терему!
А в терем тот высокий
Нет входа никому!
Нырял под волну нос подводной лодки, рубка встречала океанский накат, словно волнолом, и высоко вздымала веер брызг, который обрушивался на всех, кто стоял на мостике, на матроса с мокрой гармонью и в мокром бушлате. Но все знали и ликовали: домой!
Идём домой!
Домой…
Какая радость после долгового плавания путь к дому!