Глава 3, когда приходится немного потерпеть ради результата.
ХЛОПОТЫ
Сказать, что я расстроился — так нет! Скорее удивился такой категоричной однозначности формулировок. Было так хреново и муторно, что сожалеть о худшем не было ни смысла, ни желания, ни воли. Живя так долго с какой-то чебурашкой в голове, любой человек оказывается довольно быстро привыкает к боли, находит какие-то позы, таблетки, занятия, чтобы продолжать жить и потихоньку собирать анализы, таскаться по врачам, вести с ними бесконечные беседы про физическую зарядку и ограничения в питании… Соленого, острого, жирного не есть…! И это длится месяцами, а иногда годами… А тут вот так, с бухты-барахты, под мелодичные пощелкивания махины над головой и беготню стайки врачей из бункера и обратно — бац, и буквально приговор!
— А может на холодке отлежимся? – попытался поддержать я легкий тон разговора, заданный мной вначале совещания у топчана. Но опять как-то не сложилось. Марина, казалось, вообще потеряла ко мне и моим шуточкам всякий юмористический интерес и как-то задумчиво-мягко, по-армейски произнесла непонятно кому адресованную фразу:
— Должны успеть… Время пошло…- и, резко повернувшись, буквально выбежала из кабинета в фирменно развевающемся халатике, оставив всех в картинном многозначительном молчании.
По правде сказать, без нее я сразу же почувствовал себя какой-то одинокой брошенкой и как непытались кабинетные и санитарка максимально галантно переместить меня с топчана на каталку, но их усилия оказались тщетны, когда дело коснулось головы. Стоило ей оторваться от насиженной лунки в топчане, как мгновенно опять качнулся пол и завертелась перед глазами махина, бункер, каталка, начал заваливаться на все это потолок и скользить в горы стальная каталка с простыней…
— На-ча-лось! — промелькнуло в моей голове. И тут же известный комок стартовал из поддыха и понесся к горлу. От напряжения яркой кометой вспыхнула боль и понеслась через затылок в глаза, заставляя их сжиматься до дрожи в веках.
Кабинетные, привыкшие к более кисельным исследованиям, растерялись. Они суетились, хлопотали, таскали из угла в угол каталку со мной, пытаясь сумбурными разговорами отвлечь от внезапного приступа и хоть чем-то помочь. Конец этой бесполезности положила фронтовая нейрохирургическая виды санитарка, которая одним движением плеча отворила кабинетную дверь и на скорости хорошего спринтера рванула вместе со мной на каталке по коридорам домой на родимое отделение. При этом она деликатно, помятуя о правилах, успела на лету развернуть меня правильно, чтобы впереди неслась именно голова!
Правда, по дороге пришлось пару раз останавливаться — желтая пена изнутри требовала свое и санитарка терпеливо и предупредительно, как водитель стареньких Жигулей, в плотном потоке двухстороннего движения, занимала крайне правый ряд в коридоре без видимой разметки и, заблаговременно включив знак остановки, махая правой рукой, уверенно парковалась. Потом мы опять неслись вперед и нейрохирургию встретили как дом родной!
Да и она, родимая не оставила в эту минутуменя своими заботами — кем-то уже проинструктированная, молчаливая как кремлевский часовой медсестра решительно перекатив меня в палате на койку-великан, тут же вколола парочку уколов и поставила унылую капельницу.
Любани в палате не было… Через несколько минут она вошла. И сразу, сквозь потихоньку проявляющуюся от лекарства реальность, стало заметно, что как всегда бывало с ней в такие моменты, она тоже стала обладателем Знания. Нет, слез или даже видимых следов трагичности на ее лице не было, как не было и следов жалости или страха. Она выглядела собранной хотя и сильно озабоченной, типа очень торопилась куда-то. Поглядывая на меня строгими и внимательными глазами, она словно говорила ими: «Прорвемся, держись!»
Словами она только сказала, что сейчас должна кое-куда съездить и вернется чуть позже. По правде сказать, и на её «Держись!», и на её отьезд реагировать сейчас не было сил, да и гдаза слипались, начало действовать лекарство.
…Когда я проснулся, то понял, что короткий февральский питерский день давно уже подошел к концу и сумерки окрасили окно палаты в почти черный цвет. Лампа в палате была потушена, только мутно желтым светом горел ночной плафон. Не было худа без добра — но хоть резь в глазах стала меньше и их можно было бы вообще держать открытыми, если бы не боль от каждого движения век, которой вроде бы раньше и не было.
В палату неожиданно вошла неизвестная врачиха, это было нетрудно определить по очкам, повидавшему Боткина стетоскопу и тонюсенькой папке под мышкой, оказавшейся моей персональной Историей Болезни. С несколько всклокоченными для ее работы волосами, отчего я в уме прозвал ее «Кудлатая», и рассеянным потусторонним взглядом, она производила впечатление ботаника, заблудившегося в джунглях. Довольно бесцеремонно щелкнув выключателем, резанув светом, она от порога порадовала меня сообщением:
— Я ваш невропатолог и буду вас вести!
« Точно — с дуба на кактус!» — про себя подумал я, но явно признаков, ни восторга, ни разочарования, не проявил, — «Это ж надо так не вовремя!»
А «кудлатая» с места в карьер уже оседлала любимого невропатологического конька и, достав из кармана просторного халата черный молоточек, бесцеремонно откинула одеяло и скомандовала, как в отделении для выздоравливающих:
— Присядьте на край кровати!
Она явно была не в теме моих проблем, и мне даже на время стало ее жалко. Я кряхтя, про себя матерясь и морщась от головокружения свесил ноги и подставил ей коленки для углубленного медицинского обследования. Докторица с явным удовольствием начала шарашить молоточком поочередно по всем выступающим поверхностям и даже чем-то искренне восхищаться! Вообще своим появлением и особенно похвалами, «кудлатая» даже развеселила меня и отвлекла от грустных мыслей и хандры…
— Это полностью сохранилось! Замечательно! Рефлексы, как у леопарда! Прекрасно! Не пострадало!Чувствительность не нарушена! — из нее высыпалась куча всякой всячины очень позитивного свойства и я был готов уже усомниться в целесообразности своего пребывания в этом месте, когда вдруг она приказала:
— Закройте глаза и указательным пальцем правой вытянутой руки коснитесь кончика носа! — я бросился выполнять команду, но к своему удивлению довольно резко ткнул себе в глаз, промазав добрых пять сантиметров…
— Еще раз! — и снова в молоко!
Кончик носа девственно возвышался над лицом нетронутым! Так мы повторили несколько раз, но и другая рука, как ни странно, носа найти не смогла. Это явно озадачило докторицу и она уже по-другому поглядывала на меня, всем видом выражая сожаление, что я подвел всю неврапатологию, которая так верила в мои рефлексы… Наконец, заставив меня раз десять показать ей высунутый язык, она посмотрела с укоризной и обнадеживающе наверно для самой себя заключила напоследок:
— Еще завтра к вам загляну! — но больше я ее не видел… Утомленный осмотром и каруселью в голове, я с удовольствием откинулся на подушку и выдохнул.
Больница заканчивала день позвякивающими поварёжками развозчиков ужина.
-Ууужииин! Ууужииин! — горланили в коридоре и скоро добрались до моей палаты.
— Ууужин! Будете капусточку тушеную? — и в нос пахнуло запахом, который в другое время возможно и разбудил бы аппетит, а сейчас вывернул внутренности наизнанку и напугал бедную кухарку до смерти…
Она побежала к дежурной сестре с фантастическим сообщением:
— Там новенький еще и без ужина, а уже блюет!… — и мне опять влупили огроменную капельницу.
Время потерялось между медленно отрывающимися от флакона каплями и перестало существовать, свои часы я где-то бросил, может и дома оставил, не до них уже тогда было. Теперь, глядя на медленно вливающееся в меня через длинную трубочку лекарство, единственной навязчивой мыслью почему-то в этот момент было: «А вот кончится в бутыляке жидкость — и потечет за ним по трубоче прямо в меня струя свежего питерского больничного воздуха!» И эти страшные идеи, крутились в моей голове, по-видимому, навеянные послевоенной медициной, а жидкость тем временем все убывала… Когда ее осталось уже еле-еле на дне бутыляки, нервы мои не выдержали и, извернувшись, я нажал черную кнопку на стене над койкой. Ничего особенного не произошло – так же кто-то громко разговаривал в коридор, а через окно изредка доносились звуки автомобильных клаксонов…
… Вполне различимая граница между лекарством и воздухом появилась сперва на выходе горлышка, а потом картинно поползла вниз. «И что же дальше?»- с притворным безразличием подумал я, но она ни с того, ни с сего остановилась и начала тихонько подрагивать. Проанализировав это явление, я быстро сообразил, что гениальные медики уже и это научились делать — жидкость не может выйти из системы полностью из-за давления крови внутри меня!
«Господи, а как они раньше-то до этого не додумались?!»- страшные рассказки с таинственным словом «тромбоэмболия» передавались в нашем роду из поколения в поколение, а на мне вдруг оборвались! — «Надо будет потом всем рассказать, чтобы этих катетеров не боялись!» — заботливо подумал я наперед.
Но в этот момент в палату в сопровождении сестрички, мгновенно снявшей систему, вошла Любаня. Она изменилась — было видно, что ей нужно сказать мне что-то важное, но она не знает с чего начать.
— Как ты тут? — начала она.
Опустив подробности про сон, ужин и катетер, я соврал:
— Уже лучше.
Мои слова не произвели на нее никакого впечатления, она продолжала думать о чем то своем и, наконец, решилась:
— Операция назначена завтра на девять…
Собственно говоря, она зря так волновалась. Это известие никак не тронуло меня и было воспринято скорее как желанное. Уже тогда, несясь по коридору после исследования и извиваясь на каталке , я все понял, не маленький! Я переварил это в поломанном котелке своего мозга и решил для себя — хуже уже не будет, хуже уже просто некуда…
Любаня в эту минуту, да и потом, держалась молодцом и почти не было заметно, как нелегко ей пришлось за прошедшие несколько часов… Только спустя месяцы она рассказала мне обо всем… Как ждала скрипа старенькой каталки в коридоре после исследования, как после почти вбежала в палату Марина с еще свежими снимками , как экономя быстро убегающие секунды и почти не подбирая слов, она сообщила страшный диагноз:
— Нужна срочная операция! Надо срочно собрать хорошую, сильную операционную бригаду! Он в большой опасности…
Тогда Любаня побелела , поняв, что мне угрожает, и все же подбирая слова, чтобы не обидеть Марину попросила о консультации еще хоть с кем-то. А вдруг есть хоть малейший шанс избежать операции, а вдруг есть шанс на ошибочный вердикт, а вдруг хоть что-то еще можно придумать !?
Марина ненадолго задумалась и, словно найдя единственное правильное решение, спросила:
— Вы на машине ? Едем!
И тогда они через смеркающийся Питер понеслись в Институт имени Поленова, Мекку и Медину нейрохирургии. Как и в любом подобном учреждении, там были Светилы, ну то есть полные подобия Солнца, до тонкостей знающие свое дело и руками спасшими сотни человеческих жизней. И одно их этих Светил мало того, что было истинным по таким же худым головам, как у меня, но еще и очень благоволило к Марине.
Светило было чем то занято с посетителями и сквозь приоткрытую дверь его кабинета , было видно — это была точная копиея сказочного Доктора Айболита! Добрая и улыбающаяся физиономия Светила, как это ни странно было, но сразу наводила на хорошие воспоминания о излеченных обезьянках с реки Лимпопо… Консультация со Светилом началась с молчаливого рассматривания им принесенных снимков и длилось оно долго. Казалось, ничто не могло отвлечь его от этого важного занятия. По мере созерцания лицо Светилы медленно меняло выражения и наконец он оторвался от этого занятия и повернулся к своей любимой ученице Марине:
— Самочувствие?
— Крайне… Быстро растет…
— Когда свободно?
— В девять. Сможете?
— Две плановые… Перенесу. Анастезия? — Марина коротко назвала фамилию видимо известного Светиле врача и тот согласно кивнул.
— Комплект готовить?
— Со своими…
Со стороны это смотрелось диалогом резидентов, а на самом деле означало, что Светило уже согласился возглавить бригаду и приедет с набором своих собственных хирургических инструментов! Оказывается у хирургов есть и такое!
Было видно, что они понимают друг друга с полу-слова и берегут время. Теперь Светило повернулся к Любане, все это время молчаливо стоявшей в сторонке и ловившей каждое слово их странного разговора, и неожиданно сказал:
— У нас меньше суток… — помолчал пару секунд, видя, что внутри нее завертелся вихрь мыслей, эмоций, чувств, и то ли угадав прошлое, то ли упреждая не нужные будущие возражения, сказал странную, но по сути решившую все фразу, — Экстрасенсы уже не помогут!
Было решено, что за Светилой заедут в пол-седьмого, чтобы начать операцию пораньше, «А вдруг повозиться придется?» — как мудро заметил он…