— А я пойду ка познакомлюсь с пополнением. В глаза посмотрю! — сказал Степанов генералу, — надо же знать с кем в бой идти!
Тот махнул рукой — мол, иди и присел к столу, чтобы лучше слушать доклад начальника штаба.
Все офицеры сгрудились вокруг стола. Даже Вересов пододвинул свой стул к столу.
«Еще ни разу нашей группе не давалось такое значительное обеспечение!» — думал Степанов, выходя из землянки.
Перед землянкой стоял строй солдат. Сказать, что строй солдат — было как-то, наверное, не совсем правильно. Одеты были кто во что горазд. Были офицеры с небольшими званиями, но с твердыми вызывающими взглядами, видимо, желавшие увидеть настоящее командование российской армии, были некоторые подтянутые солдаты в форме. Но были и одетые кто во что горазд в каких-то куртках, охотничьих и спортивных костюмах, немыслимых шапочках типа «петушков». Кто-то был в берцах, кто-то в сапогах, кто-то просто в кроссовках. У значительной части были кубанки с красным верхом. В строю были и раненые, у которых виднелись бинты, кое-где даже окрашенные кровью. Стояли пожилые в возрасте солдаты, была рядом и молодежь, которой едва ли исполнилось шестнадцать лет, в строю с мужчинами стояли несколько женщин в солдатской форме, без макияжа. Обветренные лица и взгляды внушали уважение.
«Видимо, луганская рота, — подумал Степанов, — настоящие партизаны, — подумал он и тяжело вздохнул, — как с такими в бой? Непонятно. Но взгляды те еще».
Он даже поднес руку к губам, чтобы чего-нибудь не сказать такого и не обидеть этих людей, воевавших уже долгих восемь лет против значительного противника, вооруженного до зубов.
Степанов знал это и относился к луганчанам и дончанам, когда встречался, всегда с уважением. Хотя, под Киевом их не встречал, но в Луганске видел несколько человек.
— Становись! В три шеренги стройся! — крикнул невысокий, но плотный и пожилой старший лейтенант, надевая кубанку с красным верхом на начавшую рано лысеть голову.
Солдаты, бросив сигареты, построились в три шеренги. Построились по взводам, как и положено по венной науке.
Это Степанову понравилось. Вооружение было разное. Были автоматы Калашникова различных вариантов, пара пулеметов Калашникова, обратил внимание на старый пулемет «Максим» на колесиках и с бронеплитой, стоявший за строем. У нескольких человек были старые винтовки «мосинки», еще, наверное, в первой мировой воны, но с приделанными и даже привязанными оптическими прицелами. Откуда-то с третьей шеренги выглядывала знакомая снайперка СВД, называемая самими снайперами «плеткой» за хлесткий выстрел, похожий на удар плеткой.
— Товарищ майор! Третий батальон второго Луганского казачьего полка построен. Начальник штаба батальона старший лейтенант Волченсков! — доложил старлей, приложив руку к своей кубанке.
— Батальон? — удивился Степанов.
— Так точно, батальон! — доложил старлей, — просто не успели пополниться. «Двухсотые» и «трехсотые» у нас. Много, к сожалению, опосля весенних боев! — он развел, как бы в отчаянии, руками.
Степанов не стал здороваться, только махнул в знак приветствия рукой, понимая, что лишние звуки среди ночи совсем ни к чему. Хотя уже светало. Но если хором рявкнут, то лучше не надо. Не на плацу.
Он внимательно оглядел луганцев и начал:
— Обстановка, товарищи, у нас такая. Там нацисты хотят с утра ваших пленных распять на крестах! Мы не хотим этого допустить!
— Мы с вами будем! Пошлите нас вперед! — внезапно попросил стоявший немного сзади старший лейтенант.
— Нет, друзья, впереди пойдут наши! Мы все же спецназ! А вы будет нас поддерживать там, где я вам скажу. Раз уж вы пришли к нам, то будем воевать так, как я вам скажу! Снайперам выйти из строя!
Вышли двое солдат с СВД и трое с «мосинками» (винтовки конструкции Мосина) с оптическими прицелами.
«Пять человек. Это весьма неплохо! — раздумывал Степанов, — вроде их командир говорил, что их только двое. Видимо, с «мосинками» не учитывает».
Думал он о том отправить их во взвод Василька или оставить с луганчанами.
Внезапно его взгляд остановился на пожилом небритом солдате в зеленом свитере и шапочке «афганке», в кроссовках, у ноги которого стояла СВД.
Что-то привлекло Степанова в его виде.
«Что? — думал он и не мог вспомнить. — откуда я его знаю?»
И внезапно вспомнил эти глаза: «Мишка Алентьев, оперативный псевдоним «Валет», солдат его спецназа. Человек, сдержавший целую роту нацистов и давший возможность вынести раненых. Он помнил, что потом отправил «Валета», вышедшего из окружения, с ранением ноги в госпиталь. Это было под Гостомелем. Помнил, как грузили его и других раненых в пустой КАМАЗ, привезший снаряды для артиллерии. Помнил его перевязанную грязной тряпицей окровавленную ногу со сдавливающей повязкой и молящий о чем-то взгляд».
— Командир, дай хотя бы с собой пистолет, как же я без оружия? А если плен, то хотя бы застрелиться! — просил тогда Валет.
— В тыл едешь! Оружие надо здесь! Вернешься — дадим!
Так и остался в памяти этот молящий взгляд «Валета» и его черное от копоти лицо за бортом отъезжающего КАМАЗа.
А потом было позорное отступление из-под Киева с боями и досадными потерями. Их там ждали. Вдоль дороги Киев-Гомель стояли целые и сгоревшие танки, БПМ, машины, «Грады», просто легковые автомобили. По обочинам валялись незахороненные кое-где трупы их и наших солдат. Хоронить было некогда. Укровояки наступали на пятки.
«На кого же вы нас оставляете?» — видел укор во взглядах мирных жителей деревень и поселков, провожавших их взглядами.
С трудом удавалось сдерживать нацистов, наступавших на пятки. Они стремились взять в кольцо отступающую по дороге гусеницу российских войск. А спецназ и псковские десантники с флангов не давали это сделать.
«Попался бы тот, кто тогда дал приказ позорно отступать без прикрытия авиацией, артиллерией. Кое-где отступление превратилось в бегство. Кто же из генералов знал, что это отступление превратиться в позорное бегство с оставлением техники и даже раненых и людей? А со всех сторон из каждого лесочка и каждого дома, сарая стреляли в след, в спины отступающей армии!» — Степанов, вспомнив все это, тяжело вздохнул.
— «Валет», ты что здесь делаешь? — спросил Степанов, подойдя к солдату.
Тот, поняв, что его узнали, виновато улыбнулся. А потом уткнул взгляд в землю, видимо, не желая смотреть в глаза бывшему командиру.
— Так я это! Я сам луганский! Со своими воюю здесь!
— Почему ты не с нами? Почему не вернулся к нам? Ты же был ранен в ногу, по-моему? Почему не вернулся в строй к нам? Я тебя спрашиваю! Отвечай!
Степанова начало злить молчание солдата.
Солдат поднял свои выцветшие на солнце глаза, посмотрел в лицо Степанову, слегка усмехнулся и ответил:
— Командир, меня же вычистили из армии по полной! Ты не знаешь, что ли? Похоронили меня оказывается! На что можно претендовать? На пенсию? Выслуги у меня нет, оказывается на сверхсрочной. Девятнадцать лет вместо двадцати. Понимаешь? Чуть не посадили за утерю документов. Еле отбрехался. Хорошо, что наши луганские подтвердили мою личность, да справка из того госпиталя помогла. Но вопросы у чекистов ко мне остались. А какие вопросы на фронте? Да и куда мне? Мой дом в Станице Луганской. Мать там живая, сестра, племянник. Вот вернулся я, посмотрел на енту войну и понял, что надоть помогать нашим луганским. А иначе им как победить? Вот мы с племянником, — показал он на мальчишку в старой советской каске с «мосинкой», — Серегой и встали в строй.
— Почему тебя комиссовали? Ты же был ранен вроде несильно?
Солдатик усмехнулся и задрал штанину. Под штаниной было видно, что ноги нет, а вместо нее какая-то виднелась труба, уходящая в ботинок.
— Это что? — удивился Степанов.
— Штатовский протез с коленным суставом. Мне поставили в киевском госпитале. Нога-то сгнила. Антонов огонь. Я же потом ползал на карачках по ентим лесам тогда. Им только и осталось, что ногу отрезать, чтобы голову не отрезать. Могли бы и на органы пустить.
— Почему штатовский протез? В Киевском госпитале? Это как? — не понял «Валета» Степанов.
— Так получилось, командир! — уже мягче ответил «Валет».
— Ты был в плену?
— И, да и нет! — продолжил «Валет», видимо, что-то вспоминая, — был у них, но не в плену. Был в Киеве в центральном госпитале ВСУ. Числился там бойцом 2-го батальона 62-й механизированной бригады ВСУ отделения разведки Игнатенко Прокопом Ивановичем. Так получилось.
— Ладно! Потом расскажешь! — сказал он «Валету» и обратился ко всем, — сейчас наша задача освободить ваших пленных и занять плацдарм на той стороне Донца! Задача сложная, учитывая те силы, которые нам противостоят. Вы будете идти во втором эшелоне. Я все понимаю, но впереди пойдут наши. Временно мы включим ваших снайперов в наши снайперские группы, которым отводим первую роль в предстоящем бою. Наша с вами задача непросто победить, а победить с минимальными потерями и выполнить поставленную задачу. Вопросы есть?
Вопросов не было.
«Странно, — подумал Степанов, — такая партизанщина, а никто не вылез с вопросами».
Начинало светать.
«Первые группы уже должны переправиться» — подумал Степанов, посмотрев на часы, и скомандовал луганчанам:
— Сейчас начальник штаба покажет вам ваши места по диспозиции и поставит конкретные задачи каждому подразделению. А ты, «Валет», иди сюда с другим снайперами! У вас будет другая задача. Заодно мне расскажешь пока свои похождения!
Солдаты разошлись, присели, многие закурили.
Выстрелов Степанов пока не слышал близко, значит, нормально идет переправа. Он понимал, что начало боевых действий должно начаться, когда выведут приговоренных для расправы. Выявят раньше — значит все сорвется. Где-то далеко справа стреляли из автоматов и пулеметов. Кое-где бухала артиллерия, где-то подальше ревели РЗСО. Но на их участке было пока тихо и спокойно.
«Это хорошо!» — подумал Степанов.
Степанов отошли с «Валетом» в сторону. Племянник со своей «мосинкой» встал немного сзади. Остальные снайпера сели на траву и закурили.
Было видно, что племянник преклоняется пред своим дядей и исполняет роль оруженосца, который принял винтовку дяди, стоит и ждет.
— Можно закурить? — спросил Степанова «Валет».
— Ты же не курил? — удивился Степанов.
— Так ситуация заставила. Волнуюсь я. Не представлял, как мы встретимся, командир. Поймешь ли ты меня? Меня же вроде нет. Погиб я и похоронен оказывается. А потом, после того нашего отступления, не только закуришь, но и запьешь. Пулю хотелось в лоб пустить — так стыдно было смотреть людям в глаза и видеть их немой укор, когда нас увозили из-под Бучи. Так в сорок первом отступали наши и видели те же взоры! — «Валет» грязно выругался, вспомнив все командование, принявшее то решение отступить из-под Киева, — и, потом, я прикидывался украинцем, а там почти все курят, матерятся через слово! Вошел в образ легенды — усмехнулся он, видимо, что-то вспоминая, — вот и начал.
Степанов тоже хорошо помнил те, укоряющие отступающих русских солдат, взоры местных жителей и тяжело вздохнул.
— Кури! — разрешил он.
Сердце его заболело. Он не любил вспоминать то мартовское отступление, скорее похожее на бегство.
Племянник в металлической каске, стоявший сзади, подал «Валету» пачку сигарет и зажигалку в красном прозрачном корпусе.
«Валет» вставил сигарету в рот, тряхнул зажигалкой и зажег с первого раза. Прикурил, выдохнул в сторону от Степанова дым и начал рассказывать.