Воинская дисциплина есть
строгое и точное выполнение
военнослужащими порядка
и правил, установленных
законами и воинскими уставами.
Вольное по памяти переложение
Дисциплинарного Устава ВС СССР
Капитану, который учился с Эдитой Пьехой
и ещё дисбатовцу
Примечение: Губа — сленгование название гауптвахты. Переводиться с немецкого языка, как главный караул, позже в России — караульный дом, то есть место для размещения караула, сейчас специальное здание с помещениями для размещения арестованных военнослужащих, совершивших проступки или преступления на стадии расследования.
Здание главной гауптвахты в Петропавловской крепости
Сидел я на губе дважды: на четвёртом и на пятом курсе. Наказывал один и тот же человек – начфак, он же – Папа Шульц, он же капитан 1 ранга К-в М.Д. Срок впаивал тоже он и оба раза — по максимуму власти – 10 суток. Место ареста – одно и то же: гарнизонная гауптвахта в Старом Петергофе на территории учебного центра железнодорожных войск.
Сажали тоже почти за одно и тоже – опоздание и самоволку, хотя по идее из самоволки не опаздывают. То есть мы привыкли друг к другу и друг друга разнообразием не баловали.
— Поймали вас, товарищ мичман, — получите на пятьдесят процентов! И руку в локте при этом сгибают.
В Ленинградском гарнизоне курсантов ВВМУРЭ сажали на три гаупвахты. Нас, по правде говоря, сажали редко. Наверное, из всей роты раз пять-семь за пять лет. Из них меня – два раза. То есть надо было прославиться или отчудить изрядно.
Вот курсант Руслан Г. на втором курсе сидел в Кронштадте – самой плохой губе — за самоволку и бессонную ночь с девчонкой.
Саша А. после третьего курса посетил в летний отпуск и свой день рождения губу на улице Садовая 3 — за пьянку. Это – самая знаменитая и интересная губа в Союзе, где до Саши сидели: Лермонтов — за стихи, Чкалов – за воздушное хулиганство под мостом, писатель Виктор Конецкий – наш маремаза из Фрунзы, за инцидент с дочерью лысого генерала в ресторане «Баку».
Сашу А. все десять суток возили на принудительные опасные и тяжелые работы в Елисеевский гастроном, что напротив Катькиного садика на Невском, и пяти минутах хода от губы.
Саша после тяжелого дня непрерывной работы приходил в камеру пьяный и обожравшийся деликатесами, обласканный вниманием продавщиц, директора и даже грузчиков, которые, не скупясь, наливали все, что могли разбить или спереть.
Саша с упоением вспоминал это время и считал, что никакой отпуск не мог сравниться с полученными ощущениями. Он жалел, что не дали дэпэ: ну, срок пребывания не продлили.
Вспомнил, сидел еще Боб И. за пьянку на практике! Но где, не знаю.
Мне же досталась самая гуманная и, как бы не настоящая, гауптвахта – без особых строгостей и традиций, расположенная в занюханном бараке, но на территории царских казарм гвардейских полков в Старом Петергоф. Кажется, там стояли гвардейские уланы (или драгуны).
Особая изощренность моего наказания на пятом курсе заключалась в том, что посадка осуществлялась во время зимнего отпуска. Двойные наказания по уставу запрещены, но здесь все сошлось. И Щульц оттянулся на мне по полной программе.
(Впрочем, Сашу А. он посадил на день рождения – тоже неплохо!)
Но за себя я не в обиде, а сейчас – даже благодарен: не было бы этих воспоминаний.
Маме в Кишинев я написал, чтобы меня в зимний отпуск не ждала, поскольку вынужден завершить экспериментальную работу по ферритам, в плане подготовки дипломной работы.
-Сыночек, ты хоть на денек приезжай. (Она все поняла – жена военнослужащего.)
Сдал, помню, на пятерку, экзамен по телефонной связи, бросил в тощий сидор зубную щетку и мыло и убыл с сопровождающим на губу. А рота – в зимний отпуск.
Принимал меня начкар, мой старый знакомый, милый капитан, который меня принимал и в прошлый раз, почти полгода назад. Странно, но он запомнил моё имя.
-Юра, ну ты даёшь, опять к нам? Привет!
(Это был культурный капитан: в прежней гражданской жизни он учился в ВУЗе вместе с Эдитой Пьехой.)
-Здравия желаю, товарищ капитан, рад вас видеть искренне. Желаю Вам скорее получить майора. А я, к сожалению, по мнению начальства, встал на порочный путь рецидива!
-Ну, располагайся. Пожелания есть?
-Так точно! Прошу Вас передать по дежурству, что я прошусь на работы. А то я один от скуки тут и помру.
-Будет сделано, отдыхай и живи.
Лязгнул засов.
Через час я начал эксперимент. Дело в том, что я вовсе не собирался радовать Шульца и сидеть весь срок. Надо было, по-быстрому, свалить с губы. Этот план обсуждался в накануне в тесном кругу. Было предложено запастись сигаретами, набить сигарету фторопластом, скурить эту смесь и с тяжелым, но быстропроходящим отравлением попасть в санчасть. Вопрос, где взять фторопласт? Оказалось, что его хоть ж… ешь на изоляции проводов разрезанной вдоль на учебное пособие стратегической ракеты Р-21. Поэтому и сигарет и фторопласта у меня было достаточно.
Надежда была на то, что губа в Старом Петергофе и не губа по полному понятию, а чуть ли не курорт, поэтому серьезно шмонать не будут: так, карманы проверят и все.
Мне карманы начкар не выворачивал (уважал капитан), ремень, понятно, отобрали. И гюйс (форменный воротник) не ощупывали, а он был доверху набит сигаретами, спичками и фторопластом.
-Выводной!
-Что надо?
-Отведи поссать, родной!
-Сейчас.
Дверь открывается. Выхожу, делаю два шага, пересекаю коридор и попадаю в пехотную (железнодорожную) уборную, по-нашему – гальюн. Мрачную, синюю, суровую, губешную, до сих пор её вспоминаю с отвращением.
Закуриваю, сознание туманится, но я упорно и с усилием вдыхаю отравленный продуктами горения или возгонки фторопласта дым. Организм мгновенно протестует. Мне очень плохо. По стенке вползаю в камеру. Думаю:
-Все, свобода, сейчас отключусь.
Глубокое разочарование приходит вместе с прояснением мысли. Я здоров и не чувствую никаких последствий уже через пять минут.
-Один ноль не нашу пользу!
Попытки в течение двух последующих ночей простыть, накладывая снежки на грудь, ни к чему позитивному не привели. Снег растаял, пришлось спать на мокром самолете.
(Самолёт, это крашеные сбитые доски на козлах, которые на ночь выдаются арестованным вместо койки. Укрываться положено шинелью.)
-Два ноль не в нашу пользу!
-А в чью? – спрашивает внутренний голос и сам же едко отвечает.
-В пользу Папы Шульца, коего ты наколоть захотел, птица ты военно-морская!
-Жаль! Ты же совсем не плохой человек, тебя мама ждёт, ну придумай же что-нибудь !- жалеет меня другая половинка внутреннего голоса.
И усиливает ситуацию:
-Не дрейфь, всё херня! Всё равно Шульца наколешь, ты это просто обязан сделать!
Я не сдаюсь:
— Да, вот придумаю чего-нибудь и наколю Шульца.
Эта мысль будет во мне погасшую было силу духа.
На второй день меня назначают старшим на работы. Это хорошо. Начкар — молодец, не обманул. В сопровождении караульного выходим на работы. Вот она – свобода! На дворе морозный снежный день. Почти маленькая метель.
Руковожу бригадой человек из пяти. Все солдаты. Главный у них — дембель, ожидающий приказа, он же – бывший дисбатовец, только-только вернувшийся в родную часть. Работаем дружно. Я – самый старый, самый сильный и старший по званию. Меня слушаются. А чего не слушаться, когда кидаю уголёк в кочегарку активней других.
Холодно. Но мы работаем здорово не из-за холода, а в надежде в сэкономленное время покурить и отдохнуть по-человечески. До обеда час, потом опять работы. Хорошо!
Командую:
-Все, перекур! Веди нас, караульный, погреться.
Забираемся в кочегарку на второй этаж. Рассаживаемся. Достаю из гюйса сигареты. Дружно курим. Хотя по жизни я некурящий. Раздаю еще по одной. Идиллия…
-Товарищи арестованные, курить во время нахождения под арестом запрещено!
Все с интересом смотрят на караульного. Думают, что он неудачно шутит.
Но караульный верен долгу. Лицо у него полно решимости защитить статьи Устава караульной службы.
Я:
-Имеет право, хотя, парень, где твоё чувство войскового товарищества? Ладно, кончай курить!
Курение закончено. Но недовольный народ что-то бурчит. Но не долго. Стало тихо и сонно: после мороза в тепле всех быстро разморило.
И арестованные, и караульный спят.
-Где мой рожок? Ребята, кто взял? Верните!
Просыпаемся. С недоумением видим, что у автомата пропал рожок с патронами.
Я со строгим выражением:
-Товарищ караульный, потеря магазина с боеприпасами при исполнении приравнивается к потере оружия. Думаю, тут губой уже не пахнет. Это не как мне за самоволку десять суток. Посадят тебя. Месяцев шесть дисбата дадут, если еще найдут смягчающие, ну, например, в школе ты посещал кружок вышивания…
-Верно я говорю?- обращаюсь к дисбатовцу.
-Этого мудака закроют в тюрягу. А как узнают, при каких обстоятельствах, могут и отпидорасить. Зуб даю! Понял, ты, салага ……..!
И дисбатовец, сделав страшное лицо, рычит:
-Ты понял, ищи рожок, козёл! А к вечеру к нам в камеру попадёшь. Со всеми вытекающими для тебя, ……, последствиями.
Караульному страшно. Он бегает, ищет рожок. Напрасно.
Дружная компания злорадно изгаляется:
-Ищи-ищи, тебя служить поставили, а ты оружие теряешь. Так тебя учили – оружие по кочегаркам разбрасывать? Нас ………, а сам, гад, спишь на боевом посту, …… ……..!
-Может, он пропил магазин?
-Нет, я не пропивал, это вы, вы украли рожок!
Дисбатовец грозно:
-Вот сейчас заберу у тебя автомат и в жопу тебе засуну!
-Ссыте на него, он бешенный!
Я:
-Солдат, дорогой наш доблестный защитник, а ты такую песенку в исполнении Утесова слышал?
«С одесского кичмана,
Сканали два уркана…»
Вот уйдем мы все в массовый побег, что будешь делать? Но не боись, мы не враги себе. А тебе ………. наступил.
Наглыми замечаниями, садистским смехом и полнейшей безучастностью к судьбе караульного мы доводим солдата до ручки. Он не выдерживает и сдается:
-Я не прав, курите, сколько захотите. Плачет.
-Ага, сразу …………, когда страшно. А то: «Курить запрещаю»! Говно ты, а не солдат!
Я резюмирую:
-Вот, видишь, солдат, как удачно применённый воспитательный приём исправляет твои порочные и садистские наклонности! Ты раскаялся! Значит, не пропал для коллектива. Отдайте этому славному, но заблудшему защитнику Родины его оружие.
Рожок немедленно находится, караульного награждают сигаретой. Он вместе с нами нарушает запрет на курение.
Так проходят четыре дня. В конце четвертого дня ко мне подошел дисбатовец:
-Слушай, мичман, завтра я выхожу и демобилизуюсь. Я тебе помогу. Передам горчичники. Поставишь под мышки, и температура готова. И просись в санчасть. Но ставь под обе подмышки. Не забудь!
Видите, судьба была ко мне благосклонна: она пришла ко мне в лице дисбатовца.
Завтра в обед мне передали свежий батон и пачку горчичников. Батон я тут же съел, и стал ждать вечера.
Спасибо тебе, дорогой дисбатовец, спасибо за товарищество. Хоть и мало мы были знакомы, но несколько дней мы работали вместе, ели вместе и спали под одной крышей. Даже в баню нас вместе водили. Если ты жив, удачи и здоровья тебе. Жаль, не помню твоего имени. А благодарность живет в моем сердце. Я даже, возможно, узнаю тебя!
-Выводной!
-Что надо?
-Доложи начкару, у меня сильный жар и температура. Простыл я на работах.
-Я по дежурству передам после развода!
-Доложи сейчас, не понял, салага, с кем разговариваешь!
-Ладно.
-Не ладно, пехота, а «есть» отвечать мичману флота российского надо! Вперёд! Япона мать!
Прошел час, меня под автоматом повели в санчасть. Я шел темным ночным военным городком по скрипучему снегу и нерасчищенному тротуару на пару шагов впереди караульного, без ремня, с полной уверенностью, что дело сделано. Сзади с автоматом топает солдат свободной смены караула.
-Товарищ мичман! Вы, вы! Почему не отдаёте воинскую честь? Ваши документы. Что Вы делаете на территории нашей воинской части?
Эту тираду командирским недовольным голосом высказывает мне железнодорожный полковник.
Про себя:
-??? Ни себе чего! Откуда он взялся? Так и консерваторию не закончу и в Кишинев не прилечу! (Нашу систему – ВВМУРЭ (высшее военно-морское училище радиоэлектроники) им. А.С.Попова курсанты для прикола называли высшим вокально-музыкальным училищем работников эстрады им. Олега Попова.)
-Товарищ полковник, мичман Деев! ВВМУРЭ имени Попова. Арестован начальником факультета радиосвязи на десять суток. Нахожусь под арестом. Следую под конвоем в санчасть. Возможно, я заболел.
Докладываю: при всем уважении к Вам и Вашему воинскому званию, товарищ полковник, я не имею права отдавать Вам воинскую честь, находясь под арестом и без ремня. Документов у меня нет, я их сдал вместе с запиской об арестовании.
Товарищ полковник! Согласитесь, что это будет выглядеть как профанация, отдавать Вам воинскую честь без ремня, то есть с нарушением формы одежды, и без документов.
Про себя:
-Не перебарщиваю ли я?
-Но, тем не менее, товарищ полковник, примите мое уважение к Вашему воинскому званию!
«Твердо, но не нагло», — как трактовал устав Вермахта, смотрю на товарища полковника. Моя строевая стойка безупречна: подбородок поднят, грудь вперед, плечи расправлены, руки по швам, корпус чуть подан вперед: образцовый моряк, япона мать! Головной убор одет ровно, ботинки начищены (я их драил полой шинели), голос четок, громок и уважителен.
Но ситуация швейковская. Полковник что-то чувствует, что-то его беспокоит, он понимает, что мичман – гад и ……., и арестован он не напрасно, но формально все в норме. И хотя его командирский опыт протестует (и протестует правильно), он больше не придирается и разрешает идти.
В полутемной солдатской и какой-то тоже занюханной санчасти медсестра суёт мне недовольно сразу два термометра и заставляет застиранным вафельным полотенцем вытереть под мышками. Ну, не пехотное убожество? Разве с нашей санчастью сравнить! Выполняю её требование. Как будто ожог стирается полотенцем? Наивные люди писали инструкцию по замеру температуры у симулирующих военнослужащих. Если, конечно, писали. Пехота!
Смотрю на левый термометр. Ртутная дорожка доползла до 38!
Медсестра берет правый термометр.
-Почему так поздно пришли. У вас сорок температура!
На левый, на котором 38, она не смотрит!
-Я обязан стойко переносить тяготы воинской службы!
(-Пронесло!)
-Какие тяготы, господи, у тебя воспаление легких, сынок!
Она встревожена и четко выполняет инструкцию: звонит дежурному по учебному центру.
Минут через тридцать училищный рафик с красным крестом везет меня в санчасть, захватив по дороге мой ремень с губы и тощий сидор.
-Ну, что, посадили, суки, Юру Деева? Хрен вам! Съел, папа Шульц? У-у-у сууука!
Это я так выражаю ему свое порицание.
(А у курсантов было еще и общественное порицание. Закосячит кто-нибудь не со зла, коллектив тут же на призыв самого инициативного: «Общественное порицание ему!», начинает дружно и в унисон:
— У-у-у-у-у-у (с нарастанием) суууука!)
Я доволен: цель достигнута. Отсидел-то всего пять суток. Хотя, если признаться самому себе, мне было интересно наколоть Шульца, а не удрать с губы. Ну, досидел бы и что? В отпуск бы я не поехал! Напугали бабу толстым ……… Ну, и не поехал бы! Так в Питере бы ходил пить пиво, и все дела. Имел я вашу гауптвахту! Воспитатели хреновы! Маму, конечно, жалко, да и по отцу соскучился.
Трясусь в рафике, мысленно благодарю дисбатовца.
В санчасти я опять в гордом одиночестве. Меня встречают, как героя (в России любят обиженных, юродивых и арестантов), кормят, несмотря на очень поздний вечер, до отвала. Сахара в чае столько, что мое …… должно слипнуться, но обходится. Мне выделяют отдельную палату, и я отрубаюсь на свежих подушках. Утро и сон благотворно подействовали на мое самочувствие: температура в норме, и я практически здоров. Редкий медицинский казус, вашу мать!
Приходит ротный – капитан-лейтенант А.. Добрый, слабовольный и неплохой человек, которому было трудно вписаться в училищную гнусную систему. Выдает увольнительную, и я пулей лечу на гауптвахту, забираю свои документы и продаттестат. Возвращаюсь. Ищу ротного, разумно избегая встречи с Шульцем: тот еще не знает, что я тю-тю с губы.
Ротный, в обмен на продаттестат, выдаёт отпускной в столицу МССР город Кишинев. Добрый был ротный, царство ему небесное! Прощал нам наши художества. Очень жаль его.
Ничего, что треть отпуска прошла. Ни дня без приключений! Мы своё доберём! До самолета два часа.
350-й автобус везет до вокзала. Электричка, выхожу на Броневой, бегу пару километров к метро «Парк Победы». Проезжаю одну остановку, выхожу на «Московской», что-то успеваю купить в гастрономе маме, папе, сестре и братишке, сажусь в автобус в аэропорт. До самолёта меньше часа. Билета у меня нет. Но плевать, я же курсант. Долечу!
Аэропорт. Идет регистрация. Касса. Очередь! Пропускают без очереди. Билет! Посадка в АН-10А. Кресло. Взлёт.
-Гуд бай, папа Шульц! Спасибо, ротный, ты – хороший человек, прости за неприятности, которые я доставляю тебе. Но ты же знаешь, что меня просто выпасли и заложили. Иначе, хрен бы кто узнал про самоволку. А отпираться и врать было и лень и не по возрасту, как-то, западло, в общем.
Но все это уже в прошлом. Впереди посадка в Минске! Через три часа Кишинев. Рядом сидит студентка консерватории.
-А я к классической музыке… очень неравнодушен, да я даже люблю классическую музыку! Шахерезаду очень люблю! И «Болеро» Равеля! Это — музыка свободы!
В глазах пока незнакомки недоумение.
Винты тоже поют песню свободы!
Самолёт несёт меня прочь от системы!
Жизнь прекрасна!
Калининград 2006