Организация партийно-политической работы в первом послевоенном десятилетии
Эту заключительную главу начнем выдержкой из воспоминаний Иосифа Чверткина:
«…Я уже упоминал о давлении со стороны политорганов, которому я постоянно подвергался. Это давление осуществлялось в самой подлой и вызывающей форме, меня это злило, а главное, мешало выполнять свой долг перед страной. Я долго сомневался, стоит ли мне останавливаться на этих вопросах в своих воспоминаниях, но попытка их замалчивать была бы бессмысленной и неверной. Тем более, что пишу я эти строки в 1987 году, а не в 1947, маленькая разница все же имеется.
Давление со стороны политаппарата преследоваало меня на всех должностях, начиная с первой офицерской должности на линкоре, до выхода в запас. Я думаю, что по-настоящему это началось со стычки со старшим политруком линкора по фамилии Пивень. Будучи безграмотным, этот самый Пивень инструктировал руководителей политзанятий, на невообразимо низком, примитивном уровне, а я считал себя образованным марксистом. Я читал Плеханова, Каутского, Адама Смита, Рикардо, Кропоткина, а коммунистический манифест я знал на немецком языке наизусть. А этот Пивень с двумя классами церковно-приходской школы и трехмесячными курсами младших политруков трудился над тем, чтобы инструктировать нас. Моим друзьям все это было до лампочки (правильные были друзья, без еврейского умничанья), а я запротестовал и демонстративно ушел с инструктажа.
За этот случай ухватился секретарь бюро на линкоре, старшина Филаретов, который дослужился в будущем до начальника политуправления Черноморского флота, генерал-майора, притом, что по образованию и интеллекту недалеко ушел от Пивня…».
Кстати, «с должности секретаря партийного бюро на балтийском линкоре Октябрьская революция» начал восхождение к своему зениту славы Николай Кулаков, ставший так же как и Филаретов членом военного совета Черноморского флота.
Сегодняшним офицерам информация из воспоминаний Чверткина может показаться маловероятной и надуманной, но я ей верю. Начав службу на крейсере «Дзержинский», который, кстати до 1960 года входил в состав бригады крейсеров Черноморской эскадры, я был назначен руководителем группы политических занятий батареи малокалиберной зенитной артиллерии. Командовал этой батареей 36-летний капитан-лейтенант Сергей Байдин, очень грамотный и высоко эрудированный офицер, начинавший службу на крейсере в должности инженера по вооружению. Такая должность была предусмотрена штатами кораблей пр. 68-бис, до пресловутой реформы вооруженных сил конца 1950-х годов. Поскольку Сергей Байдин не был членом КПСС, партийное руководство крейсера в лице заместителя командира корабля по политической части и секретаря партийного бюро старшего лейтенанта Савкина не сочло возможным доверять ему, офицеру с пятнадцатилетним опытом службы, проводить политические занятия со своими подчиненными. Мне же, как кандидату в члены КПСС и заместителю секретаря комсомольской организации крейсера, эта высокая честь была оказана… И, вот я, по своей должности инженера стартовой зенитной ракетной батареи, был назначен Савкиным проводить политзанятия с группой из 46 матросов и старшин, служивших в другом дивизионе, которых я и знать-то не знал, и желания в этом большого не испытывал.
В отличие от Иосифа Абрамовича я не мог похвастаться знанием работ Адама Смита, а манифест коммунистической партии, не только на немецком, но и на русском языке наизусть не цитировал. Между тем, по всем общественно-политическим дисциплинам в училище у меня были отличные оценки, а по своей готовности проводить политико-воспитательную работу, не побоюсь такого сравнения, я на голову был выше тех моих однокашников, которые, сменив свой профиль, перешли на политработу. Это я к тому, что Савкин, курировавший меня как молодого политгрупповода, имел за плечами два курса заочного сельскохозяйственного вуза.
На всех последующих этапах моей службы на кораблях 30-й дивизии Черноморского флота и 7-й ОПЭСК Северного флота только один политработник в полной мере отвечал декларируемых партией требованиям, – это Александр Александрович Пенкин, возглавившего со временем Политическое управление и ставшим Членом Военного Совета Черноморского флота.
«… Было еще несколько стычек на линкоре, которые Филаретов пытался использовать для партийного разбирательства. В основе конфликта лежала «недремлющая партийная бдительность» Филаретова и его личная антипатия ко мне. Меня всегда возмущало, что они придираются не к политзанятиям, которые я проводил безукоризненно, а к формальным замечаниям «не по существу».
…Должность начальника политотдела в исследуемый нами период занимали Кадушкин, Колодкин и Щербак, сменяя друг друга по законам, не доступным простым смертным…».
По глубокому убеждению Иосифа Абрамовича Чверткина, «…институт политотделов, в таком виде, как он существовал при мне, являлся страшным злом, мешавшим нам наряду с другими недостатками, занять достойное место среди других цивилизованных народов». Должно быть, в представлении Иосифа Абрамовича, как новоявленного гражданина Израиля, лидерами цивилизованных народов являлись США и Израиль. Что же касается двух первых фигурантов его списка, то имеет смысл познакомиться с рядом рассекреченных документов из делопроизводства Политуправления флота:
«Совершенно секретно.
2 октября 1942 года
Военкому линкора «Парижская Коммуна» т. Колодкину,
военкому крейсера «Красный Кавказ» т. Щербаку,
военкомам и начальнику политотдела эскадры Черноморского флота
Мне стало известно, что товарищ Колодкин в конце августа месяца без разрешения сошел с корабля и уехал в город, где в 2 часа ночи был задержан обходом в нетрезвом состоянии. При этом Колодкин грубо себя вел с краснофлотцами обхода. 10 сентября тов. Колодкин вновь самовольно сошел с корабля и отсутствовал длительное время.
Товарищ Семин (начальник политотдела эскадры ЧФ. – Прим.) мне сообщает, что Колодкин ослабил свою работу на корабле и реже стал общаться с краснофлотцами.
Товарищ Щербак вместе с командиром товарищем Гущиным самовольно выехали в город Кобулети, где пьянствовали, в общественных местах появлялись в нетрезвом виде. Товарищ Щербак потворствует пьянству Гущина, нередко сам принимает участие в выпивках.
Обоих я вас хорошо знаю, знаю, что вы в свое время хорошо работали и вели себя. Знаю вас как способных политработников. По меньшей мере странно услышать сейчас, что оба вы встали на неправильный путь, путь потери морального облика большевистского политработника. Как же вы можете вести борьбу с пьянством, если вы сами пьянствуете? Как же вы можете вести работу с самовольными отлучками, если сами их совершаете?
Нам не нужны такие политработники, которые пьянствуют и нарушают воинскую дисциплину, потворствуют пьянству и распущенности. Пьянствующий, недисциплинированный и оторвавшийся от бойцов политработник перестает быть душой и отцом краснофлотцев и их любимцем.
Хочу быть уверенным, что вы оба, товарищи Колодкин и Щербак, не замедлите исправиться и загладить свою вину активной работой и безупречным поведением.
Товарищу Вронскому (инспектору Политуправления ЧФ. – Прим.) лично в ноябре месяце проверить работу и поведение товарищей Колодкина и Щербака и донести мне.
Армейский комиссар 2-го ранга И. Рогов».
И, в то же время, из воспоминаний вице-адмирала П.В. Уварова о совместной службе с Щербаком на линкоре «Севастополь»: «Служить с Григорием Ивановичем было легко и интересно. Затем Щербак занимал должность заместителя начальника политотдела эскадры. До последнего своего часа он сохранил в себе «комиссарскую жилку» – всегда был с молодежью, всегда с людьми. Бывалому моряку, прошедшему горнило войны, было о чем рассказать…».
При всем уважении к памяти адмирала Петра Уварова возникает немало вопросов по той информации, и по тем характеристикам, что он дал в воспоминаниях сослуживцам по Черноморской эскадре. В последнем случае, это касается Колодкина и Щербака. Спрашивается, на кого были рассчитаны эти «воспоминания»?
Из воспоминаний Иосифа Чверткина:
«…До своего назначения на крейсер «Ворошилов» мне не приходилось общаться с Григорием Ивановичем Щербаком. В первый раз я его увидел на корабле, когда вернулся из Николаева, отбуксировав туда корпус «Куйбышева». В тот вечер мне надо бы сразу отправиться домой, но по страшной глупости я сначала пошел на корабль и попал на корабельное партийное собрание. Незамеченный никем, я вошел в клуб, где шло собрание, и сел на задней скамейке. Выступал Щербак. Он вышел на трибуну не как гость корабля (хотя был только гостем и временно проживал в каюте начальника политотдела), а как командир и стал рассказывать о том, как на корабле проворовалась группа хозяйственников и как он, Григорий Иванович Щербак, руководил всей кампанией по ее разоблачению. А закончил он свое выступление заверением, что пока он, Щербак, на корабле, он будет вести беспощадную борьбу с ворами и не даст им пощады. Выступлением Щербака я был возмущен до глубины души. Хорошо было бы мне самому выступить и дать отпор этому самозванцу. На это есть командир, он за корабль отвечает, и никаких помощников ему для наведения порядка не надо. Но я был небрит, устал после тяжелого перехода, и, покинув собрание, проявил слабость. Эта история имела продолжение.
Придя домой, я обнаружил канистру, которую незадолго до моего прихода, к нам по ошибке принесли два матроса. Канистру они несли для Щербака, но не застав его дома, занесли ко мне в квартиру. Цинизм Щербака не знал предела: выступать на партийном собрании с обещаниями бороться с воровством и хищениями, и тут же отсылать себе домой канистру дефицитного в ту пору керосина. Со слов заведующего складом ГСМ Чопикашвили, перед самым собранием Щербак, вызвал к себе заведующего складом и просил доставить ему домой канистру керосина. На следующий день я подписал приказ о результатах проверки содержания и хранения ГСМ, назвав все своими именами. В конце приказа я выразил надежду, что личный состав не обязан выполнять приказания посторонних людей, проживающих на корабле. Этот приказ наделал много шума. Ко мне прибежал начальник политотдела и потребовал ответа. Я посоветовал ему требовать ответа у своего заместителя. Щербак продолжал проживать на корабле, вмешиваясь в корабельную жизнь, наши стычки стали значительнее…
При прежнем командире крейсера Евгении Жукове расхищение продовольствия было поставлено на широкую ногу. Пользуясь покровительством заместителя начальника политотдела Григория Щербака, Жуков уверовал в собственную безопасность.
Щербак временно занимал на «Ворошилове» каюту Колодкина, напротив каюты командира корабля. И вот, однажды, я вызвал в свою каюту командиров боевых частей на совещание. Вдруг, открывается дверь в моей каюте и без стука, и без приглашения в каюту входит Щербак и требовательным голосом спрашивает, по какому поводу в каюте крик. Я немедленно предупредил его, что в мою каюту, кроме командующего, можно войти только по моему приглашению или с моего разрешения, и попросил его оставить каюту. Но Щербак не ушел. Он даже не обиделся. Его невозможно было смутить, и только через несколько минут он удалился, предварительно заявив, что он всегда прослушивает мои разговоры в каюте через вентиляционную систему. Подлость и наглость! Точно так же, как и обыски в моей каюте, они проводились ответственным инструктором политотдела по прямому приказанию Кадушкина…».
Информация, выдаваемая Чверткиным по Щербаку, требует некоторых уточнений. Так, Иосиф Абрамович, наверняка зная, что Щербак – Григорий Моисеевич, упорно именует его Григорием Ивановичем, решительно отвергая вариант, по которому еврей может быть подлецом и подонком… Фотография такая же мутная, как этот представитель ЦК на Черноморской эскадре.
В ночь трагической гибели линкора «Новороссийск» заместитель начальника политотдела эскадры капитан 2 ранга Щербак находился на линкоре, замещая заместителя командира линкора по политической части, находившегося в отпуске. После катастрофы и гибели более 600 человек экипажа линкора, руководствуясь своими сволочными принципами, он в течение первых трех дней под угрозой партийной и дисциплинарной ответственности запрещал сообщать родственникам погибших офицеров и мичманов, какую-либо информацию о судьбе их мужей и отцов.
Таки, возвращаемся к одиозной фигуре Григория Моисеевича Щербака.
В книге «Тайна гибели линкора «Новороссийск» я привел фрагменты воспоминаний дочери командира электротехнического дивизиона капитана 3 ранга Матусевич – Ирины Матусевич. Испытав в полной мере сиротскую долю, но, не желая смириться с тем, что в мире царствует черствость и жестокость, дочь героически погибшего офицера надеялась когда-нибудь узнать всю правду о гибели своего отца.
Настал день, когда юная, хрупкая девушка, просчитав себя достаточно взрослой для серьезного разговора, страстно желая узнать обстоятельства трагической гибели своего отца, отправилась на встречу с отставным капитаном 1 ранга Григорием Щербаком. Поначалу согласившись на встречу, и оговорив время, этот моральный урод в человеческом обличье, не пустил Ирину дальше порога своей квартиры, заявив, что ему нечего добавить к тому, что «…известно всем о гибели «Новороссийска». И после этого мы должны на веру принимать свидетельства Иосифа Абрамовича о грубости и ханжестве русских антисемитов и бесконечные заклинания о всеобщей любви и солидарности в среде представителей богоизбранной нации. Правильнее было бы согласиться с тем, что моральных уродов предостаточно среди всех наций.
При нахождении на флагманском корабле штаба эскадры, там же, обычно размещались и сотрудники политотдела, которые никогда не позволили бы считать себя «гостями» на корабле, и требовали к себе внимания и особого уважения. Вот, только не всегда, они это отношение заслуживали. Как правило, все эти инструкторы, пропагандисты спецпропогандисты, занимались своей мутной и зачастую бестолковой деятельностью, отвлекали офицеров, мешали работе связистов, озадачивая их на прием по различным каналам связи инструкций и сообщений из вышестоящих политических инстанций.
Чверткин припомнил эпизод когда командир Потийской базы капитан 1 ранга Серебряков предупредил его о том, что к нему приходил начальник политотдела эскадры Колодкин и предложил устроить самую тщательную проверку хозяйства корабля и обязательно обнаружить недостатки, чтобы иметь возможность наказать строптивого командира. Положение Серебрякова было сложным: при недавней проверке хозяйства кораблей, на многих кораблях были обнаружены серьезные злоупотребления, но при этом за образцовое ведение корабельного хозяйства на «Железнякове» его командир капитан Иосиф Чверткин получил благодарность от командующего флотом. Казалось бы, какие еще проверки? Через некоторое время на «Железняков» пришла комиссия, которую возглавлял заместитель начальника политотдела эскадры по фамилии Возный. Судя по целям и задачам комиссии, руководителю этой комиссии больше подошла бы фамилия Навозный. Накануне прихода комиссии Бакарджиев предупредил Чверткина, что задачей комиссии «…выяснить причины низкого состояния дисциплины на корабле». Когда о планируемой проверке корабля стало известно командующему эскадрой Басистому, то он возмутился, потому как месяцем ранее состояние дисциплины на корабле проверялось комиссией штаба флота и эскадры. По результатам проверки командир корабля получил благодарность в приказе командующего флотом.
Следом возникло новое дело «о краже бензина». На этот раз командование эскадры не решилось предотвратить этот «партийный» беспредел. Разбирательство партийной комиссии эскадры закончилось тем, что «коммунисту Чверткину объявлен выговор «За использование служебного положения для организации кражи бензина».
При обнаружении кражи кладовщиком шкиперского имущества, вор был пойман с поличным. При отказе прокуратурой гарнизона возбудить уголовное дело, Чверткин, пользуясь предоставленной ему властью командира войсковой части, издал приказ о направлении бывшего кладовщика в штрафной батальон. Узнав об этом, на корабль прибыл начальник политического отдела эскадры и потребовал отменить приказ.
В своих воспоминаниях Иосиф Абрамович пишет:
«Я не скрывал своего презрения к этим методам и назвал их бесчестными, а их исполнителей – подлецами. Начальник политотдела опешил от моей контратаки, стал оправдываться, и я понял из его слов, что этот тип, в защиту которого он выступил, является его главным осведомителем, и он не может терять такого ценного помощника.
Через некоторое время я узнал, что готовится грандиозная расправа со мной. Эта информация широко афишировалось даже за пределами эскадры. В Военный совет поступила инспирированная жалоба на то, что мною, якобы, разворовано государственное имущество и продовольствие на много десятков тысяч рублей. Об этом я был предупрежден письмом начальника службы снабжения из Поти. Он писал мне о том, какими фашистскими методами проводилось расследование на корабле, до каких омерзительных подлостей дошли усилия политработников в их стараниях «добыть» уличительный материал, и это послужило последней каплей, заставившей мое возмущение перелиться через край. Я оценил нависшую надо мной угрозу и нашел, что надо принимать какие-то меры. Я решил обратиться к командующему флотом и попросил его объяснить мне, что же происходит вокруг моей особы? Оказалось, что командующий прекрасно осведомлен обо всем. Он сразу объяснил, что не может вмешаться в дела политорганов, поскольку это партийное дело: «Я могу вас наградить орденом Отечественной войны первой степени, чтобы показать, насколько я ценю ваши успехи, и тем показать, что у меня к вам, как к командиру претензий нет». Этим актом Октябрьскому сразу удалось прекратить процесс привлечения меня к партийной ответственности, и дело затихло…».
О последних конфликтах с представителями политуправления и политотдела эскадры Иосиф Абрамович напомнил в той связи, что при выходе конфликта на уровень представителя ЦК Дроздова, тот напомнил Октябрьскому, что после объявления Чверткину первого партийного выговора он назначил его командиром дивизиона эскадренных миноносцев, после второго – наградил орденом, после третьего назначил командиром крейсера «Красный Кавказ», а затем – командиром лучшего Краснознаменного крейсера Черноморского флота «Ворошилов». Теперь у Октябрьского не хватило воли и желания отстаивать, командира, который доставлял ему столько проблем. Шел 1948 год.
Приняв дела командира на крейсере «Ворошилов», Иосиф Чверткин сразу же поставил задачу перед экипажем добиваться звания Отличного корабля, чем насторожил и в очередной раз настроил против себя начальника политотдела эскадры, решительно настаивавшего на том, что на звание отличного корабля может претендовать только крейсер «Молотов», особо отмеченный товарищем Сталиным при посещении корабля.
Далее Чверткин пишет: «…политотдел эскадры, возможно, по команде политуправления флота, принял решение скомпрометировать меня настолько, чтобы мое освобождение от обязанностей командира «Ворошилова» выглядело бы обычным актом. Заместитель начальника политотдела эскадры капитан 2 ранга Колодкин постарался убедить Горшкова в том, что своими высказываниями на совещаниях я подрываю его авторитет, а к вопросам своего авторитета Серега был очень чувствителен, как всякий карьерист. Очевидно, после этого он уступил давлению представителя ЦК Дроздова и решился разыграть этот фарс, чтобы показать, что я не справляюсь с обязанностями командира. А ведь Горшков сам давно меня предупреждал, что с Дроздовым надо ухо держать востро.
В самом начале 1948 года на Черноморский флот прибыл из Москвы представитель начальника отдела кадров военно-морского флота, майор авиации Дроздов, который по распоряжению политуправления флота вместе с тремя другими представителями был помещен ко мне на крейсер «Ворошилов». Горшков пригласил всю группу обедать, там мы и познакомились. В облике и в поведении Дроздова было нечто то, что не могло мне понравиться – отсутствие скромности, апломб, несколько пренебрежительное отношение к собеседникам, безапелляционность суждений, чего я терпеть не мог…
Я держал себя с ним относительно ровно, даже дружелюбно, ведь они были моими гостями. Я слышал, что они прибыли специально проверить претензии, что командиры кораблей злоупотребляют служебным положением и обирают личный состав. А было известно также, что я вне подозрений и это позволяло мне держаться с этими товарищами свободно и без напряжения. Однажды Дроздов как-то за обедом заявил мне, что его познакомили с актом, и в нем указано, что я не выполняю приказ Сталина и кормлю на корабле начальство за счет личного состава. Меня в тот момент «понесло», и я сказал: «Вот, товарищ Дроздов, вы гости нашего корабля, питаетесь бесплатно, без аттестатов, и все это за счет личного состава». Серега наступил мне на ногу и шепнул: «Молчи, дурак», но было уже поздно. После этого Дроздов и его сопровождавшие съехали с корабля, устроились во флотском экипаже и ходили обедать в столовую. Я не чувствовал угрызений совести. Закон должен быть один для всех, на всех уровнях».
Я думаю, самое время подробнее познакомится с «товарищем» Дроздовым.
Из воспоминаний Чверткина: «Тогда, во время войны, я еще не знал многого и не понимал, не понял даже намеков секретаря партийной комиссии Мокрицына, омерзительного человека. Он сказал, что «таких», как я, будут терпеть только до тех пор, пока идет война. Более ясно это обстоятельство мне разъяснил в Москве сам «товарищ» Дроздов в 1948 году в здании ЦК партии. Он тогда с исчерпывающей ясностью сказал мне, что «…русскими кораблями должны командовать русские офицеры!». Яснее не скажешь! «Во время войны эти должности были сфере распоряжения Главкома, а теперь они в распоряжении ЦК партии», – продолжал разъяснять Дроздов».
Что же это был за Дроздов, который крутил и вертел судьбами заслуженных морских офицеров и даже такого монстра как Октябрьский смог вынудить «сдать» ему на съедение одного из лучших своих командиров?
О том, что собой представлял этот человек, и какую роль он сыграл в истории ВМФ советского периода на удивление правдиво дает информацию справка на сайте КВВМУ.
Дроздов Николай Михайлович
Родился 23.12.1917 г. в деревне Раково Истринского района Московской области. Русский. В ВМФ с 1936 г. Член КПСС с 1939 г. Окончил ВМАУ (авиационного) им. Сталина (08.1936-11.1939), Военно-политическую академию им Ленина (12.1942-9.1943), Высшие военно-политические курсы ВМФ (9.1943-4.1944), Академические курсы офицерского состава при ВМА им К.Е. Ворошилова (11.1956-10.1957).
После окончания Военно-морского авиационного училища им. Сталина с декабря 1939 г. по октябрь 1941 г. был помощником начальника политотдела по комсомольской работе этого же училища. В октябре 1941 г. назначен военкомом авиаэскадрильи Военно-морского авиаучилища морских пилотов в г. Астрахань. В сентябре 1942 г. эскадрилья вошла в состав 22-го разведывательного авиаполка КВФ и переведена на Северный флот.
В апреле 1944 г. слушатель Высших военно-политических курсов ВМФ Дроздов Н.М. откомандирован в распоряжение ЦК ВКП(б) и утвержден инструктором Управления кадров ЦК ВКП(б), ведал вопросами ВМФ. С ноября 1945 г. по июль 1946 г. находился в Германии в качестве парторга при Уполномоченном особого комитета при СНК СССР по Германии. В июле 1946 г. вновь приступил к работе в ЦК ВКП(б) – инструктором отдела Управления кадров ЦК ВКП(б) (7.1946-8.1948), затем инструктор Административного отдела ЦК ВКП(б) (8.1948-4.1951).
В 1951-1956 гг. – начальник Управления кадров ВМФ. В ноябре 1956 г. освобожден от должности и зачислен в распоряжение ГК ВМФ. По окончании АКОС при ВМА им. Ворошилова – помощник начальника ВМУЗ (1957-1958), заместитель начальника ВМУЗ (1958-1961), заместитель начальника подготовки и комплектования ВМФ (1961), начальник КВВМУ им. Кирова (1961-1963), начальник подготовки и комплектования ВМФ (7.1963-8.1971). С августа 1971 г. – в отставке.
Награжден двумя орденами Красной Звезды (1945, 1951), орденом Красного Знамени (1956), медалями. Умер в 1974 г. в Москве.
С учетом двух орденом, полученных за выслугу лет в офицерских званиях, единственной наградой может служить орден Красной Звезды, и тот был получен по негласному указу Сталина, позволившего командованию фронтов и округов в честь дня Победы представить к награждению офицеров армии и флота, не имевших государственных наград за период войны… Оторопь берет при мысли, что такой человек как Николай Дроздов вершил карьерами и жизнями тысяч офицеров флота! Стоит проследить прохождение службы этого змея подколодного, который именем Центрального Комитета вершил судьбами офицеров флота в течение двадцати лет.
После выпуска из летного училища, готовящего пилотов, в том числе, и для морской авиации, ни одного дня не прослужил на летной работе, не говоря уже об участии в боях. Менее года прослужил военкомом учебной эскадрильи летного училища в Астрахани, готовящего пилотов морской авиации. Служа политработником в разведывательной эскадрилье на Северном флоте, опять-таки не участвовал в боевых вылетах, иначе это было бы отмечено в послужном списке. Не прослужив в авиационном разведывательном полку и трех месяцев был направлен на учебу в Военно-политическую академию. Сразу же после учебы в академии направлен на Высшие военно-политические курсы ВМФ, по окончании которых в апреле 1944 года откомандирован в распоряжение ЦК ВКП(б) и утвержден инструктором Управления кадров ЦК ВКП(б), ведал вопросами ВМФ. Входя в номенклатуру ЦК ВКП(б) и курируя Военно-морской флот обладал неограниченной властью, сопоставимой с властью начальника политуправления ВМФ. О том, как он распоряжался этой властью, и какая опасность от него исходила, испытал на себе капитан 1 ранга Иосиф Чверткин.
С ноября 1945 года Дроздов служил инструктором Управления кадров ЦК и инструктором Административного отдела ЦК, не имея к флоту никакого отношения, и, тем не менее, в апреле 1951года был назначен начальником Управления кадров ВМФ, оставаясь в этой должности до ноября 1956 года. Это ли не доказательство того, что эта должность до 1991 года входила в номенклатуру Военного отдела ЦК КПСС.
В ноябре 1956 г. освобожден от должности и зачислен в распоряжение ГК ВМФ…
Обратите внимание, в ноябре 1956 года при назначении адмирала Горшкова Главкомом ВМФ, Дроздов был освобожден от должности начальника Управления кадров ВМФ, с формулировкой – «в связи с отсутствием опыта службы на кораблях не обеспечивает руководство Управлением кадров ВМФ», зачислен в распоряжение ГК ВМФ.
Сергей Георгиевич не забыл о той мерзкой роли, что сыграл этот отъявленный пакостник в судьбе офицеров эскадры в 1948 году. К сожалению, избавиться от фигуранта, десятки лет состоявшего в номенклатуре ЦК, оказалось не под силу даже Главкому ВМФ. Должно быть, для ознакомления со спецификой флотской службы этого партийного чиновника направляют для учебы на АКОС при ВМА им. Ворошилова. По окончании АКОС Дроздов последовательно занимает должности помощника начальника ВМУЗ (10.1957-6.1958), заместителя начальника ВМУЗ (6.1958-6.1961), заместитель начальника подготовки и комплектования ВМФ (6.1961-11.1961), начальника КВВМУ им. Кирова (11.1961-2.1963). Именно в эти годы, совпавшие с правлением Хрущева, произошел развал военно-морского флота, были уволены в запас многие тысячи молодых офицеров, разрушена система высших военно-морских училищ.
В феврале 1963 года Дроздова в очередной раз направляют в «распоряжение ГК ВМФ…», но через полгода назначают начальником подготовки и комплектования ВМФ, где он прослужил еще восемь лет… Нужны ли какие-то дополнительные комментарии для характеристики чиновника (я решительно не желаю именовать его офицером флота и, тем более, контр-адмиралом), призванного именем ЦК КПСС бороться за чистоту рядов офицеров флота?
Формируя очерк по истории Черноморской эскадры, главу о политработниках я поставил в конце исследования. Любые напоминания о деятельности флотских политработниках на меня наводят тоску и вызывают негативные эмоции. Наивно, по-ребячьи наблюдая за службой своего отца, я неоднократно слышал о конфликтах, возникавших между ним, в ту пору командиром базового тральщика, а затем – командиром дивизиона из 12 тральщиков, с политработниками разного уровня. Например, был возмутительный случай, когда офицер в звании капитан-лейтенанта, назначенный заместителем командира корабля, заявив о том, что он страдает морской болезнью, перед каждым выходом на боевое траление, запирался в каюте, где у него был солидный запас спиртного и закусок, и появлялся «на люди» только после швартовки тральщика в базе.
Чтобы убрать такого «представителя ЦК» с корабля, отцу пришлось неоднократно обращаться в политотдел дивизии, но окончательно вопрос был решен на уровне политуправления флота. Этот политработник был переведен заместителем командира БЧ-5 на крейсер, на котором, по мнению руководства, «его будет меньше укачивать…». При наличии на тральщике семи офицеров, только трое (включая штурмана и помощника) могли нести ходовую вахту, но никакими силами нельзя было загнать в ходовой пост заместителей командиров по политчасти. И это, при том, что начиная с 1952 года, в той «филькиной грамоте», что заменяла политработникам диплом, отмечалось о присвоении им квалификации штурмана!
Об уровне морской и штурманской подготовки подавляющей части наших политработников, лучше не вспоминать. Сами они, печально улыбаясь, комментировали эту запись в дипломе как «политработник – минус штурман». Но командирам тральщиков, у которых во время проведения тральных операций, каждый офицер выполнял свои основные обязанности, было не до шуток: нужно было хотя бы дрессированного зайца поставить для руководства сигнальной вахтой и управления машинными «телеграфами». Не меньшая проблема с формированием ходовой вахты возникала при длительных походах минных заградителей, малых противолодочных кораблей и других кораблях 3-го ранга, с малым числом офицеров, способных нести ходовую вахту. В этих условиях, нередко к несению вахты на ходу допускались наиболее подготовленные мичмана. И, это при том, что на ходу корабля изнывали от безделья «дипломированные штурмана» в званиях капитан-лейтенантов. Быть может, стоит напомнить и о том, что за месяц до отчетно-перевыборных собраний на кораблях, все политработники освобождались от несения вахт и дежурств. Какая трогательная забота о «представителях ЦК» на кораблях и в частях флота. Кто бы так заботился о строевых офицерах, между которыми на этот месяц приходилось распределять эти «политруковские» вахты и дежурства?
Начав службу на крейсере «Дзержинский» в 1972 году, я столкнулся с такими «политрабочими», что истории, услышанные от отца, показались мне старыми, добрыми сказками. Заместителем командира боевой части связи служил один капитан-лейтенант (фамилию не называю), который, несмотря на солидный для корабельного офицера возраст, нес вахту …вахтенным офицером на трапе. Причем, «нес» так, что в смене с ним никто из офицеров не желал стоять. Он мог «задержаться» с заступлением на вахту, его приходилось по нескольку раз будить при заступлении в ночную смену…
При выступлениях на партийных собраниях корабля он использовал исключительно «плакатный» стиль, и всякий раз, анализируя ситуацию с пьянством среди личного состава, приводил одну и ту же притчу, суть которой сводилась к тому, что «козел опасен рогами, осел – копытами, а пьяный матрос – со всех сторон…». Всякий раз, когда он только открывал рот, чтобы начать этот «каламбур» у всех присутствующих на собрании начинался смех, переходящий в истерику. Дело в том, что сам оратор, будучи пьяницей-тихушником, периодически срывался в запой. Самое удивительное, что этот, с позволения сказать, политработник, со временем стал заместителем командира БПК, затем вернулся в той же должности на «Дзержинский», а затем некоторое время служил заместителем командира бригады по политической части. Своеобразным дебютом его «комиссарской» карьеры на крейсере был эпизод, когда, горя желанием повысить бдительность и ответственность экипажа крейсера, вышедшего в море после длительного ремонта, заместитель командира в звании капитана 2 ранга, включив на ходовом посту все каналы корабельной трансляции торжественным и трагическим голосом произнес: «Внимание экипажа… началась ядерная война… И далее понес всякую пьяную околесицу, в духе «американцы – засранцы, а мы – за мир во всем Мире…».
Несмотря на то, что, начиная с 1971 года, на первичные должности корабельных политработников стали назначать выпускников Киевского и Львовского политических училищ, подобные «экземпляры» среди политработников еще долго не только веселили, но и портили кровь корабельным офицерам.
До 1973 года начальником политического отдела 30-й дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота был капитан 1 ранга Павел Романович Дубягин. Это, пожалуй, был редкостный случай, когда на подобной должности был офицер, ранее имевший практику службы на тральщиках, командовавший эскадренными миноносцами.
Личность Павла Романовича нам интересна еще и как ветерана Черноморской эскадры, в свое время командовавшего трофейным эсминцем, а затем – эскадренными миноносцами. Сохранились фотографии, запечатлевшие Дубягина в должности начальника политотдела 30-й ДИПК и 5-й Оперативной Средиземноморской эскадры. Корабельная служба Павла Дубягина началась на тральщиках Одесской военно-морской базы. Он участвовал в боевом тралении в Черном, а позже – Азовском морях. Затем служил на Черноморской эскадре на трофейном эсминце «Ладный». Последовательно пройдя должностные ступени командира группы, командира БЧ, старпома, Дубягин командовал эсминцами «Бессменным», а затем – «Напористым». Причем, «Напористый» пять лет подряд завоевывал звание отличного корабля.
В процессе расформирования Черноморской эскадры Павлу Дубягину, как и десяткам других командиров кораблей грозила демобилизация. Должно быть, не видя иной возможности продолжить службу, он поступает в Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. К моменту окончания Дубягиным академии, на базе 150-й бригады ракетных кораблей формировалась 30-я дивизия противолодочных кораблей, на которой он с 1969 по 1973 год был начальником политического отдела. Отвечая за политико-воспитательную работу в многотысячных коллективах черноморцев, он принимал активное участие в воспитании молодых командиров и политработников. В отличие от своих предшественников по политотделу эскадры Павел Романович неизменно высоко ценил корабельных офицеров. В 1973 году капитан 1 ранга Дубягин был назначен начальником политотдела Средиземноморской эскадры. На этой должности он прослужил до 1976 года. Средиземноморье той поры было одной из самых «горячих точек» мирового океана. Руководство эскадры с поставленными задачами справлялись успешно, в чем была немалая заслуга начальника политотдела.
Очень похоже, что, учитывая, «командирское происхождение» начальника политотдела эскадры, руководство политорганами ВМФ рассматривало Павла Дубягина как чужеродное явление в «сплоченной комиссарской» среде. После грандиозного скандала, когда заместитель командира БПК «Сторожевой» капитан 3 ранга Саблин, организовав мятеж, на корабле, выступил с протестом против существовавшего в СССР партийно-политического руководства, к политработникам, имевшим практику управления кораблями, стали относиться с большим подозрением. Контр-адмиралу Дубягину, учтя его несомненные заслуги, «предложили» скромную должность начальника политического отдела штаба и органов управления флота, с которой он уволился в запас. Служба контр-адмирала Дубягина отмечена двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны, «За личное мужество», многими медалями. О своей жизни и службе Павел Дубягин поведал на страницах своих книг – «На Средиземноморской эскадре», «Во славу и на пользу» и «Минка помнит многое…».
Сменявший Павла Дубягина на должностях начальника политотдела дивизии, а затем и 5-й ОПЭСК капитан 1 ранга Сергей Сергеевич Рыбак, не был «замечен» в стремлениях командовать кораблями, и своим «кристальным комиссарским» происхождением, видимо больше импонировал руководителям Главного Политического Управления ВМФ. Чтобы убедиться в этом, можно ознакомившись с этапами прохождения службы контр-адмиралом Рыбаком.
Секретарь комитета ВЛКСМ дивизиона торпедных катеров в Очакове. Инструктор по комсомолу в политотделе Одесской ВМБ. Заместитель командира базового тральщика. Секретарь парткомиссии 151-й бригады ПЛ, бизировавшейся в Южной бухте Севастополя. Заместитель командира по политчасти крейсера «Михаил Кутузов». Заместитель начальника политического отдела 150-й бригады противолодочных кораблей. Заведующий Севастопольским Домом офицеров флота… Последняя должность для политработника, была «тупиковой». Все его предшественники по этой должности, пересидев пару сроков в звании капитана 2 ранга, уходили на почетный отдых. Но в 1970-м Сергей Сергеевич вновь возвращается на корабли – замкомбрига 150-й бригады, начальник политотдела дивизии, в 1977–1981 годах – начальник политотдела Средиземноморской эскадры, контр-адмирал. Очень интересный взлёт карьеры…
Капитан 1 ранга Александр Александрович Пенкин, начальник политотдела 30-й дивизии – наследницы Черноморской эскадры, был последним, после Павла Дубягина, заслуживавшим уважение политработником. Период, когда Александр Александрович Пенкин был Членом Военного совета флота совпал с «департизацией», развалом Советского Союза и разделом Черноморского флота, выходит за рамки нашего исследования.
Завершая первую часть своего исследования, я немного повторюсь.
Поскольку капитан 1 ранга Чверткин, чьи воспоминания я использовал как базовый материал для описания послевоенной истории Черноморской эскадры, завершил свою службу на Черноморском флоте в 1948 году, я посчитал целесообразным первую часть исследования по возможности ограничить первым послевоенным пятилетием.
Давая оценку личным качествам и служебной деятельности своим сослуживцам, капитан 1 ранга Чверткин был предельно откровенен и, на мой взгляд, излишне резок. Примерно в такой же манере Иосиф Абрамович характеризовал своих однокашников по училищу и Военно-морской академии. Как и следовало ожидать, подобный стиль бытописания не мог вызвать большого восторга у наследников тех, чьи отцы и деды были упомянуты в воспоминаниях Чверткина. Как следствие – изначальное тиражирование воспоминаний Иосифа Абрамовича ограничилось теми 50-ю экземплярами, что были изданы в Хайфе.
С комплектом «четверокнижия», направленным в адрес редакции «Морского сборника», ознакомился адмирал Игорь Касатонов. Должно быть, Игорь Владимирович с интересом прочитал воспоминания Чверткина, прежде всего потому, что его отец – Адмирал флота Владимир Афанасьевич Касатонов был однокашником Иосифа Абрамовича по ВМУ им. Фрунзе. Как и следовало ожидать, Игорь Владимирович рекомендовал редактору «Морского сборника» «…воздержаться от издания». Оно понятно, взгляды и характеристики Чверткина, мягко говоря, не вписываются в направленность, и советских, и современных российских исследователей флота… Но, Игорь Касатонов, сам написавший и издавший громадными тиражами не менее десятка книг по истории флота, должен был учесть, что подобные «рекомендательно-запретные» действия, хоть и обрекают в России воспоминания Чверткина на судьбу «забугровского самиздата», но, с другой стороны, автоматически выводят книгу в категорию редких, малотиражных изданий, уже только этим вызывая к ней повышенный интерес. Что, собственно, и произошло…