Возвращение на базу. Вывод ГЭУ и отлов «дезертиров». Шалаев отбывает домой, а мы с мичманом Коноваловым  в ОСНАЗ. Суровая заполярная весна. Мой рассказ о демонах, одержимых и экскурсиях в голову Пилигрима. Снова казарма с Полищуком, слухи об отмене ДМБ и прочие неприятности. Приказ. Охота за газетами. Грандиозная пьянка с сюрреалистическим шоу.

 

1.

На базе нас встречали как положено – с оркестром, с адмиралами из штаба и традиционным жареным поросёнком, которого мы, впрочем, опять же — традиционно, так и не попробовали. Всё сожрали отцы – командиры. Ну, и на здоровье!

Зато Лесенков поступил, как истинный отец родной – первым делом отправил в посёлок Семченко с большой сумкой, с длинным списком и с весьма солидной суммой в карманах. За куревом. Скинулись все. В том числе и я, поскольку в моей последней пачке оставалось лишь четыре последних папиросы.

И хотя уже начался вывод ГЭУ (реактора), народ в основном шлялся по пирсу, с нетерпением поглядывая на КДП – ждали интенданта.

Даже старпом ошивался на проходной, делая вид, что пытается дозвониться до штаба – обсудить какие-то насущные проблемы.

Наконец, появился старший мичман – с плотно набитой пачками сумкой,  с сигаретой в зубах и уже где-то принявший грамм сто шила. Это было по глазам видно.

Подводники налетели на Семченко, расхватали пачки, тут же принявшись дымить.  Коновалов сосредоточенно высадил в три затяжки одну сигарету, затем закурил следующую и, усевшись на пирс, блаженно вздохнул.

— В другой раз возьму в автономку курева на сто двадцать дней! Нет, на сто восемьдесят! И буду спекулировать.

Я помотал головой.

— Не получится.

— Почему это не получится?!

— Потому-что теперь все будут с собой по сто восемьдесят пачек брать!

— Точно! – подтвердил стоящий рядом Валера Заславский. – И окурки начнут ныкать. Пуганная ворона куста боится.

Мичман докурил до фильтра, потом отозвал меня в сторону.

— Слушай, есть идея – в ОСНАЗ слинять. Ты со мной?

А, понятно. Вывод ГЭУ. Остановка реактора, как я уже говорил, процедура долгая и нудная. Строго по правилам. Дабы не рвануло на фиг. И пока он не закончится, экипаж, за редкими исключениями, остаётся на корабле. Как бы товарищам офицерам и сундукам не хотелось домой – к женщинам и накрытым столам. Это нам – морякам срочной службы безразлично где торчать – в прочном корпусе или в казарме, а всем остальным извини-подвинься! Какой там корабль, если в голове, вместо инструкций – охлаждённая водка, домашние котлеты и голые женщины?!

Я их понимаю….

В принципе, во многих экипажах, после возвращения из дальнего похода, с лодки отпускали «люксов», но у нас как-то так повелось, что на корабле сидели все. В том числе и радиометристы с акустиками и прочей «белой костью», хотя они, естественно, в выводе ГЭУ не участвовали.

— А Шалаев отпустит?

Коновалов ещё более понизил голос:

— Шалаев уже слинял, если ты не видел. С портфелем, в штаб.

— Ясненько. Ну, а Попов с Маковкиным?

— Пусть на борту сидят, — мичман поморщился. – Тем более Попов не пьёт.

Я хохотнул.

— Да, это многое решает.

— Короче, идешь или нет?!

— Иду, конечно.

— Тогда через пятнадцать минут будь на пирсе. А я к Аюмову за разрешением.

Я глянул на него с сомнением, потому-как старший помощник уже начал охоту за «дезертирами». Он устроил засаду всё за тем же КДП, и в настоящий момент уже распекал двух пойманных офицеров. Само собой – Молочного с Дорохиным.

— Да мы всего-то на пару часиков, Ринат! – пытался уговорить Аюмова командир БЧ-2. – Вот чего нам сейчас на борту делать?!

— Вот чего все делают, то и вы делайте!

— Ага! – недовольно скривился Молочный. – В каютах шило квасить! Я по жене соскучился!

— Я тоже по родным и близким соскучился! — влез в разговор выруливший из-за угла КДП замполит. – Тем не менее понимаю – вывод ГЭУ – это вам не игра в бирюльки! И потом, кто это там у вас в каюте шило квасит?!

— Никто! – буркнул Дорохин, при виде выскочившего как чёртик из табакерки Полищука, совсем пав духом. – Это я в метафорическом смысле.

— Говорить надо не в метафорическом смысле, а в самом, что ни на есть конкретном! – важно изрёк замполит. – Например о том, какой вы подаёте пример младшим офицерам и мичманам!

— А какой мы подаём пример? – окрысился на Полищука Молочный. – Мы ж всего на пару часов!

— Никаких пары часов! – замполит помотал головой. – Через двадцать минут – общее построение на пирсе!

Тут удивился даже Аюмов.

— Что ещё за общее построение?! Кто приказал?

Полищук начал что-то нашёптывать ему на ухо, а офицеры поплелись обратно.

«Ни фига у Коновалова не получится!» — решил я, тоже возвращаясь на лодку. «Если уж зам влез – пиши пропало! Никого не отпустят».

Тем не менее, Андрюха своего добился (вот что значит непосредственное подчинение службы флотской разведки!), и уже через полчаса мы с ним поднимались по дороге, ведущей из Зоны в посёлок.

К тому времени, разумеется, солнце скрылось и стало темно, как зимой. Снег пока и не думал таять – метровые сугробы громоздились по обочинам шоссе, портя настроение. Правда, мороз стоял, так сказать «весенний» – всего минус пять.

— Суровая северная весна, — мрачно констатировал я, недовольно прислушиваясь к скрипу снега под хромачами.

— Ага, — согласился Коновалов, прикуривая очередную сигарету. Какую уже по счёту – он и сам не мог бы сказать. – Скорей бы отпуск оформить и улететь отсюда к ядрёной матери!

— А мне – на ДМБ!

— А тебе – на ДМБ, — подтвердил он. – Эх! Даже завидую!

— Не поверишь – сам себе завидую. И как-то не особо верю.

— Это потому, что ты привык уже. Говорят, зеки, которые всю жизнь провели в лагерях, когда их всё-таки выпускают, не могут жить на воле. И стараются вернуться обратно.

— Да, я слышал.

— Ты то сам оставаться не собираешься?

— В смысле – учиться на мичмана?

— Ну, как бы….

— Не. Я человек не военный. И по гражданке соскучился. По свободе.

— Свобода есть осознанная необходимость, — вдруг, с философски – меланхоличным видом выдал Андрей.

— Ты путаешь свободу с волей, — проворчал я.

Коновалов посмотрел на меня с интересом.

— А есть разница?

— Есть. Человек может быть внутренне свободен даже в тюрьме. Или на срочной службе. Воля же это другое. Это чисто по-русски. Когда никто над душой не стоит. И ничего над ней не висит.

Андрюха задумался.

— А ведь верно, — наконец сказал он. – Смотри-ка, как ты за это время поумнел! Пришёл ведь пацан – пацаном, ни хрена не соображал!

— Все мы тут рано или поздно умнеем. Север тех, кто не умеет или не хочет учиться, не любит.

Наконец, мы добрались до УБЦ.

— О! – обрадовался мне Юрка. – Вы когда пришли?

— Сегодня и пришли, — я снял шинель, поздоровался с сидящем тут же Ванькой Рыковым, заглянул в тумбочку. – А чего без птюхи сидите?

— Олег попозже принесёт. Они сегодня в камбузном наряде. Как вообще сходили-то?

— Нормально. Хотя и с приключениями.

Я посмотрел на карася, потом кивнул Цыганову.

— Пошли на улицу, покурим.

Мы вышли в предбанник, и я начал рассказ.

— Ничего себе! – выслушав меня, покачал головой Юрка. – То есть ты хочешь сказать, что сам того не желая, побывал… э-э… в голове Пилигрима?! Увидел его глазами то место, откуда он к нам пришёл?

— Похоже на то.

— Это надо обмозговать, — Цыганов, в своей привычной манере, потёр подбородок. – И без бутылки тут не разберёшься!

— А есть варианты?

— Генка обещал шила притаранить.

— Тот, который Забродин?

— Ага.

В этот момент в предбаннике появился Коновалов с дежурным по ОСНАЗУ мичманом Валиевым. Что характерно – оба одетые в верхнюю одежду и оба уже основательно поддатые.

— Остаёшься за старшего! – скомандовал дежурный, ткнув пальцем в Цыганова. – Водку не пьянствовать, беспорядки не нарушать, в рубке не курить! Всё ясно?

— Ясно, — Юрка ухмыльнулся.

— Я утром буду. Мы с Андрюхой… э-э… в штаб идём. Так всем и скажешь.

— А если Голицын заявится?

— Не заявится! – успокоил моего приятеля Коновалов. – Он на неделю в Мурманск уехал.

Сундуки ретировались.

— Удачно получилось! – отметил я, уже без всякой опаски проходя с горящей папиросой в рубку и плюхаясь на табурет.

— И не говори! – согласился Цыганов, доставая из тумбочки магнитолу и врубая музыку. – Ты, прям, как Дед Мороз! Появился – и начался праздник!

— В ластах, — подтвердил я.

— Кто в ластах?

— Дед Мороз!

Я рассказал Юрке о нашем новогоднем «эротическом» шоу, и пока он веселился, явился Забродин. С двумя бутылками из-под лимонада «Дюшес», заполненными, разумеется, вовсе не этим напитком.

А там и Олег подтянулся. С птюхой.

— Так, — строго сказал Цыганов, окидывая взглядом карасей. – Сегодня ваше дежурство отменяется, поскольку взрослые дяди, то есть мы, празднуем Новый год!

— Он же уже прошёл, — робко заметил Рыков, откладывая телефоны и поднимаясь.

— Хороший праздник не грех и продлить! – усмехнулся Генка.

Получив по большому бутерброду с колбасой и сыром, караси ретировались, мы же начали пьянствовать. Не одному же Коновалову жизни радоваться!

Я снова рассказал – уже для Забродина, про свои приключения в автономке, на что тот только головой покачал.

— Плохо!

— Чего – плохо?

— Плохо, что ты с демоном такой тесный контакт установил! Опасно!

— Зато Пилигрим после этого не появлялся. И не вселялся ни в кого.

— Тоже верно. – согласился Юрка, разливая очередную порцию шила. – Неужели ты и вправду ад видел?

Я пожал плечами.

— Наверное.

— Без котлов и вопящих грешников?

— Думаю, у каждого свой ад. Тем более никакого физического пространства там не было. А что было – я и сам не понимаю.

— Инферно, — мрачно добавил Забродин.

— Чего?

— Инферно, — повторил Юркин земляк. – Так итальянцы ад называли. – Или «большой огонь». Хотя я с Гришкой согласен, и тут явно — имеется в виду не физический огонь. А… внутренний, что ли? Выжигающий изнутри.

— Да, — вздохнул Цыганов, — наслушаешься тут вас и точно – молиться начнёшь! Типа – «да не минует наш чаша сия!».

И он ткнул пальцем в кружку с шилом.

Генка, закатив глаза, покачал головой.

— Темнота! Молитва Христа в Гефсиманском саду звучала не совсем так…. Вернее – совсем не так!

Забродин замолчал, явно вспоминая, потом произнёс:

— «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Минует, понимаешь?

Юрка похлопал глазами.

— А чего он пить-то не хотел?

— Он на крест не хотел! – буркнул я. – Вот и молил Бога – дескать, пусть меня казнь минует. Тут имеется в виду не стакан с бухлом, а… судьба. Предопределение.

Цыганов нахмурился.

— Не верю я в предопределение!

Я хохотнул.

— Зато предопределение верит в тебя!

— Всё равно! – Юрка упрямо выпятил челюсть. – Это унизительно! Неужели сами не чувствуете?! Получается, кто-то за тебя всё решил, ты же, как баран, покорно следуешь на убой?!

— Почему на убой?! – удивился я. – Уж больно мрачные у тебя ассоциации!

— Ничуть. Умирают все. И не важно – на бойне или в своей постели!

— Тьфу на тебя! – я рассердился. – Для меня, знаешь ли, важно ГДЕ умереть! Я, например, предпочту собственную постель! И желательно – с бабой! А ещё лучше – с двумя!

Цыганов перевёл взгляд на Генку.

— Ну, а ты, как человек верующий, что думаешь о предопределении?

Тот пожал плечами.

— Всё в воле Господней, да, но у всех есть выбор.

— Зато нет логики, — проворчал Юрка, поднимая кружку и выпивая.

— Почему же – нет? История человечества — не учебник. В том смысле, что это не только прошлое, но и настоящее и будущее. И оно уже написано. Тем не менее каждый из нас волен выбирать свой путь.

Цыганов долго молчал, зажёвывая спирт колбасой, потом сказал:

— И отвечать за свой выбор?

— Ага, — Забродин тоже выпил и тоже зажевал колбасой. – Обязательно.

— Тогда получается нечестно!

— Что ж тут нечестного?!

— Мы действуем в заранее прописанных… — тут он посмотрел наверх, — …Им обстоятельствах. Следовательно, не можем их изменить. Но обязаны при этом сами меняться. Как ты там говорил? Становиться лучше, добрее. Правильно?

— Правильно.

— Вот только невозможно меняться, не меняя мир! Поэтому я и говорю, что у тебя тут логика хромает.

Я выпил свою порцию, занюхал рукавом, закурил и обратился к Юрке:

— Ты явно Брэдбери перечитал!

— При чём тут Брэдбери?! – не понял он.

— Ну, помнишь – «Эффект бабочки»? Раздавив насекомое в прошлом, человек меняет будущее…. А по мне – так это просто мания величия! Ни на что наши действия, по большому счёту, не влияют. Я имею в виду общую картину мира.

Цыганов криво усмехнулся и процитировал «Машину времени»:

— «Лица стёрты, краски тусклы, то ли люди, то ли куклы….», «…вверх и в темноту уходит нить».

(действительно – была такая песня. Называлась «Марионетки». Как ни странно, тогда многие считали, что это некая «фига в кармане» по отношению к советской власти. Ходили даже разговоры, что «Машина времени» посвятила её очередному съезду ВЛКСМ. Однако лидер этой группы всё-таки не был ни Галичем, ни Высоцким, ни Егорым Летовым и ничего такого не имел в виду. О чём, впрочем, и сам потом говорил. Хотя песня хорошая).

Я отмахнулся.

— Слишком примитивно для таких сложных вещей. Никакие мы не марионетки!

— Хорошо, — Юрка кивнул, — роботы. Андроиды.

— Заметь! – я поднял палец. – Теперь ты сам себе противоречишь! А ещё логику ищешь!

— А всё равно никакой логики нет! – он вдруг развеселился. – Вот какая логика в поглощении бухла?!

— Пьянка на флоте, — тут же вспомнил я якобы высказывание Петра I, — служит не для распутства, а для сплочения коллектива! Ладно, орлы, пойду я отолью.

— Смотри – опять не исчезни! И очки Пилигримовские лучше здесь оставь!

— Да не собираюсь я их надевать!

— Ну, смотри.

На улице было хорошо. Не сильно холодно, я имею в виду, и как-то даже празднично. Вокруг светили прожектора, на сопках перемигивались красными огнями антенны, и ветер дул совсем не северный. Тёплый, влажный.

Я, конечно, понимал, что всё относительно, и хорошее настроение – лишь результат действия этилового спирта в моей крови, но логику, действительно, искать не хотелось.

«Скоро домой!» — радостно подумал я, останавливаясь за углом здания и расстёгивая штаны. «Но главное – мы вернулись из автономки! Целыми и невредимыми! Лодка не утонула, никого не зарезали, я с ума не сошёл! Живём!».

Закончив справлять малую нужду, я вернулся на крыльцо, вытащил ещё одну папиросину, прикурил….

И увидел Пилигрима.

Тёмная фигура стояла рядом со входом в комендатуру и смотрела на меня. Люди – офицеры и мичманы, проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Не видели, что ли?

«Внушает всем, что его здесь нет? Как это раньше называлось? «Отводит глаза?».

Потому-как нормальному человеку не обратить внимание на подобное недоразумение невозможно! Тощий уродец в военной шинели без погон, торчащий в центре дороги, да ещё рядом с комендатурой, да на секретной военной базе! Это уже слишком!

Поняв, что я его заметил, Пилигрим двинулся в сторону ОСНАЗа, но не дойдя до самого дома, остановился на обочине шоссе.

«Он меня боится?».

Я вынул папиросину изо рта и демонстративно сплюнул.

— Думаешь, у тебя получилось? – просипел демон, и я разобрал слова, хотя до него было далеко. – Думаешь – победил?

«Ничего я не думаю!» — мысленно попытался ответить я, но понял, что телепатия (или как там это называется?) работать перестала.

— Пошёл в жопу! – уже вслух произнёс я, стараясь говорить не особенно громко. Ещё не хватало в глазах тусующихся возле губы офицеров выглядеть полным психом! Особенно, если меня они видят, а Пилигрима – нет.

«Ладно, сука!».

Я прошёл по дорожке и остановился прямо напротив демона.

— Слышь ты, инферно! Тебе не надоело людей доставать?!

По лицу лагерного доходяги прошла странная судорога.

— Я людям помогаю.

— Да?! Спасаешь убийц от ада? И затягиваешь в этот ад других, кого ДЕЛАЕШЬ убийцами?! Что тогда меняется в общем балансе?

— Убийца может раскаяться. И получить прощение.

— Ага. А может просто сойти с ума. Как та несчастная тётка на шоссе.

Тут Пилигрим снова, похоже сам того не осознавая, превратился в нечто жуткое – с вытянутым, изуродованным лицом и с оскаленной клыкастой пастью.

— Сойти с ума?! – прошипел он. – Да вы и так сумасшедшие! С чего вам там ещё сходить?! Сколько вы там ракет по океану возили? Шестнадцать? И каждая с тремя разделяющимися боеголовками?!

— Не твоё собачье дело! – я выкинул окурок. – А ещё раз ко мне сунешься – перекрещу! Или святой водой оболью.

— Ты её сперва здесь найди!

Демон вновь принял человеческий облик. Относительно человеческий, конечно. И вроде бы даже успокоился.

— Из Мурманска привезём. Там действующая церковь имеется.

— Ни черта ваша церковь не может!

— Церковь – да. Но могу я. И мои друзья. Мы можем. Так-что вали туда, откуда пришёл! Серьёзно тебе говорю.

В этот момент дверь УБЦ открылась, и на крыльцо вылезли Юрка с Генкой.

— Ты чего там стоишь? – поинтересовался Цыганов.

Я оглянулся.

Рядом, на дороге никого не было. Только след на снегу да лёгкий запах догорающего костра, который, впрочем, быстро исчез, будто стёртый из настоящего, внезапно налетевшим со стороны бухты, резким порывом северного ветра.

 

2.

 

Разумеется, где-то дня за три – за четыре до Приказа, по казармам поползли панические слухи.

Что в этот раз никакого Приказа не будет. Дескать, международная обстановка сложная, ситуация аховая, враги сжимают кольцо, поэтому всех, кто должен сыграть ДМБ, оставляют «в рядах» ещё на полгода. Или на год. Или вообще продлят срочную службу! Для «сапогов» до трёх лет, для моряков до пяти.

Логики во всём этом не было никакой, но кто будет искать логику в слухах?! К ним не относятся так, как к официальной пропаганде. Им просто верят.

И ладно бы пускали «пули» о чём-нибудь хорошем! Например, о том, что всем, кто уезжает домой, вручат по коробке икры и по ящику «шила»! Нет! Надо обязательно придумать гадость!

Менталитет у нас, что ли такой?! Верим только в плохое….

В курилке Каноненко мрачно смолил бычок, но при виде меня, оживился.

— Ну, ты у нас всё знаешь! Вот и скажи – правда это или нет?

— Нет. Не правда. А что я знаю?

— ДМБ у нас будет?

— ДМБ неизбежна, как крах мирового капитализма! – я хмыкнул. – И ты туда же?!

Хохол нахмурился.

— Тебе смешно, а я вот с умными людьми говорил! Из штаба.

— И что же тебе умные люди из штаба сказали?

— Что никаких бумаг им пока не приходило!

— Ну, правильно! Приказа-то ещё не было!

— Ладно! Все вы такие умные, один я такой тупой! …Не, правда, что ваши-то говорят? Вы же разведке подчиняетесь!

— Да никто ничего не говорит! – рассердился я. – И слухам не верят!

Тут в курилку заглянул Полищук, которого, ни с того, ни с сего занесло в казарму. Хотя, что это я? Наш зам был в принципе непредсказуем. Эдакий свободный радикал.

— Курите? – строго поинтересовался он, останавливаясь в дверях.

Тянуло меня ответить «нет, водку пьём», да понятное дело – не решился.

— Так точно. Курим.

— А почему вы не на корабле?

— Следую в УБЦ ОСНАЗ! – отчеканил я. – У меня вахта ночная.

Замполит скривился, однако ничего по этому поводу говорить не стал, переключившись на Каноненко.

— А вы чего здесь делаете?

— За вещами зашёл.

— Много у вас вещей, как я посмотрю! – неприятным тоном заметил Полищук. — Неуставная форма одежды, небось?

— У меня всё по Уставу! – испугался хохол.

— Вы когда демобилизуетесь? Весной? Осенью?

— Весной. Должен….

Внезапно он подался вперёд.

— Товарищ капитан второго ранга, разрешите вопрос?

— Разрешаю….

— Министр обороны весенний Приказ подпишет?! О демобилизации?

Для Полищука это был, явно, внезапный поворот темы.

— Э-э… не знаю…. Почему он не должен его подписывать?! Если уж положено. Я имею в виду – запланировано. То-есть не запланировано, конечно, но все знают, что подпишут обязательно Значит, так и будет. Поскольку не может не быть!

Спохватившись, что отвечает по-идиотски (и кому?! матросу срочной службы!), замполит нахмурился.

— А что это вас вдруг заинтересовало?! – рявкнул он. – Вас другое должно интересовать! Безупречная служба, знание уставов и материальной части! Ну, и конечно – никакой годковщины! Ишь — бегают по казармам! За вещами! Якобы. Что-то я молодых матросов тут не вижу! А вас вижу! И, между прочим, делаю соответствующие умозаключения! Не особо для вас приятные!

Одного Каноненко замполиту показалось мало, и он повернулся ко мне.

— Да и с вами, Мазаев, мы ещё побеседуем! Почему вы следуете на ночную вахту, когда весь экипаж находится на корабле! Вам положено дежурить в боевой рубке, а не в вашем этом…

— Учебно-боевом центре, — подсказал я.

— Да! Не там! Где вы ещё неизвестно чем занимаетесь!

— Известно чем. Родине служу.

Полищук мгновенно завёлся.

— Знаете, вы мне тут не изображайте особо умного! По поводу вас всякая информация имеется! И мы её ещё проверим. А вы сделаете выводы!

— Есть сделать выводы! – гаркнул я, делая тупое лицо. Хохол посмотрел на меня с завистью. Он так не умел.

— Следуйте по указанному маршруту!

— Есть следовать! – снова гаркнул я, ретировался в кубрик, однако, стоило мне перевести дух, как в тот же кубрик заглянул Антипорович.

— Значит, Мазаев, — буркнул помощник командира, — сейчас возьмёте двух молодых бойцов и начинайте грузить тумбочки.

— Какие тумбочки?! – поразился я.

— Какие скажу, такие и будете!

— Подождите, товарищ капитан третьего ранга! Мне на ночную вахту идти надо. В ОСНАЗ.

— Ничего страшного! Погрузите и пойдёте! Дело двух минут.

— А молодых я где возьму?! Они же все на корабле!

— Сейчас Семченко их приведёт. С камбуза.

— Да они, что, без меня не справятся?!

— Я вас не спрашиваю – справятся или нет! Я вам приказываю! Идите – встречайте.

— Тумбочки?

— Семченко!

Антипорович покачал головой, поражаясь моей тупости, после чего двинулся по коридору в ту часть казармы, где был его кабинет.

«Вот не было печали!» — я мысленно сплюнул и начал застёгивать шинель, намереваясь сейчас же слинять куда подальше. В смысле – в УБЦ.

«Шёл бы Антипорович в задницу! Нашёл карася!».

И снова покинуть казарму мне не удалось. Как только я вышел из кубрика, в проходе нарисовался особист.

— Мазаев!

Я резко затормозил, развернулся.

— Да?

— Пошли, — сказал Литвинов, кивая на «офицерскую половину» казармы. – Поговорить надо.

«Тьфу ты чёрт!» — окончательно расстроился я. «Похоже ему настучали! Про наши разговоры с Поповым. Но кто?! Неужели Коновалов?! Вот и верь после этого людям! И спасай их от никотинового голодания!».

Мы вошли в кабинет особиста, он показал мне на стул.

— Садись.

Я сел, тут же представив себя (ох, уж это моё невообразимое воображение!) персонажем картины «Допрос коммунистов». Есть такая, то ли в Третьяковке, то ли в Пушке. Со злобными белогвардейцами и измученными, но непобеждёнными красноармейцами.

Литвинов устроился напротив меня и, по своему обыкновению с минуту молчал, загадочно улыбаясь.

Потом поинтересовался:

— Гриш, ты ведь скоро домой поедешь?

— Ну… — осторожно произнёс я, — собираюсь вообще-то.

— А что ты после демобилизации будешь делать?

Я пожал плечами.

— Пока не знаю. Наверное, поступлю куда-нибудь.

— В музыкальное училище?

— Э-э… почему – в музыкальное?

— Ты на гитаре хорошо играешь, поёшь, — особист откинулся на спинку стула, повертел в руках шариковую ручку. – Тем более – песни сочиняешь. Может у тебя есть желание попробовать себя в поэзии? Или даже в прозе?

Неожиданно я смутился.

— Не думал об этом.

«Ёлки зелёные, что за вопросы? Или он издалека начал? Сейчас начнёт выпытывать – уж не собираюсь ли я в Духовную семинарию…».

Однако Литвинов спросил о другом.

— А ты не хочешь поступить в наше училище?

— В училище…. В какое училище?

— Комитета Государственной Безопасности.

Я обалдел окончательно.

—  Зачем?

Капитан-лейтенант хмыкнул.

— Ну, тебе же всё равно на кого-то нужно учиться! А ты у нас три автономки прошёл, служил в Отряде Специального Назначения, имеешь звание старшины второй статьи, да и серьёзных залётов у тебя не было.

— Тьфу, тьфу, тьфу! – тут же сплюнул я.

— Так что скажешь?

— А учить-то там… у вас… чему будут?

Особист снова хмыкнул.

— А вот поступишь – сам всё узнаешь.

«Хм! Покупать кота в мешке? Ничего себе выбор! Могут ведь записать в разведчики, а могут в какого-нибудь младшего помощника старшего шифровальщика. Не, ребята! Мне больше определённости требуется!».

Я помотал головой.

— Сложно это всё! Подумать надо.

— Подумай, — Литвинов кивнул.

— Разрешите идти?

— Да, иди.

Выбравшись из кабинета особиста, я вернулся в кубрик и снова нарвался на Антипоровича.

— Мазаев, где вы шляетесь?! Вот куда вы сейчас ходили?!

— В КГБ.

Помощник командира сморгнул.

— Куда?!

— В особый отдел, — я кивнул в сторону «офицерского» коридора.

Антипорович глянул на меня с опаской. Я сначала не понял, в чём тут дело, но потом до меня дошло – очевидно, он решил, что после его дурацкого приказа «грузить тумбочки», я побежал стучать Литвинову. Дескать, помощник командира – вражья морда, не пускает  на вахту в ОСНАЗ.

— Он мне предлагал в училище поступить, — торопливо добавил я, дабы успокоить перепугавшегося кап-три. – На Штирлица учиться.

— Так, — Антипорович повертел головой по сторонам, явно не зная, что сказать. – На Штирлица – это хорошо. Но ведь надо кому-то и тумбочки грузить?

Я вздохнул.

— Так точно. Надо. Где молодые-то?

— Семченко уже привёл. Берите их и начинайте.

Заглянув в курилку, я обнаружил двух наших карасей, дымящих сигаретами.

— Так, бойцы, кончайте здоровье гробить, пошли мебель таскать.

— Какую мебель, Гриш? – поинтересовался Лёшка Голубев из БЧ-5, гася окурок о край пепельницы. – Где она есть-то?

— Да, — кивнул второй карась – торпедист Семён Опасов. – Что-то мы никакой мебели здесь не видели! Может, прямо из кубриков вытаскивать будем?

— Сейчас выясним, — буркнул я и вновь выбрался в коридор, где Антипорович на пару с Полищуком доставали Семченко.

— Вы мне тут не изображайте из себя человека с мозгами! – донеслось до меня. – Мозгов у вас нет и не предвидится! Зачем вы машину отпустили?!

— Это – машина с бербазы! Что я её за бампер держать буду?!

— Надо было приказать сопровождающему: стоять и ждать!

— Как я мог приказать майору?! – возмутился интендант.

Антипорович вжал в голову плечи и со значением произнёс:

— Знаешь, Андрей, ради экипажа не грех и адмирала на … послать!

— Вот сами и посылайте!

В этот момент помощник командира увидел нас.

— А! Готовы? Очень хорошо! Начинайте грузить!

— Да чего грузить-то?!- не выдержал я. – Вы хотя бы покажите!

— Я ж уже сказал: тумбочки! Собираете по кубрикам и… — тут он, вспомнив, что машина, на которую, судя по всему, эти тумбочки и надо было грузить, уехала, показал рукой на дверь  — …и ставите здесь, возле выхода.

— А с вещами что делать? – счёл нужным уточнить я.

— С какими ещё вещами?

— С теми, которые в тумбочках лежат.

— А разве моряки не всё забрали? – Антипорович удивлённо глянул в сторону ближайшего кубрика. – Когда на корабль переходили?

Я помотал головой.

— Не всё.

— Не валяйте дурака! – рассердился замполит. – Кто тут что оставил?! Ну-ка, пойдёмте – посмотрим!

Мы переместились в кубрик, где Полищук, решительным шагом подошёл к первым же тумбочкам (они у нас стояли попарно – одна на другой. Соответственно – для нижнего и верхнего яруса), и рванул на себя ящик. И очень удивился, когда на пол посыпались ручки, тетради, бляхи, нитки с иголками и прочая мелочь.

— Вот, — сказал я, кивая на учинённый замполитом бардак. – Сами ж видите!

— Ничего я не вижу! – разозлился кап-два. – Интересно, чьё это?

Антипорович сморщился, припоминая.

— Похоже на койку Григорьева.

— Понятно, — Полищук кивнул. — Григорьева – наказать!

— За что?! – удивился Семченко.

— А вы вообще молчите! – тут же набросился на него помощник командира. – Просрали транспорт, а теперь изображаете из себя… этого… — кап-три закатил глаза, очевидно вспоминая чьё-то имя, но так и не вспомнив, закончил: — …В общем, непонятно кого!

— Да что непонятного-то?! – возразил Полищук. – Всё с товарищем старшим мичманом очень даже понятно! И мы сделаем соответствующие выводы!

Я вздохнул.

— Так куда вещи вытаскивать? В смысле – где складывать?

— Хм! – замполит нахмурился. – Складывать надо в отдельные пакеты. И делать опись.

— Это до утра сидеть! – не выдержал я. – А у меня вахта ночная в ОСНАЗе!

— А Голубев и Опасов тоже с вами на вахту идут?! – рявкнул Полищук.

— Никак нет.

— Вот пусть они и занимаются!

Караси резко помрачнели. Похоже, сегодня у них поспать не получится. Кстати, и Семченко перекосило. Ибо моряков кто-то должен контролировать. А кто их контролировать будет? Ну, не Полищук же с Антипоровичем!

— Олег Михайлович, — интендант посмотрел на замполита умоляющим взглядом, — мне… того… домой бы надо! Срочное дело.

— Вот ваше срочное дело! – кап-два ткнул пальцем в молодых. – Сделаете опись и пойдёте!

— Ну, Олег Михайлович!

— Кажется вам чётко и ясно сказали: заняться тумбочками! – влез Антипорович. – Утром доложите!

Я понял, что надо, пока не поздно, сваливать и обратился к Полищуку:

— Товарищ капитан второго ранга, разрешите идти?

— Идите! – с отвращением произнёс тот. – Бегаете тут по вахтам, когда все на корабле…. Бардак!

«Ещё какой!» — мысленно согласился я, бросив прощальный взгляд на совсем уже упавших духом, карасей. «Флотская организация» называется!».

 

3.

 

Двадцать девятого марта Приказ всё-таки был подписан. И опубликован в прессе. Военной, разумеется. В «Красной звезде».

Я очень своевременно приказал Ваське добыть мне пару экземпляров и правильно сделал. Поскольку в этот знаменательный день, газеты в военных гарнизонах были буквально на расхват. Каждому годку хотелось иметь вырезку, в которой чёрным по белому значилось: «всё, парень! Ты своё отслужил! Можешь ехать домой!».

— Ну, вот я и «гражданский»! – произнёс я, изучая текст Приказа. – Сбылась мечта идиота!

— Почему – идиота? – не понял Безручко, притащивший мне заветную газету.

— Это из «Золотого телёнка», Вась! Слова Остапа Бендера, когда он стал миллионером.

— А, смотрел, помню….

— Смотрел он! Такие вещи читать надо!

— Когда читать? – отмахнулся он. – Вкалываешь тут….

— Ладно, не прибедняйся! – усмехнулся я. – Поскольку, ты кто теперь? Полторашник! Кончилась твоя карасёвка!

— Ага! – расплылся в улыбке Васька. – Всё время забываю!

— Ничего, привыкнешь. Усы то ещё не отращиваешь?

— Вот вы домой уедете, тогда отращу. А то Канонеко психовать начнёт.

— Да, Каноненко может.

Я спрятал газетную вырезку в шхеру, после чего отправился к Делягину, который уже собрал деньги «на банкет» и даже раздобыл спиртное. И не какое-нибудь техническое шило из канистр отцов-командиров, а магазинное, «очищенное». Хотя, кажется, ничем первый спирт от второго не отличался. Градусность та же. Проверено.

— Ну, чего, гуляем сегодня? – поинетерсовался я, найдя Лёшку в каюте.

— Конечно! – подтвердил он. – Ты на вахту-то, надеюсь, не уйдёшь?

Я помотал головой.

— Не. Для ОСНАЗа я заболел. И Юрка Цыганов тоже. Все же люди, все всё понимают!

Делягин сделал озабоченное лицо.

— Вот именно! Как бы нам сегодня Полищук с Аюмовым большой шмон не устроили! Они же тоже всё понимают!

— Где соберёмся?

— Самое лучшее – в вашей каюте. На отшибе, ничего не видно и не слышно. Помнишь, в автономке, на Новый год там сидели? И не спалились.

— Давай, — я кивнул. – До вечера. Вернее – до ночи.

Выбравшись на пирс, я прикурил и посмотрел на верхнего вахтенного. Им сегодня был ещё один свежеиспечённый полторашник Лёва Фёдоров.

— Ну, чего, царь зверей, отстаиваешь последние карасёвские вахты?

— Ага, — кивнул тот. – Да грех жаловаться! Смотри, погода какая!

Погода, в честь Приказа, и впрямь стояла хорошая. Солнечная, безветренная, а потому – относительно тёплая. Что для начала заполярной весны – большая редкость.

— Да, класс! – согласился я.

И тут из лодки вылез Полищук.

— Значит, Мазаев, — сказал он, перейдя на пирс, — сегодня опубликован приказ Министра обороны….

— Так точно.

— Но это ещё ничего не значит! – замполит скривился. – Поскольку Приказ – он только для старшего офицерского состава! А вы как служили, так и служите!

«Вот ведь сволочь какая!» — подумал я. «Обязательно надо настроение испортить! К тому же наш красный комиссар не оригинален. Достаточно вспомнить школу, с криком учителей, чуть ли ни в конце каждого урока: «звонок – не для вас, а для нас! Сидите – пишите!».

— Да я служу….

— По-моему вы просто бездельничаете, к тому же курите в неположенном месте, да ещё болтаете с верхним вахтенным! Что категорически запрещено!

— Ни с кем я не болтал!

— Вы тут не хамите! Хотите в конце июня домой поехать?!

— Никак нет. Не хочу.

— А вы, почему устав нарушаете?! – набросился Полищук на Лёву. – Желаете, что бы вас с вахты сняли и наказали? Стоите, как не знаю кто, расслабились, автомат чёрти где, шапка на затылке, подсумок перекошен. Ну-ка поправить всё! Быстро!

Фёдоров, сопя, принялся поправлять ремни, я же сделал поползновение слинять с пирса, да не тут-то было!

— Мазаев, я вас не отпускал! – рявкнул замполит.

После чего шагнул ко мне.

— Дыхните!

Я дыхнул.

— Гм! Вижу – спиртное не употребляли.

— Конечно не употреблял, товарищ капитан второго ранга! Я вообще не пью!

— Все вы «вообще не пьёте»! А на деле что получается?! Пьяный свинарник, вместо подводной лодки!

Я пожал плечами.

— Да вроде все трезвые….

— Вам только дай волю! – он оглядел пирс. – Но мы вам воли не дадим! Нужные выводы уже сделаны, и мы их ещё сделаем! Все будут наказаны очень строго!

С этими словами замполит двинулся к КДП, а я перевёл взгляд на Лёву.

— Слышал? Не дадут воли! И выводы сделают! Много всяких выводов. Хороших и разных. А потом строго накажут. Это всё о чём говорит?

Фёдоров весело оскалился.

— О чём?

— О том, что шмон ожидается! Большой.

В этот момент к нам присоединился, тоже выбравшийся из лодки покурить, Валера Григорьев, ставший после Приказа подгодком.

— Шмон уже идёт, — обрадовал он нас, чиркая спичкой о коробок. – Аюмов с Антипоровичем в пятом-бис каюты шерстят.

— Пусть шерстят! – отмахнулся я. – Как говорится – чем бы дитя не тешилось, лишь бы алименты потом не требовало!

— А вы бухло то спрятали?

— А сам как думаешь?

Я выбросил окурок и отправился обратно – в пятый-бис. Была мысль подавить харю часика два-три, но, разумеется, сделать мне этого не дали.

Только я закрыл глаза, как дверь каюты с грохотом отъехала в сторону, и в дверях появились Аюмов с Антипоровичем.

— Не понял! – сказал старпом, разглядывая меня. – Кто-то объявлял отбой?

— Никак нет, — я поднялся, поправил форму.

— А какого хрена тогда в койке валяешься?! Пьяный уже, что ли?

— На минутку прилёг. Голова закружилась.

Антипорович окинул меня взглядом с головы до ног.

— Точно – не пил?

— Да не пил я! Хотите – дыхну?

— Дыхни! – кивнул Аюмов.

Пришлось снова дышать.

— Вроде не пил, — задумчиво произнёс помощник командира. – Ну-ка, давай, вещи показывай!

— Чьи?

— Будешь умничать, — взбеленился старпом, — сейчас пойдёшь на верхнюю вахту! Причём, сразу – до конца июня!

— Да я не умничаю! – с досадой сказал я. – Просто, тут в шкафчиках у нас всё вперемежку.

— Ты давай, открывай, а мы уж разберёмся!

Пока Антипорович с Аюмовым увлечённо рылись в личных вещах матросов, я стоял в сторонке и пытался сообразить – почему в обыске не участвует Полищук. Потом всё-таки понял. Да дурак потому-что! Эти-то зубры знают лодку, как свои пять пальцев, не один шмон уже провели в поиске спиртного, заныканного личным составом, поэтому кому ж ещё обыск устраивать?! Замполит же корабля не знает в принципе, да и со знанием психологии моряков срочной службы у него большие проблемы. Поэтому сейчас старший помощник командира и просто помощник перебирают носки с тельниками в каютах, а заместитель командира по политической части патрулирует пирс в надежде поймать кого-нибудь, возвращающегося из самохода в посёлок, с бухлом.

Наивные люди, честно слово! А ещё с большими звёздочками!

Мы, разумеется, спрятали спиртное на лодке. Тут товарищи офицеры не ошиблись. Вот только не в прочном корпусе, а в лёгком – в ракетном «горбе». Или в «сарае». Там много всяких укромных мест, и что бы всё проверить – много времени нужно. Если же учитывать наступивший вечер – всем офицерам, начиная от молодых лейтенантов до того же Аюмова, до утра по железным «рёбрам» с фонариками лазить.

В общем, не сунется туда никто. Тупо – не догадается. Проверено.

— А это ещё что такое?! – радостным голосом поинтересовался Антипорович, вытаскивая из шкафчика какую-то яркую фигню и суя её мне под нос.

— Не знаю, — я пожал плечами, разглядывая цветную книжечку, на глянцевой обложке которой красовалась очень красиво сфотографированная пачка сигарет. Не наших, разумеется.

— Что значит – не знаю?! – возмутился кап-три. – Это же твоя каюта?!

— Нас здесь шесть человек, — проворчал я, обводя койки рукой.

Впрочем, отцы-командиры меня уже не слышали, с увлечением листая книжечку. Судя по всему – западный рекламный проспект с каталогом товаров.

— А вот и порнография! – торжественно объявил Антипорович, показывая Аюмову страницу, на которой тётка в одних чулках задумчиво смотрела на закатное солнце за окном. Правда, ничего такого у тётки видно не было, поскольку сфотографировали её сбоку.

— Ну?! – помощник командира с ироничным выражением на лице, что в сочетании с глупым взглядом смотрелось просто сногсшибательно, повернулся ко мне. – Что вы на это скажите, товарищ старшина второй статьи?!

Я снова пожал плечами.

— А что тут сказать?

— Правильно! Сказать вам нечего! Держите, понимаете, в каюте порно-картинки, как будто так и надо, и думаете – всё вам сойдёт с рук?

— Это не порно, — наставительным (уж больно он меня взбесил!) тоном сказал я. – Это реклама. Рекламный каталог. Смотрите, женщина здесь ведь не просто так изображена. Она колготки рекламирует. И надпись — что-то, типа, «когда я готовлюсь к вечерней встрече, я одеваю свои любимые колготки. В них я чувствую себя уверенной».

Антипорович посмотрел на меня с подозрением.

— Вы так хорошо знаете английский язык?

— Не очень хорошо. В пределах школьного курса.

— Дай мне, — Аюмов, которому вся эта сцена, судя по его выражению лица, активно не нравилась, взял у кап-три каталог и начал листать. – Так… реклама бухла, видишь – виски «Белая лошадь», я его как-то в Анапе пил… Курево, снова курево… о, глянь! Ещё одна голая тётка!

Я бросил взгляд на страницу.

В этот раз, фотомодель и вправду была голой. Она выходила из моря, правда, очень далеко. К тому же большую часть картинки загораживал огромный бокал с белым вином и гроздь винограда.

— Я и говорю – порнография! – обрадовался Антипорович.

— Нет, не порнография,  — старпом помотал головой, кинул каталог обратно в шкафчик, закрыл и показал пальцем на следующий, — И вообще, давай не отвлекаться!

— Мне можно выйти? – спросил я.

— Иди.

Большинство наших торчали в конце пирса, иронично комментируя действия Полищука, который продолжал перемещаться по периметру, время от времени, от нечего делать, доставая верхнего вахтенного.

До нас донеслось:

— …И автомат вы не правильно держите! Вы в строю с оружием когда-нибудь стояли?! А верхняя вахта – это ещё более ответственное место, нежели строй! Вы – лицо лодки! Делайте из этого выводы! А не сделаете – мы сделаем! И очень неприятные для вас!

— Всё! – сказал Орлов, с сегодняшнего дня ставший годком. – Попал Лёва! Теперь его до конца службы будут «Лицом Лодки» звать!

Мы заржали.

— Морда Корабля!

— Рожа Железа!

— Тогда уж – Железная Рожа!

К сожалению, Полищук услышал смех, направился к нам и тут же распорядился дыхнуть.

Что мы и сделали. По очереди.

— Стоите тут – бездельничаете! – неприятным голосом констатировал замполит, не обнаружив выпивших. – Хотите, что бы я вам работу нашёл?

— Так мы работаем! – заверил Делягин. – Просто – перекурить вышли.

— Знаю я ваши перекуры! В неположенном месте!

Лёшка пожал плечами.

— Всегда здесь курили!

Полищук, разумеется, начал исходить на говно.

— Знаете, вы мне тут не изображайте ничего! Тем более у вас ничего и не получается! И вообще, что за внешний вид?! Тельник грязный, звёздочка на пилотке вверх ногами, а на ватнике почему боевого номера нет?!

— Стёрся, — пробурчал Лёшка, мрачнея.

— Восстановить!

— Есть восстановить.

— В таком вот разрезе! – величественно изрёк замполит, после чего вновь отправился к «Лицу Лодки» и вновь принялся за что-то распекать.

— З-зараза! – с чувством сказал Делягин, выкидывая окурок в море. – Когда ж я эту рожу больше не увижу?!

— Скоро, Лёх, скоро! – похлопал я его по плечу. – Главное – что б сегодня без приключений обошлось.

 

4.

 

— За гражданских людей, мужики! – с чувством произнёс Каноненко, поднимая кружку с шилом. – То есть за нас!

Мы выпили.

Ощущал я себя несколько странно. Подходящие к концу три года моей быстротекущей, а если быть точнее – тысяча девяносто шесть дней и ночей, сейчас виделись, словно в перевёрнутый бинокль – от и до.

Наверное, это вообще свойственно человеческой памяти – воспринимать прошлое концентрированно, сжато, без пауз и каверн. Ведь, если вспомнить ту же учебку, казалось – ты в начале вечности, и никогда, никогда, никогда не придёт этот день – день ТВОЕГО Приказа. И вроде бы секунды складывались в минуты, минуты в часы, часы в сутки, а вот сутки в недели и месяцы – никак! Вроде кучу отрицательных эмоций пережил, уникальный опыт приобрёл, помудрел и даже постарел, а оглянёшься – ещё и двух недель не отслужил!

Потом присяга, вроде бы определённый этап, снова – негативный опыт, снова ощущение прожитой жизни (и не одной!), а просыпаешься, смотришь на календарь – ох! Всего-то месяц минул. Прополз, проскрипел, прогрохотал ржавым железом.

Вечность – точно!

…Затем флот, все мерзости «карасёвки», бесконечная полярная ночь за окнами, бесконечный снег, северный ветер. Со всех сторон, всегда! И ползущее время на часах, на которые и смотреть перестаёшь. Смысл-то какой?!

Пытка субъективным временем – это первый и главный признак несвободы. Ничего не происходит, кроме того, что ожидаемо. Что известно.

«Наверное, это и есть – ад. Который у каждого – свой. У кого – потерпимей, у кого – совсем уж невыносимый. Как у молодых на бербазе».

…Затем, совершенно неожиданно, карасёвка кончается. Ты переводишь дыхание, понимаешь, что отслужил уже половину срока и… в этот светлый, давно ожидаемый момент, время вообще исчезает. Совсем. Полностью.

Ты застываешь в пространстве, тупо разглядывая вокруг те же лица, те же события, те же дни и ночи.

«А ведь мне Пилигрима благодарить надо!» — пришла в голову странная мысль. «Он, своим появлением, сделал так, что время сдвинулось с мёртвой точки. ПРОДОЛЖИЛОСЬ. …Или по новой началось? Теперь же и вовсе пришло в норму.

И мой «перевёрнутый бинокль» памяти, наверное, то же самое, что очки из ада. Заставляет посмотреть на всё по-другому. Примириться. Или же, как не раз говорил мичман Попов – «смириться». Было. Всё было. И уже прошло».

Мы разлили по кружкам одну бутылку, открыли следующую.

— Мазай, спой! – попросил Заславский, доставая с верхней полки гитару. – Ту самую, про начало службы.

— Карасей, что ли? – не понял я.

— Не, там где про родную.

— А, понял.

Я подстроил первую струну и начал:

 

Я  свою  отлучку заранее  проклял,
На вокзале  толкучка — вопли и сопли,
Вот  ведь  как  обернулось, вот какой  винегрет —
Ты сегодня  проснулась, а меня  уже  нет!

И  осталось  немного — гудок, окрик, приказ.
Да стакан на дорогу, да семьсот  про запас…
Да  полсотни  на  лапу, да беда — ни  беда!
И  вперёд, по  этапу, подалече  куда.

А  ломать  всё – не  строить. Одно  слово — «прощай»…
Обещай только  помнить, ждать  же  не  обещай!
Гонят нас  в  час  рассветный по этапу  на  норд —
На подводный, ракетный, на атомный  флот.

Перехвачены  глотки, но тесней  полукруг…
Что  за песня  без  водки?! Что  за жизнь  без  разлук?!
По  стакану  на рыло, и сержанту — в  пятак!
Что  б  не  так  кисло  было… Что  бы тошно не  так.

Все — то  Раи, то  Нади… Я то  пил, то  балдел,
Я  себя, кайфа  ради рисовал,  как хотел!
А теперь под  копирку заимел  бледный  вид…
Дай уж, что  ль  бескозырку — посмотрю,  как  сидит!

Мне ж  всё  это  знакомо. Я  ж  не  сразу  приплыл,

Я же  райвоенкому лепшим  корешем  был!

В грудь  стучал — дай  отсрочку! С  шеи  тельники  рвал…

Мне б одну  только  ночку — я  б  её уломал!

Но начальник  был  краток, стрижен, пьян  и  не прав,

Он   знал  слово «порядок», и  знал  слово  «устав».

Матюгнул, как поздравил, в рог бараний согнул,

Перед фактом поставил, на дисбат намекнул.

Где ж моя жизнь лихая? Телевизор цветной?

С кем теперь ты, родная? Кто теперь твой родной?

Без тебя, как без водки – в организме облом.

На подводной, на лодке, под паюсным льдом….

 

Я обвёл слушателей взглядом, усмехнулся и спел день назад сочинённое продолжение. Вернее – окончание песни:

 

…А было и прощанье, и прощенье.
Казалось — нет пути назад, хоть пей, хоть плачь!
Но всё  ж… судьба нам дарит возвращенье,
Дай Бог здоровьичка ей…  Thank you very much!

 

— О! – расплылся в улыбке Каноненко. – Точно! Давайте за возвращение!

Выпили за возвращение.

— Эх! – неожиданно загрустил Багдасаров. – Ну, что у нас тут за праздники такие?! Сидим, как тараканы под кастрюлей – ни поорать, ни пострелять!

— В смысле – не пострелять? – удивился Делягин.

— Салют не устроить! – объяснил философ из Ташкента. – У нас, на больших праздниках всегда из ружей палят!

— Ага, — Заславский кивнул. – Долбануть всеми шестнадцатью ракетами вверх! То-то весело будет!

— Причём, всем! – согласился я. – Особенно – американцам. Годки Краснознамённого Северного флота отметили Приказ, в результате чего Америка перестала существовать.

— Кинули валенок на пульт, — вспомнил Каноненко бородатый анекдот.

— Слушайте! – вдруг спохватился Олег Киров. – А помните, Валерка говорил, что у него ракетница есть?

— Я помню! – оживился Делягин. – Он её случайно нашёл, во время передачи лодки. В первом отсеке, за торпедами.

— Значит надо Григорьева позвать! – хохол поднял палец. – Только пусть ракетницу с собой возьмёт!

— Вы чего?! – поразился Заславский, — и вправду хотите пальнуть?!

— А почему бы нет?! – Багдасаров пожал плечами. – Приказ – он ведь раз в жизни бывает! Надо его отметить так, что бы запомнилось навсегда!

— Во! – наш художник постучал согнутым пальцем по лбу. – Нарвёмся ведь на неприятности!

— Не ссы! – Канонеко покровительственно похлопал Валеру по плечу. – Я уже всё придумал! Вылезем наверх, отойдём за ПКЗ и выстрелим! И никто не увидит.

(ПКЗ – плавающая казарма. Такие стояли у пирсов на некоторых военных базах. Представляли они из себя что-то типа большого гражданского судна. Некоторые экипажи жили именно там. Правда, не постоянно).

— Это же ракета! – Заславский покачал головой. – Она специально сделана так, что бы её именно – видели!

— Да чего ты, действительно, паникуешь раньше времени?! – возмутился Делягин. – Сейчас схожу – поговорю с Григорьевым, может у него уже давно никакой ракетницы нет!

Он встал и, слегка покачиваясь, вышел из каюты.

Я обвёл «высокое собрание» взглядом. Не нравилась мне эта затея! Во-первых, все уже изрядно окосели. Во-вторых ракетница – штука опасная. Неизвестно, как она себя поведёт и куда полетит. Ну, и в третьих, нас могли заметить с ПКЗ. Там сейчас жил экипаж кап-раза Королёва, в том числе – и многие офицеры, пусть и младшие.

Минут через десять Делягин вернулся с сонным Григорьевым, который и вытащил из-за пояса ракетницу.

— На, выпей, подгодок флота Северного! – Каноненко налил Валере шила. – За свой будущий Приказ!

Валера выпил.

— Интересная штуковина! – глубокомысленно изрёк кок Максуд, вертя в руках ракетницу. – Она из пластмассы, что ли сделана?

— Из пластика, — Григорьев, дико морщась, выковырял из консервной банки кусок горбуши, принялся жевать. – Кажется.

— А заряд там вообще есть? – вытянул шею Багдасаров.

— Есть, — кивнул Валера, забирая у Максуда ствол, переламывая его пополам и показывая трюмному толстый патрон. – Шарахнет так, что мало не покажется!

— Рекета-то там какого цвета?

— Красная! – авторитетно произнёс Каноненко.

— Откуда ты знаешь?

— А вон, гильза красная.

— Похоже так.

Мы выпили ещё – «за подгодков флота северного», которым мы «передаём эстафету», потом – за нашего кэпа, потом ещё за что-то.

Потом всё-таки выбрались наверх.

На улице дул сильный ветер, было тихо и безлюдно.

— Куда это вы собрались? – поинтересовался верхний вахтенный – тоже свежеиспечённый, только не полторашник, а годок – Лёха Орлов. Он был лично пойман Антипоровичем за процессом приготовления браги (бидон, дрожжи, обогреватель) и, в качестве наказания, назначен на «карасёвскую вахту».

— Куда надо! – уже совсем пьяный Кононенко строго на него посмотрел. – В случае чего, ты нас не видел!

— А выпить дашь? – ухмыльнулся Лёшка.

— Карасям не положено!

— Э! – обиделся Орлов. – Это кто тут карась?!

— Ладно, не обижайся! – Делягин похлопал вахтенного по плечу. – Сменишься – приходи, выпьем. За ДМБ!

Пьяной толпой (однако по-прежнему никем не замеченные) мы перебрались на соседний пирс – там, где стояла ПКЗ, прошли в его конец, и снова вытащили бутылку.

— С Приказом, товарищи гражданские! – гордо провозгласил Каноненко, выпил, после чего с умным видом облизал указательный палец и поднял руку.

— Ты чего делаешь? – удивился Григорьев.

— Проверяю направление ветра!

— На фига?!

Хохол глянул на Валеру, как на дурака.

— Что бы, когда буду стрелять, ввести поправку на ветер. Так всегда снайперы делают.

Заславский поёжился.

— Давайте уже выстрелим! Холодно, между прочим!

— Это потому, что ты мало выпил! – сказал Делягин.

— Это потому, что я медленно пьянею.

— Короче! – рявкнул Кононенко, взял ракетницу и полез на ограждение пирса. – Сейчас устроим салют! В честь окончания службы! Ура!

Он поднял руку и, недолго думая, нажал на курок.

Зря. Надо было подумать. Или хотя бы посмотреть, куда стреляешь.

С оглушительным шипением, светясь вовсе не красным, а зелёным светом, ракета с дикой скоростью рванула вверх, но далеко не улетела. Наткнувшись на какую-то хреновину, то ли на небольшую мачту, то ли на антенну, торчащую над КПЗ, она с ещё большей скоростью устремилась вниз, врезалась в пирс, и начала по нему скакать, рассыпая во все стороны ослепительные искры.

Мы все бросились кто куда, сам же стрелок, потеряв равновесие, ойкнул, слетел со скользкого ограждения за борт и с шумом ушёл под воду.

К сожалению, ненадолго. Через мгновение хохол вынырнул, тут же принявшись орать диким голосом.

Шум поднялся неимоверный, поскольку новоиспечённые «товарищи гражданские», то есть мы, тоже орали, но уже не как Каноненко – беспредметно, а вполне осознанно – матом.

По нижней палубе ПКЗ забегали какие-то летёхи с повязками, оттуда же внезапно появился местный верхний вахтенный и начал гоняться за ракетой, пытаясь добить её прикладом автомата.

— Отставить! – заорал кто-то сверху, от волнения давая петуха. – Пелимжиков! Тебе говорю — отставить! Автомат выстрелит!

— Да там патронов нет! – успокоил другой голос – уже более спокойный. – Что у вас тут твориться?!

— Человек за бортом! – обрёл-таки дар человеческой речи Каноненко, плавающий в грязной воде. – Помогите!

Вышеупомянутый Пелимжиков бросил свои попытки прикончить шипящую ракетницу, схватил спасательный круг, прикреплённый к пирсу, бросил его вниз и попал хохлу по башке.

Тот снова завопил.

— Стоять! – закричали сверху хриплым голосом. – Никому ничего не делать! Никому не двигаться! Застрелю на фиг!

Все замерли.

Кроме Делягина. Тот спокойно достал оставшийся спирт, глотнул и передал бутылку мне, пробормотав «чего добру пропадать?!». Я хлебнул.

— По-моему надо сваливать! – нервно сказал Заславский тоже оказавшийся рядом. – Врассыпную!

Но «врассыпную» не получилось. Поскольку на пирс, где мы находились, направили луч прожектора с КДП и попытались направить с крыши ПКЗ. Вернее – с верхней палубы.

Однако у них тут же что-то коротнуло — посыпались искры и матюги.

— Никого никуда не выпускать! – продолжил надрываться хриплый, размахивая пистолетом – теперь свет падал и на него. Это оказался капитан третьего ранга в синей тужурке, трениках и тапочках.

— Человек за бортом! – продублировал Каноненко Пелимжиков, с сочувствием наблюдая, как наш хохол плавает внизу от пирса к борту ПКЗ и обратно.

— Чего – серьёзно? – не поверил кап-три в тапочках, пряча наконец пистолет в кобуру, поскольку на пирс в этот момент зашла целая толпа офицеров – типа подмога.

— Человек за бортом! – трагически повторил верхний вахтенный, уже тоном выше, а из-за этого самого борта донеслось:  — Суки поганые, меня кто-нибудь вытаскивать будет?!

— Пошли Каноненко спасать! – со вздохом сказал я, направляясь к краю пирса. – Всё равно уже не слинять!

— Пелимжиков! – опять заорал кап-три. – Чего ты стоишь, если у тебя человек за бортом?! Спасательный круг бросай! Тревога!

— Я тебе сейчас брошу! – не менее громко заорал снизу Каноненко. – Верёвку киньте, падлы!

Верхний вахтенный, осторожно, стараясь не поскользнуться на ледяной кромке, полез за ограждение пирса, держа в руках автомат.

— Сейчас автомат утопит! – убеждённо сказал Делягин.

— Не, — Заславский помотал головой, — он его протянет Серёге, тот случайно нажмёт на курок и застрелится.

Я хмыкнул, вытащил папиросу и чиркнул спичкой.

— К сожалению, у них верхняя вахта без патронов стоит.

Ещё через минуту, под предводительством молодого перепуганного летёхи с полосатой повязкой на рукаве, с ПКЗ выскочила целая бригада сонных карасей, одетых кто во что, и принялась доставать утопшего Каноненко.

Тот стонал, закатывал глаза и изображал умирающего, что было весьма своевременно. Поскольку к пирсу уже подъехал патруль из комендатуры. Костя ради такого шума-гама личный «уазик» не пожалел!

Старший патруля с совершенно серьёзным и даже суровым видом поинтересовался «где диверсант?», однако заметив состояние хохла (мокрый, матерящийся без английского акцента, да ещё в хлам пьяный), приказал грузить его в машину без комментариев.

Всех нас к тому времени, офицеры с ПКЗ оттеснили в конец пирса и теперь строго следили, что бы мы не прыгнули в залив и не уплыли.

Шучу.

Просто – не давали уйти.

— Влипли! – нервно сказал Заславский, заглядывая за ограждение пирса, будто и впрямь решил уйти морем.

— Это называется «залёт»! – Делягин мрачно сплюнул. – Теперь на ДМБ в конце июня поедем.

— Может ещё обойдётся? – случайно попавший в нашу компанию Валера Григорьев посмотрел на ПКЗ. Там, на палубах, наружу высунули головы все кто мог высунуть.

— У тебя-то точно – обойдётся! – фыркнул Валера. – До следующей весны ещё далеко!

— Так, товарищи нарушители, — произнёс подошедший к нам кап-лей – начальник патруля. – С какого экипажа будете?

— Кап-раз Домотканова, — не моргнув глазом соврал Делягин.

— Ага! – деланно обрадовался кап-лей. – А сюда вы все из Гаджиево пришли? Пешком через сопки? Документики у вас имеются, граждане хорошие?

Лёха развёл руками.

– Вот чего никак нет, того никак нет.

— Шутим? – прищурился старший патруля. – Напрасно, товарищ матрос, совершенно напрасно! Уверяю вас: чувство юмора у вас скоро исчезнет! После первого же часа строевых занятий на плацу в комендатуре! Проверено! В колонну по два построится!

Мы построились.

— Шагом марш!

Путь в острог – что может быть печальнее? Тем не менее, за время следования по маршруту: Зона – Гарнизонная комендатура, мы умудрились допить спирт (полторы бутылки на десятерых) и рассовать по всем возможным местам курево и спички.

К счастью, обыскивал нас всё тот же капитан-лейтенант, который, как человек избалованный цивилизованной жизнью, и не догадывался, что папиросу можно спрятать в воротник ватника (в шов – и не заметно будет!), а спички – и вовсе задачка для детей младшего возраста. Я, например, заныкал в волосы полкоробка, причём, даже не снимая шапки.

Только нас развели по камерам, как снова вывели и заставили построиться – приехал комендант и лично захотел познакомиться с людьми, устроившими ему такой большой праздник.

Костя, заложив руки за спину, прошёлся вдоль нашего, качающегося из стороны в сторону, строя, после чего остановился и втянул носом воздух.

— Магазинное шило жрали, товарищи «гражданские»?

Затем ткнул пальцем в грудь Заславского.

— Ты отвечай!

— Не могу знать, товарищ майор! – изобразил идиота тот. – Ребята угостили!

— Ребята… — нехорошим тоном повторил Кожухаро. – А из ракетницы стреляли зачем?

— Я не стрелял!

— А кто? – Костя отступил на шаг назад, посмотрел на Делягина. – Ты?

— Из нас вообще никто этого не делал, товарищ майор! – гаркнул тот. – Мы не знаем кто стрелял! С ПКЗ кто-то!

— Наверное стрелял тот, кто с пирса упал, — подсказал Косте стоящий чуть в стороне помощник коменданта – старший мичман Карыкин.

— Никак нет! – снова рявкнул Лёха. – Не он!

— А чего ж он в воду свалился?

— От испуга.

Кожухаро нахмурился.

— Шёл по пирсу, от испуга перебрался через ограждение и в воду прыгнул?!

— Он прямо по ограждению гулял!

Тут даже мы не выдержали.

Комендант окинул нас взглядом.

— Смешно, товарищи «гражданские»? Мне сейчас тоже будет смешно. Так. Все вышли на плац и построились в колонну по одному.

Мы вышли и построились.

Старший мичман Карыкин выбравшийся с губы следом за нами, расплылся в садисткой улыбке.

— Смирно! Равняйсь! Смирно! Равняйсь! Нале-во! Напра-во! Кру-гом! Бегом марш! Упор лёжа занять! Отжаться на руках! Раз! Два! Три!….

И начались издевательства в лучших традициях дивизионной комендатуры.

В камеры нас вернули через три часа – мокрых насквозь, абсолютно трезвых и злобных, как пираты с потонувшего судна. Однако едва мы завалились на нары, двери снова открылись, и нам вновь приказали «выходить-строиться».

В «предбаннике» губы нас уже ждали Аюмов, Полищук и Антипорович. Эдакий Змей Горыныч о трёх головах. Весьма сонный и злобный. Потому-как его прямо из постели вытащили

— Вот они, — прорычал старпом, — люди, которые поедут на ДМБ в мае. И даже в апреле! Но через два года! Сразу после дисбата. Кто стрелял?!

Мы молчали, уставившись в пол.

— Я спрашиваю, — повысил громкость Аюмов, — кто выстрелил из ракетницы? Заславский! Отвечать!

Валера вытянулся, хотя и без того стоял по стойке «смирно».

— Не могу знать, товарищ капитан второго ранга! Не видел! Кажется, с ПКЗ стреляли.

— Мазаев!

Я подобрался и попытался произнести, как можно душевней:

— Товарищ капитан второго ранга… да вот честное слово – не мы это сделали! Мы просто мимо проходили.

— Мимо плавающей казармы? И что вы там забыли?

— Хотели к знакомому заглянуть. И тут вдруг как шарахнет!

— Я тебя сейчас сам шарахну! – пообещал старпом. – По голове чем-нибудь тяжёлым. Где ракетницу взяли?

— Не было у нас никакой ракетницы! Разве у боцмана что-нибудь пропадало?

Аюмов посмотрел на Антипоровича. Тот помотал головой.

— Нет. Я узнавал. У них всё на месте.

Старпом обвёл нас тяжёлым взглядом.

— В общем, готовьтесь, годки сраные, к тяжёлым временам!

После чего ретировался в кабинет коменданта. А за нас взялся Полищук.

— Очень хорошо! – ядовитым тоном произнёс он. – Опытные специалисты, а устроили электрическое замыкание.

Мы недоуменно переглянулись.

— В посёлке и без того подумали, что всё замкнуло. Такое чёрти что над бухтой светило! Все свет бросились проверять – есть или нет. Особенно те, кто не спал. Как я, например. Потому-что с такими идиотами разве уснёшь?!

Тут только до нас дошло, что замполит изрядно подшофе.

— И нечего тут веселиться! – разъярился Полищук. – Равняйсь! Смирно! Шагом марш!… Отставить! – тут же заорал он, сообразив, что сморозил глупость – куда мы тут, в помещении маршировать будем?!. – Головой надо думать, а не жопой! И не другой какой конечностью!

Антипорович, очевидно придя к заключению, что с замполита толка не будет, подошёл к самому представительному из нас – Делягину и заговорщицким тоном поинтересовался:

— Так где вы ракетницу взяли?

Лёха закатил глаза.

— Не было у нас ракетницы!

— А почему тогда Каноненко в море упал?

— Голова закружилась.

— А пить надо меньше – и кружиться ничего не будет! Откуда спирт слили?

— Какой спирт?

Помощник командира тоже начал злиться.

— Знаете, вы мне тут не надо ля-ля! Вы же все пьяные были!

— Никак нет!

— Я, что, не вижу?! Ну-ка дыхните!

Делягин дыхнул.

— Фу! – замахал руками Антипорович. – Как из пивной бочки!

В этот момент в «предбанник» вернулся Аюмов, и все замолчали.

Старпом прошёлся вдоль строя, мрачно посматривая на нас. Мы же стояли по стойке смирно, выпучив глаза и глядя строго перед собой. Как духи в учебке.

— Скажите спасибо, уроды, что завтра у нас переход в Гаджиево! – наконец сказал Аюмов, останавливаясь. – Иначе – сидеть бы вам – не пересидеть! До самого ДМБ шагистикой занимались бы!

Мы незаметно перевели дух. Кап-два это заметил.

— Вы особо то не радуйтесь!

Он повернулся к Антипоровичу.

— Значит так, этих дебилов с завтрашнего дня ставишь исключительно – на карасёвские вахты!

Помощник командира нехорошо усмехнулся.

— Сделаем!

— Сейчас вам, придурки, отдадут ремни и шнурки, приводите себя в порядок и марш на корабль! И до подъёма пидорасите палубы! Всё ясно?

— Так точно, — нестройно ответили мы.

— Что?! Не слышу!

Тут уж мы рявкнули:

— Так точно!

— Вот…. Вопросы есть?

— У меня вопрос, — выступил вперёд я.

— Слушаю.

— Как там Каноненко? Что с ним?

— В санчасти ваш Каноненко, — старпом хмыкнул. – С перебинтованной башкой. Прикидывается потерявшим сознание. Что б на вопросы не отвечать. Завтра его привезут на корабль. Всё! Разойтись!

Нас отвели обратно на лодку, где поганец Антипорович лично контролировал, как мы драим палубу в третьем. Сидел скотина на РДУшке, клевал носом и следил.

Утром всех построили на пирсе. Аюмов сообщил о нашем перебазировании в Гаджиево, рассказал о «ночном происшествии» и о том, что «виновные будут строго наказаны», после чего уступил место Полищуку.

Зам какое-то время стоял, уткнув подбородок в воротник «канадки», затем вскинул голову и трагически произнёс:

— Вместо того, что бы героически защищать мирное население, отдавая таким образом священный долг Родине, мы ему наводим панику!

И замолчал.

Все те, кто вчера не был с нами в комендатуре, начали удивлённо переглядываться.

— Ты заметил, — негромко сказал мне стоящий рядом Заславский, — наш зам, что пьяный, что трезвый, одну и ту же пургу несёт. Интересно, это – талант?

— Это отсутствие мозгового вещества, — так же негромко ответил я. – Или органчик в голове. Знаешь, как у Салтыкова-Щедрина?

— Вчера, — ещё более трагически продолжил Полищук, — группа пьяных нарушителей дисциплины с нашего экипажа устроила чуть ли ни атомную тревогу, запустив ракету!

Тут уж все, кроме нас – «запустивших ракету», посмотрели на ракетную палубу. Однако все шахты были закрыты, следовательно –ракеты на месте.

— Где они, эти, с позволения сказать, старослужащие, взяли ракету, мы ещё разберёмся и строго накажем. Но сейчас разговор о другом. Об ответственности. Но как о ней можно говорить, если группа пьяных казарменных… то есть в нашем случае — корабельных хулиганов, устроила заваруху в Зоне?! И панику в посёлке. Поскольку все подумали, что перегорело электричество!

— Задолбал! – прошипел мне в ухо Заславский. – Если ему самому какое-то там короткое замыкание привиделось, то при чём здесь весь остальной посёлок?!

— А кто там, на шкентеле язык распускает?! И почему у нас злостные нарушители воинской дисциплины прячутся за спинами молодых матросов?! Ну-ка, вышли вперёд!

Пришлось всем старослужащим перемещаться в первый ряд.

— Очень хорошо! – обрадовался Полищук. – Нет, вы только поглядите на них! Что это за форма?! Мазаев! Вот у вас, например! Почему штаны ушитые?!

— Такие выдали, — буркнул я.

Замполит скривился.

— Перестаньте врать! А то я не знаю, какую форму выдают личному составу! И почему вы в парадных ботинках?! Где ваша ежедневная обувь?

— Ага! – хмыкнул Аюмов, который всё прекрасно понимал, но был вынужден поддерживать выпендрёж зама. – Где твои гады, Мазаев?

Тут мне всё это надоело. Да плюс похмелье, да плюс поспать не удалось. Я расправил плечи и медленно, со значением произнёс:

— Выкинул в море. Полтора года назад.

— Как выкинул?! – ужаснулся Антипорович, который, при одной мысли об утере казённого имущества, терял даже намёк на способность мыслить абстрактно . – Ты, что, с ума сошёл?! Зачем ты их выкинул?!

— Износил, — тяжело глядя на помощника командира ответил я. – До дыр. И не одна роба на мне развалилась на хрен! И не одна шинель с бушлатом. Плюс – куча ватников. Я, товарищ капитан третьего ранга, три года отслужил от звонка до звонка. Тут, знаете ли, никакая обувь не выдержит!

— Мазаев! – завопил Полещук. – Вы что себе позволяете?!

Я пожал плечами.

— А что я себе позволяю?! Меня спросили – я ответил.

— Вот и молчите!

— Вот и молчу!