Воронов С. Склянки бить

Если присмотреться к гравюрам, украшающим титульные листы старинных морс­ких книг, то на многих из них можно увидеть изображения вещей, не одну сотню лет верой и правдой служивших судоводителям прошлого и помогавших превратить искус­ство кораблевождения в науку, практически доступную каждому.

Ваш взгляд прежде всего остановится на якоре, правда, не слишком похожем на современные, да и на тот традиционный, давно всем примелькавшийся якорек, кото­рый мы привыкли видеть на флотских пуговицах и пряжках матросских ремней. Вы обнаружите здесь и свиток карт, тоже не очень напоминающих те, которыми вы на­чали пользоваться еще в школе. Увидите и картушку компаса с затейливо разрисован­ным румбом «Норд», и звездный глобус, и граненую гирьку лота, и сектор ручного лага, и подзорную трубу, и… странное устройство, внешне похожее на две большие бутыли, соединенные горлышками и заключенные в ограду из деревянных реек. Тако­го прибора сегодня не найти ни на одном судне, разве только в каюте у ревнителя морской старины.

А ведь было время, когда ни один капитан не решился бы выйти в дальнее плавание без такого устройства, служившего для измерения и хранения времени. Проще сказать, это были морские песочные часы.

О часах, достаточно удобных, не слишком тяжелых, сравнительно точных и надеж­ных, столетиями мечтали моряки, пока наконец они не появились в XVI веке. Часы суще­ствовали издревле. Прежде чем на корабли пришли песочные часы, люди уже давно уме­ли измерять время. Еще египетские жрецы тысячелетия назад обратили внимание на рав­номерность видимого движения Солнца. Они и придумали сначала примитивные, а потом и более совершенные солнечные часы, которые показывали время с точностью до одной-двух минут. Но такие часы морякам не годились. Во-первых, они работали только днем, да притом лишь в ясную погоду. Во-вторых, солнечные часы были стационарным указате­лем времени, показывавшим, как говорим мы сейчас, лишь местное время, а корабли-то, как известно, на месте не стоят. Такие часы были для них непригодны.

Позже, во II тысячелетии до н.э., кто-то в Риме обратил внимание на равномер­ность падения капель жидкости из проху­дившегося сосуда. Цепкий человеческий ум тут же ухватился за это явление, и вско­ре появились водяные часы — клепсидра. Хоть точность их была и невелика, но по тем временам она оказалась достаточной.

Однако морякам и водяные часы не годились. Стоило чуть-чуть наклонить клепсидру, и она начинала безбожно врать. При шторме же вода выплескивалась из сосудов и такие часы вообще отказывались работать, ну а мыслимо ли представить себе судно, палуба которого не качается? Когда на корабли пришли песочные часы, во время качки они вели себя куда более устойчиво. Их можно было закрыть герметически, но показания таких часов от этого не менялись. И моряков они в ту пору вполне устраивали. Довольно быстро на судах песочные часы стали просто не­заменимыми. И все-таки, прослужив не­полных 300 лет, они навсегда ушли в от­ставку. Такую великую службу эти неуклюжие часы успели сослужить мореходам, что до сих пор на кораблях флота их вспоминают каждые полчаса.

В России песочные часы во флоте вош­ли во всеобщее употребление в 1720 году, когда Петр I ввел в употребление свой Морской устав. В ту пору по табелю снаб­жения на каждый корабль полагались по­лучасовые и четырехчасовые песочные часы. Острые на язык матросы очень ско­ро окрестили получасовые часы «склянка­ми». Четырехчасовым досталось менее выразительное имя.

Тот же Морской устав разделил кора­бельные сутки на шесть разных промежут­ков времени, названных немецким словом Wacht — стража. Матросы быстро пере­делали его на русский лад.

Получилось вах­та. В таком виде это слово и прижилось во флоте.

Корабельные вахты были великим но­вовведением: до того все назначения на работы и их продолжительность, как и время отдыха, производились на глазок и в конечном счете зависели от воли коман­дира корабля. Теперь же он делил время работы и отдыха, строго основываясь на параграфе устава и показаниях часов. От­стоял матрос четырехчасовую вахту либо отработал положенное время — иди отды­хать. Отдохнул четыре часа — снова засту­пай на вахту или занимайся судовыми ра­ботами. И никаких пререканий, никаких споров о том, кому пришлось больше ра­ботать. Возник строгий порядок. И завт­рак вовремя, по часам, и обед, и ужин. Од­ним словом, режим! А где режим и поря­док, там и дисциплина. Это стало аксиомой, годящейся как для про­шлых времен, так и для наших дней. Се­годня даже представить себе трудно, как плавали корабли, когда не было вахт.

Вот этим-то немецким словом и про­звали четырехчасовые песочные часы. И прочно поселились на юте кораблей склян­ки и вахты. Казалось, никому и никогда не уступят они своего места и своего назна­чения. Более того, в конце XVIII века (то есть на двести с лишним лет позже, чем X. Гюйгенс создал маятниковые часы) на русских военных кораблях к склянкам и вахтам прибавились еще одни песочные часы, рассчитанные ровно на час.

Важно стояли они все на отведенном для этого месте, и весь экипаж корабля с должным уважением относился к этим стеклянным идолам. Еще бы! Ведь на ко­рабле это был своего рода храм времени. Специально приставленный для этой цели вахтенный матрос священнодействовал возле склянок, как жрец—хранитель вре­мени.

Наверное, так же внимательно под­держивали пламя в очаге наши далекие предки в те времена, когда люди уже уме­ли пользоваться огнем, но еще не научи­лись добывать его. В то время погасший огонь подчас означал гибель племени.

На корабле остаться без представле­ния о времени не значит, конечно, погибнуть. Но это безусловно означает потерю основы порядка и, что еще страшнее, по­терю всякого представления о долготе, на которой находится корабль.

В годы, о которых идет речь, уже мно­гие мореплаватели (да и не только моря­ки) довольно четко понимали, что такое географическая широта и долгота. Зная широту и долготу, люди без труда находи­ли любую точку на карте. И широту умели определять довольно точно, даже находясь в отрыве от берегов. Например, в Север­ном полушарии для этого достаточно было измерить угол между Полярной звездой и горизонтом. В градусах этот угол и выра­жал широту места. Имелись и другие спо­собы определения широты, дававшие до­статочную для безопасного плавания точ­ность. А вот с определением долготы дело долго не ладилось.

Лучшие умы человечества пытались найти способ определения долготы, кото­рый бы удовлетворил моряков. Еще в на­чале XVI века Галилео Галилей трудился над решением этой проблемы. В 1714 году английское правительство объявило ог­ромную премию тому, кто найдет способ определять в море долготу с точностью до половины градуса.

Примерно в то же вре­мя в Англии было создано специальное Бюро долгот. Но дело двигалось туго. И это было тем более досадно, что ключ к реше­нию проблемы нашли уже давно — точ­ные часы! Вот и все, что было нужно моря­кам для точного определения долготы в море.

Солнце совершает свое види­мое движение вокруг Земли ровно за 24 часа. За это время оно и проходит все 360 градусов долготы. Значит, за один час светило уходит на запад на 15 градусов. Следовательно, зная разницу между грин­вичским временем (принятым за нуле­вое) и местным (судовым) временем в любой точке нахождения корабля, можно определить долготу простым расчетом. Но беда заключалась в том, что узнать эту разницу было далеко не просто.

Судовое время узнать нехитро: просто нужно точ­но заметить момент, когда Солнце над ко­раблем придет в свою высшую точку. А гринвичское время, на первый взгляд, вычислить еще проще: достаточно перед плаванием поставить свои часы по грин­вичскому времени и не переводить стрел­ки. Но в те времена точных астрономичес­ких часов (хронометров, как их стали поз­же называть) не было, а карманные часы, которые уже имелись, ходили очень неточ­но: одни убегали вперед, другие отставали неизвестно на сколько, а то и вовсе оста­навливались. И моряки по-прежнему предпочитали пользоваться склянками, не помышляя об определении долготы, дос­таточно точной для плавания, которое тре­бовало часов с отклонением от истинного времени в доли секунды. Создать такие часы тогда казалось невозможным.

Петр I, например, приравнивал попытку опре­делить точную долготу места к потугам изобрести вечный двигатель или превра­тить дешевые металлы в золото, то есть считал это совершенно бесплодным.
Анализируя морские путешествия мореходов Средневековья, специалисты обратили внимание, что плавали они, с на­шей точки зрения, как-то странно: снача­ла шли на север или на юг, а уж затем, дой­дя до нужной широты, поворачивали на запад или на восток под прямым углом и шли, стараясь держаться достигнутой ши­роты. Подобный метод плавания требовал дополнительного времени, лишних поста­новок парусов и так далее.

Но все же так в море было надежнее, хоть одну из коор­динат — широту — мореплаватель знал точно. Впрочем, подобное плавание тоже не давало полной уверенности, что судно придет в нужную точку. И порой это при­водило к курьезам. Так, испанская экспе­диция Менданьи де Нейра открыла в 1567—1569 годах Соломоновы острова в Тихом океане. Но ни один мореплаватель позже не мог их найти, пока через два века французская экспедиция Луи Антуана де Бугенвиля не «открыла» вновь «исчезнув­ший» архипелаг.

Даже когда появились сравнительно точные морские часы-хронометры, опре­деление точной долготы оставалось делом весьма нелегким. Уже в XIX веке, когда надо было с максимально возможной точ­ностью определить долготу Пулковского меридиана (это было необходимо для нор­мальной работы вновь построенной обсер­ватории), точное время пришлось «везти» на судне из Гринвича.

Для этого снаряди­ли целую экспедицию. С кораблей русско­го флота собрали хронометры. Во всей Рос­сии их оказалось меньше десятка. А когда с появлением телеграфа проверили приня­тую долготу Пулковской обсерватории, все-таки оказалось, что долгота была опре­делена не совсем точно.

Но все это было много позже. А в на­чале XVIII века, при Петре I, ровно в пол­день вся тройка песочных часов перевора­чивалась и, чтобы все на корабле знали об этом, раздавались особые удары в судовой колокол.

С этого мига тщательно отмытый, просеянный и просушенный песок в склянках вновь начинал пересыпаться из верхних резервуаров в нижние. А мат­рос — хранитель времени настороженно караулил момент, когда опорожнится их верхний резервуар. Когда последние пес­чинки падали через узкое отверстие меж­ду колбами, он мгновенно переворачивал склянки, и все начиналось сначала. Пре­дельного внимания и бдительности требо­вала эта операция. Не каждому такую можно было доверить. Недаром в те вре­мена во флоте бытовало выражение «сдать под склянку», что означало «сдать под на­дежную охрану».

Хлопотно и дорого было хранить вре­мя на корабле. Для этого приходилось со­держать специальных людей. По петровс­кому указу, старшим над ними был «скля­ночный мастер», отвечавший за исправное обслуживание часов. Все эти люди не сидели без дела. Каждые полчаса нужно было переворачивать одни часы, каждый час — другие и каждые четыре часа — третьи. А чтобы все на корабле знали, что за ходом времени следят неусыпно и бдительно, точно проделывая все операции, экипаж оповещался звуковым сигналом — удара­ми в судовой колокол: «били склянку».

Са­мих склянок, разумеется, никто не бил. На­оборот, как зеницу ока берегли моряки свои хрупкие стеклянные часы, особенно в шторм. Зная суровый норов океана, они заранее найтовили (то есть прочно крепи­ли) все предметы, которые могли сдви­нуться с места и повредить часы. Сами часы заботливо вставляли в специальные гнезда, обшитые мягким войлоком.

Колокол, в который «били склянки», был небольшой, сантиметров 25—50 вы­сотой. Он появился на кораблях гораздо раньше склянок. Считалось, что звон этих колоколов отпугивает злые силы, населяв­шие моря и океаны. Кроме того, уже на заре мореплавания кормчие поняли, что колокол им необходим для предупрежде­ния столкновений с другими судами. Дру­гих средств оповещения о себе тогда не было. Тифонов и гудков еще не придума­ли, тусклый свет судовых фонарей, заправ­ленных маслом, заметить было трудно даже в ясную ночь. Все время жечь факел не будешь, а колокол — он всегда готов к действию, и его звон трудно спутать с чем-либо другим. Он разносится далеко окрест и днем, и ночью, да и звук его не вязнет даже в густом тумане. Неудивительно, что именно судовой колокол приспособили, чтобы «отбивать склянки». В половине первого били один раз в одну сторону сторону колокола. В час производил­ся один двойной удар в обе стороны коло­кола, у мастеров «отбивать склянки» этот удар получался почти слитным. В полови­не второго производился один двойной удар и один одинарный, и так далее до кон­ца вахты, прибавляя каждые полчаса по удару в одну сторону. В конце вахты отби­вали четыре двойных удара — восемь «склянок», — и все начиналось сызнова.

Первый колокол, по мнению историков, появился на флагманском судне «Пеликан» Фрэнсиса Дрейка, отправившегося по велению королевы Елизаветы осенью 1577 года из Плимута на поиски новых земель. Англичане начали использовать судовые колокола на корабле с XV-XVI вв.

В России первый корабельный колокол появился в 1669 году на двухмачтовом паруснике «Орел», но постоянно судовые колокола стали использовать лишь в середине XVIII века. В Морском уставе Петра I (1720) при перечислении обязательного шкиперского (палубного) имущества значился «колокол корабельный».

В современном российском ВМФ для надводных кораблей первого и второго рангов отбитие склянок регулируют Корабельным уставом ВМФ РФ

Наступала новая вахта. Заступить на нее, принять вахту одновременно с последним ударом четырехчасовой склянки во флоте всегда считалось признаком хорошего тона и высокой морской культуры.

Это и понятно — время на кораблях всегда уме­ли ценить и уважать! Судовые колокола и сегодня имеются на каждом военном корабле, на всех су­дах торгового флота Их отливают из спе­циального «колокольного металла»: спла­ва меди, олова и цинка. От того, в какой пропорции они заложены в сплав, зависит «голос» колокола. В былые годы особо бла­гозвучными получались колокола, если в сплав, из которого они отливались, добав­ляли серебро. В наше практичное время, конечно, обходятся без драгоценных ме­таллов. Когда-то для каждого корабля от­ливали «персональные» колокола с выпук­лыми буквами его названия и годом пост­ройки. В наше время на нижней кромке колокола по окружности название кораб­ля гравируется.

На кораблях с давних пор с почтени­ем относились к колоколу. И сегодня, как и сотни лет назад, матросы до блеска на­чищают судовые колокола и другую, как говорят моряки, медяшку, имея в виду разнообразные детали из меди. Если коло­кол содержится в порядке, ясно: флотскую службу на этом корабле несут исправно. Каждые полчаса вахтенный матрос берет­ся за короткую снасть, прикрепленную к «языку» колокола — она называется рын­да-булинь, — и отбивает склянки. Услы­шав звон колокола, все члены экипажа бе­зошибочно узнают, какое сейчас время и не пора ли им собираться на вахту.

Наш Корабельный устав и сейчас сохранил ко­манду: «Склянки бить!» Такова флотская традиция! В наше время на кораблях имеются тифоны, гудки, ревуны, спикеры и мегафо­ны, во много раз усиливающие человечес­кий голос Есть тут радио и другие средства оповещения судов, находящихся в опасной близости друг к другу. Но корабель­ный колокол и сегодня не потерял своего первоначального назначения. И когда где-нибудь, например, у берегов Британии (Ла-Манш), непроглядный туман внезапно упадет на море, на мостик выходит вахтен­ный офицер и подает команду: «Ring the bell» Между прочим, именно с этой фразы и пошло название, которым российские моряки окрестили судовой колокол.

Создавая регулярный флот, Петр I на­чал заимствовать термины и команды у иноязычных флотов, занял он и команду: Ring the bell! («Бить в колокол!»). Офицеры подавали эту команду по-английски, а мат­росы послушно ее выполняли, не задумы­ваясь о значении слов, и очень скоро на свой лад переделали эту чужеземную ко­манду. «Рынду бей!» — получилось у них по созвучию. Команда привилась во флоте. А так как бить можно кого-то или что-то, скоро и сам судовой колокол стали назы­вать рындой. Строго говоря, это неверно. Во времена парусного флота рындой на­зывали особый бой в судовой колокол.

Ежедневно, когда солнце достигало зени­та, на корабле трижды отбивали тройные удары, оповещая экипаж, что наступил истинный полдень. Этот троекратный ко­локольный звон и назывался рындой. Обы­чай «бить рынду» отжил свой век, и его на­звание перешло к колоколу, который и сейчас иногда называют рындой.

Прослужив на флоте уже не одно сто­летие, судовой колокол и сейчас несет свою службу на военных и коммерческих ко­раблях.

Со временем необходимость отмечать время наступления полудня появилось и на берегу, и прежде всего в столице Рос­сийской империи — Санкт-Петербурге.

Долгое время считалось, что полуден­ный выстрел со стены Петропавловской крепости ввел Петр I, но это не так. Впер­вые эта мысль родилась уже после смерти Петра Великого. Идея сводилась к тому, чтобы дать жителям Санкт-Петербурга возможность точно ставить один раз в сут­ки стенные или карманные часы, а просто­му люду — знать, что наступил полдень.

Особенно остро такая необходимость возникла во второй половине XVIII столетия в связи с быстрым развитием торговли и мореплавания. Бой часов с колокольни со­бора Св. Петра и Павла не достигал окраин разросшегося града Петрова, южная грани­ца которого проходила тогда по Фонтанке, а северная — по Большому проспекту Васи­льевского острова.

Профессор астрономии математик Жозеф Делиль, приехавший в Петербург из Парижа по приглашению са­мого Петра еще в 1724 году и назначенный директором астрономической обсервато­рии, представил 22 декабря 1735 года на оче­редном заседании Петербургской академии наук доклад о способе подачи громкого зву­кового сигнала.

Жозеф Делиль предлагал производить выстрел с Адмиралтейства по сигналу из башни Кунсткамеры, где находилась тог­дашняя астрономическая обсерватория и имелись «исправные меридианы и верные часы», но сей проект заволокитили — бю­рократия в государстве Российском была всегда в силе. В XIX веке на Пулковских высотах выросли корпуса одной из круп­нейших в мире Главной российской обсер­ватории, в обязанность которой вменялись и задачи практической астрономии, в том числе измерение времени.

В 1863 году сигналы точного пулковс­кого времени стали передаваться по про­водам в центральную телеграфную конто­ру, а оттуда на железнодорожные станции всей Российской империи. В конце 1864 года к одной из пушек, что стояла на дворе Адмиралтейства, провели кабель от особых часов, находившихся на Централь­ном телеграфе, и 6 февраля 1865 года сиг­нальная пушка впервые известила о на­ступлении полудня.

Время было строго вы­верено по астрономическим часам Пулковской обсерватории. Полуденный выстрел с Адмиралтейского двора гремел ежедневно вплоть до 23 сентября 1873 года.   \

Потом верфь здесь перестала су­ществовать, и огневую позицию пришлось перенести на Нарышкинский бастион Петропавловской крепости. Там вестовая пушка вплоть до июля 1934 года ровно в полдень ежедневно напоминала о себе.

Летели годы, обновлялись орудия на бастионе, одно поколение бомбардиров сменяло другое, но традиция эта сохрани­лась до сих пор.

Многие считают, что она существует только в городе на Неве, и глубоко заблуж­даются. Во Владивостоке с вершины Тиг­ровой сопки ровно в 12.00 по местному времени также гремит мирный выстрел. Впервые он прозвучал 30 августа 1889 года. Традиция эта продолжалась вплоть до минувшей войны. Потом какое-то время пушка молчала. Восстановить ее было ре­шено 10 октября 1970 года.

Кстати, жители и моряки крепости Кронштадт тоже раньше сверяли свои часы по выстрелу пушки, установленной на берегу гавани в Петровском парке.

Отбивать ежедневно полдень — тра­диция, доставшаяся нам в наследство от флота Российского. Ее нельзя забывать, ее следует свято чтить и помнить.