Приёмка корабля. Первый выход «в моря», посвящение в подводники. Лучшее слабительное на всём белом свете. О штормах, морской болезни и срочных погружениях. Странные явления в открытом море и подо льдами. Отпуск, как путешествие в прошлое или в будущее? Флаги при встрече двух кораблей, даже если она оказывается весьма неожиданной. ИДА, ПДА и прочий воздух. Прикомандированный мичман и испуганный Коля Маковкин. Новая загадочная смерть в посёлке.

1.

Голицын, узнав, что завтра у нас начинается приёмка корабля, снял меня с ночной вахты, и вечером, я, как нормальный человек, отправился в казарму.

С одной стороны, это было плохо, поскольку лучше проспать целый день, нежели выполнять дурацкие приказы, придумываемые и отдаваемые с единственной целью – занять личный состав. Ну, хоть чем-нибудь!

С другой стороны, надоело уже одно и то же на протяжении нескольких месяцев: ночью бодрствуешь, днём отсыпаешься. Удобно, конечно, но надоедает.

Братья – годки посмотрели на меня с удивлением, когда я нарисовался в кубрике.

— Чего? С вахты выгнали? – обрадовался хохол.

Я усмехнулся.

— Размечтался! Просто, завтра на корабль идём.

— И чё?

— Да ни чё!

Пока Кононенко придумывал – какую-нибудь ещё гадость сказать, ко мне подошёл Лёха Орлов.

— Ну, что Тенгиз? Видел его?

— Видел.

— И как? Купил джинсу?

— Угу, — я бросил взгляд на хохла с заклинившими мозгами и показал глазами на курилку. – Пошли – подымим.

Алексей прикурил сигарету, протянул горящую спичку мне.

— Покажешь?

— Да я их у себя зашхерил, на вахте.

— Нормальные хоть штаны? Не подделка?

— Не, фирма. Настоящий штатовский «Вранглер».

— Это такой, с зелёный ниткой?

— С ней.

Орлов завистливо вздохнул, потом поинтересовался:

— Так ты, значит, в этом разбираешься?

— Секу помаленьку.

— А когда я денег накоплю, и тоже пойду джинсы покупать, поможешь?

— В смысле – посмотреть не подделка ли? Помогу, конечно.

Через час мы отправились на ужин, а после, окончив есть раньше всех, я вышел из камбуза, вытащил папиросы, закурил. И невольно услышал разговор между двумя офицерами. Те тоже дымили, и выглядели довольно – таки мрачно.

— …В общем, когда Андрюху нашли, он был уже мёртв. Горло перерезано от уха до уха.

— А… эта? Убийца?

— Так я ж говорю, она на обочине сидела и руки облизывала.

— Зачем?! – поразился второй офицер.

— С ума сошла. Напрочь. Её в Североморск сразу отвезли – в госпиталь.

— А она ничего не говорила? Ну, почему на убийство пошла?

— Нет, — рассказчик скорбно помотал головой. – Там вообще полный неадекват.

Он понизил голос.

— Представляешь, она под себя ссалась. Сидела и ссалась!

— Ох, ё! Во ведь….

Тут из камбуза вышли наши, и дослушать мне не удалось.

Да и не больно то хотелось. Я получил лишнее подтверждение, что всё, показываемое мне Пилигримом вполне реально, но что делать со всем этим, не знал.

Вот ведь, читал же раньше фантастику, сам не раз думал – каким она будет – встреча с иным разумом, и нате вам, встретились! Чокнутый тип из параллельного мира, вообразивший, что он имеет право судить и заставляющий убивать. Не совместное освоение космоса, не взаимовыгодной обмен между двумя цивилизациями, нет. Тупая уголовщина и полный неадекват.

Настроение у меня испортилось окончательно и бесповоротно, вернувшись в казарму, я рявкнул на Безручко, нагрубил молодому летёхе из БЧ-5 и завалился пораньше спать.

Утром же мы, сразу после завтрака, отправились на лодку.

«Скорей бы уж куда-нибудь в моря уйти! На недельку — другую» — думал я, спускаясь вместе со всеми, по обледенелому шоссе в Зону.

(да, именно так, как в «Сталкере», в заполярных посёлках назывались участки, где располагались пирсы с кораблями).

«Не думаю, что у Пилигрима получится влезть мне в мозги, если я буду за сотни миль отсюда, да ещё под водой! Не волшебник же он, в самом-то деле! Волшебников не бывает».

— Вот наша лодка, — услышал я слова Василенко, обращённые к карасю из той же боевой части, что и сам Вовка. Карася звали Николаем, он прибыл к нам в самом конце осени, и на борту лодки тоже ещё не был. Как ОСНАЗовский Недоливко.

— Здорово! – выдохнул тот, рассматривая корабль.

— А там, вон, видишь, у трапа чувак с автоматом стоит?

— Вижу.

Владимир похлопал молодого по плечу.

— Скоро и ты так будешь стоять! Верхняя вахта называется.

— Ага, — подхватил я. – Так постоишь – постоишь, а потом в моря пойдём. И хлебнешь ты водицы солёной за здоровье царя морского!

— То есть, как это – хлебну?! – испугался карась.

— Нормально хлебнёшь, — подтвердил Василенко. – Из плафона литрового.

— Зачем?!

— Посвящение в подводники, — объяснил я. – Лучше самому выпить, чем потом нахлебаться.

Вспомнив своё посвящение я ухмыльнулся.

Дело было в Баренцевом море, на первом моём погружении. Годок – ОСНАЗовец Сергей Соломин, когда из «каштана» поступила команда «осмотреться в отсеках», нехорошо мне подмигнул и показал пальцем на дверь рубки – пойдём, дескать.

(«каштан» – средство проводной связи на кораблях. Причём, не только на подводных. Это такая коричневая коробочка с кнопками, динамиком и микрофоном на витом шнуре, которая висит в отсеке на видном месте и через которую команда общается с Центральны постом).

Мы спустились на нижнюю палубу, где уже ждали своей участи ещё двое молодых с моего призыва. Впрочем, это касалось не только матросов срочной службы. Был здесь и лейтенант, пришедший к нам в экипаж за неделю до выхода в моря. Процессом руководил капитан третьего ранга Романов, из акустиков.

Надо ли говорить, что все, свободные от вахты годки третьего, на «церемонии» присутствовали?! Ну, ещё бы! Такое зрелище!

Романов обвёл, как он выразился —  «кандидатов в подводники», насмешливым взглядом.

— Ну чего, караси флота российского?! Готовы?

Мы что-то невнятно пробубнили.

— Готовы, значит, — заключил акустик. – Тогда приступим.

По его команде один из годков ловко отвинтил белый, матовый плафон освещения, затем открыл незаметный краник где-то в переплетениях труб, и наполнил плафон забортной водою. Между прочим, с температурой всего два градуса. А может и ниже, поскольку – с глубины. Для непосвящённых: это воистину ледяная вода, от которой ломит зубы, и которую, обычный человек, если уж в ней оказался, выдерживает от силы – пять минут. Потом происходит ознобление почек и не очень приятная смерть. Короче – не водопроводная городская тёплая хрень с ржавым привкусом. Суровая действительность.

— На! – протянул мне Соломин литровую ёмкость. – Пей.

— Гальюн вон там, — заботливо ткнул пальцем в небольшой закуток неподалёку, Романов. Тогда я не понял, к чему это он, и начал пить.

(гальюн – туалет. На лодках он, как и всё вокруг, из железа. Полностью. В том числе – унитаз. И он там не сливается, а продувается с помощью системы клапанов. И лучше знать, как именно это делать. В противном случае вам, после посещения гальюна потребуется душ. А так же – большая стирка)

Ну, что тут сказать…. Если вы никогда не глотали ледяную морскую воду (литр! залпом! сразу!), то вам очень повезло. Это даже не касторка. Это вообще трудно описать.

Но я всё-таки допил. За здоровье Нептуна. На всякий случай. И, отмучавшись, приготовился с весёлым облегчением человека, прошедшего испытание, наблюдать за тем, как это испытание будут проходить другие.

Ага. Размечтался!

Реакция на проникновение в желудок совершенно несовместимой с функционированием человеческого организма, жидкостью, была мгновенной. До гальюна я еле успел добежать и еле успел снять штаны.

Не буду подробно расписывать, что происходило дальше, думаю, вы и так догадаетесь. Скажу лишь одно: более эффективного слабительного, чем морская вода, в мире, точно – не существует.

Если сомневаетесь – попробуйте сами.

Следующие «посвящённые» разбежались по другим гальюнам (мне, первому, оказалось всех проще, то есть – ближе), а кувалду, согласно традиции, мы целовать не стали. Не знаю уж, почему. Наверное, на разных лодках, по-разному.

Так-что я знал о чём говорю.

…Наш корабль почти не изменился, разве-что на носу лёгкого корпуса резины стало поменьше. В нескольких местах проглядывал металл – красный от налёта ржавчины и контакта с морской водой.

— Ободрали суки лодку! – мрачно заметил Олег из Вологды, своим оканьем придавая фразе дополнительный вес. – Где их носило-то?

— Известно где! – пожал плечами Валера Григорьев, — подо льдами. Где нас всех ещё носить может?!

— Столкнулись с американцами! – высказал предположение дурак Кононенко.

— С инопланетянами!

— А что? Вполне возможно! – весело добавил Васька Безручко. – Гриш, помнишь, мы тарелку видели?!

Летающую тарелку или что-то в этом роде, мы с карасём – радиометристом, и вправду, видели. Осенью, в морях.

Правда, тут надо начать издалека.

Знаете, как мусор на лодке выкидывают? Ага, не знаете. Его запаковывают в так называемые «дуковоские» мешки – из очень плотного полупрозрачного пластика и выстреливают через специальные механизмы (ДУКи) сжатым воздухом, засирая мировой океан.

Но это только в подводном положении.

А в надводном, те, кто трудится в гарсунке – в офицерской кают-компании, в столовой личного состава или на камбузе, собирают отходы всё в те же мешки, поднимаются наверх; через рубку, по очень узкому выступу (с поручнями, правда) проходят в «сарай» (внутрь ракетного «горба»), там открывают небольшое квадратное окошко и отправляют объедки рыбам.

Мы с Безручко, на учениях, по традиции, трудились в кают компании (вернее – трудился Васька, а я, если не нёс вахту в нашей рубке, дрых в каюте), и как-то, после обеда, решили вылезти наверх – выкинуть мусор и заодно перекурить. Оделись, поднялись по трапу, выбросили «дуковский» мешок, вытащили папиросы.

Стоим, смотрим в окошко на океан, о бабах думаем. А о чём ещё прикажите думать в сотнях километрах от земли?!

И вдруг, смотрю – у моего карася глаза на лоб лезут.

— Гляди! – почему-то шёпотом произносит он. – Чего это там?!

Я глянул в указанном направлении и, вдалеке, километрах, примерно в трёх, действительно, увидел нечто странное.

Похоже это было на большую песчаную отмель, или скажем, на атолл, где-нибудь в тёплом Тихом океане. Однако, в Северном Ледовитом ничего похоже нет и быть не может. Если здесь и встречаются маленькие острова, то они выглядят так же, как и всё побережье – чёрные мрачные скалы, без каких-либо «добавок» в виде песка или морской гальки.

— Что за фигня?! – пробормотал я, прищуриваясь и пытаясь, за хаосом летящих брызг, и мельтешением волн, получше рассмотреть непонятную поверхность.

Тут лодка, очевидно, начиная разворот, взлетела на очередной водный гребень, и мы с радиометристом выпучили глаза.

— Это – не земля, — поразился  Васька. – На сигару похоже.

— Висит! – добавил я. – Над водой висит. Видишь?

— Вижу.

Непонятная хрень и вправду висела над океаном. Очень низко, правда, волны до неё не доставали. А ещё её было трудно разглядеть. В том смысле, что когда я попытался сосредоточить на ней взгляд, со зрением что-то происходило. «Сигара» расплывалась, хотя вода и несущиеся под порывами северного ветра низкие тучи, виделись по-прежнему чётко.

— Не могу её рассмотреть! – пожаловался Васька. – В глазах рябит!

И тут случилось нечто удивительное – непонятная штуковина резко… взлетела вверх и снова остановилась. Примерно – метрах в ста над поверхностью океана. Тогда-то и стало ясно, что никакая это не «сигара», а… гигантская тарелка. Просто раньше мы видели её, так сказать, в профиль, теперь же она повернулась к нам нижней частью.

— НЛО! – благоговейно выдохнул Безручко.

— Точно….

А спустя ещё мгновение, этот, то ли инопланетный корабль, то ли самолёт новой конструкции, за доли секунды развив сумасшедшую скорость, ушёл вертикально вверх – за облачный покров.

И сейчас же, со стороны рубки послышался сигнал срочного погружения.

Когда мы с Васькой спустились вниз, возле кают – компании, нас уже ждал особист Литвинов.

— Вы ведь сейчас выходили наверх? – поинтересовался он.

— Так точно, — я кивнул, — выходили.

— Зачем?

— Мусор выкидывали. С гарсунки.

— А что видели?

Мы с радиометристом переглянулись. Врать смысла не было, поскольку капитан – лейтенант сам был наверху, и спустился в лодку на минуту раньше нас. Вон, даже канадку снять не успел.

(канадка – зимняя куртка на медвежьем, как правило, меху, как правило – кожаная, со специальным водоотталкивающим покрытием. Носило их командование корабля, похожие, но не такие же, в некоторых экипажах, доставались верхним вахтенным в сильные морозы).

— Непонятную штуку видели, — сказал я. — На летающую тарелку смахивающую.

— Такую, — Васька показал руками, — огромную!

— Пойдёмте-ка со мной, — особист кивнул в сторону каюты.

Там он больше ничего не расспрашивал, только посоветовал «не трепать языками». А в заключении поинтересовался:

— Вы в отпуске были?

— Был, — ответил я. А Безручко помотал головой.

— Не довелось пока.

Кап-лей упёрся в него тяжёлым взглядом.

— И не доведётся. Если кому-нибудь о той штуке расскажешь.

Васька сглотнул.

— Понял….

Короче, как всегда, всё засекретили.

Правда, летающая тарелка – не единственная странная штука, с которой мне довелось столкнуться за Полярным кругом, даже если не брать во внимание этого чёртового маньяка из параллельного пространства.

Всякое здесь случалось.

И под водой в том числе.

Например, в первой автономке, в рубке акустиков, куда я зашёл к приятелю, мне своими ушами довелось услышать, так называемых «квакеров» — очень неприятный звук похожий на кваканье огромной лягушки в разных регистрах – от высокого до низкого.

Вообще, это давняя история. Ещё в начале семидесятых, и наши, и американские подводники столкнулись с непонятными сигналами, издаваемыми загадочными и весьма крупными объектами, перемещающимися под водой с небывалыми скоростями – до 150 узлов  (самая крутая и самая быстрая лодка – чуть более тридцати). Причём, американцы думали, что это – какая-то новая советская разработка, а наши были уверены, что американская. Так никто ничего и не понял.

Мы же в тот день, сидя у акустиков, неожиданно услышали этот сигнал, после чего меня из рубки выгнали, а ещё через минуту на корабле объявили боевую тревогу. С «режимом тишины».

«Режим тишины» — это когда нельзя шуметь. То есть хлопать переборками, греметь чумичками, лагунами, кружками, включать музыку, орать, продувать гальюны, и так далее, и тому подобное.

Я, согласно расписанию, занял боевой пост уже в своей рубке, где Коновалов, когда я рассказал ему о подозрительном кваканье, меня и просветил. Мол, никто не знает, что это такое, но все стараются не связываться. То есть встречи с неопознанными подводными объектами не ищут, а, услышав, тихо сваливают куда подальше. На всякий случай.

(Прочитав это, я не поленился – залез в сеть и, действительно, нашёл информацию о «квакерах». В частности, в СССР вплотную занимались данной проблемой, и даже создали специальную программу исследований. Однако, в начале 80-х, эта программа, которая так и называлась — «Квакер», внезапно была закрыта, научные группы расформированы, а вся масса накопленных наработок в пухлых папках с грифом «Совершенно секретно» исчезла неизвестно куда).

 

2.

 

В нашей рубке было не протолкнуться от одного офицера, двух сундуков, и двух срочников. Поэтому я плюнул и пошёл уж было наверх – курить, когда внезапно затормозил перед трапом, ведущим в трюм.

«А что если одеть очки здесь, на подводной лодке?» — прикинул я, нащупывая в кармане прибор из параллельного мира. «Вдруг они снова заработают и я увижу что-нибудь такое, что мне поможет разобраться в этой головоломке? Надо попробовать!».

Спустившись вниз, я сел на РДУшку, достал очки.

(РДУ – прибор для регенерации воздуха на лодке. Представляет из себя вертикальный стальной ящик размером с баночку, в смысле – с табуретку, покрашенный светло – жёлтой краской, с красной звездочкой на крышке. Они стояли на лодке во всех отсеках, и на них было удобно сидеть. Если уж возникала такая необходимость).

«Как вот увижу сейчас треугольный трюм на квадратной подводной лодке в ином измерении!» — развеселился я, раздвигая оправу. «И осьминогов в робах, со штампами РБ на щупальцах!».

(РБ – радиационная безопасность. Буквы наносились краской (или хлоркой) на карманы и колени специальных роб, которые подводники одевали, спустившись в лодку. Эта, похожая на пижамы одежда, шилась из тонкой материи, что в подводных условиях было весьма к месту, поскольку жара в автономках стояла неслабая).

Сделав глубокий вдох, я напялил на нос очки и….

Ничего не случилось.

Трюм остался трюмом, клапана не превратились в иноземных тараканов, а РДУшка подо мной – в какой-нибудь гигантский гриб – дождевик.

— Вот и хорошо! – пробормотал я, снова пряча прибор в карман.

«Ну, точно! Скорее всего, здесь, на корабле, а тем более – под водой, этот Пилигрим до меня вообще не дотянется! Не всесильный же он, в конце концов!».

Совсем приободрившись, я вылез на пирс и вытащил папиросы.

— Есть покурить? – тут же поинтересовался верхний вахтенный из параллельного экипажа, явно уже не первый час торчащий возле трапа. Судя по его синему носу и злобной роже.

— Держи, — я протянул ему курево.

— О! Спасибо! – опасливо покосившись на рубку, он прикурил, выдохнул дым. – Задолбали уже своими построениями!

— Чего у вас случилось-то? – спросил я, обводя взглядом обшарпанный нос корабля. – Вы ж должны были лодку не раньше февраля — марта нам сдавать?

— Говорят наш кэп в морях опозорился, — понизив голос, сообщил вахтенный. – При проверяющем адмирале из Москвы.

— Даёте! – покачал я головой. – То есть в автономку вас не пустили?

— Угу.

Он тяжело вздохнул.

— В конце ноября должны были идти, но всё накрылось медным тазом. В том числе – и отпуска.

— А ты был в отпуске?

— Нет.

— А служишь сколько?

— Два года осенью стукнуло.

— Может, ещё повезёт.

— Если только к вам прикомандируют – вахтенный с тоской посмотрел на рубку. – Как нашего старпома. Голикова. Хорошо бы, конечно.

— Ладно, не унывай! – я похлопал его по плечу и полез обратно на борт.

Эти деятели из параллельного, второго экипажа, вообще клоуны. Все в дивизии помнят историю, случившуюся с ними года два назад. Были они тогда в морях и решили всплыть. Ну, как всегда, из Центрального запрашивают акустиков, как «горизонт»? А те, то ли проспали всё, то ли чего не поняли, но докладывают: «горизонт чист». То есть никого в радиусе пяти километров поблизости не наблюдается.

Не стали выдвигать перископ, всплыли.

Командир со старпомом и с дежурным офицером наверх поднимаются, заходят на мостик и… глазам своим не верят.

Прямо по курсу, в каких-то пятидесяти метрах – огромный НАТОвский транспорт, на котором танки перевозят. Ещё б немного – и впаялись бы прямо в них! Или перевернули бы на хрен. Мощи бы хватило.

Супостаты – те тоже носятся по палубе с глазами выпученными, потому-как, представьте: тихо-мирно идёшь себе с одной базы на другую, на море штиль, солнышко светит, тепло, хорошо, и вдруг, прямо перед тобой, с рёвом, свистом и шипением выныривает, и даже не выныривает, а выпрыгивает из глубины чёрное чудовище, размером с хороший дом. Тут и в штаны наложить недолго.

Минут через десять потенциальные вражьи морды немного успокоились и флаги подняли. Это негласная традиция такая – если в открытом море встречаются два корабля, то обязательно приветствуют друг друга либо государственными, либо военно – морскими флагами. Если же встречное судно ничего подобного не делает, то значит это – пиратский корабль, и в него можно смело стрелять из всего, что стреляет.

А наши флаг не могут найти. Куда-то его не туда положили после погружения. Или вообще – простирнуть решили.

Командир со старпомом орут, все в лодке на ушах стоят, по отсекам мечутся  — флаг ищут.

Супостаты медленно бледнеют, белеют, но, делать нечего — начинают разворачивать пушки, явно не зная чего от нас, таких неожиданных, ждать.

В общем, непонятно, чем бы всё это бы кончилось (то есть какой войной — локальной или уж сразу – Третьей мировой), но тут интендант вспомнил, что у него есть старый флаг – который он уже отдал матросикам на ветошь – палубы драить. Стукаясь головой о переборки, он несётся на мостик, трясущимися руками передаёт командиру флаг, и поднимают наши драное по краям, дырявое и даже прожжённое в нескольких местах полотнище, но всё-таки (и это главное!) с государственными символами.

Так и разошлись.

…В пятом – бис отсеке, куда я потопал инспектировать родную каюту, было на удивление тихо. Только в столовой личного состава резались в кашу двое годков из параллельного экипажа – Вовка Злобин и Витька Броневой. Они так шумели, что я их со верхней палубы услышал.

— Бездельничаем?

— А, привет люксам! – махнул рукой Злобин. – Пришли наши отпуска отнимать?

— У вас, пожалуй, отнимешь что-нибудь! – хмыкнул я, подходя к столу и наливая себе в чистую кружку компот из стоящего тут же чайника. – Тем более, тебе ли жаловаться?! Ты сколько раз в отпуске был?

— Ну, два, — с неохотой признался Вовка, — а тебе завидно?

— А мне завидно! – подтвердил я, присаживаясь. – Я всего один лишь раз ездил. Правда, на пятьдесят дней.

— Как это ты умудрился?

— Уметь надо.

Надо сказать, отпуск подводникам полагается по определению, а не как у сапогов – в виде поощрения, после того или иного прогиба. И не на десять дней, а на целый месяц. Точнее – на сорок суток. Плюс-минус.

Я отправился домой уже став полторашником, то есть вполне приличным человеком, который вправе отрастить усы, подогнать форму по размеру и фигуре (караси этого права лишены), и даже пошить «правильную» беску. То есть бескозырку, похожую именно – на традиционный головной убор военных моряков, а не на шляпку гигантской бледной поганки.

Вообще полторашники – люди интересные. Ты только вырвался из карасёвки, ещё не привык к свободе (относительной, конечно), но уже начинаешь покрикивать на молодых. Чем, разумеется, пользуются и годки, и командование. Каким образом? Сейчас попробую объяснить.

Годковщина, по большому счёту, выгодна всем, кроме, разумеется, карасей, поскольку управление экипажем осуществляется по определённой, годами выверенной схеме. Есть командир, занимающийся исключительно – лодкой. Он знает её так, как не знает никто – до последнего винтика. На нём – огромная ответственность за выполнение боевых задач, и разбираться с какими-то там «нарушителями воинской дисциплины» ему просто недосуг. Старпомы помогают командиру и, если наезжают на личный состав, то либо по причине плохого настроения, либо когда этот самый личный состав и вправду начинает борзеть. Помощник по хозяйственной части обеспечивает экипаж всякими оттягами, в виде жратвы, форменных шмоток, чистящих – моющих средств, и так далее. Он тоже не будет рвать задницу ради поддержания на лодке железной воинской дисциплины.

По идее, всей воспитательной работой обязан заниматься комиссар, то есть заместитель командира по политической части, но, как правило, тот ограничивается проведением политинформаций, плюс ещё – изготовлением «боевых листков» и стенгазет. Не сам, конечно, а припахав кого-нибудь из матросиков, умеющих рисовать или хотя бы красиво выводить буквы.

Вплотную с личным составом контачат командиры боевых частей, но гонять карасей они не будут. На фига им лишняя головная боль?! «Бычки» «пользуют» (если уж выражаться цензурно) годков. Если что-то идёт не так, им прилетает первым. Однако, и годки не особо разбежались лезть во все дыры – контролировать карасей. Это поручается именно – полторашникам. Поэтому самый злобный тип на корабле или в казарме – именно тот, кто отслужил полтора года. Так сказать, бывший раб. Наиболее, если вспомнить историю человечества, лояльный власть предержащим, нетерпимый и недоговороспособный тип.

Таким я домой и отправился.

Плюс – большие проблемы с головой, по причине отсутствия нормальной половой жизни. Спермотоксикоз, если хотите.

Женщин, что в учебке, что потом, за Полярным кругом, мы, если и видели, то издалека. Из окон казарм.

Одна особа противоположного пола трудилась в медчасти, одна – в чипке. Правда, эти две тётеньки были настолько стары, толсты и страшны, что не годились даже в качестве объектов для эротических фантазий.

(чипок – что на флоте, что в армии — магазин или кафе для матросов либо солдат срочной службы. Там можно было купить «нестандартную» еду, в основном – всякие сладости, сигареты, папиросы и разную полезную мелочёвку).

Короче, с сексом грустно было всё.

И вот я, добравшись до Мурманска, залезаю в вагон, дико поглядывая по сторонам. Почему дико? Да потому-что женщины кругом! И не толстые. И не старые. И не страшные. Разные. С любой бы прямо сейчас завязал знакомство с продолжением.

Устроившись на своём месте, я, собрав всю свою волю в кулак, перевёл взгляд на окно, за которым стояла огромная железная цистерна с мазутом, и только после этого немного успокоился.

«Нет, правильно говорят – ни в коем случае нельзя жениться первые полгода после ДМБ!» — стирая со лба пот, подумал я. «Тут ведь с голодухи выберешь какую-нибудь каракатицу, и всю жизнь потом мучайся! То ли дело у американцев! Им на авианосцы, время от времени, транспорты с проститутками отправляют. Понимают супостаты, что молодым мужикам без женщин – никак. Что это противоестественно! У нас же попробуй – заикнись о сексе! Тут же так загнобят, что мало не покажется! «Матрос должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы»… Тьфу!».

— Скажите, это семнадцатое место? – послышался слева женский голос.

Я вздрогнул, как от удара током и повернул голову.

Рядом с мной стояла девица лет двадцати пяти в очень короткой юбке, с очень длинными ногами (по крайней мере мне так показалось) и тыкала пальцем в верхнюю полку.

— А? – выдавил я.

— Место над вами, семнадцатое? – повторила длинноногая.

— Наверное. В смысле – скорее всего. Поскольку у меня шестнадцатое.

— Ну, значит, вместе поедем, — совершенно невинным тоном произнесла она, после чего кинула на верхнюю полку спортивную сумку и, сняв джинсовую куртку, уселась рядом. Под курткой оказалась маечка, а под маечкой…. Дальше я разглядывать не стал, опасаясь за своё психическое здоровье.

Его и без того оставалось на один чих.

Мужественно отвернувшись, я вновь уставился на спасительную цистерну. Она чем-то напоминала подводную лодку. Была такой же закруглённой, железной и суровой. С полным отсутствием длинноногих баб.

— А вы демобилизованный? – спросила девица.

— Чего? – пришлось вновь отворачиваться от мирной цистерны и поворачиваться к будущей спутнице. Погружаясь, между прочим, в давно забытый запах – женский духов. От него одного можно было превратиться в буйного сумасшедшего.

Она хихикнула, похоже сообразив, какое впечатление на меня производит. Женщины, они вообще, гораздо проницательнее, нежели прикидываются.

— Вы домой едете? Со службы?

— Ну-да, домой, — промямлил я. – Только не насовсем, а в отпуск.

— В отпуск?! – восхитилась девица. – Вы совершили что-то героическое?

— Совершил. Сходил в автономку. Подо льды. Я, вообще, подводник.

И выпятил грудь, на которой красовался значок «За дальний поход», а слева – самопальный, с миниатюрным БДРом, на закрутке.

(точно, были такие. И действительно – самодельные, никакими уставами не предусмотренные. Когда они только появились – выточенные из нержавейки для годков карасями, с этим пытались бороться. Патрули ловили демобилизованных на вокзалах и изымали неуставные значки чуть ли ни килограммами. Но их всё равно делали, причём, после облав – по несколько экземпляров на человека, дабы если отнимут один, тут же привинтить на форму другой. В конце концов флотское начальство махнуло на это рукой. Хотя, казалось бы, чего уж проще? – сделайте вы «официальный» значок, и пусть подводники их цепляют на парадку! Но нет, и когда я служил, эти маленькие подводные лодки считались «неуставняком»).

— А вы?

— Чего?

— Вы куда едете? – балдея от собственной смелости, поинтересовался я.

— А! – отмахнулась девица, — обратно к мужу. Из командировки.

«Опа! Облом!».

Тем временем поезд тронулся, и спасительная цистерна отъехала куда-то назад. За окном замелькали убогие вокзальные строения, стрелки, синие светофоры.

Запах духов продолжал проедать мозг и, дыбы, хоть как-то его заглушить, я вытащил папиросы и отправился в тамбур. Где и обнаружил двух демобилизованных бербазовцев, косящих, разумеется под подплав. Это было довольно просто понять, стоило только взглянуть на их форму. Крохотные, еле сидящие на затылках шитые бескозырки, украшенные многочисленными якорями и золотыми полосками ленточки до задниц, ну а самое главное – безумное количество значков на груди. Аж с тремя выточенными из нержавейки подводными лодками. Настоящие подводники, конечно, тоже уезжали домой в неуставной форме, но всё-таки до такой клоунады не опускались.

Увидев меня, бербаза оживилась.

— О, зёма! На ДМБ?

— Не, — покачал я головой, прикуривая папиросу, — в отпуск.

— А сколько отслужил?

— Полтора.

Они переглянулись.

В их «двухгодичной» вселенной, военный, отслуживший полтора года – суровый годок (дед), имеющий полное право командовать молодыми и, разумеется, бухать, когда душа пожелает. Наверное поэтому, один из бербазовцев,  тут же вытащил из-за пазухи бутылку и стакан.

— Бухнёшь?

— А чего ж, — пожал плечами я, — бухну.

Слава те Господи, эти сухопутные мореманы не стали произносить тосты за «героических подводников», выпили просто – за Северный флот. И снова закурили.

— Где служишь-то? – спросил меня бербазовец.

— Сейчас в Гаджиево стоим.

— А, знаю, — кивнул он. – А мы из Видяево.

— На «акулах» служили? – с невинным видом поинтересовался я, прекрасно зная, что в этом самом Видяево никаких «акул» нет, и никогда не было. Гигантский подводный катамаран базировался в Западной Лице. Даром, что ли, в Гаджиево приезжали оттуда двое ОСНАЗовцев – рассказывали. Ещё несколько подобных кораблей строились – и в настоящий момент стояли на верфях в Северодвинске.

(я поинтересовался – две из этих, самых больших в мире лодок, до сих пор в составе русского Военно – морского флота: «Акула» — ТК-20 «Северсталь» и «Акула» ТК-17 «Архангельск»).

— На них, — кивнул один из бербазовцев, показывая глазами на свои три подводные лодки под комсомольским значком. Кстати, изображающие какие-то невнятные дизелюхи.

(правильно. Запрещённые лодки именно туда и прикручивали – справа, под комсомольскую символику.. Сам же комсомольский значок тоже обрамляли военно-морскими флагами и якорями).

— А чего у тебя их аж три штуки?

— Так я три раза в автономки ходил!

«Хорошо хоть – не «плавал»! – мысленно прокомментировал я, прикинул – не дать ли этому «подводнику» хренову в глаз, и окончательно расстроился.

«Мать вашу! Я тут на гражданку еду – на свободу; кругом – красивые женщины (пусть даже замужние), нет ни начальства, ни Кости – коменданта, ни патрулей, а о чём думаю?! Как самозванцам рожи набить? Да пошли бы они в задницу!».

Вернувшись в вагон, я застелил койку принесённым проводником влажным бельём, снял хромачи и только стянул маечку, как из санузла вернулась соседка. Со смытой перед сном косметикой и распушенными волосами. Ими-то она мне по голой спине и прошлась. Нечаянно. А может и не совсем нечаянно….

Дыхание у меня перехватило, голова закружилась, как от стакана шила, в глазах заплясали разноцветные чёртики.

Надо ли говорить, что ночь я почти не спал, и вылез на вокзале в родном городе со слегка перекошенными мозгами.

А при выходе из подземного перехода меня тормознул армейский патруль.

Пришлось вытаскивать документы.

Впрочем, как выяснилось, «сапоги» меня остановили не потому-что я показался им пьяным балтийским матросом — анархистом с охваченного мятежом крейсера с гранатой в кармане, а просто стало интересно.

— А две лычки что означают? – поинетерсовался один из солдат, показывая на мои погоны (я был в бушлате).

— Старшина второй статьи.

— А по нашему это как?

Лейтенант, изучающий мой военный, хмыкнул.

— Младший сержант, кажется. Правильно?

— Так точно! – подтвердил я, втайне радуясь, что моряков в нашем городе отродясь не было, и всех наших неуставных наворотов, в местной комендатуре не знают. Бескозырка, например, у меня тоже была шитая, хотя и не такая дебильная, как у бербазы. Да и брюки слишком уж расклешённые для форменных стандартов.

— Хорошо вам отдохнуть!  – доброжелательно произнёс старший патруля, возвращая мне документы.

— Спасибо! – козырнул я и двинулся к остановке.

В трамвае все дружно повернули головы ко мне и принялись разглядывать.

«Гражданку одеть! Срочно!» — чувствуя себя очень неуютно подумал я. Не люблю, когда разглядывают!».

…Отвлёкшись от воспоминаний, я посмотрел на Вовку и вздохнул.

— М-да. Мне второй раз в отпуск вырваться не получится.

— Да ладно, — отмахнулся тот. – Всё равно через полгода домой поедем.

— Ох, надеюсь!

— ДМБ неизбежна, как крах мирового капитализма! – вспомнил дурацкую поговорку Витька Броневой. – Куда мы денемся?!

— На всё воля Господня – ни с того, ни с сего выдал я, и сам себе поразился. Годки из параллельного экипажа тоже глянули на меня с удивлением.

— Вещаешь, как наш Попов с гармонью, — сказал Вовка и покачал головой. – Не советую. Того уже гнобят вовсю. Зам с особистом.

— Что ещё за Попов?

— Да наш сундук. ОСНАЗовец, кстати. Он того…. – Злобин постучал себе по лбу согнутым пальцем, — верующий. Крестик носит!

— А почему с гармонью?

— Это его так наш замполит обозвал. Ты, говорит, у нас, прямо, как поп. С гармонью. Ходишь тут – крестишься налево и направо, народ смущаешь.

Броневой кивнул.

— Говорят, его вообще собираются из подплава выводить. Запихнут куда-нибудь на бербазу, к карасям – мусульманам, в свинарник. Типа, пусть им про Божий промысел рассказывает.

— И чего к человеку привязались?! – я пожал плечами. – Ну, верующий. Это же вроде не запрещено?

— Не запрещено, — согласился Вовка. – Но не приветствуется.

 

3.

 

Уже ближе к вечеру, меня в свою каюту вызвал особист. Вернее – особисты. Вызвали. Поскольку тоже передавали друг другу дела. В хорошем, разумеется, смысле. А может и в плохом.

Я отодвинул в сторону дверь «КГБешной» каюты.

— Разрешите?

Литвинов махнул рукой.

— Заходи!

Второй контрразведчик, в отличии от нашего – толстый, отдышливый и потный, листал какие-то бумаги, и на меня внимание не обратил.

— Старшина второй статьи Мазаев по вашему приказанию… — начал было я, но капитан-лейтенант меня прервал.

— Ладно. Садись.

Я присел на край нижней койки.

Литвинов какое-то время молчал, рассматривая меня с непонятной полуулыбкой, потом неожиданно поинтересовался:

— Гриш, а ты в Бога веришь?

— А?! – растерянно поморгал я глазами. – Чего?

— В Бога, говорю, веришь?

— Э-э… нет.

— А почему?

— Ну… не знаю. Как-то об этом не задумывался.

— Хорошо, — особист кивнул. – А во что ты веришь?

Мне стало не по себе. Говорить, что верю в коммунизм, так это будет звучать совсем уж глупо. Кап-лей мужик умный, и подобному моему заявлению, точно – не поверит. А то и за издевательство примет.

Надо было срочно выкручиваться.

— Мне, товарищ капитан – лейтенант, о подобных вещах размышлять некогда. У меня, если свободное время и остаётся, так я либо домой пишу, либо книги читаю. И то, крайне редко. Вы же знаете, с осназовцами  у нас в дивизии проблемы.

Это, кстати, было правдой. На флот приходили всё новые и новые корабли (как подводные, так и надводные), учебки, где готовили специалистов — срочников, вкалывали, как чурка-карась на бербазе с дедами – прибалтами, но народу всё равно катастрофически не хватало.

Литвинов хмыкнул.

—  А если кто-то станет тебе рассказывать о Боге или, скажем Библию читать?

— Кто будет Библию читать? – сделал я большие глаза.

— Ну, скажем, тот, кто старше тебя по званию.

— Зачем?!

— Захочет, что бы и ты стал верующим.

— Я, наверное, не буду его слушать.

— Наверное или не будешь?

— Не буду.

— А мне сообщишь?

— Так точно.

— Ладно, иди.

По прежнему ничего не понимая, я отправился курить на пирс, где уже дымил сигаретой Коновалов.

— Слышал новость? – мрачно спросил он.

— Какую? – с иронией уточнил я, чиркая спичкой и тоже прикуривая. – Что Бога нет?

— При чём тут…. — он отмахнулся. – Попова с к нам прикомандировали.

— Че-го? Этого… с гармонью? Из параллельного экипажа?

— Угу. Его.

Теперь стало понятно – зачем меня особист к себе вызывал.

— И что теперь?

— Хреново всё теперь! – сундук злобно сплюнул. – Шила он не пьёт, матом он не ругается, разговоры про баб он не любит! Будем в рубке сидеть, как в монастыре!

— Фигня — мигня, — поддержал я начальство, хотя сам особо не расстроился. Всё равно, что в морях, что в автономке, нам с Васькой в гарсунке торчать. Вот Коновалову, действительно, деваться будет некуда.

Мы, например, на боевой пост заступаем, лишь при всплытии под параван.

(Точнее – ПОДвсплытие под параван. Собственно, это сеанс связи с большой землёй, когда от корабля отделяется небольшая такая штуковина, и на тросах поднимается к поверхности воды (или к нижней кромке льда). Лодкой отправляется шифрованный сигнал, на который получается шифрованный же ответ. Остальное всё – военная тайна).

Тут на пирс вылез, тоже прикомандированный к нам из экипажа кап-раза Оленина , карась – ОСНАЗовец Коля Маковкин с мусорным мешком и озадаченным видом.

— Ты чего такой испуганный? – поинетерсовался я, когда тот выкинул дуковский мешок в мусорный бак на конце пирса и вернулся к трапу.

— Там наш мичман…. – Маковкин искоса глянул на Коновалова и продолжать не решился.

— Да говори, говори, — отмахнулся тот.

— Он это….

— Чего? – хмыкнул я. – Библию тебе читает?

— Не, — Колька помотал головой, — креститься. И шепчет ещё.

— Это называется молитвой, — подсказал я. – Мичман Попов верующий человек.

— Да это-то я понял….

— А что тебе тогда непонятно?

— Мне-то что делать?

— Скоро особист тебя вызовет и проинструктирует.

Коновалов повернулся ко мне.

— А, что, тебя уже вызывал?

— Ага.

Мы вернулись в рубку вместе, потому-как на прикомандированного к нам мичмана мне тоже захотелось посмотреть.

Попов сидел в кресле перед аппаратурой и просматривал какие-то бумаги.

— Вот, Володь, — обращаясь к нему, представил меня Коновалов, — мой боец. Годок. Григорием зовут.

Повернувшись, мичман глянул на меня, кивнул.

Ничего ненормального я в нём не заметил. Худой, лопоухий, с длинным носом. Больше похож на какого-нибудь унылого бухгалтера, нежели на попа. Тем более – попы, они ж, кажется, бородатые и пузатые?

Правда, среди подплава бороды не приветствовались, да и сами офицеры с мичманами их старались не отпускать. А всё из-за дурацких слухов. Дескать, ходил тут один с бородой, а потом у них на лодке пожар случился, в отсек фреон дали, этот бородач ИДА напялил и задохнулся нафиг. Типа – волосы дышать помешали.

Я вообще, заметил: как есть мода на ту или иную одежду, так же существует мода на всякие дурацкие слухи. И чем дурнее – тем сильнее.

(ИДА — изолирующий дыхательный аппарат. Предназначен для обеспечения

дыхания подводника при выходе из аварийной подводной лодки через торпедные

аппараты, а также для временного поддержания жизнедеятельности в аварийных

отсеках. Были у нас ещё ПДА, которые мы постоянно таскали с собой. Это такие

пластмассовые цилиндры красного цвета, в случае чего обеспечивающие

кислородом в течении пятнадцати минут. Носили их на длинных ремнях, и под

водой так к ним привыкали, что переставали замечать. К моему счастью, лично

мне воспользоваться данным дыхательным аппаратом ни разу не пришлось.

Бывали случаи, когда в них прятали от командования… бражку. Ходили годки с

довольными мордами, время от времени из ПДАшек отхлёбывая. Что бы с ними случилось, если бы началось возгорание — другой вопрос….).

— А почему тебя к Попову прикомандировали? (и тот, и другой специализировались на перехвате голосовых посланий). Что с твоим-то сундуком случилось? – спросил я у Кольки, когда мы уже возвращались с корабля.

— Заболел, — Маковкин вздохнул. – Тяжело.

— Господи, чем?!

— Не знаю. Говорят – с сердцем что-то. Допился, наверное.

Что правда, то правда. Бухал непосредственный Колькин начальник из Оленинского экипажа – Леонид Новицкий так же, как и мой, если не больше. Из-за чего влипал во всякие идиотские истории.

Например. Квасил он как-то в казарме, на пару с таким же алкашом – старлеем Лопатиным. Тот тогда дежурил по казарме, случайно наткнулся на годковскую заначку – полбутылки шила и, на радостях, решил это дело отметить.

Пить одному – неприлично, а тут как раз Новицкий откуда-то пришёл. Ну, сели – приняли на грудь. Благо – выходной день, командование отдыхает, матросики по кубрикам разбрелись – хреном груши околачивают. Ни тревог, ни проверок. Пей – не хочу.

Спирт они, разумеется, выжрали весь, и, разумеется, им захотелось ещё. В смысле – догнаться. А денег не было ни у того, ни у другого.

— Я знаю, чего делать! – заявил Леонид, дожёвывая остатки закуски – половину бутерброда с сыром.

— И чего? – Лопатин грустно посмотрел на пустые стаканы.

— Пойдём сейчас в посёлок, к моему соседу. Он мужик не жадный, у него на бухло и стрельнём!

— Магазин скоро закроют.

Мичман отмахнулся.

— Да у него самого шило имеется. Попрошу – отольёт грамм пятьсот.

— Литр! – нахмурился старший лейтенант.

— Куда тебе литр? Ты ж дежурный!

— Я свою норму знаю.

— Тогда пошли.

Они оделись, но тут Лопатин сообразил, что уходить из расположения ему нельзя. Можно ведь и под трибунал загреметь.

— Ты это, — скорбно сказал он, покачиваясь из стороны в сторону, — сходи лучше один. А я тебя тут подожду.

Леонид пожал плечами, после чего двинулся в посёлок, про себя удивляясь – чего это так тяжело вдруг стало идти, и почему вокруг слишком много военнослужащих. Бегают туда-сюда, нервируют только.

А объяснялось всё просто. Во-первых поднялась нехилая пурга (не «ветер раз», но близко), а во-вторых в дивизии объявили боевую тревогу. В связи с какими-то очередными глобальным военными играми стран Варшавского Договора.

Новицкому же на всё это, как вы должно быть понимаете, было положить с большим прибором. Добравшись до дома, он позвонил соседу и попросил налить ему в долг. Сосед – мичман с бербазы, тоже уже весёлый и добрый, набулькал пол-литра спирта в бутылку из-под лимонада «Буратино», после чего предложил «это дело» отметить.

Они выпили, ещё выпили, спели без гитары, но очень душевно «Девятый отсек», и опять выпили.

Всё бы, наверняка, закончилось тихо – мирно, но тут Новицкий вспомнил о брошенном в казарме старшем лейтенанте.

— Мне идти надо. На службу, — мужественно произнёс он, поднимаясь и запихивая «Буратино» во внутренний карман шинели.

— Служба! Понимаю! – кивнул уже с трудом соображающий сосед. – Надо, так надо!

Мичман вывалился в подъезд, а оттуда на улицу.

Его хлестнуло по лицу ледяным ветром с колючей снежной крупой, в результате чего мозг временно включился.

Леонид оглядел двор между четырьмя пятиэтажками, заметил вдалеке каких-то подозрительных (на его взгляд) офицеров, притормозил.

«Нельзя сейчас в казарму идти! Я слишком пьяный. Надо погулять – проветриться».

И он принялся нарезать круги по сугробам, стараясь придать себе беспечный и даже легкомысленный вид. Дескать отдыхаю, воздухом дышу, красотами любуюсь; может же человек в свой законный выходной немного прогуляться?!

А что приходилось перемещаться по колено в снегу, по завывающей ветром тьме освещаемой единственным уличным фонарём, это ему было уже глубоко по фигу.

Понемногу ОСНАЗовец пришёл в себя, однако в процессе протрезвления сильно замёрз. И решил согреться. Правильно – всё тем же шилом. Зашёл в подъезд, снова принял на грудь, и снова окосел.

«Ну, ничего!» — подумал он. «Сейчас ещё немного погуляю, дойду до казармы, а там….». Что будет «там» вспомнить мичман уже не смог, но преисполнился оптимизма. Вновь выбрался на улицу, начал было пересекать двор, и тут в проходе между домами появился патруль.

Новицкий резко развернулся, быстро добрался до детской площадки и сел на лавочку. А ещё через минуту, рядом нарисовался лейтенант из комендатуры с двумя приданными ему матросиками.

— Товарищ мичман, ваши документы! – потребовал он.

Осторожно, старясь не вытащить вместе с военным билетом бутылку из-под «Буратино», Леонид достал требуемое, протянул офицеру.

— Что вы тут делаете? – спросил тот, изучая ксиву.

— С ребёнком гуляю, — выдал вдруг Новицкий, и сам себе удивился. – Выходной у меня.

Лейтенант, уже собирающийся доставить явно нетрезвого сундука в комендатуру, смутился. Понятно, дети – это святое. Мало ли! Вдруг и вправду жена мужа выгнала с отпрыском на улицу – проветриться.

— А почему в форме? – всё-таки поинтересовался он.

— Да я только со службы пришёл, супруга сразу нас гулять и отправила! – сообщил Леонид, старательно выговаривая слова.

—  Начальник патруля помолчал, вертя в руках военник, потом вернул его сундуку, оглядел двор.

— Ребёнок-то где? – наконец решил уточнить он. К тому времени, пурга разошлась настолько, что не только ребёнка – здорового мужика бы унесло к чёртовой матери!

Новицкий тоже поглядел по сторонам.

— А… это… домой пошёл. Игрушки взять.

ОСНАЗовца спасла только тупость лейтенанта. Поскольку сюрреализм ситуации был запредельным. Тьма, освещаемая одиноким, причём – раскачивающимся из стороны в сторону фонарём, снега уже не по колена даже – по бёдра, жуткий ветер налетающий сразу – с севера, юга, запада и востока, мороз нешуточный, и на этом фоне, явно поддатый мичман, рассказывает о том, что гуляет с ребёнком!

Впрочем, Новицкому повезло аж два раза. Костя – комендант, которому доложили о поддатом сундуке из подплава, выгуливающего потомство по сугробам, долго рассматривал летёху, затем спросил:

— Вы убедились в наличии ребёнка на детской площадке?

Подчинённый выпучил глаза.

— Никак нет! Он домой за игрушками ходил.

— За какими игрушками?!

— Не могу знать!

— Значит, пьяный мичман сидел на скамейке и ждал сына?

— Так точно! Ждал!

— В форме?

— В форме!

— И никакого подтверждения своим словам он вам не привёл?

— Не привёл, — упавший голосом подтвердил старший патруля, уже догадываясь, что его ожидает.

Правильно догадывался. Поскольку отсидел сутки в холодной камере с формулировкой «за потерю бдительности». Костя с провинившимися не особо церемонился.

Когда Новицкий всё-таки добрался до казармы – весь в снегу, в криво сидящей шапке, без перчаток и с пустой бутылкой из-под «Буратино», то есть из-под шила в кармане, его поймал старпом, и, разумеется, задал вопрос: где товарища мичмана носит, когда в экипаже объявлен общий сбор, а в дивизии – боевая тревога.

ОСНАЗовец выпятил грудь.

— Я, товарищ капитан второго ранга, с сыном гулял! – гордо сообщил он. – Меня дома не было. Поэтому о тревоге и не знал.

— С чьим сыном? – хмыкнул старпом.

— Со своим. С маленьким.

И Леонид показал рукой каким именно. Примерно метр от пола.

Капитан второго ранга помотал головой.

— У тебя же дочь! Взрослая! В Питере учится, сам же говорил!

Казалось бы, сундук после этого должен был впасть в ступор, да не на такого напали! И он выдал замечательную фразу:

— Да кто ж этих баб знает! Когда им вдруг приспичит рожать и сколько штук сразу!

 

4.

 

Только мы вернулись с камбуза, меня нашёл Юрка и показал глазами на курилку – дескать, есть разговор.

Выглядел он весьма мрачно.

— С тобой Пилигрим опять на контакт выходил? – полувопросительно, полуутвердительно произнёс он.

— Нет, — удивлённо ответил я. – С чего ты взял?!

— Точно – не выходил?

— Да, точно! Погоди… — до меня начало доходить, — в дивизии опять что-то случилось?! Опять кого-нибудь убили?

Цыганов кивнул.

— Убили. Только не в дивизии, а в посёлке.

— Вот чёрт! Кого?!

— Офицера с бербазы. Точнее – бывшего офицера. Он уже демобилизованный был. Собирался переезжать куда-то в Подмосковье.

Я глубоко затянулся, мрачно разглядывая покрытое морозными узорами окно, снова перевёл взгляд на Юрку.

— Как его убили?

— Как именно – я не знаю. Знаю только, что нашли его сегодня утром дома, с ножом в брюхе.

— А откуда такие сведения?

(здесь следует сделать небольшое отступление и объяснить. Дело в том, что в те времена получение информации было делом весьма хлопотным. Интернета тогда не существовало, сотовых телефонов тоже, а в советских газетах криминальные темы не приветствовались. Да и слишком уж неповоротливыми были коммунистические средства массовой информации. Даже если представить невозможное – репортаж в местном варианте газеты «Правда», о каком-нибудь зверском убийстве, то вышел бы он не на следующий день, а в лучшем случае – через месяц. Или через полгода. Пока все партийные боссы его бы одобрили….

  Поэтому самым верным источником получения информации являлись слухи. ОБС. То есть – «одна бабка сказала». Разумеется, действовала сия система подобно испорченному телефону, искажая первоначальное событие настолько, что оно казалось чем-то совсем уж удивительным. Безумным).

Юрка кивнул в сторону окна.

— У меня зёма есть в санчасти. С Алтая. Он и рассказал. Опять с Мурманска следователи приехали, целый день народ трясли.

— Какой народ?

— Тех, кто труп обнаружил, соседей, бывших сослуживцев…. Сам, что ль не знаешь, как это делается?!

— Откуда мне знать-то?

Цыганов хмыкнул.

— Скажи ещё, что детективов никогда не смотрел!

— Смотрел, — подтвердил я. – «Следствие ведут знатоки». Сказка для детей престарелого возраста.

— А хотя бы.

Я докурил, выкинул окурок в мусорный бак.

— Почему ты думаешь, что это Пилигрим?

— Ну, а кто ещё?!

— Ну, мало ли?! Дураков-то хватает! Тем более – я ничего такого не видел. Хотя… — тут я задумался, — …может быть этот пришелец ненормальный, и вправду не может до меня дотянуться, когда я нахожусь в прочном корпусе?

— Лодка экранирует телепатические сигналы?

— Угу.

— Вполне возможно. Ладно, — Цыганов тоже швырнул докуренную папиросу в мусорку, — пойду я. Мне скоро в ОСНАЗ топать.

— Ты сейчас один ночью сидишь?

— Один, — подтвердил приятель. – Скучища жуткая! Правда, большой сундук обещал кого-нибудь из карасей на ночную вахту поставить. Недоливко, ведь из ваших? – в смысле с морзянкой дело имеет?

— Да уж не из ваших – трепачей! – фыркнул я.

Повторюсь – радиоперехват осуществлялся двумя способами: кто-то слушал переговоры вражеских операторов, а кто-то (в том числе и я) – морзянку. Записывая всё в толстенные, пронумерованные, украшенные печатями и жутко засекреченные журналы. Их потом отсылали куда-то в Мурманск, в Штаб флота.

Проводив Юрку, я потопал в кубрик.

Там было всё, как всегда. То есть подгодки и годки валялись на койках (исключительно – внизу), караси же, на баночках, либо писали письма, либо занимались мелким ремонтом одежды, либо общались друг с другом. Негромко, дабы не привлекать внимания старослужащих. Читали книги единицы.

(что верно, то верно. Сейчас стало общим местом – ностальгически вздыхать о том, что вот де – раньше наша страна была самой читающей страной в мире, а теперь все тупые и безграмотные. Да неправда! Людей, искренне любящих читать, всегда было немного – что тридцать, что сорок лет назад, что в настоящее время).

В проходе, например, на баночке, сидел лопоухий Мишка Рязанов из Питера и листал толстый засаленный том из местной библиотеки. Рязанов учился в университете на филолога, был изгнан оттуда за раздолбайство, и теперь отдавал, так сказать, «священный долг Родине».

— Чего читаешь? – поинтересовался я, устраиваясь на своей койке и начиная переобуваться – стянул с ног хромачи и одел тапки. Были у нас и такие – с корабля, где их выдавали вместе с робами РБ. Из натуральной кожи, с круглыми дырами – для вентиляции. Очень удобно, между прочим. И продумано. Если по кораблю всю автономку в хромачах или гадах бегать – без ног останешься. Да и караси на фиг сгниют.

(тут имеются в виду вовсе не молодые матросы, а носки. Их тоже так называли. Портянками на флоте не пользовались. По крайней мере, в во времена моей службы. Сапоги носили караси с бербазы, однако далеко не все. Только работающие на самых грязных работах – в свинарнике, на строительстве и т.д. Насколько мне известно, до Великой Отечественной войны, да и после неё, сапоги на флоте тоже пользовались спросом. Но не в обязательном, а так сказать, в добровольном порядке. Кто считал это удобным, одевал).

Молодой вздрогнул и повернулся ко мне.

— Да вот, Брэдбери в библиотеке взял. Только уже многое читал….

— «Марсианские хроники»?

Михаил посмотрел на меня с удивлением. Очень знакомый взгляд. Я сам таким в своё время смотрел на годков, проявляющих хоть какие-то признаки интеллекта. Априори они воспринимались, как наглые, зажравшиеся и очень недалёкие типы с одной извилиной. Причём, на жопе.

— Нет, «451 градусов по Фаренгейту».

— А, читал. Классная вещь! Пророческая. Всё у нас к тому и идёт.

Карась посмотрел на меня большими глазами.

— У нас?

— Именно у нас, — подтвердил я. – Или ты думаешь, люди в СССРе какие-то другие?

— Не знаю…- он пожал плечами. – Наверное, всё-таки другие.

— Люди везде одинаковые. Жадные и трусливые.

Бывший студент тяжело вздохнул.

— Это точно.

— А я сейчас, смотри чего читаю, — я достал из тумбочки книгу, протянул ему, — «Всё живое» Саймака. Читал?

— Нет пока.

— Советую. Обалденная вещь! Там городок в Америке пришельцы из параллельного мира отрезают невидимой стеной от всего остального человечества. Здорово написано! Мне уже немного осталось, если хочешь – можем потом обменяться.

— Давай!

(хорошо помню эту книгу, написанную, кажется ещё в шестидесятые годы. И каково же было моё изумление, когда, не так уж давно, вышел роман Стивена Кинга «Под куполом», где сюжет совершенно наглым образом содран с Клиффорда Саймака! Причём, содран отвратительно! Буквально – изуродован. Насколько легко и увлекательно читалось «Всё живое», и насколько нудным и корявым вышел роман «Под куполом»! Уж от кого, от кого, а от Кинга ничего подобного не ожидал! …Впрочем, не будем отвлекаться).

Я глянул на томик в своей руке и задумался.

«Вот чёрт! И ведь у Саймака тоже параллельный мир! Но там пришельцы, наоборот, лечат людей, спасают, а у меня что?! Кровавый убийца, владеющий всякими продвинутыми технологиями и умеющий влезать в чужие мозги? Помнится, в романе, разумные цветы этого делать не умели…».

Тут всех погнали смотреть программу «Время». Мне, как годку, можно было бы в «Ленинскую комнату» и не ходить, однако в казарме снова нарисовался замполит.

«Вот чего, спрашивается, он после возвращения с корабля, не пошёл домой, как все нормальные офицеры, а попёрся в казарму?! Делать ему не фиг – бродить тут, уважаемым людям настроение портить!».

Под «уважаемыми людьми» я, конечно, имел в виду нас – старослужащих.

— Пошевеливаемся, пошевеливаемся! – рявкнул стоящий в центре прохода Полищук. – Мазаев, что вы там копаетесь?!

— Иду! – буркнул я, добрался до «Ленинской комнаты» и уселся в заднем ряду. Караси, естественно, занимали первый – перед телевизором.

Вскоре и «Время» началось – под жуткую музыку, на фоне вращающегося земного шара, звёзд, серпов с молотами и прочей мультипликацией.

Появившаяся на экране совершенно асексуальная тётка произнесла строгим голосом «Здравствуйте, дорогие товарищи», её поддержал мужик в очках, после чего они стали зачитывать новости по бумажке.

Меня сейчас же потянуло в сон. Однако маячивший в углу и, время от времени, обводящий внимательным взглядом личный состав Полищук, засыпанию не способствовал.

— Вот зараза! – прошептал сидящий рядом со мной Лёха Орлов, имея в виду, конечно же, замполита. – Свалился тут на нашу голову!

— Он ещё с утра на нашу голову свалился, — так же, чуть слышно ответил я, — если ты не заметил.

— На лодке его и не видно было!

— Да, к счастью.

Я вновь поднял взгляд на экран телевизора. Там, по полям пшеницы ездили комбайны, передовикам, подозрительно похожим на обыкновенных деревенских алкашей, строгие дяди в сером вручали грамоты, кто-то хлопал в ладоши, кто-то крутил разводным ключом огромные гайки.

Потом показали научную конференцию. Строгие ряды кресел, президиум, унылый оратор у микрофона, тоже что-то зачитывающий по бумажке.

Затем – звериный оскал американской военщины: какие-то мутные кадры, где непонятно кто в кого стреляет, бегущие по песку люди в «арафатках», с автоматами Калашникова, горящий бронетранспортёр, разрушенные дома.

И сразу – Афганистан. Радостные советские инженеры, обучающие радостных моджа… в смысле – афганских студентов, стройки, самосвалы, подъёмные краны.

Во рту у меня сделалось кисло, на душе совсем уж муторно.

«Чёрт возьми! Нас, что, совсем за идиотов держат?! Все двести пятьдесят миллионов, проживающих на территории Советского Союза?! У меня сосед по дому – бывший афганец, я с ним в отпуске бухал, и он такое рассказывал!….».

Отвернувшись от телевизора, я уставился на ту стену, на которой не висели портреты дедушек — членов Политбюро. Зато имела место стенгазета с совершенно безумным названием – «Краснознамённый подводный дом». Полищук лично придумал. Потом, перед словом «дом», кто-то добавил шариковой ручкой приставку «дур», но её тут же закрасили. Под скорбным заголовком была приклеена картинка, вырезанная из агитационного плаката – древние атомные лодки и надводные корабли под развевающимися красными флагами. Далее шли мутные фотографии «из жизни экипажа», и никому не нужная (кроме замполита, естественно) пустая информация – когда, какие партийные – комсомольские собрания состоялись и о чём на них говорили.

«Живём в вакууме. С абсолютно бессодержательными новостями. Зачем вот мне это всё? Доярки с комбайнёрами, профессора с доцентами и прогрессивные афганцы, решившие у себя тоже построить социализм?! Прямо – из раннего средневековья! Да чихать я на них хотел! Мне бы с собственными проблемами разобраться!».