Дементьев Ю. Помывка личного состава (о годковщине и борьбе с ней)

Осторожно — годковщина!

Примечание

Наверно без специального пояснения, человеку непричастному к флоту сложно понять этот рассказ, ибо действие его происходит за рамками действующих уставов и пониманий. Но наша сложная, трудная, тяжелая корабельная (корабл_тская) жизнь, порой заставляла офицеров и мичманов делать сложнообъяснимые в  непрофессиональной аудитории проступки. Было ли это необходимостью? Наверно да. Я думаю, что да. Слишком тяжелые были последствия от такого уродливого явления, как годковщина для флота, людей и кораблей..

В середине и в конце 20-ого века флот захлестнула волна годковщины (тоже самое, что армейская дедовщина). Почему? Мне сложно сказать. Скорее всего это случилось, когда в кубрики кораблей проникли законы ЗОНЫ. Где человек – это ничто. А чтобы он чувствовал человеком, его надо размазать по переборкам (так на корабле называются стены помещений, кубриков, кают, боевых постов), убить в нем все человеческое и оставить только рабское. Заставить беспрекословно подчиняться матросам старших годов службы (паханам). А тех, кто не подчиняется бить, бить (иногда случалось, что до смерти), издеваться всячески, пока он не потеряв человеческий облик, будет готов пресмыкаться перед матросами старших годов службы, выполнять любые их прихоти.

Политические органы на кораблях полностью пасовали перед этим грозным явлением, значительно влиявшим на службу, и занимались лишь констатацией уже свершившихся фактов или сокрытием их, чтобы в глазах командования их личная служба казалось розовой и пушистой. Вернее делали вид, что борются, а не деле лишь изображали борьбу и мешали порой работе офицеров.

А проступки зарвавшихся, обнаглевших годков всячески скрывали и они становились достоянием высокого командования и военных судов, лишь когда происходило что-то экстраординарное, типа убийства молодых матросов или другие проступки, соизмеримые с воинским преступлением, которые имели тяжелые последствия. Которые было невозможно скрыть, так как они получали известность.

Борьба с годковщиной на флоте была фактически спущена на плечи младших офицеров и мичманов, которые боролись с этим явлением, как могли, понимая подспудно, что против лома нет приема, если нет другого лома. А как иначе? Уговорами – давайте жить дружно? Не воспринимается, к сожалению.

Это было на флоте, когда матросы и старшины старших годов службы издевались над молодыми матросами. Делали их фактически своими рабами. Избивали, и история даже знает случаи, когда убивали, делали калеками. Калечили не только тело, но и души матросов, которые достигнув третьего года службы, становились такими же хамами и уродами по отношению к младшим годам службы.

— Мы же терпели и теперь терпите вы и когда став годками, будете жить в шоколаде, также как и мы.

Любое обращение к вышестоящему руководству по поводу годковщины, всячески замалчивалось и виновным становился не годок хам, которого еще можно привести в меридиан, а сам обратившийся офицер или мичман.

— Вы плохо воспитываете подчиненных, вы не занимаетесь профилактикой правонарушений, у вас отсутствует план борьбы с годковщиной, вы плохо занимаетесь воспитанием и думаете лишь о сходе на берег к своей семье, вас самого надо наказывать – звучало от политработников и вышестоящего командования на всех кораблях и флотах.

Пресловутое соцсоревнование заставляло замазывать самые сложные проступки и порой даже уголовные нарушения. И становилось явным, когда молодой матрос попадал в госпиталь с повреждением селезёнки, почек, глаз или других жизненно важных органов. Когда это невозможно было скрыть, замазать. И вот тогда, как правило, на командира подразделения, а не на виновного, спускалась вся мощь политического и дисциплинарного кулака.

— Ну что ты мне сделаешь? — кричали годки в лицо некоторым лейтенантам — посадишь? да у тебя еще сажалка не выросла и кто ж тебе даст это сделать? Командиру в академию поступать в этом году, замполиту на повышение идти? Сиди уж в своей каюте и не вылазь, пока и тебя не заставили палубу драить. И некоторые глотали это.

Это и называлось на флоте борьбой с годковщиной. Кто не служил в те годы – тот не знает и ему сложно понять. И спасибо автору, что у него хватило смелости написать об этой стороне флотской службы. Оно было и заслуживает того, чтобы об этом было написано.

Читавшие Станюковича и других авторов середины 19-ого века знают, что на флоте всячески искоренялась палочная, мордобойноя дисциплина. Заниматься рукоприкладством для офицера становилось, чем-то неприличным, не пристойным. Занимавшимся этим не подавали рук. И корни этого, взаимоотношений офицеров и подчиненных наверно находятся в крепостническом прошлом России.

Но так ли во всем плоха годковщина? Как связист я видел, что в самые сложные периоды на вахты становили годки, ставя молодых матросов на подвахту. Их уровень подготовки был гораздо выше подготовки молодых матросов. Я помню, когда на Дальнем Востоке мы проходили замеры магнитного поля корабля и нам дали прохождение между замеряющим судном и буйком ночью и надо было сделать порядка 30 прохождений, да так чтобы ночью не повредить судно и буй. На сигнальную вахту на борта встали старослужащие матросы — старшина 2 статьи Тилинин и старший матрос Зибзибадзе. Всю ночь мы – авианосец маневрировали между судном и буем и ни разу не задели и не повредили. Всю ночь, не сменяясь они стояли на вахте, отыскивая в кромешной тьме маленький буй, направляя курс корабля. Я стоял рядом с ними и не видел в темноте буя и восхищался их умением видеть, то что пока не дано другим.

Я видел, что в самые сложные моменты связи на радиовахты садились старослужащие матросы, отыскивая в какафонии эфира еле слышные сигналы.

Это тоже было. И это тоже надо помнить. Хотя я считал и считаю, что основная вина в сложившийся на флоте лежит не на самих годках (старослужащих матросов) и даже не на их непосредственных командирах, а в сложившийся годами системе замалчивания и нереакции на поступки и даже преступления годков, созданной флотскими политработниками и начальниками.

Каждый человек совершает проступки, насколько ему это позволяет делать сложившаяся система нереакции на них.

Не судите строго автора. Великий русский педагог и воспитатель Макаренко начал создавать свою систему воспитания с избиения обнаглевшего воспитанника, который не ставил его ни в грош.

Помывка личного состава

           Осень 1976 год. Владивосток. Дождь. 33-й причал. БПК «Строгий» пришвартован кормой к стенке. Поздний вечер. Капитан-лейтенант Деев стоит дежурным по кораблю. Деев – это я.

Сегодня баня. Личный состав моется по графику, дежурные по боевым частям докладывают о помывке. По Корабельному уставу последней моется боевая часть пять (БЧ-5) — электромеханическая: короли говна и пара, маслопупые.  Это без обид, так сказать – самоназвание.

Зная местные обычаи, дежурный по кораблю подзывает дежурного по низам мичмана Сатлаева.

Мичман Сатлаев служит в БЧ-2, кто не знает, это ракетно-артиллерийская боевая часть, на матросском слэнге – рогатые. А БЧ-3 –мино-торпедная боевая часть – румыны, это к слову.

Сатлаев — целый старшина команды. Это, если по-пехотному, что-то между отделением и взводом. Сатлаев из морских пехотинцев. Служит на корабле всего ничего и поэтому корабля еще не знает, а матчасть освоить в полной мере, скорее всего, не способен. Поскольку у нас он недавно, то и экипаж еще не знаком с Сатлаевым в полной мере.

Как, впрочем,  и с Деевым.

Сатлаев невысок и внешне несилен, а у Деева доброе лицо, что есть признак слабоволия, трусости, нерешительности, а значит – прямая возможность обмануть, нахамить офицеру, нагрубить не подчиниться. Т.е. парочка неопасная.

Но у  Сатлаева несколько важных военных качеств. Он смел и готов одним ножом вырезать целый ракетный крейсер. Он владеет приемами рукопашного боя и не сомневается в праве на их применение хоть на берегу, хоть на корабле. Он может из танковой пушки пустить на дно всю нашу оперативную эскадру, если ему позволят поставить танк на полюбившейся ему сопке. Он ненормально дисциплинирован. Приказ для него действительно закон.

Сатлаев, как бультерьер: да я маленький, троньте меня, пните ногой, ну хоть полайте, вам же ничего не будет. Всем этим вводит Сатлаев в соблазн неподчинения матросов.

-Ах, вы упали, товарищ матрос, надо аккуратнее отдавать честь целому товарищу мичману. Приведите форму одежды в порядок.  Ещё раз отдайте мне воинскую честь. Теперь свободны.

Всё это на плохом русском языке, с которым он познакомился и выучил на срочной. Скорее всего, в морской пехоте у него были толковые командиры.

-Сатлаев!

-Есть!

Сатлаев дремлет, но уже на ногах и ждет приказаний.

-Пойдем смотреть, как моется БЧ-5.

Идем по правому борту в нос. Спускаемся по длинному-длинному трапу в низа, туда, где тусклым светом горят в пару плафоны освещения.

Явились, не запылились!

Картина следующая: трое молодых у переборки стирают робы годков, годки стоят под рожками душевых кабин, матросы второго года ждут своей очереди.

На нас все ноль внимания.

-Молодёжь, а вы мылись.

Как в книжке о Томе Сойере – нет ответа.

-Встать построиться!

Стоят голые в одну шеренгу (кроме, конечно, годков).

-Вам, (в строну годков) — выйти из-под душа и стать в строй!

Годки продолжают мыться, как ни в чем не бывало. Как будто нет ни меня, ни Сатлаева.

Ложили они с прибором на этого  связиста-бычка («бычок» — командир боевой части на корабле).

Я не люблю проигрывать в таких ситуациях. Выбираю объект пожирней и покрепче. По оценке навскидку – наиболее авторитетного наглеца. Замполиты любят называть таких «неформальными лидерами».

-Товарищ матрос, ко мне!

Годок нагло жмется к переборке, так что между мной и им струя душа. Не пойдет, мол, каплей в шинели под воду. А и не надо.

-Товарищ мичман! Вот этого!

-Есть!

Сатлаев молнией метнулся в кабинку прямо под струи горячего душа. По кожаной шапке, шинели и за воротник хлещет вода. Левой рукой со спины он прижал к себе тело годка, а ребром правой ладони  уперся под основание носа и отклонил корпус назад. А потом мгновенно тычком нанес удар по горлу.

Матрос осел на палубу. Сатлаев за волосы вытащил его из душевой и бросил на палубу.

Молчаливый ужас парализовал всю боевую часть. Решительность и профессионализм расправы не нуждался в словах.

-Становись. (Сейчас командирский голос у меня то, что надо. И угрозы в нем хватит и на крейсер!)

Мгновенно образуется шеренга.

Очень громко, с явной угрозой продолжить физическое насилие:

-По ранжиру, устава не знаете, пехота! Я вас научу свободу любить. Е@ли вас мало, так сейчас я это устраню. И не смотри на меня нагло, а то размажу по переборке! Ракалия!

Сходу врезаю под дых очередному наглецу. Тот сгибается, кашляет со стоном.

Потом намного тише и как бы раздумчиво продолжаю:

-Товарищ мичман, не следует ли нам продолжить воспитательную работу?

-Давайте вот с этим продолжим, товарищ капитан-лейтенант. Он совсем дисциплина не понимает.

Сатлаев  делает шаг в сторону очередной жертвы. Той, что – «Ракалия». Сатлаев – молодец, он мгновенно вник в ситуацию и понимает, что эпизод должен быть дожат до конца.

Шеренга голых людей дрогнула, в глазах потенциальной жертвы заметался страх. В это время лежащий годок  хрипит и медленно поднимается с палубы.

Дежурный положил руку на кобуру и взялся двумя пальцами за ремешок.

-Ну, ты, чмо, в строй!

Шатаясь и держась за горло, годок вползает в строй.

-Товарищ капитан-лейтенант, мы все поняли.

-Молодые! Под душ! Вперёд!

Стоим. Смотрим, как моются молодые. Кобура расстегнута.  Сатлаев наготове. На шинели оседают серебристые капли.

Замерзающая шеренга стоит неподвижно.

Помывка кончается.

Возвращаемся в рубку дежурного. Скоро промежуточный развод, и мне надо будет выдать штык-ножи.

(На следующей помывке ровно через неделю, если не будем в морях, все повторится: молодые будут стирать робы годкам, годки – использовать свое право попирать остальных. Другой дежурной, скорее всего, не станет тратить нервы на такие мелочи.)

Так проходят еще одни сутки. До конца дежурства девятнадцать часов.

Но жизнь прекрасна? Да уж…

 

Калининград 2006-12-07