Перед отбоем мы с Серёгой вышли подышать отрицательными ионами.
Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа — как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!
— Серёга, дыши!
— Я дышу.
Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серёгой место службы — тральщики бригады ОВРа.
ОВР — это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, — так месяцами берега не видим. Но теперь, слава Богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.
— Серёга, дыши.
— Я дышу.
Кстати о бабочках: мы с Серёгой пьём ещё очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем ни бывало — и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чем это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Ещё бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришёл в ДОФ пьяненький, а там возня с избирателями, и захотел тут Малина. По дороге в гальюн встретил он какого-то мужика в гражданке — тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.
— Серёга, ты дышишь?
— Дышу.
Господи, какой воздух! Вот так бы и простоял всю жизнь. Если б вы знали, как хорошо дышится после боевого траления! Часов восемь походишь с тралом, и совсем по-другому жизнь кушается. Особенно если тралишь боевые мины: идёшь и каждую секунду ждёшь, что она под тобой рванёт. Пальцы потом стакан не держат.
— Серёга, мы себя как чувствуем?
— Отлично!..
— Ах, ночь, ночь…
— Ва-а-а!!! Господи, что это?!
— Серёга, что это?
— А черт его знает…
— Ва-а-а!!!
Крик. Потрясающий крик. И даже не крик, а вой какой-то!
Воют справа по борту. Это точно. Звук сначала печальный, грудной, но заканчивается он таким звериным рёвом, что просто мороз по коже. Лично я протрезвел в момент. Серёга тоже.
— Может это сирену включили где-нибудь? — — спросил я у Серёги шёпотом.
— Нет, — говорит мне Серёга, и я чувствую, что дрожь его пробирает, — нет. Так воет только живое существо. Я знаю, кто это.
— Кто?..
— Так воет собака Баскервилей, когда идёт по следу своей жертвы …
— Иди ты.
В ту ночь мы спали плохо. Вой повторялся ещё раз десять, и с каждым разом он становился все ужасней. Шёл он от воды, пробирал до костей, и вахтенные в ту ночь теряли сознание. Утром все выяснилось. Выл доктор у соседей. Он нажрался до чёртиков, а потом высунулся в иллюминатор и завыл с тоски.
