Страшная судьба выпала на долю десятков тысяч защитников Севастополя, не сумевших эвакуироваться на Кавказ. Они мужественно оборонялись от хорошо вооруженного и численно превосходящего врага на последнем клочке севастопольской земли, используя все имевшиеся возможности. Немцы забрасывали сверху гранатами укрывшихся в скалах воинов, катера обстреливали их с моря. Уцелевших бойцов в развалинах взорванной 35-й батареи выжигали струями огня из огнеметов и травили дымом. Не было продуктов, не было воды, приходилось в июльскую жару утолять жажду морской водой. Большинство из них было ранено. Но борьба продолжалась столько, сколько может выдержать человек. Но силы человеческие не бесконечны и десятки тысяч героических защитников Севастополя, уцелевших в тяжелейших боях, оказались в плену. И тут на их долю выпали новые испытания. Озверевшие оккупанты и их помощники — крымские татары расстреляли комиссаров, евреев и многих командиров. Одну из колон пленных раздавили гусеницами танков. Многие пленные были использованы на разминировании изуверским методом – они цепочкой шли по минному полю и, наступив на мину, взрывались, а сзади шли татары и добивали уцелевших. Много тяжелораненых бойцов было добито. В колоннах пленных, направляемых в Симферополь, отстающих, теряющих силы людей пристреливала охрана. Да разве перечислишь все ужасы немецкого плена, которому невозможно найти сравнительные примеры в истории человечества. Предоставим слово великомученикам Севастополя, которым удалось выжить в этом аду.
В донесениях 30-го армейского корпуса войск вермахта о захваченных пленных в Севастополе говорится:
«Разведотдел корпуса докладывает в штаб 11-й армии 7.07.42 г.
I. Новых частей противника не установлено. Пленные утверждают, что части перемешаны. Противотанковая оборона отсутствует. Авиация противника не действует. 1.07.42 г. захвачено 9720 пленных.
(Затем идет длинный список захваченной военной техники. — Б. И.).
Особое примечание: Прошлой ночью итальянские быстроходные катера возле Ялты потопили 2 бронированных катера русских. Был захвачен 31 человек пленных. Среди них командир дивизии и много комиссаров. Пленные находятся в Ялте. Допрос пленных по приказу из армии продолжается.
Дело 03/32098, лист 608.
II. Количество захваченных пленных в полосе корпуса за период с 21 по 30.06.1942 года составило 6504 человека.
Дело 03/32098, лист 604.
IV. Донесение от 4.07.1942 г.
За период с 3-го по 4-е июля 1942 года было захвачено пленных 33 624 человека.
Дело 03/32098, лист 633.
VII. Разведотдел корпуса. Вечернее донесение в 11 армию от 7.07.42 г.
Новых частей не установлено. Пленные показывают, что на мысе Херсонес находится еще 4-5 человек, которые имеют радиосвязь с Новороссийском. 6.07. Захвачено 512 пленных.
Дополнение к донесению за 1.07.42 г.: захвачено пленных 4339 человек.
Особое донесение: 6/07.42 г. вечером были захвачены итальянскими катерами. 12 человек из 381 СП, которые 26.06 вышли из Балаклавы на весельных лодках.
В районе 28-й дивизии был взорван бетонированный дот. Предположительно там был часовой механизм. Погибло наших 2 человека, много ранено.
Дело 03/32098, лист 643.
VIII. Донесение от 10.07.1942 г.
За период с 7.06 по 10.07.1942 года 30-й АК захватил 80 914 человек пленными, 269 артиллерийских орудий и много другой военной техники и материалов.
Дело 03/32095, лист 287.
IX. Донесение от 11.07.1942 года.
30-й АК за период боев в Севастополе захватил пленных с 7.06 по 10.07.1942 года 80 914 человек.
Дело 03/32098, лист 663». [1]
Но самым наболевшим и неразрешимым был вопрос с эвакуацией раненых на Кавказ, так как из-за ожесточенной блокады крупные корабли более не могли прорываться в Севастополь, не рискуя быть потопленными. Лидер «Ташкент» был последним большим надводным кораблем, который смог забрать в ночь с 26 на 27 июня более трех тысяч раненых, эвакуированных женщин и детей, а также рулоны обгоревшей, спасенной панорамы художника Рубо «Оборона Севастополя 1834—55 гг.», а в ночь на 29 июня быстроходные тральщики «Взрыв» и «Защитник» вывезли еще 288 раненых. После этого раненые вывозились только самолетами транспортной авиации и подводными лодками.
Согласно итоговым данным о деятельности медико-санитарной службы и частей, в СОРе имелось 16 медучреждений армии и флота, в том числе в Приморской армии 7 медсанбатов (по одному в каждой стрелковой дивизии), два эвакогоспиталя, полевых подвижных госпиталя и у Черноморского флота 2 военно-морских госпиталя и один инфекционный, в которых согласно сводкам на 28 июня находилось всего 11 500 раненых.
ЦВма, ф.1087 ед.хр.37 л.213
Накануне немецкого наступления 29 июня и до 1 июля 1942 года все лечебные учреждения и раненые были перебазированы в район западного побережья Херсонесского полуострова. У Камышовой бухты находились ППГ-316 и ЭГ-1428, в штольнях Георгиевского монастыря ППГ-76 и ППГ-356, медсанбаты в щелях, окопах, траншеях у берега Камышовой бухты, южного берега Херсонесского полуострова, районе 35-й батареи. Распределение раненых по госпиталям и медсанбатам по состоянию на 28 июня показано в примечании.
В целом все медицинские учреждения, армии и флота были оставлены на произвол судьбы, на милость жестокого врага, поскольку не было возможностей их вывезти.
В этих отчаянных условиях непрерывных бомбежек и артобстрелов немногочисленный медперсонал самоотверженно оказывал посильную помощь раненым бойцам и командирам. Большое количество раненых, моющих передвигаться самостоятельно, скопилось к концу дня 30 июня на берегах Камышовой и Казачьей бухт, на Херсонесском аэродроме в надежде на эвакуацию. Они самостоятельно покидали медсанбаты, госпитали, так как подчас не было автотранспорта, чтобы перебазировать их из города к бухтам. В эти два последних дня июня из Георгиевского монастыря были отправлены пешим порядком несколько групп раненых по 5060 человек с сопровождающими в районы Камышовой и Казачьих бухт на эвакуацию, как об этом написал краснофлотец М.Е. Чесноков из химроты ЧФ.
Чесноков М.Е. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.309
Что касается количества раненых, оставленных в Севастополе, то цифры их весьма приблизительные. Согласно последнему боевому донесению Военного совета СОРа и флота, по состоянию на 24.00 30 июня 1942 года в Москву и Краснодар невывезенных раненых осталось 15 тысяч. Но уже в 1961 году в докладе Октябрьского их количество увеличилось до 23 тыс.
В 1968 году Октябрьский назвал цифру 36 тысяч человек.
Олейник З.Г. Воспом. о выступл. Октябрьского в 1968 г. в Матросском клубе г.Севастополя.
Фонд музея КЧФ
4 июля немцы взорвали скалу, под которой располагался наш госпиталь в Херсонесской бухте. Под берегом этой бухты и в других местах было много раненых. Немцы, видя одно из больших таких мест с ранеными (напротив КП ПЕ-2), в течение 10 минут забрасывали их гранатами, написал военврач И.П. Иноземцев, находившийся неподалеку. В результате из 150 человек остались в живых около 15. Весь берег в этом месте был покрыт трупами, наваленными друг на друга. Тяжелораненые кричали, просили их пристрелить. Кто мог двигаться, полз к воде и тонул. Немцы пристрелили всех, кто не мог подняться и идти. Жестокость, варварство фашистов было беспредельным.
Н. Головко отмечает, что днем 1 июля к нему на радиостанцию пришли медики из Георгиевского монастыря с просьбой связаться с командованием на 35-й батарее и запросить, как быть с эвакуацией раненых и откуда она будет. В то время в Георгиевском монастыре, согласно сообщению бывшего начальника медико-санитарной службы СОРа военврача 1-го ранга А.Н. Власова, находились два походных полевых госпиталя ППГ-356 и ППГ-76 Приморской армии.
Раненых, по оценке К. Головко, в монастыре и возле него было более 500 человек. Отсутствие медсредств, нехватка медперсонала и жара способствовали большой смертности среди них. Как рассказал Н. Головко, понимая тяжелую обстановку с ранеными и продолжающимся в тот момент ожесточенным боем полка с наседавшим противником, чтобы не отвлекать командование полка от управления боем, самостоятельно запросил штаб дивизии по вопросу эвакуации раненых. Ответ был примерно таким: «Ждите, эвакуация будет морским транспортом».
Наступило утро 4 июля 1942 года. Рано утром немцы с воздуха разбросали листовки с призывом сдаваться в плен, что они делали каждый день. Реакции не последовало. Тогда вновь началась огневая обработка всего участка обороны на Херсонесском полуострове, небывалая по мощности. «На этот раз немцы решили нас стереть с лица земли, — вспоминает Г. Воловик. — Такой бомбардировки, артиллерийской и минометной, еще не было. Боеприпасы у нас кончились. Вражеские самолеты бомбят с воздуха, истребители на бреющем полете ведут пулеметный обстрел. Все, кто держал оборону в окопах, вжимались в землю. Особенно много людей погибало, в том числе и гражданских, находившихся на узкой прибрежной полосе берега под скалами. Немецкие истребители заходили с моря и, подлетая к берегу на бреющем полете, в упор расстреливали скопления беззащитных людей. Прибрежная вода была полна трупов. Положение было отчаянное. К тому же июльская жара, четыре дня без пресной воды и пищи и удушающий трупный запах от заваленных ими окопов.
После огневой подготовки немецкая пехота начала штурмовать нашу линию обороны. Отвесный огонь заметно ослабел. Стрелять было нечем. Немцы, видно, понимали, что наша оборона выдыхается, чтобы не нести потери, отходили и вновь повторяли бомбежку и артобстрел. Стремясь расчленить нашу оборону, они после огневой подготовки повели наступление клиньями при поддержке танков, один из которых пришелся на позиции 55-го дивизиона.
Немцы расчленили нашу оборону на участки, и началось массовое пленение защитников Севастополя. Стволами орудий к морю стояла цепь немецких танков. Основная масса наших бойцов и командиров была пленена в 14-15 часов 4 июля 1942 года».
Воловик Г.А. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.208
Большинство наших бойцов и командиров было пленено под угрозой оружия. Но было и другое. Красноармеец А.Л. Авдошенков, автоматчик из 138-й стрелковой бригады, написал, что «4 июля, часов в 9-10 утра немцы после сильной артиллерийской подготовки с гребня у 35-й батареи бросили в атаку танки. Наш последний рубеж обороны был прорван. Со стороны маяка бежали наши бойцы с белыми тряпками и нижними рубашками в руках и махали ими. Это был конец».
Наумов. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.417
Что было делать фактически безоружным защитникам Севастополя, прижатым к морю вооруженными до зубов фашистами?
На этот непростой вопрос в какой-то мере дают ответ слова одного из старших командиров, оказавшегося в те трагические часы в землянке неподалеку от Херсонесского маяка, слова которого сохранил в своей памяти младший сержант Г.И. Овсянников, разведчик-наблюдатель 1-го дивизиона 47-го отдельного артполка 109-й дивизии: «Утром 4 июля моряки и приморцы на досках, лодках и вплавь уходили в море в надежде, что их подберут наши корабли. Немецкие самолеты стреляли по ним из пулеметов. Около 12 часов подошли немецкие танки и с берега стали стрелять навесным огнем по нас, а с моря самолеты из пулеметов. Наш командир 1-го артдивизиона капитан Коновалов спрашивает у полковника пехоты, находившегося в землянке: «Что будем делать? « А он отвечает, что у нас есть три выхода: утопиться, застрелиться или плен, но только из плена можно бежать и мы будем еще полезны Родине. Нашли железный ящик из-под патронов, завернули свои партийные и комсомольские билеты и удостоверения в целлулоид и положили в него, зарыв в скалах возле маяка».
Овсянников Г.И. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.157
Часов в 14-15 они попали в плен. Отвечая на вопросы анкеты Овсянников написал: «Мы даже не знали, что наш командир дивизии генерал Новиков был оставлен за командующего и о новом Военном Совете ничего не было известно. Бабушкин — командир нашего артполка и комиссар нашей дивизии бригадный комиссар Хацкевич, которых я лично знал, это очень хорошие, преданные патриоты нашей Родины. В плену я очень много хорошего слышал о полковнике Пискунове. Из плена бежал и еще освобождал Прагу. Все так и получилось, как предсказал полковник пехоты».
Овсянников Г.И. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.157
Много севастопольцев, жертвуя жизнью, уничтожали фашистов. 4 июля во время последнего боя один из командиров поднял руки вверх и двинулся к немецкому танку, ползающему по нашим окопам; раздался сильный взрыв, а от командира ничего не осталось.
Танк загорелся. Так написал свидетель этого героического подвига неизвестного командира сержант С.П. Ильченко из 20-й АБЧф.
«К нам, севастопольцам, фашисты относились особо, считая нас трижды коммунистами, — писал секретарь политотдела 95-й дивизии политрук Н.И. Андриянов и добавил: — Мы, работники политотдела, после безуспешной попытки прорваться в горы в ночь на 4 июля, посовещались и решили, всячески маскируясь, по-прежнему проводит среди наших бойцов в плену политработу в новых условиях».
После пленения основной массы наших воинов, скопившихся на Херсонесском полуострове, на аэродроме стали хозяйничать фашисты. В 150 метрах от КП ПЕ-l была вырыта яма, куда втаскивали наших павших бойцов и командиров. Но сопротивление продолжалось на отдельных участках полуострова. За минным полем в камнях отстреливались до 8 июля около 50 моряков, из которых остались в живых трое тяжелораненых. В числе погибших были старшины 1-й статьи шифровальщики морской оперативной группы генерала Новикова В.С. Кобец и И.О. Зоря. Об этом написал один из оставшихся трех в живых, старшина 1-й статьи из 20 АБ ЧФ В.А. Семенов.
Семенов В.А. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.651 [3]
До 7 июля сражались остатки 953-го артполка под берегом между маяком и Херсонесской бухтой. Командир полка подполковник Полонский после тяжелого ранения застрелился.
Пыжов И.П. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.648 [3]
4 июля немцы взорвали скалу, под которой располагался наш госпиталь в Херсонесской бухте. Под берегом этой бухты и в других местах было много раненых. Немцы, видя одно из больших таких мест с ранеными (напротив КП ПЕ-2), в течение 10 минут забрасывали их гранатами, написал военврач И.Л. Иноземцев, находившийся неподалеку. В результате из 150 человек остались в живых около 15. Весь берег в этом месте был покрыт трупами, наваленными друг на друга. Тяжелораненые кричали, просили их пристрелить. Кто мог двигаться, полз к воде и тонул. Немцы пристрелили всех, кто не мог подняться и идти. Жестокость, варварство фашистов было беспредельным.
5 июля с рассвета немцы продолжили зачистку южного берега Херсонесского полуострова от маяка до 35-й батареи. Неподалеку от маяка под обрывом находилась группа наших воинов. «На обрыве показался немец с белым флагом, — пишет связистка из полка связи армии Т.А. Любецкая. Его наши ребята сняли из винтовки. После этого нас накрыли огнем и потом подошли катера с двух сторон и нас пленили. Посадили на камни у берега. Стояла гробовая тишина. Даже крикливые немцы молчали. Стали всех собирать и строить по 10 человек в колонну. Весь берег был зажат танками и танкетками. Немцы только СС. Пленных было много, сколько глаз видел, вся дорога до горизонта. Нас повели. У Камышовой бухты лежали немцы в шортах и стреляли по загнанным в воду нашим бойцам. Когда заканчивали убивать, брали очередную десятку и загоняли в воду. Если кто падал от изнеможения, то немцы его убивали.
Любецкая Т.А. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ лл.476-479
В момент пленения немцы выявляли политработников, коммунистов и евреев и тут же на месте их расстреливали. Перед пленением многие командиры срывали с себя знаки различия или переодевались в форму бойцов, чтобы избежать расстрела. Некоторые командиры и даже рядовые предпочитали смерть плену. И таких было немало. Это была трагедия наших воинов, которые считали, что попали в безвыходное положение.
«4 июля попал в плен, — написал краснофлотец-радист из учебного отряда ЧФ Н.А. Янченко. — По дороге нас конвоировали предатели из татар. Они били дубинками медперсонал. После тюрьмы в Севастополе нас конвоировали через Бельбекскую долину, которая была заминирована. Там очень много погибло наших красноармейцев и краснофлотцев. В Бахчисарайском лагере набили нас, яблоку некуда упасть. Через три дня погнали в Симферополь. Сопровождали нас не только немцы, но и предатели из крымских татар. Видел один раз, как татарин отрубил голову краснофлотцу».
Янченко Н.А. Фонд музея КЧФ, д.НВМ лл.508-512
«На рассвете у Камышовой бухты вели столько пленных, что просто не верили своим глазам, что так много воинов было в строю. Весь день шли колонны пленных. Мы не раз поднимались в атаки, чтобы отбить от конвоиров своих братьев», — написал в своем письме краснофлотец из 8-й бригады морской пехоты И.В. Антонюк. И потом, когда их пленили, он вспоминает: «…Нас построили и погнали по четыре в ряд. Все рваные, грязные. Немцы стреляют, бьют прикладами, стреляют то вверх, то в кого-либо, то по колонне.
Когда вывели на Ялтинскую дорогу, то, не доходя до Сапун-горы, навстречу шла колонна танков. Они не свернули, а нас фрицы тоже не повернули вправо. Тех, кто пытался выбежать из колонны, немцы расстреливали из автоматов. Так с головы и до хвоста колонны одну шеренгу танки и задавили гусеницами. Нас не останавливали. Танки тоже все время шли. Многие бросились бежать, но были расстреляны».
Антонюк И.В. Воспом. Госархив Крыма, ф.849 оп.3 д.282 л.11
По рассказу В. Мищенко, он с краснофлотцем И.П. Москаликом были взяты в плен утром 5 июля под берегом Херсонесской бухты. Свою флотскую форму прикрывали зелеными плащ-накидками, так как немцы расстреливали моряков в черной морской форме. У Москалика под накидкой был немецкий автомат с двумя рожками, из которого он неожиданно открыл в упор огонь по фашистам, когда они проходили между двух их шеренг, уничтожив много фашистов слева и справа от себя. Когда побежал к берегу, был убит. Таких геройских подвигов тогда было немало. В. Мищенко, шедший в одной из колонн пленных, свидетельствует, что из трех тысяч их колонны до лагеря в Симферополе «Картофельное поле» дошла только половина пленных, остальные были расстреляны в пути конвоем из немцев и предателей из крымских татар.
Мищенко В.И. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.322, 643
4 июля 1942 года, как написал И. Михайлик, он с несколькими своими бойцами находился на аэродроме в доте. Примерно в девять утра началось пленение. В этот момент слышны были пулеметные очереди со стороны Херсонесского маяка. Примерно через полчаса после этого и эти остатки неизвестной воинской части были пленены. Эта часть находилась на западном берегу полуострова недалеко от маяка. «Нас согнали всех вместе и вели по дороге вдоль капониров к Соляной бухте. На берегу бухты было много тяжелораненых. Немцы разрешали подбирать их на плащ-палатки и нести их с собой. Так мы прошли Казачью бухту, где спуск с 35-й батареи. Колонну остановили, и немец переводчик объявил, чтобы вышли врачи, и указал место им. Потом человек двадцать отобрали из строя и приказали снести тяжелораненых вниз. Туда же увели врачей. Нас повели дальше. Я не видел, чтобы во время пленения или по дороге к этому первому месту нашей остановки кого-то расстреляли.
Но нам объявили, что раненым, которые могут идти, разрешается идти в общей колонне, но если кто отстанет, то будет расстрелян. Так оно и было на всем пути до Бельбека.
Когда стали обходить Камышовую бухту, то увидели, что румыны собирают убитых. Увидев нас, они стали стрелять по нашей колонне. Очень многие, особенно голова колонны, пострадали. Немцы их разогнали.
На Бельбеке немец-переводчик объявил, чтобы комиссары и политруки вышли в указанное место. Затем вызвали командиров.
А в это время предатели из крымских татар ходили между пленными и выискивали названных людей. Если кого находили, то сразу уводили и еще человек 15-20, рядом лежавших. Мы с Кисловым попрощались и вышли в колонну командиров».
Михайлик И.П. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.322
Жительница города Севастополя Л.А. Тарасенко, которой в 1942 году было 14 лет, написала, что до сих пор в памяти стоит бесконечная черная лента попавших в плен защитников Севастополя. В большинстве своем они были раненые, контуженые, в почерневших от крови повязках под палящими лучами июльского неба. «Озверевшие от долгого сопротивления немцы выхватывали из колонны моряков и стреляли их в упор. Наши бойцы то в одном, то в другом месте дрались с немцами-конвоирами. Когда мы вышли на шоссе, я была потрясена, увидев, как огромные машины наезжали на пленных, и когда проехали, то люди были расплющены как лягушки на асфальте. Человеческая жизнь для оккупантов ничего не значила. Сколько безымянных героев легло тогда, но непокоренных духом».
Тарасенко Л.А. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ лл.488-490
Изощренность в убийстве наших военнопленных фашистами и их прихлебателями из числа предателей крымско-татарского народа не знала границ.
Военфельдшер 3-го батальона 287-го стрелкового полка 25-й Чапаевской дивизии А.Л. Мараренко (Лукашевская) вспоминает, что «их тогда захватили в плен эсесовцы. Гнали вместе с нашими ранеными по дороге на Инкерман босиком. Били и расстреливали обессиленных. Тяжелораненых мы волокли на себе. В Инкермане за колючей проволокой речка Черная. Кто кинулся попить, умыться, там и остался. Всех забросали гранатами».
Мараренко А.Л. (Лукашевская) Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ л.439
И таких примеров было много. Наших воинов, попавших в плен, гнали из района последних боев на Херсонесе по разным дорогам из Севастополя в Бахчисарай и Симферополь. После прохода каждой колонны по обочинам дорог лежали застреленные наши бойцы и командиры, ослабевшие от ран и голода. Особенно немцы ненавидели наших моряков-краснофлотцев и старались их убивать без всякого повода. И таких примеров жестокой расправы с ними можно привести очень много.
«Немцы в черной форме с засученными руками, верзилы с пьяными мордами из колонны выхватывали пленных и в 5-6 шагах стреляли в затылок им. Пока дошли до Бахчисарая, и половины не осталось от колонны», — вспоминает краснофлотец А.П. Утин.
Утин А.П. Воспом. Фонд музея КЧФ, д.НВМ лл.316-317
Причину такой ненависти к морякам очень точно выразил в своем письме снайпер из 772-го стрелкового полка 386-й стрелковой дивизии Ф.П. Городов: «Моряки дрались, не жалея своей жизни. Если пехота дрогнет, туда морскую пехоту, и успех обеспечен. Да, это были смелые, бесстрашные и преданные своей Родине люди, поэтому немцы их так ненавидели и сильно их боялись, когда они шли в наступление».
«Нас, защитников Севастополя, — писал он в своем письме, — стрелял, кто хотел, а матросов вообще не оставляли». Городов приводит пример. Когда он шел в колонне пленных, то видел, что «одного нашего бойца, раненного в голову, вели под руки два его товарища. Гимнастерка у него была расстегнута и была видна тельняшка. Немец-конвоир заметил ее и доложил офицеру. Всех троих сразу же вывели из строя и тут же у обочины расстреляли».
Городов В.П. Фонд музея КЧФ, д.НВМ
Все военнопленные проходили сначала предварительную фильтрацию на месте пленения, где отделяли отдельно командиров, рядовых, раненых, которые подлежали лечению и транспортировке либо уничтожению. В полевом лагере под Бахчисараем фильтрация проходила более тщательно. Прошедшие через этот лагерь Г. Воловик, А. Почечуев и многие другие отмечают, что там подразделение предателей из крымских татар, переодетых в немецкую форму, будоражило всю массу военнопленных, выискивая евреев, выпытывая, кто укажет на комиссара. Всех выявленных концентрировали в специальной загородке из колючей проволоки, размером 8х10. Вечером их увозили на расстрел. Почечуев пишет, что за шесть дней его пребывания в этом лагере каждый день расстреливали по 200 человек, собранных в эту загородку.
Эти выявления и расстрелы продолжались во всех лагерях на пути их следования на Украине, Польше, Германии.
Надо отметить, что немцы широко использовали наших пленных в Севастополе и его окрестностях на разминировании, а также на расчистке завалов, разных раскопках и других работах. В Севастополе размещалось в первые дни после захвата города более десяти мест, где содержались разной численности наши пленные. По воспоминаниям старшины 1-й статьи Н.Н. Алексеенко из 279-го отдельного батальона связи 109-й стрелковой дивизии, после неудачной попытки пробиться морем из-под берега Фиолента в район мыса Айя 4 июля он был захвачен в море вражеским катером, доставлен в Балаклаву и затем в лагерь на Куликово поле, где содержалось около 4500 наших пленных. Оттуда он в числе 200 человек был взят на «работу», а фактически на разминирование минных полей в районе Мекензиевых гор. После такого разминирования, когда шеренгой по сто человек с расстоянием между людьми в 1 или 1,5 метра с палками-щупами в руках шли по минному полю, а сзади вторая такая шеренга, то в живых осталось человек 16. Получивших ранения при взрыве мин пристреливали.
Моношин И.С. Запись на пленку беседы с Н.Н. Алексеенко 25.01.85 в г.Херсоне.
Фонд музея КЧФ
В таком же разминировании, но под Балаклавой, участвовал и чудом остался жив старшина 1-й статьи А.М. Восканов из 79-й бригады морской пехоты. Была одна особенность. За ними в 50 м шла шеренга татар с палками, а позади на расстоянии немцы с автоматами.
Восканов А.М. Фонд музея КЧФ, д.НВМ лл.544-547
…После того, как наша батарея была подавлена артогнем и бомбежкой, мы заняли оборону с личным оружием, в ночное время готовили себе позицию в другом месте для обещанных нам новых орудий. Позиция была сделана в двух местах, но обещанных орудий мы так и не получили. Потом рыли окопы и ходы сообщения на Воронцовке. Здесь наша группа участвовала в боях с пехотой и танками немцев. Было подбито гранатами два танка и два было сожжено бутылками с горючей смесью. Но в последние дни мы оказались в тылу у немцев. Тогда мы – оставшиеся 5 человек – начали отходить по приказу через вокзал на Херсонес. Там собралось много защитников, но почти все были безоружные. Там, на Херсонесе, люди, хотя и оказались в трагической судьбе, оказались обреченными на верную гибель, но сдаваться врагу не думали, держались, чем могли. До последнего патрона.
Тяжело раненых мы опускали к воде и укрывали их в щелях под скалами, а гады немцы заметили это и стали бомбить сам берег, чтобы их там всех завалило заживо. Было на Херсонесе много нашего комсостава, они, как могли, собирали нас в отряды для отражения врага. И здесь, чтобы продержаться день, стоило, пожалуй, месяц или больше, боев на основных рубежах обороны. Так что бои на Херсонесе следует считать как бои особого значения. Наша группа несла потери, все было уже израсходовано – и патроны, и гранаты, и все мы были по нескольку раз ранены, и так вот 6 июля 1942 года оказался я в фашистском плену. Мы не сдавались врагу. Нас просто по берегу собирали в общею колонну ихние немецкие танки с автоматчиками, а мы стояли, держались друг за друга, чтобы не упасть…
У меня еще есть несколько вопросов, можно ли ответить хоть на некоторые из них:
1. В бою ночью я был ранен и вот, когда полз, то в одной большой воронке увидел девушку во флотской форме с санитарной сумкой. Она сказала: «Давай, моряк, я тебя перевяжу». Я согласился, и мы вдвоем лежали на краю вороники, а в этой огромной воронке, как и в других местах, было много убитых наших людей. И вот она чуть привстала на локте, чтобы меня лежа перевязать, и в этот момент автоматной очередью ее смертельно ранило в голову. Она последними движениями рук, своей кровью залила меня – мою форменку, бескозырку – и тут же, рядом со мной скончалась. Я даже не успел спросить ее имени и откуда она сама, кто она и чья – эта отважная флотская наша сестра милосердия. Кто скажет ее имя?
2. Я опять пополз к берегу моря, а вся земля просто стонет. Везде и всюду много наших погибших защитников, много и тяжелораненых, кто без руки, кто без ноги. И вот каждый просит меня: «Помоги, братец», а другой просит добить его, пристрелить. Кто они, те, погибшие в неравном бою, кто молил о помощи и о смерти?
3. Кто скажет имена тех раненых, которые были заживо завалены берегом у самой воды или расстреляны немцами с самолетов, заходящих на бреющем полете со стороны моря?
4. Кто скажет имена тех раненых защитников, которых укрывали в капонирах, где стояли поврежденные наши самолеты, но в них еще были остатки бензина? От обстрела и бомбежки этот бензин воспламенился, и все раненые сгорели в этих капонирах.
5. В боях за Севастополь я получил пять осколочных ранений и одно пулевое. Попав в большую беду, я прошел все истязания, всю фашистскую каторгу, все унижения и побои и остался верен и предан Родина – Отечеству своему. А сколько миллионов наших людей остались навсегда там, в проклятой стороне, в Германии?
В.М. Покровский. Из фондов НМГОиОС [4]
…30 июня нас, раненых, подняли в 3 часа ночи, сказали: «Кто может идти – идите в Казачью бухту». Мы пошли вдвоем с одним раненым. Дошли до противотанкового рва. Гражданские и военные шли на эвакуацию, а немцы с самолетов все время бомбили. Возле нас разорвалась бомба, и мы с попутчиком моим расстались. Я вышел на батарею в 4 пушки большого калибра. Часовой остановил и показал на траншею, а затем показал, где Казачья бухта. Туда я пришел уже ночью.
Утром нас, ходячих раненых, водили кормить в Камышовую бухту. 2 июля уже не водили кормить и врачи не приходили. 3 июля утром подошли два лейтенанта и два матроса, спросили, есть ли вода. Они расположились со своим спиртом, вином и закуской, я отстегнул флягу с водой, так что и я покушал. Начался артобстрел. Сестры собрали у раненых все документы и завели нас в какое-то помещение. Я попал в пристройку. Мы собрались стреляться, но сестры растащили нас и помешали стреляться.
Обстрел прекратился. Пришли немцы и три татарина. Выстроили нас под стеной. Немцы направили на нас автоматы, а татары производили обыск. Через время пошла колонна пленных, нас пристроили к ним и погнали. Дошли до возвышенности. Здесь стояла немецкая батарея и стреляла по скоплению людей: матросов, солдат и гражданских все было забито людьми: Казачья бухта, 35-я батарея, все пространство между ними до Херсонесского маяка. Три немецких танка пятились назад под натиском этой толпы. Здесь немцы сделали нам еще один шмон – отбирали все, что было. С меня сняли ботинки, и я остался босиком, без шинели в изрешеченной гимнастерке.
Пригнали к Сапун-горе, где и заночевали. Дали какое-то пойло с отрубями, на четырех – буханка хлеба, утром погнали дальше. Кто вылез – вставал в строй, а кто не вылез – стреляли. Погнали дальше к горе, которая как бы разделена надвое. В меньшее отделение горы загнали нас. Здесь были все раненые, я встал в очередь, чтобы сделать перевязку – заедали черви. Утром, было еще темно, построили, дали баланды, буханку хлеба на четверых. Отсюда немцы нас погнали на лошадях. Кто отставал – стреляли. Были два провокатора, которые призывали уходить в партизаны, сами уходили, а потом появлялись вновь. По-над дорогой было много трупов, которые спровоцированы были ими раньше. Пленные бросали вещмешки, шинели. Я два раза поднимал шинель и бросал – не было сил и духу нести. Вечером дали попить воды из речки и загнали в кошары, где переночевали. Вышли с гор на ровную местность и погнали в Симферополь там, в Симферополе погрузили в вагоны стоя, закрыли и повезли в Днепропетровск.
И.В. Бурьян. Из фондов НМГОиОС [4]
…В июне месяце 1942 года я работал на последнем причале в Казачьей бухте, где вело работу строительство № 1 силами вольнонаемных и солдат 95-го строительного батальона. На этом объекте работали до конца обороны. Работы велись под непрерывным огнем немецкой авиации.
С 1 июля по 4 июля, несмотря на тяжелый немецкий огонь и то, что немцы уже подошли к Казачьей бухте, люди с настойчивой отчаянностью дрались. 2 июля 1942 года я был ранен в голову и плечо. У нас не было пресной воды, пили морскую воду. Не было у нас боеприпасов, собирали на поле у убитых и раненых, дрались до последнего патрона, до последней гранаты. Трудно описать тот кошмар в Казачьей бухте в эти дни, но когда кончились боеприпасы, кончилось сопротивление.
4 июля наступило пленение – впереди немцы, вооруженные до зубов, а сзади Черное море. Кругом смерть. Огонь немецкой авиации, танков, минометов, артиллерии, автоматов. Документы мы бросили в море и оказались в руках немцев. Первый лагерь был где-то около Камышовой бухты. Второй лагерь – на Рудольфовой горе (ныне гора Матюшенко). В том и другом лагере нас держали по одной ночи, где немцы производили отбор – коммунистов, комиссаров, евреев и других активистов. В этом им помогали завербованные ими предатели из числа военнопленных.
Погнали нас в Бахчисарай, в сводный лагерь, где продержали нас девять дней без воды и пищи, если не считать моченый жмых с грязью. После этого нас погнали в Симферополь. Там одну ночь ночевали в лагере и на товарной станции погрузили нас в товарные вагоны, битком набитые ранеными, желудочно-больными, тифозными. Вагоны были настолько переполнены, что не было места стоять. Так нас везли 2,5 суток до Днепропетровска. В Днепропетровске нас встретил конвой из русских добровольцев, изменников Родины. Привели нас в тюрьму. В камере, где я находился, было 52 человека, все из Севастополя, то есть с обороны Севастополя. Тюрьма обслуживалась только русскими, изменниками Родины.
Издевательства, голод и болезни окончательно сломили людей, люди ползали на четвереньках, не могли стоять на ногах и умирали.
Тюремный кошмар трудно передать словами, да и весь немецкий плен…
Владимир Григорьевич Серебряков [4]
…На людей страшно было глядеть: все были грязные, губы полопались от жажды, до смерти уставшие. Не дождавшись подкрепления и боеприпасов, вечером 3 июля, собрав оружие и остатки патронов, решили прорываться в сторону Балаклавы и в лес. Но нашему плану не суждено было сбыться. Не доходя до немецких окопов метров 150, кто-то преждевременно закричал «Ура» немцы, осветив поляну ракетами, огнем пулеметов и огнеметов заставили нас отказаться от своего плана. В этом бою мы потеряли многих своих товарищей. Утром 4 июля товарищ, который все дни до последнего подавал сигналы маяком, передал:
– Товарищи! Командующий Октябрьский в подводной лодке недалеко от маяка. Необходимо держать Херсонес. К нам идет эскадра.
Все закричали «Ура» и бросились к перевалу, но перевал был занят немцами…
4 июля 1942 года в три часа дня, раненым, у самого Херсонесского маяка я был схвачен гитлеровскими танкистами и после вильного избиения, весь в крови, доставлен к центральной дороге, где собирали колонну пленных.
Построив колонну, под сильной охраной фашисты проводили пленных (к которым они отнесли и женщин) вдоль фронта, а фрицы, вооружившись дубинками и полосами резины, избивали всех подряд, вымещая зло, скопившееся за 250 дней. Всех тяжело раненых и не могущих передвигаться расстреливали на месте. По пути следования к городу люди, умирая от жажды, бросались на поломанные автомашины, разбивая чем попало радиатор, зная, что он залит пресной водой. Но всякого, кто хоть немного отступал от колонны, расстреливали. Особенно много погибло, когда вошли в город. Пьяные гитлеровцы стреляли не только из-за угла, им также разрешалось стрелять и в колонну. Как потом я узнал, пока пленных не посчитают и не передадут определенному лицу далеко за пределами фронта, пленных разрешено кому угодно расстреливать.
К вечеру, не дав ни корки хлеба, ни глотка воды всех загнали за проволоку на виноградную плантацию. Всю ночь не прекращалась стрельба по лагерю, а утром я не увидел ни одного куста винограда. Все было съедено.
Наутро, оставив в лагере много трупов, колонна пошла в Бельбек, где тщательно отбирались евреи и подозрительные, которые тут же расстреливались. Оставшимся в живых не давали ни есть, ни пить, требуя раскрытия секрета, где в Севастополе заложены фугасы или спрятаны медикаменты. Тот, кто расскажет любой из секретов, получит вволю воды и хлеба. Но таких не находилось, поэтому колонна, все до одного, подвергалась «санобработке» обрабатывали в основном предатели – татары, которые не только избивали нас, но и отбирали все, ничем не брезгуя, начиная от часов и кончая кальсонами. Через неделю нас отправили в Симферополь, еще через неделю – в Уманскую яму, а потом – ряд мучений и сеть концлагерей до 1945 года.
Бойко М.Е. Из фондов НМГОиОС [4]
…3 июля в бухте Казачьей, в половине шестого утра, когда рассеялся туман, два средних танка противника ведя огонь по окопам и укрытиям, отсекли группу красноармейцев, человек 60, среди которых был и я. Десантники-автоматчики загнали нас в огромную яму (воронку от тяжелой мины, которые бросали с самолетов с парашютом). Они окружили нас подковообразно, три человека фашистских мародеров спустились к нам и начали стаскивать хорошую одежду и обувь. С нами в воронке находилось несколько человек в приличной одежде, видно, работников штабов воинских частей.
Подъехавший на мотоцикле немецкий офицер в звании майора подошел к нам, поднял кверху руку, подал команду, и нас расстреляли.
Я нетвердо стоял на одной ноге, опираясь на поднятый обломок доски. Жгучая боль в бедре гнула к земле. Моя голова была на уровне плечей товарищей. На миг я увидел пламя ручного пулемета. Скошенные пулями, падали люди. Упал и я, вернее, падающие меня собой прикрыли. Кровь несчастных заливала лицо. Двое лежали на мне. Онемев от ужаса, все же чувствовал, что жив, жив. Тех, кто стонал, кто шевелился, добивали отдельными выстрелами. Затем все стихло, танки и мотоцикл уехали. Жара и гробовая тишина.
Этот день, казалось, не пережить. Кровь моих товарищей пахла сыростью, меня рвало, спазм за спазмом. Лежал до наступления темноты. Потом приподнял голову, прислушался, руками снял с себя убитого, выполз из ямы и пополз вдоль берега в сторону бухты Круглой. Отдыхал, прислушивался и снова полз подальше от смерти, меня миновавшей. Долго-долго полз, преодолевая боль, и вдруг услышал негромкую русскую речь. Обрадовался, но, неловко повернувшись, раненым бедром задел за камень. От боли застонал. В тот же миг окликнули: «Стой, кто идет?». Назвал себя и был принят. В окопе со мной стало восемь русских солдат. Мы мечтали утром найти шлюпку или какую другую посудину и морем бежать в Турцию. Но не свершились наши думы. Одни лишь сутки мы жили надежной на спасение.
5 июля к нам подъехали танки, прочесывающие местность. Заметили нас… Четырех ранило, в том числе и меня – осколком в голову. Враги нас пленили…
Валентин Гавриленко. Из фондов НМГОиОС [4]
Настала ночь. Сегодня будет эскадра. Так говорили все, а нас были тысячи. Был установлен порядок: первыми будут грузиться раненые, все заняли очередь, ждали… Час ночи. Эскадры не было. Тревога усилилась. Что делать? Настал рассвет – эскадра не пришла. Мы вновь заняли оборону. Без сна, без пищи. Без пресной воды расстреливали последние патроны, и все же весь день 3 июля сдерживали натиск врага. Ночью ждали корабли, но они не пришли.
Утром немцы стали вклиниваться в истощенные наши подразделения и теснить нас к обрыву. Мы спустились с обрыва на прибрежную полосу в 15-20 метров. В обороняемом нами участке было и гражданское население… Ночью в камнях я переоделся в темно-синий гражданский костюм, случайно обнаруженный мною в вещевом мешке. Жена положила его туда вместе со своими платьями. Она тогда была в армии по вольному найму в химическом отделе армии.
На рассвете я пошел вместе с товарищами на розыск пресной воды. Немцы нас заметили, обстреляли и забросали гранатами с обрыва. Затем вынудили подняться на обрыв. В это время я уничтожил партбилет и другие личные документы. При подъеме мой товарищ был убит, а меня приняли за комиссара. Отобрали личные вещи, поставили в сторону. В это время я увидел, как немцы заставляли наших офицеров садиться на корточки и, не поворачивая голов, смотреть вперед. Спереди охраняли автоматчики, а сзади другой автоматчик расстреливал сидящих в голову.
Видя неминуемую гибель, один из офицеров быстро схватил лежавший перед собой камень и кинулся с ним на немца автоматчика с возгласом: «За Родину», сшиб фашиста с ног, впился ему зубами в горло. К фашисту бросились на помощь, но офицер не выпускал сою жертву. Фашист был мертв, а тело нашего офицера превратилось в общую кровавую массу. Произошло замешательство, и немцы еще более озверели. Мне было приказало спуститься вниз и поднять убитого фашиста. Как только я стал спускаться, меня обстреляли из автомата. Я почувствовал будто ожоги в правой руке, левой ключице, левой руке. Я понял – меня расстреливают. Упал в камни и притворился убитым. В таком состоянии пролежал с утра до наступления темноты не двигаясь. Как только стемнело, скатился в море и поплыл в свой грот, где лежал тяжело раненый полковник Гроссман, который уже переоделся в красноармейскую форму. Я осмотрел свои раны – они были несерьезные. У нас положение критическое и безвыходное. С наступлением темноты мы с полковником Гроссманом стали строить плот из разбитых кузовов и камер автомашин, сброшенных с обрыва. Плот был построен, но мы убедились, что он нас не держит, на нем плыть нельзя. Камеры спускают воздух, исправить нечем.
Решили прорваться через заградительную полосу немцев и уйти в лес, в партизанский отряд. Нас четверо. Ночью с 5 на 6 июля 1942 года мы поднялись на обрыв. Я пополз первым. Прополз 30-40 метров, попал под луч прожектора и осветительные ракеты. Был обнаружен и тяжело ранен в ногу. Не разорвало стопу, а вторая пуля пробила пятку. Подождал, пока погаснет ракета, отполз назад, затем спустился опять вниз, в камни.
В эту ночь появились на горизонте силуэты кораблей, обстреляли берег, который в это время был уже в руках немцев, и ушли, не оказав нам помощь. Да эту помощь трудно было нам оказать.
Начала гноиться рана, поднялась температура, начался бред. Я часто терял сознание. Кушать нечего, мучает жажда, иногда проглатывал куски увлажненной морской водой глины. Передвигаться не могу. Лежим в камнях: я, полковник Гроссман, еще два товарища. 9 июля 1942 года торпедные катера начали расчищать берег. Видя это, мы с полковником Гроссманом спрятали тогда в камнях, в нише того грота, в котором мы скрывались, он – орден Красного Знамени, я – три тысячи рублей и остатки своих документов. Договорились, что если кто-либо останется в живых, должен будет после войны отыскать эти ценности.
10 июля утром нашу скалу забросали гранатами, после чего к нам проникли несколько военнопленных и вынесли нас из камней, так как мы потеряли много крови, были истощены голодом, не могли двигаться. Фашисты отправили нас на подводах в зимние квартиры 35-й батареи, где находился госпиталь для раненых военнопленных. Меня и полковника Гроссмана на руках перенесли в бараки, где вповалку, плотно прижавшись друг к другу, на голом полу лежали стонущие тяжело раненые, не могущие двигаться бойцы и офицеры Приморской Армии…
Анатолий Ильич Лощенко. Из фондов НМГОиОС [4]
…Рядом со мной лежал товарищ из Трира – Егеди, карикатурист. Он прибыл из 22-й танковой дивизии, которая в Керчи занимала позицию справа впереди нас. Он рассказывал, что русские атаковали волнами со стороны Ени-Кале. «Мы стреляли, пока совсем не осталось боеприпасов, затем мы отошли и получили новые пулеметные стволы и боеприпасы… Когда мы продвинулись вперед, нас встретил одиночный огонь. В большой бомбовой воронке находились пятеро русских и одна женщина. Они отстреливались до последнего патрона. Затем русские достали бритвы и вскрыли себе вены. Женщина тоже. Они улыбались нашим…
3 июля 1942 г. После выздоровления снова на фронт. Мы доехали до Байдар, дальше пешком. У последнего дома стоял старший лейтенант. Я узнал его – мы были знакомы по Гитлерюгенду. Он остановил нас, чтобы выпить вместе с нами по стакану вина. Нас было трое – старших ефрейторов – для нас это была приятная пауза. Каждый получил по пачке сигарет.
Дальше к «Старому форту», форту «Максим Горький-2». Едва мы прошли километр, как услышали треск пистолетных выстрелов. Мы что, уже дошли до фронта? Быть того не может. Навстречу нам вышел эсэсовец и еще один в форме полевой жандармерии. Вблизи мы услышали, как эсэсовец говорит о том, что он сегодня расстрелял уже тысячного. Мой товарищ пробурчал: «Но не на фронте…» Правую руку он держал в кармане брюк. Они повернулись друг к другу и встретились взглядами. Потом эсэсовец развернулся и вместе с приятелем зашагал в сторону Байдар. Мы упрекнули своего товарища: «Как можно было ему такое говорить? А если бы он снял автомат?» – «Тут бы ему и смерть пришла», – ответил он и достал из кармана пистолет калибра 08. он всегда носил его с собой.
Потом мы увидели много людей, сидящих на траве, – мужчины, женщины, дети. Вокруг стояли эсэсовцы. С правой стороны мужчины выкапывали ров. Теперь мы поняли, где была стрельба. Мой товарищ подтолкнул меня, чтобы я посмотрел направо. Эсэсовец вырвал у женщины грудного ребенка и ударил его головой о камень. Другой эсэсовец подошел к нам и потребовал, чтобы мы исчезли как можно скорее. Прибыв в «Старый форт», я доложил командиру роты об увиденном. «Надо было развернуться и рвать в другом направлении», – последовал ответ.
Сражение за Севастополь и связанные с ним зачистки на мысе Херсонес были закончены. На мысе остались только подразделения охранения. Наша рота проследовала к Северной бухте и по пути проходила мимо взорванных Инкерманских скал. По построенному нашими саперами понтонному мосту мы перешли в деревню. Там мы день отдыхали, прежде чем пойти дальше к Балаклаве. Мы были расквартированы в казармах военно-морского училища на несколько дней. Бетонный потолок наполовину свисал вниз, иначе мы, пехотинцы, и не вошли бы. Наконец-то мы могли искупаться. Если нам становилось холодно, мы грелись на русской подводной лодке, которая лежала на грунте. Но передышка была короткой, мы выступили на Алупку. В течение последующего месяца мы были расквартированы в бывшем детском санатории. В соседней деревне, в Симеизе, находился большой госпиталь, на другой стороне – Алупкинский дворец и парк. Последовавший отдых мы вполне заслужили.
Бернгард Ферринг
Примечание Ханса-Рудольфа Нойманна: По поводу ликвидаций, автор еще пишет: «…мы шли, испытывая неприятные ощущения в желудке. Украдкой мы поглядывали назад, чтобы убедиться, что нам не стреляют в спину, чтобы убрать ненужных свидетелей. Нам очень грубо было приказано, чтобы мы убирались как можно скорее. Мы смотрели на все это, как на большое свинство и говорили о том, что все это навесят на всех нас, на Вермахт. Мы прибыли в подразделения подавленными. До самого конца войны у меня в памяти СС осталось как нечто опасное, чего нужно избегать».
В описании этой бойни идет, должно быть, о бесчинствах «Боевой группы Д». В федеральном архиве Кобленца есть письмо Адольфа фон Альфенслебена, датированное 17 июля 1942 г., в котором он передает свои впечатления после посещения поля боя на мысе Херсонес, сражу же после окончания боев. Участвовал ли он в этом избиении или, может быть, видел трупы, как глава полиции Крыма, сообщил ли об участниках – в письме об этом не говорится. Фон Альфенслебен умер в Аргентине в 1971 г. Перевод Дм. Удодова [4]
