«Здравия желаю, товарищ капитан 3 ранга! Пишет Вам бывший мичман Храмов. Вы так забавно описываете наши с Петькой похождения, что решил написать совсем недавнюю историю. Я работаю охранником в рыбном порту, а Петю до этого случая не видел уже долго. Знал, что он женился и живет хорошо. А тут недавно встретил его…»
Я уже хотел было жизнеописание этих двух раздолбаев российского флота завершить. Но вот на днях получил любопытное письмо от мичмана Храмова из Владивостока и решил опубликовать эту его историю.
Как вы знаете из предыдущих рассказов опубликованных на Прозе.ру, эти мои сослуживцы по Великому Тихому океану – бывшие подводники давно уволились из Вооруженных Сил и пристроились на гражданке. Саня Храмов – в охране Владивостокского рыбного порта, а Петя Немыкин женился, наконец, и поселился в районе Второй Речки в тещиной квартире. Жена Лиля – то ли цыганка, то ли индуска, смуглая от природы и постоянно одетая в цветастые одежды, торговала на рынке.
Квартира была не тесная, тем более теща, постоянно обреталась в Москве, на заработках. Петя примерно догадывался, какие это были «заработки». Когда-то ему в Москве на перроне погадала цыганка, которой зомбированный мичман Немыкин выложил треть своих отпускных денег.
Где жена и теща, наезжающая из столицы раз в месяц, добывают деньги, Пете было абсолютно по барабану, кормили его хорошо, одевали по последней моде, а на поиски работы он особо и не стремился.
Саня Храмов сменился с вахты и торопился домой к жене. В толстом пузатом портфеле – бауле у него лежали два кетовых балыка и пять баночек красной икры. Несуны рыбного порта всегда делились с охраной частью своей добычи.
На площади у железнодорожного вокзала было людно и шумно, поэтому Храмов с первого раза не услышал оклика.
– Куда же так летишь, а Санёк? – громко переспросил его, какой-то нищий инвалид во флотском кителе. Самый настоящий калека, без левой руки и правой ноги. Все лицо в шрамах, черная повязка через правый глаз. Но одет прилично, чистенький такой. Инвалид сидел на ступеньках вокзала, а перед ним была черная мичманская фуражка с мятыми купюрами.
Саша резко остановился и посмотрел на убогого. Нищий поднял голову и впечатал левый глаз в лицо Храмова.
– Плохо дело, когда лучших друзей не узнают! – с каким-то надрывом сказал попрошайка.
Храмов внимательнее вгляделся в него.
– Боже мой! Это ты Петя? – пораженный Храмов не поверил глазам. – Где это тебя так уделали? Ты что на войне был?
– Саня! Успокойся! Всё нормально, вот денежки зарабатываю. Ничего не делаю, а рубликов на жизнь вполне хватает, даже с избытком. Могу даже угостить тебя сегодня.
Немыкин своим единственным глазом осмотрелся вокруг.
– Ты меня прикрой от ментов, я пока себя в порядок приведу, – сказал Санин дружок.
Он высвободил из–под себя правую ногу, засунул её в пустую штанину, вытащил из-за спины левую руку, снял черную повязку. Там оказался целый и невредимый Петин глаз. Потом достал женскую ватную прокладку, полез в карман, полил её каким-то голубым раствором и вытер лицо от «шрамов».
Живой и здоровый Петя предстал перед своим другом – бывшим «шифриком» Тихоокеанского флота.
– На сегодня хватит, – сказал он, пересчитав деньги в фуражке, – да и нога уже затекла. Думаешь легко вот так сидеть несколько часов в позе йога?
Бывшие «шифрики» прямиком направились в пивбар.
Ошеломленный чудесным исцелением инвалида, Саня, показал другу утащенный с предприятия рыбный балык.
– А с меня пиво! – обрадовался Петя.
В подземелье, за пивом, Петя рассказал Храмову, как он стал «нищим».
Работать ему не хотелось. Да и чем мог бы заняться шифровальщик атомной субмарины на гражданке? Выгнали его с флота «за дискредитацию воинского звания «мичман» без пенсии. Валялся на диване перед телевизором и пивко потягивал. Пока это не надоело предприимчивой тёще. Пора, мол и честь знать!
И пристроила она любимого зятя Петрушу на обучение нищенству. Оказывается, есть такие спецкурсы в разных уголках нашей необъятной Родины. Лучшие ученики потом разъезжаются по всей стране и неплохо зарабатывают на сострадании и жалости граждан. Куда там Шуре Балаганову с его ролью сына пламенного революционера лейтенанта Шмидта!
Почти полгода Немыкин постигал мудреные азы попрошайничества. Преподавателем у его группы из восьми человек работал бывший режиссер районного театра Мейерхольд. Фамилия явно вымышленная, взятая напрокат у известного советского режиссера прошлого века. Ученики звали его по имени-отчеству Иван Иванович.
В лихие 90-е годы Иваныч окончил институт культуры имел диплом. Но на работу по специальности его не брали, потому что режиссеры тогда нигде не были нужны. Пришлось ему поработать и в охране Дальзавода, и бойцом скота на мясокомбинате и дворником.
Вот, подметая улицы и убирая мусор с тротуаров, несостоявшийся режиссер театра, обратил внимание на нищих. Вернее, на то, как непрофессионально они выпрашивали подаяние. И он взялся за платное обучение своей «актерской труппы».
Сразу отмел цыганок, потому что им все равно никто не подавал деньги. Алкашей — однозначно. Толстых и румяных от природы на свои курсы тоже не брал.
Иван Иванович внимательно осмотрел Петю со всех сторон. Петя по своим физическим параметрам подходил на роль нищего. Скромный, аккуратный, не жирный.
— А почему ты собираешься побираться? – спросил Петю учитель.
Петя помялся, а потом сказал, что просто не привык работать, служил шифровальщиком на флоте и ничего не умеет делать.
— Будем готовить тебя с нуля, — сказал Иваныч, — так сказать, с белого листа. А плата за обучение – тысяча долларов.
Петя ахнул. Такой суммы у него не было. Но дома Лиля сказала, что овчинка выделки стоит, и вручила ему деньги.
— Старайся только, учись! – напутствовала его дальновидная супруга. – Да не пропей баксы по дороге, убью.
И начались изнурительные уроки. Немыкина учили интонациям, униженным позам, выражениям лица, искусству макияжа и грима.
— Поскольку ты бывший моряк, ты им и будешь, – сказал ему Иван Иванович, — только пострадавший при взрыве торпеды. Одной руки и одной ноги у тебя не будет. Одного глаза тоже. Будешь сидеть в морской форме и просить на жизнь.
Напуганному Немыкину объяснили, что на самом деле отрубать руку и ногу, выковыривать глаз , ему не будут. Надо только умело замаскировать их от прохожих.
— Слушай дальше! Ты инвалид, нищенская пенсия, родных нет, ни жены, ни детей. Жилья тоже нет, ночуешь где придется. Понятно? Вся выручка от подаяния – твоя. Профсоюза у нас нет, взносы платить никуда не надо. Мне достаточно оплаты за учебу.
Через два месяца Пете отвели место для попрошайничества. На «работу» он пришел ранним утром, еще до рассвета, чтобы не спеша превратить себя в убогого калеку. В первый же день бывший флотский «шифрик» собрал более двух тысяч рублей! Подавали в основном женщины и военные. Кто-то не пожалел даже купюру в пятьсот рублей.
— Прикинь, Саня, — прихлебывая пиво, говорил Немыкин, — в месяц я имею около шестидесяти тысяч рублей. Ну, когда больше, когда меньше. А всего и делов, посидеть с фуражкой – мичманкой у нашего вокзала.
«… Товарищ капитан третьего ранга! У меня мичманская пенсия четырнадцать тысяч рублей, зарплата охранника 13 тысяч, ну там, натуральными продуктами на дежурстве в рыбпорту тыщи три набегает. Получается, что у Немыкина в два раза больше в месяц выходит. Меня просто жаба давит и я не сплю по ночам. Посоветуйте, может мне тоже в нищие податься? С уважением, Саша.»
Ну, что тут ответишь? Дерзай, Саня! Зарабатывать деньги никогда не считалось постыдным делом.Воровства тут никакого нет. Нищему попрошайке денежка на жизнь, а подателю глубокое моральное удовлетворение от сотворенного доброго дела. Надо ли ему знать, есть у тебя нога или нет?
P.S. Саша, прости! Я здесь в рассказе изменил место «работы» Пети Немыкина, которое ты описал в письме. Чтобы конспирацию не нарушать.
В рассказе использовано изображение картины Питера Брейгеля (1525-1569) «Нищие»