Сыну Ване

Посвящение

Я расскажу, сынок, о той войне,

Которая тебе не будет сниться,

Которая во снах идет ко мне,

Поутру слезы оставляя на ресницах.

Я был малец, такой, как ты сейчас

(Неважно, чуть моложе или старше),

Когда война обрушилась на нас,

Когда страна пошла на фронт

Солдатским маршем.

В атаку я не поднимал бойцов,

Не падал грудью я на пулеметы,

Но опалён войной. В конце концов,

В нас, детях той войны,

Солдатское есть что-что.

Над нам тоже выли «мессера»,

Земля под нами вздрагивала тоже.

Убежища могильная дыра,

Эвакопункт, обстрел,

Вагон в колесной дрожи…

На палочке разделенный паек –

Мне мама придвигала свой кусочек.

Из детства в жизнь

К нам горький след пролёг,

Но сердце потерять в годах его не хочет.

 

Травой зелёной в мир из-под корост

Всех бед войны пробились мы     колюче.

Нам наградных не полагалось звёзд,

Но шрам на сердце есть.

Он на  всю жизнь получен.

 

    Камень и осколок

 

На запасных путях – банкет,

Обед прощальный, то бишь.

В домах у вдов такого нет –

Колдуй, не приготовишь.

Ножи секут капустный ком,

Как бабочки, порхают.

Мальчишка с русым хохолком

За Гансом наблюдает.

Журчит, мурлыкает в ладонь

Гармоника губная.

А Гансу кухонный огонь

Камин напоминает:

Как в фатерланде он давно

Поленья жёг в камине,

И пил он рейнское вино

И водку пил на тмине…

Потом повесил автомат

На жилистую шею.

И с ним притопал в Сталинград

И вмёрз с дерьмом в траншею.

Но досидеть там до конца

Всё ж не пришлось, а проще:

Схватил он русского свинца

Немецким телом тощим.

 

Избавил, значит,  подлеца

Кусочек нашего свинца

От ужаса боёв, от плена бреда.

Валялся по госпиталям,

Пока в аду на Волге там

Рождалась в муках русская победа.

 

В бинтах своё он отлежал,

Но плена всё ж не избежал:

План жизненный у фюрера не мирен.

Вновь автомат, опять в строю

И песню вновь горлань свою:

«Марширен, Ганс, марширен!»

И только Курская дуга

Сумела отрезвить врага:

Он был в аду из плавящейся стали.

Но по команде: «Хенде хох!*»

Поднять под Минском лапы смог.

В башке метаться страхи перестали…

(Раненье, тыл и всё – с нуля;

Курск и под  Минском финиш…

Мечтал протопать вдоль Кремля –

Сей факт в склероз не скинешь)

И вот он брел через Москву,

Глаза в брусчатку пряча…

———

* Руки вверх! – нем.

Потом, грызя свою тоску,

Задумываться начал…

 

И пробил дорлгожданный час,

Еще чуть-чуть осталось,

Когда колеса застучат:

«Нах хауз*, Ганс, нах хауз…»

И Ганс, за много лет впервой,

Почуя вкус надежды,

Трясёт в такт песни головой,

К борщу капусту режет.

Стоят вдоль насыпи столы,

Гудит веселья хаос.

Кипят походные котлы:

«Нах хауз, Ганс, нах хауз!..»

И сердцу хочется добра.

И, увидав мальчишку,

Ганс извлекает из ведра

Большую кочерыжку.

Встряхнув в ладони сладкий груз

И дёрнув чёлкой рыжей,

Он крикнул: «Битте! Кушаль, рус!»

И бросил кочерыжку…

 

Ванюшка вырос без отца.

Январь сорок второго.

* Домой! – нем.

 

Роддом. «Веселого мальца

Бог дал тебе, Петрова!» –

Сказала няня, принеся

Вдове кормить младенца.–

Не плачь. Ведь жизнь еще не вся.

— Куда ж мне с ними деться?!

Ведь пятый он. А мой-то, мой

Ушел сам, добровольно…

— Ты, мил-подруга, тут не вой

И так кричат довольно.

Я с восьмерыми и одна,

В божнице похоронка.

Что ж тут поделаешь — война.

Бери, корми ребёнка.

Всех бабьих слёз не оботрёшь.

А парня как же назовёшь?

Малец-то без изъяна!

– Пусть в честь отца – Иваном…

 

Он рос средь  мерзостей войны

И голода знал страхи.

С братьёв донашивал штаны,

Донашивал рубахи…

Случалось, и не раз, хлебать

Такую затируху,

Что нынче даже вслух назвать –

Не то, чтоб съесть, – нет духу.

 

Уедет мать менять тряпьё

В деревни на картошку,

Оставит гнёздышко своё,

И в нём — Ванюшку-крошку.

Наварит детям на три дня

Какой-нибудь баланды:

«Не ешьте сразу у меня!» —

Накажет им, и ладно.

И старшей дочке: «Пригляди!» —

Заданье даст, умчится,

Гоняет в поисках еды

Голодною волчицей.

А пацаны за пару дней

Схлебают всё с сеструхой.

Сдержать не хватит силы ей,

И всё: с жратвою глухо.

 

В канаве заводской рогоз

Надёргают — и пища!

Корней наелись, и — понос,

В ведро помоев свищут.

 

А мамки нету пятый день.

Никак не сядет в поезд.

Мать на вокзале — словно тень,

Изголодалась, то есть.

 

Проводники ей как враги:

Билета нет? — пошла вон!

Ну, хоть за поездом беги

С мешком еды по шпалам.

 

Явилась в дом. А там беда:

Детишки все в поносе.

Куда деваться ей, куда?

И Господа поносит…

Потом начнёт детей лечить

Ромашковым настоем.

И дочь отправить получить

По карточкам хоть что им…

 

Иван мать не обременял;

Рос молчуном, без воя.

От роду словно понимал,

Во время рос какое.

Едва сумел сойти с крыльца

Ступенькою крутою,

А знал уже, что без отца

Растёт он сиротою.

 

Иван однажды мать спросил:

– А пака где наш, мама?

– Погиб…

– Неправда!

– Правда, сын.

Не верил. Ждал упрямо.

Встречать ходил все поезда.

Мёрз, стоя у откоса.

Стучало сердце: «Да, да, да…»

«Нет, нет» – в ответ колёса…

А если окликал «Сынок!»

Его солдат проезжий,

К нему кидался со всех ног

С отчаянной надеждой.

И снова мчались поезда,

И снова у откоса

Стучало сердце: «Да-да-да»

И «Нет-нет-нет» – колеса…

 

И получил на свой вопрос

Иван ответ суровый.

Друг батькин фронтовой привёз

Известие Петровым.

Все рассказал он про отца,

Табак на кухне тратя,

Как был до самого конца

С Петровым в медсанбате,

Как тот стонал:

–Не выжить мне!.. –

И прошептал, слабея:

– С-под сердца вот, свези семье,

Даю наказ тебе я…

И вынул из тряпицы гость

Кривой кусок металл,

Вложил его Ванюшке в горсть,

И горсть горячей стала…

Ещё в тряпице орден был

С медалью «За отвагу».

И к документам приложил

Гость смертную бумагу…

 

Он рос. И мысль росла одна,

И в ней он укреплялся:

Все  беды принесла  война,

Фашисты, фрицы-гансы…

А гансы возводили цех,

Ходили без конвоя,

И долетал их резкий смех

До нашего героя.

И с перетянутой струной

Растущей в тайне мести

Бывал он, как глухонемой,

И цепенел на месте.

 

На первый ряд садился он

В кинотеатре душном,

Сжимая в кулачке патрон –

Любимую игрушку.

И если погибал герой

Военного сюжета,

Рождался у Ивана свой

Сюжет в ответ на это.

И в нем, конечно, был он сам

Отчаянным героем,

И пулемет его «чесал»

Фашистов строй за строем…

 

А после пленных видел строй,

Совсем не страшных гансов,

Сжимал патрон в кармане свой

И сам в комок сжимался.

Шагал в колонне пленных Ганс,

Худющий – глянуть  тошно.

И мать Ивана как-то раз

Дала ему картошку.

И бабы с русской простотой,

Презрев войны разлуки,

Совали что-то им порой

В протянутые руки.

И в детской раненой душе

Мешалось все, болело.

Не знал он, как свершит  уже

Обдуманное дело.

 

И сон, один и тот же сон

Преследовал Ивана:

Ганс, до зубов вооружен,

Палит в него с экрана.

И защищаясь от свинца

Единственным патроном,

Он звал, безгласно звал отца,

Будил полдома стоном.

 

И пробил долгожданный час,

Гудит веселья хаос.

Колёса скоро застучат:

«Нах хауз, Ганс, нах хаус!»

И вот в приливе добрых чувств

Увидел он мальчишку

И крикнул:

– Битте! Кушаль, рус! –

И бросил кочерыжку.

Упал у грязных ног босых

Презент гранёный Ганса.

Иван нагнулся.Мир затих,

Когда  он поднимался.

 

И Ганса детский взгляд ожёг.

Он растерялся, замер.

Мелькнуло что-то, и в висок

Его ударил камень.

 

Иван не бросился в бега:

Поддал капустный откуп

Босой ногой и зашагал

Отцовскою походкой.

 

А Ганс прижал ладонь к виску.

И боль стучала тонко.

И вдруг он ощутил тоску,

Припомнив взгляд ребёнка.

И вдруг он ощутил вину,

Пришедшую мгновенно,

И стыд, молчавший всю войну,

И совесть, что нетленна,

Пока не умер человек

В тебе, каким бы страхам

Режим какой бы ни подверг

Тебя за хлеб и сахар…

 

Тянул на запад паровоз,

Тревожа ночь гудками.

Домой, на Рейн он Ганса вёз,

А Ганс домой вёз камень.

Тот самый камень, что с виска

Содрал до крови кожу,

Тот самый камень, что слегка

Царапнул душу тоже.

 

Впервые крепко спал Иван,

Дом стоном не тревожа.

И без войны киноэкран

Впервые снился тоже…

 

Живёт в одном из городов

Семейством дружным очень

Иван Иванович Петров,

Потомственный рабочий.

Сам пятый – не мала семья

По нынешним-то меркам.

И в том семействе есть своя

Для памяти поверка.

Когда весна приблизит ход

К победному салюту,

Когда вдова слезу прольёт

В молчания минуту,

Выносят внуки на балкон

Портрет Ивана-деда,

Чтоб видел он, чтоб слышал он,

Как вновь трубит Победа!

И в День Победы каждый год

Из недр сервантных полок,

Всегда волнуясь, достает

Иван стальной осколок.

И вновь горит его ладонь.

Несёт, как эстафету,

 

Сын вечной памяти огонь

К отцовскому портрету.

И отражаются везде,

Горя, салюта блики:

В медали, в орденской звезде,

В святом отцовском лике.

И рюмку, полную вина,

Перед портретом ставят.

Все это Память. И она

Душой Ивана правит.

 

«Мы все поранены войной.

Боль-память здесь, у сердца.

Нас излечить от боли той

Нет у науки средства.

Но мы не сломленный народ –

Неодолимы духом!

Запомнить надо наперёд

Всем подлых войн стряпухам.

 

Война – трагедия для нас.

Но предстоит извлечь нам

Ее из памяти не раз,

А память наша вечна!

 

Она не камень, а родник,

Как взгляд дитя прозрачный.

И кто к нему хоть раз приник,

Тот человек не зряшный.

Она не камень, а набат,

Извечная тревога,

С которой женщины глядят

Солдатам вслед с порога.

Она не камень, а звезда,

Что с сердцем по соседству,

Она горит во мне всегда,

Мое второе сердце.

Она не камень, а броня,

И мужества кристаллы

В ней пламя вечного огня

С людской слезой спаяло…

И повторить могу опять,

Хоть повторялось часто:

Нам  есть ещё, что защищать,

И есть, чем защищаться!..»

 

Стоит на Рейне крепкий дом.

Его построил Йоган.

Семья живет, конечно, в нём

В немецком нраве строгом.

Средь хрусталя хранят в дому

Простой булыжный камень.

 

Не позволяют никому

Тот камень брать руками.

 

И только старый Ганс порой

К виску его приложит

И слышит бомб протяжный вой,

И дрожь бежит по коже.

И видит детские глаза,

Прислушиваясь к звукам.

Он этот камень приказал

И детям чтить, и внукам.

1982; 1984; 2013 (дораб., дополн.)