15 марта — Ледяной поход (Впоследствии название «Ледяной поход» распространилось весь 1-й Кубанский поход) — одно из наиболее ярких воспоминаний каждого первопоходника («Первопроходники» — участники 1-го Кубанского погода) о минувших днях.
Всю ночь накануне лил дождь, не прекратившийся и утром. Армия шла по сплошным пространствам воды и жидкой грязи, по дорогам и без дорог, заплывших и пропадавших в густом тумане, стлавшемся над землею. Холодная вода пропитывала насквозь все платье. Текла острыми, пронизывающими струйками за воротник» Люди шли медленно, вздрагивая от холода и тяжело волоча ноги в разбухших, налитых водою сапогах. К полудню пошли густые хлопья липкого снега и подул ветер. Застилает глаза, нос, уши, захватывает дыхание и лицо колет словно острыми иглами.
Впереди перестрелка: не доходя двух-трех верст до Ново-Дмитриевской — речка, противоположный берег которой занят аванпостами большевиков. Их отбросили огнем наши передовые части, но мост оказался не то снесенным вздувшейся и бурной речкой, нечто испорченным противником. Послали конных искать броду. Колонна сгрудилась к берегу. Две-три хаты небольшого хуторка манили дымками своих труб. Я слез с лошади и с большим трудом пробрался в избу скво.зь сплошное месиво человеческих тел. Живая стена больно сжимала со всех сторон; в избе стоял густой — туман от дыханий сотни людей и испарений промокшей одежды, носился тошнотный едкий запах прелой шинельной шерсти и сапог. Но по всему телу разливалась какая-то живительная теплота, отходили окоченевшие члены, было приятно и дремотно.
А снаружи ломились в окна, в двери новые толпы.
— Дайте погреться другим. Совести у вас нету.
Переправу искали долго. Корнилов разослал и всех конвойных офицеров. Всадники шли по подернувшему реку у берега тонкому слою льда, проваливались и иногда вместе с конем погружались в ледяную воду. Наконец, марковские конные разведчики перешли реку вброд у снесенного моста. Тотчас же мелькнула белая папаха Маркова, и с того берега донесся его громкий голос:
— Всех коней к мосту, полк переправлять верхом и на крупах!
Началась томительно долгая переправа: глубина — в полкорпуса лошади, одновременно проходило не более двух, потом в поводу поворачивали коней обратно за новой очередью пехоты. Попробовали провезти орудие. Лошади шарахнулись, запутались в постромках, повалились вместе с ездовыми в воду и опрокинули пушку. Новая задержка, а а это время переправу начала громить неприятельская артиллерия. Одна за другой ложатся гранаты по снежному полю, падают в реку, вздымая высокие столбы пенящихся брызг. Вот одна упала прямо в костер, разведенный на берегу среди гревшейся толпы добровольцев; разметала, побила, переранила людей.
Между тем погода вновь переменилась: неожиданно грянул мороз, ветер усилился, началась снежная пурга. Люди и лошади быстро обросли ледяной корой; казалось, все промерзло до caмиx костей; покоробившаяся, будто деревянная одежда сковала тело; трудно повернуть голову, трудно поднять ногу в стремя.
Уже вечереет — пурга заглушает шум ружейной стрельбы. Не слышно, что делается впереди. Возле дороги, ведущей от переправы к Ново-Дмитриевской, в поле — брошены орудия, повозки, безнадежно застрявшие в расплывшейся пахоте, подернутой сверху тонкой коркой льда. По дороге тянется вереница людей. Словно тени. Местами тут же на дороге, лежит неподвижное тело.
— Раненый?
Долго молчит. Потом отрицательно качает головой,
— Вы подбодритесь, деревня близко, пропадете ведь здесь в поле…
Идут и уже не обращают, никакого внимания на свист пуль, которыми посыпают дорогу застрявшие где-то в стороне, в темнеющей роще большевики. Проехал Корнилов с одним только штабом — конвой почти весь переправляет пехоту. Стемнело окончательно.
Марков, развернув против станицы Офицерский полк, оказался с ним в полном одиночестве. Покровский, который должен был атаковать станицу с юга, не подошел — счел невозможным двигать по такой дороге и в такую погоду свой отряд. Это обстоятельство спасло большевиков от окружения и стоило нам потом двух лишних боев и лишней крови. Коннице, направленной в охват вправо, не удалось перейти речку, и к ночи она вернулась к общей переправе; батарея, с поврежденными механизмами орудий застряла в поле; в пятом часу только еще начинала переходить вброд голова Партизанского полка — переправа его протянется, очевидно, до ночи…
Марков решил:
— Ну, вот что. Ждать некого. В такую ночь без крыш тут все подохнем в поле. Идем в станицу.
И бросился с полком под убийственный огонь мгновенно затрещавших со всех сторон ружей и пулеметов. Полузамерзшие, держа в онемевших руках винтовки, падая и проваливаясь в густом месиве грязи, снега и льда, офицеры бежали к станице, ворвались в нее и перемешались в рукопашной схватке с большевиками: гнали их потом до противоположной окраины, встречаемые огнем чуть не из каждого дома, где засели и грелись не ожидавшие такой стремительной атаки и не успевшие построиться красногвардейцы резервных частей.
Когда мы подъехали к окраине станицы, Офицерского полка уже не было. У околицы толпились артиллеристы застрявшей батареи с лошадьми, спасавшиеся от стужи и стоявшие в нерешительности; по всем темным улицам станицы шла беспорядочная стрельба. Корнилов послал ординарцев разыскать Маркова и полк, но не дождался донесения и поехал с Романовским» несколькими чинами штаба и ординарцами в обычный сборный пункт — станичное правление.
Командующий армией входил туда как раз в тот момент, когда из правления в другие двери выбегала телпа большевиков, встреченная в упор огнем…
Всю ночь шла стрельба в станице; всю ночь переправлялась армия и весь следующий день подбирали я вытаскивали из грязи повозки и артиллерию. Утром большевики атаковали Ново-Дмитриевскую, с большим уроном были отброшены. И каждый день потом их артиллерия со стороны Григорьевской громила нашу станицу, преимущественно площадь с церковью, где, как всегда, располагался Корнилов со штабом.
В тот же день, 15-го, наш обоз переходил из аула Шенджий в станицу Калужскую, куда прибыл поздно ночью. Раненые и больные весь день лежали в ледяной воде… Смерть витала над лазаретом.
* * *
Мой бронхит свалил меня окончательно. Молодой зауряд-врач (Зауряд-врачи — выпускники гражданских медицинских учебных заведений, призванные в армию из запаса, занимавшие офицерские должности, не имея офицерских чинов), променявший свою мирную профессию на беспокойную и опасную должность, ординарца генерала Маркова, милейший Г. Д. Родичев, выслушал меня и, найдя какие-то необыкновенные шумы, смущенно сказал:
— Дело плохо, надо сбегать за докторам…
Но 17-го приехали представители Кубани на совещание по поводу соединения армий. Пришлось подняться. Предварительно беседовали с Корниловым и Романовским. Выяснилось, что части кубанского отряда «с оказией» прислали доложить, что они подчиняются только генералу Корнилову, и если их командование и кубанское правительство почему-либо на это не пойдут, то все они перейдут к нам самовольно. Было решено, чтобы не создавать опасных прецедентов и не подрывать принципов дисциплины, побудить кубанские власти к мирному и добровольному соглашению.
Приехали — атаман полковник Филимонов, генерал Покровский, председатель и товарищ председателя законодательной рады Рябовол (Рябовол Н. С. — до революции был председателей правленая Черноморо-Кубанской железной дороги. С декабря 1917 г. — председатель Кубанской краевой рады, один из лидеров черноморцев (сторонников кубанской автономии). 13(26) нюня 1919 г, убит в Ростове в гостинице «Палас-отель», на предположениям агентами деникинской контрразведки или членами одной из тайных монархических организаций) и Султан-Шахим-Гирей (Султан-Шахим-Гирей — один из лидеров черкесских националистов, в 1917-1919 гг.-товарищь председателя Кубанской законодательной рады), председатель правительства Быч — люди, которым суждено было впоследствии много времени еще играть большую роль в трагических судьбах Кубани.
Начались томительно долгие и нудные разговоры, в которых одна сторона вынуждена была доказывать элементарные основы военной организации, другая в противовес выдвигала такие аргументы, как «конституция суверенной Кубани», необходимость «автономной армии», как опоры правительства, и т. д. Они не договаривали еще одного своего мотива — страха перед личностью Корнилова: как бы вместе с кубанским рядом он не поглотил и их призрачной власти, за которую они так цепко держались. Этот страх сквозил в каждом слове. На нас после суровой, жестокой и простой обстановки похода и боя от этого совещания вновь повеяло чем-то старым, уже, казалось, похороненным, напоминавшим лето 1917 года-с бесконечными дебатами революционной демократии, докончившей разложение армии. Зиму в Новочеркасске и Ростове-с разговорами донского правительства, дум и советов, подготовлявшими вступление на Дон красных войск Сиверса (Сиверс Рудольф Фердинандович (1892-1918) — из семьи служащего, окончил военное училище, участвовал в 1-й мировой войне, прапорщик. В 1917 г. — член Военной организации ори ПК РСДРП. С января 1918 г.- командир отряда Южного ревволюционного фронта. С 17 февраля — командующий всеми революционными войсками ростовского направления. 23 февраля ими был занят Ростов, с лета 1918 г.-командир Особой (позже — 1-й Украинской особой) бригады. 2 декабря 1918 г. умер от ран в Москве)…
А за стеною жизнь, настоящая жизнь уже напоминала о себе громким треском рвавшихся на площади и возле дома гранат.
Нелепый спор продолжался.
Корнилов заявил категорически, что он не согласен командовать «автономными» армиями, и пусть в таком случае выбирают другого. Кубанское правительство согласилось, наконец, на соединение армий, но устами Быча заявило, что оно устраняется от дальнейшего участия в работе и снимает с себя всякую ответственность за последствия.
Корнилов вспылил и, ударяя по столу пальцем о надетым на нем перстнем — его характерный жест, — сказал,
— Ну нет. Вы не смеете уклоняться. Вы обязаны работать и помогать всеми средствами командующему армией.
Жизнь настойчиво возвращала совещанием суровой действительности: задрожали стены, зазвенели стекла; возле нашего дома разорвалось несколько гранат; одна забрызгала грязью окна, другая разбила ворота…
Кубанские представители попросили разрешения переговорить между собой. Мы, вышли в другую комнату и, набросав там проект договора, послали его кубанцам.
В окончательной редакции протокол совещания гласил:
1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход кубанского правительственного отряда в полное подчинение генерала Корнилова, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.
2.Законодательная рада, войсковое правительство в войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.
3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзывается в состав правительства для дальнейшего формирования Кубанской армии.
Подписали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин» Эрдели, полковник Филимонов, Быч, Рябовол, Султан-Шахим-Гирей».
Последние строки 3-го пункта, введенные по настоянию «кубанских представителей, главным образом, якобы только для морального удовлетворения, смещенного командующего войсками, создали впоследствии большие осложнения во взаимоотношениях между главным командованием с Кубанью.
В этот же день, 17-го, после артиллерийского обстрела большевики из Григорьевской перешли опять в наступление на Ново-Дмитриевскую; вечером проникли-даже небольшими частями в самую станицу, соединившись здесь с местными иногородними. Несколько часов по улицам визжали пули, пока наконец около полуночи наступление не было отбито. В ближайшие дни прибыли кубанские войска, влились в Добровольческую армию, которая после расформирования некоторых частей получила следующую организацию*: Чехословацкий батальон не включался в состав бригад.
1-я бригада, генерал Марков
Офицерский-полк
1-й кубанский стрелковый полк.
1-я инженерная рота.
1-я и 4-я батареи.
2-я бригада, генерал Богаевский.
Корниловский ударный полк.
Партизанский полк.
Пластунский батальон.
2-я, 3-я и 5-я батареи.
Конная бригада, генерал Эрдели.
1-й конный волк.
Кубанский полк (вначале -дивизион).
Черкесский полк.
Конная батарея.
Общая численность армии возросла до 6 тысяч бойцов. Вместе с тем почти удвоился наш обоз,
* * *
Атака Екатеринодара решена. Были сомневающиеся, но не было несогласных, тем более, что армия до этих дней не знала неудачи и- выполняла, невзирая на невероятные трудности, всякий маневр, который ей указывал командующий. Второй месяц уже Корнилов шея вперед, разбивая все преграды, которые встречал на своем пути, побеждая большевиков силою своей воля, обаянием своего мужества и доблестью преданных ему добровольцев.
План операции заключался в следующем: 1) разбить отряды противника, действовавшие южнее Екатеринодара, для того, чтобы обеспечить возможность переправы и увеличить запас боевых припасов за счет большевистских складов; 2) внезапным ударом захватить станицу Елисаветинскую в 18 верстах западнее Екатеринодара — пункт, где имелась только паромная переправа и где нас меньше всего ожидали; 3) переправиться через Кубань и атаковать Екатеринодар (Ближайшие переправы были: деревянный мост у Пашковской, где недавно был Покровский и где поэтому нас могли ожидать; железнодорожный мост у самого Екатеринодара, атака которого представляла непреодолимые технические трудности).
В двадцатых числах бригада генерала Богаевскогэ после кровопролитного боя захватила Григорьевскую и Смоленскую. Эрдели с конницей пошел к Елисаветинской. 24-го перед рассветом генерал Марков должен был внезапным ударом овладеть Георгие-Афипской станицей, где был центр закубанских отрядов, гарнизон свыше 5000 человек с артиллерией и бронепоездами и склад боевых припасов.
Неожиданным нападение не вышло: выступление почему-то сильно замешкалось, когда голова колонны была в расстоянии менее версты от станицы, как-то сразу рассвело. Большевики увидели перед собой на ровном открытом поле не успевшую развернуться, компактную массу пехоты, артиллерии, конных и, после минутного замешательства, ожрыли по ней убийственный огонь, в котором принял участие и показавшийся за поворотом бронированный поезд. Корнилов со штабом в это время обгонял колонну и едва успел отъехать в сторону. Ружейной пулей ранило -в ногу навылет генерала Романовского, который, однако, остался с Корниловым. По всему полю заметались люди, орудия. По счастью, вперед по заливным лугам проходила высокая насыпь железной дороги, и Марков успел развернуть и скрыть за ней свои части.
В таком положении колонне Маркова пришлась простоять несколько часов. Впереди — окраина станицы, опоясанная протекавшей в совершенно отвесных берегах речкой Шебш с единственным через нее мостом.
Наступление замерло.
Корнилов послал приказание бригаде Богаевского ускорить движение от Смоленской в глубокий обход Георгие-Афипской с запада. Сам переехал на это направление.
Во второй половине дня корниловцы и партизаны, прорезав железную дорогу, вышли в тыл большевикам и после краткого горячего боя ворвались в станицу и на станцию. С востока вошел и Марков. Началось истребление метавшихся по всей станице остатков большевиков, не успевших прорваться к Екатеринодару. На станции, в числе прочей добычи, нашли драгоценные для нас снаряды — до 700 штук.
Полки, как всегда соперничали в доблести, не омраченной ревнивым чувством. Когда Корнилов благодарил командира Партизанского полка, генерала Казановича, за взятие станицы, он ответил:
— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Всем успехом мы обязаны Митрофану Осиповичу (Подполковник Неженцев, командир Корниловского полка) и его полку…
25 марта потянулся обоз и пополудни армия двинулась дальше на северо-запад, подорвав железнодорежный мост и выслав отряд для демонстрации против Екатеринодара. Шли вначале вдоль полотна; скоро, однако, приостановились: подъехал бронированный поезд и эшелон большевиков, с которым наш авангард вел бой до темноты. Колонна свернула в сторону и продолжала путь уже темной ночью. Опять без дорог, сбиваясь и путаясь среди сплошного моря воды, залившей луга и дороги, скрывшей канавы, ямы, обрывы, в которые проваливались люди и повозки. Ночь казалась такой бесконечно долгой и таким желанным рассвет…
Пройдя 32 версты, колонны остановились в ауле Панахес, откуда, после небольшого отдыха, 2-я бригада генерала Богаевского двинулась дальше к Елисаветинской переправе, находившейся в 10 верстах и уже захваченной Эрдели.
* * *
Переправа через Кубань представляет большой интерес не только технической стороной ее выполнения, но и необыкновенной смелостью замысла.
У Елисаветинской был паром, подымавший нормально около 15 всадников или 4 повозки с лошадьми, или 50 человек. Позднее откуда-то снизу притянули другой паром меньшей подъемной силы и с неисправным тросом, действовавший с перерывами. Был еще десяток рыбачьих гребных лодок.
Этими средствами нужно было перебросить армию с ее обозами и беженцами, в составе не менее 9000 человек, до 4000 лошадей и 600 повозок, орудий и зарядных ящиков.
Операция выполнялась под угрозой с левого берега- со стороны большевиков, владевших железнодорожным мостом и под некоторым давлением с правого-со стороны авангарда екатеринодарской группы большевиков.
Переправа протекала в полном порядке и длилась трое суток в условиях почти мирных — за исключением нескольких часов 27-го — без обстрела. Обратный отход с боем потребовал бы значительно большего времени, вернее был невыполним вовсе, и в случае неудачи боя грозил армии гибелью.
Переброшенный на правый берег громадный обоз, подвижной тыл армии, прижатый к реке, становился в полной зависимости от какой-либо случайности в изменчивой обстановке сражения.
Для того, чтобы решиться на такую операцию, нужна была крепкая вера вождя в свое боевое счастье и в свою армию. Корнилов не сомневался.
27 марта мы беседовали- в штабе о вопросах, связанных с занятием Екатеринодара, как о чем-то неизбежном и не допускающем сомнений. Чтобы не повторять ростовской ошибки, решено было временно, до, упрочения военного положения, не восстановлять кубанскую власть, а назначить в Екатеринодаре генерал-губернатора; эта должность возложена была на меня. Помню, что кубанское правительство отнеслось к атой мере с молчаливым осуждением. И когда я просил дать мне в помощь опытных общественных деятелей, они предложили мне… уволенного некогда полицмейстера и свое контрразведочное отделение. В этот же день Корнилов в первый раз отдал приказ о том, чтобы окрестные кубанские станицы выставили и немедленно прислали в состав Добровольческой армии определенное число вооруженных казаков,
Не сомневалась и армия.
Весело толпились у берега, спеша переправиться, корниловцы и партизаны, шедшие в этог-раз в голове, за конницей. Нервничали марковские офицеры, и ворчал их генерал, оставленный с бригадой в арьергарде на левом берегу до окончания переправы обоза.
— Черт знает, что! Попадешь к шапочному разбору…
Хорошее настроение царило и в обозно-походном городке, по капризу судьбы вдруг выросшем на берегу Кубани, вокруг маленького черкесского аула (Хатук). Сотни повозок; пасущиеся возле стреноженные лошади; пестрые лохмотья, разложенные для сушки на чуть пробивающейся траве под яркими, но ещё холодными лучами весеннего солнца; дым и треск костров; разбросанные по всему полю труппы людей, с нетерпением ждущих своей очереди для переправы, и жадно ловящих вести с того берега. Словно во времена очень далекие — табор крестоносцев — безумцев или праведников, пришедших из-за гор и морей под стены святого города…
И у нашей армии был свой маленький «Иерусалим», пока еще не тот — заветный, далекий, с золотыми маковками сорока сороков божьих церквей… Более близкий — Екатеринодар.
