https://topwar.ru/220949-strannosti-i-zagadki-kornilovskogo-mjatezha.html
Военное обозрение. История
А. Ф. Керенский и Л. Г. Корнилов в группе членов Временного правительства
В предыдущих статьях (первая, вторая) мы говорили о происхождении Лавра Георгиевича Корнилова, начале его военной службы, участии в Русско-японской и Первой мировой войнах, роли в событиях Февральской революции. Настало время рассказать о знаменитом корниловском мятеже, который совсем недавно на наших глазах спародировал Евгений Пригожин – ничтоже сумняшеся он направил свою приблатненную частную армию прямиком на Москву. Находясь в это время на борту теплохода, возвращающегося в Москву из Казани, я вспомнил, казалось бы, давно и напрочь забытый стишок В. Вишневского:
прижав к груди буханки,
вот так войдешь домой,
а дома – танки».
И начал думать, куда мне идти и что делать в закрывающейся на глазах Москве. И как добираться до Калуги. К счастью для всех нас, Пригожин оказался героем не трагедии, а оперетты. По дороге к столице он передумал и сбежал от своих бойцов к Лукашенко в Белоруссию.
Вообще, мне везет на такие дела. В Египте, например, мы с дочерью оказались, когда там свергали Мубарака, видели, как на глазах пустеют улицы Шарм-эль-Шейха и, проклиная каирских революционеров, плачут провожающие последних туристов арабы. Улетали на последнем самолете. А потом я налегке (без заботливо отобранного у дверей аэропорта чемодана) возвращался из Хургады после того, как над Синайским полуостровом был взорван лайнер компании «Кагалым-авиа».
Но вернемся к рассказу о трагических событиях августа 1917 года.
Причины движения войск на Петроград
Итак, в августе того года занимавший пост верховного главнокомандующего Корнилов находился на пике популярности. Апофеозом, как мы помним, стало так называемое Государственное совещание, которое проходило в Москве с 12 по 15 (25–28) августа. Рукоплещущая публика буквально умоляла генерала «спасти Россию», офицеры выносили его к толпе на руках, экзальтированные дамочки падали на колени.
Умные люди, правда, пытались предупредить Корнилова, что эта поддержка толпы на самом деле ничего не стоит (как ничего не стоят сейчас многотысячные «лайки» и хвалебные «посты» в Интернете). Василий Маклаков, один из лидеров партии Конституционных демократов, просил председателя Главного комитета Союза офицеров Леонида Новосильцева передать Корнилову, что в решающий момент сторонников у него не окажется – «все спрячутся». Но Корнилов уже «поверил в свою звезду».
Ситуация в стране стремительно ухудшалась. В Казани то ли из-за халатности, то ли в результате диверсии загорелся арсенал: последовал взрыв, уничтоживший около миллиона снарядов и 12 тысяч пулеметов. На фронте солдатами были убиты командир 3-й пехотной дивизии генерал Константин Гиршфельд и комиссар Особой армии Федор Линде. 20 августа (2 сентября) немецкая армия захватила Ригу. На следующий день было принято решение начать подготовку к переезду правительства в Москву.
Войска Петроградского военного округа, который теперь становился прифронтовым, предполагалось передать в непосредственное ведение Верховного главнокомандующего, то есть Корнилова. К нему же правительство обратилось с просьбой прислать в Петроград с фронта отряд надежных частей. При этом Корнилову были поставлены два условия.
Во-первых, не ставить во главе отправляемых войск считавшегося правым генерала Александра Крымова (который, как мы помним из предыдущей статьи, в начале января 1917 года на встрече с депутатами Думы предлагал захватить и отправить в монастырь императрицу Александру Федоровну).
Во-вторых, «временные» были категорически против участия в походе на столицу Кавказской туземной («Дикой») дивизии, на 90 % состоящей из добровольцев-мусульман – так как было «неловко поручать утверждение русской свободы кавказским горцам».
Военнослужащие «Дикой дивизии»
Однако эти пожелания правительства Корнилов не выполнил: войска в Петроград повёл именно Крымов, а в авангарде его частей шла «Дикая дивизия».
Невероятно честолюбивый Александр Керенский, которому и так везде мерещились заговоры, уверил себя в злом умысле Корнилова. Ситуацию усугубил бывший обер-прокурор Синода Владимир Львов, который по своей инициативе решил стать посредником в переговорах между Корниловым и Керенским. При этом с Корниловым он говорил так, что генерал решил, будто его буквально «зовут на царство», и ответил, что он человек скромный и ни о чем подобном даже и не помышлял – но надо, так надо.
Керенский же, поговорив со Львовым, окончательно уверился в том, что Корнилов ведёт войска в Петроград, чтобы разогнать правительство и стать диктатором. В ночь на 26 августа он потребовал для себя особых полномочий для «борьбы с мятежом».
Неадекватные действия Александра Керенского
До вечера 26 августа (8 сентября) Корнилов был уверен, что действует в полном соответствии с планами правительства, и потому был просто потрясён, когда утром 27 числа получил от Керенского телеграмму с требованием немедленно сдать должность Верховного командующего Лукомскому и явиться в Петроград.
Удивленный Корнилов решил, что правительство и лично Керенский находится под давлением каких-то деструктивных сил, и в ответ заявил:
Позже появилась легенда, что Корнилов якобы обещал «повесить на первом столбе Ленина, а на втором Керенского» – но это всего лишь легенда. Керенский же говорил, что оказался «между молотом корниловцев и наковальней большевиков».
28 августа (10 сентября) Временным правительством был издан указ об отстранении от должности и предании суду Корнилова, начальника его штаба А. Лукомского, командующего Юго-Западным фронтом А. Деникина и начальника штаба фронта С. Маркова, а также товарища (заместителя) министра путей сообщения на театре военных действий В. Кислякова. В тот же день Советами был создан Военно-революционный комитет (ВРК), руководителями которого оказались преследуемые правительством большевики. Троцкий писал об этом:
Н. И. Шестопалов. Вооружение рабочих в дни корниловского мятежа
А в современной Москве, как вы все помните, при известии о мятеже ЧВК «Вагнер» «хвосты» выстроились у стоек регистраций аэропортов. Таков результат деятельности антироссийских организаций вроде «Ельцин-центра», преподавания в школах пасквилей Солженицына и многолетней антисоветской пропаганды на всех телеканалах страны.
Железнодорожные станции, мосты, телеграфные станции, Зимний дворец в те августовские дни 1917 года оказались под охраной кронштадтских матросов, многие из которых менее двух месяцев назад участвовали в антиправительственном восстании (июльском кризисе).
Кронштадтцы, прибывшие в Петроград для «борьбы с корниловщиной»
А ведь именно для борьбы с большевиками Керенский, по свидетельству Бориса Савинкова, и вызывал в Петроград корпус, который вёл сейчас в столицу генерал Крымов.
Продолжим цитировать Троцкого:
О. Н. Карташев. На подавление корниловского мятежа
В качестве платы большевики потребовали освобождения товарищей, которые были арестованы при разгроме июльского восстания. Некоторые были выпущены из тюрем сразу, другие – вскоре после провала корниловского марша к Петрограду. Троцкий, например, был освобождён 4 (17) сентября – и через несколько дней был избран председателем Петроградского совета.
Провал марша корниловских войск
Корниловские части были остановлены без единого выстрела, и главную роль сыграли агитаторы большевиков и могущественный профсоюз железнодорожников, о котором Зинаида Гиппиус напишет 9 ноября 1917 года:
Не уползти!
Уж разобрал руками чёрными
Викжель – пути».
Отметим, что чёрные руки Викжеля – это не метафора: ладони рабочих-железнодорожников были чёрными от въевшейся угольной пыли и смазки. Иметь такие «некрасивые руки» для Гиппиус и людей её круга было почти преступлением.
В августе 1917 года стараниями железнодорожников двигавшиеся на Петроград части генерала Крымова, по словам Троцкого, «были разметаны по станциям, разъездам и тупикам восьми железных дорог».
Генерал П. Краснов вспоминал:
А вот как описывает Краснов работу большевистских агитаторов:
Обратите внимание: разложение армии большевики себе не приписывали – куда им в этом деле до самого Александра Федоровича Керенского и других либералов Временного правительства!
В разложении армии обвинял Керенского и Деникин, который 29 июля 1917 года на совещании в Ставке сказал ему:
Успешно распропагандирована была даже туземная «Дикая дивизия». Вот как пишет об этом Троцкий:
В роли Лукашенко выступил полковник генерального штаба С. Н. Самарин, который, по словам Керенского, объяснил Крымову (который был его личным другом) «всю безнадёжность дальнейшего сопротивления и всю смертельную его опасность для армии».
Крымов, в отличие от Пригожина, не сбежал в Минск или куда-то еще, а прибыл в Петроград – 31 августа (13 сентября) 1917 года. После разговора с Керенским он застрелился, став единственной жертвой корниловского мятежа.
Во время пригожинского путча жертв, к сожалению, было больше.
Новым Верховным главнокомандующим Керенский назначил самого себя. Начальником его штаба стал один из бывших верховных главнокомандующих Михаил Алексеев, которому и был поручен арест Корнилова и других генералов. Произошло это спокойно и без каких-либо эксцессов – 1 (14) сентября. Корнилов даже не пытался оказать сопротивление или бежать. Через неделю Алексеев подал в отставку.
Деникин писал:
Георгиевцы
Текинцы
Сам Деникин и другие обвиняемые в мятеже офицеры были привезены в Быхов через месяц (до этого они находились под арестом в Бердичеве – в штаб-квартире Юго-Западного фронта).
Последствия
Результаты выступления Корнилова и особенно действий Керенского оказались самыми плачевными.
В политическую жизнь Петрограда вновь включились ушедшие было в подполье большевики, а Троцкий, как мы помним, был избран Председателем Петроградского Совета. Власть Временного правительства еще больше ослабла. Зато усилилась анархия на фронтах, полгода невероятных усилий с целью наведения хоть какого-то порядка в войсках пошли прахом. Падение Временного правительства становилось лишь вопросом времени.
Но, мог ли Корнилов действительно «навести порядок в Петрограде» – при условии, что Керенский выполнил бы прежние договоренности?
Большинство историков считают, что шансов у него не было: направленные в столицу войска были бы распропагандированы не по пути к ней, а непосредственно в Петрограде. Программа, предложенная народу большевиками, была вне конкуренции. Их противникам просто нечего было противопоставить лозунгам «Штык в землю», «Фабрики – рабочим, земля – крестьянам», «Мир хижинам, война дворцам». Кстати, не кто иной, как Николай Бердяев считал большевизм «наименее утопическим» продолжением российской истории, «наиболее верным некоторым исконным русским традициям».
Расследование дела Корнилова
29 августа (11 сентября) 1917 года для расследования дела Корнилова и его соратников была создана Чрезвычайная комиссия. Первые результаты оказались очень неприятными для Керенского, поскольку к 5 (18) сентября следователи пришли к выводу, что действия Корнилова подпадают лишь под статью о «насильственном посягательстве на изменение в России или какой-либо ее части установленного основными государственными законами порядка».
Однако затем и это обвинение было снято, поскольку, как ни крути, но войска шли к Петрограду по распоряжению Временного правительства, и никаких противоправных действий их командиры совершить не успели.
Наконец, осталось лишь обвинение в отказе своевременно сдать должность главнокомандующего. Однако выяснилось, что Корнилов был отстранен от нее незаконно – не указом Временного правительства, а всего лишь частной телеграммой Керенского. А письменного документа с официальным приказом в архиве обнаружить так и не удалось, похоже, что его забыли издать.
В результате все члены партии Конституционных демократов в знак солидарности с Корниловым 9 (22) сентября 1917 года вышли из состава Временного правительства. Подследственных начали постепенно отпускать.
После Октябрьского переворота были освобождены последние заключенные. Генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, Деникин и Марков вышли на свободу последними – 18 ноября (1 декабря) 1917 года. Однако официально Чрезвычайная следственная комиссия закончила работу лишь в июне 1918 года – уже после смерти главного обвиняемого.
Существование заговора генерала Корнилова было объявлено недоказанным.
Гибель Л. Корнилова
Следует сказать, что захватившие власть большевики на первых порах были настроены чрезвычайно миролюбиво. Из тюрем сразу же были освобождены царские сановники, арестованные после Февральской революции.
Многие офицеры и генералы были также отпущены под «честное благородное слово» не воевать больше против революции – и очень многие тут же это обещание нарушили. Среди таковых был, например, генерал и атаман Всевеликого войска Донского Петр Краснов, который потом приветствовал нападение Германии на Советский Союз и возглавлял созданное в Имперском министерстве восточных оккупированных территорий «Главное управление казачьих войск». В мае 1945 года Краснов попал в плен к англичанам и был передан ими представителям советской администрации. По приговору суда он был повешен 16 января 1947 года. В последнем слове Краснов заявил:
Но в 1998 году у московского храма Всех святых предателю Краснову, а также его подельникам – Паннвицу, Шкуро, Доманову, Султану Клыч-Гирею (казнённым вместе с Красновым), был установлен памятник (мраморная плита) с кощунственной надписью:
В 2007 году накануне Дня Победы эта плита была разбита неизвестными:
Однако в 2014 году ее восстановили с новой, тоже кощунственной, надписью:
Вспомним также, что в российских школах наши дети до сих пор изучают клеветнические опусы Солженицына, который открыто называл героями и патриотами власовцев. Не забудем про остающуюся безнаказанной антироссийскую деятельность «Ельцин-центра». И про многолетнюю антисоветскую пропаганду, открыто ведущуюся на многих телеканалах. И спросим себя: имеем ли мы право удивляться очередям на пограничном переходе «Верхний Ларс» в сентябре 2022 года и непрерывно взлетавшим бизнесджетам российских бизнесменов и чиновников 24 июня 2023 года?
Но вернемся в 1918 год и увидим, что даже после убийства Володарского (20 июня) председатель Петроградского Совета Г. Зиновьев решительно пресек попытки самосудов петроградских рабочих против офицеров и буржуа. Он же, кстати, как-то сказал:
В. И. Ленин писал тогда:
Луначарский заявил:
Дата официального объявления начала красного террора известна: 5 сентября 1918 года. Причиной стали события 30 августа 1918 года, когда был тяжело ранен председатель правительства В. Ленин и убит председатель Петроградской ЧК Я. Урицкий. При этом глава ВЧК Яков Петерс заявил в ноябре того года:
Ленин, кстати, к покушению на себя отнесся с философским спокойствием, сказал пришедшему навестить его Горькому:
В 1920 году Ленин попытался отменить смертную казнь, но провести это решение помешала война с Польшей.
Но почему же тогда началась Гражданская война? Ведь еще в ноябре 1917 года Норвежской социал-демократической партией Ленин был выдвинут на присуждение ему Нобелевской премии мира. Его кандидатура была отклонена только по формальным причинам – опоздание заявки. В меморандуме Бальфура от 21 декабря 1917 года, поддержанном Клемансо, указывалось на необходимость
Президент США Вудро Вильсон 8 января 1918 года опубликовал «14 пунктов»: предполагалось освобождение всех русских территорий, предоставление России полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно ее политического развития, России был обещан прием в Лигу Наций.
Однако Гражданская война все же началась – и начали еë именно «белые».
Тот же Корнилов 20 ноября 1917 года двинулся на Дон – поначалу с преданным ему Текинским полком. В этом соединении поначалу служили 627 молодых представителей знатных ахальских и мервских родов, которые ежегодно перечисляли на его содержание 60 тысяч рублей. Но теперь в нем было 24 офицера и около 400 рядовых.
27 ноября 1917 года у разъезда Песчаники (под Унечей) текинцы были разбиты отрядом Красной Армии, 3 офицера и 264 рядовых попали в плен. Отпустив оставшихся текинцев, Корнилов, переодевшись крестьянином, по железной дороге 6 декабря 1917 года добрался до Новочеркасска, где к нему стали собираться недовольные новой властью офицеры.
Корнилов с офицерами в Новочеркасске, 1918 г.
Но были и те, кто не мог простить Корнилову его участия в событиях Февральской революции. Например, генерал граф Ф. А. Келлер, бывший командир III Кавалерийского корпуса, заявил:
9 (22) февраля 1918 года – всего через месяц после публикации Вильсоном его очень выгодных новой России «14 пунктов», Добровольческая армия численностью в один полк выступила в Первый Кубанский («Ледяной») поход на Екатеринодар. И было много жестокостей – с обеих сторон.
Д. Шмарин. «Ледяной поход» (картина 2008 г.)
Уже 31 марта (13 апреля) 1918 года Корнилов погиб под Екатеринодаром. Деникин вспоминал:
Деморализованная смертью командующего армия отступила на Дон.
На следующий день это место было занято красногвардейцами, которые случайно нашли могилу Корнилова. Его тело отвезли в Екатеринодар, где оно было сожжено.
Однако пламя Гражданской войны уже вспыхнуло, и продолжалась она до 25 октября 1922 года, хотя некоторые считают датой её окончания 16 июня 1923 года.
- Автор: Рыжов В. А.
Можно по-разному относится к этой статье. Как в обществе по-разному сегодня относятся к Солженицыну, Корнилову, Колчаку, Деникину и другим руководителям и писателям, излагающим мнение отличное от общепринятого.
Скорее Корниловский мятеж можно сравнить с путчем августа 1991 года. Хотя вслух ни Корнилов, ни деятели ГКЧП, ни Пригожин о свержении действующей власти ничего не говорили. Можно их осуждать, но это уже наша история в которую плевать не надо. Ибо любой ваш плевок может вернуться к вам же может через год, может через 10 лет, а может и позже, более смачным, обидным и весомым. Тот кто плюет в свои историю и не делает выводов, тот получает обязательно ответку.
Хотелось бы привести, как на флоте воспринимали корниловский мятеж и что это стоило воюющему Балтийскому флоту.
Гарольд Карлович Граф в своей книге «На «Новике» написал о том времени:
26 августа в Петрограде опять вспыхнуло восстание. Сперва даже нельзя было разобраться, кто против кого восстал, но понемногу стало все выясняться. Оказалось, что Керенский, предварительно сговорившись с генералом Корниловым, когда дело дошло до действий, жестоко спровоцировал и предал генерала. В свое оправдание, он разослал по всем армиям и флоту юзограмму, в которой говорилось, что Корнилов потребовал от него передачи всей полноты власти с тем, чтобы по своему усмотрению составить новое правительство. «Усмотрев в этом предъявлении требований угрозу завоеваниям революции, — писал Керенский, — я, для спасения Родины, [325] Свободы и Республиканского строя, по уполномочию Временного Правительства решил принять энергичные меры».
В чем же заключались эти энергичные меры? В провокации и предательстве.
При посредстве пропаганды между нижними чинами ему удалось расшатать шедший на Петроград конный корпус генерала Крымова и остановить его продвижение. После этого он вызвал Крымова для объяснений. Во время них награжденный генералом пощечиной Керенский, как говорят, поспешил «укрыться» под стол. В этот момент сзади, с револьвером в руках, бесшумно прокрался Б. Савинков. Раздалось несколько выстрелов, и Крымов, пораженный в спину, упал замертво. На выстрелы в комнату вбежали юнкера Николаевского кавалерийского училища, которые как раз несли там караул, а с другой стороны — солдаты. Савинков сейчас же вышел, а Керенский, придерживая распухшую щеку, объяснил, что генерал только что покончил с собой. Вслед затем были арестованы в Ставке сам Корнилов и ряд других генералов. После Алексеева, временно принявшего должность главнокомандующего, на это место был назначен известный своими большевистскими тенденциями генерал Клембовский.
Корниловское выступление имело для нас, морских офицеров, самые печальные последствия. Таким удобным случаем, как «контрреволюционный заговор генералов», сейчас же не преминули воспользоваться большевистские агенты. От всех офицеров была отобрана подписка о признании Временного правительства и непричастности их к корниловскому выступлению. Очевидно, было рассчитано на то, что часть офицеров откажется выполнить требование, а тогда можно будет использовать это в целях агитации.
Фактически, морские офицеры никак не могли участвовать в этом выступлении и даже ничего заранее не знали, но вполне понятно, что когда оно произошло, то все в душе ему сочувствовали.
Было очень тяжело отказаться от него и лишний раз подтвердить свое подчинение Временному правительству, которое все презирали. Однако этот вопрос надо было решить немедленно, так как уже вставали грозные признаки новой расправы с офицерами.
Командующий флотом, находившийся тогда в Ревеле, [326] учитывая такой момент, поспешил издать приказ, в котором напоминал, что во время войны офицеры должны быть в стороне от всякой политики и только исполнять свое прямое дело. Этим он как бы отстранял всех морских офицеров от участия в событиях. Мы подписали подчинение Временному правительству.
Тем не менее, без эксцессов не обошлось. В Або, по подозрению в сочувствии корниловскому выступлению, был расстрелян лейтенант А. И. Макаревич, а на «Петропавловске», якобы за отказ дать подписку, арестованы и тоже расстреляны лейтенант Б. П. Тизенко и мичманы Д. Кандыба, К. Михайлов и М. Кондратьев.
Арест и убийство этих офицеров командой «Петропавловска» произошли при следующих обстоятельствах.
30 августа, когда, в сущности, корниловское выступление было уже ликвидировано, судовой комитет «Петропавловска» созвал общее собрание команды. Председатель его объявил, что революционный комитет в Гельсингфорсе постановил взять у всех офицеров подписку в том, что они не подчинятся генералу Корнилову, а будут исполнять только распоряжения советов. Команда, как всегда в таких случаях, вынесла громкую резолюцию с требованием немедленной смертной казни Корнилову и передачи всей власти советам.
После собрания члены судового комитета обратились к старшему офицеру с вопросом, когда офицеры подпишут эту резолюцию. Им было сказано, что они вынесут и огласят свою собственную, а не предъявленную. Немного спустя, в кают-компании собрались все офицеры и вынесли следующую резолюцию: «Отнесясь отрицательно к выступлению генерала Корнилова, вызывающему гражданскую войну, офицеры не подчинятся его распоряжениям, а будут исполнять приказания Правительства, действующего в согласии со Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов».
Ее подписали все офицеры, кроме мичманов Кандыбы и Кондратьева. В конце концов удалось уговорить и их; таким образом, она была подписана всеми.
После завтрака, около часу дня, судовой комитет пригласил офицеров к себе и там ему была передана их резолюция. Она не удовлетворила ни комитет, ни присутствовавшую команду: они требовали, чтобы офицеры подписали именно их резолюцию.
Прения длились полтора часа и привели к тому, что офицеры согласились добавить к своей резолюции еще фразу: «…и приказания Центрального Исполнительного Комитета, в согласии с местными организациями и выбранными ими органами».
Во время прений, в присутствии комитета и большого количества команды, конечно, не могло быть и речи о каких-либо переговорах офицеров между собою. На перенесение же этого вопроса опять в кают-компанию не соглашался комитет. Офицерам приходилось решать и действовать самостоятельно.
В результате, новую резолюцию, уже с добавлением, не пожелали опять подписать мичманы Кандыба и Кондратьев, а также лейтенант Тизенко, который только что приехал из отпуска и прямо с вокзала попал на собрание; в подписании первой резолюции он не участвовал.
Эти три офицера подали особое заявление: «1. Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся беспрекословно подчиняться всем боевым, направленным против внешнего врага России, приказаниям Командующего флотом, назначенного Временным правительством, опирающимся на центрально-демократический орган; 2. Не желая проливать кровь русских граждан, совершенно отказываемся от всякого активного участия во внутренней политике страны; 3. Решительно протестуем против обвинения нас в каких-либо контрреволюционных взглядах и просим нам дать возможность доказать нашу преданность России посылкою нас на Церельский фронт, в самое непосредственное соприкосновение с внешним врагом нашей родины».
Мичман Михайлов, который все это время стоял на вахте, по каким-то соображениям тоже подписал не общеофицерскую резолюцию, а отдельное заявление.
Тогда было созвано общее собрание команды, на котором председатель огласил как общую резолюцию офицеров, так и отдельное заявление. Выслушав их, матросы отнеслись к ним совершенно спокойно, а потому офицеры считали, что вопрос уже исчерпан.
Вечером началась агитация. 4-я рота заявила, что она не желает иметь в своем составе лейтенанта Тизенко и мичмана Кандыбу и требует назначения нового ротного командира. Одновременно, команда запретила Тизенко и Кандыбе съезжать на берег.
На следующее утро старший офицер позвал председателя судового комитета матроса-электрика Дючкова, чтобы как-нибудь уладить инцидент. Тот посоветовал переговорить с ротами всем офицерам, подавшим отдельное заявление.
Так и было сделано. Вскоре мичман Кондратьев доложил старшему офицеру, что ему не удалось прийти к какому-либо соглашению с ротой. Остальные три офицера должны были говорить позже.
Около 11 часов 30 минут к командиру корабля капитану 1 ранга Д. Д. Тыртову пришел Дючков и заявил, что он боится самосуда и считает, что будет лучше, если все четыре офицера будут арестованы и отправлены на берег, в распоряжение революционного комитета. Он добавил еще, что революционный комитет предоставил решить самой команде, удовлетворительна ли такая подписка или нет.
После обеда комитет пригласил к себе старшего офицера; с ним пошел и командир. Придя туда, они увидели там всех этих офицеров. Очевидно было, что шел допрос.
Им задавались чисто провокационные вопросы, например: «Если командующий флотом перейдет на сторону Корнилова, то будете ли Вы исполнять его приказания?» или: «Если Центральный комитет прикажет Вам идти в Петроград, занятый войсками Корнилова, исполните ли Вы такое приказание?» Три офицера лаконично отвечали: «Нет, не исполним», а четвертый, Кондратьев, сказал, что считает подобные вопросы совершенно праздными и, во всяком случае, исполнит только приказания командующего флотом.
Против постановки таких вопросов заявили протест командир, старший офицер и один из членов судового комитета — офицер. Конечно, это не помогло.
Когда опрос был закончен и составлен протокол, то Кандыба и Кондратьев обратились к командиру с просьбой перевести их туда, где можно воевать, а не заниматься только политикой. Слышавший это председатель Дючков сказал, как бы про себя: «Ну, что касается Кондратьева, то это можно».
Судовой комитет решил их окончательно арестовать, но, во избежание самосуда, отправить на берег, в революционный комитет.
Когда для зачтения протокола собралась вся команда, среди нее стали раздаваться голоса, требовавшие немедленного самосуда. Председательствовавший Дючков предложил голосовать. Более умеренные элементы стали возражать, но Дючков, не обращая на них внимания, все-таки поставил на голосование вопрос — «отправлять ли их в революционный комитет или немедленно убить». За второе предложение было всего около 30 человек, а присутствовало — 800.
В это время на корабль приехали два представителя Центробалта, до которого дошел слух о готовящемся самосуде. Они потребовали, чтобы им были выданы офицеры, но судовой комитет отказал, говоря, что нет никакого основания опасаться самосуда и что все равно вечером их отправят в распоряжение революционного комитета. Комитет особенно настаивал на отправлении вечером, так как говорил, что иначе боится эксцессов.
Вскоре затем к старшему офицеру явился дежурный по комитету и доложил, что арестованные хотят с ним говорить. Когда он пришел, они попросили его устроить им возможность переодеться во все чистое, собрать умывальные принадлежности и проститься с кают-компанией. Первые две их просьбы были удовлетворены комитетом, а на третью — сказано, «что они еще увидятся».
У каюты мичмана Кандыбы, где находились арестованные офицеры, все время толпились матросы. Они вели себя крайне вызывающе. Слышались угрозы, брань и насмешки. Старшему офицеру приходилось несколько раз требовать от членов комитета, чтобы они их отгоняли.
Вечером, перед отправкой офицеров на берег, состоялся митинг, но не на верхней палубе, как обыкновенно, а в нижнем помещении. Как потом выяснилось, на нем было постановлено расстрелять этих офицеров. О постановлении команды судовой комитет ничего не сказал офицерам и даже скрыл, что был митинг.
Наконец, в 8 часов 45 минут, был подан катер и туда посажены арестованные под конвоем шестнадцати матросов, выбранных комитетом. Часть из них была вооружена винтовками, а другая — револьверами. Председатель Дючков заявил для успокоения, что кроме того поедут члены комитета — гальванер Климентьев и комендор Кокин. В конвой, между прочим, входили гальванер Мамонов (бывший сельский учитель) и матрос Гилев. Арестованных следовало доставить на Эспланадную пристань, против Мариинского дворца, где их должны были уже ожидать представители Центробалта. [330]
Однако, вместо того, чтобы идти туда, катер направился на Елизаветинскую пристань, в стороне от центра города. Увидев это, офицеры стали требовать, чтобы их везли именно на Эспланадную пристань, но конвой объявил им, что они приговорены к смерти и сейчас будут расстреляны!
На подходе к пристани, мичман Кондратьев, обладавший большой физической силой, прыгнул с чемоданчиком через головы матросов в воду и стал кричать о помощи, в надежде обратить внимание рядом стоящих частных судов. Действительно, его крик был услышан, но, боясь вооруженных матросов, никто не решился оказать помощи.
Матросы на катере стали ловить Кондратьева. Он был отличный пловец, и им было очень трудно его поймать; тогда они ударили его веслом или прикладом и сломали левую руку, между локтем и плечом. Затем Кондратьев был вытащен на катер, где матросы принялись бить его прикладами и ногами.
Когда офицеры были высажены, их выстроили спиной к морю, в двадцати шагах от углового дома; один из матросов отправился за автомобилем.
Им предложили проститься. Они только молча пожали друг другу руки. Раздался залп, и мичманы Кандыба и Кондратьев упали, а лейтенант Тизенко и мичман Михайлов остались еще стоять. Они были все в крови.
Лейтенант Тизенко вскрикнул: «Что вы, негодяи, делаете?!», а у Михайлова вырвался возглас: «Добивайте, мерзавцы, меня до конца…»
Матросы, как дикие звери, бросились на офицеров, стали их расстреливать в упор из револьверов, колоть штыками и бить прикладами. В результате вся грудь у них была изрешечена пулями, каждый имел не менее шестнадцати ран. Удары наносились в головы, от чего оказались пробиты черепа и выбиты зубы. Лейтенант Тизенко долго не умирал и просил его скорее добить. Несколько матросов прикладами выбили ему зубы, сломали нос и исковеркали все лицо.
Потом их тела были посажены в автомобиль и отвезены в покойницкую, где и брошены на пол.
Вид убитых был ужасен: платье изодрано в клочья, некоторые были без сапог, все грязные и так изуродованы, что страшно было смотреть.
Приблизительно четверть часа спустя после того, как [331] катер с арестованными офицерами отвалил от борта «Петропавловска», командиру и старшему офицеру, находившимся как раз вместе, было доложено, что в районе порта слышна стрельба. Это их сильно встревожило.
Вскоре на корабль приехали два члена революционного комитета: солдат и матрос, оба — в штатском.
Они держали себя как-то странно: сначала говорили о дурных слухах относительно «Петропавловска», а потом благодарили команду за ее единодушие и организованность.
После их приезда среди команды стал передаваться слух, что все четыре офицера расстреляны. Старший офицер немедленно потребовал к себе Дючкова и спросил, что это значит. Тот, не моргнув глазом, ответил, что решительно ничего не знает, и что конвою передал только пакет, который должен быть доставлен вместе с арестованными в революционный комитет.
Тогда старший офицер приказал ему, как только вернется конвой, узнать все как следует и сейчас же доложить.
Конвой наконец вернулся, но раньше, чем явился Дючков, за ним пришлось посылать три раза. Придя, он лаконично заявил: «пакет-то доставили, а вот офицеров убили»; где находятся тела убитых, он говорить не хотел.
Для отыскания тел и посылки телеграмм командующему флотом и отцу Кондратьева, адрес которого оказался известен, немедленно на берег были отправлены два офицера. Сначала комитет не хотел было их пускать и уступил только после долгих пререканий. Было уже за полночь, и потому им не удалось разыскать убитых.
На следующее утро, 1-го сентября, на розыски был послан уже флаг-офицер. Он отправился в революционный комитет, где ему и удалось получить копию того письма, которое дал конвою Дючков. Оно гласило так: «При сем препровождаются тела четырех офицеров, растрелянных по приговору команды».
Таким образом, и Дючков, и комитет, уверяя, что все их действия ведут к спасению офицеров, нагло обманывали как командира, так и старшего офицера. В действительности же, они сами их приговорили к смерти и сами организовали расстрел и только выполнение его поручили уже доверенным палачам из команды.
Тому же флаг-офицеру удалось получить и разрешение на их погребение. [332]
Сторож покойницкой, после того как ему посулили денег, согласился обмыть и одеть тела. При помощи приехавших офицеров корабля они были положены в гробы и в тот же вечер, на грузовиках, перевезены в часовню на кладбище.
3 сентября при огромном стечении народа состоялись их похороны. Это убийство глубоко возмутило в Гельсингфорсе не только русских, но и местных жителей. Отдать последний долг погибшим явилось много совершенно посторонних флоту лиц. Могилы были сплошь усыпаны цветами.
Убитые офицеры были еще совсем мальчики: всего 18-19 лет. В политике они не принимали никакого участия, так что не было ни малейшего основания подозревать их в участии в каких-либо заговорах. Это были жертвы зверских инстинктов шайки преступников, свивших себе прочное гнездо на «Петропавловске».
Несмотря на все усилия офицеров, убийцы остались совершенно безнаказанными, ибо убийства офицеров правительство Керенского считало в полном порядке вещей.
В Казанском соборе на панихиде по этим офицерам, кроме родных и друзей убитых, собралось так много молящихся, что их едва мог вместить в себя обширный храм. В числе духовенства, служившего панихиду, был и отец одной из жертв совершившегося злодеяния — старый, убеленный сединами протоиерей. Невыразимо больно было глядеть на его носившее отпечаток глубокой скорби лицо, на слезы, порою скатывавшиеся из глаз по изможденным старческим щекам, и слышать его голос.
Многие плакали в соборе. По временам, то здесь, то там передавались слова «революционного вождя армии и флота» Керенского, который ничего лучшего не мог найти, как сказать: «Эти жертвы неизбежны… Необходимо было таким образом прорваться буре народного негодования…»
Помнит ли сейчас господин Керенский эти слова или, может быть, у него хватит наглости отрицать, что он их произнес?
Кончился инцидент с Корниловым, и все пошло еще хуже; несмотря на все усилия адмирала Развозова, флот продолжал катиться по наклонной плоскости.
В сентябре последовало наступление неприятеля на Рижский залив. После печальной эпопеи защиты Моонзунда флот отступил в Лапвик, вскоре был сдан и Ревель и те корабли, которые на него базировались, перешли в Гельсингфорс.
Тем временем, большевистская пропаганда шла полным ходом. Корабли, все время находившиеся в Моонзунде, считались далеко не надежными в революционном отношении, а потому, для приведения их в должный вид, туда была послана известная «Маруся» Спиридонова. Опять ha палубах послышались речи: «Товарищи, не верьте вашим офицерам, следите за ними и, если заметите что-нибудь, уничтожайте их».
В третьем большом порту, на который Действующий флот во время войны не базировался, кроме нескольких учебных судов и транспортов, других кораблей не было. Но зато там был огромный контингент молодых матросов, обучавшихся в специальных классах; были береговые команды из старых матросов, списанных с кораблей за плохое поведение и отбывших наказание в тюрьмах и дисциплинарных батальонах. Уже только по своему составу матросов этот порт был благодатной почвой для мятежа. Молодые матросы призыва 1917 года явились на службу наполовину распропагандированными и не желавшими воевать. Еще в деревнях услужливые агитаторы вдалбливали им в головы, что воевать не надо и что начальство, которому великолепно живется за счет казны, только и занято угнетением своих подчиненных. Итак, они явились готовыми жадно внимать всякой подпольной агитации о «мире во что бы то ни стало» и про то, что офицеры — это их злейшие враги. Про другой же элемент матросов, штрафованных, побывавших в тюрьмах и дисциплинарных батальонах, говорить не приходится. Они всегда были готовы на все, тем более, что и терять-то им было нечего.
Главным командиром и военным губернатором Кронштадта был адмирал Р. Н. Вирен, человек по натуре прямой, властный и храбрый, но бесконечно строгий и требовательный. Он был неумолим ко всякой мелочи и немилосердно распекал всех на каждом шагу. Угодить ему было невозможно: и то было плохо, и это нехорошо, и чуть что — пощады не жди. Матросы, как угорелые, мчались от главного командира в разные стороны, стремясь спрятать фуражку: при малейшем упущении адмирал Вирен немедленно требовал ее, чтобы узнать номер. По этому номеру потом находили провинившегося.
В своем порту, не только в военное время, но и в мирное, адмирал Вирен завел такие строгие порядки, что матросам во время отпуска в город решительно некуда было деваться: все запрещалось. Бродить же по улицам [288] было скучно, да и опасно, так как можно было попасться на глаза главному командиру или другим офицерам, которые под влиянием предъявляемых им требований тоже становились чрезмерно взыскательными. Оставалось, чтобы за какой-нибудь пустяк не попасть на гауптвахту, скрываться по разным сомнительным притонам.
Строевых офицеров в Кронштадте почти не было. Большинство из начальников частей и штабных уже давно отошло от строевого флота и потеряло с ним всякую связь, а слушатели Минных классов, присланные на зиму туда учиться, не имели никакого отношения к командам. Ни они кронштадтцев, ни кронштадтцы их не знали.
Матросами заведовали офицеры, числившиеся по Адмиралтейству, из которых очень много было перешедших из армии; другая же часть их состояла из подпоручиков и прапорщиков, произведенных во время войны из моряков торгового флота и кондукторов.
Офицеры по Адмиралтейству совершенно не были подготовлены к обращению с матросами и не понимали их, а те, видя в них «чужих офицеров», не питали к ним должного уважения хотя бы потому, что они были «армейскими». Что же касается подпоручиков и прапорщиков, то они, как вообще временный элемент, уже не пользовались в матросской среде никаким авторитетом. Вполне понятно, что воспитать в надлежащем духе своих подчиненных они не могли.
Во главе учебных отрядов стоял вице-адмирал ЛД. Сапсай, человек малоэнергичный и замкнутый, всегда сторонившийся команд. Они его совсем не знали.
Количество учеников-матросов доходило до 3 тысяч человек. Из-за недостатка офицеров все они и на занятиях в классах, и все вечера, то есть круглые сутки, находились на полной ответственности своих инструкторов из унтер-офицеров и фельдфебелей. Инструкторы же эти сами по себе были не слишком надежны, так как из-за большого спроса на них приходилось брать каждого, кто, казалось, мало-мальски удовлетворял требуемым условиям и изъявлял на это желание. Ученики-матросы и в грош не ставили своих инструкторов; наоборот, те сами подпадали под их влияние. Таким образом, создавалась благоприятная обстановка для революционной пропаганды.
Находясь вблизи Петрограда и имея в своем распоряжении прямой провод, высшее начальство Кронштадта было всегда в курсе происходивших событий. Когда там вспыхнуло восстание, оно должно было тщательно разобраться в обстановке и осветить все так, как это было в действительности. Вместо того начальство предпочло все скрыть, как будто ничего и не случилось. Были введены еще новые строгости. Матросов решительно никуда не выпускали, и они безвыходно находились на кораблях и в казармах. Для усиления присмотра за ними по всем учебным судам были расписаны офицеры-слушатели, которые, не принося никакой пользы, очутились благодаря этому в очень опасном положении. Они были чужды этим командам и в такой критический момент только зря возбуждали против себя злобу.
Наивно было думать, что какие-либо меры могли совершенно изолировать такое большое количество людей от внешнего влияния. Конечно, из нелегальных источников к ним доходили все известия, но уже в сильно извращенном виде. Злоба и ненависть, возбуждаемые агитаторами, накапливались все больше и больше; положение обострялось с каждой минутой. Начальство же все еще не прозревало.
Вот тут-то и произошла трагедия. Когда у главарей революции в Кронштадте составилось впечатление, что положение восставших в Петрограде окрепло, а следовательно, они мало чем рискуют, ими было поднято восстание.
Ночью взбунтовавшиеся команды стали врываться в каюты офицеров с вопросом, признают ли они Временное правительство? Что могли отвечать офицеры на подобный вопрос? Если «никакого Временного правительства не знаю», — «враг народа», и, в лучшем случае, арест, а то — удар штыком… К чести офицеров, надо сказать, что, несмотря на всю трагичность своего положения, они давали отрицательные ответы.
Одновременно дикие, разъяренные банды матросов, солдат и черни, со зверскими лицами и жаждой крови, вооруженные чем попало, бросились по улицам города. Прежде всего выпустили арестантов, а потом, соединившись с ними, начали истребление ненавистного начальства.
Первой жертвой этой ненасытной злобы пал адмирал Р. Н. Вирен.
Когда толпа подошла к дому главного командира, адмирал Вирен, услышав шум и крик, сам открыл дверь, однако оставив ее на цепочке. Увидев матросов, он стремительно [290] распахнул ее настежь и громко крикнул: «Что нужно?!» Матросы, еще так недавно трепетавшие при звуке его голоса, и теперь сразу притихли и растерялись. Только когда из задних рядов послышались единичные выкрики: «Тебя надо, кровопийца, вот кого нам надо», — толпа опять взволновалась, заревела и, бросившись на адмирала, стащила его полуодетым вниз и поволокла по улицам.
Матросы улюлюкали, подбегали к Вирену, плевали ему в лицо и с площадной бранью кричали: «А ну-ка, покажи свой номер!..»
Толпа была одета в самые фантастические костюмы: кто — в вывернутых шерстью наружу полушубках, кто — в офицерских пальто, кто — с саблями, кто — в арестантских халатах, и так далее. Ночью, при свете факелов, это шествие имело очень жуткий вид, точно демоны справляли свой адский праздник. Мирные жители, завидев эту процессию, с ужасом шарахались в стороны.
Посреди этой толпы шел адмирал. Он был весь в крови. Искалеченный, еле передвигая ноги, то и дело падая, медленно двигался мученик навстречу лютой смерти. Из его груди не вырывалось ни одного стона, что приводило толпу в еще большее бешенство. Ее вой напоминал собой вой шакалов, чувствующих близкую добычу…
Когда-то, в дни Порт-Артура, в неравном бою с несколькими японскими крейсерами и миноносцами погибал миноносец «Страшный». Разбитый неприятельскими снарядами, он парил. Пар этот был предсмертным дыханием умирающего бойца… Японские корабли уже готовились было его захватить. В это время на выручку «Страшному» несся «Баян». На командном мостике стоял его командир, тогда еще капитан 1 ранга Вирен. Впившись глазами вперед, он все время приказывал передать в машины, чтобы дали еще больший ход. Крейсер уже перешел пределы своей скорости и летел, рассекая волны, чтобы прикрыть «Страшного». Весь корпус его дрожал. Еще немного, и он опоясался бешеным огнем… Японские суда повернули, а «Баян», подлетев к месту недавнего побоища, застопорил машины. «Страшного» уже не было, он скрылся под волнами. Подобрав оставшихся людей, «Баян», при общем восторге, возвратился в Артур…Что если бы теперь пред этой зверской толпой вдруг встали бы те матросы, которые были тогда спасены «Баяном»? Что сказали бы они убийцам адмирала Вирена? Сумели бы отстоять ему жизнь?..
Пожалуй, нет. Толпа уже была опьянена кровью; в ней [291] проснулся многоликий зверь, который не отдает назад своей добычи.
Мукам Вирена приближался конец. Пресытившись терзанием жертвы, палачи окончательно добили ее на Якорной площади, а тело сбросили в овраг. Там оно лежало долгое время, так как его было запрещено хоронить.
На следующий день, рано утром, был арестован и начальник штаба порта контр-адмирал А. Г. Бутаков. На просьбы близких уехать из Кронштадта он отвечал решительным отказом, сказав, что предпочитает смерть бегству. На двукратное предложение матросов признать новую власть адмирал, не задумываясь ни на одно мгновение, ответил: «Я присягал государю и ему никогда не изменю, не то что вы, негодяи!» После этого его приговорили к смерти и расстреляли у памятника адмиралу Макарову. Первый залп был неудачен, и у адмирала оказалась простреленной только фуражка. Тогда, еще раз подтвердив свою верность государю, адмирал спокойно приказал стрелять снова, но целиться уже как следует…
Очень зверски также был убит командир 1 Балтийского флотского экипажа генерал-майор Н. В. Стронский, нелюбимый матросами за свою требовательность.
Командир учебного корабля «Император Александр II» капитан 1 ранга Н. И. Повалишин был убит на льду, когда он, видя, что ему неизбежно грозит смерть, хотел скрыться от преследователей. Его заметили и тут же расстреляли.
Старшего лейтенанта Н. Н. Ивкова, плававшего на учебном судне «Африка», команда живым спустила под лед.
Всю ночь убийцы рыскали по квартирам, грабили и вытаскивали офицеров, чтобы с ними расправиться. В числе убитых были капитаны 1 ранга К. И. Степанов и Г. П. Пекарский; капитаны 2 ранга А. М. Басов и В. И. Сохачевский; старшие лейтенанты В. В. Будкевич, В. К. Баллас и мичман Б. Д. Висковатов. Остальные — были офицеры по Адмиралтейству, подпоручики и прапорщики. Только по официальным сведениям штаба, очень неполным, убитых было свыше двадцати пяти человек. Кроме того, было убито много кондукторов и сверхсрочнослужащих.
Оставшиеся в живых на кораблях офицеры находились уже в это время под арестом; у них было отобрано оружие и сняты погоны. Жившие на берегу были заключены на гауптвахту, среди них — вице-адмиралы А. Д. Сапсай, А. П. Курош и контр-адмирал Н. Г. Рейн. Адмирал Курош всего только три дня тому назад приехал в Кронштадт, [292] чтобы принять должность коменданта крепости. Контр-адмирал Рейн тоже совсем недавно приехал в Кронштадт, где получил Учебно-минный отряд. Как Курош, так и Рейн держали себя во время ареста и допросов с редким достоинством и стойко переносили глумления.
Всех офицеров непрерывно допрашивали, предъявляя им самые нелепые обвинения. Часть из них была расстреляна на площади перед гауптвахтой. Офицер, который вызывался, мог быть почти уверен, что его расстреляют.
Когда вызвали адмирала Рейна, старого Георгиевского кавалера, он спокойно простился со всеми и сказал, что идет на смерть. Действительно, через несколько минут его уже расстреляли. Во время расстрела его хладнокровие поразило даже самих убийц. На его гордом, красивом лице при виде заряжаемых винтовок мелькнула только презрительная усмешка…
Далее для тех несчастных офицеров, которые пережили этот бунт, потянулись долгие дни тюремного заточения. Маленькие камеры были так переполнены ими, что одновременно все не могли лежать. Спать приходилось на голых досках; заставляли исполнять самые грязные работы и зачастую «забывали» кормить… Пища же, которую давали узникам, была до того отвратительна, что принимать ее можно было только с самым неприятным чувством. Родственников не допускали; провизия, приносимая ими, или не передавалась, или просто не принималась. О нравственных пытках говорить нечего: разнуздавшиеся хамы были очень изобретательны на этот счет. Особо утонченным издевательствам подвергался адмирал А. П. Курош, на котором старательно вымещали энергичное подавление им Свеаборгского бунта в 1906 году.
Через две недели, благодаря хлопотам приехавших депутаций от команд кораблей Действующего флота, были отпущены офицеры — слушатели Минных классов. Остальные же заключенные, несмотря на увещевания слабого Временного правительства, на которые Кронштадт «плевал», продолжали томиться в тюрьмах, одновременно служа заложниками и объектами слепой ненависти.
Кронштадт прогремел на всю Россию. Можно бы написать целую книгу относительно этой революционной вакханалии, к прекращению которой Временное правительство боялось принять должные меры. Вся психология Кронштадтской эпопеи носила грубый, варварский, настоящий революционный характер. Ничего идейного в ней не было: было только стремление разрушить, уничтожить дотла все, что создано веками, стремление удовлетворить свои животные инстинкты.
Вот в какой обстановке узурпаторы власти готовили тип нового матроса, своего верного клеврета, который должен был сыграть решающую роль по «углублению революции», превратить Россию в один сплошной, мрачный советский застенок…