У Сереги Горанова не ладились дела с его командиром отделения старшиной 2 статьи Сашей Чхеидзе. Чхеидзе, пришедшему отрабатывать командирские навыки с третьего курса на второй, сразу не понравился светловолосый, высокий с открытым лицом и голубыми почти водянистыми глазами, Сергей Горанов, во всем имевший свое мнение и порой слишком вольно трактующим его требования, а иногда даже страшно сказать и сами воинские уставы.
Терпеть выходки Горанова Чхеидзе не хотел. Требовалось проучить зарвавшегося курсанта. И вот в субботу, перед самым увольнением в город, когда все курсанты построились в кубрике на проверку формы одежды, стоя дежурным по роте, Чхеидзе объявил Сергею неделю без берега, за плохо вымытую во время утренней приборки стену политического отдела.
Сереге, стало от неожиданности плохо, его бросило сначала в жар, потом в холод. Зачем было доводить дело до не увольнения? Не проще ли было во время утреннего осмотра сразу объявить неделю без берега или наряд на службу, чтобы он даже не готовился в это злосчастное увольнение, не строил планов.
На него смотрело ненавистное лицо командира отделения, которого он видел-то и знал всего неделю. Карие глаза его, казалось насмехались над Сергеем. Саша, дежурный по роте, перед всем строем, улыбаясь разорвал увольнительную записку Сергея и бросил ее в урну.
Сергей, сняв бескозырку с головы, и еле двигая ногами, вышел из строя и направился в свой кубрик, к своему рундуку.
— Горанов стоять! Я вам не разрешал выходить из строя – раздался окрик командира отделения.
Сергей повернулся, надел бескозырку на голову, и принял стойку смирно. На него смотрел с сочувствием весь строй курсантов.
— Вот так, товарищ курсант. Скажу, идите – повернетесь и идете, а не скажу, стоите и ждете мою команду – немного кривя губы, сказал командир отделения – смотрите мне в глаза, а не на пол! Правильно я говорю, товарищ главный старшина – обратился Чхеидзе к заместителю командира взвода Мише Шолохову. Тот опустил на пол глаза и что-то неразборчиво сказал, видимо не поддерживая резвость командира отделения, но не желая противоречить ему.
Почувствовав, вроде некоторую поддержку замковзвода, в курсантском слэнге просто «замка», Чхеидзе скомандовал:
— Вот теперь Горанов идите, переодевайтесь в робу и шагом марш мыть стены, но не в политотделе, а в кубрике. Я проконтролирую, как это вы делаете.
Шолохов с интересом посмотрел на Чхеидзе и ничего не сказал, а только как-то странно повел головой.
Сергей поднял глаза и почувствовал, как предательски катиться из левого глаза слеза. Еще этого не хватает – разреветься перед строем курсантов. Нет, он не против заслуженного наказания, но здесь явная придирка, явное желание показать, кто в отделении начальник. На него смотрели несколько десятков глаз курсантов, одни с сочувствием, другие с некоторым нетерпением:
— Что ты тут задерживаешь всех нас? Мы же так торопимся.
Действительно большинство курсантов очень спешили. Кто на электричку на станцию Новый Петергоф, кто к своим девушкам, с которыми было назначено свидание. Не до Сереги было им и его проблем. Хотя он чувствовал, что многие ему сочувствуют.
Сергей тоже очень спешил на свидание. Сегодня, как назло, его ждала в Петергофе Настя с Первого меда, с которой он познакомился в Ленинграде, в прошлое увольнение – они договорились встретиться в нижнем парке у «шахматной горки» в восемнадцать тридцать и Сергей планировал побродить с ней по аллейкам парка, затем пригласить ее посидеть в так называемой курсантами кафе «сорокодверке» — поесть мороженого, а потом уже вечером часов на восемь сходить в кино в кинотеатр «Аврора» на сеанс нового кинофильма, где в темноте можно было прижаться, к столь желанной Насте, погладить возможно ее белую ручку и может даже поцеловать в щечку. От этих мыслей Сергею стало совсем плохо, и он немного пожалел себя.
Настя специально ради этой встречи должна была приехать из Питера, где жила. И Сергей с огромным трудом, пригласил ее в Петергоф, который ему хотелось «подарить» ей. Теперь все его планы летели в тар тары, мало того ему грозило бесчестие. Пригласить девушку и не придти на первое свидание – это позор, который он потом ничем не сможет загладит перед Настей.
Он уныло попрощавшись со счастливыми товарищами, уходившими в увольнение.
— Ты это Серега это не расстраивайся – пожал незаметно Сереге руку его друг и сосед по столу Коля Ивкин.
— Коль, а Коль – внезапно, осененный догадкой, зашептал догоняя строй Серега – меня у «шахматной горки» будет ждать девушка, я тебе рассказывал. Сходи пожалуйста, передай ей, что я не приду. Придумай что-нибудь. Заболел или в наряде. Узнай ее номер телефона, мне во как надо – Сергей, показал на горлу, как ему нужен ее телефон.
— А как она выглядит? – спросил, начавший уже спускаться по лестнице вниз заинтригованный Николай.
— Самая красивая из всех, ты ее узнаешь, светленькая такая симпатичная, волосы длинные – почти кричал сверху лестницы вниз Сергей.
Николай остановился и помахал приятелю рукой. Остальные курсанты с недоумением смотрели на них, сбегая по лестнице вниз.
Увольнение для курсанта большой праздник. Начищенные, наглаженные с надраенными до лакировочного блеска ботинками курсанты спешили в увольнение, и любая задержка воспринималась ими с раздражением. Можно опоздать на электричку, можно опоздать на свидание. А здесь ………. Этот Горанов с его стеной. Черт бы его побрал.
— Так, Горанов, я вас куда отправил? – вывел Сергея из сладких раздумий на лестничной площадке, раздраженный голос командира отделения Чхеидзе – вы, почему еще здесь и не переоделись? Я сейчас приду и буду разбираться с вами.
Горанов не знал, что недавно командира отделения отчитал замкомвзвода Шолохов:
— Ты что же это старшина делаешь? Почему не наказал сразу с утра, а дождался увольнения – это уже не наказание, а издевательство называется – Шолохов повел подбородком – Чтобы больше такого не было – и он повернулся и пошел в старшинскую, где должен был обеспечивать порядок в роте в эту субботу.
А Чхеидзе, разгневанный тем, что ему еще попало за этого Горанова, побежал к лестнице, догонять строй.
Сергей повернулся и увидел разгневанное лицо командира отделения, летевшего вслед строем и придерживающего левой рукой длинный черный палаш, а в правой руке, державший журнал увольняемых. У Горанова аж свело руку, так ему захотелось заехать в ненавистное лицо и если бы не дневальный Володька Петренко с Украины, который левой рукой незаметно перехватил Серегину руку, то заехал бы в чхеидзину рожу, а там будь, что будет. Вовка перехватил правую руку Сереги и с силой сжал ее, встав рядом и отдавая честь дежурному по роте.
— Шагом марш отсюда Горанов. Что вы здесь маячите. Вам же сказано идти мыть стены. У вас сегодня помывка стены от первого рундука и заканчивая отбоем – рассмеялся Чхеидзе и побежал по лестнице, придерживая левой рукой черный лоснящийся палаш.
Снизу раздался его радостный смех и команда:
— Увольняемые 22-ой аз роты построиться в колонну в две шеренги.
— Ты это хлопчик шо, сказився? – спросил его с легким малороссийским акцентов Вовка, отпустив руку – Теж командир отдэления, тебя ж под трибунал пошлют, а он радоваться буде. Терпи казаче, атаманом будешь!
Он, улыбаясь, подтолкнул Серегу в сторону кубрика, где тому надлежало драить стены.
Сергей прошел в кубрик, снял синий парадный гюйс и аккуратно положил на свою койку, затем суконную форменку, брюки. Аккуратно, все разложил на койке, из рундука достал аккуратно сложенную кирпичиком синюю робу с его нашитом на кармане номером 225-18, что означало второй факультет, второй курс пятый класс на курсе, восемнадцатый по списку в классе. Также не торопясь аккуратно сложил форму первого срока в рундук, одел робу, переодел рабочие ботинки и пошел в каптерку за тазом, хозяйственным мылом, ветошью и щеткой.
Набрав в умывальнике воды, он не спеша, чтобы не разлить на пол понес таз, который на флоте называли «обрезом» в свой кубрик. Так уж принято было в училище, что все вещи назывались корабельными названиями: таз – обрезом, пол – палубой, стенки – переборками, табуретка – баночкой и так далее.
Из старшинской, откуда доносились звуки футбола, навстречу ему вышел со стаканом чая замкомвзод Шолохов, увидев Серегу он остановился и внимательно посмотрел, как будто, что-то вспоминая. Серега тоже остановился, поставил обрез на пол. А черт его знает это начальство, еще впаяет неделю без берега за ни за что, и четко доложил:
— Товарищ главный старшина курсант Горанов. Драю переборки в кубрике номер один по приказанию старшины второй статьи Чхеидзе.
Шолохов отхлебнул чаю, пожав плечами, улыбнулся и сказал:
— Драишь, так драй. Чего встал – иди курсант. Занимайся работой.
Горанов поднял свой «обрез», и чтобы не расплескать понес в кубрик, где ждала его покрашенная зеленой краской стена.
Стена (по морскому «переборка» красилась прошлым летом силами, так называемых «декабристов» и «академиков» и выглядела ранней осенью еще вполне прилично. Тем более, что второе отделение – приборщики кубрика, драили ее раз в неделю с мылом и щетками точно, в лес не ходи. А уж сегодня на большой приборке стенка или как говорили на флоте «переборка» драилась точно с мылом и усердием, командира второго отделения старшины второй статьи Василия Сорина.
Серега намочил щетку, намылил ее и начал отдраивать добела чистую «переборку». Он драил ее с такой силой, что казалось, что сдерет вместе с некоторым налетом пыли, возможно, уже бывшем на ней. А когда руки привыкли к работе, он громко запел:
Он драит палубу и крепко верит
Что где-то ждут его пятьсот Америк
Ну не пятьсот, так пять по крайней мере
Материков открытых нет в семнадцать лет
В это время главный старшина Шолохов внимательно изучал стены в политотделе и нигде не находил грязи или того к чему можно было бы придраться. Покачав своей кучерявой головой, он не спеша пошел в ротное помещение.
— Ты чего, еще поешь так громко? Весело? Так я тебе настроение испорчу – раздался сзади голос командира отделения, который вывел Горанова из равновесия, и он чуть не упал в обрез с водой.
Он принял стойку смирно, повернулся к своему обидчику, вернувшемуся с увольнения и весело глядя в глаза, спросил:
— А что, товарищ старшина второй статьи, песни петь уставом, во время приборки запрещено?
— Не запрещено, но я думал, что вам веселиться вроде не с чего – потупил глаза старшина 2 статьи Чхеидзе.
— Работа захватывает от этого рундука и до отбоя. Душа поет – четко выговаривая слова, сказал Горанов – разрешите продолжить работу.
— Продолжайте – махнул рукой Чхеидзе и побежал сдавать дежурство по роте.
Горанов повернулся к «переборке» и с новой силой стал тереть ее. Разводы мыла катились вниз по переборке.
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а так!
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош?
— донеслись до старшины 2 статьи Чхеидзе знакомые слова из кинофильма «Вертикаль».
— Издевается гад! Ну, я ему завтра покажу. Еще работки дам, пока уважать не станет – подумал он, проскакивая мимо приоткрытой двери старшинской.
— Чхеидзе, зайди ко мне на секундочку – внезапно прервал его мысли, голос замкомвзвода Шолохова.
Когда Чхеидзе зашел, Шолохов встал с койки, где пил чай и смотрел телевизор «Электрон» с очень маленьким экраном, выключил телевизор и плотно прикрыл дверь.
— Чего у тебя с этим Горановым?
— Да, ничего вроде – пожал плечами Чхеидзе – так пусть поработает вместо увольнения. Крепче службу любить будет.
Шолохов снова сел на койку и с интересом посмотрел на Чхеидзе:
— Ты, что серьезно думаешь Саша, что работа за ни за что, сильно укрепляет любовь к службе? И потом у него неделя без берега или наряд на работу или сразу два наказания в одной посуде?
Замкомвзвода были с четвертого курса и на год старше Чхеидзе и уважать их было надо не только за звание, но и за старшинство, по неписанным традициям «системы», так курсанты ласково называли свое «училище». Любой курсант старшего курса считался по своему положению, старше самого старшинистого из старшин младших курсов и ему надо было уступать дорогу и пропускать в дверях вперед. Это были неписанные законы системы. Чхеидзе их не понимал и не хотел понимать. Он пришел в училище с армии, а там были свои неписанные законы.
— Ну, да еще как будет любить. Не хочет — научим, не может – заставим! – вспомнил слова своего сержанта Саша — когда мы пришли в армию, в Кантемировскую дивизию — Чхеидзе посмотрел на Шолохова, но его слова о Кантемировской дивизии, не произвели на главного старшину никакого впечатления — нас молодых тоже заставляли драить полы в казарме, и спичками измерять ее длину, чтобы Родину любили крепче, как говорил младший сержант Антощенко.
Шолохов поморщился немного:
— Саша извини, здесь не армия и не казарма. Здесь готовят офицеров для флота. И наша задача не убить в них, молодых пацанах, желание служить, а наоборот сделать так, чтобы они сильнее любили службу, которой они посветили всю свою жизнь. Так за что ты ему впаял неделю без берега и каторжные работы?
Чхеидзе покраснел. У него было достаточно болезненное самолюбие и ему не нравилось, когда кто-то пытается доказать ему, что он не прав. Но к словам Шолохова наверно стоило прислушаться. Шолохов был авторитетным командиром, в училище пришел после четырех лет службы на подводных лодках. Один из немногих курсантов имел правительственную награду — медаль адмирала Ушакова. Поэтому несогласие с действиями Чхеидзе было весьма весомо, тем более он был непосредственным начальником Чхеидзе. Еле шевеля губами, Саша произнес:
— Плохо на приборке работал. Стенки грязные на его объекте.
— Не стены, а переборки. Стенки это в казарме – опять поморщился Шолохов – я, пока ты увольнял роту, не поленился и проверил приборку в политотделе и прежде всего чистоту стенок, вернее переборок. Там чистота такая, что переборки блестят, как у кота любимое место. Так, что будь добр, объясни мне, все же вразумительно, за что ты впаял этому Горанову неделю без берега, лишил двух законных увольнений на этой неделе и плюс поставил на эти непонятные работы — мыть чистые переборки. Причем сделал это, весьма в экзотической форме, перед самым увольнением, когда Горанов уже встал в строй. Можно было сделать это заранее, а к примеру, после приборки, если есть нарекания, показав всем своим курсантам прямо на месте, что наказал его за дело. Некрасиво все это как-то получается.
— Этот Горанов какой-то заносчивый. Ко всем моим приказаниям относиться с какой-то ухмылкой. Вроде, как издевается. Вот я решил показать ему, кто в доме хозяин – покраснев начал оправдываться Чхеидзе.
— Так все понятно Саша. У тебя просто казарменная болезнь. Но ты уже на третьем курсе, старшина 2 статьи, и наверно тебе давно уже надо бы понять, что на ногах у тебя не сапоги с портянками, а чистые флотские ботинки. И что ты воспитываешь не солдата первогодка, пришедшего служить в армию два года и мечтающего побыстрее сорваться с принудительного долга перед Родиной, а офицера флота, который добровольно пришел на флот, чтобы посвятить ему всю свою жизнь. Постарайся это понять. У нас не армия, где все понятно – сегодня ты солдат, через год, полтора сержант, а потом гражданка. И там, что ты практически никогда не встретишь своих сослуживцев. Здесь все по-иному – через пару лет ты получишь лейтенантские погоны и кортик, а еще через год после тебя Горанов тоже станет офицером. Как служба сложиться, никто сказать сейчас не может, Кто из вас окажется более способным, умелым. Разница у вас небольшая. И глядишь, лет через пять-семь придет к тебе Горанов флагсвязистом или хуже того командиром корабля или старпомом, а ваши отношения уже омрачены какими-то никому не нужными училищными разборками. Подумай!
Шолохов по-дружески, кивнул головой Чхеидзе.
— Я все понял товарищ главный старшина. Но я не боюсь, что Горанов станет моим начальником – надулся обиженный тем, что его не поняли Чхеидзе – разрешите идти готовиться в увольнение?
Шолохов сжал губы, он надеялся, что ему удастся поговорить нормально с Чхеидзе и в следующий раз тот подобных ляпов не допустит. А здесь надо принимать экстраординарные меры, раз не понимает нормальных слов и отношения.
— А как же работы в вашем кубрике, вашими людьми? – усмехнулся внезапно Шолохов – надо быть последовательным до конца. Организовал работы – отвечай по полной! Оставайся здесь, раз затеял сегодня вечером работы и руководи своим Горановым. А ты как думал, как? Назначил в наряд на работы — значит сам и контролируй их. А то ты уйдешь в увольнение, а он ведь сядет и ничего не будет делать – Шолохов усмехнулся, увидев, как погасло лицо Чхеидзе — Кто же будет за ним смотреть. И воспитательный эффект твоего наказания будет тогда совсем полным. Так что уж будь любезен организовывать работы в кубрике до конца, если они так уж сегодня тебе были необходимы.
Шолохов внутренне, смеялся глядя на изумленное и вытянувшиеся лицо Чхеидзе. Но по телевизору шел футбол, ради которого он и остался сегодня обеспечивать в роте, и воспитательная работа была совсем не ко времени.
— Что ты на меня смотришь, как поп на икону? – скомандовал Шолохов — Переодевайся в робу и руководи организованными тобой работами. Что неясно?
— Так я это договорился встретиться с невестой. Она будет меня ждать – с каким-то отчаянием произнес Чхеидзе.
— И что вытекает из этого? Ты наказал Горанова, а кто будет руководить им и назначенными ему работами? Я? Я не могу – у меня сегодня «Зенит» играет – Шолохов кивнул в сторону выключенного им телевизора.
-Может новый дежурный по роте старшина 2 статьи Николаев. Я его попрошу – Чхеидзе, умоляюще посмотрел на Шолохова.
— Николаев дежурный по роте. У него своих дел по горло, чтобы еще отвлекаться на организованную тобой работу. Сдавай оперативно дежурство, переодевайся в робу и руководи своим Горановым – подытожил Шолохов результаты беседы.
— Разрешите идти? – тихо спросил Чхеидзе, опустив голову.
Шолохов привстал с аккуратно заправленной койки, на синем одеяле которой, отпечатался след от его сидения, включил телевизор и махнул рукой Чхеидзе – мол, иди, не мешай. Раздался знакомый с детства голос диктора, рассказывающего о развивающейся на поле ситуации. Где-то в третьем кубрике раздались радостные крики, оставшихся без увольнения «академиков» и смотрящих видимо там футбол.
Чхеидзе с мрачным лицом встретил, пришедшего с развода старшину 2 статьи Николаева. Тот спешил поскорее принять дежурство, чтобы отпустить сменившийся наряд в увольнение.
— Давай Сашико скорее, что у тебя там? Гальюн – чисто! Умывальник чисто! Молодцы твои дневальные навели марафет – он потрепал по плечу, вытянувшегося перед ним с ветошью в руках, высокорослого Вовку Петренко – Сейчас подпишем прием и сдачу и доложимся Шолохову. И вы бегом, бегом, бегом за ворота! Счастливцы!
Вовка Николаев радостно засмеялся.
Чхеидзе помялся немного и потом решил все, что произошло, рассказать Николаеву, с которым учился в одной группе.
— Я сегодня не спешу. Меня, это, посадил руководить работами Шолохов.
— Какими работами? – недоуменно спросил Николаев.
Старшие курсы обычно увольняются без проблем. А здесь какие-то работы. Непонятно.
— Да в кубрике я организовал – покраснел Чхеидзе – Я наказал тут одного придурка, назначил на работы. А Шолохов сказал мне лично руководить работами.
— Ну что ж, все логично и правильно решил Шолохов – улыбнулся Николаев – я тебе давно говорил, что наша «система» не казарма и тебе давно пора забыть, как тебя заставляли мерить ее длину в спичках и наматывать на ноги портянки. Здесь флот со своими традициями Сашико и надо их уважать. А ты пытаешься здесь насаждать казарменную дисциплину.
Чхеидзе недовольный, тем что остался непонятым, даже своим однокашником расписался в журнале.
Горанов драил до блеска переборки и напевал песню из кинофильма «Хозяин тайги»:
Ой, мороз, мороз
Не морозь меня
Не морозь меня
Моего коня!
Моего коня
Белогривого
В кубрик вошел Чхидзе. Горанов спиной почувствовал своего ненавистного начальника и повернулся к нему. Увидев Чхеидзе, сразу замолчал, не желая злить лишний раз своего старшину, раз уж он так болезненно на него реагирует.
— Что замолчал – пой. Хорошо, получается – внезапно, сказал Чхеидзе, сев на койку и начав стягивать синюю «галанку» через голову.
— Да, чего перестало петься, товарищ старшина 2 статьи – со злостью сказал Горанов, с силой драя переборку.
Чхеидзе встал, аккуратно сложил в свой рундук свою форму одежды первого срока и переоделся в робу, что было для Горанова очень странно, так как он рассчитывал, что старшина сейчас уйдет в увольнение и можно будет расслабиться и почитать книжку, взятую по случаю в библиотеке. Чхеидзе взял «баночку» — табуретку и сел рядом с работающим Горановым.
— Пой, пой Горанов, нам еще долго петь до отбоя – весело проговорил Чхеидзе.
— Во, гад – ахнул, про себя Горанов – теперь будет до отбоя над душой сидеть. Пропал вечер – это точно.
— Обижаешься? – внезапно спросил, помолчавший немного Чхеидзе.
— Никак нет, товарищ старшина 2 статьи. Чего мне обижаться на вас? Все правильно, раз плохо сделал приборку – значит должен драить палубу и крепко верить. Но это, я так условно, про палубу, переборки драить учиться, от первого рундука и до отбоя – Горанов намочил щетку и как бы случайно обрызгал грязной водой близко сидевшего к нему Чхеидзе – ой извините товарищ старшина 2 статьи – он вскочил и стал вытирать робу Чхеидзе чистой ветошью.
Чхеидзе поморщился встал и тоже стал отряхиваться от капель грязной воды.
— Ну, ты Горанов неловкий. Это может, ты специально? – спросил почему-то опять покрасневший Чхеидзе
— Нет, специально, я бы вам на голову обрез грязной воды вылил, хотя конечно я бы этого никогда не сделал бы, так как я все же дисциплинированный курсант. А вы все же начальник мой — непосредственный. Это так случайно сорвалось. Право извините, если можете.
— Да ладно извиняю, если не специально – стряхнул капли с брюк Чхеидзе.
В дверях кубрика улыбаясь, смотрел за происходящим главный старшина Шолохов со стаканом чая в руках.
— Эй, курсанты «Зенит» забил «один – ноль» — сказал он улыбаясь, чтобы оправдать свое присутствие в кубрике и радуясь за успех любимой команды. Из третьего кубрика, где стоял единственный на роту телевизор доносились радостные вопли курсантов.
— Кому забили? – заинтересовался Горанов, повернувшись к Шолохову.
— Кому, кому? Тбилисскому «Динамо» забили – внезапно понял пикантность ситуации Шолохов и улыбнувшись вроде сам себе, почесал затылок – пойду этих австралопитеков усмирять — и он направился в сторону третьего кубрика, куда уже спешил дежурный по роте Николаев.
Горанов усмехнулся.
— Он что, надо мной издевается? – внезапно спросил Горанова Чхеидзе – то сиди с тобой контролируй тебя, то тбилисскому «Динамо» гол забили. Он что не знает, что я грузин? Так значит можно надо мной так издеваться?
Чхеидзе встал, прошелся по кубрику.
— Товарищ старшина. Ну, вы так не переживайте. Не хотел он вас обидеть. Идите в кино, если хотите в клуб, или смотрите футбол, а я тут честное слово все домою без вас — Горанов с участием посмотрел на Чхеидзе.
— Сашико, наши вашим забили – появился в дверях кубрика дежурный по роте Коля Николаев.
— Ничего наши отыграются скоро – ответил улыбающемуся Коле мрачный Чхеидзе.
— Обязательно отыграются товарищ старшина 2 статьи – подержал Чхеидзе Горанов.
Тот высокомерно посмотрел на Горанова. По росту Чхеидзе был ниже Горанова, почти на целую голову и смотрел он на Горанова снизу-вверх.
— Наполеон, хренов – подумал Горанов, вспомнив слова своего друга Коли Ивкина, тоже высокого курсанта, ростом за метр восемьдесят – низкорослые Серега – это люди, обиженные судьбой. Они ненавидят нас высоких, потому, что высокие девчонки на них не смотрят и даже внимания не обращают. Комплексуют они.
По трансляции прошла какая-то команда.
— А чем черт не шутит? – продолжал развивать свою мысль Горанов – может он взъелся на меня из-за своего роста. Может, я здесь вкалываю именно из-за этого. И из-за этого может, не встретился сегодня с Настей и навсегда потерял ее. Тогда наверно он не виноват, у него это на генетическом уровне.
И Горанов искренне пожалел Чхеидзе. Ему было все равно, кто выиграет. Футболом он не интересовался, вот если бы хоккей – тогда да.
— Товарищ старшина вы не переживайте. Обязательно ваши выиграют – попытался он успокоить Чхеидзе.
Чхеидзе вроде успокоился и сел снова на «баночку», но уже подальше от Горанова. Горанов стал с новой энергией драить «переборку».
— Вас как зовут Горанов? – внезапно услышал Сергей – откуда вы?
— Зовут Сергей, а родом из Калининграда, но потом, когда я еще был маленьким, отца в Пушкин перевели, в институт радиотехнический, там он сейчас и служит, и живет с мамой и младшей сестрой.
— Понятно Сергей. Ты это, на меня зла не держи. Меня зовут Сашей, я из Тбилиси – произнес, краснея и опустив голову Чхеидзе – это все произошло, на эмоциональном уровне. Взял и наказал, показалось, что ты надо мной издевался. Когда, я командовал ротой — вел на обед — ты ехидно улыбался.
— Не издевался я товарищ старшина и не улыбался – пытался вспомнить произошедшее — может так случайно, что получилось. Я в увольнение спешил, там с девушкой договорился встретиться. Настей зовут в восемнадцать тридцать у «шахматной горки» в парке.
— Ты знаешь, и я тоже договорился с девушкой встретиться – внезапно оживился и разоткровенничался Чхеидзе – в восемнадцать сорок и тоже у «шахматной горки» — он тяжело вздохнул – Кристиной зовут – такая неземная девушка. Девушка мечты, я хотел ей предложение сделать. Она в герценовском учиться, а что надо для морского офицера? Жена или учитель, или врач конечно. А на третьем курсе надо присматриваться. Вот мы договорились встретиться.
Горанов перестал драить «переборку» (зеленую стенку) и с восхищением слушал своего начальника, который при воспоминании о своей девушке даже преобразился.
Тот увидев внимание Горанова, внезапно предложил:
Пойдем Сергей покурим в курилку на улицу.
— Так, я это — наказанный. Не могу покинуть пост, назначенный мне на сегодняшний вечер – сказал Горанов, укладывая щетку в обрез – вот только если воду заменить – он улыбнулся Чхеидзе — И потом я не курю – дружески пожал плечами Серега.
— Ничего пойдем я тебя научу курить или просто поговорим. Я разрешаю тебе отдохнуть – сказал внезапно Чхеидзе.
Сергей мотанул головой и согласился. Взял в руки обрез с грязной водой, и они пошли вместе в курилку.
Шолохов из старшинской, попивая чаек в открытую дверь, увидел, как мимо прошли Чхеидзе и Горанов о чем-то оживленно разговаривая. Он усмехнулся.
Горанов уже заснул, когда из увольнения вернулся довольный Коля Ивкин. Он растолкал Горанова и начал тихо рассказывать.
— Ты знаешь Серега классная у тебя девчонка. Я ей парк показал, мы в «сорокодверку» сходили – мороженое поели, а потом в кино на «Хозяина тайги» сходили. Вечер незабываемый. Спасибо, что познакомил с ней.
— Как это спасибо? Я его познакомил, я попросил передать всего, что я не приду, что не могу. Это моя девчонка.
— Я ей так и сказал, что ты не можешь придти, она страшно расстроилась, и мы с ней решили немного погулять – почесал в темноте голову Николай, видимо чувствуя себя виноватым перед Сергеем.
— Да, Коля ты удружил мне. Как будем распутываться. Я давно мечтал о девушке из Первого медицинского. Даже на танцы к ним сходил, чтобы познакомиться. А ты?
— Что я? Да она не из меда, а из педагогического — герценовкого института – сама сказала. Ты чего-то перепутал – внезапно сказал Коля, взяв за руку Сергея.
Рука Сергея напряглась.
— Как из Герценовского? Светлая? Красивая?
— Брюнетка с длинными волосами. Как ты сказал самая красивая, там одна была – начал оправдываться Николай.
— А зовут как? – спросил Сергей, присаживаясь на койке.
— Как, как? Сам что ли не знаешь? Кристиной зовут – сказал мечтательно Сергей, протянув длинное имя.
Тут Сергея разобрал смех, и он согнувшись, аж застонал. Когда смог говорить он сказал Николаю:
— Коля ты все перепутал. Мою девушку зовут Настей, Настей – ты понял? И волосы у нее светлые. А ты познакомился с девушкой нашего комода (командира отделения) старшины 2 статьи Чхеидзе, она из Герценовского и ее зовут Кристиной. Нашего грузина из-за меня «замок» не отпустил в увольнение, а он должен был со своей девушкой встретиться тоже в это время у «шахматной горки». Говорил, что невеста. Ну теперь держись – покажет он тебе «сорокодверку», «кино».
Сергея, аж трясло от смеха:
— Теперь будешь ты драить все стены в нашем кубрике и во всех соседних ротах и заметь от рассвета и до заката. Уж что что, а девушку тебе наш грузин не простит
И Коля опустил голову, а Сергей громко рассмеялся, так что уже спавшие курсанты недовольно зашикали на них.
Всю ночь Сергею снилась Настя в длинном, розовом платье, танцевавшая с ним вальс на аллейках петергофского парка.