Трофимов Н.А. Там за углом (продолжение)

Глава 4. Подушка прозрачного цвета.

Из динамиков КГС послышался доклад сигнальщиков:

— Ходовой — сигнальный левый, на левом траверзе, дистанция 25 кабельтовых наблюдаю всплытие подводной лодки!

— Есть! Корабль на курсе подъёма вертолёта, начать запуск двигателей, вертолёт к взлёту!

Через несколько мгновений Ка-27пс запел своим генератором тягучую песню, лопасти шевельнулись и начали сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее вращаться.

Раздалось характерное хлопотание – так звучали винты только одного вертолёта – Ка-27. В отличие от остальных вертолётов, у которых один горизонтальный несущий винт, а на длинном вертолётном хвосте – второй, маленький, который крутится в вертикальной плоскости, у Ка-27 два горизонтальных соосных винта, вращающихся в противоположном направлении. Это делает вертолёт высокоманевренным и способным на такие штуки в пилотаже, что другим и не снилось. К тому же такая схема делает вертолёт компактным, что немаловажно для его размещения на корабле. Так вот потоки воздуха от противоположно вращающихся винтов, сталкиваясь, издавали звук, похожий на аплодисменты, ну, или на хлопанье крыльями петуха, проснувшегося рано утром для первого кукарека.

Уголок торчащей из блистера розовой подушки загнулся вниз бешенной силой ниспадающего воздуха. Как будто его и не было – как утюгом прогладили!

Я вопросительно посмотрел на Савчука. Тот сразу всё понял и, стараясь перекричать шум винтов, ответил:

— Саныч! Я нем, как могила Чингисхана!

Почему на границе Баренцева моря и Атлантического океана помощнику на ум вдруг взбрело сравнение с могилой Чингисхана осталось загадкой. Я не расспрашивал. Но много лет спустя, уже будучи руководителем компании, мне довелось побывать в Монголии. Там меня даже местные коллеги возили к монументу Чингисхану, и я поднимался на самый верх этого изваяния из нержавеющей стали. Но на самом деле никакой могилы у великого завоевателя нет – точнее, она неизвестно где и следы захоронения намеренно скрыли.

Мне ничего не оставалось, как поверить Серёге. Раз уж такое сравнение придумал. Конечно, я понимал, что до комбрига рано или поздно информация пройдёт, но меня с самого лейтенантства щедро и регулярно обвешивали взысканиями, поэтому возможное получение очередного меня как-то не пугало.

Миронов показал мне кулак провой руки с поднятым вверх большим пальцем.

— Ходовой – ВПП, вертолёт готов к взлёту! – сказал я в микрофон «Лиственницы».

— Рулевой! Точнее на курсе! Вертолёту взлёт! – заговорили динамики взволнованным голосом Литенкова.

К этому времени талрепные швартовки вертолёта уже были сняты, потом, по сигналу штурмана, моряки отдали и тросовые швартовки.

Ка-27 слегка покачивался на амортизаторах своего колёсного шасси. Только невероятно точные движения рук Миронова заставляли его прижиматься к палубе, противостоя качке и сильнейшему ветру. Вот он начал приподниматься, ещё мгновение – и вертолёт резко стал набирать высоту, одновременно уходя на правый борт, затем наклонил свою лобастую переднюю часть и полетел вперёд. Пройдя вдоль борта, он обогнул метрах в пятидесяти наш форштевень и по широкой дуге полетел к подводному крейсеру.

Я понял – Миронов всё время показывал кораблю, а значит и наблюдающим за ним комбригу и командиру, только свой левый борт. Подушку он им показывать не хотел, справедливо опасаясь, что его могли бы и вернуть на палубу.

Теперь самое время рассказать о наших любимых героях-подводниках.

Ракетный подводный крейсер стратегического назначения проекта 667БДРМ – это такая огромная стальная сигара водоизмещением в два раза больше нашего «Удалого». Рассказывать о нём военные тайны не буду, только скажу, что от всей этой громадины на поверхности моря виднелась только рубка с расположенными на ней горизонтальными рулями. Корпуса не было видно вовсе, а сама рубка появлялась на поверхности незакономерно – то есть, то нет!

Всё-таки на этих лодках служат железные люди! Волны обрушивались на лодку так, что стоящие наверху, в ограждении рубки, прикованные цепями командир, вахтенный офицер и рулевой большую часть времени были либо под водой, либо по пояс в воде, ожидая, когда вода стечёт вниз и через шпигаты рубки опять вернётся в океан. Люк из рубки вниз, в уютное тепло Центрального поста, был наглухо задраен.

Я поднялся в СКП и слушал радиообмен Миронова с кораблём. На связи сидел капитан, командир второго лётного экипажа. Вертолёт голосом Мироныча доложил, что они готовы к работе.

— Старпом, передай на вертолёт, что через 2-3 минуты в рубку лодки поднимут моряка, они ждут окошка в волнах, когда можно будет раздраить люк, — прозвучал голос командира.

— Есть, передаю! – я положил микрофон лиственницы и кивнул капитану. Тот нажал тангенту на трубке ВПСа и передал информацию на вертолёт.

Я взял бинокль и сквозь стекло СКП стал смотреть на вертолёт. Прекрасная оптика мгновенно придвинула его к глазам. Розовое пятно выглядело вполне чётко. Тут уже прятать нечего – вертолёт должен был лететь против ветра, он висел над лодкой чуть позади нас по левому борту, поэтому правый блистер был отлично виден. У меня был 7,5-кратный бинокль, и я подумал, что комбриг или командир через мощный визир на ходовом мостике уже давно всё увидели, однако меня для уестествления почему-то не вызывали.

— Будем спорить, обделается ваш рыжий старший прапорщик Колесников во время короткого путешествия в рубку и обратно? – спросил я капитана.

Капитан весело хохотнул:

— Он если и обделается, всё равно никому не скажет! А кто будет его МСК проверять? Не, не буду!

Из динамика опять прозвучал голос командира:

— На вертолёт – моряк в рубке, готов к эвакуации!

Капитан мгновенно передал.

Ка-27 чуть продвинулся вперёд, и я увидел, как от него на невидимом тросе стала опускаться вниз люлька с фигуркой лежащего в ней человека.

«Ну, удачи тебе, Колесников!» — пожелал я, не отрывая глаз от окуляров бинокля. Буквально через тридцать-сорок секунд Миронов попал люлькой прямо в центр ограждения, было видно, как взметнулись четыре руки и вцепились в раму люльки.

— Спасатель доставлен! – доложил Миронов.

Вертолёт чуть приподнялся, но продолжал висеть впереди рубки. Вот уже стало видно, как Колесников в своём ярко-оранжевом МСК и белом шлеме застёгивает ремнями одетого во что-то чёрно-зелёное моряка. Вот он махнул рукой и люлька, поддерживаемая несколькими руками, пошла вверх.

— На борту! – прозвучал голос Миронова, — опускаю за спасателем.

От вертолёта опять стала опускаться уже пустая люлька.

— Ну, полдела сделано, — выдохнул я. Все находившиеся на СКП летуны стали немедленно и остервенело стучать по всем попадающимся деревянным предметам костяшками согнутых пальцев и плеваться троекратно через левое плечо.

— Никита Саныч! Никогда так не говори, пока машина в воздухе! – заорал не на шутку разозлившийся на меня капитан.

Я понял, что сморозил глупость – все летуны отличаются невероятной суеверностью, и говорить при них, что дело сделано, до посадки вертолёта на палубу категорически нельзя.

И суеверия таки сработали! Прапорщик быстро впрыгнул в люльку, привычно зафиксировал себя ремнями, выбрал руками слабину троса и дал знак оператору лебёдки – мол, давай поднимай! Тот включил механизм на подъём, барабан закрутился, трос привычно внатяг укладывался в канавки на барабане. Но тут огромная волна приподняла лодку, трос получил слабину, провис, и – заело!!! Трос застрял – его зажевало между барабаном и штангой укладчика! Через мгновение вертолёт поднялся метров на 3-4 выше, люльку мотало над рубкой и волнами, но ни вниз, ни вверх она идти не хотела. Было видно, как отчаянно махал руками прапорщик, указывая в сторону корабля.

Но вертолёт опять опустился, и Миронов также снайперски попал люлькой с привязанным Колесниковым в рубку лодки. Прапора отстегнули и вертолёт пошёл вверх. Свободно болтающаяся люлька вдруг рывками пошла вверх, видимо, её выбирали вручную. Вертолёт развернулся и полетел к нам за корму, выходя на курс посадки.

— Заел трос на барабане, всем техникам с инструментами приготовиться, сажусь, вертолёт не швартовать!

Пока несколько пар глаз испепеляли меня своим гневом, я успел доложить обстановку на ходовой, командиру.

Так как я находился на СКП, то следующие эпизоды я рассказываю исключительно со слов свидетелей.

Итак, когда заело трос люльки, старший прапорщик Колесников, предчувствуя недоброе, воплем вопил: «Командир! Лети на корабль! Лети!». Но то ли Миронов его не расслышал, то ли из боязни потерять спасателя в море при обрыве троса, но он передал через оператора лебёдки ему такие красноречивые жесты, что Колесников немедленно повиновался и из люльки вылез. Вертолёт улетел.

Наконец-то прапорщик смог осмотреться и взглянуть на окружавших его людей. В рубке присутствовали командир лодки, вахтенный офицер, рулевой, начмед (судя по трафарету на канадке), и несколько матросов. Командир изумлённо посмотрел на Колесникова, потом на улетающий вдаль вертолёт, потом опять на прапорщика.

— Ну, и что мне теперь с тобой делать, голубь ты мой оранжевый, сокол ты наш сталинский? Я из-за тебя скрытность могу потерять, потом отрываться от противолодочных сил хрен его не знает сколько часов надо будет!

Колесников молчал, аки рыба, только иногда вдруг всхрапывал, по-лошадиному закидывая голову в белом шлеме.

Командир стратега посмотрел на командирские часы «Океан», гирькой висевшие на левом запястье, и вдруг скомандовал:

— Все вниз! К погружению! Вот что, получается, что идти тебе, голуба-душа, с нами на боевую службу. И никаких «но»!

— Но, товарищ командир, я не хочу… я не могу… я качки боюсь… у меня жена скоро рожать будет…, — сбивчиво пытался убедить мгновенно ослабевший летун.

Командир же на его возражения ласково похлопывал по плечу и говорил:

— Все, все не хотят, кто ж добровольно в железо сам полезет… все не могут… все-все качки боятся… у всех жёны скоро родят… причём одновременно у всех и сразу… все, все родят, даже я, старый пень, сейчас рожу ежа против шерсти из-за тебя, соколика… Я сказал – всем вниз!

В очередной промежуток между волнами вдруг с грохотом откинулась крышка рубочного люка и на Колесникова дохнуло тёплым лодочным воздухом с многообразием незнакомых запахов.

У старшего прапорщика от ужаса перехватило дыхание!

— Я… нет… я не пойду… я лучше за борт выпрыгну! Оставьте меня наверху, у меня есть баллоны надувные, — сбивчиво объяснял спасатель, — меня мой командир с поверхности снимет… он вернётся… не пойду я с Вами!

Пока прапорщик пытался достучаться до глубины командирской души, два лодочных изверга – вахтенный офицер и повеселевший начмед – взяли его, болезного, под локотки и потащили прямо к той самой дыре, за которой скрывался подводный ад!

Вдруг среди сотен незнакомых запахов запуганный мозг прапорщика уловил аромат жаренного мяса. Перед глазами его почудилась тарелка с приготовленной его женой жареной картошкой и свининой, которую он так и не успел попробовать, убегая на аэродром по тревоге. Колесников её не только видел, но и осязал! И это придало ему решимости и вызвало прилив сил. Усыпив бдительность офицеров, он рванулся что было сил и вспрыгнул на крышу рубки. Обняв какую-то блестящую металлическую трубу руками и ногами, прапорщик намертво соединил руки в замок и решил стоять (точнее – висеть) насмерть! Как герои Бреста!

— Снимай гада! – заорал командир, и все дружно ринулись за Колесниковым.

На ходовом мостике «Удалого» в это время бушевал Амбарцумян, которому с лодки по ЗАСу доложили о решении командира лодки немедленно погружаться вместе с «лётным мичманом». Владимир Владимирович очень натурально представил себе, как ему потом придётся объясняться с Командующим ВВС флота за возвращение в базу без прапорщика!

Надо отдать должное комбригу – во время всех этих действий он ни слова не сказал Литенкову, хотя Александр Сергеевич и ждал от него язвительных указаний и комментариев. Подушку в блистере они оба рассмотрели очень качественно – сначала Амбарцумян, а потом и Литенков, после саркастически вежливого приглашения со стороны комбрига.

Вертолёт меж тем вышел на глиссаду посадки. Спасибо, конечно, профессору и адмиралу Власову за его замечательную диаграмму качки, но смотреть на заход Миронова на посадку было страшноватенько – прямо уж очень страшноватенько. Наша вертолётная площадка качалась вверх-вниз, с борта на борт, а ещё и довольно сильно рыскала вправо-влево, когда какая-нибудь шаловливая волна фамильярно плюхала своими сотнями тонн массы в скулу «Удалого». Как ни старался наш рулевой держать курс «по ниточке», но море может сделать с кораблем всё, что угодно и когда угодно!

И вот уже Ка-27 завис над палубой в полутора-двух метрах. Авиатехники с инструментами сидели на корточках около ангаров, готовые в любой момент рвануть к вертолёту.

— Сажусь! Не швартовать! Техникам размотать и уложить трос. Передайте старшему – через три минуты полечу на единичку за своим, — раздался из динамика голос чуть искажённый ларингофонами голос Миронова.

Я взял трубку ВПСа:

— Понял тебя, посадку разрешаю, приём! – подтвердил я и доложил информацию на ходовой.

Миронов, уловив только одному ему понятный момент, плавно прижал вертолёт к палубе. Техники метнулись молниями к открытой двери вертолета, где виднелся барабан лебёдки и начали сноровисто и сосредоточенно работать по размотке троса.

Одновременно из проёма двери вертолёта наши санитары вытащили носилки с недооперированным подводником и споро потащили их к трапу и далее в амбулаторию. Подводники упаковали своего бойца в КЗМ (комплект защитный морской) зелёного цвета, а сверху, чтобы не замёрз, напялили бушлат. На голову натянули шапку с завязанными ушами. В общем, тот ещё видок был у матросика.

Я смотрел на своего друга-лётчика и изумлялся его мастерской работе. Он как-то отрешённо-спокойно смотрел перед собой, в то время как его руки вытворяли чудеса. Чтобы не пришвартованный вертолёт стоял на качающейся палубе и не скользнул на крене за борт, он непрерывно правой рукой работал ручкой управления, изменяя положение лопастей, а левой ювелирно менял шаг винта. Вертолёт, чувствуя волю своего командира, стоял, как вкопанный!

Матерный фонтан нескольких глоток около лебёдки вдруг сменился радостным воплем – техники смогли мгновенно размотать и тщательно уложить в канавки барабана закушенный трос, прокрутили барабан взад-вперёд и подняли вверх сжатые кулаки с отставленными вверх большими пальцами!

— Прошу взлёт!

— Взлёт разрешаю! – я махнул техникам рукой и они моментально исчезли.

Вертолёт стал медленно подниматься на амортизаторах шасси, чуть позже колёса оторвались от палубы, а потом Миронов вдруг резко бросил машину вверх-влево и полетел к виднеющемуся недалеко за кормой силуэту рубки подводного крейсера.

А в ограждении рубки крейсера развернулась эпическая битва!

Начмед и вахтенный офицер пытались разжать руки и ноги Колесникова, но старший прапорщик мобилизовал все свои неведомо откуда взявшиеся в его щуплом теле силы и держался за эту металлическую хрень, как рыба-прилипала за акулью тушку, как чиновник за государственное вымя – не оторвать!

Командир стратега, матерясь мастерски и изобретательно, жестом полководца, понимаете ли, прямо-таки Наполеона, отправляющего в бой свой главный резерв – Старую гвардию, отправил на подмогу офицерам матросов.

Матросы суетились, толкались и больше мешали, чем помогали своим начальникам в борьбе с окостеневшим прапорщиком.

— Начмед, дай ему в репу, ты же у нас боксёр! В нокаут его!– ревел командир на всю Северную Атлантику!

Чайки, заинтересованно кружащиеся над рубкой, командирских децибелов не выдержали и полетели куда-то прочь, громко жалуясь друг другу на непонятно что вытворяющих людей.

— Тащ командир, так он же в каске! – оправдывался начмед, — я себе все руки отобью, а ему хоть бы хны будет!

Прапорщик, сжав зубы, держался молодцом и непрерывно думал о тарелке с картошкой и свининой: «Зинка мне обязательно оставит мою тарелку! Обязательно! Я вернусь, достану её, тарелку, из холодильника, выложу на сковородку картошечку, мяско, разогрею до горячего, налью себе стакан и…» На эти картинки рефреном накладывалась ещё одна мысль: «А вот хрен вам!!!» И силы его удесятерялись! Однако, после слов командира по поводу его возможного нокаутирования, Колесников, усыпив бдительность Начмеда, вырвал у него руку, моментально опустил рычажком на шлеме забрало светофильтра на лицо, и таким образом обезопасил себя от того самого «удара в репу», после чего опять сцепил руки в замок и прилип к скользкой непонятной трубе. С опущенным забралом белого шлема и в ярко оранжевом комбинезоне он очень напоминал свалившегося с небес на лодку космонавта.

Кто его знает, чем бы закончилось противостояние спасателя с бандой озверелых героев-подводников, если бы в музыку командирского матерного концерта и сопровождающего его пыхтения героически сражающихся матросов не вплёлся свист вертолётных турбин и специфический хлопот лопастей.

Командир крейсера задрал голову к небесам и увидел спускающуюся из вертолёта пустую спасательную люльку. Он поднял по привычке руку, чтобы почесать в раздумье затылок, но почесать удалось только капюшон канадки. С одной стороны, нельзя допустить невыполнения командирского приказа, а с другой стороны – на фига ему нужна в походе эта человекообразная пиявка, присосавшаяся к перископу, как к маминой сисе? Да пошёл он…!

— Отставить! Дробь! – скомандовал командир.

Бойцы с видимым неудовольствием отцепились от Колесникова. А тот, не веря своему счастью, всё равно в ступоре продолжал обнимать железяку из всех сил.

— Ну-ну, отпускай перископ, голубь ты мой оранжевокрылый, мне перископ самому нужен, без перископа мне никак… Отцепись, млядь! — гаркнул командир, целясь децибелами голоса в то место шлема, за которым, предположительно, должно было находится ухо авиатора.

Прапорщик вздрогнул и с трудом расцепил руки и ноги от трубы.

Матросы сдё рнули его вниз, в ограждение рубки. Прямо рядом с рубкой болталась на тросе люлька.

— Ладно, я сегодня добрый, отпущу тебя, соколик, на волю вольную, а сам, млядь, опять в родное железо полезу! А, может, пойдешь всё-таки с нами? Я тебя приказом в экипаж зачислю, а? Будешь первым подводным лётчиком?

— Нет! Нет!!! – Колесников с такой скоростью и силой отрицательно завертел головой, что с неё чуть было не свалился застёгнутый под подбородком шлем.

— Ну, ладно, бывай! – командир ладонями схватил шлем в тех местах, где у человека уши, приблизил его к себе и смачно поцеловал прапорщика в забрало светофильтра.

Колесников, чуть не рыдая от внезапно свалившегося счастья, с благодарностью обнял командира руками с такой же силой, как только что обнимал перископ.

— Ну-ну, всё, соколик, всё, отправляйся к себе, а я тут ещё пару месяцев дурака поваляю, а потом тебя на берегу найду и накажу за неисполнение приказа, ясно?

К старшему прапорщику вернулся дар нормальной уставной речи, положенной каждому военнослужащему:

— Так точно, товарищ командир! Буду ждать, товарищ командир! Наказывайте, товарищ командир!

Подтянув люльку, моряки помогли Колесникову пристегнуться, тот, уже лёжа, дал знак на вертолёт и стал возноситься на небеса, а точнее – в вертолёт, где его вскоре приняли заботливые руки его друга, оператора лебёдки.

Колесников, счастливый до безобразия, смотрел через проём двери на идущую среди волн лодку и улыбался от уха до уха под опущенным на лицо светофильтром.

Ну, а на только что покинутой им сцене развивалось следующее действие трагикомедии.

По закону жанра, всё превращалось в фарс!

В рубке бушевал командир. Бушевал он уже по-другому поводу.

Сразу после вознесения к небесам сокола оранжевокрылого, когда командир уже открыл рот, чтобы дать команду «Все вниз!», из Центрального поста доложили, что получена команда оставаться в позиционном положении (то есть, с одной рубкой над водой) и ждать следующего прилёта вертолёта!

— Они там что — … объелись?!! – орал командир на ни в чём не виноватого старпома, — Мне же нырять надо и уходить! Сейчас сюда вся противолодочная свора примчится! А я потом на своей командирской гениальности от них отрываться буду? Они ж меня как сраного кота будут ссаными тряпками гонять по всему морю-океану! Сейчас сюда «Орион» прилетит, а тут я, как Толкунова, стою на полустаночке в командирском полушалочке, ядрёна Феня!

Командир накаркал. Буквально сразу небеса разверзлись и из них вывалился самолёт базовой патрульной авиации ВМС Норвегии Р-3С «Орион», с низким характерным гулом двигателей пронёсся он над стратегом и полетел в сторону «Удалого».

Описывать далее всё, что говорил командир подводной лодки в адрес «Ориона», начмеда, старпома, Колесникова, «Удалого» и штабов разных уровней я не буду, так как воспроизвести с документальной точностью у меня не получится, а без неё мои жалкие попытки будут выглядеть дилетантски. Одно мне передали точно – командир обещал по возвращению в базу заставить начмеда вырезать аппендиксы у всего экипажа корабля для тренировки и во избежание повторения, но только кроме него, командира. Но не потому, что командир боится, а потому, что ему этот самый аппендикс вырезали ещё в годы счастливого детства. Ты у меня, кричал командир, станешь Главным удаляльщиком аппендиксов всего Военно-Морского Флота! Тебя все носители пока ещё не удалённых аппендиксов будут в ужасе за два квартала обходить, бабуин со скальпелем!

Причина же, по которой лодке приказали находиться в надводном положении, заключалась в следующем.

Поскольку бойца-подводника на борту корабля уже успешно взрезали заждавшиеся медицинские полковники, которым все эти скальпели-зажимы-кохеры-микуличи и кетгут с шёлком подавал наш корабельный эскулап, а остальной экипаж был занят на боевых постах, капитан 1 ранга из бывшего Политуправления проверил нашего Станислава вдоль и поперёк, перелопатил всю его документацию и теперь невыносимо страдал в поисках сферы применения своих талантов.

Выход в море был не рядовой, а на спасение человеческой жизни, поэтому, думал бывший политработник, а ныне воспитатель, могут наверху расщедриться и на награды, а, следовательно, надо сделать что-нибудь этакое запоминающееся, чтобы награда нашла своего героя! И он придумал!

Пока вертолёт летал за Колесниковым, Станислав со своими подчинёнными носился по кубрикам в поисках газет, а капраз тем временем на ходовом мостике разглагольствовал перед Амбарцумяном и Литенковым, что нельзя бросать экипаж героев-подводников без вестей с Родины!  Как сейчас сказали бы – без информационной поддержки! Они, наши братья-подводники, уже чёрт знает сколько месяцев под водой и отрезаны от вестей с полей и заводов, панимаш! Они, панимаш, всем сердцем жаждут узнать, как идёт сев зерновых и уборка озимых!

Командиры речь воспитателя слушали с изумлением, недоумённо переглядывались. Насчёт «чёрт знает сколько месяцев» политработник-воспитатель погорячился – подводники-атомоходчики никогда больше чем на три месяца в море не ходили, так после 90 суток под водой им должны были по приказу платить морское довольствие в двойном размере, чего наши доблестные ревнители финансов из финслужбы допустить не могли. А конкретно наша лодка вообще только начала боевую службу.

Перебивая стенания карпаза, из Боевого информационного центра прозвучал доклад вахтенного офицера БИЦ: «Цель воздушная низколетящая, пеленг 150 градусов, дистанция 80 километров, курсом на корабль, скорость 560 километров в час, предполагаю «Орион»!»

Скрытность, как Вы, читатель, сами понимаете пошла прахом, обнаружили нашу суету супостаты. Они нас на своей радиолокации уже видят, поэтому минутой раньше, минутой позже нырнёт лодка — в данном случае уже роли не играло.

На ходовом мостике появился запыхавшийся Станислав, за его спиной возвышался мичман Лёгонький с туго набитым вещмешком.

— Что там у Вас, замполит? – спросил комбриг.

— Газеты, товарищ комбриг, все, что нашли! – довольным голосом доложил Стас.

Амбарцумян резко закусил губу, быстро повернулся ко всем спиной и пошёл к иллюминаторам левого борта – что-то его там срочно заинтересовало. Лишь только мелко подрагивали плечи.

Сергеич же, с каменным лицом, с собой совладал и сказал:

— Замполит, передайте Трофимову на СКП груз и моё приказание доставить на лодку вертолётом.

На лодку передали: «Находится в надводном положении для передачи важной документации».

Сказать, что я обалдел при виде Станислава с мешком и с приказанием от командира, значит, ничего не сказать!

Я находился в состоянии полного и глубокого охренения!

Летуны уже были слишком эмоционально выгоревшими, чтобы возмущаться, однако командир второго экипажа, капитан, сразу высказал дельное предложение:

— Мешок слишком лёгкий, его сносить потоком воздуха будет, надо к нему второй вещмешок привязать, с песком!

Ну где, скажите на милость, было взять песок на корабле? Поэтому через несколько минут помощник по снабжению прислал мне своего баталера продовольственного с мешком соли, килограмм на пятнадцать!

Возвращающемуся на корабль со спасённым от подводной каторги счастливым Колесниковым Миронову, передали приказание принять на борт важную документацию и доставить на лодку.

— Вы, Никита Саныч, только про газеты ему не говорите, а то он нас всех просто поубивает, — сказал капитан и, немного подумав, добавил, — да и норвеги нас не поймут, они нашу связь открытую прослушивают, специалисты со знанием русского у них есть, как услышат, что мы стратега не отпускаем из-за передачи «Гальюн-таймс» к ним на борт, так вот сразу и не поймут! Мучиться будут непрерывно…

«Гальюн-таймсом», как Вы понимаете, у нас называли все гарнизонные газеты флота, так как после прочтения они частенько использовались в качестве пипифакса, то есть туалетной бумаги.

Миронов уже тоже ничему не удивлялся, поэтому опять коснулся палубы. Из вертолёта выпрыгнул всё ещё находящийся в прострации Колесников. На всё ещё опущенном забрале светофильтра, покрытого высохшей солёной пылью, ясно сохранились следы командирского поцелуя. Взамен старшего прапорщика в вертолёт закинули связанные фалом мешки.

Миронов в своём фирменном стиле бросил вертолёт вверх-влево и полетел к лодке. Подушка весёленьким пятном украшала блистер.

Через несколько минут в динамике раздался его доклад:

— Груз передан, возвращаюсь!

— Добро, посадку разрешаю!

До сих пор жалею, что не слышал матерные колоратуры командира лодки после получения им «важной документации»! Наверное, там было чему поучиться!

Вертолётная эпопея на этом закончилась, мы быстро закатили аппарат в ангар, раскрепили его и опустили на лифте вниз.

Оставив Савчука проконтролировать выполнение всех необходимых мероприятий, я отправился на ходовой. По пути заглянул в амбулаторию, где встретил всех докторов сразу, они пили чай и весело о чём-то беседовали. Как оказалось, бойца они успешно зарезали и в настоящий момент он, лишённый своего отростка, спал в изоляторе.

— Саныч, всё в норме, не волнуйся, мы его заштопали на зачёт, — сказал старший резальщик человеческих организмов.

Я хохотнул, пожал кровавые (шучу!) руки и поднялся на ходовой, чтобы доложить командиру о результатах работы.

Дальше уже всё было не так весело и захватывающе.

Когда я предстал пред светлые очи Литенкова и Амбарцумяна, они оба долго и молча на меня смотрели. Александр Сергеевич, как и положено отцу-командиру, при комбриге своего старпома унижать не стал, а, наоборот, был готов вступиться за меня. Это потом он растоптать мог, без свидетелей, а при наездах на меня старших начальников защищал своего первого заместителя с пеной у рта. Но вступаться ему не пришлось – комбриг стал пыточно меня рассматривать со всех сторон, наклоняя свою голову то к правому, то к левому плечу, чтобы, так сказать, изучить меня под всякими углами зрения. Смотрел и молчал. Очень красноречиво молчал, я бы сказал – громогласно молчал. На ходовом мостике даже приборы стали работать тише, а вахтенный офицер, на всякий случай, уменьшился в размерах и забился в какую-то щель.

Спас меня доклад сигнальщиков о начале погружения нашей лодки.

— Идите пока, старпом, готовьте КПР! – только и сказал в этот раз Владимир Владимирович.

И я немедленно ушёл готовить этот самый КПР – Корабельный противолодочный расчёт.

Дальше всё было очень интересно с тактической точки зрения. Комбриг с командиром стратега заранее обговорили, как мы будем отвлекать на себя противолодочные силы в виде летающего над нами «Ориона», поэтому мы ходили разными курсами и скоростями, кидали за борт гранаты, включили максимальное число механизмов и агрегатов для создания шумового фона. Крылатый поганец летал над нами переменными курсами и густо гадил в океан радиогидроакустическими буями, которые с радостью расстреливались из пулемётов нашими специально выделенными мичманами. Мы также наезжали на них корпусом, если почему-то не удавалось их потопить метким пулемётным огнём. В общем, делали НАТОвцам всяческие гадости, отвлекали их на себя и мешали им искать наших братьев-подводников. Но большей части читателей это будет неинтересно, тем более зачем выдавать врагам, если таковые наткнутся на эту книгу, наши доморощенные хитрые хитрости?

Проделав определённое время все необходимые для введения врага в заблуждение мероприятия, мы, наконец-то, начали движение домой, к Како-Земля, то есть – к Кольскому заливу.

Спешить уже было некуда, поэтому шли экономическим ходом под одной маршевой турбиной. Шторм никуда не делся, правда, волнение всё же стало меньше. Хорошо зарезанный боец-подводник радостно и беззаботно хрючил в изоляторе. В перспективе у него было двухнедельное пребывание в госпитале, а потом ожидание возвращения своей лодки с боевой службы. Полканы медицинские с чувством выполненного долга резались в шеш-беш, наслаждаясь свободным временем, которого у них в береговой жизни практически не было.

Амбарцумян, дав экипажу отдохнуть, стал регулярно давал вводные командиру или старпому, то есть мне, внимательно наблюдал за нашими действиями и своим мелким каллиграфическим штурманским почерком записывал что-то в свою знаменитую записную книжку.

Когда я вечером попал в свою каюту и приготовился снять куртку, галстук и предаться непотребному отдыху, в каюту постучался рассыльный, за его спиной стоял Миронов.

— Тащ капитан-лейтенант, Вас и майора Миронова комбриг вызывает к себе в каюту.

Я взял со стола свою рабочую тетрадь, нащупал в нагрудном кармане ручку, отпустил рассыльного и сказал Володе:

— Ну что дорогой друг, товарищ и брат, сейчас нас с тобой комбриг будет лишать человеческого достоинства неоднократно и с остервенением!

Лётчик с улыбкой развёл руки в стороны и дурашливо присел в книксене, изображая институтку-смолянку.

Мы поднялись во флагманскую каюту и доложили сидящему за столом и дымящему беломориной Амбарцумяну о прибытии.

Владимир Владимирович резко встал, задавил окурок в пепельнице, и стремительно вышел из каюты, кивком пригласив нас следовать за ним. Я и Миронов, разумеется, понимали, куда держит курс наш начальник – в вертолётный ангар правого борта.

Комбриг долго рассматривал блистер и торчащую из него чужеродную вещь, затем, приказав находившемуся у вертолёта технику сдвинуть назад правую дверцу, внимательно осмотрел кабину в районе пробоины, после чего также стремительно покинул ангар. Мы с Мироновым следовали за ним.

Амбарцумян, войдя в свою каюту, сел в кресло за столом, нам кивнул, мол, присаживайтесь на диван. Мы присели.

Комбриг долго разминал беломорину, затем отработанным движением смял мундштук и закурил. Он переводил взгляд с меня на Миронова, потом опять на меня, потом что-то записывал в свою записную книжку, искоса поглядывая на нас. Докурив папиросу, он привычно затушил её, встал (мы тоже вскочили), походил по каюте взад-вперёд (мы преданно сопровождали начальника взглядом) и, наконец, остановился перед нами.

— Эх, Никита Александрович, Никита Александрович… опасный Вы человек… Драть Вас некому, а мне некогда… Ну а Вы, товарищ майор, ведь взрослый уже человек, не то, что это молодое дарование, — Амбарцумян взглядом указал на меня, — а тоже – туда же…

Мы внимали.

— Глаза бы мои вас обоих не видели! Марш отсюда!

— Есть! – мы с Володей синхронно повернулись налево и вышли из каюты.

Уже у двери в мою каюту, я спросил у Мироныча:

— Ну, как тебе наш дорогой Амбарцумян?

— М-да, — протянул Володя, — прямо Макаренко. Хоть новую главу «Педагогической поэмы» пиши.

— Ага! Ладно, давай завалимся поспать!

Кольский залив встретил нас уже вполне нормальной по рамкам Севера погодой. Я стоял командирскую вахту, когда рано утром Амбарцумян появился на мостике. После моего доклада пожал мне руку и приказал вызвать на ходовой Миронова.

Через несколько минут Миронов появился у кресла комбрига и доложил о прибытии.

— Ну, что, товарищ комэск, будем делать с вертолётом?

— Товарищ комбриг, а с вертолётом всё нормально – будет готов к взлёту по команде в Кольском заливе, а то если мы с Вами к причалу встанем, то потом фиг улетишь, от причала-то.

— С этим я согласен, от причала не полетишь просто так. А если взлетать в Кольском заливе – ты так и полетишь радовать всех окружающих блистером с розовой подушкой?

— Разрешите, товарищ комбриг? – я решил помочь своему другу-авиатору. – Я дам команду боцманам и они покрасят подушку в прозрачный цвет, никто и не заметит.

— Старпом, это была шутка юмора? Это Вы сейчас своим остроумием решили блеснуть? Неудачно Вы блеснули, неудачно. Вы, Никита Александрович, как свободное время у Вас появится, приходите ко мне с записной книжкой, я Вам нужное количество всяких фразеологизмов накидаю, если выучите и к месту будете применять – то и за умного сойдёте.

— Товарищ комбриг, — пришёл уже ко мне на помощь Володя, — никто ничего не заметит, я прилечу и сяду на дальней стоянке, блистер – это, в общем-то, расходник, у меня техники эскадрильи его живо поменяют, так что никто и не увидит. Особенно если старпом обеспечит покраску подушки в прозрачный цвет.

— Ещё один юморист нашёлся! Хотя, вы же с Трофимовым в Севастополе, небось, на дачах водку вместе пьёте, и спелись, наверное, и спились, нет? – блеснул осведомлённостью Амбарцумян и довольно улыбнулся. – Играйте, старпом, учебную тревогу для входа в узкость и сразу начинайте подготовку к взлёту вертолёта.

Сразу после объявления «Учебной тревоги» на ходовой мостик поднялся Литенков, и я отправился на своё рабочее место по тревоге – на ЦКП.

Дальше всё было обыденно и отработанно. Приготовили корабль к полётам вертолётов, я спустился к летунам и каждого обнял и поблагодарил за совместную работу. Парни радовались близкому дому – ещё час-другой и они начнут жать на кнопки звонков или радостно стучать кулаками по дверям своих квартир.

— А полканы медицинские с нами полетят? И капраз этот из Политуправы? – спросил Миронов, стоя у своего вертолёта, готового к взлёту.

— Не-а, не полетят! Медицину будет ждать госпитальная машина, они отличника зарезанного должны в госпиталь по описи сдать, мол, вот отличник – 01 штука, вот аппендикс в колбе со спиртом – 01 штука, всё вместе – 01 комплект. А капраз полетит, опережая свой собственный визг, в свою Политуправу – первым лично доложиться и застолбить возможную награду. А для нас с тобой, Вовка, лучшая награда – это ненаказание!

— Это точно! Ну, бывай! – мы от души обнялись и неуклюже приложились щеками друг к другу.

После выхода турбин на режим, Володя специально для меня сплясал вертолётом «Калинку»,  и взмыл в небеса в своём фирменном стиле.

Покрашенной в свето-серый колёр боцманами подушки было практически незаметно, что Володя и продемонстрировал, пролетая рядом с ходовым мостиком и прощаясь с Амбарцумяном и Литенковым.

Я глядел вслед вертолёту, когда рядом появился Владимир Брониславович, наш помощник командира по снабжению, и с ходу завёл песню о том, какой он несчастный и недооценённый, как он теперь будет отчитываться перед тылом флота за два исчезнувших вместе с лодкой вещмешка, как он будет списывать пятнадцать килограмм каменной соли варочной, не говоря уже об улетевших вместе с вертолётом подушках.

— Вы уж, Никита Саныч, своему корешу-летуну передайте – пусть подушки возвращает на корабль. А то если каждый прилетающий вертолёт мы будем подушками снабжать, да ещё и без документов, то спать не на чем будет…

На причале нас уже ждал комбриговский автомобиль и госпитальная «буханка» с красными крестами.

Когда мы пришвартовались к причалу № 7 нашего родного Североморска и вместе с командиром провожали Амбарцумяна у трапа, комбриг, пожимая мне руку, сказал:

— Ну, а Вам, старпом, я этот выход не забуду! Так и знайте.

— Есть, товарищ капитан 1 ранга! – бодро ответствовал я.

Комбриг убыл на своём УАЗике. Ещё не закончили колокола громкого боя звенеть положенные при сходе комбрига 4 длинных звонка, как Литенков, обращаясь ко мне, сказал:

— Что-то я подзадержался на корабле, пора уже и мне сойти на берег. Саныч, приводи корабль в порядок после морей, вечером дашь команде отдохнуть. Ну, в общем, хорошо в моря сходили, задачу решили, отличника спасли. Комбриг очень доволен остался нашей корабельной организацией, за что тебе спасибо. Ну, и ты молодец, старпом, с подушкой хорошо придумал. Да, и ещё хочу тебе сказать – когда ты меня сменил на ходовом в самом начале, мы с Амбарцумяном поспорили – сколько времени тебе понадобится, чтобы принять решение и рассчитать курс и скорость по диаграмме качки. Поэтому, пока ты там наверху возился, мы внизу за тебя переживали. Владимирыч сказал, что ты через час начнёшь разгоняться, а я сказал, что через полчаса. Не подвёл командира, молодец! А утром я тебе ничего не сказал, чтобы у тебя было боевое настроение. Вот так! Ну, и с Подберёзкиным когда вечером в сауну пойдёте – вы там элеутеракокком не злоупотребляйте, и другими, так сказать, средствами для поднятия настроения тоже.

Я вспомнил своё состояние надутого дирижабля, и мне стало мучительно стыдно.

Литенков сошёл на берег, ему надо было ещё дойти до 6-го причала, где сиротливо стояла его белая «восьмёрка».

Я тоже сошёл  – покурить на причале. Дымил вкусным «Мальборо» и смотрел, как по трапу на носилках снесли моряка-подводника, погрузили через задний борт в «буханку», полковники попрощались со мной и уселись в салон автомобиля.

Подберёзкин в тулупе, шапке и в дырчатых тропических тапочках попросил разрешения составить мне компанию и покурить рядышком.

Я кивнул. Меня переполняло чувство гордости за хорошо проделанную работу в море.

Всё меня радовало вокруг – и Североморск, и уезжающая от причала госпитальная «буханка», и лёгкий ветерок, и дым от докторской сигареты, и его улыбающееся лицо, и даже то, что командирская «ласточка» на 6-ом причале без проблем завелась и теперь мчалась к КПП в сторону Морвокзала. На верхней палубе суетились матросы, заводя дополнительные швартовы, чтобы корабль был закреплён к причалу по-штормовому.

Комбриг слово своё сдержал – о том, что запомнит. Очень внимательно Владимир Владимирович следил за моими «выкидонами» и «подвигами». Равно как и следил за моим уровнем тактической подготовки. Лично готовил меня к командирской должности, за что я ему был глубоко благодарен.

Уже много лет спустя, будучи капитаном 1 ранга, я у знакомого кадровика взял полистать своё личное дело. Среди массы различных бумаг, анкет, аттестаций, представлений на должности и к очередным и досрочным званиям я увидел представление, написанное тем самым каллиграфическим почерком командира 10 бригады противолодочных кораблей капитана 1 ранга Владимира Владимировича Амбарцумяна на досрочное присвоение мне звания капитана 2 ранга.

В тексте представления мне в глаза бросились такие фразы:

«Опасен в мирное время, незаменим в военное.

Достоин присвоения воинского звания капитан 2 ранга досрочно.»

Командир 10 БрПЛК 2ДиПЛК КолФл РС Северного флота капитан 1 ранга В.В.Амбарцумян.

P.S. Подушки, измазанные светло-серой краской, летуны на корабль вернули, чем невероятно изумили Владимира Брониславовича.

 

Светлой памяти нашего комбрига-10 капитана 1 ранга В.В.Амбарцумяна посвящается.