2.
Наверху было темно и жутко. Океан немного успокоился, но северный ветер всё равно гнал волну, превращая окружающее в чёрную движущуюся картинку.
В «сарае» остро пахло мокрым железом и морской водой.
— Сурово, — сказал Васька, глядя на небо. – Интересно, мы сейчас где?
— Даже если ещё в Баренцевом море, то всё равно – в Северном Ледовитом океане. Тут один фиг.
— Чё, серьёзно – в океане?! – поразился Безручко.
— Ага. Сколько мы уже идём? Наверняка давно все острова позади оставили. Так-что прямо по курсу у нас – лишь льды, Северный полюс, да Америка.
— Ничего себе!
Я перевёл взгляд на тёмную воду.
Вот интересно – никогда я ни за какими границами не был, по Парижу не гулял, и даже сраной Болгарии не видел! Ну, не брали меня родители в заграничные поездки. Ни в Венгрию, ни в ту же Болгарию. Считали, что мешать буду. Я не обижался, хотя мир, когда уже чуть подрос, посмотреть хотелось.
И вот, на тебе – я в Северном Ледовитом океане! Чёрт его знает, за сколько тысяч километров от дома! Как на другой планете! Тем паче, в прошлой автономке, мы и через Северный Полюс проходили! Через ту самую – легендарную географическую точку. Подо льдами, естественно.
Э, любители путешествовать, кто из вас может похвалиться, что побывал на Северном полюсе?!
Нас тогда, лично командир об этом по «каштану» оповестил. Дескать, мы прошли через географическую точку Северный полюс, с чем экипаж и поздравляю. А на очередном Дне Нептуна, в кают-компании самодельные дипломы вручили. Полярники, едри его!
Я нашёл взглядом чёрный горизонт под более светлым небом.
Север. Место, где человеку делать нечего, но он всё-таки сюда лезет. Зачем, спрашивается?! Что нам не сидится то в тёплых широтах?! Места там на всех не хватает? Вот только не надо ля-ля! Земля (даже просто – суша!) огромна, и если распределить людей строго по квадратным километрам, то от одного представителя вида хомо сапиенс до другого будешь идти долго, очень долго.
Жадность покоя не даёт? Полезные ископаемые, то, сё….
Возможно.
Ветер вдруг изменил направление, налетев под немыслимым углом, обдав солёными брызгами, заставил пригнуться, поклониться….
И тут что-то со мной случилось. Я будто завис между двумя бесконечностями – небом и океаном, где враждебными человеку были и та, и другая; слишком холодными, слишком равнодушными, слишком иными. Чужими.
«А ведь есть ещё соседние миры, параллельные. Теперь я в этом почти уверен…. То есть – та же бесконечность. И, наверняка, не одна.
Бесконечность бесконечных миров.
И время, которое не победить ничем.
И наша жизнь, похожая на вспышку случайной искры.
Мы приходим в этот мир слабыми, уходим обессиленными, а между этими двумя слабостями – всё остальное, всё, что мы называем жизнью: свобода, несвобода, очень мало радости, и очень много ожидания. Слишком много ожидания. Несправедливо много!
Какой в этом смысл, спрашивается?! Вот дерьмо!».
Я вытащил ещё одну папиросу, повернулся к Ваське.
— Вась, ты когда-нибудь задумывался над тем, зачем живёшь?
Как ни странно, молодой моему вопросу не удивился. Скорее всего, и его, созерцание ночного океана, натолкнуло на схожие мысли.
— Наверное, для того, что бы жить.
— Просто – жить? И всё?
Он вздохнул, выкинул окурок в океан и тоже полез в карман за новой сигаретиной.
— Честно говоря – не знаю. Вот сейчас просто жду, когда стану полторашником. Потом годком. А потом домой вернусь. Там всё уже будет по-другому, а значит и мысли будут другие.
— Бытиё определяет сознание?
— Точно.
Лодка свалилась в очередную яму, медленно и тошно начала забираться на следующую водяную гору. Качка явно усиливалась.
Безручко скривился.
— Пошли вниз. Сейчас наверняка нырнём.
И точно – стоило нам только спуститься в прочный корпус, как объявили готовность к погружению. Мы разошлись по боевым постам.
В нашей рубке, перед приёмником, сидел только мичман Попов и дисциплинированно записывал переговоры НАТОвских вояк. Ну, как переговоры? Просто, голоса, то мужские, то женские, произносили кодированные фразы, типа «лима, браво, джульет», далее – набор цифр и букв, на первый взгляд – абсолютно бессмысленных.
Я тоже сел перед своим приёмником и начал искать морзянку. Тем более, раз уж супостаты в эфире (а lbj – позывные одной из баз в Норвегии), то и на мою долю должно было что-нибудь перепасть.
(эти английские буквы в текст были вписаны вручную, и я сначала думал, что подобное сделано с неким умыслом. И только потом до меня дошло: текст напечатан на машинке! Мы же настолько привыкли к разным клавиатурам – на русском и супостатском, что и сообразить сразу не можем).
Однако, вскоре лодка ушла под воду и эфир замолчал.
Зато и качка прекратилась.
Я посмотрел на Попова.
«А ведь ему гораздо легче и проще» — неожиданно подумал я, вспомнив чёрный океан наверху и все эти безумные бесконечности. «Он верующий, если конечно, обалдуи из параллельного экипажа не врут. Ему не надо задумываться и бояться по большому счёту нечего. Его Царство Небесное. Так, кажется, в Библии говорится?».
— Чего? – удивился сундук, почувствовав мой взгляд. – Что-то спросить хочешь?
Я решил попробовать.
— А можно вопрос… э-э… неуставной, так сказать?
Он задрал брови.
— Можно, конечно.
— Вы в параллельные миры верите?
— В какие, в какие?
— Ну, как бы в соседние. Существующие рядом. Только мы их не видим.
— Верить можно во что-то, — Попов пожал плечами. – Например, в то, что Бог есть. Или в то, что Бога нет. Но верить в малонаучную теорию… да, пусть даже, во вполне научную, это, знаешь ли, несколько странно.
— Но вы допускаете их существование?
— Почему бы и нет? – он вдруг улыбнулся. – Я тоже фантастику люблю.
— Вы?! Фантастику?! – вырвалось у меня. – Но… вы же… верующий! Извините, конечно.
Я думал – он рассердится, однако мичман рассмеялся.
— Правильно – я верующий, и извиняться тут не за что.
— Да, я понимаю. Просто… вы же знаете, какое к этому у нас отношение. И на флоте, и вообще…. – я сделал неопределённое движение рукой. – В стране у нас.
Попов помрачнел.
— Знаю. Поэтому не обижаюсь.
— А…. Давно вы к этому пришли?
— Давно. Со школы ещё. Родители были верующими, хотя вовсе не заставляли меня ходить в церковь и читать молитвы. Это уже я сам.
— Понятно. Вы срочную здесь служили?
— Нет. В Архангельске. А потом поступил в школу мичманов.
— И как там посмотрели на то, что вы в Бога верите?
Он снова улыбнулся.
— Ну, у меня же на лбу не написано?
— Не написано.
— Что же касается параллельных миров, — тут мичман наклонился и вытащил из своего портфеля, стоящего возле кресла, потрёпанный том из серии «Библиотека приключений и научной фантастики», — Айзека Азимова, — то и верующий человек может фантазировать на совершенно не относящиеся к религии темы. И даже заниматься наукой. Причём, довольно успешно. Эйнштейн, например.
Я выпучил глаза.
— Эйнштейн?! Он, чего, в Бога верил?!
— Верил. Это вообще-то общеизвестный факт.
— Никогда ни о чём подобном не слышал!
Попов грустно кивнул.
— Правильно. В нашей средней школе об этом говорить не будут.
«Надо же! Такой крупный учёный – и верующий?!».
Меня заклинило. В голове подобное не укладывалось, потому-что нас ведь как учили? Есть наука, двигающая человечество вперёд, и есть совершенно дремучие, отсталые, необразованные люди, до сих пор верящие в поповские сказки. И пересекаться эти две параллельные прямые не могут в принципе. Аксиома, понимаете ли! Непоколебимая истина, навроде Марксистко-Ленинского учения.
Заметив моё замешательство, Попов успокаивающе поднял ладонь.
— Впрочем, если тебя это утешит, Эйнштейн был не клерикалом.
— Не… кем?!
— Не фанатично верующим. То есть человеком достаточно широких взглядов.
Он подмигнул.
— Знаешь, я тоже не считаю, что наша Земля плоская, а за хрустальными небесами, на облаке сидит бородатый Боженька и поражает грешников электрическими молниями. Ты ведь, наверное, так о верующих думаешь?!
— Почему это? – смутился я. – Вовсе не так. Хотя… в Библии ведь сказано, что Бог сотворил мир за семь дней, а научные данные….
— Библия – иносказание, — мягко перебил меня мичман. – Если хочешь – поэтическое произведение. Нельзя же воспринимать всё так буквально.
Мой собеседник прищурился.
— Тебя ведь особист вызывал?
— Вызывал, — развёл я руками.
— Запугивал Поповым с гармонью? – он хохотнул.
— Предлагал мне на вас стучать.
— И как? Пойдёшь?
— Стучать?
— Да.
Тут уж настал мой черёд прищуриваться.
— Церковь, как известно, у нас отделена от государства, и поэтому наши с вами разговоры на… хм! вечные темы, государственных служащих, к коим и принадлежит капитан-лейтенант Литвинов, ни коим образом не касаются. Мы же не подрываем устои?
Попов помолчал, потом протянул мне руку.
— Меня Володей зовут. И давай – на ты.
— Давай.
Потом я снова отправился в гарсунку – проверить, как там обстоят дела. И очень вовремя. Поскольку в кают-компании имел место скандал.
Годок Кононенко стоял и орал на перепуганного Маковкина.
— А мне по фигу, что сейчас не автономка! Мы в море, понял?! И ты обязан по моему первому требованию налить мне стакан сухача! Где у вас тут бутылка зашхерена?!
Отодвинув в сторону Николая, он сунулся было в гарсунку, но я схватил его за голландку.
(здесь, очевидно, имеется в виду, так называемая «зимняя» голландка, фланелевая, которая, в отличии от «парадной» голландки, таскалась матросами срочной службы круглогодично, наравне с робой. Странно, что не все моряки в описываемой сцене одеты в РБ. Правда,, если вспомнить, и у нас в экипаже, некоторые годки на учебных выходах не спешили переодеваться в форму радиоактивной безопасности, таская то же, что и на базе).
— Серёг, ты чего, охренел?!
Хохол развернулся и уставился на меня злым взглядом.
— Ага! Явился! Шляешься где-то, а у тебя тут караси борзеют?!
— Чего тебе надо?
— Ёпт! Стакан вина мне надо! Сам-то небось уже выжрал?! И не один?!
Я решил спустить всё на тормозах. Не хотелось после нормального разговора с нормальным человеком, выяснять отношения с идиотом.
— Какое вино, Серёг?! – спокойно сказал я. – Мы не в автономке.
— Скажешь, бухло на корабль не грузили?!
— Кто?! Мы?! Параллельный экипаж?! Очнись! Ты ж не первый год служишь! И знаешь, что сухач идёт только в дальнем походе. По пятьдесят грамм на рыло.
Кононенко оскалился.
— Это пусть караси по пятьдесят грамм жрут! Да офицерьё! А мне, как годку, стакан положен!
— В столовой, — я ткнул пальцем вниз, — есть свои гарсунщики, с ними и разбирайся. А моих карасей не трогай.
В столовой личного состава всем заправлял наш одногодок Лёха Делягин – из радиометристов, и на него наезжать хохол побаивался. Ещё бы! Под два метра ростом, и кулаки такие, что только переборки пробивать. С одного удара.
— А что твои караси? Особенные?
— Особенные! – отрезал я. Во мне начала закипать злость. – Они — МОИ! Понял?
Кононенко тоже набычился и выдал:
— Караси в экипаже – общие!
— Общее у нас только марксистко-ленинское учение! – прорычал я. – И цель одна – коммунизм!
Это было выше понимания хохла, хотя он, конечно понял, что я издеваюсь.
— Зубы жмут?
— А тебе мозги?
Тут подал голос Антипорович, который, как выяснилось, уже некоторое время стоял неподалёку – в коридорчике, и с интересом нас слушал.
— Так! – сказал он, делая шаг вперёд. – Что здесь происходит?
— Сценку репетируем, — мгновенно нашёлся я, расплываясь в самой, что ни на есть дружелюбной улыбке. – Для будущего Дня Нептуна. В автономке.
Этого помощник командира не ожидал.
— Какую ещё сценку?!
— Назидательную. Сатирическую то есть. Как матросам срочной службы не надо себя вести при общении друг с другом.
Капитан третьего ранга насупился. Теперь уже он пытался сообразить – не издеваюсь ли я. Судя по всему – так ничего и не сообразил, но, поскольку, как-то реагировать было надо, то двинулся Антипорович по уже проторенной дорожке:
— А почему вы про карасей говорили?! Опять годковщину разводите?!
Я сделал большие глаза.
— Так мы вовсе не молодых матросов имели в виду!
— А кого?
— Не кого, товарищ капитан третьего ранга, а что. Носки. Их у нас тоже карасями называют.
— Вы мне прекратите тут! – окончательно рассердился Антипорович. – И вообще, что это за сборище в гарсунке?! Ну-ка, все вон отсюда! Развели в кают-компании понимаешь… самодеятельность!