Служба на подводных лодках, конечно, была не очень комфортной, но всегда была душевной. Шёл 1975 год.
СВОБОДУ АНДЖЕЛЕ ДЭВИС!
Офицерское общежитие пользовалось дурной славой. Нет, конечно, длинными полярными ночами по его коридорам не бродили улюлюкающие приведения. Шатались бывало разные, но их по лексикону с призраками никак не спутаешь!
Заходя в вестибюль, каждый видел плакат на всю стену «Решения 25 съезда родной Коммунистической партии – в жизнь!». Один угол у плаката безвольно отклеился и повис… Холод собачий – ну, какая уж тут родная? В какую, к черту, жизнь — её решения?
Система отопления общаги всегда была неисправна и одного этого было достаточно, чтобы пройти мимо плаката, отвернуться и не поверить ему! В комнатах веяло прохладой, а еле тёплые радиаторы вечно скучали по горячей воде.
Сева шёл туда злым и непримиримым. Сильно наклонясь вперёд, чтобы ветрюга не опрокинул его на спину, засунув руки в меховых варежках в карманы шинели, он преодолевал каждый шаг с усилием. Уши Севиной меховой шапки были по-детскосадовски завязаны бантиком на подбородке, козырёк из черной овчины опущен на брови, воротник офицерской шинели поднят верх, а его острые углы плотно прижаты к щекам и подбородку чёрным вязаным шарфом. Сам шарф был туго обмотан пару раз вокруг шеи, а верхний край его натянут на нос почти до переносицы.
Странноватый казалось бы вид, но и это ещё не все. Поверх шапки широкой резинкой на голове Севы были прикреплены голубые пластиковые очки для предохранения глаз от искр при резке металла. Само собой, резать металл вечерней порой он вовсе не собирался. Зачем же тогда, спрашивается, напялил очки? А оттого, что острая снежная крупка могла повредить ему глаза не хуже горячих искр.
Появись он в таком виде на Невском, любой прохожий принял бы его за человека-невидимку, либо немедленно вызвал психиатрическую бригаду. Но здесь, это никого не удивляло! Да и удивляться-то было некому… Время уже было позднее. За валунами вдоль дороги мерещились не прохожие, а коварные северные остроносые мишки-рассомахи.
Сева шёл с подводной лодки, и настроение у него было угрюмым -ремонт осточертевшего ему гальюна затянулся допоздна. И все из-за отсутствия всего-то одной маленькой детальки — паронитовой прокладки помпы. Ее, проклятую, как в кружке «Юный сантехник», ему чертыхаясь самому пришлось вырезать из куска резины!..
Сева, преодолевая очередной порыв ветра, грустно сам себе улыбнулся и иронично покачал головой в ушанке.
— Хех, надо же, чтоб смастерить вшивую прокладку, золотой медали мне только и не хватало!
Он недавно блестяще закончил немыслимо заумный факультет одного высшего инженерного военно-морского училища. Там ему все пять долгих лет курсантской жизни от звонка до звонка компостировали мозги высочайшими кораблестроительными теориями. При этом ни слова, ни полслова ни разу не обмолвились про вырезание паронитовой прокладки для гальюна! Все было такое возвышенное -Теория живучести, Теория механизмов… Теория, Теория, Теория…Словно, закончит он свою бурсу, и прямиком в Академию наук или в какой-нибудь научный институт! Но жизнь рассудила по-иному…
Добытая в упорной учебе золотая медаль не уберегла Севу от службы на подводной лодке и от назначения на самую проклятущую должность. Ну, не было там более несчастного и затурканного жизнью человека, чем он — Командир трюмной группы Сева Смирнов, блестящий золотой медалист по прозвищу «профессор»!
«Провались она пропадом, такая жизнь!» — он оттянул шарф вниз и зло сплюнул в сопку. Оттуда прилетело обратно с ветром в очки. Но Сева не стал вытирать, а так и пошёл дальше — все равно смотреть было не на что!
Тяготы службы Сева сносил до поры, до времени терпеливо. И сколько не сыпалось с разных сторон неприятностей, он всегда оставался невозмутимым и доброжелательным. Самым хлопотным его заведованием оказался подводный унитаз-системы гальюн. Он с сарказмом частенько подумывал: «Надо было им по выпуску мне маленький золотой унитазик вручить на колодке с муаровой ленточкой, а не медаль!».
Мало-помалу проза службы стала «профессору» досаждать. В голове вызревала мысль: «Не для того мама ягодку растила!» И стал Сева потихоньку от рук отбиваться. В самых разных смыслах…Бывало, на танцах в Доме Офицеров вцепятся в него две-три пары сильных женских рук! Он терпилец отбивается, как может, а потом, возьми да уступи одной-двум. Красивый чертяка был, ухоженный – настоящий «профессор»! И как следствие, где холодно, где женские руки и танцы, то уже логично и недалеко до элементов сладкой жизни. Вино, кино, домино… Сигаретки за разговорами дружки начали предлагать – попробовал и это. Отказывать Сева не умел, да и желания особого не было – мягкий, добрый и безотказный он имел характер.
Уходя только что с лодки, он попался на глаза дежурному по кораблю. Им оказался очень опытный и добрый офицер, у которого с собой было.
— Прими-ка, лейтенант, на дорожку! – предложил тот великодушно.
Севе бы отказаться, но он, утомленный затянувшимся вечером и борьбой с прокладкой, промямлил что-то интеллигентно-неопределенное:
— Я, вообще, не очень… в общагу тороплюсь!
Дежурный понимающе закивал:
— Во-во! Именно! Туда торопиться обязательно надо!! Иначе опоздать можно! Будто ж я не понимаю – по «камере» скучаешь! – так все называли благоустроенные комнаты, а сам хитро подмигнул носом и посочувствовал, — Ну, а как, не дай Боже, неподготовленного просквозит тебя по дороге насквозь?!
И, словно родная мать, оттянул от закутанного носа Севы вязанный шарф, раскопал в глубине ротовое отверстие, расчистил от воротничков и тесёмочек, да буквально залил туда из маленькой металлической фляжки «огненную воду»…
Сева чуть не задохнулся от терпкого оглушительного запаха. Ему даже показалось, что шило не в рот попало, а просто протекло мимо шарфа по подбородку. Но, смахнув тыльной стороной ладошки мнимую протечку, он понял, что ошибся – ничего не мимо, все в дело! Именно-таки в самую тютельку, в рот, а потом ниже прямехонько куда положено.
От растекшегося пламени, он захлопал ресничками, широко задышал ноздрями и заплескал рукавами шинели, словно девица после красного. Но здесь на помощь снова пришёл опытный дежурный. Он ловко достал кем-то загодя очищенную спинку баночной воблы. Мягко, по-доброму, по-матерински засунул ее туда же под шарф «профессору». А уж организм дело доделал – языком подцепил солененькое и затащил воблину вовнутрь поверх шила.
Дежурный легко прихлопнул Севу по лейтенантскому погону и поэтично сказал напоследок:
— Долгие прощания – пустые хлопоты! Иди уж в своё райское местечко и пусть вьюга-метель дуют тебе в … спину!
Сева, довольный, что больше перед не легким переходом можно не употреблять, привёл растрепавшуюся было противометельную амуницию в исходный порядок и стал подниматься по вертикальному трапу к верхнему рубочному люку.
Там он почувствовал, что шило начало приятно греть изнутри и метель показалась ему не такой уже страшной!
Выйдя по качающемуся трапу на пирс, Сева посадил очки с резинкой поверх зимней шапки, наклонился вперёд и пошёл . Дорога до общаги показалась ему короче прежнего!А вот и общежитие проявилось в снежном мареве.
…Пройдя по коридору в свой номер под плакатом, он почувствовал – жизнь в общаге бьет ключом! Из номеров направо-налево слышались голоса, смех, где-то громко играла симфоническая музыка. Было прохладно. Хотя и потеплее, чем на улице, но изо рта все же шёл лёгкий парок.
Шило по дороге все выветрилось и от несбывшегося ожидания тепла казенного дома Сева опять вернулся в раздражённое состояние обделённого судьбой золотого медалиста.
— «Не починят они никогда отопления! В жизнь не починят, рукожопые двоечники! Им бы мою лодку в заведование – вообще б целиком утопили!»
Зайдя внутрь своего одинокого офицерского жилища, он увидел обычную унылую картину. Панцирная койка аккуратно застеленная синим шерстяным одеялом, стол с проигрывателем «Юность-М» в зелёном кожемитовом футляре с чемоданной ручкой и чайник на электрической плитке. Рядом стояли пара граненых стаканов с ложечками, стеклянная банка, наполовину заполненная окурками, и пачка чая со слоном, на седле которого красовалась цифра «36». Над кроватью в жэковской рамочке висела небольшая репродукция картины, где мишки лазили по сломаным стволам елей. В общем, тоска…
Окна комнаты были плотно завешаны опять-таки синими шерстяными одеялами. Выглядело не очень привлекательно, но все же лучше, чем заиндевелые стёкла с зимними узорами русского Севера.
«Уютно и прохладно…» — непристойно подумал о ситуации «профессор» Сева.
Правда, тут он заметил в комнате две приятные перемены. На кровати лежало ещё два сложенных в стопку синих шерстяных одеяла, видать комендант решил предотвратить отморожение наружных органов у постояльцев. А ещё на столе стояла, посылка…
— «Из дома!» — радостно промелькнуло в голове.
Родители не изменяли установившейся традиции и регулярно посылали ему гостинцы. Выглядело это, словно он маленький, но было приятно. В фанерном ящике посылки находились его любимые ореховые трубочки из магазина «Восточные сладости» на Невском, сливочное полено, овсяное печенье и ещё кое-какие вкуснятины.
Овсяное печенье было завёрнуто в номер газеты «ПРАВДА»… С первой полосы газеты Сева ощутил на себе пристальный взгляд — на него в упор смотрела не мигая взлохмаченная миловидная молодая негритянка с лебединой шеей… Заголовок над фотографией ультимативно требовал «Свободу Анджеле Дэвис!» Под ложечкой защемило от нежного чувства разлуки с девушками, тем более негритянскими…
— «Такую красивую и посадили! Что творят империалисты!» — окатила Севу беззлобная ненависть.
Он отложил газету подальше, но то и дело подглядывал в ее сторону. Порой ему даже казалось, что везде за ним следят томные глаза узницы совести. Сознавая своё превосходство в свободе он даже нескромно размечтался, словно с друзьями в Доме офицеров:
— Аааа!? Хороши русские подводники?! – и поплотнее задернул синее одеяло, чтоб не дуло из окна.
Так он добрался до дна посылки, где лежал новый номер журнала «Кругозор»… С ним у Севы были связаны особо теплые чувства. Журнал был совершенно необычным, таких больше не было! Каждая его страничка, не считая короткого вступления и заключительных листочков, представляла собой тонкую голубенькую пластинку. Гибкую, маленькую, с дырочкой посредине для установки в проигрыватель «Юность-М».
Эти волшебные пластиночки всегда приносили радость. Словно в одночасье очутился на Большой Земле! Бывало, плюхнешься на койку, руки под голову, смотришь на потолок общаги в желтых подтеках, а вокруг разливаются песни популярных вокально-инструментальных ансамблей и модные новинки. Птички на душе поют!
Последняя страница-пластинка обычно была суперхитом какого-нибудь иностранного исполнителя. Сейчас, быстро пробежав глазами оглавление, Сева увидел, что на этот раз там находится запись песни Владимира Высоцкого «Кони привередливые»… Сева и раньше слышал о набирающем популярность барде и хотя пожалел, что это не ансамбль «Иглз» с «Отелем «Калифорния», но что уж поделаешь!
Он сковырнул ногтём катышек пыли, прилипший к иголке звукоснимателя, и поставил пластинку…
— «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю,
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю —
Чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!..»
Мурашки, размером с голову пионера, побежали у Севы по спине.
— «С гибельным восторгом»?! А разве так бывает?! Гибельный восторг? Да, точно, бывает, вот, например, у меня такое и есть сейчас … Он это обо мне что-ли поёт? Откуда он знает, что я гальюн чинил?! – а хриплый голос начал отчаянно и безнадежно просить:
— «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть!…»
Каждое слово ложилось в душу и обжигало! Севе показалось, что он сейчас сделался непримиримым, большим, гордым и отчаянным. Голос уже обращался напрямую к нему…
— Чего же я жду? Мне ведь так муторно! Завтра же рапорт накатаю, пусть списывают к едрёне Матрене, раз нормальной жизни нет!
— «Я коней напою,
я куплет допою-
Хоть немного ещё постою
на краю…»
— Вот именно! Ради того, чтобы минуту оттянуть, да? Не буду я ничего ждать! Чего ждать-то?! Выгадывать, высиживать… Себя тут забыл?! Будь, что будет!
И снова вниз по спине от загривка пробежали пупырки. Он передернул плечами, поежился. Неважно, от прохлады, или от края пропасти, на которой Сева вдруг сейчас ощутил себя, в голове промелькнула круча, пропасть и стремнина, куда вот-вот ему суждено сорваться.
Стиснув челюсти, он отогнал видение и перевёл взгляд на негритянку. Она тоже смотрела на Севу и казалось, что сейчас уже ей его жалко . Теперь в их взгляде читалось нечто большее, чем ненависть к эксплуатации человека человеком…
В дверь комнаты постучали.
— Да! – выдохнул Сева и снял иголку с проигрывателя. Не дожидаясь его ответа, в комнату уже вошёл самый настоящий дружище с соседнего экипажа, разлюбезный Костя. Лучшего представить себе было нельзя! Он был «люксом»-ракетчиком, то есть представителем лодочных интеллигентных специальностей… «Люксами» считались все, начиная от штурманов и кончая вычислителями, а дальше шли «маслопупы» и Сева был, хоть и медалистом, но «маслопупом»… Тут поменять уже ничего нельзя, родись ты хоть и «профессором», хоть и с золотой медалью, но если судьбой тебе предначертаны гальюн и прокладка…
А Косте-то, конечно, повезло — так уж жизнь сложилась у него! «Люксам» жить было чисто и приятно. Потому что, кем бы ты в «люксах» не был — у тебя в заведовании никогда не будет гальюна – вот и сказке конец!
Кроме того, сейчас в левой руке у него была зажата почти полная стеклянная баночка от консервированных помидоров «Глобус». Лучистое плескание жидкости в ней прямо указывало на уникальный состав и необыкновенные свойства содержимого. Короче, Севе сразу стало ясно – Костя принёс с собой шило! Гостеприимно так принёс, хлебосольно, щедро, чего уж там, для двоих-то…
Если честно, Сева другу обрадовался. Во-первых, мерзнуть остатки вечера одному в грустных воспоминаниях ему не хотелось. Во-вторых, шила у «маслопупов» в отличие от «люксов» вдоволь под рукой отродясь не бывало…Погреться, что плохого?А холоду это было без разницы. Ну, и наконец, ему хотелось проверить свои необычные ощущения от «Коней». Если можно так сказать, поделиться мурашками.
Костя словно был давно готов к такому и с порога сообщил:
— С закуской негусто, за то музыка у тебя, кажись, в тему! Ты сегодня склонен?
Вопрос мог бы показаться личным, но ведь и дело происходило один на один. А кто, как не друг, поймет все. Не то чтобы, Сева был склонен… Нет, склонным к употреблению он себя никогда не считал, иначе бы не стал «профессором». Но общага с синими шерстяными одеялами на окнах, метели с очками, Дом Офицеров с дамскими танго, унитазы с прокладками, да много еще чего, сильно изменили его… Одиноко сидеть в каюте и читать «Хижину дяди Тома» в таких условиях было смешно и даже опасно! Бог знает, до чего это могло бы довести…
С Костей у них была молчаливая договоренность в личную жизнь глубоко не вторгаться, а вопрос был на грани. В общем, Сева дипломатично промолчал и Костя, разглядев в этом гостеприимное согласие, почувствовал себя уверенней.
Препятствием могло бы стать замечание про закуску, но сейчас поверх портрета негритянки лежало всего море — сливочное полено, ореховые трубочки и овсяное печенье! Если не придираться, то вполне нормальная закуска!
Тут Костя, обладавший цепкой реакцией ракетчика, быстро все подметил, подошёл, аккуратно отодвинул помпезную снедь на середину стола и пристально вгляделся в кудри Анджелы. Нарушив табу неприкосновенности личного, он все же нейтрально спросил:
— Девушка твоя? Скучаешь?
Сева зарделся от неожиданного вопроса и украдкой взглянул на друга, чтобы уловить тень иронии или тонкую насмешку. Но нет, их не было и в помине, Костя был реально заинтригован… И Сева, решил соврать – такое кто ж в «камере» осудит?
— Очень!
И сам посмотрел на уже знакомое смуглое лицо:
— «А, почему бы и нет, чем черт не шутит!?»
Тем временем Костя в одном из граненых стаканов начал разводить шило, приговаривая неизвестно кому:
— Нектар! Нектар!
Из заветной баночки он ловко подлил в один стакан чуть меньше наполовины шила и сверху из чайника, близкой к родниковой, водички. При этом прикрывать стакан ладошкой против обычных правил не стал, а вслух пояснил:
— Пусть чуток погреется, а то и так зусман!
Сева тем временем порезал ореховую трубочку и полено на небольшие аккуратные диски и разложил их красивым цветочком. Он был неисправимым романтиком и во всем любил гармонию.
Костя приподнял «нектар» на уровень глаз, потом торжественно повёл им чуточку вверх, как бы салютуя приближающейся партконференции соединения, и уже потом протянул руку вперёд по направлению к Севе. Это было сигналом.
«Профессор» словно только и этого ждал. Он отчеканил пальцами дробь по стакану, а в конце лихо прищелкнул ногтем большого пальца по донышку и тепло выдохнул:
— Опаньки!
Костя хлебанул полный глоток «нектара», сморщился, словно делал это в первый раз и манерно передернул плечами, как бы отрицая всякое удовольствие или его послевкусие. Сева сделал вид, что переигрыша друга не заметил, и точь-в-точь повторил все, но с приятным интеллигентным профессорским лицом. Без эмоций и лишних подергиваний. Он осознавал, что сейчас на «люксовом» нектаре представляет честь всех «маслопупов». Вести себя следовало солидно.
— Ну, что там у тебя интересного играло? Поставишь? – напомнил Костя о как бы главной цели своего визита.
Сева, взяв осторожно коромысло и нечаянно скрипнув иголкой по глади пластинки, примерился и попал на то самое место, где песня оборвалась. Комнату наполнил хрипловатый тревожный голос:
— «Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!»…
Шило на свежие дрожжи сразу пробудило волшебные ассоциации. Кони по снегу были где-то совсем рядом, буквально за стенами общаги. Там тоже неподалеку обрыв и не дай Бог…Друзья на какое-то время окаменели прислушаясь к топоту мурашек.
Сева зашевелился первым, встал и, ни слова не говоря, снял звукосниматель.
— Это, Кость, про меня!
— Думаешь? А по мне, Сев, так про меня, ёшки-матрёшки! «Чуть помедленнее, кони!..» Сами мы виноваты… Я про себя так скажу — несусь, как очумелый! Куда несусь, зачем?!
Сева интеллигентно покачал головой и пригубил напитка. Костя повторил за ним.
— «Ураган сметет с ладони»? Сильно! — после чего «профессор» немного подумал и опять завёл пластинку.
— «…Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть…!
Я коней напою.
Я куплет допою!
Хоть немного еще постою на краю!…»
В этом месте, где в словах и мелодии наметилась пауза, Сева и Костя не сговариваясь понимающе посмотрели друг на друга и взяли в руки граненые стаканы. Глаза у них при этом были серьезными, а ногти отбили чечетку особо решительно и даже торжественно. Со стороны казалось, друзья выполняют важный ритуал. Да они и сами сейчас так считали!
Взяв по колечку ореховых трубочек, Сева и Костя не стали их есть, а только занюхали. Повлажневшие глаза «профессора» выражали искреннюю благодарность Косте, за то, что вечер проходит так культурно и немного заиндевевший вначале нос уже согрелся.
Севу сейчас распирало от теплых чувств и хотелось сказать что-нибудь важное общечеловеческое. В голове шумело то-ли от «нектара», то-ли от «Коней».
— Ты понял, — Костя вдруг поднял высоко к потолку указательный палец левой руки и стал чем-то похож на статую Свободы, — «не указчики им кнут и плеть»! А нам? Кто указчики, кто?!
— Кто!? – глаза у Севы стали соловыми и он слушал речь друга с некоторым напряжением. Наверно давали знать о себе ореховые трубочки.
И тут он решил сказать речь. Не совсем о том же и в такт, но важную.
– Кишка у них тонка, самим унитаз починить! Золотой медалькой думают купили?! Я и без медали бы сделал! Только вы ж скажите, по-человечески, так мол и так! Срать хотим, а слить это дело не получается! Потому что только этими вот руками, — он потряс растопыренными пальцами перед Костей, отчего тот сморщился и брезгливо отвернулся. – Да-да, только вот этими руками можно вырезать идеальную, ты слышишь Костя, идеальную, «неродную» прокладку!!!
Мысль была тоже немного сложновата для гуманитарного настроения Константина, но именно в эту минуту он всем сердцем понял, что Севу кто-то обидел. И это так возмутило его, так задело, что он сразу связал ситуацию с пластинкой:
— Пусть только попробуют тебя «на санях по снегу утром»!… Я на конференции людям правду расскажу о тебе! Ты ж реально — профессор! Разве тебя можно вечно в трюме держать?А!?
Костя взял кружочек трубочки, откусил от него немножко теста с орешками, сморщился, сплюнул в салфетку, и совсем расчувствовался за друга, уже не скрывая эмоций.
— Не сметёт, тебя ураган с ладони пушинкой, не сметёт, Сев! Я даю тебе честное слово делегата партконференции! А это дорогого стоит, понимаешь? Понимаешь?!
Сева это понимал… Не в силах описать крайнюю степень уважения к другу, он встал, стиснул зубы и крепко обхватил Костю локтем за шею. Это в его понимании означало единство, мужество и борьбу до самого конца. Он некоторое время постоял так, сильно прижав Костину голову к своему животу, пока не почувствовал, что тот беспокойно заерзал. Сева понял, что пережал дыхалку и ослабил захват. Подумав, он взял со стола овсяную печеньку, разломил ее точно пополам и просунул в рот сперва покрасневшему Косте, а уже только потом в себя.
Костя механически проглотил печеньку и зачем-то прикрыл один глаз веком. Потом, радостно улыбнувшись, осмотрел комнату друга задорным взглядом. На открытый глаз ему попался портрет девушки Севы. В этот поздний час, при неверном освещении комнаты, с пушистыми волосами сильно загорелая Анджела смотрелась свежо и необычно. Костя никогда не встречал ее в ДОФе на танцах.
— Красссивая она у тебя! Я бы тоже хотел, чтобы такая меня ждала … — Он помялся немного, словно вспоминая, что ему в этом мешает, и заключил, — Но! Узы брака для меня превыше наслаждений! Понимаешь? Узззы! Именно!
Сева согласно покивал, понимая, что спорить тут не о чем.
— Аааа, да откуда тебе знать-то?! Не оковы, не кандалы, а узззы! Тесёмочки такие плотные! – и он по-чертячьи улыбнулся, а потом вдруг серьезно поглядел на Севу, и опять закрыл веком один глаз, а вторым показал на Анджелу. — Почему на столе содержишь, а не в рамке? – вдруг спросил он.
Затем обвёл глазами комнату и монокулярно остановился на картине с мишками в темной казенной рамке. Немного покачнувшись, он решительно встал, снял ее со стены и скомандовал:
— В рамочке надо такую женщину содержать! В рамочку… надо вставить такую красавицу! А иначе однажды может ускользнуть «по снегу утром»… — при этом он распотрошил мишек, нисколько не заботясь о их дальнейшей судьбе.
Сева все понял и решил играть в игру до конца.
— «Думает себе, и пусть думает!»
Он достал из тумбочки ножницы и ловко, насколько позволяла ситуация, вырезал Анджелу из газеты «Правда», а потом, не мешкая, прижал стеклом и собрал все воедино. Теперь портрет смотрелся солидно, хотя и немного печально. Выглядело так, словно с девушкой что-то приключилось. Понятно, что там в застенках ей было сейчас несладко, но эту грустную мысль Сева проглотил и установил портрет на столе, прислонив его к чайнику. Некоторое время он постоял, грустно глядя на уже родное лицо, и, наконец, словно вспомнив о чем то, вжикнул иглой. Друзья понемножку отхлебнули и уселись рядом. Сева умиротворенно положил свою отяжелевшую голову на Костино плечо, а тот свою бутербродиком на голову Севы. Из проигрывателя опять понеслись беспощадные и тяжелые, как верхний рубочный люк, слова:
— «…Мы успели — в гости к Богу не бывает опозданий…
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?»
Мысли вместе с голубенькой пластиночкой описывали круг за кругом. Вместе с ними жалость и сострадание сильно щемили грудь Севы, при этом он продолжал насупившись думать и сосредоточенно смотреть на портрет Анджелы. Пока неожиданно не ощутил, что с его левой щеки прямо на губу сбежала тёплая капелька… Он механически слизнул её. Солёная…
— «Плачу?!?»
За ней покатилась другая, и Костя, увидев слезу на щеке друга, утёр ее по-мальчишески тыльной стороной ладони. Сева, хлюпнул носом и, втянув в него что-то, чуток успокоился и пригубил.
— У меня проблемы… — вдруг решился он раскрыться другу.
Тот сразу встрепенулся и агрессивно, неизвестно пока еще на что, резко вскинулся.
— Какие!?
— Посадили ее!
Немая пауза… Глаза Кости, и так воспалённые от «нектара», выпучились и загорелись в глубине недобрым огнем.
— Какая статья? – будто он был в этом деле юристом.
— Неважно, — напустил тумана Сева, и при этом умолчал про звериную сущность империализма, а сконцентрировался на личности узницы. – Она хорошая… Она, ни в чем… Как им не стыдно?!
Голос его дрожал, было заметно, что слова давались нелегко, а руки сами собой повисли плетьми в полной беспомощности. Мол, она там – он тут и нет управы на эту безвыходную ситуацию…Он казался надломленным, но Костя…Верный товарищ вдруг горячо вскричал:
— Так, а что же мы сидим -то тут?!
— А что мы можем сделать, она там,… — и он опять умолчал, что дело-то происходит в Америке, — а я здесь…
— Значит ты так и будешь сидеть и квасить в общаге!? Так все профукаешь! Ее осудят, а ты здесь, типа, не при чем?! Как же ты так можешь, а?! Я был о тебе другого мнения…- Костя тоже всхлипнул, пригубил и резко отвернулся от портрета.
Сева содрогнулся под тяжестью обвинений и ему стало стыдно за себя. Он внезапно понял, что быть «колбасой» настоящему офицеру нельзя и сразу решил действовать. Причём без оглядки на расстояние, разницу в часовых поясах и общественно-политическом строе…Он уже знал, что будет делать и отхлебнув изрядный глоток обиделся:
— Я?! Яяяя?!?Будь уверен во мне – я не профукаю!!
Из глубин его воспалившегося подсознания, растревоженного нектаром и Костей, вдруг всплыло неожиданное, очень твердое решение. — Я объявляю политическую забастовку!
Друг-ракетчик не очень понял почему именно «политическую», но от слова «забастовка» так повеяло решительностью, самопожертвованием и протестом, что он даже не стал выяснять деталей. Мысль эта ему сразу понравилась! Он, наверное, поступил бы точно также, забери кто-то вместо Анджелы его жену. А если вечером, то вообще!..
Костя посмотрел на Севу восхищенным взглядом, распростер объятья и принял в них товарища, который уже не мог сдержать сотрясающих его рыданий.
Из проигрывателя неслось
— «… сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром …»
Они стояли, немного покачиваясь из стороны в сторону в такт аккордам молча. Потом одновременно взяли стаканы и некоторое время просто смотрели через них друг на друга. Им казалось, что это две подводные лодки, разделённые толщей воды, спешат друг другу на помощь… Куда? Зачем? Так ли это было сейчас важно…? Песня сплотила их, закрутила в единый морской узел и кричала у каждого прямо в сердце!
— «… так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?..
Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий…»
Вода в чайнике закончилась, а это означало приближение вечера к концу. Сева вновь на прощание поставил пластинку. Не отвлекаясь и не шевелясь, словно в филармонии, они, цепко сжимая стаканы, с закрытыми глазами ещё раз прослушали песню, лишь изредка прихлебывая, словно хорошее марочное вино, и иногда подпевая некоторые фразы.
Панцирная койка жалостливо поскрипывала под ними… Но они не обращали на это никакого внимания, как и на то, что с соседних рядов зала на них шикали соседи… Друзья просто растворились и утонули в мелодии и словах. Делая очередной малюсенький глоточек, теперь они уже не игнорировали закуску, а брали кругляшку осточертевшей ли ореховой трубочки или сливочного полена, надкусывали её, клали на место и опять безмолвно застывали…Потом все повторялось.
— Все, меня сейчас ураган сметёт с ладони!… – Костя, тонко ощутивший наилучший момент ухода из гостей, резко встал, поправил несуществующий галстук, взял со стола портрет Анджелы и не очень верной походкой с ним под мышкой двинулся в двери.
Сева, у которого с портретом, по-видимому, уже установилась некая астральная связь, хоть и был поглощён очередным куплетом, но вовремя заметил пропажу и вцепился в портрет узницы. Костя, совершенно не возражая, беззлобно сразу же отпустил Анджелу и, сказав на чистейшем французском «Пардон!», опять зачем-то поправил галстук. Затем резко наклонив голову вниз и немного вбок окончательно резко, на манер Чацкого, вышел из «камеры». Осиротевшая баночка с недопитым «нектаром» осталась стоять на столе…
Сева поставил портрет на прежнее место, нежно погладил Анджелу по пышным волосам и неожиданно четко спросил у неё:
— Считаешь меня повлекут по снегу утром…? А тебя я одну в каталажке оставлю с америкосами погаными? Вот им хренушки! За-ба-стов-ка!
Анджела ничего не ответила, но по всему чувствовалось, одобрила молчанием.
После этого Сева склонился над проигрывателем «Юность-М» и, долго покачивался над ним рассматривая внутренности. Потом медленно раз за разом начал отводить до щелчка коромысло звукоснимателя и примеряться к голубому диску пластинки. После ряда странных казалось бы манипуляций, Сева что-то для себя решил. Он достал из ящика стола несколько канцелярских скрепок, невесть откуда взявшуюся тонкую резинку, длинную металлическую линейку и начал все это прилаживать. Его мозг с «нектара» работал сейчас четко и изобретательно, давала о себе знать золотая медаль.
В результате получился элегантный музыкальный автомат, который выводил обычную «Юность-М» на другой уровень автоматизации. Пластинка, доиграв мелодию до конца, не останавливалась щелчком, а плавно повторялась и становилась вечной! Поиграет своё и опять возвращается на начало!
Сева, созданному вовсе не удивился — он знал свои настоящие способности и это было далеко не самым гениальным, что он мог…
Довольный вечером, он включил «Коней», убавил звук потише, чтобы соседям не мешало, поставил поближе перед собой портрет Анджелы и чуть поёрзав под тремя синими одеялами в прохладе каюты мертвецки уснул …
«Кони привередливые» ненавязчиво играли до самого утра, которое встретило Севу нелюбезно. Видимо, ветер воскрепчал и теперь продувал общагу насквозь. Все три фрамуги, гордость местных строителей, не сдерживали порывов и синее шерстяное одеяло на окне трепетало ситцевой занавесочкой.
Слегка высунув нос с сосулькой наружу из под одеял, Сева увидел Анджелу и испытал влечение. Сохраняя воспоминания о вчерашнем, он понял, что его решимость объявить забастовку и поменять жизнь к лучшему за ночь только окрепла. Он не торопился вставать и стремглав бежать на службу, а просто лежал, пытаясь согреться, сопел носом под одеяло и набирался решимости.
Пластинка раз за разом выводила знакомую мелодию, а со стола на него тревожно и настойчиво, смотрела томная узница. За ночь косметика у неё, видимо, слегка стерлась и стал ещё более виден непривычный загар.
— «А где жить то будем, когда выпустят, не в камере ж!?» — грустно подумал Сева…
И всё показалось ему сейчас нереально отвратительным, взывающим к бунту. Левая пятка, видимо полночи торчавшая из под одеяла, заиндевела и плохо слушалась.
— «Свободу Анджеле Дэвис!Коней надо менять!Жизнь надо менять!Рано еще путь к последнему приюту прокладывать!!» — крутилось в его голове.
На столе рядом с портретом Анджелы в сумраке поблескивала баночка. Он приподнялся, дотянулся до нее и немного хлопнул остававшегося «нектара», чтобы набраться сил… Привычка так себе, но тут же сработала на оптимизм, расслабила и взбодрила одновременно. Проснулся аппетит. Сева осторожно, кутаясь куколкой, свесил ноги и легко перекусил полюбившейся ореховой трубочкой. Гордо и независимо стало на душе. Теперь Сева торжествующе посмотрел на Анджелу, а та ему, да ну, показалось, подмигнула двусмысленно и дерзко из под мохнатой прически…
Все равно настроение приподнялось и он вступил в музыкальное двухголосие:
— «… или это колокольчик, весь зашёлся от рыданий!…» — Слова он уже знал наизусть, да и слухом его природа не обделила, поэтому получалось будто поют они с бардом приятным «камерным» дуэтом.
…Делегация от экипажа во главе с командиром его дивизиона появилась ближе к полудню. Они застали орущий проигрыватель, подпевающего ему Севу, немного крошек от овсяного печенья на столе и наблюдающую за всем этим чернокожую красавицу. Лицо ее выражало некоторое смущение от толпившихся в проходе офицеров.
— «…Мы успели! В гости к Богу не бывает опозданий…» — нагловато выводил фортиссимо Сева, пока комдив не снял иглу.
В «камере» воцарилась зловещая тишина.
— К Богу – опозданий не бывает, согласен, а вот на подъем флага бывают! Тем более, завтра в море! Реактор уже запущен.. – начал было по схеме пропесочивать Севу он, так как подумал, что ситуация стандартная. Мол, и не такое бывало. Но он ошибся…
Сева посмотрел на него словно в зал с трибуны партконференции, нахохлился ёжиком, демонстративно хлебанул «нектарчика» и вежливо, но категорично огорошил:
— Вы мне, пожалуйста, товарищ капитан 3 ранга сейчас не надо про дисциплину! У меня тут другое!
— Какое другое? – интуитивно начиная понимать, что на его глазах разворачивается необыкновенный концерт, спросил комдив.
— Я объявляю политическую забастовку! «Свободу Анджеле Дэвис!» — выпалил как на духу Сева.
И опять отхлебнув шила, как молоко из крынки, поставил иглу на начало.Чуть-чуть поскрипев в могильной тишине «Юность-М» запела:
— «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю…»
В глазах комдива поплыли оранжево-сиреневые круги. Он к Севе, вообще-то, был со всей душой, но даже при этом ничего не понял из сказанного. Хоть бы пьяный бред прозвучал какой-то! Но ведь тут такой махровой антисоветчиной пахнуло от этого зарвавшегося «профессора»! На пьянку это не потянет…
И возглавлявляемая комдивом делегация пулей унеслась на лодку обо всем доложить кому следует. По дороге комдив напряжённо думал, кому именно это следует первому сообщить? И он решил, что раз требования политические, то доклад сначала надо сделать замполиту.
Замполит расставлял на полочке брошюрки с материалами очередного 25 съезда родной Коммунистической партии и одновременно насвистывал арию из Кармен. Получалось не Бог весть что, но для брошюрок терпимо. Когда в его каюту ввалился запыхавшийся комдив, он как раз решал, ставить брошюрки по толщине или по цвету…
Комдив, хотя и очень спешил, но по дороге успел забежать к себе в каюту и прихватить небольшую фляжку с шилом. Так подсказывал ему опыт – лучше пусть будет! Замполит, по глазам было видно, был как раз склонен. Вместе они не стали терять времени, налили по четверти стаканчика и, ещё не начиная разговора, чинно выпили не закусывая — приближался обед.
— Там это, «профессор» с катушек съехал!
— Так, а он таким и был… — равнодушно попытался упростить ситуацию Зам, мысленно еще пребывая на полке со съездом.
— Не!.. Он политически съехал !
Реакция зама была мгновенной, словно бросок гюрзы. Он быстро обернулся к комдиву по пояс и заголосил официальным фальцетом:
— Охренели вы, что ли, товарищ капитан 3 ранга?! С чего это?!Хватит ерунду всякую прямо перед обедом пороть!
И нервозным кивком головы приказал комдиву плеснуть в стаканчик ещё немного чего-нибудь сам знает чего. Тот быстро исполнил, но себе не налил, поскольку доклад не заладился и перешел в официальную плоскость. А при этом не принято!
– Излагайте толково, медленно и по порядку!
Комдив повторил ужасную историю про Севину метомарфозу, и чем больше он говорил, тем шире открывались немного позаплывшие от шила глазки замполита. В самом конце, когда комдив рассказывал уже о смуглой ненритянке в «камере» профессора, он, не слушая, натянул шапку на затылок и пулей выскочил из каюты.
Когда за ним закрылась дверь, комдив долил остатки из фляжки себе, неспешно выпил и с чувством выполненного долга пошёл в кают-компанию на обед.
Тем временем замполит спортивной ходьбой приближался к общежитию. Сева встретил его радушно, свесил ноги из под трёх одеял, предложил отведать оставшееся сливочное полено, но пластинку не снял.
— «…Так что ж там ангелы поют, такими злыми голосами!?…»
Зам внимательно прислушался. Текст был явно диссидентским, с двойным, если не больше, антисоветским подтекстом. Для того, чтобы понять это, не надо было заканчивать Политическое училище. Но как только он так подумал, Сева и сам нарушил ход его мыслей резким, как обухом по голове, вопросом:
— Знаете Анджелу?
Да, замполит кое-что знал, кой-чего не знал, но ответил хитро и уклончиво.
— Это на контроле у членов Политбюро!
— Я требую, чтобы ей предоставили Свободу! А до тех пор, я буду оставаться в каюте безо всего! – и поправил себя. – Имею ввиду, без еды и воды!
— «…Что-то воздуху мне мало! Ветер пью…» — Заму поплохело…
И тут Сева его совсем убил — взял стакан и не делясь, не предлагая ему, как старшему по званию, один хлебанул «эликсира»…От обиды и страха Зам посинел. Он подумал о том, что же будет, если такое докатится до верхов!
Он тем не менее заставил себя собраться и начал издалека, задушевно, как его учили:
— Сева, родной, ты же знаешь сколько родная Коммунистическая партия и правительство внимания уделяет подводным силам военно-морского флота…
Но, Сева не дослушав неожиданно его перебил:
— Анджелу поможете освободить — выйду на службу! Не поможете, я на все, в политическом смысле, ради неё готов!
Замполит никогда в жизни не слышал про подобный протест. Если б ему кто-нибудь рассказал о такой хренотени, он бы ни за что не поверил. А тут, надо же такому случиться! В его родном экипаже, за день до выхода в море, сидит перед ним не очень трезвый лейтенант в обнимку с чуждой особой женского пола и несет пургу…!
— «… вы на шаг неторопливый перейдите мои кони, хоть немного но продлите путь к последнему приюту…» — набатом звучало на обратной дороге в его голове.
Обед уже давно закончился и вестовые, скуксившись от неожиданности, раздобыли ему две худющие шпротины, холодного горохового супа и немного гуляша с неперебранной гречей. Прожевав все это безо всякого аппетита, Зам двинулся на доклад к командиру. Тянуть с «профессорской» акцией было смерти подобно. Нарыв мог вскрыться в любую минуту!
На его робкое тук-тук, из капитанской каюты вежливо ответили:
— Пошёл на … Тихий час, а то не знаешь?! – но дверь гостеприимно приоткрылась. Распознав в щель испуганное лицо Зама, командир, люто, как и все остальные, ненавидевший политработников, расплылся в язвительной улыбке, и по доброму злорадно рассмеялся.
— Ааааа… Гонец из Пизы?!..
Замполиту было не привыкать и он пропустил укол мимо.
— Есть разговор, товарищ командир!
Кэп закрыл за ним дверь просторной каюты, достал из шкафчика два хрустальных напёрстка, початую бутылочку отборного коньяка «Греми» и конфетку «Барбарис», которая сейчас была явно лишней. Он налил полные рюмочки и, качнув свою на вытянутой руке, не чокаясь, опрокинул ее с резким выдохом.
— Ха!
Замполит попытался так же по-лихому продуться, но от волнения и впопыхах из него послышалось что-то наподобие «хуль-буль».
— Товарищ командир, в то время, когда родная Коммунистическая партия…
Капитан резко прервал его:
— Ты мне мозги пришёл полоскать, или где?
— У нас ЧП!
Командир оживился. Дело происходило в базе, а значит ничего серьезного случиться по определению не могло.
— Оооо! У вас ЧП?
— Ну, да, — сразу же сдулся Зам, — лейтенант Смирнов, объявил политическую забастовку! – левая бровь у командира приподнялась, а Замполит продолжил сыпать паническими настроениями.
— В «камере» офицерского общежития пьёт, слушает диссидентскую музыку, требует свободы Анджеле Дэвис!
Тут Кэп захохотал во весь свой командирский голос.
— О, Господи, напугал ежа голой жопой! Я уж, Бог весть, чего подумал! Ладно, пусть пока пьёт…
И налил только себе буквально пол-рюмочки «Греми», махнул, и произнёс:
— Иди, милый, иди, партсобрание своё готовь!
После этого командир закрыл дверь каюты за Замполитом, обалдевшим от того, что ему уже второй раз за сегодняшний день не предложили поддержать компанию. Это была верная примета того, что его курс не полностью совпадает с курсом некоторых коммунистов… А так быть не должно – на то он и поставлен! Опасная ситуация и, сто пудов, если еще и «профессорская» забастовка всплывет, то не сносить ему головы…
Зам совсем расстроился и от безнадежности решил, что ему больше всех надо, что ли?Он сказал вахтенному, что его вызывают в политотдел, а сам пошёл домой еще раз пообедать и посоветоваться с женой.
На утро Сева окончательно протрезвел и засмущался. Сказывалось проклятое профессорство… Ему стало немножко стыдно перед товарищами. Как-никак недавно прошёл 25 съезд родной Коммунистической партии, лодка готовится посвятить этому выход в море и он весь экипаж подвести может…Кому там гальюнами заниматься-то?
Он встал пораньше, одел чистую рубашку, выключил проигрыватель, смахнул со стола крошки овсяного печенья и пошёл на корабль. Слух о его политической забастовке уже разнёсся по экипажу, но поскольку люди там были добрые, то этим поступком его никто не попрекал. Даже комдив сделал вид, что ничего особенного давеча не произошло, а только попросил:
— «Профессор», ты гальюньчик-то в третьем отсеке посмотришь? Чего то, сука, фыркает подозрительно!
Сева с радостью согласился, а кому ж ещё гальюньчики-то смотреть, раз это его заведование! И с этим он пошёл на подъем флага.
Когда все построились, командир, обходя шеренги, ненадолго остановился рядом с Севой, покрутил молча пуговицу на его шинели и, слегка прищурившись, негромко спросил:
— А у тебя Смирнов, говорят диссидентские песни есть?
— Никак нет, товарищ командир, «Кони привередливые» Владимира Высоцкого! – отчеканил Сева.
— Дашь послушать?А я тебя, на повышение или на обучение после автономки пошлю! Нахер ты мне такой на экипаже сдался!? – не то в шутку, не то в серьез сказал он и хохотнул по-командирски.
В этот момент на пирсе появился сильно встревоженный чем-то Замполит. Он бежал и высоко размахивал зажатой в руке пачкой свежих газет, которые только что принёс лодочный почтальон.
— Анджелу Дэвис освободили! Анджелу Дэвис освободили! – издалека радостно кричал он.
Кэп повернулся к нему и спокойно ответил:
— Да, знаю! Знаю я уже! Успокойтесь вы уже, наконец — «профессор» вышел на подъем флага!
