Моря до отвала, работы не на убыль — белые тужурки разгружают уголь
Так случилось, что мне пришлось служить в ВМФ в советские и в российские годы. В военно-морское училище пошел по стопам отца. Не сразу это принял, но принял. Служил честно, хотя порой было и сложно.
Сложной была наверно не только служба. А порой сложны взаимоотношениями командиров с подчиненными. Командирами, которые определяют службу, которые первые после Бога и некоторые так думают. Не жалуюсь. Командиры были нормальные и не очень. Хотя подчиненные командиров не оценивают, но все хорошо видят и делают для себя выводы. И не потому, что спрашивали слишком усердно, а скорее по тому, как спрашивали, как организовывали службу, как относились к подчиненным, как сами выполняли требования уставов. Опять же не оцениваю, а всего лишь вижу. Этот курит на постах, а подчиненным курить категорически запрещено. Этот материт подчиненных, хотя знает, что делать этого никак нельзя. Хотя был у меня приятель танкист, которые материл и жену и десятилетних дочерей. Спрашиваю что же ты делаешь товарищ подполковник? А он отвечает — извини привык. В Афгане пока свои танки не обматеришь, те задачу не выполнят.
В военно-морские училища выпускники школ идут практически сами. По доброй воле. За ручку никого не приводят, пинками не запихивают, силой служить и учиться не заставляют. Есть те, кто приходят по стопам отца, деда, прадеда. Династия. Но есть и те, кто начитался романов, увидел море, и пришел в военно-морское училище, осененный романтикой Алых парусов. А были и такие, кому было абсолютно наплевать куда идти, что в танковое, что в армейское, что в морское училище – лишь бы куда-то уйти, подальше от дома. Были и те, кто совсем не думал становиться моряком – балду побью три года и на гражданку – думали они. Такие были, в основном после года службы, в армии и на флоте.
Признаюсь, что и я после школы не очень хотел поступать в морской училище, хотя отец был военно-морским офицером. были у нас с ним долгие и трудные разговоры. Но у меня были свои задумки. А вот романтика, поднимаемого ночами отца на внеочередной выход в море, приходившего домой и падавшего бессильно в койку, не в силах обнять жену и детей, а рано утром, пока все еще спят, убегавшего на службу, отнюдь не вдохновляла. Но … судьба злодейка, а жизнь копейка, привели, как мичмана Панина в фильме «Мичман Панин» в игорный дом, а меня все же на флот. Свою возможно, что негативную, а может и не негативную роль сыграли занятия спортом. Увидели, записали и в райкоме комсомола внезапно дали путевку на поступление в военно-морское училище. Вначале это было трагедией для меня. Рушились планы, задумки, мечты. В военкомате подошли весьма строго – комсомольская путевка, медицинская комиссия, ВПД и вперед.
Отец, капитан 2 ранга, был более прагматичен:
— Не хочешь поступать в училище, завали экзамены при поступлении и иди куда задумал.
С такими мыслями завалить первый же экзамен, я поехал в военно-морское училище, где был самый большой конкурс. Мне было все-равно на какой факультет поступать, тем более, что не абитуриенты это решали, а приемная комиссия. Но вопрос будущей профессии абсолютно не стоял, я твердо знал куда буду поступать, как только завалю первый экзамен. Тем более, что экзамены в гражданские ВУЗы начинались через месяц после экзаменов в военные училища.
И опять вмешалась судьба-злодейка. При подходе к училищу я встретил курсанта 3 курса с красивейшей девушкой в белой форменке, бескозырке с красивыми золотыми буквами, плывших как белые лебеди. С каким восторгом она смотрела на него. Я видел ее глаза и позавидовал. И тоже захотел стать таким же, как он и также идти с красивейшей девушкой. А окончательно добил меня уже у КПП молодой лейтенант в парадной морской форме и с кортиком и чемоданом видимо уезжавший на флот.
— Вот таким я хочу быть — подумал я.
Молодость, молодость. Много ли надо?
Оказывается, не все так плохо на флоте. Я тоже хочу быть таким же красивым, в морской форме, чтобы на меня также смотрели все самые красивые девушки города. Других мыслей в глупой голове будущего абитуриента не было.
Экзамены сдал играючи, как и всякие барокамеры и физические подготовки. Все на пять. Поступил. И уже скоро, обритый почти наголо маршировал, обливаясь потом в тяжелейших флотских ботинках, называемых «гадами» по плацу. Рвал до мозолей руки на гребле на шлюпке. Вечерами на прогулках орал вместе со всеми флотские, строевые песни, и в конце дня падал, уставший за день, на второй ярус своей койки в помещении, где спали почти 90 человек. И спал, как убитый, не слыша храпов, всхлипов, скрипа коек и даже порой громких криков тех, кому снились всякие кошмары. А иногда стоял дневальным по роте и не спал ночью и убирал умывальник и гальюн на этих 90 человек, которые гадили, пачкали. Привык быстро.
Романтика на деле показалась не такой уж прекрасной. Но отец, как-то сказал, что сначала будет трудно, но потом легче. Он прошел. Он тоже был курсантом. А бате я верил. Надо превозмочь себя, победить. И я ждал, когда же кончится это начало — превозмогал. Окончанием курса молодого бойца была стрельба на стрельбище из автомата Калашникова. Но сначала был марш-бросок с полным снаряжением до стрельбища по дождю километров 10.
В хромовых ботинках, которые все надели для облегчения, весь путь хлюпала вода и грязь из луж, которые не обходили. Тех, кто стерли ноги, подбирали, идущие сзади машины. Я дошел сам до стрельбища. Видимо занятия спортом все же помогли. А потом была стрельба из положения лежа. Лежа в новом бушлате, в котором завтра надо увольняться в грязнейшей луже стрелял три патрона по мишени. Отстреляв, назад в училище, шли воодушевленные, что мы это сделали и сами дошли. И с презрением смотрели на тех, кто добирался на машинах. А потом всю ночь приводили в порядок размокшие ботинки, грязный до невозможности бушлат. Многие курсанты пробривали полоску с левой стороны головы, где начинали уже вылезать короткие волоски полосу, напоминающую издалека пробор. Завтра присяга и первое за три месяца увольнение. Таким и запомнился новый набор.
А на следующий день, приняв присягу, высыпали красивые в город, считая, что все красивые девушки наши. Наивные были. Но очень гордые своей единственной курсовкой на левом рукаве и бескозыркой с золотым тиснением на ленточке с названием нашего училища или как сами говорили системы. так называли училище старшие товарищи, так называли ее и мы.
Учеба в училище пролетела, как один день. Хотя, конечно, были и нюансы. Но учиться не служить. Были бессонные ночи на дежурствах и при подготовке к экзаменам, были марш-броски и бегом и на лыжах, были ночи для зубрения сложнейших наук, были самоволки к красивым девушкам, были практики на кораблях. Из нас готовили спецов в своем деле. И подготовили. Во всяком случае потом на службе я на уровень своей подготовки никогда не жаловался. А обязанности мог выполнить за каждого своего матроса и старшину.
Попасть на берег при выпуске мы считали ниже своего достоинства. Мы все хотели служить только на корабли в плавсоставе. Кто в плавсостав, кто в подплав, кому что на судьбе было написано или за кого как походатайствовали их родные или их связи. Было и такое. Я выбрал себе службу сам.
И вот уже на флоте некоторые молодые офицеры вдруг заныли.
— Я ошибся при выборе специальности. Я хочу все изменить. Отпустите меня дяденьки с флота.
А уйти со службы было не так просто, как сейчас . Сейчас кончается контракт. Новый контракт не подписываешь и иди куда душа велит. Свободен, как птица. В советские годы все было гораздо сложнее. Можно уйти по нескольким причинам: 1. медицинские показатели, не позволяющие служить. 2. дискредитация офицерского звания 3. организационно-штатские мероприятия, связанные с сокращением должностей, что при строительстве флота было вообще нереальным 4. судимости за уголовные проступки.
Приведу на примерах своих знакомых, и случаев, ставших известными мне. Ка все же уходили с флота на гражданку.
Служил на одном из первых авианосцев офицер радиоэлектронщик оператором по своему профилю. Должность старлейская. Так как у его начальника — командира группы – должность была каплейской. Делать ему было на корабле особенно нечего, когда не в море. Подчиненных нет, объектов приборок нет, техники нет. Он не пил. Взысканий не имел. Получил старлея и задумался, а зачем ему каплей? Он очень хорошо рисовал, можно сказать профессионально. Рисовал картины, ради смеха иногда рисовал денежные знаки с кукишем на обратной стороне, рисовал портреты, мастерил различные поделки. Были все же таланты в нашей офицерской среде.
И вот однажды выспавшись, как следует, решил, что со службой надо завязывать. Вчера на берегу продал в художественный салон свою картину по приемлемой цене.
— Я на гражданке буду иметь больше, чем на службе – говорил он своим товарищам по службе.
Написал командованию рапорт, что ошибся при выборе профессии, что хочет уйти в запас, что перспектив в его старлейском будущем впереди нет никаких, что в мире разрядка. А тут еще Брежнев подписал очередной ОСВ и необходимости в службе наверно нет, так как нет врагов его любимой стране. Вот если будут угрозы войны, то он готов по первому зову встать на защиту ее. И подал рапорт по команде.
Командир боевой части долго с ним разговаривал, но, когда увидел, что старлея не переубедить, подал старпому. Старпом вызвал старлея и обматерил, что добавило у него желание уйти все же со службы и он подал второй рапорт теперь уже командиру корабля.
Командир корабля счел беседу со старлеем ниже своего достоинства и поручил это замполиту. Замполит вызвал старлея и объяснил, что по закону нет никаких возможностей отпустить его со службы. По болезни, так ее нет. По плохой службе тоже нет. Одни поощрения и ни одного взыскания. Вот если он что-то такого совершил – ну к примеру умышленно разбил стекло в городе, к примеру витрину в магазине, или побил жену какого-нибудь флотского начальника. Тогда да, можно было бы рассмотреть увольнение по дискредитации офицерского звания.
— Так меня же посадят за это.
— Но сначала уволят со службы – парировал не совсем умный замполит, думая, что обращения старлея закончатся этой беседой.
Старлей пришел в каюту и написал рапорт по команде на имя комбрига. Потом, когда уговоры ни к чему не привели, на имя командира эскадры. А когда и с эскадры политотделы его отфутболили, то написал комфлоту. Разбирались с непослушным старлеем, конечно, не на флоте, а на эскадре-бригаде-корабле. И приняли в принципе незаконное решение – присвоить ему на старлейской должности каплея. Думали остынет, успокоиться и исчезнет одна причина неудовлетворенности. Присвоили. Надел он каплейские погоны, но не успокоился. Цель есть, и он решил ее достигнуть любым способом.
Подождал немного и написал очередной рапорт главкому ВМФ. А когда и оттуда пришел очередной отлуп с длительными беседами с политработниками, то написал сразу даже не Министру обороны по команде, а Верховному главнокомандующему и Генеральному секретарю.
С вершин власти спустили рапорт вниз – разбирайтесь там сами со своим офицером и решайте проблему, чтобы он больше не беспокоил.
Опять вызывали в разные политические инстанции, учили уму разуму, предлагали варианты службы на берегу, угрожали. Обо всем это он и писал в следующем письме Генеральному секретарю.
Закусил каплей удила. Ему понравилось такая работа. Все веселее, чем просто так сидеть на корабле. И он стал писать Верховному главнокомандующему теперь о всех недостатках на корабле, на бригаде, на эскадре. То начальник унес домой телевизор из матросского кубрика, этот отсутствовал на корабле во время погрузки ракет, на этом корабле силами матросов построена сауна, этот начальник брал матросов к себе домой циклевать полы, а это начальник пьянствует на корабле, этот унижает и оскорбляет подчиненных офицеров и матросов. Фиксировал каждый случай и подробно описывал. А союзников у него оказалось даже много, которые несли ему любые нарушения командования.
В конце концов командир, после проверки корабля многократными комиссиями запретил его пускать на корабль.
— Все хватит. Достал. Хочет на берег. Пусть идет.
В конце концов разгневанные начальники, нашли нужную статью, уволили его в запас со службы и уехал он довольный жить в село Чернухи Полтавской области.
Второй случай произошел с офицером служившем на артиллерийском крейсере в Севастополе. Поняв, что служить офицером он не хочет, офицер вдруг поверил в Бога. Хотя … может верил и раньше. Не возбранялось официально.
Купил в храме иконки и развесил в каюте. И к нему потянулись верующие матросы на утреннюю и вечернюю молитву. 70-ые годы. Борьба с религией. Прознали замполиты и вызвали на беседу.
— А что верить в Бога у нас запрещено? Молиться Богу запрещено? — спросил он.
— Нет, но вы же комсомолец. Какая вера в Бога? Бога нет и это доказали космонавты. — возражали замполиты.
— Как нет? – искренне удивился офицер – Бог есть. Он здесь – показал он на грудь – он во мне и в каждом человеке. Вы просто не знаете. Приходите ко мне вечером на беседу я вам все расскажу.
Сначала с ним просто беседовали, стараясь не выпускать информацию о странном офицере с корабля. Но к нему стали ходить на молитвы все больше и больше матросов, и он попросил разрешения использовать для бесед Ленинскую комнату.
Запретили. Отправили в отпуск. Он съездил в Загорскую лавру и привез оттуда кучу икон, книг по религии, свечей. Иконы вдруг стали появляться в матросских кубриках и даже в каютах некоторых офицеров и мичманов. И самое главное благословение тамошнего владыки на проведение богословской работы на корабле.
Этого терпеть было нельзя и с подачи высшего командования на бригаде-дивизии-флоте его направили для прохождения комиссии в 10-е психиатрическое отделение госпиталя в Симферополь. Обследовали, ничего предосудительного не нашли и вернули на корабль. Правда многие врачи и больные в госпитале стали вешать на стенки иконки и по вечерам и утрам молиться.
На корабле его возвращение сочли катастрофой. Запретили появляться на корабле. А он стал ходить по другим кораблям на Минной стенке, где были тоже верующие матросы. В конечно итоге его решили уволить со службы, как психически ненормального. Уволили. И как мне стало известно он из простых инженеров стал директором Севастопольского радиозавода.
Таких случаев было на флота не много. Все не опишешь. Но они были. Была проблема, которая была решена только уже в Российское время.
Не для всех морская служба была романтикой, мечтой об Алых парусах. Многие матросы за три года службы ни разу на берег даже не сходили. Да и служба в три года, дальние морские походы нигде не дали никаких льгот по отношению к тем, кто служил гораздо меньше.
И все же для многих в морской службе была своя романтика и среди моряков были романтики, которые не тяготились службой, а честно ее исполняли, какой-бы сложной она не была.
Вспоминаю подчиненного казаха со странным для русского уха именем Байбарыс. Матросы звали его Барбарисом. Невысокий парень с кривыми ногами, раскосыми глазами служил с удовольствием.
— Мне сказали в армию в военкомате, а я сказал, что хочу на флот. Я моря не видел.
Они удивились, что на три года вместо двух, но отправили.
— Как мне понравилось в море. Это в сто раз лучше наших казахских степей. Я на сверхсрочную останусь. Я так решил.
И такие тоже были и матросы, и мичмана, и офицеры, которые честно и с удовольствием служили на кораблях и не тяготились морской тяжелой службой, а выполняли ее с удовольствием.
И сейчас, когда я встречаю на день ВМФ ребят одетых в тельняшки и бескозырки с морскими флагами, то я вижу их блестящие глаза.
Значит все же были романтики на морской службе, которые ее помнят, ценят и не забывают.
— Это самые запомнившиеся, самые прекрасные годы моей жизни – убеждал меня один матрос в сбитой на затылок бескозырке с гвардейскими ленточками и надписью «Черноморский флот».
Есть на флоте романтики, только многие пока служат, этого еще не понимают. А сегодня позови такого ветерана под Алые паруса в море, и он пойдет, бросив все с огромным удовольствием.
Те, кто в море не бывал этого никогда не поймут, как некогда не узнают, как оно на корабле, когда его кладет изо дня в день шторм с борта на борт, как оно на подводной лодке, когда она уходя в море ныряет на свою глубину и потом всплывает только на возврате у базы, через месяца три. Или как оно, когда на тебя выходят в атаку каждый день НАТОвские самолеты и ты не знаешь учебная атака или боевая (подвески то боевые), когда знаешь что на тебя направлено оружие многих НАТОвских кораблей. И так бывает по полгода и более. Ни одной ночи без 2-х-3-х тревог. А все же романтика была и в этом.
— Не какая у вас там романтика. Круизы – говорил мне один штатский человек, никогда не бывший в море.
А я улыбался и молчал.