Трофимов Н. Преодоление искушения. Глава 1. Фляжка

— По правому борту стать к борту! – раздался голос вахтенного офицера, усиленный десятками динамиков верхней палубы. Через пару секунд из этих же динамиков зазвучала медь корабельного горна, играющего сигнал «Захождение».

                Командир БЧ-7 (или просто «седьмой») капитан-лейтенант Паша Шиллис, раздвинув плотные занавески, осторожно выглянул в иллюминатор каюты.

                — Мужики, командир с замом с «Василевского» возвращаются. Не могли, что ли, ещё пару часов на флагмане задержаться? Начнут нас сейчас дергать, верещать о кипении в международной обстановке, целеустремлять нас будут на работу с любимым личным составом, о недостатках наших вечных рассказывать… Эх, итьтить, не дадут на якоре хоть чуть-чуть отдохнуть!

                Мужики – это лежащий на своей койке в каюте командир БЧ-1 (корабельный штурман) капитан-лейтенант Серёга Уланов и ваш покорный слуга — командир БЧ-2 (или «рогатый») старший лейтенант Никита Трофимов, пыхтя «беломоринами», согласно закивали головами. «Рогатый» — это не намёк какой-то неприличный, а просто так отродясь на флоте называют всех, кто служит в ракетно-артиллерийской боевой части. В каюте проживали командиры БЧ-1 и БЧ-7, а я зашёл к ним просто потрепаться о том, о сём и просто подымить в приятной дружеской компании.

                Из иллюминатора стал доносится шум дизеля подходящего под звуки «Захождения» корабельного катера. Паша на всякий случай отодвинулся от иллюминатора и задернул занавески. В оставшуюся щёлочку плоским лучом било яркое средиземноморское солнце и в этом луче в полумраке каюты фантастически красиво расплывались клубы дыма от наших со штурманом папирос. Особенно красиво через этот луч проходили колечки дыма, которые мастерски пускал Серёга. У меня лично так ловко не получалось.

                — Вольно! – вновь донёсся через динамики голос вахтенного офицера. Это означало, что катер уже подошёл к правому парадному трапу и командир скр «Резвый» капитан 3 ранга Юрий Пискунович и замполит капитан 3 ранга Павел Беляков поднялись на палубу корабля.

                Вокруг была синяя гладь апрельского средиземноморья, небо без облачка, тишь да благодать. «Резвый» стоял на якоре в деревне Селивановке (так по фамилии командира 5-ой оперативной эскадры контр-адмирала В.Е.Селиванова на флоте стали называть точку якорной стоянки № 52 в заливе Эс-Саллум около территориальных вод Египта). В пятнадцати кабельтовых западнее так же отдыхал на якоре бпк «Маршал Василевский», где располагался походный штаб нашей бригады. Шёл 1986 год, в Средиземном море полыхала война. Американцы в очередной раз пытались насадить свою демократию в очередной стране, на сей раз – в Ливии. Ну не нравился американцам полковник Муамар Каддафи! Бензин у него в Ливийской, извините за выражение, Джамахирии дешевле воды стоит, бесплатное, понимаете ли, медицинское обеспечение всего населения, всеобщее образование и т.д., и т.п. Это, по мнению американцев, было крайне недемократично, поэтому прислали они для насаждения демократии три авианосца – «Коралл Си», «Саратогу» и «Америку» со всеми полагающимися по штату крейсерами, эсминцами, фрегатами и другими кораблями. Только что закончился первый этап войны – операция «Огонь в прерии», мы принимали фактическое участие в происходящем – наши «Резвый» и «Василевский» осуществляли непосредственное слежение за авианосцами и выдавали данные по ним нашим ударным силам 5-ой эскадры, а также нашим советникам, работавшим в Ливиийской, не побоюсь этого слова опять, Джамахирии. Если бы мы не давали своевременно данные о подъёме авиации с авианосцев, то один Бог (а для ливийцев – Аллах) знает, какие потери понесли бы Вооружённые силы непокорного африканского государства!  Мы подходили к борту авианосца на дистанцию 50 метров, чтобы в бинокли и телеобъективы фотоаппаратов рассмотреть, с каким оружием под крыльями готовятся к взлёту американские истребители и штурмовики. И готовились подороже продать свои жизни, если у американцев вдруг возникнет совершенно неправильная идея утопить нас. Порой сутками не покидали боевые посты – спали в креслах операторов или на матрасах, постеленных прямо на палубу. Поэтому приказ идти в Селивановку на отдых и для проведения ППО и ППР (планово-предупредительных осмотра и ремонта) был воспринят всем личным составом чрезвычайно положительно.

                Первый день после постановки на якорь ознаменовался официально разрешённой повальной спячкой. Затем уже занялись теми самыми ППО и ППР, а офицерский состав, естественно, к тому же и составлением разного рода обширных отчётов и анализов, которые так радуют души и сердца вышестоящих начальников разных уровней и рангов. Через неравные промежутки времени днём и ночью по корпусу корабля как будто бы били кувалдой – это противодиверсионная вахта высматривала в воде супостатов, которые могли подплыть под водой и заминировать корабль, а так как высмотреть их вечером и ночью было невозможно, то в воду через неравные промежутки времени бросали гранаты. Знаете, как браконьеры рыбу взрывпакетами глушат? Фильм «Пёс Барбос и необыкновенный кросс» все смотрели? Вот также и мы диверсантов гранатами привечали – «Ба-бамм!», «Ба-баммм!», «Бах-бах» … Удары кувалдой по металлическому корпусу корабля были ещё той музыкой, но все к ней удивительно быстро адаптировались и в скором времени тревожно просыпались, если пресловутая кувалда замолкала надолго.

                В общем, через неделю мы уже забыли о бессонных ночах в гонках за авианосцами, а хорошо выспавшийся ввиду отсутствия матчасти корабельный комсомолец (секретарь комитета ВЛКСМ) обнаглел до такой степени, что уже пытался выступить с инициативой проведения собраний комсомольского актива и даже общекорабельного комсобрания. Правда, его инициативы и устремления беспощадно гасил наш замполит, прекрасно понимавший, что сейчас людей отвлекать от обслуживания техники ненужно и опасно.

                Замполит, кстати, у нас был необыкновенный – не выпускник Киевского высшего военно-морского политического училища (где клепали на конвейере по паре сотен лейтенантов в год, причём учились они, в отличие от остальных офицеров, не пять, а целых аж четыре года!), а как раз-таки нормальный офицер, который из-за редкостного умения работать с личным составом перешёл в политработники. На корабле его ценили – не за то, что он народ по головке гладил во всех смыслах этого слова, а за справедливость, умение погасить любой конфликт и за непрерывную работу с всеми матросами, старшинами, мичманами и офицерами корабля.

                В один из дней (а это был именно тот день, с которого я начал повествование) командира и замполита вызвал к себе на «Василевский» наш комбриг – капитан 2 ранга В.Н.Комиссаров. На «Резвом» спустили катер, Пискунович и Беляков в синих тропических брюках  и кремовых рубашках с короткими рукавами важно и неторопливо спустились по забортному трапу правого борта в катер и под звуки горна отправились к начальству. Наш старпом, Валера Хмельницкий, провожая взглядом удаляющийся катер, пробурчал под нос:

                — Интересно, за что комбриг их будет драть сегодня? Или ему скучно стало, а выпить не с кем? Не, в таком случае он бы пригласил командира «Василевского», Шальнова, и нашего, а замполита-то зачем?

                Услышав рядом с собой вежливое хихиканье дежурного по кораблю, который, естественно, бурчание слышал дословно, Хмельницкий осведомился:

                — А что это Вы сияете своим лунообразным лицом? Вам смешно, что ли? Вы – дежурный по кораблю, понимаете? Де-жур-ный! Ясно? По ко-раб-лю! Вам что – смешно стоять дежурным по кораблю? Я Вас быстро могу огорчить так, что не только Вам будет горько.  А всем и ещё многим будет горько и обидно. Обидно за то, что им-то смешно не было, а страдать будут вместе с Вами! Что Вы тут зрителя из себя изображаете с первого ряда на концерте у Райкина? Придайте своей физиономии испуганно-строевое выражение и марш руководить дежурно-вахтенной службой!

                Воодушевив таким образом дежурного на служебные подвиги, старпом удалился к себе в каюту и хлопнул дверью, слышно было, как забренчали ключи, скрипнула дверца сейфа. Через пару мгновений что-то забулькало, но недолго, затем раздался звук бьющей в стакан струи воды, тоже недолго. Пауза. Скрип дверцы сейфа, лязг ключей. Характерный звук задвигаемой шторы. И – тишина!

                А дальше Вы, читатель, уже знаете – катер с командиром и замполитом вернулись от борта «Василевского», старпом, сопровождая командира от трапа до каюты, ошую и одесную рассказывал ему о том гигантском объёме работы, который он, старпом, проделал за время отсутствия командира и замполита. При этом Валера источал яркий мятный запах только что вскрытой жвачки «Ригли».

                Пискунович старпома слушал внимательно, однако лица в его сторону не поворачивал и дышал исключительно носом. Замполит же шёл сзади, но дышал тоже исключительно носом и-то через раз. Так как в одной руке он нёс папку с бумагами, то для равновесия регулярно опирался рукой на попадающиеся по пути к надстройке поручни и штормовые леера.

                Так руководящая троица таки добралась до надстройки, в которой находились, в том числе, каюты командира и замполита, командир вдруг остановился и всё так же в сторону, противоположную местонахождению Хмельницкого, скомандовал:

                — Значит, так, старпом, в 16-00 построите офицеров в коридоре кают компании! Свободны!

                — Есть, тащ командир! – и Валера, пройдя в надстройку вслед за командиром, спустился по трапу вниз, к своей каюте.

                Зайдя в каюту, старпом с омерзением выплюнул в открытый иллюминатор комок жевательной резинки, искренне пожелав подавиться ею какой-нибудь акуле. Открыв зеркальный шкафчик над умывальником, старпом достал бутыль с одеколоном «О’Жён», который был куплен по блату в североморском военторге (до прилавка этот парфюм почему-то никогда не доходил), открыл, заткнул горлышко пальцем, перевернул и потряс бутыль, после чего ароматизированным таким образом пальцем потыкал в обе щеки. «Хрен командир что от меня унюхает! Хи-хи-хи…» — подумал старпом, взял в руки микрофон «Каштана» (корабельной громкоговорящей связи), повернул клювик под шильдиком «Рубка дежурного по кораблю» и скомандовал:

                — Дежурный! В 15.55 дадите команду «Офицерскому составу построится в коридоре кают-компании. Форма одежды – тропическая».

                — Есть, дежурный по кораблю! Есть дать команду!

                — Вы там уже как – прекратили веселиться или мне всё-таки Вам сделать больно и обидно?

                — Так точно, прекратил! Никак нет – не надо мне делать больно!

                — Ну-ну…

                Старпом повернул клювик обратно и посмотрел на часы – до построения ещё оставалось полчаса. «Пойду посмотрю, что эта троица делает, давно они мне на глаза не появлялись!» — и Хмельницкий вышел в офицерский коридор, крадучись, на носочках, прошёл несколько метров в нос по коридору и остановился у каюты №17, где обитали штурман с седьмым, несколько секунд прислушивался, а потом нажал на дверную ручку и резко пхнул дверь ногой в дырчатом тропическом тапочке.

                — Ну, что – не ждали? – Валера вошёл каюту, бегло её осмотрел, а потом, источая запах одеколона, стал осматривать нас.

                — А это что такое? – спросил старпом, указывая на симпатичную литровую фляжку необычной для нас формы из нержавейки, с припаянной сверху изящной, но сразу ясно, прочной ручкой, — спиртягу в ней храните, что ли? Вы что – собрались здесь безобразия нарушать и шило пьянствовать?

                Хмель (как Вы, читатель, понимаете – это было одно из прозвищ нашего старпома) выхватил из рук Паши фляжку, потряс её, прислушиваясь, а потом стал заинтересованно рассматривать со всех сторон.

                Паша улыбнулся и ответил:

                — Пока нет, Валерий Фёдорович!

                — Что – пока нет? Шило пока не храните или пока пить не собираетесь? Так у вас выпить и не получится – в 16-00 Кэп вас всех, недоумков, будет учить Родину любить, о вечном рассказывать, а вы тут на него свежаком дыхнёте, он же сознание потерять может. Вот от меня всегда пахнет свежестью. Откуда канистра?

                — Никита Александрович с ОСНАЗовцем* (*ОСНАЗ — особого назначения, слухачи из радиоразведки, они прикомандировывались на уходящие на боевую службу корабли – примечание автора) дерьмо американское разбирали и нашли, — доложил старпому Паша.

                Тут я должен посветить Вас, читатель, в одну малоизвестную обычным людям деталь. Есть у американских моряков такая особенность – после каждой приборки на корабле весь мусор складывался в здоровенные столитровые полиэтиленовые пакеты черного цвета, всё приборщики сносят эти пакеты на корму корабля и – правильно! – кидают за борт! И тянется после приборки, к примеру, на авианосце, на многие мили за ним хвост из постепенно заполняющихся водой пакетов. Причём есть у них правило – если ты выходишь из каюты – твой стол должен быть чист – никаких бумаг и предметов, поэтому приборщик офицерской каюты всё, что есть на столе сразу в этот пресловутый мешок и смахивает. И какой-то светлой голове из флотской разведки пришла в голову мысль мешки эти вылавливать и разбирать – а вдруг чего-нибудь интересного и надыбаем? Составили на каждом корабле «Расписание по подъёму иностранной техники», по которому главную роль играли боцмана, вооружённые крючьями и сачками, сетями для подъёма всякой всякости из воды. И таки сработало! Чего там только не находили… Журналы с девушками были ну очень привлекательные, но их сразу бдительно изымал внезапно появившийся из ниоткуда особист (уполномоченный Особого отдела КГБ), изымал и немедленно уносил к себе в каюту для изучения, исключая таким образом развратное воздействие «Плейбоя» или «Хастлера» на неокрепшие умы корабельных офицеров. Кстати, в качестве отступления – через три недели после описываемых событий нашли мы с командиром ОСНАЗ секретный оперативный план действий Оперативного соединения 60.3 во главе с авианосцем «Америка»! А почему я, командир БЧ-2, спросите Вы, принимал участие в данном мероприятии? Да просто потому, что знал английский язык и любую бумажку с печатным или рукописным текстом сразу несли мне для перевода.

                И вот, когда боцманята разбирали очередной мешок с мусором, на солнце блеснула сияющая поверхность нержавейки. Я немедленно извлёк её из-под груды бумаг – фляжка, канистра, на боку наклейка с цифровым кодом и ещё одна – «TECHNICAL ALKOHOL».

                Конечно, у каждого офицера в обязательном порядке была сделанная на заказ на судоремонтном заводе плоская фляга для ношения во внутреннем кармане тужурки, полированная, подчас с тиснением или гравировкой. Объём таких фляжек был, как правило, поллитровый. И вот эта литровая американская фляга или миниканистра мне как-то сразу очень понравилась. Я открутил крышку – в нос мне ударили пары спирта. И я её забрал себе.

                За пять минут до внезапного вторжения Хмеля в каюту, Паша и Серёга стали канючить, чтобы я показал им добычу, мне было лень, но пришлось идти к себе в каюту, чтобы взять канистру.

                Теперь эту флягу держал в руках старпом.

                — И что ты с ней делать собираешься? – спросил меня старпом.

                — Ясное дело — использовать по назначению – спирт хранить!

                — Трофимов, ты что – с дуба рухнул? Траванёшся!

                — Это почему же? Они же хранили в ней спирт – вот же на ней наклейка «Техникал алкохол», что в переводе означает спирт технический.

                — А ты знаешь, чем они там пользуются? Может, они метиловый спирт используют? Или изопропиловый? Или ещё какую гадость… Они же спирт, придурки, не потребляют. Они его только для протирки, прости, Господи, контактов и оптики используют, чисто как дети! Там внутри какие-то милиграммы остались, ты туда шило нальешь, всё смешается, потом нальешь себе, выпьешь – и всё, кирдык тебе, рогатый!      Валера сунул мне канистру в руки, хихикнул, скорчил страдальческую рожу, схватил себя ладонями за горло, высунул язык и, якобы задыхаясь, прошипел:

                — На построение, товарищи офицеры…

                И, посмеиваясь, вышел из каюты, заразив нас червем сомнения по поводу якобы опасного использования канистры.

                И мы тоже пошли из каюты на построение, тем более что из динамика голос дежурного по кораблю категорически гнал нас туда же.

                В коридоре кают-компании стоял строй офицеров, перед ними суетился дежурный по кораблю с испуганно-строевым, согласно полученному ранее от старпома приказанию, лицом. Мы стали в строй, дежурный лицом просветлел (теперь все офицеры были на месте) и хотел было встречать докладом появившегося старпома, но Хмель запрещающе махнул рукой, прошёл вдоль строя, проверяя наличие всех офицеров, кроме вахтенного офицера на ходовом мостике,  подошёл к открытой двери командирской каюты, осторожно постучал костяшками пальцев по косяку дверного проёма, заглянул во внутрь (командира за столом не было) и доложил в пустоту:

— Тащ командир, офицерский состав по Вашему приказанию построен!  ­­

Из рядом расположенной каюты замполита появился, понятное дело, её обитатель – Беляков.

Из спальни командирской каюты донёсся скрип койки и голос Пискуновича:

— Иду!

Валера занял позицию перед строем офицеров и при появлении командира скомандовал:

— Товарищи офицеры!

Все приняли положение «смирно».

Командир осмотрел мельком строй и ответил:

— Товарищи офицеры! – что означало «вольно».

Пискунович прошёлся несколько раз взад-вперёд пред строем, остановился посередине, и важно молвил:

— Товарищи офицеры, я выбил для вас у комбрига заход в Югославию!

Народ переглянулся и повеселел. Далее Пискунович совсем недолго (около 30 минут) рассказывал нам, каких трудов ему стоило уговорить комбрига дать разрешение на заход в иностранный порт для «Резвого», потому что комбриг сначала вообще хотел объявить кораблю оргпериод, так как офицерский состав вконец обленился, думает только о том, как бы набить в кают-компании брюхо дефицитными продуктами (снабжали нас на боевой службе по особым нормам свежими высококачественными продуктами, привозимыми судами снабжения из иностранных портов), упасть в койку и спать до одурения. Что, мол, любимым личным составом никто не занимается, за матчастью не ухаживают, ростом своего тактического и специального уровня никто не озаботился. Что, понимаете ли, рожи офицеры «Резвого» такие наели, что в каютный иллюминатор не пролезают – да-да, прямо так и сказал! И вообще – непонятно было комбригу, как это с такой кучей неподготовленных бездельников Пискуновичу удаётся – тьфу-тьфу-тьфу! – безаварийно решать поставленные мудрым командованием задачи.

Мы старательно изображали скорбь и стыд, опустив лица долу, прикидывая при этом в уме – сколько валюты с учётом проведённых на боевой службе дней нам выплатят при прибытии в порт.

А командир яркими красками живописал, как они вместе с замполитом в ногах у Комиссарова валялись, как защищали своих офицеров, как обещали комбригу драть офицеров ежечасно, денно и нощно, как сидорову маму! Клятву страшную дали – весь личный состав поголовно сделать отличниками боевой и политической подготовки! Поэтому если вы, товарищи офицеры, будете мешать командиру и замполиту выполнять страшную клятву, то он, командир, будет расстреливать офицеров на корме пачками, ржавыми пулями в живот, а замполит будет писать похоронки!  И когда акулы будут рвать на куски жирные туши товарищей офицеров, то ни командиру, ни замполиту жалко их не будет! Ни капельки! Плевать они, командир и замполит, будут за борт на мучения офицеров. И далее в таком же духе…

— А Вам старпом, я вынужден сказать, что с такими облезлыми бортами не то, что в порт иностранного государства идти стыдно, я с такими загаженными бортами даже постыдился бы даже тащить корабль на базу «Вторчермета» для распилки на иголки. Корабль перекрасить! Составить планы на всё! Всех взбодрить по самое не могу! Личный состав ознакомить с Югославией, её географией, историей, заставить выучить язык. От всех принять зачёты… по всему! Дважды и под роспись! Штурман, Вам с вахтенными офицерами провести занятие по подходам и акватории порта Сплит! Я кончил!

После чего под крик старпома «Товарищи офицеры!» командир с замом гордо удалились по каютам.

Хмельницкий несколько раз прошёл туды-сюды пред строем, заложив руки за спину, остановился и сказал:

— Ну что, товарищи бездельники, заплывшие жиром, я вас заставлю вспомнить, что такое работать на износ, вы у меня так работать начнёте, что износите не только подошвы ваших тропических тапочек, но и ноги по самые бубенцы-колокольчики, а нерадивым и бестолковым я эти бубенчики поотрываю и с удовольствием выброшу их за борт, когда вас командир расстреляет ржавыми пулями в живот. И будут эти колокольчики-бубенчики достойным десертом для тех самых акул, которые будут рвать на части ваши жирные туши. И с этой минуты запомните – мне не нужна ваша работа, мне нужны ваши мучения! Я буду ими наслаждаться! Командирам боевых частей прибыть ко мне в каюту, остальным пока начать писать завещания – на всякий случай…

И понеслась душа в Рай…

Югославия, Сплит, это, конечно, не Италия там с Францией, но вполне себе европейская заграница. И хоть числилась она страной социализма, но в Советском Союзе партийное руководство относилось к ней отрицательно, как к предавшим дело социализма ревизионистам – частная собственность, хоть и мелкая, разрешена, частное предпринимательство полным ходом процветает, мелкие буржуины местного пошиба своих же братьев-югославов зверски эксплуатируют.

Работа закипела по полной программе – мы одновременно драили свои заведования, проводили с личным составом занятия по «моральному облику» Югославии, разбивали весь экипаж на «пятёрки» (группы для схода на берег в иностранном порту, во главе «пятёрки» обязательно офицер или мичман). Замполит, насилуя своего комсомольца, пытался из ничего сделать высококачественные и культурные стенды, которые должны были потрясти воображение югославов во время предусмотренного программой делового захода посещения местным населением нашего героического корабля.  Зачёты по знанию югославского языка, конечно же, не проводили, но постарались довести нашим отличникам, что «здравствуйте» по-сербски и по-хорватски будет zdravo, «до свидания» — будет doviðenja, а вот спасибо почему-то по-разному: у хорватов — zbogom, а у сербов —  hvala. На сём наши лингвистические изыски и закончились.

На верхней палубе постоянно носился матерящийся без устали старпом, за ним, как привязанный, летал старший боцман – за время беготни за авианосцами верхняя палуба и борта действительно поистрепались и требовали ухода и покраски. Как всегда, всё упёрлось в воду, а именно в пресную воду, так как для того, чтобы удалять ржавчину, грунтовать и красить поверхности надстроек и борта, требовалось смыть соль, тонкими кристаллами покрывавшую весь корабль. Валера орал: «Механик, где этот Ваш король воды, дерьма и пара? Ведите его ко мне, я ему быстро пиджак заверну, будет ходить у меня через раз и то только под себя!» Механик, то есть командир БЧ-5, своего подчинённого старшего лейтенанта Андрюху Щербакова (того самого короля – командира трюмной группы) от старпома прятал, потому что сам переживал, что будет, если Хмель всю воду на приборки использует. Сам же механик, Володя Михайлов, оборону от старпомовских притязаний на воду держал прочно и оную давал только по обычному графику – и ни минутой больше.

За бортами слегка покачивались на волне шлюпка, рабочий катер и нештатный покрасочный плотик, который перед выходом на боевую службу старший боцман так зашхерил (то бишь – спрятал) на корабле от всякого рода комиссий-проверяльщиков, что даже старпом от изумления онемел, когда вдруг этот плотик в собранном виде возник из ниоткуда на палубе юта. На указанных плавсредствах отмывали борта, суричили, а потом и красили при помощи длинных шестов с валиками на конце самые подготовленные старослужащие из боцманской команды, рогатых и румынов (румыны – это БЧ-3, минно-торпедная).

По прошествии нескольких дней истерика пошла на убыль.

Корабль успешно приводился в смотровое состояние, то есть не когда на него любо-дорого посмотреть, а когда его можно представить к осмотру старшему начальнику, в данном случае – нашему комбригу. Владимир Николаевич Комиссаров был выходцем с Черноморского флота, королевского, как его называли, флота, поэтому толк в содержании корабля знал, дотошности и въедливости был великой, к тому же был ироничен и остёр на слово, поэтому никому не хотелось попасть ему на язык.

И только после 18 часов, после окончания вечернего доклада командиров боевых частей старпому, можно было слегка расслабиться. Да и то не всегда. В этот вечер, к примеру, Паша пригласил меня к себе в каюту покурить, а вот штурман после втыка от старпома удалился в кубрик к своим матросам в очередной раз проверять их форму одежды на предмет готовности к сходу на берег в том самом таинственном для матросов Сплите. «Советский матрос в иностранном порту должен выглядеть как котово яйцо в марте месяце, то есть  — блестяще должен выглядеть!» — орал Валера на штурмана, — «Вы, штурман, видели, как пришиты погончики на фланелевках у Ваших инвалидов? Не видели? А я видел! Вот идите и сами перешивайте – Вас этому в училище учили!»

Итак, насупленный и обиженный Серёга после ужина убыл в свой кубрик к любимому личному составу, а мы с Пашей достали «Беломор» фабрики им. Урицкого (дефицит!), закурили, достали было шеш-беш и стали расставлять шашки, как я увидел стоящую в умывальнике каюты свою канистру, которую оставил у Паши при том вторжении Хмельницкого. Паша проследил направление моего взгляда и вдруг выдал:

— Слушай, Никита, может подаришь мне эту фляжку? Уж больно она мне понравилась!

Я задумался – с одной стороны, мне и самому фляжка очень нравилась, а с другой стороны, я был очень благодарен Паше за его помощь в моей подготовке к сдаче зачётов на допуск к самостоятельному управлению кораблём, чем я занимался всё свое свободное время. Паша был ходячей энциклопедией по всему, что касалось его БЧ-7, а это не только радиолокация и гидроакустика, но и радио- и радиотехническая разведка, ПВО и совершенно неведомое и непонятное рогатому царство – связь! Поэтому думал я недолго и коротко сказал:

— Дарю!     

Паша обрадованно приобнял меня, хлопнул по-дружески по плечу, и тут же кинулся к каютному сейфу, вытащил из кармана ключи на длинном тонком кожаном шнурке, открыл дверку и начал примерять – как новая игрушка встанет в отделение сейфа. Паша во фляжке, естественно, собирался хранить шило, а где ещё, кроме как в сейфе его хранить? Это секретные документы можно на пару часов бросить в закрывающийся на примитивный мебельный ключ ящик стола, а спирт (шило) оставлять в ящике стола мог только безумец! Шила, как известно, в мешке, а тем более в ящике стола, не утаишь! Шило, предоставленное само себе, имело уникальную способность к мгновенному испарению. Если поставить бутылку со спиртом на стол в каюте, закрыть дверь на ключ и опять повернуться к столу, то, скорее всего, полбутылки уже испарится, несмотря на плотно забитую пробку. А если отвернуться к двери ещё раз на секундочку – всё, никакого спирта в сосуде уже точно не будет. Поэтому на флоте шило хранят исключительно в сейфах, закрытых на хитроумные внутренние замки, которые заказывают во время ремонтов на судоремонтных заводах, опять-таки за бутылку-другую шила. Так и Пашин сейф был оборудован сверхсекретным-сверхнадёжным замком, который открывался ключом совершенно невероятной формы с кучей бородок. Канистра туда поместились абсолютно замечательно – словно американцы перед её изготовлением сняли мерки с нижнего отделения Пашиного сейфа.

В общем, сейф и спирт на флоте – это вещи абсолютно родственные! Шило жило в сейфах, как у Христа за пазухой. Бывало даже, что не давало открыть сейфовую дверь, если туда от жадности набивали слишком много емкостей с шилом. И тогда мгновенно вспотевший липким противным потом до кобчика офицер падал на колени перед сейфом и начинал вращать ключ и двигать его во всех возможных направлениях, чтобы шило, вместе с сейфом, смилостивились и разрешили открыть дверку. Наученный горьким опытом владелец сейфа изымал из него лишние бутылки, заботливо расклинивал стеклотару различной служебной литературой (к примеру «Правилами морской подготовки», «Справочником вахтенного офицера», чистыми экземплярами «Старшинских тетрадей»), а изъятые излишки так же заботливо укладывал в дипломат и уносил домой. Но дома, в квартире или в комнате в коммуналке, шило вело себя так же безобразно, как и везде вне сейфа – проявляло свою мерзкую способность к скоростному и неконтролируемому испарению!

Шило надо было держать в сейфовом заточении! Кстати, два мичмана с нашего корабля пытались спрятать спирт в совершенно новом, уникальном месте, ранее для этого никем применявшимся. Купили они как-то, по случаю, сифон для газирования воды, вместе с кучей баллончиков с углекислотой. Милое дело – набрал в красивый стеклянный сосуд холодной водички, вставил и закрутил прижимкой баллончик – углекислый газ рвётся в сосуд, вода начинает красиво пузырится – и всё, приходи, кума, любоваться! Бери стакан, нажимай на ручку сифона, сверкающая струя газированной воды бьёт в стакан, наполняя его по самый ободок. Сиди себе да глотай из стакана газировку, радуясь освежающей прохладе во рту и лопающимся на языке и в горле пузырьками газа – любо-дорого! Но пришла одному из мичманов-сокаютников в голову ослепительная идея – а что будет, если налить шило в сифон и газировать его? Мысль эта прямо толкала мичманов к немедленной реализации – давно на флоте ходила легенда о чудодейственных свойствах газированного шила! Только то ли от недостатка образования, то ли из-за склероза забыли боевые друзья, что углекислый газ в спирте растворяется в три раза больше, чем в воде. Залили они спирт в сифон, прикрутили баллончик, но в спирте никаких пузырьков не образовалось и вообще никакого действа не происходило. Закономерно решив, что всему виной бракованный баллончик, они вдули в спирт ещё один, а потом приступили к третьему и четвёртому. Жажда попробовать газшило победила осторожность! Проходящий мимо мичманской каюты дежурный по низам услышал оглушительный «Ба-бах!!!», от которого из двери каюты № 18 (где проживали экспериментаторы!) вылетела в коридор вентиляционная вставка. Коридор наполнился ядовитым, как показалось дежурному, газом! Заткнув рот и нос рукой, дежурный рванул к каюте старпома и, задыхаясь, проорал: «Взрыв и поступление газа в каюте №18!»

Хмельницкий, мгновенно крикнув по «Каштану» в рубку дежурного по кораблю: «Аварийная тревога! Взрыв в каюте №18», помчался на ГКП. Тишину разорвали звонки колоколов громкого боя, вызванивающих «Аварийную тревогу». По всему корабли захлопали, задраиваясь, тяжёлые межотсечные двери. Приняв доклады, Валера оставил за себя на ГКП меня, а сам полетел в коридор носовой аварийной партии, чтобы лично разобраться в обстановке. Вся аварийная партия уже стояла в противогазах, так как запах в отсеке был явно химический. Старпом хотел было напялить противогаз, но потом принюхался, сорвал с головы пилотку, закрыл ей нос и рот и решительно, сопровождаемый Серёгой Назаренко – командиром турбомоторной группы и одновременно командиром носовой аварийной партии, двинулся по левому борту в нос корабля, к месту взрыва. Когда Серёга отдраил тяжёлую дверь в отсек, где находилась каюта № 18, старпом, с свою очередь, нажал на рукоятку разломанной двери мичманской каюты и распахнул её. Сквозь пилотку в нос Валере ударил ядрёный спиртовой запах. Два горе-первопроходца невменяемыми телами возлежали один на палубном ковре, а другой в каютном кресле. Всё вокруг было усеяно блестящими стеклышками. Влетевшие за Хмелем матросы в противогазах мгновенно вытащили тела и без команды понесли мичманов в амбулаторию. Валера внимательно посмотрел на металлические остатки сифона, лежащие на столе пустые баллончики из-под углекислоты, отдраил иллюминатор, высунул на свет Божий и свежий воздух голову и начал дико ржать. Рядом в противогазе хрюкал Нестеров. Вдоволь насмеявшись, Валера двинулся в амбулаторию, где изумлённый Начмед вместе с фельдшером и санитарами лупцевали по щекам мичманов ладонями, при этом прижимая им к носу и рту кислородную маску. На вопросительный взгляд Начмеда Валера ответил:

— Не бзди, медицина, эти два полуидиота шило газировали, баллон сифона лопнул, шило превратилось в газовую взвесь – и вот тебе результат – алкогольная кома. Выкарабкаются… а я их завтра, млядь, как в себя придут, так нагазирую, что будут по кораблю ракетами летать. Я им оставшиеся баллончики позапихаю в их развальцованные сфинктры!

Сверкнув, таким образом, перед корабельным доктором своими глубокими познаниями в медицине, Валера скомандовал отбой «Аварийной тревоги»

Никогда на прячьте шило в сифоне для газировки! В сейфе, да в хорошей канистре – это другое дело!

Поэтому Паша уникальному совпадению внутренних габаритов нижнего отделения сейфа с геометрическими размерениями канистры был несказанно обрадован.

И тут меня начал грызть тот самый червь сомнения, который Хмель зародил в наших мозгах. Судя по изменившемуся вдруг выражению лица Паши, червь и его стал мучать.

— Слышь, Никита, а может быть, действительно промоем, да подольше, канистру – чёрт его не знает, что они там хранили? Может, старпом прав – вдруг там яд какой-нибудь, случаем, был?

Шиллис вызвал в каюту дежурного по БЧ-7 и приказал тому взять у сигнальщиков метров пятнадцать прочного сигнального фала (на которых поднимают на реях мачты различные флаги и фигуры) и пулей принести в каюту. Немного удивлённый, старшина помчался выполнять приказание и вскоре вернулся с фалом, аккуратно смотанным в бухточку.

Когда старшина убыл, я привязал к ручке канистры один конец фала, а другой конец намотал себе на руку. Мыть канистру мы, естественно, решили водой забортной – ну не тратить же драгоценную пресную воду из питьевого бачка на растворение предполагаемого яда? Побултыхаем за бортом минут десять, а потом вытащим и всполоснём слегка пресной водичкой. Паша открутил крышку канистры, положил её в карман.

— Ну, бросай!

Я выкинул в иллюминатор канистру, раздался шлепок об воду и фал стал потихонечку натягиваться. Я подёргал фал – по его сопротивлению стало ясно, что в горловину канистры вода попала и теперь она уже была под водой. Быстро подняв канистру, я вылил из неё средиземноморскую воду и вновь отправил в свободное плавание, ну, конечно, не совсем свободное, а так – на привязи. Повторяя, таким образом, процесс с целью вымывания эвентуального яда, я смотрел на Пашу, который готовился отблагодарить меня за столь щедрый подарок – седьмой поставил на стол два стакана, штатный корабельный сатуратор с прохладной газированной водой, и тоненькую фляжку с шилом.

Хотите верьте – хотите нет, но в те далёкие времена на военных кораблях были специальные помещения – сатураторные, где производилась заправка сатураторов, что означает на гражданско-сухопутном языке сифон! Сифоны были здоровенные, кажется, 3-х литровые, газировка из них была прекрасная, но механики всегда прятали от офицеров и мичманов исправные сатураторы, кричали, мол, нет на корабле никаких сатураторов, всё ваши любимые эльдробусы (что означало л/с – личный состав) поразбивали, не напасёшься, понимаешь, на варваров сатураторов, пейте воду из-под крана – здоровее будете! Но поскольку мы с Пашей на корабле были в авторитете, то свой сатуратор мы имели и газировку попивали, да…

Паша оторвался от сервировки стола и слово мне молвил:

— Кончай онанировать с этой канистрой, привяжи конец фала к барашку, пусть пол часика поболтается, потом вытащим. А пока…!

Как Вы, читатель понимаете, никакого барана или даже барашка в каюте не присутствовало. Просто барашек – это на флотском языке вращающаяся на винтовой шпильке гайка с фигурной ручкой, которой прижимают иллюминатор или любую крышку, люк к его месту для обеспечения герметичности.

Я намотал несколько раз на шпильку фал, закрепил его тройным штыком (не пугайтесь, это узел так называется) и присел к столу, на котором эстет и аристократ Паша аккуратно расставил блюдечки с колбасой и ломтиками ананаса вперемежку с дольками апельсина (чай, снабжались мы свежестями из портов Средиземного моря, где наши суда снабжения закупали скоропортящиеся продукты, овощи и фрукты и привозили к нам в точки якорных стоянок).

Мы взяли в руки стаканы, где клубился, всё ещё смешиваясь с водой, спирт. Подождали, пока процесс дошёл до конца, а затем синхронно выпили, выдохнули и закусили кусочком сыровяленой колбаски.

Хоть вокруг и кипела политическая напряжённость, но мы, стоя на якоре в точке, чувствовали себя как дома.

Засовывая себе в пасть ломтик ананаса, я вдруг увидел, как барашек с фалом начали дёргаться, как будто нашу канистру заглотила акула!

Опережая свой собственный визг, мы оказались у иллюминатора и в четыре руки вцепились в рвущийся на свободу фал. Нас дёргало и кидало на обшивку борта, упираясь в него ногами, мы вытянули метра три проклятой верёвки, которая резала нам ладони, но потом то самое не̕что за бортом одним рывком отвоевало всю длину фала. Я перебросил фал так, чтобы он лёг мне на плечо, на погон.

— Паша, я подержу, достань швартовые рукавицы!

Седьмой кинулся к рундуку (ящику под койкой) и стал лихорадочно искать там толстенные кожаные рукавицы на меху, которые нам были нужны в Средиземном море, как зайцу стоп-сигнал. Как назло, перчатки спрятались и под руки Паше попадаться не хотели. Но настойчивость и задор всё же победили, он натянул одну пару на руки, а другую кинул на стол.

— Давай перехвачу! – крикнул мне Паша.

Улучив момент, когда тварь за бортом чуть приустала, мой товарищ перехватил фал, а я кинулся одевать швартовки. С защищёнными толстой кожей и мехом руками дело у нас пошло быстрее. Мы потихонечку выбирали фал и как только появлялась слабина, мы обматывали фал вокруг задрайки иллюминатора.

— Что же за тварь схватила фляжку? – посиневший от натуги Павел просвистел мне на ухо.

— Хрен его не знает! Может, вызвать дежурного по кораблю, чтобы он кинул за борт очередную гранату?

После нашего диалога фал вдруг замер, как будто неведомое чудовище за бортом услышало мои слова. Встал намертво и ни на сантиметр не поддавался нашим усилиям. Но, что удивительно, если мы давали слабину, то фал повисал свободно и уныло в состоянии полного покоя, стоило его потянуть опять – он доходил до определённого места и стопорился, словно привязанный к якорю.

— Да что же за хрень такая! – сплюнул в иллюминатор Паша, сбросил рукавицы и закурил, — за что она могла зацепиться?

Я прикинул длину фала и положение нашего иллюминатора на корпусе, выглянул в иллюминатор и проследил, куда идёт фал (а он уходил чуть в корму и вниз, под развал борта).

— Если бы мы были на ходу, то я бы сказал, что могло зацепиться за крыло успокоителя качки, но на стоянке… На стоянке крыло убрано! Не знаю!

Я подёргал фал – полная безнадюга – не вытащить. Паша тоже подёргал – с тем же результатом.

— Дай прикурить, — обратился я к седьмому.

Он засунул руку в карман за зажигалкой и вдруг вытащил вместе с ней блестящую крышку от канистры, несколько секунд тупо смотрел на неё.

— Сука! – заорал Паша, размахнулся и бросил то, что осталось от канистры, в иллюминатор.

Крышечка сверкнула над водой в лучах заходящего солнца и, подняв маленький всплеск, навсегда исчезла под водой.

— Ну, и на хрена ты её выкинул? – спросил я.

Паша уставился на меня, долго молчал и родил, наконец-то:

— А я и сам не знаю…

 Я закурил. В голове мелькнула мысль, и я сразу же поделился ею с Пашей:

— Паша, может быть, Хмеля уговорим и спустим за борт легководолаза под соусом осмотра корпуса корабля на предмет супостатских мин? Андрюху Щербакова (командира трюмной группы) в ласты засунем, акваланг на спину – и вперёд? Тут дело принципа – хоть и без крышки, но фляжку надо спасти!

— Это — мысль, но надо же такие мероприятия в суточном плане боевой подготовки отражать, а тут…

— Так пусть это будет внезапной вводной для проверки боеготовности! Внезапная, понимаешь, вводная…

Мы уже хотели идти к Валере со своим планом спасения канистры, как вдруг я увидел, что натянутый, как струна рояля, фал обвис и стал слегка подёргиваться. Мы с Пашей переглянулись и кинулись к иллюминатору, в мгновение ока схватили фал и начали выбирать его – фал шёл практически свободно, с лёгким сопротивлением.

Через несколько секунд мы услышали металлический «звяк!» от удара канистры об борт и заорали в два голоса, но как подпольщики (чтобы старпом не услышал): «Ура!»

С последними сантиметрами фала в иллюминаторе появился привязанный за ручку оцинкованный банный таз, который по своим размерам в иллюминатор пролезть не смог!

Вообще-то, на флоте тазов нет – тазы называются, как ни странно, обрезами.

На нас с Пашей напал столбняк. Окостеневшие от изумления, мы смотрели то друг на друга, то на этот паршивый обрез!

Но столбняк длился не долго – раздался звук проворачивающегося в замке ключа, дверь каюты распахнулась и в каюту влетел воющий и плачущий штурман, который сразу же захлопнул дверь, рухнул на койку и стал бешено ржать, глядя на наши рожи и таз, который так и не пролез в иллюминатор. К своему животу он прижимал нашу канистру без крышки! Слёзы градом катились по его лицу, он задыхался от смеха, а потом, чуть отдышавшись, начал нам рассказывать, как сидел он с родным личным составом в кубрике (который находился как раз под каютой командиров БЧ-1 и БЧ-7), новоявленные белошвейки неумело тыкали иголками в швы погончиков, и вдруг штурман увидел в иллюминаторе болтающийся новенький фал. Высунув голову наружу, Серёга осмотрелся и понял, что фал был из иллюминатора его каюты! Дождавшись, когда фал прекратил дёргаться (это мы с Пашей стали дегустировать), штурман перехватил его и намотал вокруг барашка, мгновенно выбрал свободную часть и в руках его оказалась та самая фляжка!

Серёга моментально проинтуичил ситуацию и решил устроить для своих балбесов маленький спектакль. Бойцы, побросав свои форменные рубашки с не пришитыми погончиками, отвязали фляжку и с энтузиазмом откликнулись на предложение своего командира поиграть в перетягивание каната с командирами БЧ-2 и БЧ-7. Бойцы по команде штурмана то бешено тянули фал на себя, то давали слабину, чтобы подразнить нас. Штурман прямо-таки наслаждался зрелищем импровизированного спортивного мероприятия! Когда мы с Пашей утомились и дошли до состояния безнадюги, Уланов послал матроса с обрезом, который использовался в кубрике, как приборочный инвентарь, на верхнюю палубу, там он опустил обрез на верёвке в район иллюминатора кубрика. За время нашего отдыха матросы под руководством штурмана привязали таз вместо нашей драгоценной фляжки и тихонечко вытравили слабину фала – таз ушёл под воду. Уланов внимательно следил за поведением фала – он хотел лично насладиться зрелищем наших изумлённых рож при вытаскивании из воды обреза вместо фляжки, и как только фал натянулся и пошёл наверх, штурман схватил фляжку и понесся из кубрика в офицерский коридор, затаился у двери каюты, прислушался, и, услышав тот самый «звяк!» и наше «Ура!», ворвался в каюту.

Мы с Пашей смотрели на бьющегося в конвульсиях штурмана и думали, чем бы его ударить, да побольнее.

— Мудила ты, штурман! – кинул в сердцах Шиллис.

— Да ладно вам, пошутить-развлечься уже нельзя! Вот же она – фляжка!

— Развлёкся? Ну а мы крышку-то от фляжки уже выкинули, шутник ты наш…

Лицо штурмана вытянулось. Он покрутил в руках фляжку, осмотрел её со всех сторон, протянул мне и сказал:

— Ну, держи… Может, на заводе потом крышку у работяг-фрезеровщиков выточишь…

P.S. Крышку нам, конечно же, выточили. И не на заводе, а в нашей корабельной КРМ – корабельной ремонтной мастерской, были у нас умельцы среди мичманов. Поэтому подарок Паше – состоялся!