Прядкин С. Большой противолодочный корабль «Достойный» в Керчи и Севастополе

Глава 2. В Севастополе

Севастополь – мой родной город. Хотя моя малая родина находится в далеком приморском городе Советская Гавань, который спрятался в одной из самых больших бухт мира на тихоокеанском побережье Дальнего Востока. Севастополь же я считаю своей второй родиной, потому что в нем прошло мое детство, юность и становление в жизни. Школьные друзья, первая любовь, каждый камушек, обильно политый кровью наших воинов в двух героических оборонах – в этом городе все для меня родное. В Севастополь мы приехали в январе 1956 года.    На моих глазах город буквально поднимался из руин той страшной войны белоснежным красавцем, восхищавшей глаз своей архитектурой   домами из местного инкерманского камня.

Вид еще с детских времен из окон родительского дома, что стоит на углу улицы Ленина и площади Суворова, открывал мне панораму Южной бухты с ошвартованными боевыми кораблями и судами вспомогательного флота, снующими по ее глади катерами и корабельными баркасами. И я еще, будучи пацаном частенько спускался по тропинке от ротонды в Комсомольском сквере, что находится напротив моего родительского дома вниз к Телефонной пристани у самой воды Южной бухты и с нее начинал свое неспешное путешествие вдоль причалов, рассматривая ошвартованные у них судов и кораблей Черноморского флота.  Мне было интересно буквально все, что было с ними связано: и их внешний вид с надстройками,  мачтами и вооружением. И чем занимаются члены их экипажей. А по выходным дням  вечером  мы с друзьями иногда даже смотрели кинофильмы «с изнанки» установленных на юте экранов, которые показывали морякам этих кораблей.

А в старших классах мы вечерами собирались, как говорили, «на скамейках» в сквере  у величественного и тогда еще полуразрушенного и испещренного осколками  войной Владимирского собора, являвшегося усыпальницей прославленных в морских сражениях русских адмиралов.

Среди нас были свои барды с гитарой, и мы под звуки их незамысловатых аккордов подолгу спорили, кем мы хотим стать в своей жизни. А внизу перед нами открывались просторы уходившего за горизонт и от того казавшегося бескрайним Черного моря с   видом севастопольской бухты со стоящими в ней боевыми кораблями. А по выходным и праздничным дням улицы города наполнялись моряками и курсантами военно-морских училищ в самой красивой в моем представлении морской форме.  Все это и определило мой выбор в жизни – стать морским офицером. 

Когда мы уже учились на старших курсах училища, среди нас ходила шутка, что жизнь дана один раз, и прожить ее надо в Севастополе.  Действительно, почему бы не прослужить флотскую службу и не прожить в этом замечательном городе, который стал для меня родным с детских лет?  Поэтому я рассуждал ровно так же.  И совершенно ничего удивительного не было в том, что по окончании училища мой выбор пал служить именно на кораблях Черноморского флота.  А в назначении на корабли Черноморского флота у меня не было и тени сомнений. Учился я на хорошо и отлично, вовремя учебы на 4 курсе был младшим командиром у второкурсников, стажировался на ракетном крейсере «Адмирал Головко» Черноморского флота, за время учебы неоднократно поощрялся грамотами и благодарностями от своих командиров.   Одним словом, сомнения в назначении у меня не было.  Однако, как-то в один из дней перед самым выпуском, вызывает меня командир роты, а по-курсантски просто «кэп», капитан 2 ранга В.Е.Олейников и, отведя в сторону взгляд, объявляет, что вакансии на этом флоте для меня нет и демонстрирует список будущих черноморцев, при этом комментируя, типа, «… по этому позвонили, по этому приказали, а этот – сам знаешь кто». А потом меня и спрашивает, мол, если есть у меня хоть козырная «шестерочка» (так и сказал!), то он знает, кого мною заменит. Столько же оказалось блатных в нашем выпуске, я даже и не подозревал!  Не скажу уж, чтобы я психанул, или сильно расстроился.  Только заранее знал, что это известие очень огорчит моих далеко не молодых родителей. Что ж, тогда это был первый, но не последний жестокий урок обыденной действительности в моей самостоятельной службе, но он только закалил меня на будущее. Однако, нет худа без добра: я выбрал местом моей будущей флотской службы самый мощный и самый современный Северный флот. О чем потом в жизни никогда и ни разу не пожалел и чем безмерно горжусь! А еще безмерно полюбил на всю жизнь, как и подавляющее большинство северян, Крайний Север!

***

До последних мелочей запомнился наш первый заход в Севастополь в начале декабря 1971 года. Севастополь нельзя не любить! Для меня — это такой город, который просто не воспринимается без душевного трепета и именно такие чувства он всегда вызывал, когда мне доводилось возвращаться в него.  Так было и на этот раз, на боевом корабле Северного флота, членом экипажа которого я являлся, и в этом я испытывал некое особое чувство гордости. И даже в том, что я нес вахту при первом заходе в родной Севастополь, я тоже видел некий символизм.   

В 16 часов я заступил вахтенным офицером, когда  по правому борту  уже открылся  Херсонесский  маяк и вспышки его белого огня как бы гостеприимно призывали нас к входу в Севастопольскую бухту. Над морем быстро сгущались синие зимние сумерки, и через некоторое время на фоне многочисленных городских и судовых огней  в глубине севастопольской бухты уже стали хорошо видны два ярких огня белого и красного цвета инкерманского створа, которые вскоре выстроились в вертикальную линию, что означало: мы идем  рекомендованным  курсом. Проходим  ворота бонового заграждения мимо одиноко  стоящего на якоре обслуживающего его буксира. С моря, даже в темное время суток, Севастополь по-своему красив. Красив городскими огнями, спускающихся к воде с обоих высоких берегов бухты и многочисленными якорными огнями стоящих в бухте боевых кораблей и судов. Красив белыми, красными и зелеными  огоньками снующих по ее акватории морских трамвайчиков, катеров и баркасов и многочисленных светящих навигационных знаков с их отблесками  на черной водной глади.  Наш маневр захода в Севастопольскую бухту был предельно прост: по инкерманскому створу пройти вглубь Северной бухты и в  районе Нефтяной гавани, к которой выходила к воде Клеопина балка,   встать на якорь в указанной оперативной службой флота точке для  пополнения запасов топлива от танкера. Но какой же нервотрепки  на ходовом посту и в ПЭЖе  это стоило!  Сыгранный на корабле аврал для  прохождения узкости,  и маневрирование заняли далеко не один час – в указанной точке у нас никак не получалась постановка на якорь с необходимой точностью.  По этой причине я, не сменяясь, отстоял еще одну почти полную вахту подряд, т.к.  в таких случаях смены вахт на корабле не производится. Наконец,  корабль в точке, баковая группа докладывает, что отданный якорь встал (т.е. коснулся грунта), и я даю команду сигнальщикам якорные огни включить, ходовые огни выключить и, стоя рядом с рулевым  у иллюминатора ходового поста, контролирую выполнение поданной мной команды. Вдруг сзади меня кто-то чувствительно толкает в плечо! Оглядываюсь, а это командир корабля! В сумерках ходового поста вижу раскаленное добела его смуглое лицо. Видать, ох как тяжко далась ему эта простая по маневру, но изнурительная по исполнению  постановка на якорь!

– Командуйте! – почти криком отдает мне приказание. Я ничего не понимаю, команду на смену ходовых огней на якорные огни я уже подал, зачем еще-то?  Стою, молчу.

– Командуйте! – но я в недоумении продолжаю молчать.

– Вы что, не видите, что командир бригады убыл с ходового поста?

Нужно отметить, что командир керченской 53-й бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей  капитан 1 ранга Огородников, очень опытный и невозмутимый по характеру  моряк, находясь на ходовом посту,  в любой ситуации проявлял железную выдержку и ни в какие маневры корабля никогда не вмешивался,  молча восседая в левом командирском кресле на ходовом посту.    Разве что в случае гипотетически возможной угрозы возникновения навигационной аварии. Ходил он по кораблю всегда в мягких тапочках и, очевидно, убедившись, что все маневрирование корабля успешно завершилось, потихоньку за спинами всей ходовой вахты по проходу между задернутым занавеской прокладочным столом и кормовой переборкой, удалился с ходового поста.  Чего спиной я увидеть никак не мог,  и только после слов командира я услышал, как внизу в конце командирского коридора негромко хлопнула дверь флагманской каюты.

– Командуйте! – еще раз услышал я.

Но теперь уже я закусил удила: «я что,  пиллерсу, что расположен в метре за спиной рулевого,  командовать буду»? Продолжаю упорно молчать.

И тут командир в  порыве гнева срывает со своей  груди бинокль и с силой швыряет его на откидной столик поста противоминного наблюдения, который расположен  тут же у кормовой переборки. Бинокль отрикошетировал, подскочил, ударился о закрепленные  над этим столиком каютные часы. Часы  срываются  со своего крепления,  падают  на палубу и катятся по ней, а следом за ними падает  и бинокль. 

– Трах-бах-звяк! – это звуки сорвавшихся со своего крепления и упавших на палубу бедолаги-часов и разлетающегося вдребезги его стекла. Биноклю же повезло больше, поскольку своим ремешком за что-то зацепился, едва не долетев до палубы. Немая сцена! И тут же следом грозный окрик командира:

– Во-о-он!

Вон, так вон.  Молча, придерживая левой рукой кортик, и с повязкой вахтенного офицера на рукаве,  спускаюсь с ходового поста.  Не зная, как поступают в подобных случаях, я отправился в рубку дежурного по кораблю, решив, что, все же, остаюсь на связи с ходовым постом по корабельной громкоговорящей связи «Каштан». В рубке дежурного находился  старший помощник командира капитан-лейтенант А.К.Ильин, который был очень удивлен происшедшему и приказал мне пока никуда не уходить. Через некоторое время он вызвал меня на ходовой пост, –  командира уже не было –  приказал принять танкер,  и ждать своей смены.  Вскоре подошел танкер «Иман» и ошвартовался у нашего правого борта. Сменяющего меня офицера все еще  не было, и я начал отсчет своей вахты по третьему кругу. Вдруг слышу, как  внизу щелкнула замком  дверь каюты командира.  Глянул вниз по трапу, а он, уже без кителя, только в белой рубашке, с устанку, грузно поднимается на ходовой пост. Тогда  я, совершенно умышленно спрятался за занавеску, что на этом проекте кораблей перед прокладочным столом и, как только командир ступил на палубу ходового поста, несмотря на то, что на корабле уже прошел отбой личного состава ко сну, выскочил из-за нее и гаркнул, как можно громче,  «Смирно!». И в ответ услышал осипший голос командира:

– Во-о-от!  Когда начнешь мебель ломать, только тогда до вас доходит!

Возможно, кто-то из читателей подумает, мол, зачем обо всем этом я написал? Случай то, мягко говоря, не очень! Но кто сказал, что корабельная служба – это тишь да гладь,  да божья благодать? При этом,   поспешу ответить, что, во-первых, командир тоже человек и тоже может в подобной обстановке сорваться. Во-вторых, этот случай никак не повлиял на мою дальнейшую служебную карьеру и командир, очевидно, в душе потом понимал, что зря он тогда погорячился. А, в-третьих, возможно, именно этот случай, как и некоторые другие в нашей многотрудной службе, получил некое логическое завершение.

Получилось так, что почти через полвека после тех событий  перед Днем Военно-морского флота от своего сослуживца Ивана Харланова, проживающего в Севастополе, я узнал номер домашнего телефона моего бывшего командира корабля, а ныне вице-адмирала в отставке Александра Ивановича Фролова, так же проживающего в Севастополе.   Решил поздравить его с праздником  с самыми наилучшими пожеланиями. Мой неожиданный звонок – не придумываю – очень обрадовал моего бывшего командира. В ходе разговора и воспоминаний о совместной службе на «Достойном» и судьбах офицерах корабля,  выяснилось, что у Александра Ивановича совсем нет фотографий  нашего корабля и запечатленных событий его истории. После нашего телефонного разговора я переслал для него электронную версию десятка полтора  фотографий из своего архива. А через некоторое время получил по электронной почте от него письмо, которое считаю необходимым  полностью здесь привести:

«Дорогой Сергей Стефанович! Спасибо, порадовал таким славным и неожиданным подарком! Эту встречу с прошлым, где-то уже затерявшимся во времени через столько лет, я воспринимаю как подарок. Период службы на БПК «Достойный» для каждого из всех нас был настоящим диктантом, писать который следовало без черновиков. Смело подтверждаю, что с этой работой мы справились. Спасибо за то, что ты сумел так бережно сохранить память о корабле, который собрал и превратил нас в сплочённую команду. Для всех нас служба на «Достойном» была не только возможностью проявить  себя в деле, но и хорошей школой, чтобы  познать цену настоящей дружбы. Доброго тебе здоровья и благополучия в семье. Александр Иванович».

Считаю, что такое письмо от своего в прошлом командира корабля дорогого стоит!

***

До нового 1972 года, который, очевидно, для командования ВМФ был контрольным сроком окончания государственных испытаний,  оставалось очень мало времени. Поэтому, все связанные с ними программные мероприятия, проводимые в полигонах боевой подготовки, носили крайне напряженный характер. Как говорят моряки, из  моря не вылезали.  Заходы в Севастополь носили кратковременный характер, исключительно для пополнения запасов и выполнения, положенных программой базовых элементов государственных испытаний.

Запомнился эпизод в период  проведения государственных испытаний корабля, когда  он стоял на Минной стенке, что, в общем-то, случилось один-единственный раз, потому что не для чужаков это почетное в Севастополе место было. Корабль выходил на очередной этап государственных испытаний и, уже во время приготовления к бою и походу, меня вдруг вызывает командир корабля, вручает необходимые документы  и отдает приказание: остаться на берегу и к вечеру до постановки  корабля на 14 причале Северной бухты получить необходимый  ракетно-артиллерийский боезапас для проведения испытательных стрельб. При этом добавил, что  в помощь мне на берегу остается ответственный сдатчик корабля и  морской трамвайчик «Санжейка» в придачу. И все! Каким образом мне предстояло решить поставленную задачу, командир не пояснил.. 

Нужно отдать должное черноморцам в том плане, что система обеспечения боеприпасами для проведения государственных испытаний была отработана четко. Очевидно потому, что через довольствующие органы флота проходили все (а их было немало)  корабли постройки южных и приволжских судостроительных  заводов. Поэтому, мне  в 4-м (ракетно-артиллерийском) отделе Тыла Черноморского флота без малейших проволочек, и  при самом доброжелательном ко мне отношении, оформили необходимые документы.  По ним мне надлежало  получить в арсенале в Сухарной балке все необходимое: зенитные управляемые ракеты 9М33, 76,2 мм выстрелы к артустановкам АК-726 и турбореактивные снаряды ТСП-60 к установкам пассивных помех ПК-16. Все получалось замечательно, кроме одного: никакого личного состава мне не предоставили. Мол, флот большой и найти себе помощников – не велика проблема, потому что сильны моряки взаимовыручкой и в просьбе не откажут.  И тут я вспомнил, что видел сегодня на Минной стенке только что построенный  БПК «Скорый», который  укомплектован северным экипажем, а старшим помощником командира корабля на нем является капитан-лейтенант Владимир Ахтямович Сафин, с которым  я еще полгода назад служил  на БПК «Огневой», когда  он был  командиром БЧ-1 на этом корабле. Ведь что интересно! Каким бы ни был большим наш Военно-морской флот, но, оказавшись по воле службы на любом из его флотов, всегда найдешь своего или сослуживца,  или одноклассника, и,   в этом  смысле,  он всегда был тесен, о чем морякам это прекрасно известно!  Наудачу отправился на Минную стенку в надежде, что мне  повезет,  лишь бы  БПК «Скорый» никуда не ушел.

Мне повезло, корабль оказался на своем старом месте,  а его старпом В.А.Сафин после короткого общения распорядился командиру БЧ-2  капитан-лейтенанту В.Етеревскому  выделить в мое распоряжение соответствующих помощников. Ими оказались выпускник нашего училища годом позже лейтенант Соломов и еще один матрос. Через некоторое время мы на «Санжейке» ошвартовались у причала ракетно-артиллерийского арсенала в Сухарной балке, где нас уже ждали. И там все  сработало тоже очень четко. Хотя и пришлось  от души потрудиться в режиме тягловой силы.  Потому что втроем было весьма  тяжеловато  собрать на руках необходимый боезапас с разбросанных по всей технической территории  площадок хранения и загрузить им бортовую машину,  а потом  перетаскать все это добро  на «Санжейку»  и  все теми же силами разгрузиться на 14 причале.

К приходу корабля  весь наш груз был уже аккуратно сложен напротив его швартовного места между гвардейским БПК «Сообразительным» и эскадренным миноносцем «Бедовый»,  а я, безмерно довольный и счастливый от того, что  еще утром смутно  представлявший, как  это сделаю, справился с поставленной задачей и   встречал возвращавшийся с моря корабль. В  районе 22 часов слышу звук турбин  нашего «Достойного» и вижу, как строится швартовная команда с «Сообразительного», к которой вышел и командир корабля капитан 2 ранга Протопопов. Я запомнил это  опытнейшего моряка  еще с курсантских времен, когда мы по окончании 4 курса были на этом корабле во время практики и приняли участие в дружественном визите советских кораблей на Кубу. Наконец наш корабль занял исходную точку подхода к причалу  и начал движение  задним ходом  в узкий проход между двумя кораблями.  Немалой  хорошей морской практики, четкости работы и взаимодействия требуется от командира, штурмана и расчета ходового поста для выполнения такого маневра.  Вот только у нас, молодого экипажа, этих качеств, очевидно,  в достаточном количестве еще не хватало. Тем более, что в Североморске корабли швартуются к причалу бортом, хотя  там свои сложности в навигационной обстановке, требующие учета особенностей акватории, постоянных ветров и сильного приливно-отливного течения.  Поэтому, нечего удивляться тому, что наш корабль,  протискиваясь к своему месту, своей широкой кормой сначала сбил несколько стоек на левом борту «Сообразительного», а затем чувствительно «приложился» к правому забортному трапу «Бедового»,  который беспомощно повис на одном из своих креплений. 

– Что он делает! Что он делает! – кричит и размахивает кулаком Протопопов, не подозревая, что в трех метрах у него за спиной  стоит офицер с этого корабля, который всего полчаса назад за одним столом с ним пил чай в кают-компании «Сообразительного», будучи приглашенным его однокашником по училищу Мишей Моисеевым.  Впрочем, кричит-то совсем без зла, очевидно, понимая, как тяжело сейчас  молодому командиру  без опыта подобной швартовки. Хотя, замечу, прошло некоторое время,  и необходимый опыт пришел, и наш командир и экипаж корабля научились швартоваться ничуть не хуже черноморских кораблей.   Так что, лиха беда  начало!

***

Наступил и наш этап проведения государственных испытаний практическими стрельбами  зенитными управляемыми ракетами по   воздушным целям – парашютным мишеням М-6  и морской цели, которые были выполнены успешно. Для этого пришлось основательно потренироваться:  дело-то для всех новое,  и опыта у нас  никакого. Спасли ситуацию те самые боевые инструкции и книжки «Боевой номер», которые мы привезли с Балтики.  А еще большую практическую помощь оказал нам, о чем с  благодарностью вспоминаю, старший  офицер 4-го (ракетно-артиллерийского) отдела Тыла Черноморского флота капитан 2 ранга Анатолий Анатольевич Слесарь, который опекал нас, как желторотых птенцов и постоянно старался поделиться своим опытом в освоении этого оружия.

На этих стрельбах я первые испытал ни с чем несравнимые внутренние ощущения при  нажатии кнопки «Пуск».   Когда,  повинуясь движению твоего пальца на соответствующей кнопке,  слышишь в центральном посту управления ракетным оружием глухой звук стартующей ракеты и наблюдаешь ее полет к цели по соответствующим устройствам индикации. Волнительно и потрясающе! Хорошо запомнилась ракетная стрельба по надводной цели, которую имитировал списанный старый катер типа «Ярославец». И только потому, что впервые воочию увидел завораживающий полет зенитной ракеты. Я только отстрелялся и заступил на ходовую вахту. И увидел, как   в потемневшем сумеречном небе полетела зенитная ракета, пущенная  ЗРК «Оса-М»  корабля управления «Жданов», который одновременно с нами проходил государственные испытания после модернизации. Сделав крутую горку на траектории полета, она огненной кометой   упала с неба, поразив ту же самую морскую цель, по которой я стрелял полчаса назад,  осветив окружающее ее водное пространство вспышкой взорвавшейся боевой части.

Один раз при подготовке к проведению очередных программных этапов государственных испытаний на корабле  произошел курьезный случай. У начальника радиотехнической службы старшего лейтенанта Александра Ивановича Белова на ГКП корабля пропал суточный план флота. Ничем не примечательный  листок бумаги обычного формата установленного для заполнения образца. Да только вся беда состояла в том, что этот документ имел  соответствующий гриф секретности. И  из-за этой бумажки  все мы «встали на уши» и трое суток больше ничем не занимались, как  по нескольку раз за день перерывали и перетряхивали от киля до клотика весь корабль. Нет проклятой бумажки, и все тут! Бедняга, было,  уже  начал, как сам мрачно шутил, «сушить сухари». Однажды в эти дни прихожу в свой центральный пост, а мне промышленники начали выговаривать, мол, где я пропадаю, и они не могут предъявить мне подготовленную технику, за что получили очередную выволочку от руководства предприятия. Пришлось объяснить причину. И тут один из них  достает из нагрудного кармана пиджака, как фокусник достает кролика из шляпы, какую-то сложенную вчетверо изрядно помятую бумажку, на которой он делал  записи необходимых ему технических параметров.  Разворачиваю – она!  Та самая, которую мы так тщательно, но безуспешно  искали! А попала она к нему совершенно случайно: разговаривал по КГС  с командного пункта БЧ-2 с центральным  постом кормового ЗРК по поводу замеряемых параметров, а тут – глядь, на планшете ближней воздушной обстановки системы МПЦ-301 какой-то листок  валяется. Как раз под руку, чтобы необходимые записи сделать.    

Так наш начальник РТС, замечательный добрейшей души человек и высокий интеллектуал, а ещё заядлый мотогонщик, был спасён от очень серьезных возможных последствий.

***

Наконец, вся программа государственных испытаний корабля была успешно завершена и, в аккурат, как сказали бы моряки, «под елочку», 31 декабря 1971 года корабль вступил в строй. А после коротких в те времена новогодних праздников корабль должен был приступить  к проведению ревизии, как завершающего этапа его строительства. Только, вот,  матушка природа сотворила с нами злую шутку и заморозила Керченский пролив. Лед оказался настолько толстым, что руководством завода и Военно-морского флота было принято решение поставить наш корабль на ревизию не в Керченский судостроительный завод, а  в Севастопольский морской завод имени Серго Оржоникидзе.

В  принципе, мы даже обрадовались такому решению, но вскоре выяснилось, что наша радость оказалась преждевременной. Потому что,  практически одновременно с постановкой в завод, наш корабль был временно включен в состав 70 бригады противолодочных кораблей 30 дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота, и наша корабельная жизнь завертелась с удвоенной скоростью, а, точнее, с удвоенной нагрузкой.  Поскольку командование соединения поставило перед нами  задачу приступить к отработке первой курсовой задачи с обозначенными сроками ее сдачи, и его штаб тут же плотно на нас навалился со своими требованиями.

Без какой-либо натяжки можно утверждать, что такие два мероприятия, как обеспечение всех судостроительных работ по плану ревизии корабля и одновременно подготовка к сдаче первой курсовой задачи, сутью которой является отработка повседневной организации корабля во всем ее многообразии,  совершенно несовместимы. Но, тем не менее,  мы получили приказание совместить и мы  их совмещали.  Пришлось заниматься в течение суток то одним, то другим делом, и мы  крутились, как белки в колесе.

Весь рабочий день мы участвовали в проведении ревизии, поскольку надо было обеспечивать  пожаробезопасность  огневых работ,  контролировать работу во внутренних помещениях корабля и на  внешнем контуре, пополнение израсходованного в процессе государственных испытаний ЗИПа. И еще массой других мероприятий, связанных с обеспечением заводских работ. Наш распорядок дня был жестко привязан к заводскому рабочему дню, в котором, к нашему бесконечному сожалению,  отсутствовал «адмиральский час», исстари свято соблюдаемый на всех кораблях нашего флота.  Примечательно, что все работы по ревизии корабля выполнялись исключительно командированными из Керчи работниками судостроительного завода, и  все материальные ценности до последней гайки и расходные материалы до последней банки с краской и рулона линолеума  доставлялись транспортом оттуда же.

По окончанию рабочего дня заводчанами, как и при строительстве корабля, для нас  начиналась еще одна смена – авральные работы  по его уборке.  По указанию старпома капитана 3 ранга А.К.Ильина легкие строительные отходы мы выносили на причал, а  что тяжелее воды,  чего уж греха таить, за его спиной, зачастую,    летело за борт и тонуло рядом с бортом. Потому что  петровских заповедей по этому вопросу, и какую меру  наказания он установил за такие прегрешения,  мы тогда еще не знали. Один раз  умудрились по недомыслию «смайнать» на дно морское  целую бухту  силового кабеля строителей,  из-за чего чуть не сорвались плановые работы по ревизии, пока новый доставляли из Керчи, а  строитель корабля по этому поводу закатил грандиозный скандал, докатившийся до довольно высоких этажей флотской власти.  Не знаю, кому и сколько  досталось на орехи, но на одном из построений перед авралом, нас в самой строго форме предупредили о недопущении впредь ничего подобного. Кто-то из читателей, возможно, нас и осудит. Но только, как гласит одна из восточных мудростей «…прежде чем осуждать кого-то, возьми его обувь и пройди его путь». Потому что  очень спешили с уборкой  корабля, чтобы выиграть  время для проведения мероприятий  по подготовке к сдаче курсовой задачи: учения по отработке повседневных расписаний и мероприятий по  борьбе за живучесть.         

А когда для моряков в 23-00 наступал отбой,  у офицеров и мичманов, как мы горько шутили, «в Стране дураков  солнце еще долго не заходило». Вспоминается, что как-то в третьем часу ночи командир корабля, нужно отметить, человек жесткий,  впрочем, и к самому себе тоже,  устроил смотр утюгов по кубрикам. Дикость, скажет уважаемый читатель, а мы ответим: ничуть, поскольку к этому делу привыкшие, хотя жутко мечтали попасть в тот момент в объятия Морфея.  И вот, при синем свете ночного освещения в кубриках  среди спящих матросов мы проверяем исправность утюгов: электрического провода с вилкой, бирку с датой очередной проверки и величиной сопротивления изоляции, и чтобы все это точно совпадало с журналом учета проверки утюгов. Конечно, электрический утюг на корабле – штука опасная и хорошо известны  случаи, когда моряки получали электротравмы, не совместимые с жизнью.  А еще является  и источником возгорания, чему существует немало примеров, но не в третьем же часу ночи ими заниматься! Дневного же времени, в нашем повседневном распорядке дня  не находилось. 

И вот в  душе каждого из нас  потихоньку начинает  закипать чувство протеста от полной безнадеги,  и оно постепенно доходит до тихого бурления. Идешь, бывало, по офицерскому коридору, да кулаком по переборке как трахнешь – глядишь, вроде бы, на душе и полегчало! Или  душу твою посещает мечта: «Превратиться бы в маленькую мышку и забиться в маленькую норку, чтобы никто тебя не нашел». Да куда там! Найдут, вытащат и «нагрузят» всякой служебной всячиной по самое «не могу».   Зато  в помощь нам был неиссякаемый  флотский юмор, понятный только флотскому люду. Недаром же говорят, что юмор на флоте, что деревня без дурачка.

И вот,  наступает время вечернего чая, и в кают-компании на него собирается весь офицерский состав корабля. Надо отметить, что наш командир корабля хорошо чувствовал, настроение офицеров и что оно дошло до крайности.  И, в таких случаях, как ни в чем не бывало, во всеуслышание обращался  к старпому:

– Старпом! А почему у нас все офицеры на вечернем чае, а не на сходе согласно графику?  Суточный план выполнен, полагаю, можно и отдохнуть на берегу.

Старпом, естественно, ничего толком объяснить не мог: почему все офицеры на корабле.  А офицеры сходной смены тут же по одному начинали испрашивать разрешение на выход из-за стола, потянулись  из кают-компании  и быстренько-быстренько спешили по своим каютам. Так же быстро переодевались в цивильное платье, хотя кто-то из нас сходил на берег и в форме, но непременно под тужуркой в ослепительно белой модной по тем временам  нейлоновой рубашке. На секунду засовывали свою физиономию в рубку дежурного по кораблю для отметки в журнале схода и чуть ли не бегом по сходне, спешили на проходную завода, памятуя о флотском «законе Бернулли», который гласил о том, что,  «получив добро на сход —  беги, пока не вернули».

Да куда уже бежать-то было? Время, в лучшем случае, уже половина десятого вечера, а мы   еще торчим    на троллейбусной остановке у памятника матросу Петру Кошке на Корабельной стороне, что недалеко от проходной завода.  Наверняка на Корабельной стороне были рестораны, но заниматься их поисками,  у нас совершенно не было времени. Поэтому, соскочив на берег, мы спешили  в самый ближний по маршруту движения троллейбусов ресторан «Приморский», что напротив Дома офицеров флота, известный нам еще со времен проведения государственных испытаний. Успеть попить «сладкой водички», да вкусно поесть, поскольку корабельная пища особыми изысками не отличалась, а другие варианты в это уже позднее время не рассматривались.

Единственным и главным требованием командира в таких случаях было,  чтобы  каждый из нас  стоял на следующее утро в строю на подъеме Военно-морского флага, не упав по случайности со сходни, когда возвращался на корабль.  И такая  наша веселая «карусель»  продолжалась  три-четыре дня, пока все смены на берегу, как следует, не «протряхнутся»,  а потом опять начиналось «закручивание гаек».

Не исключаю, что для кого-то, возможно, в голову придет мысль, мол, в чем был смысл для нас такой «каторжной» службы.  Но подавляющее большинство из нас над такими мыслями совершенно не парилось, и мы ее таковой не считали. Понятие «надо» было обыденным делом.  Потому что мы сами выбрали свой путь и видели в ней светлые стороны,  и это было осознанно выработанное за пять лет обучения в училищах наше жизненное решение по нему идти. И никто не стремился  его кому-то уступить. И в этом выборе было нечто внутренне одухотворяющее нас, которое можно ощутить только будучи ровно таким, какими мы были сами.

***

При подготовке к сдаче первой курсовой задачи, возникла известная флотская проблема.

Это изготовление служебной документации по организации повседневной службы, которая   должна была строго «буква в букву» совпадать с «сигнальными экземплярами», получаемая нами на короткое время от флагманских специалистов соединения. А они, в свою очередь, нас напутствовали   исходя из  извечного флотского принципа:  «горячку не пороть, но до утра, чтоб «все булО». Хотя еще в процессе постройки корабля в соответствии с действующими в Военно-морском флоте нормативными документами, вся требуемая документация нами была отработана и, пользуясь возможностями судостроительного завода, изготовлена.   И никого не интересовало, как  возможно было выполнить их указания  в нашей ситуации. Приходилось ломать голову и проявлять изобретательность – где и как, для начала,  раздобыть писчую  бумагу? Потому что в магазинах канцелярских товаров города она попросту отсутствовала. Добывали ее  кто, как мог, даже в Ленинграде через командира ТМГ Колю Дорогова вскладчину посылкой заказывали. Слегка отступив от темы повествования  и  вспоминая  те времена, можно сочинить, образно говоря,  целую оду в честь  «Ее Величества Бумаги». Когда мы возвращались из отпуска, мы пёрли с собой пачки писчей бумаги, а наши каюты были завалены по самый подволок всяким бумажным хламом: скоросшивателями со всякой, казавшейся нужной, макулатурной лабудой, какими-то папками такого же содержания, стопой журналов, в которых мы что-то и зачем-то учитывали. И весь этот сизифов труд нужен был  исключительно для показа толпам проверяющих из вышестоящих флотских организаций, которые, к слову сказать, порой хорошо понимали бессмысленность этого бумаготворчества и большого задора в ее проверке не проявляли.  Мало, кому из нас тогда было известно высказывание первым русским гидрографом Фёдором Ивановичем Саймоновым еще в 18 веке о «погибели флота от засилия бумажек разных».  Но зато мы твердо усвоили другую истину – чем больше бумаг, тем, образно говоря по-интеллигентному, место, что пониже спины, чище. К слову, плодили для нас кучи бессмысленных бумаг  и «творческие личности» от военно-морской науки, которые, для оправдания своей, порой, малополезной деятельности,   изобретали  для нас допускающие разночтения и путаницу  всякие инструкции и правила,  дублирующие эксплуатационную  конструкторскую документацию.  А еще наплодили гору различных отчетов, которые вряд ли когда-либо сами читали.  Ну, разве что при написании своих диссертаций и других научных трудов.

Но продолжу свое повествование.  Еще одной, проблемой у нас было —  как отпечатать нужный служебный документ, поскольку на корабле была всего одна пишущая  машинка в строевой канцелярии при одном-единственном писаре простого делопроизводства? И тут уж тоже, каждый выкручивался в силу своей изобретательности и организаторских талантов. Как-то, в самый кульминационный момент нашей бумажной лихорадки при подготовке к сдаче первой курсовой задачи,    когда командир БЧ-2 был где-то в отъезде, я временно исполнял его обязанности. Как на грех, помощник флагманского специалиста по ракетному оружию бригады капитан-лейтенант Ю.В.Алимов, к которому я относился с большим уважением ещё с училища – он на год выпуском раньше меня – принёс для срочного исполнения сигнальный экземпляр сброшюрованной в толстенный журнал документации по организации и содержанию корабельного арсенала. При этом самое смешное состояло в том, что все содержимое этой документации буква в букву повторяло инструкцию Министерства обороны по хранению и содержанию стрелкового оружия в виде брошюры типографского издания, к слову, размещенной в нашем корабельном арсенале на самом видном месте. Пришлось взять под козырёк и принять к исполнению.  А отпечатать негде: старпом меня сходу отфутболил, мол, корабельный писарь и так до предела загружен, разве что только с указания командира корабля. Прихожу к командиру корабля, докладываю ситуацию. Очевидно, я был далеко не первым, кто обращался к нему с подобным вопросом, поэтому  получил  ответ в самой раздраженной форме:

– Идите, куда хотите и печатайте, где хотите, но на корабле возможности нет! Вон, заводоуправление, там машинисток полно! За шампанское, за плитку шоколада они Вам отпечатают. В ресторан ведите, в конце концов….

– Есть, товарищ командир! – и отправился в заводоуправление.

Поначалу эта командирская подсказка мне показалась простой: иди себе по коридору заводоуправления, услышал стук пишущей  машинки, заходи, объясняй  суть просьбы, и тебе не откажут. Обошел почти все, по-моему, трехэтажное знание, но везде получил отказ. Похоже, там тоже люди занимаются бумаготворчеством не хуже нашего. Осталась одна последняя комната, хотя из которой звук печатной машинки не раздавался. Тем не менее,  мой заход оказался удачным.  Захожу и вижу довольно пожилую женщину, однако, не за  пишущей  машинкой.  Объяснил проблему, она с улыбкой открыла еще одну внутреннюю  дверь, и, чуть ли не с торжественными нотками в голосе со словами, примерно такими,  она в нее, проговорила:

– Таня, к тебе молодой человек!  – И пригласила меня  в комнату, в которой была и печатная машинка и особа, скажем так,  альтернативной внешности примерно лет на пять старше меня с манерами, показавшимися мне несколько  стервозными.

– Я согласна, но кабак, и только «Бригантина» за Вами!

«Кабак, так кабак, «Бригантина», так «Бригантина» – подумал я. Жаль, конечно, что не бутылка, шампанского…  Да хоть три бутылки! Но деваться было некуда. Хотя тащиться с этой красоткой в ресторан у меня тоже никакого желания не возникло.  Вот такие, уважаемый читатель, порой, приходится нести моральные издержки, чтобы исправно службу править!

Оставил ей свои бумаги и, мы, договорившись, что через день я получу свой отпечатанный экземпляр, а так же  памятуя о командирском выражении, которое он как-то высказал  нам на служебном  совещании:

«Хочешь сходить в ресторан – закажи столик заранее, хочешь провести мероприятие – подай его в недельный план боевой и политической подготовки своевременно», немедленно  отправился в ресторан «Бригантина», хорошо известный севастопольцам.

Через день я получил идеально отпечатанный без единой помарочки на отличной бумаге свой комплект документации, сработанный не на какой-то там отечественной «Ятрани», а на считавшейся самой лучшей по тем временам ГДРовской «Оптиме!».  Что ж, отступать некуда! Уговор дороже золота, надо и мне выполнять свои обязательства.

И вот мы вдвоем с этой дамой сидим за отдельным столиком в ресторане «Бригантина». Ну не смотрят мои глаза в ее сторону, хоть ты тресни! Исходя из известного мужского принципа: «Нет некрасивых женщин, есть мало водки», решил таким образом  поправить дело. Но и приличная порция водки  как-то слабо «зашла». И тут на выручку мне из глубины зала подходит старший лейтенант, очевидно, уже «накативший» приличную  дозу алкоголя.  Узнаю знакомое по училищу лицо – он выпуском на год старше нас,  и звать его Борис.   Какая удача:  несколько раз подряд приглашает мою даму на танец. Оказывается, он с большого противолодочного корабля «Смышленый» Северного флота, уже четыре месяца находился на боевой службе и его буквально на днях «бортом» с оказией отправили в отпуск прямо с Кубы, где в это время  находился этот корабль. Однако эта радость оказалась для меня преждевременной. Смотрю, через несколько танцев два товарища моего спасителя Бориса, взвалив  с двух сторон  на  плечи его обмякшее тело, покинули зал ресторана. Эх, Боря, Боря! Подвел ты меня, дружище! Зачем же было так напиваться!  Однако, говоря словами героя одного из советских популярных фильмов,  вечер переставал быть  томным, и   я понял, что  моя дама  меня так просто  на свободу не опустит.  Она,  то  пыталась привлечь к себе  внимание какими-то неинтересными для меня историями,   то своей ручкой мою руку тронет, то модными туфлями  мою ногу  под столом как бы  случайно заденет.   А я, как тот стойкий оловянный солдатик, все это стоически переносил и все одно думал: когда же эта тягомотина закончится? Или  бы,  уж поскорее горячее принесли, что ли!  Хотя бы вкусно покушать, да  и время на это изрядно поистратилось бы. 

К счастью, в составе ресторанного оркестра я увидел только что подошедшего своего бывшего руководителя ансамбля баянистов Севастопольского Дворца пионеров Георгия Ивановича Демидкова. Вот так встреча, которой я по-настоящему обрадовался! И, к тому же,  у меня появилось  железное право оставить свою даму на некоторое время в одиночестве,  подойти к сцене и поговорить с ним о былом, чем я не преминул воспользоваться.  Подошел – как раз, кстати, объявили  перерыв –  и после нашей теплой встречи,  мы вспомнили наш оркестр. А вспомнить было о чем! Шестнадцать баянов, из них восемь оркестровых! Мне же довелось играть в нем первую партию. Наш репертуар позволял дать полноценный концерт, как в полном составе, так и квартетами, трио и дуэтами. Мы играли на избирательных участках,  городских торжественных мероприятиях  и, конечно,  в зрительном зале самого Дворца пионеров. Помню, во время выступления перед югославскими моряками, корабли которых находились  с дружественным визитом в Севастополе, получилось так, что Георгий Иванович по какой-то причине не смог придти и нами дирижировать, а мы исполняли «Танец с саблями» А.Хачатуряна.  Да так исполнили, что к концу музыкального произведения «разъехались» с басами аж на четыре такта. Ничего! Никто нам потом плохого слова не сказал, и мы заработали  вполне дружные аплодисменты югославов.

Однако время шло к закрытию ресторана, я свое договорное обязательство честно выполнил, осталось только как-то отделаться от этой назойливой дамы.  Решил, провожу до троллейбуса, и этого будет вполне достаточно. Город Севастополь тогда был небольшим, тихим  и закрытым для въезда посторонних людей городом. Поэтому, о безопасности в ее самостоятельном пути  домой я не беспокоился.   Да, похоже, и она поняла, что толку с меня, как с козла молока и, вообще,  я оказался не тем кандидатом в ее женихи. Так что, все получилось чинно и благородно: легонько подсадил ее через заднюю дверь в салон  троллейбуса, дверь закрылась и больше в жизни мы никогда не виделись. Грустно кому-то? Возможно. А, возможно, и смешно. Возражений не имею!   Потому что у меня тогда  в сердце было стремление совсем к другой севастопольской девушке Наташеньке, с которой я был знаком  еще с училищной скамьи, и с которой  ровно через год  слились  наши  дальнейшие судьбы на всю жизнь без малого почти на полвека.

Ну, и, в завершение «бумажной» темы, вспомнился еще один случай. Считается, что по пьяному делу можно только что-либо потерять. Ан нет, не всегда! День Советской Армии и Военно-морского флота мы встречали, находясь  еще в Севастопольском морском заводе. Неожиданно для нас, после торжественного подъема Военно-морского флага,  командир корабля разрешил сход офицеров и мичманов корабля. Помню, не мешкая и, как говорят на флоте,  опережая топот собственных ботинок, пока командир не передумал, и  никто из наших начальников  не остановил, мы с командиром зенитной артиллерийской батареи лейтенантом Володей Модестовым сошли на берег.  Дело шло к обеду, можно было зайти домой к моим родителям,  и моя мама нас вкусно накормила бы, но в тот момент родители отдыхали в санатории. Накупить каких-либо полуфабрикатов и потом ещё доготавливать их дома мы никакого желания не испытывали. В результате, наш выбор вкусно покушать пал на кафе «Юность», что на проспекте Нахимова, которое днем  работало в режиме самообслуживания. Поднимаемся на второй этаж, заходим в зал, а в нем, кроме нас двоих, никого из посетителей не оказалось. Набираем по подносу с горкой всего самого вкусного, продвигаем их к кассе на оплату. Кассирша, увидев  весь этот «праздник живота», пробивает к оплате и говорит:

– Ну, и ещё двести граммов водочки! – и ткнула пальцем по соответствующим кнопкам кассового аппарата.

– Как? Нельзя же, ведь не вечер! – восклицает одна из поварих на раздаче.

– Да ты посмотри, какие мальчики, а какая закуска у них! Да и праздник у них сегодня! – восклицает другая повариха на раздаче.

В итоге, кассирша пробила нам триста граммов водки. Разместились за столиком, сидим, из графинчика наливаем, своими вкусностями закусываем. Но что такое триста граммов на двоих? Идем за добавкой, получили, продолжаем дальше. Не заметили, как невдалеке от нас разместился отобедать какой-то мужик. Ну, а мы, как у флотского люда всегда  бывает:  на корабле о женщинах, а в ресторане о службе, и  начали оживленно обсуждать проблему напечатания каких-то очередных бумаг, а с пишущей  машинкой, теперь и у меня,  облом! И вдруг, этот мужик, очевидно, услышав содержание нашего разговора,  подходит к нам и предлагает купить у него  пишущую  машинку всего за двадцать рублей.  Только надо проехать за ней  к нему домой на улицу, как помню, Льва Толстого. На полном серьезе, так,  говорит!  Поверили и поехали.   И через каких-то полчаса я стал владельцем весьма потрепанной, но полностью в рабочем состоянии, пишущей машинки, которую я, в шутку,  называл старым добрым «Ундервудом». Эх, и выручал же тот «Ундервуд» нашу БЧ-2, да и не один год!

***

По плану завершения ревизии  предстояло докование корабля и, после приема на корабль  боезапаса и пополнения топливом до полных норм,  операция  кренования корабля для определения его поперечной остойчивости как важнейшей мореходной характеристики.  В доковании корабля мне довелось поучаствовать   на всех его этапах в полном объеме, а еще и получить   все  сопутствующие доковым работам органолептические ощущения  по   очистке и покраске подводной части корпуса корабля, в которых наш экипаж принял самое активное участие.  А еще  всю «прелесть»  бытовых удобств,  расположенных  на верхней площадке дока вне пределов корабля, хорошо известных всем морякам, прошедших со своим кораблем его докование. И как тут не вспомнить неповторимый едкий запах краски ЭКЖС-40 для покрытия подводной части корпуса корабля, от которой у некоторых из нас на пару-тройку дней распухли носы и слезились глаза, и мы не успевали заменять свои носовые платки на чистые! Докование корабля проходило в Севастопольском северном сухом доке,  который  является одним из самых больших на Черном море.

Глядя на это  грандиозное сооружение, трудно себе представить, что оно было выкопано в каменистой крымской земле  руками тысяч и тысяч севастопольских и крымских  рабочих, поскольку,  к моменту вступления его в эксплуатацию в 1911 году, кроме шанцевого инструмента и гужевого транспорта  для его строительства ничего другого еще изобретено не было. В нем проходили докование самые крупные корабли отечественного флота, и, наше докование, возможно,  давало  нам моральное право гордиться, что, вот, и наш БПК «Достойный» тоже оставит свою скромную зарубку в истории этого знаменитого дока. Но тогда  нам это как-то просто в голову не приходило.

Вместе с нашим кораблем проходил докование, тоже после постройки  головной в серии большой противолодочный корабль проекта 1134Б «Николаев».  Во время постановки корабля в док, нас заводили вперёд кормой первыми, и я командовал правой командой ютовой швартовной группы. В общем, это была совершенно стандартная постановка корабля в сухой док.  Но, все же, лично для меня интересно получилось:  практически год назад при спуске корабля  мне посчастливилось съехать вместе с ним на воду, поскольку командовал все той же ютовой группой для перешвартовки корабля к заводской достроечной стенке. А теперь, вот, участвую в обратном процессе постановки корабля из воды на земную твердь.

Запомнилась весьма занимательная сцена из реальной жизни, разыгранная  перед нашими глазами   во  время доковой операции на этапе  установки   корабля на свое место  стапель-палубы.  Когда оба корабля были поставлены  с помощью специальных  приспособлений точно над своими кильблоками,   с помощью батопорта была закрыта доковая камера и  началась медленная откачка из нее воды. И в это же самое время на верхней площадке дока начала  скапливаться толпа откуда-то набежавших   разношерстных людей, в руках у которых были непонятно для чего  пустые ведра, а у некоторых еще и что-то наподобие сачков для ловли бабочек, только больших размеров. Они терпеливо стояли, возбужденно переговариваясь между  собой,   и чего-то ждали.  И только тогда, когда уровень воды над стапель-палубой составил метра три-четыре и в ее толще   засверкали на солнце серебристой чешуёй все уплотнявшиеся стайки рыбы, которые метались в этой толще, не находя себе выхода на свободу, стала очевидной причина появления этих людей. А когда вода была полностью откачена, вся эта толпа по каменным  лестницам боковых стенок дока буквально рванула вниз за своей добычей, быстро разбегаясь в разные стороны. Ни за что  до этого  не пришло бы мне в голову, что в доковой камере   было столько много этой морской живности. Бедные рыбки! Они прыгали и бились по стапель-палубе своими тельцами, а  люди хватали  их руками и быстро разбирали  по своим ведрам, другие сачками вылавливали их по нескольку штук за один заход из дренажных траншей. Суета, шум, гам, матерщина!

Глядя на всю эту возню внизу, мне вспомнилось своё детство, когда пацаном на Угольной стенке, что расположена с противоположной стороны Северной бухты напротив нашего дока, ловил некрупных ставридок на «самодур».  Это такая рыболовная снасть, которая состоит из удилища с леской с тяжелым грузилом на конце, к которой  подвязаны пять-шесть рыболовных крючков с примотанными к ним красной шерстяной ниткой непромокаемыми  в воде перышками цесарки.  Поводишь так вверх-вниз кончиком удилища с полчасика, натаскаешь с десятка полтора рыбешек, и,  довольный уловом, везешь домой на троллейбусе  в «авоське» кулек из газеты с ним.  А мама эту рыбёшки тут же поджарит на духмяном растительном масле с крупной солью до хрустящей корочки, и ты с аппетитом тут же схрумкаешь их, еще горячими. Вот объедение-то  было! А тут —  хватай себе, да не зевай!

Прошло пятнадцать-двадцать минут, и все это прыгающее, трепещущее и сверкающее на солнце рыбное стадо было распихано по вёдрам. «Рыбалка» была окончена, а вся эта толпа людей все в том же радостном возбуждении двинулась в обратном порядке на верхнюю площадку дока. А мы стояли буквально, то ли зачарованные, то ли ошарашенные этим удивительным зрелищем, завершившим эту доковую операцию.

***

По окончании доковых работ и вывода корабля из доковой камеры, он был поставлен совсем неподалеку на бочки для проведения кренования.

Но это, в моем понимании, интересное и весьма редкое мероприятие, как и торжественный подъем Военно-морского флага на корабле, снова обошлось без моего участия. Опять не повезло! А все потому, что пока корабль креновали, я съездил на поезде в командировку в какое-то западноукраинское село на Волынщине… из-за одной лишь буквы в фамилии. Получилось так, что в радиотехнической службе подрались два моряка и один из них, матрос Чернописчук сломал челюсть другому моряку,  и против него было возбуждено уголовное дело. Однако  в процессе следствия выяснилось, что в комсомольском билете этого драчуна  была указана другая фамилия — Чорнописчук, а  он и сам толком не мог сказать: как правильно. Вот и отправили меня на его родину за  свидетельством о рождении, как единственно юридически значимым  документом подлинности  его фамилии. В результате выяснилось, что писарь, который заполнял комсомольский билет,  оказался куда внимательнее и добросовестнее того, который работал в военкомате. Хорошо, конечно,  было прокатиться под пивко в вагоне-ресторане поезда Симферополь-Львов, а заодно и выспаться в дороге, только это мероприятие мою душу вовсе не согрело.

***

По какой-то причине командир 70 бригады противолодочных кораблей,  в состав  которой мы временно входили,  капитан 1 ранга Н.Я.Ясаков нас сразу же не возлюбил. Не знаю уж,  чем мы перед ним провинились. Сам он был внушительного   роста и телосложения, с «фуражкой-аэродромом» на крупной голове и всегда с брезгливой гримасой на физиономии, когда поднимался на борт нашего корабля. И имел привычку, независимо от того, увидел он непорядок в содержании корабля или не увидел,  первым делом отстранить от  дежурства дежурного по кораблю,  встретившего его с соблюдением всего ритуала согласно  Корабельному  уставу ВМФ. А при общении с офицерами корабля, своим скрипучим голосом, диссонирующим своей грозной внешности,  он в менторских тонах  все время поучал, что он, якобы,  наш врач, и что  мы, якобы,  его пациенты.  И он нас, якобы,  будет резать по живому и тем самым, якобы,  лечить. И, несмотря на то, что нам, якобы, будет больно, но он нас, непременно, якобы, вылечит. Правда, он никогда не называл диагноз нашей болезни, хотя мы и без него хорошо понимали, что вновь сформированный для новостройки экипаж корабля – это далеко не сплаванный боевой службой и длительной боевой подготовкой  воинский коллектив, но в чем была наша вина, чтобы так к нам относиться? Мы и так  старались, насколько могли.

Один раз и я, будучи дежурным по кораблю,  попал под его раздачу, когда мы еще стояли в Севастопольском морском заводе в Южной бухте. По связи передали, что через столько-то времени на корабль на катере прибудет командир бригады. Поставили правый забортный трап, надраили его латунные поручни до зеркального блеска  суконками с пастой ГОИ,  расстелили на выходе с него на верхнюю палубу свежесплетенный  нашими боцманами из капронового троса белоснежный матик.  Огляделись на предмет внешнего вида корабля, прошлись по верхней палубе швабрами с «пеногоном» – огнегасящей жидкостью из воздушно-пенного огнетушителя, от которой на горячей от солнца палубе образовывалась своеобразная  благородного отлива  пленка.  Всех занятых в работах по ревизии корабля заводских рабочих попросили перейти на левый шкафут, не высовываться из внутренних помещений  и не мешать своим присутствием флотскому начальнику, когда он прошествует по правому шкафуту. Даже у командира корабля при всей его строгости к состоянию корабля не нашлось оснований для замечаний по внешнему контуру корабля, чистоты верхней палубы и ухоженности за дельными вещами.  Своевременно  сыграли сигнал «Захождение», а командира бригады встречал сам командир корабля. При встрече командира бригады все, кому полагалось, выполняли свои действия согласно ритуалу в строгом соответствии с Корабельным уставом ВМФ. Все прошло без сучка и задоринки, но когда комбриг Ясаков уже поднимался по трапу на правый шкафут, он оглянулся и бросил мне через плечо:

– Сдайте дежурство!

Сдать, так сдать! На вечернем чае, уже заступив по второму кругу, когда ни командира, ни старпома в кают-компании не было, увидев меня снова в белом кителе при сине-бело-синей повязке «Рцы» на рукаве и снаряжении под ним, мои товарищи бурно, не без подначек и флотского юмора, обсуждали, мол, за какую провинность я был отстранен от дежурства. И иной причины, что я не вполне усердно «ел глазами» старшего начальника и не впился в него  своим полным подобострастной  восторженности взглядом, не нашли. К слову сказать, насколько был удобен в ношении синий китель, настолько неудобен был белый, поскольку больше одного дня  носки он не выдерживал.  Потому что  после каждого раза его необходимо было приводить в подобающий порядок, и из-за этого с ним была  сплошная морока.

***

Примерно за неделю перед Днем Победы наш корабль поставили головным в линию парадного строя, и мы красовались на фоне самого живописного в Севастополе морского пейзажа  на обозрении всех, кто приходил в эти дни на Приморский бульвар. Не  скрою, что экипажем корабля наше место в праздничном строю было воспринято с воодушевлением, хотя и были весьма удивлены этому факту, поскольку, все же, мы были чужаками  для черноморцев.  Возможно, это был  жест гостеприимства, хотя это всегда и на всех флотах так было – проявлять внимание к  кораблям с других флотов. Ведь, все флотские офицеры заканчивали одни и те же учебные заведения и были одинаково воспитаны в духе коллективизма и взаимовыручки.  А, возможно, было еще и  чье-то политическое решение – показать севастопольцам и гостям  города  новейший красавец-корабль нашего флота океанской зоны.

Хотя, когда мы впервые пришли в Севастополь, и корабль ошвартовался на 14 причале в Северной бухте, с соседних кораблей собралось немало моряков, которые рассматривали нас, как  диковинку и, пока мы заводили дополнительные швартовы на юте,  до наших ушей долетали отдельные реплики, типа: «Утюг»! «Утюг»! Настолько он был необычен по своей архитектуре по сравнению с другими черноморскими кораблями предыдущей постройки. Зато через десяток лет корабли этого проекта иначе, как корабли-красавцы уже никто не рискнул бы назвать за изящность их корпуса и гармоничность линий.  Хотя, справедливости ради,  все наши  корабли всегда отличались  от мировых именно красотой и сбалансированностью  их архитектуры.

Как только наш корабль занял место в линии парадного строя,  мой однокашник по училищу командир стартовой батареи УРПК-4 «Метель» Иван Харланов подбросил  мне идею:  пригласить на праздник Героя Советского Союза Ивана Петровича Шенгура, легендарного катерника Черноморского флота в годы войны. Оказывается, Иван дружил с его сыном, который учился в нашем училище на год или два раньше нас,   был хорошо знаком с Иваном Петровичем и иногда бывал у них дома. Мне идея очень понравилась, и мы вместе высказали наше предложение замполиту корабля капитану 3 ранга А.И.Иваненко. Ясное дело, что он пришел в неописуемый восторг от такого предложения и немедленно распорядился, чтобы мы поспешили к Ивану Петровичу домой с приглашением. Что мы и сделали, памятуя о флотской пословице, что «на флоте бабочек не ловят», опасаясь, как бы нас не опередили для такого мероприятия  с других кораблей. Жил он в то время на улице Большой Морской совсем недалеко от площади Ушакова в доме магазина радиотоваров, что напротив центральной сберкассы. К нашему удовлетворению, Иван Петрович охотно откликнулся на приглашение, и мы договорились о встрече на День Победы. И когда праздничный день наступил, мы с Иваном при полном параде отправились на нашем рабочем баркасе-трудяге типа «Бычок» – как известно, на этом проекте кораблей командирский катер типа «Стриж» не предусмотрен – в Артиллерийскую бухту за Героем Советского Союза Иваном Петровичем Шенгуром. Я остался их ждать у причала  в баркасе, а Иван отправился за нашим почетным гостем.

И вот мы поднимаемся на борт корабля, на парадном трапе которого Героя встретил наш замполит А.И.Иваненко. Иван Петрович  в парадной форме капитана 3 ранга, на солнце сверкает иконостас боевых наград и Золотая Звезда Героя Советского Союза и от каждого его шага  по трапу слышно, как позванивают эти боевые награды.

Следом по трапу поднимаемся, и мы с Иваном, который еще с довольным выражением лица обернулся и подмигнул мне, мол, знай наших! Моряки, рассаживаясь по расставленным на юте баночкам, буквально обалдели от такого для них сюрприза. И, чуть ли не с открытыми ртами, слушали рассказ Ивана Петровича об их героических делах в годы войны.

Чаще всего ветераны, которые  выжили в той страшной кровопролитной войне,  очень неохотно рассказывают о том, как воевали. Но  9 Мая в Севастополе – дата особенная!   Двойной праздник, потому что именно на эту дату приходится  день  освобождения города от немецко-фашистских захватчиков в 1944 году. И ничего удивительного не было в том, что Иван Петрович был в приподнятом праздничном настроении.  И от праздника, и от  заворожено смотревших на него блестящими глазами моряков, и от малой  толики хорошего коньяка.   Очевидно, все эти факторы его разговорили, а характер весёлого человека позволила ему непринужденно рассказывать притихшим морякам, пересыпая свой слог крепкими флотскими, перемежающимися с украинскими словечками о боях на море отряда торпедного катеров, которыми он командовал и в которых он непосредственно участвовал, поэтому и передавал их от первого лица.   Как наши катерники на  весьма утлых, но быстроходных торпедных катерах типа Г-5 в сентябре 1943 года под шквальным огнем противника прорывались во внутреннюю гавань Новороссийска и производили высадку десантников. Как в марте  1944 года осуществили беспримерный скрытный ночной переход вокруг Крыма из Геленжика в расположенный под самым носом у немцев, Скадовск.  Как в апреле 1944 года атаковывали   немецкие транспортные средства с драпающими в Румынию немецкими войсками  и топили их грозным торпедным оружием.   А если кто-то из немцев пытался спастись после потопления их транспорта на плавсредствах, добивали их из крупнокалиберных пулеметов. Чего ради  щадить не сдавшегося в плен и принесшего столько горя  нашему народу  врага!  Не обошлось и без полных эмоций слов, и они из его уст это звучали, пишу по памяти  почти дословно, так:

– Видим, БДБ на полном ходу. Драпают фрицы! Стремительно сближаемся и двумя торпедами залпом по нему! Попали!  Тонут, фашисты! Смотрю, шлюпку спускают, сволочи! Пересаживаются, не сдаются. Подхожу ближе, командую: «Боцман, давай!».  Боцман с ДШК: «Да-да-да-да-да!». Подхожу, одни трупы в шлюпке. Поднимаю за волосы – хлам! 

Какой же отчаянной смелостью и несгибаемой волей к победе обладал этот простой крестьянский сын с Полтавщины, совершенно обыкновенной внешности с легким прищуром человек с загрубевшим на войне лицом, многократно глядевший смерти в глаза, и провожавший в последний путь своих боевых друзей!  Вот только об одном он не рассказал!  Когда мы с Иваном проводили Героя до его дома, с гордостью сопровождая его с обеих сторон по праздничным севастопольским улицам с его многочисленными гостями-ветеранами обороны и освобождения города, выделявшимися своими боевыми наградами, и вернулись на корабль, наш замполит Иваненко вызвал к себе в каюту и, с недовольным видом, спросил:

– Вы кого мне тут привели на корабль?

– Как кого? Героя Советского Союза Шенгура Ивана Петровича – буквально опешили мы.

 И после еще нескольких наших недоуменных ответов и объяснений, он весьма в бесцеремонной манере намекнул нам, что наш почетный гость, оказывается, ни разу не упомянул о роли партийно-политических органов в тех боях, о которых он так правдиво и образно рассказал нашим морякам.  Удивляюсь, и по сей день!

***

Так получилось, что судостроительный завод задолжал перед Военно-морским флотом  этап испытаний корабля в штормовых условиях, поскольку являлся  головным в постройке  на этом заводе.  Наверно,  на Черном море бывают и столь сильные штормы, которые соответствуют требованиям условий  программы испытаний. Но нам с необходимой погодой не повезло, потому что сильных штормов в период наших государственных испытаний на Черном море мы не застали. По этой причине было принято решение раскачать корабль до  максимально допустимых значений с помощью работающих в противофазе выдвижных гидродинамических плоскостей успокоителей качки корабля на его  полном ходу.

На дворе уже был июнь месяц,  полигон для таких необычных испытаний нам предоставили недалеко от  Одессы на небольшом удалении от берега напротив одного из заполненных купающимися и загорающими под солнцем людьми городских пляжей, с которого осуществлялась специальная киносъемка корабля в движении.

Пришли в назначенный полигон, корабль на полном ходу с работающими успокоителями качки начал  движение вдоль берега по программе испытаний. Боевая тревога по кораблю не объявлялась, все ощущения такого «кайфа» лично я испытал, находясь в кают-компании офицеров.

Под звуки разбивающейся о палубу плохо раскрепленной нашими вестовыми посуды,  я  наблюдал всю картину нашего «забега» по местному телевидению, телекамеры которого, – не знаю, уж каким образом оказалась в нужном месте и в нужное время – транслировали его в эфир. Странное ощущение и жутковатое зрелище: ощущать сильную  качку корабля, вцепившись для равновесия в привинченное к палубе кресло,  и, одновременно, наблюдать   со стороны по телевизору, как по сверкающей на солнце морской глади бешено несется на огромной скорости и сильно раскачивается с борта на борт наш корабль. Причем телевизионщики снимали не только нас, но и многочисленную пляжную публику, которая побросав свой пляжный отдых, глазела на нас в изумлении, тыча пальцами в нашу строну.

***

Чем может запомниться гостю  Севастополь? Конечно, красотой приморского города, и, прежде всего его Приморского бульвара,  архитектурными шедеврами белоснежных из инкерманского камня домов,  окружавших его центральную часть –  Владимирскую горку. Так мы ее всегда называли. Живописной севастопольской бухтой с величественными силуэтами боевых кораблей и снующими морскими трамвайчиками.   Красотой вечернего заката над синью морского горизонта на фоне Константиновской батареи на Северной стороне и мемориального комплекса, посвящённого защитникам Севастополя на мысе Хрустальный.  А еще невероятной чистотой его улиц и бульваров и  огромному количеству памятников его героическим защитникам в двух оборонах города.

Но все это было не для нас.  В 70 бригаде противолодочных кораблей  с нами особенно не церемонились и, несмотря на наше интенсивное плавание, напрягали в различные виды внекорабельных нарядов и дежурств.  Получилось так, что в первом экипаже корабля оказалось четверо моих однокашников: Валерий Макаров и я в БЧ-2, а Юрий Терентьев и Иван Харланов в БЧ-3. Валера Макаров и Иван Харланов были «заряжены» на дежурный баркас рейдовой службы. На котором, казалось, когда он был на воде, флагшток с синим треугольным флажком брандвахты, никогда не убирался. А, поскольку мы с Юрой Терентьевым были севастопольцами, то нашей «стезей» были   патрули по городу, благо, только в рабочее время.

О  севастопольской комендатуре с ее причудами существует ровно столько различных забавных историй, сколько, как минимум,  офицеров,  служили в этом легендарном городе. Поэтому, я тоже не могу обойти стороной эту добрую флотскую традицию.  Как-то я был наряжен начальником патруля  и со своей патрульной группой «курсировал» в районе площади Революции (ныне Лазарева). Прогуливаемся себе, от корабельной суеты отдыхаем и на народ, да красоты города глазеем. Кто-то из моряков предложил забежать в знаменитый кондитерский магазин  «Золотой ключик» чего-нибудь вкусненького перехватить, да не тут-то было. Как назло, в тот момент,  когда мы, скучившись, обсуждали и инструктировали одного из своих бойцов, что прикупить в этом источающим кондитерские ароматы заведении торговли, откуда-то подъехал, судя по подполковничьим погонам и без печати глубокого интеллекта на лице, заместитель коменданта гарнизона.  Не выходя из машины, он  поманил меня пальцем,  и испортил  всю обедню. Потому что после этого жеста   ткнул пальцем в  сторону Артиллерийской бухты, а там  вниз по улице  удирал от нашей живописной патрульно-комендантской группы какой-то моряк, чуть ли не разметав ведра и вазы с букетами цветов, где ими традиционно торгуют севастопольские женщины,  едва уворачиваясь от  многочисленных прохожих. Последовал приказание полковника: «Догнать!». Но мы и не дернулись.  Гнаться за моряком и бежать  вниз по улице, случайно сбить кого-нибудь из прохожих или, споткнувшись, размазаться по асфальту? Нет, мы на такую дурь не подписывались. Пусть сам, если хочет, бежит. Такая  дерзкая неисполнительность привела  этого комендантского начальника в состояние  дикой ярости,  и он  приказал мне, чтобы после окончания патрулирования я прибыл к нему за запиской об арестовании. С чем и уехал.

 На память мне тут же пришел забавный случай на эту же тему из недавних курсантских времен. Кажется, на третьем курсе мы были  в гарнизонном  патруле с начальником патруля мичманом-пятикурсником. Маршрутом патрулирования нам был назначен район пятого километра Балаклавского шоссе. Это совсем на окраине города, где находилось какое-то женское общежитие, весьма, как сказали бы гарнизонные начальники, злачное место. Но в тот день в городе был какой-то праздник,  и  все обитательницы этого общежития были в городе.  Их знакомые моряки, очевидно, были об этом хорошо осведомлены, и никто их них в районе этого общежития не появился.  Поэтому  ни одного человека в военной форме за время патрулирования мы так и не увидели.  Соответственно, и заветное количество сделанных, кажется,   не менее девяти замечаний – а именно  такая «такса» была тогда в севастопольской комендатуре, чтобы избежать гауптвахты,  у нас равнялось нулю. Стоим в каре на плацу во дворе комендатуры после дежурства.  Комендант гарнизона полковник Бедарев обходит строй с опросом начальников патрулей о сделанных ими замечаний.  За ним неотступно следует его помощник  в воинском звании капитана с «морпеховскими»  знаками отличия с пачкой записок об арестовании.  И,  по ходу своего движения вдоль строя,   выписывает их нерадивой, в их понимании,  патрульной группе.  А мы  ждем своей участи с «пустым уловом». И надо же было такому случиться, что именно на нашей группе записки об арестовании  закончились. Получили свои взыскания в устной форме и довольные убыли в училище. Вот и теперь  гауптвахта в сознании замаячила.  И, при этом, еще подумал, что хоть от корабельной суеты отдохну.  А, возможно, и выспаться  удастся. Прибываю в комендатуру после патрулирования, а того подполковника на месте не оказалось. Уточнять об отданных относительно меня приказаний я ни у кого не стал.  Так и убыл на корабль. В итоге,  получилось, что дважды избежал севастопольской гауптвахты.

***

Перед уходом на Северный флот кораблем была отработаны положенные вторая и третья курсовые задачи.  Не скажу, чтобы штаб соединения сильно напрягал нас сложными боевыми упражнениями.  Все было по самому допустимому минимуму по принципу: с глаз долой, из сердца вон.  Тем не менее, все равно, мы много времени проводили в полигонах боевой подготовки, особенно по отработке противолодочных задач.   Наконец, от нас все отстали,  нас поставили на 14 причале для проведения планово-предупредительного ремонта на положенные почти три недели перед переходом,  и  мы смогли спокойно заниматься своей матчастью и, насколько это возможно в корабельных условиях, отдохнуть. В выходные дни,  кто был свободен от служебных обязанностей, отдыхали на берегу в силу своих фантазий и возможностей. А некоторые, понимая, что вскоре южные блага для нас закончатся,  умудрялись позагорать и покупаться в ласковой черноморской волне на пляже в Учкуевке, благо до него было совсем не сложно добираться. Иногда в такие дни старпом корабля организовывал тренировку шлюпочных команд по боевым частям,  и даже сам командир корабля  принимал в них непосредственное участие.

Однако, все всегда, да и заканчивается!  Подошло к концу и наше пребывание на Черноморском флоте. Можно было уже подвести некоторые итоги работы экипажа нашего «Достойного». Успешное проведение государственных испытаний и отработка курсовых задач перед переходом корабля на Северный флот сплотило наш экипаж, а  повседневный пресс местного командования  на  неукоснительное соблюдение корабельной службы в итоге только пошло нам на пользу. Ну, и как не вспомнить добрым словом все прелести  теплого и ласкового юга и гостеприимность города корабелов и рыбаков Города-героя Керчи незабываемую красоту Города-героя Севастополя. Мы даже женили на замечательной севастопольской девушке нашего сослуживца командира стартовой батареи УРПК-4 «Метель» старшего лейтенанта Ивана Харланова!

И все же, скорее бы уже домой! На корабль прибыл на переход командир 10 бригады противолодочных кораблей, в которую вошел наш БПК «Достойный»  в месте постоянной дислокации,  капитан 1 ранга Г.Г.Ивков. За несколько дней до выхода  узнаем, что вместе с нами  на переход  идут к месту своей дислокации в город Полярный малые противолодочные корабли проекта 1124 «МПК-33» и «МПК-47». Это известие было воспринято с чувством глубокого уважения к экипажам этих весьма скромных по размерам, но обладающих высокой мореходностью,  хорошо сбалансированным по вооружению и тактико-техническим характеристикам кораблям. Определенного душевного подъема нашему экипажу, отправляющемуся на переход вокруг Европы, придавал и тот факт, что все его участники будут награждены почетным и вожделенным для всех военных моряков значком «За дальний поход».

За пару дней до выхода мне удалось навестить своих родителей и сообщить дату и время нашего выхода. Чувствую, с какой грустью они меня провожают от порога родного дома. Но служба есть служба и, как семья кадровых военных, они это хорошо понимают.

В день отхода на корабле царит, как обычно в подобных случаях, последняя суета.  Наконец, объявлено построение по «Большому сбору», звучат напутственные слова командования соединения, а затем инструктаж и приготовление корабля к бою и походу.

Сыгран аврал, убрана сходня и швартовы, и  корабль начал движение  от 14 причала. Прощай, Севастополь, мы идем домой в родной Североморск!   При прохождении мимо больших кораблей, вытянувшихся в линию вдоль Северной бухты на своих штатных бочках,  ютовая группа построилась по ранжиру в одну шеренгу вдоль правого борта. Черноморцы нас провожали в соответствии с традициями гостеприимных хозяев: на мачтах подняты соответствующие сигналы флажного семафора, а их экипажи были построены вдоль левого борта.  И вдруг, что-то  совершенно незримое и  неосязаемое как бы шепнуло мне сзади: перейди на левый борт! Повинуясь этому внутреннему чувству, я бросил строй, оббежал вокруг надстройки ГАС «Вега» и увидел на довольно большом расстоянии у балюстрады Приморского бульвара выше знаменитого пятачка у Памятника затопленным кораблям, стоящую пару двух самых близких мне людей, которых я никогда в жизни ни с кем бы, не спутал. Они размахивали руками над головой в прощальном приветствии нашему кораблю, картинка которой так и врезалась навсегда в мою  память. В душевном порыве я сорвал с головы свою белую фуражку и тоже стал размахивать над головой так, чтобы они обязательно меня увидели.

Но вот корабль прошёл боновые ворота, прибавил ходу,  а я все стоял и размахивал фуражкой, опасаясь, что с ходового поста кто-нибудь сделает мне замечание и все закончится. Но этого не случилось, а я так и стоял, размахивая фуражкой, пока на  корабле не сыграли, как и положено в таких случаях,  боевую тревогу для установления на корабле боевой готовности номер два. Вскоре на траверзе Стрелецкой бухты подошли и заняли свое место в походном кильватерном строю те два отважных кораблика, и мы начали движение домой. За кормой таял, удаляясь, крымский берег, мы ведем нашего первенца-красавца на свой родной Северный флот.

Почти через год, когда я приехал домой в Севастополь в очередной отпуск, я спросил у мамы, видели ли они и поняли издалека, что это именно я размахивал им своей фуражкой? На что мама ответила:

– Да, видели и поняли, что это был ты.

Но, дескать, твой корабль прошел мимо нас так быстро, что я даже толком, по-матерински, всплакнуть не успела.