«Вас там туда…» Викт. Черномырдин
Среди прочих повинностей экипажей подводных лодок в базе была и такая – курсанты-практиканты, курсанты-стажеры. Каждое лето они прибывали из самых разных военно-морских училищ –штурманы, торпедисты, механики… И всех их надо было пристроить к делу, чему-то учить, что-то показывать… «Механические» курсанты ходили гуськом за механиком, торпедисты – за командиром БЧ-3, электронщики – за связистом и так далее. Хорошо, если лодку выгоняли хотя бы в полигоны, курсанты успевали что-то схватить… Но чаще всего на них не хватало казенного времени – все корабельные офицеры были в полном замоте, поскольку на эскадре властвовал принцип: «любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу». Поэтому многие курсанты считали практику на подплаве разновидностью летних каникул… Ну и убивали время с хорошим знанием береговой жизни.
Прислали курсантов и по мою душу – из киевского морполита, трёх бойцов, горящих желанием проводить политику партии в подводных массах. Поделился с ними опытом по принципу «Забудьте все, чему учили вас во ВМУЗе…» И смотрите, как надо и что надо. Поделился. Они не поверили, но успокоились, поскольку зачётные листы я подписал. И вроде бы на какое-то время мы перестали докучать друг другу… Но в один ненастный день к нам в казарму прибежал встревоженный начорг из политотдела эскадры:
— А где тут у вас курсант Голубев?! Срочно в штаб эскадры!
У меня оборвалась сердце.
— Что он натворил?
— Да ничего он не натворил. Его Москва срочно вызывает к телефону. У него папа знаешь кто?
— Неужели тот самый?
— Тот самый! И адмирал нигде не может докликаться своего сына.
Главстаршины Голубева в расположении части не оказалось, как не оказалось его и на территории подплава. Краткий опрос его сокурсников показал, что в последний раз они видели своего сотоварища вечером – в гарнизонном ресторане «Ягодка», куда все трое пришли «по гражданке». Голубев пошел провожать какую-то женщину и на подъем флага не прибыл.
— Что за женщина?
— Не знаем. Местная какая-то.
Мы с начоргом на рысях бросились в «Ягодку». Экспресс-опрос официанток дал важную информацию: молодой человек в штатском, очень похожий по словесному портрету на Голубева, отправился провожать, как выразилась официантка –«Тоньку-лярву», которая проживает в общежитии хлебопекарного комбината. Адрес этого замечательного места начорг хорошо знал, и мы двинулись туда. Тонька-лярва, она же Антонина Лаврина, была на своем рабочем месте. Она очень удивилась нашему визиту, нашим расспросам, очень расстроилась пропажей курсанта, и поведала историю, достойную в назидание всем курсантам-стажерам.
Итак, вчера вечером в очень хорошем настроении наша парочка отправилась «пить чай» в общежитие хлебозавода. Стояла прекрасная белая ночь, омраченная лишь запахом текущей прямо по улицам содержимым канализации. Так получилось, что ветхие – довоенные еще подземные коммуникации враз прорвало зимой, и фекальные потоки стекали под уклон в сторону морю, заполняя все попавшиеся на пути углубления. В одну из таких ям на Чертовом мосту (не зря его прозвали Чертовым) и провалился главстаршина Голубев по самый подбородок. Шок охватил обоих. Но оба приняли правильное решение: добраться до общаги, а там все быстро снять, отстирать, деодорировать, чем Бог послал. Так и сделали, бегом добрались до «барбитария», замочили в тазу пиджак, брюки, рубашку, майку, трусы и носки. Запах слегка ослаб, но не пропал.
Тогда Антонина обошла соседок-товарок и собрала все, что оставили по самым разным причинам их былые кавалеры. В итоге сборный наряд Голубева выглядел так: рваные на коленках треники, кремовая офицерская рубашка без погон, женская ярко-красная куртка «унисекс», и даже галстук нашелся с расцветкой американского флага. Вместо промокших и вонючих ботинок Антонина помогла другу натянуть на ноги свои кроссовки на два размера меньшие, чем полагалось для безболезненной носки. В этом цирковом облачении Голубев намеревался добраться до казармы по «тропе Хо Ши Мина», а там переодеться в курсантскую форменку и отнюдь не рваные на коленях брюки. Однако был задержан милицейским нарядом.
Это последнее, что могла сообщить о главстаршине Тонька-лярва, пардон, Антонина Лаврина.
Не теряя времени, мы бросились в городское отделение милиции, и вскоре узнали еще один эпизод из героических похождений главстаршины Голубева. Капитан милиции, земляк и знакомец начорга, без утаек поведал продолжение сериала.
Задержанный молодой человек в столь странном одеянии документов при себе не имел, назвать себя отказался, равно как ответить на вопрос, что он делал у дыры в проволочном заграждении, окружавшее хранилище торпед. Поскольку «обезьянник» уже был полон, то нашего молчуна, определив его принадлежность к флоту по наколотому якорьку на правой кисти, доставили на милицейской машине в комендатуру и сдали там на руки грозному военному коменданту. Тот, зажимая нос – от Голубева все еще шло канализационное амбре, несмотря на первичную санобработку – допросил неизвестного. Неизвестный отказался назвать свое имя и обозначить свою принадлежность к Вооруженным силам.
Мы в два голоса убедили коменданта, что «клиент» комендатуры, наш человек, и более того – «сынок» большого московского адмирала. И его надо немедленно отправить в штаб эскадры на телефонные переговоры с отцом, который, наверное, вот-вот объявит всесоюзный поиск пропавшего сына.
— Где ж вы раньше-то были? – Спросил комендант, и от этого вопроса повеяло чем-то зловещим. – Сбежал он, сука, по дороге на гауптвахту! Конвоир рохлей оказался, вот он и ломанул в неизвестном направлении. Только вонь от него и осталась!
Комендант был вне себя от возмущения. Таких подлянок никто ему не устраивал за всю доблестную службу в Заполярье.
— Может, решил к Тоньке вернуться.- Предположил я.
— А смысл? – Усомнился начорг.
— Попросить ее отнести записку на КПП, с просьбой передать в такую-то часть, таким-то курсантам.
Комендант, выслушав наши предположения, заявил, что информацию о сбежавшем наглеце, он передал в особый отдел подплава, поскольку подозрительный тип без документов, «родства не помнящий» был задержан вблизи торпедного хранилища. Ясное дело – диверсант. А это уже пожива «особистов».
— Идите в особый отдел. Там, наверняка, больше знают.
Светиться в «особенном отделе» совсем не хотелось, но все пути и тропы вели именно туда.
Как и предполагалось, бойцы невидимого фронта встретили нас неласково.
— Вы чего за своими курсантами не смотрите? Они у вас в дерьме купаются, по бабам шастают, из комендатур сбегают…
— Виноваты. – Опустили мы повинные головы.
— Нам уже тоже из Москвы звонили. Где главстаршина Голубев? Что с ним случилось? Жив ли? Мы перекрыли все выезды из города. Организовали облаву, поиск по всем подвалам и гадюшникам… Напрягли милицию, комендатуру, дружинников… Я на свой страх и риск сообщил, что курсант Голубев находится на лодке в полигоне. Так что небольшой запас времени у нас есть. Давайте, думать вместе – где он может скрываться…
— Тут один экстрасенс служит. – Вздохнул начорг. – Мы в таких случаях всегда к нему обращались. Почти всегда получали точные координаты.
— И где эта ваша Ванга? – Оживился начальник Третьего отделения. — Давайте ее сюда!
— Это не Ванга, и Иван Иваныч, и он никуда не пойдет, к нему надо идти. И не с пустыми руками. Мы к нему сходим, потом вам доложим.
И мы отправились к полярнинскому прорицателю, захватив по пути бутылку водки, круг краковской колбасы, банку казенной тараньки, и курсантскую фуражку.
Дед-экстрасенс подрабатывал к пенсии в кочегарке Дома офицеров флота. Мы спустились к нему в угольную преисподнюю, и при зловещих отблесках пламени из топки ясновидящий начал свою мистерию.
— Откуда парень родом? – Спросил дед.
— Из Москвы.
— Очень хорошо, что вы именно московское зелье принесли. Сейчас найдем.
Старик откупорил бутылку «Московской», наполнил стакан, плеснул толику в топку, а остальное вылил в себя. Потом, надев голубевскую фуражку, закружил с ней вокруг кучи антрацита, приговаривая странные слова на непонятном языке: «Фурдэлэ сэлэ вэрдэлэ, прутэндэ лэссэ!..»
Еще раз наполнил полстакана, опять плеснул немного в пламя и уставился долгим шаманским взглядом на огонь. Чтобы не мешать ему, мы отошли в дальний угол кочегарки.
— Мы, конечно, марксисты-ленинцы, и ни в какую хрень, кроме «Капитала» не верим, но когда деваться некуда, обращаемся за помощью к Иванычу. Великий человек! Сколько он нам беглецов, дезертиров нашел, самовольщиков и всякого прочего…
— А кто он такой?
— Бывший мичман-трюмач родом откуда-то из Пермской глухомани. Однажды отказался выйти в море, сказал, что выходить нельзя – лодка в базу не вернется. Его предали суду мичманской чести, уволили с флота. Вот он здесь и пристроился кочегаром. А лодка-то и в самом деле не вернулась! С-80, может, слышал? Вдова командира – Светлана – метрдотелем в мурманском «Космосе» работает. Какая бы очередь не стояла, а подводникам всегда столик находит.
— А что с лодкой стало?
— Погибла в дальнем полигоне. Был сильный шторм, она шла под РДП, обмерз поплавковый клапан, ну и хлебнула воды сверх меры. Ее нашли, спустя семь лет. И все эти годы Иваныча периодически в особый отдел таскали. Мол, как ты мог такое знать и не причастен ли к ее гибели. Подписку взяли о невыезде. Вот так он тут и прижился, на наше счастье.
— А по-моему он уснул?
— Нет, думу думает. Вон шевелится, видишь?
Старик достал из банки одну тараньку, ободрал ее, извлек плавательный пузырь, и стал поджаривать на огне. Пузырь надулся и громко лопнул.
Эх, знал бы московский политадмирал к каким колдовским средствам приходится прибегать, чтобы найти его сына!
— Иваныч, он плоть от плоти народа. А народ бессмертен и никогда не ошибается! – Подвел идеологическую базу начорг и мы подошли к волхву.
— Ищите его в «Ягодке». – Сказал кочегар. – Он там в подполе.
— Живой хоть?
— Живой… — И старик допил остатки водки, с хрустом отломив большой кус краковской колбасы.
Мы бросились к гарнизонному ресторану, который днем работал, как столовая, а вечером превращался в ночное заведение. «Ягодка» была построена еще до войны и стояла она по причине вечной мерзлоты на сваях. Вот там, в «подклете» хлебного места и обретались иногда беглецы.
— Как же я сам не догадался! – Хлопал себя по лбу начорг. – Спасибо, деду, надоумил… Мы его очень уважаем. На день флота всегда поздравляем и подарок приносим. Он у нас, как внештатный работник политотдела. Только особо не распространяйся на этот счет. Служебная тайна.
Однако под «Ягодкой» пропавшего курсанта тоже не было. Он явно был здесь, оставил свою гражданскую одежду, аккуратно сложив треники, рубашку, дамскую куртку и почти детские кросовки.
— Не мог же он голым отсюда уйти?! – Недоумевал начорг. – А впрочем, в Полярном все возможно… Пошли домой.
В курилке у входа в нашу казарму сидел, как ни в чем не бывало главстаршина Голубев, одетый по полной курсантской форме, но в бескозырке вместо фуражки. Начорг кинул ему фуражку и та, пролетев, как спортивный снаряд по плавной параболе была перехвачена своим владельцем. Увенчав голову «мичманкой», Голубев подошел к нам, и, приложив ладонь к козырьку, торжественно извинился.
— Прошу прощения, опоздал на подъем флага! Виноват. Больше не повторится!
Не сговариваясь, мы оба принюхались, и ощутили лишь благородный запах хорошего мужского одеколона.
— Бегом в штаб! – Распорядился начорг. – Отец на проводе!
Голубева, будто ветром сдуло.
— Хороший из него политработник выйдет. – Глядя ему в след задумчиво сказал начорг. – От ментов ушел, от комендатуры ушел, от особистов ушел… Как колобок прокатился, в дерьмо окунулся, но остался белым и пушистым. Такие люди нам нужны…
В штабе по свидетельству адъютанта командира эскадры состоялся примерно такой диалог отца и сына:
— Да все хорошо, пап! Чего ты переживаешь? Нормально все. Город интересный, люди прекрасные. Я после производства сюда служить приду! Тут как раз вакансия намечается – помощник начальника политотдела по комсомольской работе. Как не комсомолец? Меня перед самой практикой восстановили!
И начорг еще раз предсказал:
— Добрый из него флагманский комсомолец выйдет: все прошел – огонь и воду, и всякие там трубы. Такие нам нужны!
Как сказал, так и вышло. Через год начальник полиотдела представил нам своего нового помощника по комсомолу.
