Трофимов Н. О военно-морской живности. Сталинские соколы

Вообще-то «сталинскими соколами» мы на Северном флоте называли представителей, базирующихся на наших больших противолодочных кораблях 1155 проекта авиаотрядов. Я не раскрою страшную военную тайну, рассказав вам о том, что у нас на борту в море постоянно находилось два вертолёта Ка-27ПЛ. Это прекрасные противолодочные вертолёты. Но к прекрасным вертолётам полагаются и замечательные лётчики, а также те, кто эти вертушки будет готовить к полётам. Всё это называлось солидно и внушительно – авиаотряд! И состоял он из трёх лётных экипажей (9 человек, офицеры), а также технического персонала – офицеров и прапорщиков. Должно их было быть по штату 13 человек, но так как моряки и лётчики люди суеверные, а морские лётчики суеверные в квадрате, то в состав отряда ввели ещё одного прапорщика, решив проблему с несчастливым числом и одновременно облегчив работу всех техников. Лётчиками наших вертушек были совершенно невероятные мастера, настоящие асы лётной работы. Что они вытворяли во время боевой работы – достойно отдельной книги. Для базирования вертолётов на корме наших кораблей была устроена здоровенная взлётно-посадочная площадка и два ангара, в которые эти вертолёты закатывались при помощи специального тягового устройства, в просторечии именуемого «крокодилом». Бывало, что закатку и выкатку проводили силами матросов и старшин, которые легко катали вертушки со сложенными лопастями винтов. Тренировали, так сказать, резервный вариант. Попав в ангар, вертолёт раскреплялся всякими хитроумными устройствами (цепями и талрепами) после чего опускался на лифте вглубь корабля. Затем задвигалась крыша ангара и всё – был только что вертолёт, и нет его!

Хоть лётчики были и морскими, но в нашу стройную корабельную организацию вносили некоторый элемент недопустимой лётной вольницы. Ну не присутствовала в душе наших летунов та страсть к строевому уставу и крейсерской организации, которая песней пела у меня в душе. В душЕ, а не в дУше, как, я надеюсь, вы меня поняли. А всё потому, что был я помощником командира большого противолодочного корабля «Симферополь» — новейшего корабля Северного флота, корабля 1-го ранга, мечты для большинства офицеров плавсостава.

Корабль проектировали люди умные – поэтому для обитания лётного и технического состава авиаотряда был предусмотрен целый тамбур, в котором по-бортно размещались 6 кают (три на левом и три, соответственно, на правом борту). Компактное проживание летунов было оправдано как выполняемыми ими задачами, близостью к своей технике, что позволяло в кратчайший срок занять свои места по приготовлению к полётам, так и с чисто организационно-бытовой точки зрения – жили они в своём тесном мирке под руководством командира авиаотряда, на глаза командованию корабля старались без нужды не попадаться и не действовать разлагающе на нашу военно-строевую организацию.

Мы находились на боевой службе в Средиземном море. Боевая служба, я вам скажу – это вам не фунт изюма! Это напряжённая боевая работа, поиск супостатских подводных лодок, выполнение функций корабля непосредственного слежения за авианосным ударным соединением звёздноматрасных наших противников – да мало ли задач, которые надо выполнять в рамках планов громадья, рождённых лучшими умами операторов Оперативного управления Главного штаба ВМФ?

Но хоть корабли и экипажи были железными, но отдыхать им всё равно было необходимо – технику надо было осматривать и проводить профилактические работы, за корпусом корабля надо было ухаживать, поэтому в некоторых местечках Средиземного моря нашими гидрографами были найдены точки с глубинами, позволявшими кораблям становиться на якорь. Специальные суда поставили в этих точках мертвые якоря, над которыми на длинной и прочной цепи плавала якорная бочка, к которой могли подходить даже самые большие боевые корабли. И назвали эти точки, как ни странно, — точками! Одной из таких точек была «Пятьдесят вторая» или деревня Селивановка. «Почему Селивановка?» — спросите вы. А потому, что командовал в своё время всеми силами в Средиземном море Командующий Пятой оперативной флотилией ВМФ контр-адмирал Селиванов Валентин Егорович, и его штабные корабли всегда находились в этой точке, расположенной в заливе Эс-Соллум, практически на границе между Египтом и Ливией, у северного побережья Африки.

Вот и наш «Симферополь» после возвращения из побегушек за авианосцем, был поставлен в точку №52 для проведения осмотров и ремонтов, пополнения запасов. Подразумевался также и отдых личного состава – считалось, что работы по уходу за материальной частью и перетаскивание продовольствия с пришвартованного к борту танкера является отличным отдыхом в силу перемены рода деятельности! И действительно, после непрерывных вахт на ходу стоянка в Селивановке была райским наслаждением и отдыхом. Вот тогда и началась история, которую я вам хочу рассказать!

На кораблях запрещено ловить рыбу с борта. Но для того, чтобы дать возможность экипажу хоть как-то эмоционально отдохнуть, командир, капитан 2 ранга Игорь Вадимович Пискуненко, вызвал меня к себе в каюту, угостил сигаретой и сказал:

— Помощник! Ну ты совсем мышей не ловишь… Прямо на твоём заведовании, на вертолётной площадке, озверелые толпы неуправляемых авиаторов ловят рыбу почём зря! Мы это пресекаем! Мы это не допускаем! Летунов выдрать… Вся ВПП в чехуе – отскоблить, прибрать! Но сначала – летунов выдрать! Ясно?

— Так точно, ясно, товарищ командир, но…

— Помощник, не шелести! Запугать всех до нечеловеческого состояния. Снасти отобрать! Будут сопротивляться – засунуть им все их крючки с поплавками сам знаешь куда… вместе с ведром скипидара и патефонными иголками. Чтоб потом они ночью с воплем просыпались, если рыбалка приснится. После того, как запугаешь – издашь приказ об организации рыбной ловли и проведении соревнований на звание лучшего рыбака. Рыбу отправлять на камбуз – для улучшения питания. Отобранные снасти обратно выдавать под роспись, как корабельное имущество. Уяснил задачу? Вперёд!

Летунов и примкнувшим к ним подпольно корабельных мичманов запугали до дрожи в коленках. Снасти отобрали. Издали приказ и заинструктировали личный состав вдоль и поперёк, а также как и куда попало. После чего начали подготовку к соревнованиям. Выдали снасти под роспись, определили время и место рыбоубиения и понеслось!

В вечернее время у минных скатов и на ВПП собирались фанаты рыбалки с горящими глазами. Глаза горели так, что служили дополнительными приманками для плавающей в приповерхностном слое рыбы. В звенящей тишине слышался периодически свист раскручиваемой на пальце лески с грузилом, тихий мат, радостные вопли удачливых и глубокие вздохи неудачливых. Как не пытались все рыбаки убирать за собой по завершению рыбной ловли, всё равно на палубе и на вертолётке оставались засохшие куски плавников, пятна рыбьей крови, куски наживки. Поэтому утром матерились уже «румыны» (матросы из БЧ-3), в чьём заведовании находилась палубы юта по обоим бортам, и «КОВОшники» (специалисты команды обслуживания вертолётного оборудования) Всё должно было сиять чистотой и свежестью к утреннему построению по «Большому сбору»! Каждое утро я придирчиво осматривал ют и вертолётку, но, к своему удивлению, никаких следов рыболовецкого разврата найти не удавалось – рыба завладела сердцами и душами всего экипажа!

Но никто из рыбаков не мог себе представить, откуда придёт угроза рыбной ловле! Хотя первый звоночек уже прозвучал. И случилось это следующим образом. Так как стояли мы в деревне Селивановке недалеко от побережья Африки, то над нами пролегали маршруты перелётов разнообразных птиц из Европы в Африку и обратно. Зачем несметные полчища крылатых созданий носились над нами для меня было покрыто тайной, так как ни зоологом, ни, тем более, орнитологом я, естественно, не был. Некоторые птицы стали использовать корабль, как промежуточный аэродром. Однажды, обходя верхнюю палубу в сопровождении Главного боцмана и дежурного по кораблю (а дежурным заступил помощник командира по снабжению), я увидел сидящую на кольце торпедного аппарата удивительно красивую маленькую птичку, переливавшуюся всеми цветами радуги. Она сидела и разухабисто чирикала о чём-то о своём, не обращая внимания на нашу группу ответственных лиц. Главный боцман, на всякий случай, заорал:

— А ну пошла отседова, сволочь с крыльями!

— Не шуми, Андреич, смотри, красота какая! Голубенькая, а сколько разноцветных крапинок, полосочек! А поёт-то как здорово! – стал успокаивать я Главного боцмана старшего мичмана Александра Андреевича Литуса.

Птица на вопли боцмана не реагировала.

— Может, поймать её? – предложил я своим сопровождающим.

— А какой смысл? Веса живого в ней грамм 20 будет – ни сварить, ни пожарить! – немедленно ответил мне помощник по снабжению, привычно оценив обстановку с сугубо утилитарной, продовольственно-снабженческой точки зрения.

— Эх, ПКС, нет в тебе никакой эстетики! Как был ты сапогом, так сапогом и останешься! Серый ты, ПКС, как штаны пожарника. Недаром же ты закончил Училище воров имени Демьяна Бедного! Мы её поймаем, я её поселю у себя в каюте, буду ей любоваться и будет она мне утром песни на своём птичьем языке распевать.

Конечно же, помощник командира по снабжению заканчивал совсем другое училище – Вольское высшее военное училище тыла имени Ленинского комсомола, но в обиходе его в шутку назвали именно так — Училище воров имени Демьяна Бедного!

— В общем, поймать и ко мне в каюту! —  дал я распоряжение ПКСу и Главному боцману и убыл на вечерний доклад командиру.

Как потом оказалось, птица была утомлена перелётом и старалась только увернуться от рук боцманят и снабженцев, которые получили задачу изловить жар-птицу. Желательно без повреждения оперения. Она перелетала с торпедного аппарата на леера, потом на площадку крана, потом на стрелу самого крана, повсюду сопровождаемая топающей и гогочущей толпой загонщиков. После недолгого совещания, было решено применить в охоте на птицу китайско-хунвейбинский способ, заключающийся в доведении жертвы до полного физического истощения. Снабженцы притащили простыни, а боцмана стали гонять птицу. Через 10 минут, оценив решимость матросов и свои силы, красивая пичуга с выражением полной охренелости в глазах решила-таки сдаться в плен и посмотреть, что с ней будут делать дальше.

Приборщик моей каюты (он же мой вестовой) боцман старший матрос Ким довольно развалился в моём кресле за моим столом. Сутки назад он был пойман лично мной загорающим в рабочее время на верхней площадке грот-мачты, о чём ему неназойливо напоминала лёгкая боль в районе кобчика. Поэтому докладом об удачной поимке крылатой дряни он хотел загладить вину от проступка и выбиться в ряды отличников. Жар-птицу он засунул за прозрачную плексигласовую дверку книжной полки, где она в настоящее время и осваивалась.

Вечерний доклад у командира прошёл в привычной атмосфере легкого унижения человеческого достоинства, присущей подобным мероприятиям, но на удивление быстро. Было больно, неприятно, но по заслугам. Каждый командир боевой части получил свою порцию командирских словесных оценок состояния серого вещества головного мозга, а те, у кого головной мозг, по мнению командира, отсутствовал – оценку размеров и концентрации спинного мозга. Любое совещание рано или поздно заканчивается, поэтому я спустился к своей каюте и резко распахнул дверь. Не ожидавший моего столь быстрого возвращения Ким дёрнулся во вращающемся кресле и выпал из него на ковер. Само кресло было принайтовлено к палубе талрепом, чтобы не летать по каюте во время качки. Ким вскочил, приложил лапу к козырьку тропической пилотки и, как ни в чём не бывало, доложил:

— Тащ каптн-нант! Зверюга выловлена и засажена в книжную полку!

«Тащ каптн-нант» — это, как вы понимаете, означало на матросском языке «товарищ капитан-лейтенант». Я подошёл к полке. Птичка стояла неподвижно и искоса рассматривала своих мучителей. Красоты она была – необыкновенной! Ну, подумал я, надо начать приручать её хорошим питанием и лаской. Как продемонстрировать африканской пичуге ласку, я ещё не знал, а вот обеспечить её питанием было в моих силах.

Когда я был маленьким, то часто жил на даче своего деда Петра Александровича в Пуще-Водице под Киевом. Дача была прекрасная, около леса, откуда часто приходили ежи. Я ещё тогда запомнил, что при поимке очередного ежика все пытались почему-то напоить его молоком. Дед же был категорически против и молока на ежей не выделял. Но сейчас, на корабле, дедушки, естественно, не было, а я уже сам мог определять, что делать, а что нет. Поэтому, ничтоже сумняшеся, я приказал Киму принести от вестовых кают-компании офицеров стакан молока, блюдце и два куска белого хлеба. Почему я вдруг решил, что африканской птичке придётся по душе выпеченный в нашей хлебопекарне белый хлеб и где в дикой природе она могла попробовать коровье молоко — не знаю! Ким, обрадованный тем, что я не стал акцентировать внимание на его падении из моего кресла, пулей полетел офицерскую «гарсунку» за указанным рационом для неведомой красавицы. После того, как Ким осторожно поставил на стол в каюте блюдце, стакан молока в подстаканнике и тарелку с двумя кусками ароматного белого хлеба, я закрыл на задрайки иллюминатор, отпустил Кима, закрыл на ключ дверь, сел в своё уютное кресло. Соотнеся размеры птахи, стакана и кусков хлеба, я накрошил в блюдечко примерно четверть одного куска хлеба, залил его несколькими ложками молока, сдвинул слегка дверку полки, от чего птичка шарахнулась в самый угол, и поставил на свободное место блюдечко.

— Кушай, зараза! И чтобы к утру мне весь свой репертуар пропела!

Птичка попрыгала возле блюдца, опустила длинный клюв в молоко и, судя по дёрнувшемуся хохолку на голове, пару раз глотнула.

— Давай-давай, питайся, — сказал я, развалясь в кресле и подавая птице личный пример. Я пил вкусное молоко и жевал нежнейший хлеб, разумно полагая, что того, что я накрошил в блюдце, ей хватит надолго. Обрадованный своими первыми успехами в дрессуре африканской гостьи, я решил оставить её в каюте на время одну, чтобы она хорошо поела и успокоила нервную систему. Оставив дверку полки приоткрытой, я осторожно выскользнул из каюты и молниеносно захлопнул дверь.

Дел у помощника командира, если он не лентяй, всегда выше крыши. Поэтому вернулся я к своей каюте часа через три, и то для того, чтобы взять из стола новую пачку папирос «Беломорканал».

Осторожно приоткрыв дверь, я скользнул внутрь каюты, быстро закрыл её, чтобы случайно не выпустить пленницу, и замер в остолбенении.

— Господи Боже! – обратился я к Всевышнему, — откуда в этой птице столько дерьма?

Три часа назад я выходил из вылизанной, абсолютно стерильной и ухоженной образцово-показательной каюты, являвшейся примером для подражания для всех офицеров и мичманов корабля. По возвращению я застал в каюте нагло ухмыляющуюся, висящую в воздухе на одном месте птицу, с такой скоростью машущую крыльями, что глаз не воспринимал их движение. Казалось, что в воздухе неподвижно висело только тельце птицы. Без крыльев! Но это было не главное. А главное заключалось в том, что все горизонтальные поверхности были покрыты мелкодисперсным слоем бело-серого гуано! Под когда-то прозрачным оргстеклом на моём рабочем столе практически не были видны аккуратно исполненные схемы, списки и другие документы, темно-синий роскошный палубный ковёр стал похожим на весёленький синий ситец в белый горошек, ковер с красивым рисунком-орнаментом, лежавший на моей койке, стал практически серым. Даже шторы из темно-красного гобелена, ограждавшие моё спальное место, были испещрены белыми вертикальными ниточками птичьих экскрементов. Моё любимое кресло было загажено полностью — и сиденье, и спинка, и лакированные подлокотники! Сволочной микробомбардировщик, кинув на меня победоносный взгляд, развернулся и полетел на полку за новой порцией биомассы для будущей бомбардировки. Как только она приземлилась на полке, я с диким криком кинулся вперёд в мгновение ока задвинул дверцу. Осторожно, одним ногтём нажав на кнопку «Рубка дежурного» на блоке корабельной громкоговорящей связи «Лиственница», я тихо, как бенгальский тигр, проорал в микрофон: «Рубка! Кима ко мне немедленно!»

В дверь постучали и одновременно приоткрыли: «Разрешите?» — и в каюту ввалился ПКС. Увидев преображённую каюту, славный выпускник интендантского училища стал сдавленно-весело похрюкивать, прикрывая ладонью расползающиеся в непроизвольной улыбке губы.

— Дверь закрой! – рявкнул я. Не очень мне хотелось, чтобы слоняющаяся по коридорам дежурно-вахтенная служба разглядывала мою каюту.

Но в дверь опять постучали, дёрнулась ручка и в каюту вошёл Ким.

-Тащ…, — начал он привычно докладывать о прибытии, но осёкся и ошеломлённо замолчал.

ПКС захрюкал ещё явственней.

— Ким, сейчас относишь на крышу правого ангара мой матрас со спальными принадлежностями. Потом начинаешь большую приборку в каюте. Горячку не пороть, но к утру сделать! Вопросы есть?

— Тащ… Да ведь здесь… да невозможно… А с этой сволочью что делать?

Вопрос был, конечно же, серьезный. В душе моей боролись два противоречивых желания: 1. Немедленно свернуть птице голову, отнести в операционную к Начмеду и препарировать её с целью выяснения вопроса – откуда в этой птице столько дерьма? 2. Выпустить птицу на волю. В конечном итоге победило желание второе. Ким снял с головы тропическую пилотку с козырьком, открыл дверку полки и накрыл дерьмогенератор пилоткой, аккуратно схватил птицу и, прижимая нежно её к груди, помчался выпускать её на верхнюю палубу.

«Вот же мудило!» — ласково подумал я про себя и решил вычищать филиал птицефермы вместе с Кимом, о чём и сообщил ПКСу. Гауно явно не освежало атмосферу в каюте. Запашок, я вам скажу, ещё тот был!

ПКС улыбнулся и сказал:

— Никита Александрович! Кончайте заниматься фигнёй! Я сейчас в помощь Киму своих баталеров пришлю, они всё снимут и постирают в прачечной в стиральной машине, высушат и прогладят. Идите спать на крышу ангара, а я всё равно до 3-х ночи буду корабль обходить, ну и их проконтролирую. Не беспокойтесь! Отдыхайте…

В общем, уговорил меня ПКС. Тем более, что вернувшийся Ким от помощи своего начальника отказался категорически.

И я пошёл на крышу ангара. Средиземноморская ночь уже давно упала на море. На верхней палубе горело положенное палубное освещение, а вот ангар и СКП (стартовый   командный пункт авиации) возвышались над вертолётной площадкой тёмно-серой глыбой. Зная весь путь наощупь, я поднялся на крышу правого ангара и увидел белеющую в темноте подушку. «Ага – вот оно, моё сегодняшнее логово!» — с удовлетворением подумал я. Мгновенно раздевшись и сложив тропическую форму в кранец КГС (это такой ящичек с блоками корабельной громкоговорящей связи), я, рухнув на импровизированное ложе, умиротворённо любовался невероятно красивым звёздным небом. Легкий ветерок приятно обдувал разгорячённое за день тело. «Красота!» — успела пронестись в голове мысль, и я провалился в глубокий сон.

Пробуждение было не совсем обычным. Какой-то посторонний шум, похожий на кваканье, непонятные шорохи вытащили меня из объятий, говоря высоким штилем, Морфея. Я ещё полежал, не открывая глаз, сквозь веки ощущая свет поднимающегося над морем солнца. Я чувствовал себя героем рассказов Станюковича, спящего в кругосветном плавании на пробковом матрасе на деревянной палубе корвета, летящего по волнам с попутным ветром, и слышал хлопанье парусов при смене галса. Хлопанье все продолжалось и продолжалось. «Что за чёрт, какие паруса, какая смена галса? Что за хлопки?» — уже окончательно проснулся я и открыл глаза. 

Прямо перед моими глазами я увидел две тонкие палки, обтянутые бежево-коричневой бугристой кожей. Чуть выше на кожаных палках было закреплено крупное белое, с торчащими перьями, яйцеобразное туловище, из которого вытягивалась тонкая гибкая шея с маленькой полулысой головой и длинным жёлтым клювом. То ли аист, то ли журавль, то ли цапля неимоверных размеров, в общем – здоровенная неизвестная птица занималась добычей пищи. Неизвестные негодяи из рыбацкого племени натянули проволоку между ажурной маленькой мачтой антенны космической навигации и РБУ-6000 (реактивной-бомбомётной установки). На проволоку, как вы понимаете, они нанизали выловленную за вчерашний вечер рыбу и теперь она вялилась на ветерке. Вечером, устраиваясь спать, я в темноте этого безобразия не увидел. А теперь утром я видел прямо над своим лицом дёргающуюся птичью задницу с шевелящимися перьями, измазанными дерьмом. Дёргающуюся – это потому, что своим длинным клювом чёртов цапель ухватил рыбину побольше и стремился сорвать её с проволоки. Отклячив свой куцый хвост, птица рывками назад пыталась оторвать рыбку, в такт рывкам взмахивая длинными, больше метра крыльями, издавая тот самый хлопот, который моё сонное подсознание приняло за хлопанье парусины летящего корвета!

В голове сразу промелькнула картинка загаженной каюты и нагло ухмыляющейся птицы, неподвижно висевшей в воздухе напротив двери в каюту. Перевернувшись на бок, я убрал своё лицо из зоны возможного поражения и вскочил на ноги. Птица шарахнулась в сторону, но рыбу из клюва не выпустила.

— Ах ты птеродактиль грёбанный! – заорал я, оглядываясь, чем бы лупануть по непрошенной гостье. Под руки ничего не попалось, я открыл кранец, вытащил форму, мгновенно надел брюки и пилотку, а куртку схватил за воротник и стал, как папуас, размахивать ею над головой, наступая на птицу. Правильно оценив мою решимость, птица выпустила рыбу, развернулась ко мне, вытянула шею вверх и расправила крылья в стороны. Ростом она была всего чуть-чуть ниже меня, смотрела нагло, угрожала мне здоровенным клювом и вызывающе махала крыльями.

— Ну, я тебе сейчас, гадина, шею в узел завяжу! – я решительно двинулся навстречу цапелю.  Птица отскочила на метр назад, потом развернулась и без разбега прыгнула вверх, пару раз лениво взмахнула крыльями и оказалась на верхней площадке грот-мачты, откуда начала хамски материть меня на своём африканском птичьем языке, причём материла она меня так искренне и так яростно, что всё было понятно и без переводчика.

До подъёма экипажа оставалось ещё около часа. Но безобразие, увиденное мной в виде вялящейся на проволоке рыбы, требовало мгновенного и неотвратимого воздействия. Напялив куртку, я сбежал на торпедную площадку, открыл дверь в рубку дежурного и крикнул вскочившему дежурному по низам старшему мичману: «Команде обслуживания вертолётного оборудования построиться на вертолётной площадке!»

Бросив взгляд на часы, чтобы засечь время от момента подачи команды по трансляции до фактического построения КОВО, я побежал обратно на крышу – и вовремя! Мерзкая птица как раз спрыгнула с грот-мачты и, расправив крылья, заходила по глиссаде на посадку на мой матрас. Увидев меня, она, однако, от своего намерения отказалась, ещё раз на лету обматерила меня, слегка шевельнув крыльями изменила курс и провела тренировочное бомбометание по движущейся цели – по мне, то есть! Только совершенно дикий прыжок в сторону спас меня от попадания. Примерно в метре от меня бомба из птичьего дерьма упала на вторую секцию крыши, покрыв жирным серо-бело-зелёным пятном и мелкими брызгами примерно четверть квадратного метра. «М-да, хорошо, что реакция меня не подвела!» — подумал я. Птеродактиль улетел опять на грот-мачту.

С грохотом взбежав по трапу, на вертолётке появились три удивлённых взъерошенных фигуры ковошников – мичман и два матроса. Построив бойцов в шеренгу, мичман подбежал ко мне с докладом. В течение нескольких минут я объяснил мичману всю неправоту его несчастной жизни. Мичман Логинов, ненавидящим взглядом смотря на проволоку с рыбой, попыток оправдаться не предпринимал. На его заведовании, на крыше ангара, неизвестные негодяи – нарушители корабельных правил – устроили чёрт знает что! Из-за чего на прекрасно, с любовью покрашенной крыше белым бельмом красовалась отвратительная блямба гуано! Не изобрели ещё за всю человеческую и морскую историю такую краску, которая могла бы сопротивляться поразительной едкости птичьего дерьма! Недаром же древние римлянки использовали гуано, чтобы из брюнеток превратиться в так ценимых мужской половиной населения Рима блондинок. Намазывали они волосы этой гадостью, подставляли голову жаркому итальянскому солнцу — и готово! Блондинка!

Внезапно глаза Логинова округлились. Я заинтересованно развернулся по направлению его взгляда и замер – на грот-мачте приплясывали на длинных ногах уже ДВЕ птицы. Наваждение какое-то! Несколько раз моргнул – наваждение не пропало – на радиопрозрачных колпаках комплекса «Старт-2» красовались две крылатые фигуры. Мне показалось, что они хлопают друг друга крыльями по плечам и о чём-то оживлённо беседуют. Тот цапель, который был побольше, даже пару раз показал крылом и клювом в мою сторону, сопровождая показ весьма нелестными комментариями.

— В общем так, Логинов! С этой минуты твоя каюта – здесь. Вместе с бойцами. Развели здесь, понимаешь фабрику по производству вяленной рыбы. Птиц – прогнать или извести. Можешь даже съесть. Но если я ещё раз подвергнусь атаке этой злопамятной сволочи – то я тебя изведу! На ноль помножу! Ясно?

— Так Вы же сами и виноваты, — заныл Логинов, — сначала рыбалку разрешаете, а потом удивляетесь, что рыбу вялят!

К его «плачу Ярославны» присоединились подчинённые матросы:

— Тащ, да это не мы, да разве ж мы смогли бы так обнаглеть, чтобы на своём заведовании да рыбу вешать?

— А кто? Нет, если не вы, то – кто?

Матросы переглянулись и один из них – Джанаев, потупив взгляд, выдал военную тайну:

— Это товарищи офицеры! Летуны наши! Они вечером ловят, а на ночь вывешивают. Утром снимают, потом на проворачивании оружия и технических средств сдвигают вперёд крышу и проволоку с рыбой поперёк ангара над вертолётом растягивают.

— Точно? Не врёте? – в голове моей стал складываться план обуздания, хотя бы на время, летной казацкой вольности.

— Никак нет, не врём, сами можете убедиться!

— Ну, хорошо, никому ни слова, я проверю. Ну а тебя, Логинов, если уж ты допустил безобразия не своём заведовании, всё равно назначаю Главным корабельным егерем – чтоб ни одной птицы на корабле не было! Доставай свою воздушку и лупи по ним, аки по супостату! Или как по крысам!

Лицо Логинова расплылось в довольной улыбке. Всё дело в том, что любил мичман пострелять из купленной за совершенно сумасшедшие деньги тайком от жены, из заначки, импортной пневматической винтовки. При стоянке у причала, когда ему доводилось заступать дежурным по низам, часа в три ночи, сменив дежурного по кораблю, мичман устанавливал в тамбуре перед камбузом раскладной стол, ставил на него противень с рыбьими головами, а сам садился на стул метрах в пятнадцати в центральном коридоре. Из этой позиции ему было рукой подать до рубки дежурного, где бдил вместо него рассыльный матрос, и был прекрасно виден стол с противнем.

Через пять минут крысиное племя начинало непрерывным потоком лезть на стол по его ножкам, спрыгивать с кабель-трасс, карабкаться друг по дружке к заветному противню с вонючими селёдочными головами. Логинов, как заведённый, стрелял, переламывал винтовку, вставлял пульку, стрелял… После каждого выстрела одной крысой становилось меньше, но её товарки продолжали рваться к головам. В конце концов на столе оставалась груда крысиных тушек и ни одной рыбьей головы. Крыс мичман раздавал матросам, которые потом радостно бежали к Начальнику Медицинской службы корабля капитану Косте Кононенко, тот доставал тетрадь учёта убиенных крыс и записывал очередную добычу на лицевой счёт матроса. Всё дело в том, что в плане мероприятий по дератизации, утверждаемом командиром корабля, черным по русскому было написано, что за определённое количество умерщвленных и сданных Начмеду грызунов матросу полагается отпуск с выездом на родину. Для некоторых разгильдяев такой путь был единственной возможностью съездить в дополнительный отпуск по поощрению. Поэтому Логинов у матросов пользовался большущим уважением. Однако один раз при внезапном ночном обходе я наткнулся в тамбуре на пресловутый стол, покрытый шевелящейся крысиной массой и чуть не поседел от ужаса. Логинов был выдран с рабоче-крестьянской беспощадностью, лишенпожизненновсего, а также отстранён от несения службы дежурным по низам, за что на него окрысились его друзья мичмана, у которых, естественно, возросла нагрузка по дежурствам.

— Так, ну а вы, бойцы, птичью бомбу не убирайте!

— Но ведь краску же сожрёт!

— Ничего, найдется кому прибрать и покрасить, — сказал я и, предвкушая глумление и издевательство над сталинскими соколами, пошёл проверять построение старшин перед подъёмом экипажа.

Далее всё шло по обычному распорядку дня. Подъём, физзарядка на верхней палубе, умывание, завтрак, малая приборка, построение по большому сбору, инструктаж на осмотр и проверку оружия и технических средств. Птеродактили уныло смотрели на кипение жизни на корабле. Они понимали, что полёт за рыбой временно откладывается. После начала осмотра и проворачивания я вышел на крыло сигнального мостика, взял бинокль у сигнальщика и стал наблюдать за происходящим на ангарах. Очень скоро я увидел старшего лейтенанта – командира 3-го вертолётного экипажа и прапорщика – техника по вооружению. Они внимательно осмотрелись по сторонам, никого из корабельных начальников не обнаружили и стали снимать проволоку с рыбой. Одновременно начали сдвигаться трёхсекционные крыши обоих ангаров. Всё было именно так, как мне и рассказали матросы. Я неторопливо прошёл на ходовой мостик, дал команду в рубку дежурного: «Командира авиаотряда капитана Захарова – ко мне на ходовой!» Через пару минут в дверь мостика постучали, приоткрыли и в проёме показалась кучерявая голова капитана-лётчика с вечной дружелюбной улыбкой на лице: «Разрешите?»

— Да-да, входите, дорогой, я так по Вам истосковался, что сил нет.

Захаров вошёл и остановился около меня. Улыбка на лице стала настороженно-вопросительной. Я же смотрел ему прямо в глаза, стараясь придать своему лицу выражение максимально дружелюбное, прямо до обожания, чем ещё больше изумил и насторожил лётчика.

— Слушай, пошли со мной, хочу тебе кое-что показать.

Мы покинули ходовой и пошли в сторону кормы. По моим расчётам, в это время командир 3-его вертолётного экипажа и техник как раз должны были начинать вешать проволоку в ангаре. Неторопливой походкой я, сопровождаемый Захаровым, поднялся на вертолётку, и дал команду Логинову открыть двери ангара правого борта. Загудел гидропривод и двери начали распахиваться. Я пригласил Захарова заглянуть в расширяющуюся щель между створками. Капитан смотрел внутрь и по лицу его катались желваки. Весь ангар в несколько рядов был увешан ярусами проволоки, на которых сушились, вялились сотни рыбин. На каждой проволоке по обоим концам были закреплены крысоотбойники из жестяных консервных крышек. Рыбины были калиброванными – все примерно одного размера. На правой и левой стене ангара, на самом верху паучками висели командир третьего экипажа с одной стороны и техник-прапорщик – с другой. В момент раскрывания дверей они как раз натягивали проволоку с вечерним уловом. Пойманные на горячем, не имея возможности быстро спуститься вниз и спрятаться, они, выпучив глаза, замерли, держа одной рукой провисшую проволочную нить с раскачивающимися рыбками.

Преступление было налицо! Теперь, как положено по классике, по Фёдору нашему, Михайловичу Достоевскому, должно было быть и наказание!

Через две минуты весь авиаотряд стоял в строю на вертолётке во главе с командиром отряда. Я орал и топал тропическими тапочками по палубе, вызванный мною техник нашего телецентра «Экран-32» мичман Лёгонький (ростом 190 см и весом около ста двадцати килограмм), являвшийся нештатным корабельным фотографом, щёлкал фотоаппаратом «Зенит» ярусы проволоки с рыбками на фоне лазурного неба, а также эту же рыбку на фоне стоящего на лифтовой площадке глубоко внизу вертолёта Ка-27пл.

— Что, сталинские соколы, совсем охренели? А если сейчас сыграют Боевую тревогу? А если война? Если сейчас лететь на боевое применение? Если спасать кого-нибудь, а у вас тут всё рыбой завешено? Сколько времени вы снимать, срубать и срывать всё это будете?

Соколы виновато молчали. Косяк был налицо.

— Вы весь корабль рыбой провоняли! Меня сегодня утром вон тот птеродактиль, вон тот – правый, — показал я рукой на грот-мачту, — чуть было к себе в гнездо не унёс – еле отбился! А если бы унёс – как бы вы потом без меня жили? Кто бы вас драл нещадно и бесчеловечно? Кто бы вас учил Родину любить?

Строй лётчиков синхронно повернул головы направо и с явно видимым разочарованием посмотрел на цапеля. Я дал знак Логинову и тот закрыл по очереди правую и левую крыши.

— Товарищи лётчики и им равные, прошу следовать за мной!

Я поднялся на крышу правого ангара. Летуны остолбенело уставились на свернувшуюся в комки среди бело-серо-зелёного дерьма шаровую краску. Казалось, что краска свернулась на площади даже большей, чем площадь блямбы.

— Теперь о том, чем вы будете заниматься в свободное от обслуживания и поддержания в высокой боевой готовности ваших вертушек. Логинов, ПКСа ко мне, срочно!

Через минуту на крыше появился ПКС.

— Так вот, все ваши приспособления для вяления демонтировать, рыбу по счёту сдать Помощнику по снабжению для улучшения питания старшин и матросов. Проволоку сдать Главному боцману. Затем приступаете к очистке и подготовке к покраске обеих крыш ангаров. Инструменты и материалы, грунт и краску будете клянчить у Главного же боцмана. Можете его шилом своим соблазнить. Шила у вас много, по последней рапортичке 2 тысячи восемьсот литров. Так что Лексеич с вами торговаться долго будет! Одновременно командирую вас всех независимо от чинов и званий, выслуги лет в распоряжение Главного корабельного егеря Логинова – будете с ним птеродактелей гонять. Командир отряда, я Вам всё доступно объяснил? Исполняйте!

Уже спускаясь с вертолётки, я услышал рёв раненого бизона — Захаров начал производить разбор полётов и залётов.

— Тащ, так я за винтовкой? – раздалось у меня за спиной. Я повернулся – Логинов с горящими охотничьим азартом глазами сжимал руками воображаемое оружие.

— Давай. И смотри там за нашими соколами, чтобы они никого не припахали вместо себя.

Первый раз за прошедшее со вчерашнего вечера время я подошёл к двери своей каюты. Постоял тихонечко. Потом резко нажал на ручку и распахнул дверь. Из кресла на пол уже привычно выпал старший матрос Ким. Вскакивая с палубы, он потерял равновесие и врезался головой в холодильник. Потом всё-таки смог принять стойку «смирно» и начал с ожесточением есть глазами начальство, всячески показывая свою готовность к выполнению любого приказания.  

Каюта блестела, как котово яйцо в марте месяце. Во время мартовского гона. Всё было чистенько-новенько-красивенько. Никаких следов пребывания проклятой птицы в каюте видно не было. Мало того, в воздухе висел лёгкий аромат какого-то приятного одеколона. В ответ на мои удивлённо поднятые брови Ким тут же пояснил:

— ПКС, когда проверял, принёс какую-то гадость и брызгал на ковры и шторы. Я ему говорил, что у меня «Тройной» есть, что побрызгаю, так он не дал, своим брызгал, наверное, к Вам подлизывается. Накосячил, наверное, кто-то из снабженцев, вот он и дёргается.

— Разрешите? – раздалось от двери и в каюту вошёл Главный боцман. – Паскуды! Млядь, какие паскуды! А ты, Ким, что здесь прохлаждаешься? А ну марш на бак, в такелажную кладовую! Там тебя мичман Авдащенко дожидается, прямо извёлся весь, любуется бардаком в твоей кладовке. Он тебя мигом на дроби разложит и к общему знаменателю приведёт, а то научился, паразит, в каюте помощника командира сачковать. Марш отсюда!

— Андреич, что за паскуды у нас завелись? – спросил я у Главного боцмана, кивая ему на стул и протягивая открытую пачку «Беломора» своему ближайшему помощнику.

— Да погань эта с крыльями, летают две штуки над кораблём и срут, срут, да всё на палубу и на переборки! Ну откуда в них столько дерьма? – почти дословно повторил мои мысли Литус.

— Да ладно тебе, их наш снайпер доморощенный до обеда обещал грохнуть. Он сейчас, должно быть, винтовку собирает и смазывает. Да, кстати, тебе спирт нужен?

— Конечно, мы когда домой вернёмся, на шкиперских складах надо будет проставляться, иначе хрен чего получим в нынешних условиях.

— К тебе сегодня летуны подойдут, будут клянчить инструмент, кисти, краски, растворители, грунты. Они нам крыши ангаров перекрасят, сами вкалывать будут. Поэтому ты им задёшево на сдавайся.

— Никита Саныч, а что так?

Я в двух словах нарисовал Александру Андреевичу картину произошедшего. Тот весело заржал и убыл из каюты в приподнятом настроении.

Через некоторое время, делая обход корабля, я увидел Логинова, изготавливающегося для стрельбы по воздушной цели. На вертолётке уже кипела работа – сталинские соколы в плавках и шортах шкрябали краску на крыше, на бесте блямбы всё уже было зачищено до металла. Работы возглавлял сам Захаров. «Ай, молодца у нас командир авиаотряда! Молодца!» — подумал я.

Через час ко мне подошёл унылый Логинов и сказал:

— Никита Саныч, эти гады не улетают! Я по ним регулярно попадаю, слышно даже, к в им в борта пули шлёпают, но там такие перья, что они даже не вздрагивают! Надо по ним из СВД (снайперской винтовки Драгунова) долбануть!

— Ты что – с глузду зъихав? Там же антенны «Старта»! Промажешь – и всё! И тебя, и меня командир на рее вздёрнет… Иди гоняй, можешь себе летунов в помощь взять. Но чтобы птиц на корабле не было!

Что изменилось в этот день в Средиземном море – для всех осталось тайной. Но только начиная с этого дня в дополнение к двум птеродактилям на палубу нашего красавца-корабля стали садиться бакланы. Бакланы тоже оказались сволочными, ходили нагло, щелкали крючковатыми жёлтыми клювами, махали крыльями. Командир корабля по поводу каждого пятнышка гуано на палубе или на переборках орал на меня и на старпома, обвинял нас в неспособности и импотенции. Рыбную ловлю запретил категорически, справедливо считая, что бакланы налетели на корабль из-за вечерней рыбалки. Порядком разозлённые летчики канючили у Логинова винтовку, потому что бакланы-то на попадание пульки в борт реагировали нервно, орали и улетали с корабля чёрт знает куда, за горизонт, оглашая вечернюю тишину недовольными воплями. Но, видимо, потом возвращались.

В общем, превратился наш корабль большой аттракцион по охоте на бакланов, цапелей неизвестной породы и другой крылатой живности. Матросы из подручных средств мастерили рогатки. Из-за этого в большом авторитете стал находиться заведующий КРМ (корабельной ремонтной мастерской), у которого среди старого и ненужного хлама нашлись негодные подшипники, из которых извлекались шарики, а также гайки разных калибров и всякая другая металлическая хрень, подходящая для использования в качестве метательного снаряда для рогатки (так как камней, как вы сами понимаете, на корабле не было!).

У Логинова в рабочей тетради был составлен список желающих пострелять по цапелям и бакланам, разумеется, за большой бакшиш. Катастрофически быстро подходил к концу запас пулек для винтовки, но он уже договорился с кэрээмщиком (так называли все на корабле заведующего мастерской) о производстве пулек из рулонов свинца, хранящихся в кладовке КРМ с самой постройки.

Летуны договорились с Главным боцманом и получили от него всё, что им было нужно. Об этом мне он рассказал лично, зайдя в каюту с докладом о проведённых за день работах. Мы сидели по разные стороны стола, пили душистый чай и составляли план на следующий день. Андреич доложил, что он выдал лётчикам всё необходимое для покраски крыши, а также мимолётом упомянул, что они ещё взяли лист прешпана (прочного и гибкого электрокартона), киноварь, ультрамарин и баночку белой (дефицитной) эмали.

— А на фига им всё это?

— Ну, наверное, будут маркировку на вертушках освежать, — предположил Главный боцман.

Я не обратил внимания на доклад Андреича, так как мне просто было приятно смотреть на дымящего «беломориной» старшего мичмана с довольной улыбкой на лице. По этой улыбке можно было понять, что сделка между Главным боцманом и авиаотрядом прошла очень и очень успешно для Литуса.

Летуны наши, тем временем, уже не на шутку обозлились на пернатую братию – запрет вечернего развлечения в виде рыбалки и лишение возможности заготовления закуски к будущим пивным застольям на берегу, а также конфискация мною первой партии рыбы побуждали лётчиков и техников к самым активным действиям. Так как негласно был наложен запрет на стрельбу по уязвимым местам цапелей (по ногам, по шее и голове), то самые лучшие умы авиаотряда устроили семинар на тему: «Как отвадить птеродактилей от советского большого противолодочного корабля». И решение было найдено! Сталинские соколы начали подготовку к проведению операции. Выменяв в очередной раз у Главного боцмана моток прочного, но тонкого белого капронового фала, они принялись старательно пачкать его золой (а золы у нас было много, так как за кормой в районе минного ската правого борта на леерах висела специальная бочка для сжигания мусора). В отличие от американцев, которые все свои бумаги и другие твёрдые бытовые отходы упаковывали в чёрные полиэтиленовые мешки и просто бросали за борт, на наших кораблях мы сжигали в мусорных бочках всё, что можно было сжечь.

Поэтому летуны быстро привели белоснежный когда-то фал в совершенно мерзкое чёрно-серое состояние. Наловив, нарушая корабельные правила, прямо из иллюминатора каюты, несколько красивых серебристых сардинок, лётчики приступили к тренировкам. После ужина, когда солнце было еще сравнительно высоко, но уже быстро катилось вниз к горизонту, они набились всей толпой в помещение СКП, раскрыли центральный иллюминатор, у которого сел главный охотник. За его спиной и у других иллюминаторов застыла толпа наблюдателей. Два специально подготовленных прапорщика (вооруженец и двигателист) аккуратно разложили на палубе вертолётки две петли-удавки из изгаженного фала, свободные концы верёвок подали в иллюминатор СКП главному охотнику. В серёдке каждой петли были уложены по одной свежевыловленной сардинке. Затем техники спустились по трапам, ведущим вниз, на ют, на несколько балясин (ступенек) и застыли, блокируя вертолётную площадку от доступа посторонних лиц. Над проёмами люков виднелись лишь головы техников в тропических пилотках.

Долго ждать не пришлось! На вертолётку, привлечённые искрящимся серебром сардин, спикировало сразу несколько бакланов. Первый блин, однако, комом не получился – через несколько секунд вся корма корабля взорвалась диким рёвом и аплодисментами, совершенно разбойничьим залихватским свистом – на вертолётке прыгали и вертелись сразу два пойманных в силки баклана! Ну, матросы и старшины корабля, которые стояли на юте – это понятно, а вот как не оглохли от своих же воплей летуны внутри СКП – это для меня до сих пор загадка! В мгновение ока вертолётка оказалась забита несколькими десятками восхищённо визжащих матросов, старшин, мичманов и офицеров. Оказывается, сохранить в тайне приготовление к поимке бакланов летунам не удалось и к моменту начала охоты все места в зрительном зале были заполнены — личный состав лежал на свежевыкрашенных крышах ангаров, на крыше СКП, прятался за прожекторными установками и спасательными плотиками.

После поимки первых бакланов все жаждали продолжения. Но лётчики, накинув брезент на отчаянно матерящихся бакланов, освободили их из удавок, взяли в охапку и утащили в ангар правого борта, двери его немедленно закрыли. Захаров высунул свою кучерявую голову в проём иллюминатора и крикнул: «Finita la comedia!», что в переводе на русский с авиационного, по-видимому, значило: «Полётный день закрыт!»

Народ же требовал продолжения банкета! Однако лётчики были непреклонны, фалы были смотаны техниками. Возбуждённый народ стал расходиться, смакуя детали безумно интересного действия. Многих мучал вопрос – а что же летуны будут делать с бакланами?

— Может, ощипают и на камбуз?

— Да нет, мясо бакланье жутко рыбой воняет!

— А ты откуда знаешь – пробовал, что-ли?

— Читал я, понимаешь? Читал!

— Что ты мог читать в своём ауле? Ты же буквы выучил только в учебном отряде!

Так, беззлобно подкалывая друг друга, моряки уходили с вертолётки и расходились по кубрикам или шли заниматься спортом. В вечернее время при стоянке на якоре на каждом корабле в обязательном порядке стихийно формировалась группа бегунов, которые каждый вечер с упрямством, достойным иного применения, носились по верхней палубе, громко шлепая подошвами синих спортивных тапочек, положенных каждому военнослужащему по нормам довольствия. Напрасно корабельный доктор предупреждал всех, что самое лучшее – это не бег, а прогулочная ходьба по тому же маршруту. Всем хотелось именно бегать! Правда, через 4 – 5 дней вечерний топот заканчивался, и все любители бега с опухшими коленями, потупя взор, просили у доктора какой-нибудь мази для распухших коленей. Стальная палуба не предназначена для бега в тапочках – она не амортизирует под ногами бегуна. Поэтому я, совершая рекомендованный доктором вечерний моцион лёгким прогулочным шагом, смотрел на бегунов с состраданием (сам я уже прошёл через распухшие колени на первой боевой службе в Средиземном море). Во время прогулки я получил доклад об успешно прошедшей охоте, поржал вволю и продолжил прогулку, любуясь попутно прекрасным закатом при практически заштилевшем море. По завершению прогулки я решил компенсировать кислородное отравление от длительной лечебной ходьбы выкуриванием вкусной «беломорины» на баке около «фитиля» (для курящих при стоянке на якоре местом для курения на флоте всегда исторически назначалась носовая часть корабля – бак, где ставили обрез (таз) с водой, что на современном флотском жаргоне неправильно называлось «фитилём», хотя в старину это был именно тлеющий фитиль, от которого раскуривали трубку матросы). Я закурил, сделал самую вкусную глубокую первую затяжку и стал с наслаждением выпускать дым через ноздри… Красота кругом была – необыкновенная! Ярко-синяя гладь моря, золотая дорожка до самого горизонта под опускающимся к нему солнцем, с одной стороны уже темнеющий небосвод, а с другой стороны – окрашенный во все оттенки розового и жёлтого. Летающие высоко-высоко птицы… Совсем рядом с кораблём тяжело и часто взмахивая крыльями пролетел баклан и пошёл набирать высоту. Что-то заставило меня присмотреться к нему пристальнее – был он какой-то пятнистый, что ли? Мне даже почудились красные симметричные пятна на крыльях. «Может, и не баклан это вовсе?» — подумал я, дымя папиросой. «Беломорина» всегда кончается быстро, я сделал последнюю (или как лётчики говорят – крайнюю) затяжку, бросил окурок в обрез, с удовольствием плюнул и попал строго в центр обреза. Непонятно почему, но настроение стало ещё лучше и я пошёл в умываться и переодеваться из спортивной одежды в повседневную тропическую форму перед посещением кают-компании. Наш старпом, Виктор Николаевич Кудин, установил для офицеров и мичманов специальную форму одежды для приёма пищи – мы должны были быть в синих брюках от тропической формы, но в кремовой рубашке с короткими рукавами вместо лёгкой синей куртки.

Во время вечернего чая Виктор Николаевич, помешивая ложечкой сахар в стакане и смотря какую-то музыкальную итальянскую программу по телевизору, поделился со мной своими опасениями по поводу душевного здоровья лётчиков:

— Никита Александрович, ты, конечно, правильно делаешь, что летунов гоняешь – они уже жиром заросли так, что брюки не сходятся. Пора их к дисциплине и порядку призвать, но палку не перегибай — у них всё-таки две с половиной тонны спирта, начнут пить – хрен остановишь! А если надо будет вертушки поднимать? В общем драть их надо, но в стресс и депресняк не загонять!

Лётчики, вкушавшие чай за соседним столом, радостно улыбнулись.

— Виктор Николаевич, не волнуйтесь, я их каждый вечер и каждое утро лично осматривать буду, тем более что свободного времени на нарушение безобразий у них не будет.

Улыбки за соседним столом погасли.

Убывая из кают-компании на построение на вечернюю проверку, я пожелал всем приятного аппетита и, подойдя к столику летунов, добавил персонально для них:

— А вам, сталинские соколы, доброй охоты!  Я завтра вам всем пиджаки позаворачиваю, если эти цапели всё ещё будут на корабле!

Следующим утром во время физзарядки странный пятнистый баклан опять попался мне на глаза. Он пролетел за корму и плюхнулся в воду, куда только что рабочие по камбузу вылили пищевые отходы. Бакланы, около десятка, были в восхищении – они плавали посреди еды и ели! Плавали и ели! Это была практически библейская манна небесная в переложении на птичий лад.

Часа через два после утреннего «Большого сбора» ко мне в каюту влетел Литус, напоминая кипящий самовар:

— Никита Саныч, там эти – как Вы их там называете? – птеродактили своим белым дерьмом всю грот-мачту изгадили, в некоторых местах весь кузбасслак до металла съело!

Кузбасслак – это такая чёрная краска, состоящая из каменноугольного битума в смеси с растворителем (сольвентом, нефрасом или уайт-спиритом), служащая основой для многих боцманских секретных рецептов для чернения палубы, для покраски якорей и цепей, да и много чего другого. Отличается своей необыкновенной прочностью и долговечностью. Но только не для дерьма из птеродактилей, как оказалось.

-Ну, пошли, посмотрим!

Мы поднялись на верхнюю палубу, потом на кормовую надстройку и задрали головы вверх, рассматривая на чёрных трубчатых конструкциях мачты белые потёки.

— Суки! – заверещал Андреич, — я вам, млядь, сегодня лично бошки, прямо своими руками, пооткручиваю!

Мне это всё тоже уже порядком надоело.

— Андреич, как ты думаешь, может действительно их из СВД аккуратно грохнуть? – спросил я и сквозь дырки в настиле верхней площадки мачты попытался рассмотреть своего знакомого цапеля.

Цапелей не было! Мы с Литусом быстро осмотрели горизонт на 360 градусов, но птеродактилей не обнаружили.

— Слава тебе, Господи! – сказал Литус и быстро перекрестился, после чего трижды сплюнул через левое плечо. – Никак улетели?

— Хочу верить, что это так! Пойду лётчиков обрадую, а то они уже близки к озверению.

Мы с Андреичем поднялись на вертолётку и замерли в изумлении. Почти все вертолётчики были на палубе. Около правого ангара на кранце КГС висели две мотка с тем самым грязно-чёрно-серым капроновым фалом. У Захарова и у двоих командиров экипажей под мышкой находились джутовые мешки из-под овощей. В мешках что-то шевелилось. В руках у нескольких офицеров авиаотряда были фотоаппараты. Все явно чего-то ждали.

За приоткрытой дверью ангара происходило что-то непонятное. Там кто-то мычал, сопел, слышались невнятные возгласы, часто повторялось на разный лад универсальное «С-сука…  бляха-муха»….» Мы с Литусом прошли в ангар. Крыша была сдвинута вперёд до упора, лифтовая площадка с вертолётом была поднята вровень с вертолёткой. У хвоста вертолёта стояли мои матросы из КОВО и держали моего цапеля за расправленные крылья, Логинов одной рукой держал птицу за шею около головы, а другой придерживал тушку. Цапель особо и не сопротивлялся – он уже всё понял и смирился. Длинный клюв был аккуратно перевязан медицинским пластырем. У крыльев суетился Ким с трафаретом из прешпана и губкой с красной киноварью. На трафарете были вырезаны цифры от 0 до 9 и красная звезда. На перьях правого и левого боков тушки цапеля красовались синие цифры 07. Ким набивал красные звёзды на верхнюю и нижнюю поверхности крыльев. Перепончатые лапы птицы были покрашены в белый цвет, а куцый хвост почему-то в жёлтый! Второго, уже оттрафареченного цапеля с бортовым номером 06 держали штурманы-операторы вертолётов. 

С появлением меня и Литуса наступила сцена, как в «Ревизоре». Повисла тишина. Потом за моей спиной захрюкал Главный боцман и выбежал из ангара, старательно зажимая рот ладонью.

— Что застыл, Ким? Киноварь сохнет – трафареть быстрее! – стараясь не рассмеяться скомандовал я и тоже быстро вышел из ангара.

Подойдя к кучерявому командиру отряда, я долго смотрел в его улыбчивое лицо, на дёргающийся у него в руке мешок и думал: «И этих детей Родина послала за три моря себя, любимую, защищать?» Захаров же доложил, что задача по поимке птеродактилей при помощи силков успешно решена. Летуны с утра прогнали цапелей с грот-мачты, разложили силки, положили свежую приманку и спрятались под площадкой. После того, как вернувшиеся к своему, так сказать, гнезду птицы были одновременно пойманы, закутать их в брезент и спустить на палубу с мачты при участии моих боцманов было уже делом нескольких минут.

Потом на ВПП состоялось торжественное фотографирование оттрафареченных бакланов и двух цапелей. Захаров произнёс пафосную речь, в которой бакланы были названы истребителями, а цапели – морскими ракетоносцами, которым дали напутствие наводить страх и ужас на американцев и прочую натовскую нечисть! Осторожно освободили от пластыря клювы. В целях безопасности все операции по выпуску в свободный полёт крылатой эскадрильи проводились в кожаных швартовных рукавицах, так как бакланий клюв – это оружие смертоносное!

И вот цапелей за крылья подвели к кормовому флагштоку. Леера около флагштока были вывалены, как при посадке вертолётов, чтобы «ракетоносцам» можно было сразу прыгать в полёт. Группа офицеров с бакланами построилась в одну шеренгу и по команде Захарова «Взлёт разрешаю!» бакланов бросили в воздух. Те мгновенно замахали крыльями и, показав на мгновение синие бортовые номера и ярко-красные звёзды на крыльях, начали уносится прочь от этого корабля с его сумасшедшими обитателями. Когда «истребители» удалились от корабля примерно на кабельтов, дали добро на взлёт и «ракетоносцам» — им просто отпустили крылья. Цапели, не раздумывая, сиганули за борт, взмахнули крыльями и стал набирать высоту под наше дружное восхищённое улюлюканье! Все весело ржали, хлопали друг друга по плечам, орали: «Летите, голуби, летите!» — и не могли остановиться до тех пор, пока на вертолётке не прозвучал негромко голос командира корабля капитана 2 ранга Игоря Вадимовича Пискуненко: «Млядь, детский сад! Ну точно – детский сад!» Оказывается, командир уже минут пять наблюдал за нашей вакханалией, неслышно поднявшись на вертолётную площадку.

Все застыли по стойке «смирно». Командир, окинув нас всех взглядом, небрежно бросил через плечо:

— Помощнику, Главному боцману и командиру авиаотряда – ко мне в каюту!

На этом и закончилась история про рыбную ловлю и борьбу с птичьей стаей. На следующий день нам пришлось экстренно сворачивать планово-предупредительный осмотр и ремонт, сниматься с якоря и бежать на поиск американской авианосной ударной группы.

Рыбу мы потом всё-таки ловили. Но уже в промышленных масштабах – при помощи гранатометания. Очень любили наши моряки получать на обед или ужин по целой здоровенной сардине! Но эта рыбная ловля достойна отдельного рассказа.

Потом мы неоднократно возвращались в деревню Селивановку на отдых, но такого нашествия разнообразных пернатых мы уже не встречали.

Но вот очень хотелось бы мне увидеть лицо американского моряка на палубе крейсера или авианосца, когда над его головой пролетали наши «истребители» и «ракетоносцы» с синими бортовыми номерами и яркими красными звёздами на крыльях!