Ткачев Ю. Оккупация

Сегодня,  по истечении многих лет, я часто думаю: ну почему  я был такой нелюбопытный?  Почему не расспрашивал маму и отца о том времени, в котором они жили. О моём Тихорецке: довоенном, военном и послевоенном. О коллективизации, голодоморе. О военных дорогах отца, контуженного в 1945 году у стен Берлина. О немецкой оккупации родного Тихорецка,  которую пережила моя мать с грудным младенцем на руках – моим старшим братом. Родители умерли давно и с ними ушли в небытие их воспоминания и переживания, их заботы и скудные жизненные радости. 

Распалась великая страна, сменилась власть, закончилась эпоха «развитого социализма» так и не приведшая наш советский народ к «светлой мечте человечества – коммунизму». Изменились духовные ценности. 

Все партийные бонзы, спрятав на всякий случай красные партийные билеты с профилем Ленина на обложке, плавно перетекли в «Единую Россию».  Они, бывшие верные ленинцы,  теперь голосуют за капитализм.  Ходят в церковь. Клеймят позором советские времена, когда Сталин руками Дзержинского, Ягоды, Ежова и Берия  наводили «порядок» в стране путем массового уничтожения крестьянства, казачества и всех инакомыслящих. 

А раньше, почему не кричали, не трубили по всей земле, что в стране победившего социализма, в стране  рабочих и крестьян советская власть подвергла репрессиям и, в том числе, уничтожила в каторжных лагерях и тюрьмах от 25 до 30 миллионов своих граждан? О том, что в советской стране  планомерно уничтожили  целое российское сословие – казачество? Что уничтожили крестьянство путем насильственной  коллективизации сельского хозяйства? О том что выгребали подчистую  запасы у нищих и без того колхозников, обрекая их на голод?  Что за колосок, срезанный в поле тем же обобранным «активистами» крестьянином  по указу  от « седьмого восьмого» давали ему 10 лет лагерей?

Почему молчали о том, что целые семьи «кулаков», то есть самых трудолюбивых крестьян,  вывозили в глухую северную тайгу, выгружали  там, оставляя на верную смерть? В массовом порядке расстреляли священнослужителей,  взорвали или превратили в склады церкви и храмы? 

 Мы ещё удивляемся, что после голодомора и массовых репрессий 30-х годов, по приходу фашистов в наши города и села находились предатели и коллаборационисты.  

Приведу слова, так ненавидимого  коммунистами  писателя А.Солженицына  ( смею вас уверить, что книги  этого «врага народа»  они никогда не читали), так может, здесь прочитают:  
« За два месяца отдали мы противнику чуть ли не треть своего населения – со всеми этими недоуничтоженными семьями, с многотысячными лагерями, разбегавшимися, когда убегал конвой, с тюрьмами Украины и Прибалтики, где ещё дымились выстрелы от расстрелов Пятьдесят Восьмой.

Пока была наша сила – мы всех этих несчастных душили, травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли подыхать. Когда проявилась наша слабость – мы тотчас же потребовали от них забыть всё причинённое им зло, забыть родителей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстрелянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря – и тотчас же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину, не щадя живота. (Но не мы должны были перемениться! И никто не обнадёживал их, что, вернувшись, мы будем обращаться с ними как-нибудь иначе, чем опять травить, гнать, сажать в тюрьму и расстреливать.)

При таком положении чему удивляться верней – тому ли, что приходу немцев было радо слишком много людей? Или ещё слишком мало?»

Простому народу по большому счету было все равно, кто их будет угнетать – своя власть или немецкая. Немецкую боялись и ненавидели всей душой за высокомерие, тупость и такую — же жестокость к людям. Но особо никто не жалел и о Советской власти; она была символом горя, страдания, бедности, голода, страха, тюрьмы, лагерей.  Почти в каждой семье были расстрелянные или репрессированные родственники. 

Что в лоб, что по лбу, лишь бы была еда, кров и тепло, детишки обуты, одеты и сыты. Оккупированное население страны (а это почти половина европейской части СССР)   жило,  как и раньше, ходило на рынок, на работу, получая за неё оккупационные марки, воспитывало детей, учило их в школах по довоенным учебникам. Только, рассказывают, над школьной доской висел портрет Гитлера вместо портрета Сталина, да из учебников повыдирали листы с изображениями советских вождей и «идеологически неправильными текстами».

Жизнь наших сограждан в период оккупации немецкими войсками – белое пятно. Нигде, ни в каком советском и постсоветском учебнике истории мы не увидим того, что скрывалось за понятием «жизнь в немецкой оккупации».

Заговор молчания вокруг этого вопроса вполне понятен: живые свидетели на занятых территориях СССР предпочитали молчать, чтобы не прослыть предателями, изменниками и нацистскими прислужниками.

На сегодняшний день остается все меньше людей переживших немецкую оккупацию, это уже пожилые люди, все они помнят сталинские времена, когда сажали даже за пару слов, необдуманно сказанных на работе или на улице.  Поэтому объективную информацию трудно получить даже в наше время свободомыслия и многопартийности. 

Давайте подумаем, все ли люди, которые выживали в немецкой оккупации, каким-то образом приспосабливаясь к новым, несколько неожиданным для них условиям, все ли эти люди были предателями, коллаборационистами, то есть людьми, достойными осуждения? 

Конечно, нет. Их нельзя назвать людьми, которые сотрудничали   с 
нацистским режимом. Предатели всегда остаются в памяти народной иудами и гнидами. А вот миллионы и миллионы наших сограждан, которые оказались на оккупированной территории, разве можно называть прислужниками фашистов? Кто виноват, что женщины с детьми, беспомощные старики не успели убежать на Урал или в Сибирь и оказались в немецкой оккупации? 

Сколько же эшелонов выращенного голодными крестьянами, политого их потом зерна, Сталин отправлял по договору в фашистскую Германию вплоть до самого начала войны, чтобы вооружить Красную армию лучшими танками, самолетами и пушками? На оборону работали тысячи заводов, швейных фабрик, предприятий. Народ был уверен – наша армия непобедима! Сталин, действительно, вооружил армию до зубов. Только какой же он тогда великий стратег и военачальник, если Гитлер легко пробил нашу хваленую оборону, а потом,  окружая и уничтожая целые армии,  стремительно дошел до Сталинграда? Как этого допустил вождь народов и  заслуженные маршалы,  оставшиеся в живых после жестоких репрессий 1937-1938 годов?  Кто виноват, что оккупированное население  вынуждено  было подчиняться немецкому порядку, работать на фашистов, чтобы хотя бы раз в день питаться, хоть как-то поддерживать своих родных и близких, детей, стариков?

Жизнь в оккупации была несладкой,  но от прямого сотрудничества с оккупантами советских людей сдерживали патриотизм и  исконная национальная гордость до конца не убитые годами сталинских репрессий. Только уже совсем обиженные большевиками, да ещё  истинные по своей природе иуды  шли  в услужение захватчикам…

 5 августа 1942 года, после предварительных, мощных бомбардировок,  как-то спокойно и буднично в Тихорецк вошли немцы. К тому времени город почти опустел.  Эвакуировались учреждения, ушли жители. Без всяких ожесточенных боев крупнейший железнодорожный узел Краснодарского края  стал немецким.

Сегодня мы по крохам собираем свидетельства и воспоминания людей, живших в то время в Тихорецке. Тех, кто помнит и может честно рассказать  о той жизни при немцах. О том, что при Советской власти не принято было рассказывать и, тем более, писать в газетах. Поверьте – это замечательные, добросердечные и уже очень пожилые люди. 

Они — дети жесточайшей  и страшной войны.  

Несмотря на тяжелые испытания, выпавшие на их детство, они выжили,  не сломались, любят жизнь и людей.  

— Пожалуйста, приезжайте,  буду рада встретиться с вами, — услышал я в трубке бодрый женский  голос, — что помню, расскажу.

Галине Николаевне  Стрижаковой 83 года. Она, заслуженный педагог с огромным стажем,  прошла большой жизненный путь, требующий отдельного описания. Ведет активную общественную жизнь, выступает в школах, рассказывает детям о той страшной войне, создала школьный музей в школе №3 города Тихорецка, где она преподавала четверть века до ухода на пенсию. Галина Николаевна пишет замечательные стихи о войне, о жизни, о родном Тихорецке. 

А во  время  немецкой оккупации она была ещё двенадцатилетней девочкой, вела дневник, как многие тогда школьники и школьницы. Писала стихи. Её, тогда ещё детская, память бережно сохранила все события тех давних лет. 

Вот, что рассказывает Галина Николаевна:

« В конце июля 1942 года в городе полным ходом шла эвакуация. В городе напряжение, каждый день бомбежки. Отец  наш был уже в действующей армии, мы собираем вещи. Военкомат выдал маме, как жене красноармейца, эвакуационный лист с разрешением ехать через Ставрополь на Моздок. Поезда и автотранспорт туда не ходили. Нам дали пару лошадей и большую телегу – мажару. 

Погрузив вещи, я с мамой и мамина сестра с двумя детьми 27 июля вечером выехали из города. На ночь остановились в Борисовке. Извозчик, пожилой человек, сказал маме, что дальше нас не повезет, так как его семья осталась в Тихорецке. Оставил нас и ушел пешком. Около 10 часов вечера мы увидели страшную картину. Все небо над Тихорецком горело кровавым заревом, а земля под нами вздрагивала от ударов бомб, хотя мы были уже очень далеко от города.  Впечатление было такое, что после такой жуткой немецкой бомбежки от города не осталось камня на камне. 

С рассветом мама села на место извозчика,  и мы двинулись в путь. Добрались до станицы Новоалександровской, в Ставрополье. Там жила ещё одна мамина сестра с двухлетней дочкой. Тетя Зина была врачом и работала в военкомате, в призывной комиссии. Некоторое время жили у неё, а потом, когда немцы заняли Кавказскую, военкомат свернул работу и уехал. Уехала вместе с ним и тетя Зина. А мы, обменяв мажару на две линейки, выехали из станицы по направлению в Ставрополь.

Как сейчас я помню ту страшную дорогу.

Горят поля. Едем в сплошном дыму. Гарь разъедает глаза, лезет в горло, трудно смотреть и дышать. Дорога в клубах дыма и пыли. По ней едут наши военные грузовики, едут очень медленно, чтобы не задавить людей, везущих на тачках свой домашний скарб. Вместе с нами идут на восток измученные отступлением воинские части. 

На перекрестке дорог встретились отары овец, которых от немцев угоняли в горы. Образовалась пробка. И вдруг команда: «Воздух!». Над дорогой кружил немецкий самолет – разведчик. Как бы издеваясь, он,  то взмывал вверх, то летел на бреющем полете, чуть не садясь на машины. Кто-то из командиров крикнул: «Рассредоточиться!».  Люди,  бросив свои тачки и повозки с вещами, побежали с дороги в поле. Мама по обочине погнала лошадей во весь дух, за ней тетя на другой линейке. Доехали за несколько минут до другого перекрестка и свернули в сторону от главной дороги. А там, где мы только что были,  появились бомбардировщики с крестами на фюзеляже. Визжали и рвались бомбы. Ржали раненные лошади, кричали люди. Там был настоящий ад.

Начались лесистые предгорья. Мы ехали через лес, когда нас вдруг остановила группа всадников. Это были командиры отступающей воинской части. Проверив документы, они посоветовали возвращаться назад,  так как Ставрополь, через который мы должны были ехать, захвачен немцами.

— Возвращайтесь, а мы будем прорываться из немецкого окружения, — сказали они нам. 

Мы повернули назад.    Эвакуироваться было некуда – на севере, юге, западе и востоке уже хозяйничали немцы. 

Долго ехали по проселочным дорогам, потом выехали на шоссе, здесь первый раз я увидела немцев. Они куда-то мчались на мотоциклах с коляской. Им явно было не до нас.  Потом все же, в Новоалександровке, немцы нас остановили и отобрали у нас лошадей и линейки. Поселились у какой-то маминой знакомой на окраине станицы. Мне очень хотелось домой, в Тихорецк, я плакала потихоньку, в подушку, вспоминая родной город, нашу уютную квартирку. Такая тоска сжимала горло, что хотелось все бросить и бежать домой. Мама тоже тосковала по Тихорецку,  и мы все снова двинулись в путь. Сначала шли пешком,   потом забрались в какую-то теплушку и, наконец, добрались до станции Кавказская.   Говорили, что через пять дней пойдет поезд на Ростов. Нас приютили добрые, совсем незнакомые люди. Тогда общая беда роднила всех. 

Помню, что рядом с нашим временным пристанищем находилось гестапо.

По ночам мы дрожали от страха из-за душераздирающих криков, доносившихся оттуда.

Через пять дней,  действительно подошел товарняк с мостовыми сваями высотой около трех метров. Немцы особо не препятствовали  «пассажирам».  Они не видели в нас врагов. Мы были оборванные и жалкие беженцы. Такие же несчастные люди готовились ехать с нами.

Нужно было забраться на самый верх. Не знаю, какая сила помогла мне и маме, но мы залезли и устроились на этих сваях. Поезд тронулся. Мы сидели с мамой, прижавшись друг к дружке, на большой высоте. Дул порывистый ветер, моросил дождь. Мама от переживаний, усталости плохо себя чувствовала, но настроение было приподнятое – мы едем домой, в родной наш городок! 

В Тихорецк поезд пришел поздно вечером. Не останавливаясь,  он медленно двигался в кромешной тьме. Ясно было: он не остановится! Надо прыгать! Какие-то мужчины, ехавшие с нами, помогли сбросить вещи, затем развернувшись в сторону движения, прыгнули мы с мамой. Мама совсем была слабая, упала.  Я подняла её, и мы потихоньку  пошли к вокзалу. Чтобы не упасть с перрона ориентировались во тьме,  по быстро мигавшим огонькам карманных фонариков, с которыми ходили немцы. Когда подошли, то увидели, что от вокзала остались только стены, а около них груды камня и кирпича. 

На нас немцы не обращали внимания. Только тогда, когда мы посадили маму на вокзальные кирпичи, подошел немецкий офицер и прогнал нас, показывая рукой в темноту «Бистро, бистро!». Мы заплакали от беспомощности и страха и побежали. Город был пустой, темный и неузнаваемый. После бомбардировки многие здания были разрушены. Мы спотыкались на обломках кирпичей. Когда подошли к своему дому, увидели, что он полностью разрушен. В дом попала авиабомба. Поселились в  тетином восьмиквартирном доме, в пустой квартире, хозяйка которой эвакуировалась еще в начале июля. Она успела уехать, а многие жители, как и мы, вернулись в город, так как Тихорецк попал в клещи, и бежать было некуда. 

Немцы сразу же установили новый порядок, на улицах жителям можно было появляться только в определенные часы, облавы на людей устраивались постоянно. Всех, кто попадался в запретное время, отправляли на работы в Германию.

Оккупанты очень боялись партизан и подпольщиков, а в городских руинах было удобно прятаться. Поэтому немецкий комендант города отправлял на расчистку завалов детей. Немцы приходили во дворы и отбирали для этого мальчишек и девчонок. Дети целыми днями растаскивали кирпичи, а оплатой за этот адский труд служил крошечный кусочек хлеба. Казалось, он был слеплен из соломы, пыли и глины.

Однажды к нам во двор зашла женщина. Она отбирала детей для работы по очистке шерсти. Я тоже попала в эту бригаду. Нас завели в помещение одноэтажного здания по улице Красноармейской. Сейчас там находится детская художественная школа. Из-за стоявшей столбом пыли мы ничего не могли разглядеть. Шерсть была маслянистая, слипшаяся и пыльная. В здании стоял едкий запах, от которого слезились глаза. 

Вечером эта женщина привела нас домой и сказала: «Не бойтесь. Я вас туда больше не поведу, я дважды на очистку шерсти детей не беру.   Иначе вы там можете погибнуть от вредных испарений». Как мы позже узнали, она была подпольщицей. 

Да, во время оккупации города, когда было просто трудно жить, деятельность партизанских и подпольных групп, доказывала, что мы не смирились и продолжаем борьбу с фашистами. Взрослые тогда шептались об их различных диверсиях против оккупантов.    

Рядом с домом, где мы теперь жили, была моя школа имени Кирова, теперь в ней находилось общежитие немецких поездных бригад. Часто немцы стучались к нам, принося постирать грязное бельё, а к соседке Нюсе приезжал пожилой немец, который служил снабженцем в воинской части на аэродроме. Вот этот немец, увидев на веревке хорошо выстиранное и отбеленное щелоком белье, которая сушила тетя, сказал ей: «Мне стирайт будешь ты!». 

Тетя стала отказываться, она, зная, что немец расплачивается с Нюсей вермишелью и хлебом, не хотела обижать соседку. Но немец вошел в комнату, положил сверток с бельем на стол и, сказав снова: «Стирайт», быстро вышел и уехал.

Через три дня он привез нам булку хлеба, грязное бельё для стирки, а чистое забрал. Так продолжалось до конца эвакуации. Немец оказался очень мирным. Ему было больше 60 лет. Постепенно мы узнали, что у него есть взрослые дети и внуки. Он показывал нам фотографии своей семьи. 

В городе был введен комендантский час. После 8 часов вечера  на улицах появляться было нельзя, хватали и тащили в комендатуру. Гестаповцы охотились за евреями, рассказывали, что в Краснодаре  их просто душили в специальных машинах, в которых выхлопная труба от двигателя была выведена прямо в фургон. Людей заталкивали туда и возили по городу, пока они не умирали от газов. Эти машины так и называли – «душегубки». Правда в Тихорецке я таких машин не видела. Может тоже были, не видно же, что там внутри фургонов: люди или просто продукты или вещи. 

На моих глазах немецкий патруль с овчаркой догнал и застрелил девочку — еврейку. Я спряталась в какой то нише в стене здания и дрожала от страха, боялась, что меня увидят и тоже убьют.

В булочной, что находилась неподалеку, пекли хлеб для немцев. Мама знала многих её работников ещё с довоенного времени. Помню, они приходили к нам и приносили в формах для выпечки хлеба какую-то горючую смесь. Печка наша была устроена для отопления такой смесью. Позже я узнала, что мама поддерживала связь и с местными партизанами и подпольщиками.

Из общежития поездных бригад часто приносил стирать бельё машинист Петер. Он был веселый, лучше других говорил по-русски. В декабре 1942 года, когда немцы говорили, что Новый Год будут отмечать в Кремле, Петер принес иные известия: немцы потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. 

Тогда же в конце января 1943 года приехал тот пожилой немец с военного аэродрома, которому тетя стирала бельё. Войдя в комнату, он открыл словарик и стал задавать вопросы маме:

—  Твой муж офицер, он на фронте?

—  Да. — Отвечала мама.

—  Брат в НКВД на фронте?

—  Да.

—  А ты партизан?

— Нет, — ответила мама, — я больная, не могу ходить, какой из меня партизан?

Немец помолчал.

— Я об этом никому не скажу, но Павел нехороший, — сказал немец, —  он выдает ваших людей. 

Павел был мужем соседки Нюси.

После этих слов немец попрощался с нами. Их часть уходила из города.

Однажды в январе 1943 года я проснулась от сильного взрыва рядом с общежитием для немецких паровозных бригад, расположенное по соседству с нашим домом, на углу улиц Клубной (ныне Чернышева) и Красноармейской.   Мама выбежала во двор и  успела увидеть, как над нашим домом пролетел советский четырехкрылый самолет У-2, даже звездочки в ярком свете луны были ясно видны. Летчик явно метил в общежитие. 

Позже мы узнали, что летала тогда над городом наша легендарная землячка, летчица Евгения Жигуленко. Несколько раз по ночам она сбрасывала бомбы и листовки, из которых люди узнавали положение на фронте.

А в конце января 1943 года наши войска вошли в город. Немцы к тому времени покинули Тихорецк. Маму вызывали в милицию. Там её хорошо знали, так как до войны она работала народным заседателем в суде. Её спросили, как она жила при немцах, кто вас обижал из жителей города? Мама ответила, что никто не обижал, а через некоторое время партизаны подтвердили, что она являлась их связной. Тогда ей показали списки фамилий людей, приговоренных гестаповцами к уничтожению. Среди них были мы с мамой и моя тетя с двумя детьми.  Это «постарался»   предатель Павел. Помешало гестаповцам осуществить страшную расправу освобождение нас советскими войсками». 

Галина Николаевна задумалась, вся погруженная в то страшное прошлое, а я вспомнил о том, что рассказывала моя мама о той немецкой оккупации, о жизни под постоянными бомбежками. Она с родителями, моими дедушкой Антоном  и бабушкой Ульяной,  жили на улице Фронтовой недалеко от железной дороги. Мама родила 29 июня 1942 года сынишку, моего старшего брата, а через 37 дней в город вошли немцы. Отец воевал под Сталинградом, а его семья  жила в землянке, выкопанной моим дедушкой в огороде. В домике жили оккупанты. Наша авиация часто бомбила станцию, доставалось и немцам, и населению. Немцы были не совсем звери, предупреждали о налетах.

— Матка, у…у…у! — показывали они на небо. 

Мама пряталась с ребенком в убежище, а через несколько минут на город летели бомбы. 

Предупредили так же, что будут взрывать артиллерийские склады, которые находились неподалеку, в районе насыпи у Кавказского переезда. Снаряды летели и взрывались везде, в том числе и во дворе у дедушки Антона. Сутки вся семья сидела в подвале, пока не взорвался последний снаряд.

К своим «хозяевам» постояльцы относились снисходительно, не обижали. Маме давали даже сгущенку, еще какие-то продукты для ребенка…

А вот, рассказ о том времени такой же коренной тихоречанки Марии Ивановны Холодовой. Я хорошо знаю её сына Сергея. Он мичман в запасе, служил на атомных подводных лодках Северного флота. Единственная её поддержка и оплот.

Сижу в уютном домике Холодовых на северной окраине  Тихорецка. Улица тоже имеет соответствующее название – Северная. Тетя Маша плохо слышит, приходится говорить громче обычного.  Но память её осталась такой же молодой, как и в те страшные годы войны.

Рассказывая, она иногда плачет, вспоминая пережитое.

— Может, не будем, тетя Маша? – спрашиваю её. – Вам это тяжело вспоминать.

— Нет, всё, уже успокоилась, — отвечает Мария Ивановна, и продолжает говорить.

Она 1925 года рождения, родилась в станице Фастовецкой, тогда еще Тихорецкой. Вот её рассказ:

«Все мои родственники и с маминой и с папиной линии – потомственные казаки. Жили здесь со времен правления Екатерины Второй.

А в этом доме я живу давно, правда, после того, как в город вошли немцы, мы уехали в Фастовецкую к родне.

В центре Тихорецка, там,  где площадь, стоял столб с большим, черным репродуктором. Вот по нему и объявили о том, что началась война с фашистской Германией. Мы знали, что недавно правительство подписало с Гитлером договор о ненападении и удивлялись, почему этот  негодяй,  Гитлер, коварно на нас напал.

Мой отец ушел на фронт в сентябре. Служил в Кубанском кавалерийском корпусе, который формировался в станице Ново-Рождественской.

Вы говорите, почему не эвакуировались от немцев? Это не так было просто. Эвакуация была не всем доступна. В первую очередь эвакуировали паровозоремонтный завод, который теперь называется заводом имени Воровского. Увозили станки, рабочих и инженеров завода. Эвакуировались организованно и другие учреждения. А простые жители уезжали кто — как. На попутках, телегах запряженных лошадьми, быками. Шли пешком с тачками  с домашними вещами. 

Но почти всем им пришлось вернуться назад в город, потому что и Тихорецк, и Фастовецкая попали в немецкое окружение, и идти было некуда. Нас, кроме мамы и бабушки  тогда было четверо детей: две моих сестры и брат. Мы даже не успели тронуться с места, как немцы заняли город.

До этого в нашем огороде стояли зенитки, стреляли по немецким самолетам. Бомбили фашисты ужасно. Почти каждый день налетали на станцию и наш аэродром, а он от нас рукой подать. Не знаю, как и живые остались.  

В Фастовецкой жили голодно, но все-таки было легче, чем городским. На полях оставался неубранным хлеб, и станичники успели заготовить себе небольшие запасы.  Власти в первые дни не было, милиции было не до нас, тоже эвакуировались. Вот на полях и собирали самовольно, кто что успел. Зимой при немцах потом еще мерзлую картошку ходили, копали. 

Спали мы только на полу, потому, что наши бомбили  немцев, и мы при бомбежках заползали под кровать, чтобы на нас ничего сверху не упало.

У соседей Общаковых убило осколком кормилицу — корову. 

Немцы в Фастовецкой всю живность переловили, еду они варили сами. Костры разводили из заборов и плетней. Помню, как немцы из колодцев мылись водой. Грязные такие, усталые.   Много их тоже гибло тогда, но так им и надо, кто их к нам звал? 

У немцев был приказ: на Кубани не особо зверствовать, потому что это казачий край. Они надеялись, что казаки им будут помогать бороться против советской власти. Но настоящих казаков к тому времени мало уже было, постреляли почти всех  и в ссылку отправили ещё задолго до войны. А кто ещё был живой, так тех призвали в красную кавалерию. 

У нас в Фастовецкой в конторе жили немцы. Сидят летом в одних трусах, и что-то пишут-пишут.

Один пожилой немец умел говорить по-русски. Оказывается, что он был в плену в России после первой германской войны. Этот немец относился к нам без злобы. Приносил обрезки свиного мяса, сала, отдавал маме и говорил: «Свари детям».

Запомнился постоянный зловещий звук на трассе – это шли машины с военной техникой на Сталинград. Там шло большое сражение, и немцы всё что было, отправляли на Сталинградский фронт.

После того, как наши дали им там прикурить, оккупанты в Фастовецкой были особенно злые. Только и ждали от них беды.  Могли расстрелять ни за что, ни про что.  Мы забились по щелям, затаили дыхание от ужаса и страха и никуда не выходили. 

Всё-таки как то прожили эти полгода оккупации, выменивали вещи у более запасливых станичников на продукты. Мама выменяла отцовский велосипед на кукурузу, мололи её на самодельной мельничке из артиллерийской гильзы и пекли лепешки.  Когда удавалось добыть пшеницы, мололи её тоже.  В картофельное пюре из мерзлой картошки добавляли горсточку муки и делали лепешки. Пекли прямо на плите без всякого масла, конечно, его у нас не было.

Ненавидела я всей душой русских полицаев, а такие были в Фастовецкой и в городе Тихорецке. Полицаи вылавливали евреев, коммунистов, сажали их на телегу и под конвоем везли на тихорецкий аэродром. Там их расстреливали и закапывали в противотанковые рвы, которые вырыли тихоречане перед приходом немцев.

Когда фашистов разбили под Сталинградом, их машины потоком шли на юг, к Черному морю. Только в машинах уже не было пушек и снарядов. В них сидели солдаты. Хотели удрать на пароходах через море. 

Наши вошли в Тихорецк со стороны зерносовхоза. Теперь это поселок Парковый. Там была перестрелка с отступающими немцами и погибли наши солдаты. Там сейчас стоит памятник воинам – освободителям.

Все это время, до конца января 1943 года, пока отступали немцы и наши освободили наш город, мы сидели в земле днями и ночами, пока все не закончилось. Потом стали возвращаться в город и восстанавливать свои разрушенные жилища. Все тогда помогали друг другу. Вместе месили замес из глины и соломы, формовали саман и строили жильё. Трудно было все начинать заново, но главное было то, что мы выгнали чужеземцев со своей земли,  и начиналась новая мирная жизнь. Мы снова поселились в этот домик, где и живем сейчас с сыном. А из пятерых детей нас осталось двое:  я – старшая и самая младшая сестра Надя. Надя родилась в 1943 году, когда немцы уже ушли из Тихорецка. Сейчас она живет в Кировограде, мы с ней переписываемся. Я плохо слышу, а то бы сейчас и по сотовому телефону поговорили. Сережа с ней разговаривает и рассказывает, как она живет, как её здоровье».

Рассказывает Виктор Васильевич Донец, заместитель председателя Совета ветеранов Тихорецкого района: 

« Когда в город пришли фашисты, мне не было ещё пяти лет. Многое за жизнь забылось, а вот то время запомнилось отчетливо, хотя я был ещё совсем маленький. Мы жили на «той стороне» в районе Кавказского переезда. Шла война, немцы постоянно бомбили город. Отец был на фронте, мать ходила на работу в «Красный Молот», а за мной присматривали пожилые уже соседи Комягины, которые жили с нами в одной хате для экономии дров и угля.

Основной тягловой силой тогда были коровы. Их запрягали в четырехколесные тележки и перевозили вещи. А основная польза от них, конечно, было молоко.  Корова была и у соседа,  Комягина.  Как то он запряг корову и мы с его сыном, пятнадцатилетним Федей, зачем — то поехали  в зерносовхоз, сейчас это поселок Парковый. Заехали в поселок Западный, который расположен за железной дорогой рядом с зерносовхозом. А когда выезжали из него, то увидели колонну немецких машин и мотоциклистов. Никаких боёв за Тихорецк не было. Наши уже давно отступили, а многие жители остались в оккупации. Была жара, хотелось пить, мы думали, вот сами воды попьем у переезда, там был колодец, корову напоим. А тут на тебе! Немцы. Они ехали со стороны Терновки через переезд на нашу сторону. Я смотрел, маленький был, мне было не страшно, а просто интересно. Пока не прошла колонна, мы стояли и смотрели. Потом приехали домой, все только и говорили вокруг «Немцы, немцы». Кроме немцев было много румын. И вот началось расквартирование оккупантов. К нам на постой заселилось двое румын.

Питались мы тем, что запасли с лета, до прихода фашистов. Тогда люди помогали друг другу, чтобы выжить. Мама помогала старикам Комягиным, а они делились с нами молоком от своей коровы. 

Кроме немцев и румын были ещё и калмыки, которые перешли на сторону немцев. Калмыки пришли на Заводскую улицу, там, в начале улицы жила семья Савоськиных. Муж был на фронте, а хозяйка жила с маленьким сыном. У неё была корова и запас сена. Калмыки подъехали к копне и хотели забрать сено. Савоськина была боевая женщина, схватила коромысло и, размахивая им, бросилась на защиту своего сена. 

За нападение на калмыков её хотели повесить, но заступился военный комендант Тихорецка и Савоськину отпустили – наверно, как и все люди, комендант не любил предателей. 

Запомнился день,  когда немцы и румыны драпали из Тихорецка. Была зима, позёмка, снег. Мать слегка протопила печку, закрыла меня на замок и ушла на работу. Я сидел на полу, игрался игрушками. Вдруг кто-то взламывает  дверь, врываются «наши» румыны, хватают свои вещи.   Я кричу: «Мамки дома нет!». Постояльцы похватали вещи, упаковали в зеленые брезентовые мешки и выскочили,  не закрыв дверь. Дверь замело, не закрывается. На улице мороз, снег лежит  уже в комнате, холодно. Печка почти остыла. Я залез на неё и лежал там, пока не пришла в обед мама и не затопила печь. 

В тот же день, когда ушли румыны, наши мальчишки увидели на улице Розы Люксембург две брошенных немецких автомашины. Витя и Саша Светленко побежали к ним, посмотреть, что там в них находится. Виктор обогнал младшего брата и дернул ручку дверцы. Раздался взрыв, и Витю всего поранило мелкими осколками. Машины, оказывается, были заминированы. Хорошо, что Витя ещё остался в живых. Он и сейчас живет в Тихорецке, тот случай хорошо помнит, шрамы до сих пор у него и на теле, и на лице. Мальчишки постарше шныряли везде, приносили всякие «военные трофеи» — гильзы, патроны, длинный артиллерийский порох – макаронины. Федя оплёл все никелированные трубки  моей кровати этим порохом. Помню, как мама сильно его ругала за это: « Балбес! А если кто спичкой чиркнет!»

У Феди Комягина – сына нашего соседа, была трагическая судьба.  Он попал в списки на отправку в Германию. Но до  отправки в рабство он где- то нашел или утащил большую немецкую противотанковую гранату. Пошел с двумя дружками в район нынешней Зеленой Рощи. Там где сейчас памятник Кочубею, ниже к пруду была какая-то база, пенсионеры вязали веники. Федор с друзьями решили разобрать гранату. При взрыве все трое погибли. 

Потом пришли наши. Боёв за Тихорецк не было. По крайней мере, я не помню, чтобы была сильная стрельба.  Наверно фашисты к тому времени уже покинули город. Вот, что помню, то и рассказал».

30 января тихоречане отмечают юбилей освобождения нашего города от немецко-фашистских захватчиков. Семьдесят лет назад оккупанты покинули Тихорецк, оставив после себя руины, дым пожарищ, сожженные поля. А самое главное – многочисленные людские жертвы. Многие наши земляки не дожили до этой  светлой даты освобождения тихорецкой земли. Погибли в оккупации от голода, отправлены в рабство в Германию и погибли на чужбине или были расстреляны гестаповцами в Тихорецке, когда те здесь хозяйничали. 
Светлая им память. 

Но давайте не забудем и тех, кто остался в живых, несмотря ни на какие испытания, выпавшие на их долю – голод тридцатых, сталинские репрессии и ссылки родных, фашистскую оккупацию, трудное послевоенное детство.  Детей войны. 

На фото: Проверка документов у населения. Фото из http://bacian.li

2 комментария

Оставить комментарий
  1. В.Цепурко

    Юра, спасибо за интересный рассказ! С удовольствием прочитал и словно окунулся в те трудные дни оккупации родного города. Как было тяжело, знаю из рассказов матери нашей подруги, которая с удовольствием делится воспоминаниями своего трудного детства.

  2. К сожалению, редко, очень редко пишут воспоминания о судьбах тех, кто пережил оккупацию, блокаду немецкие и советские концлагеря. Мне довелось приобрести и прочесть две книги: о судьбе нашего пограничника, в первый же месяц войны, раненым, попавшего в фашистский плен и прошедшего все муки ада в немецких, а затем и советских концлагеря. Потряс его рассказ о том, что наш офицер, пережив немецкие концлагеря, покончил жизнь в советском… Читал и книгу-воспоминания мирных жителей, попавших в оккупацию в Прибалтике. Книга называется «Мы выжили чудом». Думаю, что вряд ли удастся купить эти книги в магазине. А жаль! Люди должны знать правду о войне, и не только красивую, героическую и официальную!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *