Рубан Н. Хомяк в совятнике. Часть 1.

 

  — Пап! — окликнула меня дочь из своей комнаты. — Ты мне не поможешь?

   — А что такое? — отозвался я, стараясь не упустить винтик, который с величайшим трудом выудил пинцетом из пыльных внутренностей системного блока.

   — Ну, подойди сюда! — голос дочки обрёл некоторую капризную требовательность.

   Нет, мне это нравится. Девице всего четырнадцать лет, но она считает в порядке вещей, если дело есть, подозвать папашу к себе, вместо того, чтобы подойти к нему сама.

   — Совсем ты, милая моя, совесть уже теряешь, — проворчал я, спасая остатки родительского самолюбия. — Сено за коровой…

   — Ну, па-ап! — винтик шустро выскользнул из вздрогнувшего пинцета и с нахальным звяком исчез в недрах блока. Блллин!

   Я от души приложил пинцетом по столу и отправился в комнату дочери, чтобы высказать свои соображения по поводу обнаглевшего младшего поколения. Но младшее поколение мои переживания волновали мало. Это самое поколение в лице моей ненаглядной дочери сидело забросив длиннющие ноги на подлокотник кресла и, рассеянно листая пухлый томик Гоголя, гоняло на плеере своего любимого «Микроба», или «Бациллу» — никак не запомню, как правильно оно называется.

   — Пап, слушай! — сдёрнула дочь наушники. — У меня задание.

   — Комсомольское? — попытался иронизировать папаша.

   — А? Я говорю, задание мне по литерке дали, поручение.

   — Короче, Склифосовский, — вздохнул я, — что делать-то надо?

   — Нужно кассету найти, пап. Называется «Шинель», кино такое, — пояснило чадо на всякий случай. — Мы на уроке его смотреть будем, Гоголя сейчас проходим.

   Вообще, от нынешних школьных экспериментов я порой балдею. На уроках биологии Светке давали задания сочинять сказки про хлорофилл и фотосинтез. На истории, помню, они хором пели песни Гражданской войны. Удивляюсь, почему ещё на математике они не играют в «очко» и преферанс. Дивные времена настали для школяров.

   — А просто прочитать книгу уже влом? — жалкая попытка добиться взаимопонимания на их языке.

   — Ну что ты, пап! Мне русичка сказала найти — и все! В прокате там поискать, или где…

   — А ты искала, вообще? «В прокате там или где»?

   — Я в пункте проката, что в гастрономе, спрашивала, у Мишки. Он спросил, с какого дуба я рухнула, — надулась Светка.

   М-да. В сущности, этот Мишка парень неплохой, но в своих высказываниях порой прямолинеен, как сапёрная лопата. На его месте, я бы так не сказал, но, возможно, подумал бы то же самое. Фильм-то черно-белый, снят где-то в начале шестидесятых, классика — неходовой товар. Кто его тиражировать будет? Ладно, это все лирика. Но где эту «Шинель»-то найти, в самом деле? Рассуждения и нравоучения на тему о важности печатного слова будут расценены как «отмазки». Сразу за этим набухнут хрустальными слезами глазищи ненаглядного чада и исторгнется сакраментальный призыв «рассказать об этом нашей русичке». Прямая дорога к падению родительского авторитета.

   Обзвон нескольких пунктов проката и магазинов, как и ожидалось, дал нулевой результат. В одном из них меня даже вежливо попросили не хулиганить.

   Спустя час, уже почти ни на что не надеясь, я набрал номер однокашника Генки Прохорова, моего старого приятеля и владельца солидной видеотеки. Еще в давние студенческие времена мой сосед по общаге Генка был единственным на нашем курсе обладателем видика — допотопной «Электроники», гордости славного города Воронежа. Благодаря старушке «Электронике» Генка был желанным гостем на всех наших студенческих посиделках. Я довольствовался скромной ролью оруженосца — перетаскивал за Генкой увесистый ящичек и получал за это свою долю портвейна с дешевой закуской, уважения однокурсников и благосклонности однокурсниц.

   Теперь Генка — солидный дядечка, к которому на драной козе не подъедешь. Но пару раз в год с несложной просьбой к нему обратиться можно — ему и самому приятно: вот, мол, какой я славный парень, хоть и выбился в люди, а старых друзей все равно не забываю.

   — Да, — энергично откликнулся приятель, — слушаю!

   — Ген, привет. Это я, Волобуев. Саша, — как бы пояснил я.

   — А-а, здорово! — после короткой паузы. — Как оно?

   — Да ничего, нормально. Как сам?

   — Да тоже так, — на другом конце провода потихоньку нарастает нетерпение. — У тебя дело ко мне?

   — Да понимаешь, компетентный совет нужен, — невольно подстроившись под Генкин деловой темп, излагаю проблему коротко и сухо.

   — Пиши телефон, — Генка даже не дослушивает меня до конца, диктует номер быстро и не повторяя, сам привык схватывать нужную информацию на лету и не сомневается, что другие схватывают её так же. — Зовут Серега, скажешь — от меня. Если у него нет, значит — нигде нет, разве что в Госфильмофонде.

   — Спасибо, Ген!

   — Давай… — и гудки. Деловой человек, понятно.

   Неизвестный Серёга откликнулся быстро, словно ждал моего звонка. Услышав мой вопрос, поинтересовался в свою очередь:

   — А вы откуда узнали, что у меня «Шинель» есть? — интонация у него была какая-то непонятная: растерянная, что ли?

   — Да я, собственно, и не знал. Просто ищу кассету, а Геннадий посоветовал к вам обратиться. Говорит, если у вас нет, значит — нигде… — лесть грубоватая и неуместная, да кто из нас не конформист, когда надо…

   — Угу… — далёкий Серёга, кажется, о чем-то размышлял. — А вы вообще этот фильм видели?

   — Ох, если честно, сто лет назад, ещё, когда в школе учился. Тогда, помнится, как-то на телевидении старались под школьную программу подстраиваться. Учителя ещё напоминали — мол, не пропустите. Да разве мы в том возрасте этим интересовались? Какой Гоголь, когда по другой программе наши с канадцами в хоккей рубятся? Так что даже толком и не помню, чего там, — самокритично вздохнул я.

   — М-да. Ну, я понял. Ладно, приезжайте, я в конторе до семи сегодня буду, — продиктовал адрес и тут же трубку положил. Что он за человек, этот Серёга? Наверное, интеллигентный чудак-коллекционер древних фильмов. И наверняка со странностями. Ладно, поглядим.

   ***

   Контору Серёги я разыскал быстро — обычный мелкий офис, затерявшийся среди десятков себе подобных в гигантской утробе бетонно-стеклянного мастодонта — то ли Главгидро.., то ли Центрстанкопром… — чего-то. Нашим чиновникам все нипочём, на аренде всегда выплывут.

   Преисполненный собственного достоинства охранник с нашивкой «Секьюрити» выдержал замечательную паузу, оценивающе-значительно оглядывая меня с головы до пят. Интересно, осталось ли у нас хоть одно разнесчастное ООО «Рога и копыта» без собственной охраны?..

   — Сергей Андреевич? — поднял охранник телефонную трубку. — Тут к вам пришли… Как ваша фамилия? — покосился он на меня.

   — Волобуев, я ему звонил сегодня.

   — Волобуев. Говорит, звонил сегодня. Подождите, — кивнул он на стул, кладя трубку.

   Сергей появился быстро — похоже, он все в жизни делал быстро. Вопреки ожиданиям оказался он парнягой двухметрового роста, с грудью, шириной с холодильник «Саратов» и клочкастой «шкиперской» бородой.

   — Здоров, — сунул он мне ладонь, немногим уступающую размером тому энциклопедии, — айда покурим.

   Мы вышли в холл с лифтом, выполнявший по совместительству роль курилки. Запустив лапу в карман необъятных штанов, Сергей выудил оттуда видеокассету. В его ладони она смотрелась довольно компактно — что-то вроде портсигара.

   — Вот, — сунул он мне кассету в руки, — только качество записи не очень, фильм-то старый, сам понимаешь…

   — Да что вы… Спасибо большое. Сколько с меня? — и только сейчас я вспомнил, что вышел из дома без кошелька.

   — Э-э, бросьте, — отмахнулся он, пыхнув дымом, — вам же кассету не насовсем, как я понял?

   — Нет, конечно. До конца недели верну.

   — Ну и все, — пожал плечами Сергей.

   К таким людям быстро начинаешь испытывать симпатию. Здоровенный, уверенный в себе и — не жлоб.

   — Где Вы только умудрились такую запись отыскать, — почти искренне восхитился я, — такая редкость….

   — Да уж…, — хмыкнул Сергей, — случайно, можно сказать. Ну ладно, мне там загибаться надо, пойду. Звони, если что, — и, кивнув, грузно потопал к дверям офиса.

   Нет, наверное, никогда я так и не научусь ни нужные знакомства заводить, ни просто с хорошим человеком подружиться. Да и что я ему? У таких мужиков свои интересы — небось, отпуск в тайге проводит, или в горах, или на байдарке. Во всяком случае, не у тещи на огороде. И дети к таким отцам наверняка сами подходят, а не к себе подзывают.

   Кстати, о детках. Светка моя — девчонка ничего, вообще-то, но растяпа еще та. И посеять в школе может, что угодно — от сменки до ключей от квартиры (три раза замок менять приходилось). Так что, от греха подальше, кассету лучше переписать — пусть тащит в класс копию, не то в случае утери будет кошмарный неудобняк…

   ***

   — Ну, что? — спросил я дочь, когда та вернулась из школы. — Как урок прошел? Посмотрели кино?

   — Ага!

   — Понравилось?

   — Да ну… — только ручкой махнула — понимай, как хочешь.

   — Скучно, что ли?

   — Да не то чтобы скучно — жалко его очень. Девчонки раскисли, как баба Маня от индийской трагедии… — за время этой беседы Светка успела скинуть рюкзачок, переобуться из ботинок в тапочки, покопаться в куче кассет у себя на столе, выбрать нужную, воткнуть ее в плеер и размотать провод наушников. Ткачиха-многостаночница, да и только. Сейчас оседлает свою головенку этими наушниками и — все, ушла в другое измерение. Можешь, уважаемый папаша, тупо созерцать мотающийся из стороны в сторону пегий хвостик, да вихляющий вельветовый зад — мы тебя уже не слы-ышим… Однако… Я попытался припомнить, было ли нам в свое время жалко незадачливого чиновника. Да нет, не припомню. «Прошли», как и все остальное по литературе, ну и все. А ещё говорят, что нынешние тинейджеры черствые да циничные. Выходит, что их поколение отзывчивее нашего?

   Наушники неожиданно зависли над Светкиной макушкой, словно шасси вертолёта, совершающего опасную посадку на горную вершину.

   — Только прикольно так! — засмеялась вдруг дочь. — Тот актёр, что этого Башмачникова играл, в другом фильме лётчиком был, я помню. Я на него смотрю, а сама жду, что он сейчас крикнет: «От винта!» Или ещё чего-то такое…

   — Башмачкина, а не Башмачникова. Погоди, не понял… — я покопался в памяти.

   — Какого лётчика?

   — Ой, ну я не помню, как фильм называется — про войну! Они там все поют ещё, эти лётчики, а он у них командир. У них ещё узбек такой симпотный был, Ромео, он к Симоновой кадрился. Да ты помнишь! Там песня ещё такая: там-там-ри-ра! Там-па-рим-па, трим-пам-пам! — довольно точно воспроизвела она мелодию «Смуглянки».

   — Че-во?! — вытаращил я глаза. — Девушка, вы какой фильм смотрели?

   — Какой-какой! Какой ты принёс, такой и смотрели. «Шинель». А что?

   — Да не играет там тот актёр, про которого ты говоришь. Башмачкина играет Ролан Быков. А лётчика, его Титаренко фамилия, играет Леонид Быков. «В бой идут одни старики», вспомнила?

   — Пап, ну я что — совсем тупая, по-твоему?! — взвилась возмущённо Светка.

   Черт, ну почему она сразу так реагирует? Чуть что, и готово — бабахнула петарда.

   — Да погоди, не горячись ты… Но я ведь хорошо эти фильмы помню — там разные актёры играют.

   — Уй, пап! Ну не веришь — посмотри сам, если забыл! — дочь нахлобучила наушники, выхватила кассету из рюкзачка и сунула ее мне. Ну ладно…

   Все же дурацкий у меня характер, ей-богу. Поспорим из-за какого-нибудь пустяка, а я — нет, чтоб уступить, как положено мудрому отцу, так наоборот, стараюсь свою правоту непременно доказать. Хотя толку от этого ноль. Даже если и докажешь, лучше бы этого не делал: надуемся, замкнёмся и затаим обиду на старого дурака. И за дело.

   Вот и сейчас — вместо того, чтобы дипломатично пожать плечами и перевести разговор на другую тему, я мстительно засопел, взял кассету и пошёл включать видик. Забыл папаша, видите ли. Склеротик, ага. Ух, какие мы умные, да категоричные… Ладно-ладно…

   С шуршаньем и потрескиванием возникла на экране древняя заставка «Из собрания Госфильмофонда».

   — Свет! — предвкушая лёгкую победу в споре, окликнул я дочь. — Све-та!

   А вот фигушки вам, папочка, а не ответ — мы уже в наушниках, забыл? Пока я, чертыхнувшись, повернулся к экрану, титры уже прошли, фильм начался. И на экране семенил торопливой походочкой бессмертный Акакий Акакиевич. Сейчас он обернётся и…

   И мой ехидный хмык застрял на старте. Потому что Акакием Акакиевичем был… Леонид Быков. Я старательно поморгал, потряс головой. Не помогло. Башмачкиным по-прежнему был исполнитель ролей озорного Максима Перепелицы, бывалого вояки сержанта Святкина, бесхитростного Алёшки. Быков. Леонид Фёдорович. Любимый мой артист кино.

   Н-ни фи-га не понимаю. Где эта киношная энциклопедия? Оглядываясь на экран, я торопливо достал с полки увесистый том энциклопедического словаря кино. Двадцать лет назад достал его по невероятной везухе — дефицитнейшая вещь тогда была. Заплатил четвертак, для моего тогдашнего бюджета сумму невероятную, и то считал, что повезло — всего две цены отдал. Сейчас бы уже так не решился разориться. Так, смотрим… Ага, вот оно. «Шинель». 1960 год. Дебютная режиссёрская работа Алексея Баталова. Исполнитель роли Башмачкина — Быков Роланд Анатольевич. Большой привет. Скоро буду ходить, улыбаться и воробьям фигу показывать. Ну и пусть.

   Я с каким-то странным облегчением отложил энциклопедию и, глядя на экран, забыл обо всем, вновь открывая для себя давно знакомый и в то же время совершенно новый фильм. Не знаю, что бы написал об этом фильме профессиональный кинокритик, а у меня в голове вертелся только пошловатый штамп: «неожиданно яркая грань таланта исполнителя главной роли». Так оно и было. Как он играл, Боже ты мой! Не играл — жил он в этой роли, рождён был для неё, вот и все. Пусть я и не совсем объективен, но все равно…

   Ролановский Башмачкин был классикой, эталонным образом русского чиновника. Как тихоновский Штирлиц — эталоном советского разведчика, как яковлевский поручик Ржевский — эталоном русского гусара. А этот Акакий Акакиевич был абсолютно живой, узнаваемый. Он не принадлежал «только» тому времени — свой он был, знакомый, встречаемый каждый день и на работе, и на улице. «Я брат твой» — толкнулась в памяти строчка из книги.

   В коридоре бодро зашлепали Светкины тапки.

   — Ну, что? — вид обескураженного папаши был дочке явно приятен. — Кто был прав?

   — Сдаюсь, — поднял я руки. — Один ноль в твою пользу. Но можешь меня расстрелять соленым огурцом, если я что-то понимаю! Ну вот, сама посмотри, — протянул я ей энциклопедию.

   — Ой, да больно нужно мне ещё смотреть чего-то там! — фыркнула Светка. — Здесь-то, кто? — кивнула она на экран. — Тот Быков, который лётчик?

   — Ну, тот!.. Но послушай!..

   — Ну и все. Я выиграла. Сегодня ты посуду моешь!

   — Э-э, когда это мы на посуду спорили?! — возмутился я. Увы, поздно — торжествующая Светка ускакала. Ну дите и дите, даром, что меня уже переросла.

   И все же, все же… Что это за фильм? Может, кинопроба какая-нибудь? Ничего себе «кинопроба»- на полтора часа. Тогда у киношников такой роскоши не было, насколько я понимаю. Отпустят тебе на фильм определённый лимит кинопленки — и укладывайся как знаешь, на магнитную плёнку тогда не снимали. Может, потому тогда актёры и играли лучше, что не всегда плёнка была на лишний дубль?

   Или чья-нибудь дипломная работа? Все равно в энциклопедии было бы отмечено. Да и вообще — как т а к а я роль смогла неизвестной остаться? Не спорю, Ролан Быков — талант признанный, заслуженный и все такое. И эту роль он сыграл превосходно. Но это вот… Сыграть роль так, как сыграл его однофамилец в этом непонятном фильме — это… Ну, я не знаю… И, словно наяву, увидел я лицо комэска Титаренко и услышал его устало-пьяненький голос: «А потом — можно хоть в колхоз, сады опрыскивать».

   Я нервно ухватился за телефон. Ч-черт, где эта записная книжка? Ага, вот… От волнения я долго не мог набрать номер Сергея — палец нетерпеливо выскакивал из диска, не доведя нужную цифру до конца, и номер срывался.

   — Алло, Сергей?

   — Он самый, — не очень внятно отозвался Сергей. Кажется, он там что-то жевал.

   — Это я, Волобуев, Саша. Который кассету брал, с «Шинелью», — неловко напомнил я.

   — Хо-о! — обрадовано отозвался вкусным голосом Сергей — словно старый друг нашёлся. Кто бы мог подумать. Но все равно приятно, черт возьми.

   — Сергей, ещё раз спасибо за запись, когда кассету вернуть можно?

   — Да, когда тебе удобно, тогда и занеси. Я на работе до семи обычно, а то и задерживаюсь. Сам-то фильм посмотрел?

   — Посмотрел… Сергей, я ничего не понимаю! — взмолился я и принялся кое-как делиться с ним своими терзаниями.

   — Заметил, значит… — коротко посмеялся Сергей.

   — Ещё бы не заметить!

   — Ну и как?

   — Что — «как»?

   — Игра Быкова как понравилась, спрашиваю.

   — Здорово! — не колеблясь, выпалил я. — Это даже словами не передать, как здорово! Только откуда, как?..

   — Это в двух словах не скажешь… — Сергей, похоже, задумался. — У тебя как со временем сейчас?

   — Вроде ничего срочного, есть время.

   — А живёшь где?

   — В Свиблово.

   — А я — у ВДНХ, соседи. Может, подъедешь?

   — Сейчас?

   — А чего? Я у метро встречу. А то по телефону толком не объяснишь.

   — Ну, давай, — пожал я плечами.

   — Тогда — через полчаса, о`кей?

   — Договорились, — уже совершенно ничего не понимая, я положил трубку.

   Ладно, схожу. Надо же разобраться, в конце концов. Хотя почему по телефону он не объяснил толком? Что там такого?

   — Пап, ты уходишь? — высунула Светка нос из комнаты.

   — Да, ненадолго, — я набросил куртку и начал зашнуровывать ботинки.

   — А куда? — ребёнок тихо изнемогал от любопытства.

   — К знакомому, ты его не знаешь.

   — А-га! Не успела мама уехать, как у нас тут же знакомые появились…

   — Не наглейте, девушка. Я по делу.

   — Что это за дела такие, на ночь глядя…- Светка принялась внимательно разглядывать потолок.

   — Ничего не на ночь глядя — шесть часов только… — да что это такое — оправдываюсь я, что ли? Кажется, именно так — оправдываюсь. И от этого рассердился на себя.

   — Меня не жди, ужинай сама, — я попытался сказать это строгим родительским голосом.

   Дочь только хмыкнула. Когда это она меня к ужину ждала? Когда захочет, тогда и ест. И что захочет, кстати: может вообще позавчерашнюю булку прожевать, да компотом запить, а суп хоть на вечную зимовку в холодильнике устраивай.

   — И не сиди за компьютером допоздна, — собрав остатки родительской, будь она неладна, строгости, наказал я.

   Светка повернулась и ушла в свою комнату. И дверь за собой аккуратно прикрыла. Ну и где эта наша родительская строгость? С детьми надо уметь себя поставить, ага. Как сказала одна умная тётка: ты себя ставишь-ставишь, а они тебя роняют.

   Черт, неужели это и есть — кризис среднего возраста? Все тебе не так, все кажется нескладным. Эх, парень, ну хоть что-нибудь у тебя нормально в жизни получилось? Карьера. М-да. Попал после института в «ящик», сидел на хорошем окладе и горя не знал. А потом: оп-па! Перестройка, развал ВПК, что там ещё? Забулькали наши «ящички» и ко дну пошли. Всплыл, захлёбываясь («всплыло» — толкнулась ехидная мысль), не успел чуток воздуха глотнуть, как новая волна — кризис. Теперь вот барахтаюсь, как та лягушка в сметане, чтоб не потонуть. Это если в сметане барахтаешься, можно масло сбить. А если это барахтанье происходит в другом веществе, которое само не тонет? Из него-то ни черта не собьёшь. Ухватился кое-как за эту работу, на которой хоть гроши, да платят, вот и держусь. А где что лучше найдёшь? Кому ты в сорок-то лет нужен? Аж зло берет: «требуется инженер-электронщик, до тридцати лет». Им инженер нужен или землекоп? Или жеребец-производитель, черт возьми?

   А дочь растёт. И сколько угодно можно говорить правильных слов о том, что не в деньгах счастье, но если ребёнок стесняется сказать тебе, что их класс собирается на экскурсию (и не куда-нибудь в Питер, а просто в подмосковный Сергиев Посад) … Если джинсы на ней уже потрескивают, а она упорно отказывается от похода на рынок за новыми — мол, привыкла… Привыкла уже, что денег вечно не хватает, вот что… И молчит, ничего не просит. А сколько так можно молчать? Ствол заткни — пушку разорвёт. Вот и разрывает порой — хочешь, не хочешь, а досада, да унижение выход себе сами найдут — и всегда не тогда, когда надо.

   А может, не всегда в деньгах дело? Вон, у Галки Востряковой, Светкиной одноклассницы, отец — морской офицер, кавторанг. Много они получают сейчас, офицеры наши? Гроши, ещё меньше моего. А она на него не надышится, для неё папа — царь и бог. И то, с таким папой по улице пройти: не только училки с шага сбиваются и причёски машинально поправляют — одноклассницы сопливые начинают губы развешивать. Клёши отутюженные полощутся, чёрный реглан как на французском манекенщике сидит, золотой «краб» благородной тяжестью на фуражке посверкивает — мужчина! То-то он сам на родительские собрания ходить любит, а не жену посылает — а чего бы ему не ходить?

   А тебе сорок лет, и на растущее пузо уже давно рукой махнул, и к лысине уже привык. Не Алан Делон, чего уж там. И даже не Бельмондо. М-да, вообще-то и пузо, и лысина в «Мерседесе» смотрятся как-то иначе, нежели в трамвае, вы не замечали?

   Весь в таких вот невесёлых мыслях я выбрался из метро. Поджидавший меня Сергей это заметил.

   — Чего кислый такой? Ботинки жмут? — бодро приветствовал он меня.

   — Да нет, нормально все, — я постарался улыбнуться, но улыбка, кажется, и в самом деле вышла кислой. Но не грузить же почти незнакомого человека своими проблемами. Да и знакомого не стоит.

   — Вот, спасибо, — протянул я кассету Сергею, с трудом удерживаясь от расспросов. Что-то подсказывало: не торопись, сам расскажет. Мы закурили и побрели по аллее.

   Начинало темнеть. Хороший вечер подарила уходящая осень — тихий, безветренный. Горьковато потягивало листьями, что хрустящим ковром лежали вокруг, словно смятые конфетные обёртки.

   — Здесь, собственно, не совсем фильм, — задумчиво начал Сергей, вертя кассету в руках. — Скорее, эдакая компиляция, если можно, так сказать. Понимаешь, забрёл я как-то в торговый центр на Манеже — знаешь?

   — Подземный, что ли?

   — Ну. И увидел там одну такую контору: снимают твою фотку и помещают в любой антураж. Компьютерная обработка там и прочее. Хочешь — амбалом тебя сделают, хочешь — в любой костюм оденут. Народ валит! Девки — те с Чаком Норрисом, со Сталлоне в обнимку хотят, мужики — кто в истребителе, кто на пляже с этими… — он изобразил руками нечто грудастое и задастое.

   — Да знаю, видел! — начал я о чем-то догадываться.

   — Ага. И вот запал такой таракан мне в голову: а если программу написать, чтоб в кино так вот персонажей менять?

   — И сделал? — господи, как все просто, оказывается.

   — Возился долго. Тут ведь что самое трудное? Просто лицо заменить — семечки. А вот полностью актёра вставить — с его голосом, жестами, мимикой, стилем — ох, да ещё до фига с чем — это пахота, да…

   — Как же ты умудрился-то? — искренне восхитился я. — Тут ведь для всей Силиконовой долины работа, я же какой никакой, а программист, представляю себе.

   — Ох, умудрился, — покрутил Сергей лохматой башкой, — всего не хватало, понимаешь? Ресурсов, времени… Тут ведь какой принцип: просканировать все фильмы с его участием и на основе этого создать такую модель, понимаешь?

   — Типа стругацкого дубля?

   — Вот только не надо этого! Дубли — они все тупые там были, насколько я помню. А это — я ещё название правильное не придумал, пусть пока будет модель, тут другое. В определённой ситуации этот актёр виртуальный должен делать то-то и то-то. Гнев он может сыграть такими-то вариантами, радость — такими-то, а потом программа выбирает наиболее подходящий вариант и выдаёт его.

   — Ого, — начал я врубаться в ситуацию, — это ж какое «железо» должно быть, чтобы такие объёмы переваривать? Да ещё с такой скоростью?

   — «Железо» — это да, — вздохнул Сергей. — Только на работе и мог этим заниматься, у них там техника — будь здоров.

   — «Мог»? — уловил я что-то в его вздохе.

   — Ну да. Попёрли меня оттуда как раз из-за этого — шеф засек, что посторонними вещами занимаюсь, и привет. По барабану, что после работы этим занимался — мол, энергию тратишь и все такое. А-а, — махнул он рукой, — и фиг с ним. Главное, программу сделать успел. Жаль, применить пока негде, только этот фильм и успел сделать, в нынешней моей конторке не развернёшься.

   Сергей отбросил окурок и замолчал. Вот как. Оказывается, и у таких мамонтов проблемы бывают.

   — Сергей, — неловко спросил я, — а почему ты именно этот фильм выбрал?

   — Да знаешь, когда-то прочитал, что Быков капитально хотел эту роль сыграть, да вот не получилось — не знаю толком, почему, но вот не вышло. И так мне его жалко стало, знаешь! Он же совсем нестарым был, когда погиб, и «Пришелец» его недоснятым остался. А у меня к нему, — Сергей неловко кашлянул, — отношение особое.

   — У меня тоже, — не удержался я.

   — Ну, тогда поймёшь, — кивнул Сергей. — Ну и вот… Как получилось — так получилось.

   — Здорово получилось, — выдохнул я. — Правда, здорово. Ты молодчина, честное слово.

   — Да ну, — отмахнулся он. — При чем тут молодчина? Просто понимаешь… Вот есть какая-то капитальная несправедливость в том, что умирает человек молодым, и столько сделать не успевает! Вот Даль, Высоцкий…

   — Роми Шнайдер, — откликнулся я, — Миронов, Шукшин…

   — Ну!..

   Мы помолчали. Сергей, видимо, долго держал это все в себе и вот, наконец, — выговорился. Я переваривал услышанное.

   — Слушай, — наконец, нерешительно проговорил я. — А вообще, будут такие фильмы иметь право на существование? Тут же куча всего: и авторские права, наверное, и родственники возбухнуть могут — ну, я не знаю…

   — Да я и сам толком не знаю, — признался Сергей. — Когда делал — даже не задумывался, увлёкся, как одержимый. А сделал — и как очнулся: а дальше что? С юристами посоветоваться надо, наверное. Зайдём? — кивнул он в сторону блочной девятиэтажки. — Посмотришь, как программа работает. С мамой познакомлю.

   — Да поздновато уже… — обычный ответ, когда не хочешь расставаться с человеком, но правила приличия требуют для вида немного поломаться.

   — Чего — «поздновато»? Айда, — Сергей принялся давить кнопки дверного кода.

   Дверь нам открыла мама Сергея. Классическая «старенькая мама» — маленькая, сухонькая, востроносенькая, с живыми карими глазами, пытливо глядящими поверх очков. Одета была в спортивные брючки с лампасами и алую куртку-самбовку, туго перетянутую в талии широким поясом. В вырезе самбовки ярко синели полоски десантного тельника. Ого…

   — Мам, это Саша, — кратко представил меня Сергей.

   — Антонина Аркадьевна, — лучезарно улыбнулась мне она, — проходите, Саша. И тут же ее бровки сурово сдвинулись, и она напустилась на бедного Серегу:

   — Серёжа, я сколько тебя просила машинку мне наладить?!

   — А че такое, мам? — брови Сергея, напротив, невинно взмыли вверх.

   — Че такое? А вот то такое, что зигзаг не работает. И как стропы с кромкой застрачивать, я не знаю. Вот не знаю, и все!

   — Ну, ма-а! — заныл Сергей.

   — Чего «ма»? Вручную зигзагом прошивать? На китайскую швейную фабрику обратись, говорят, там умеют. А я — нет.

   — А раньше как шили? — продолжал канючить Серега.

   — Раньше мы помоложе были. И нитки могли в иголку без очков вдевать, и пальцы у нас не болели. В общем, как наладишь, так сделаю. Счастье в твоих руках. И когда ты слайдер уже заменишь?! Смотреть стыдно, не то, что в руки взять! До пенсии тебе мама будет нос утирать?

   Я слегка ошарашено слушал воспитательно-образовательный диалог. О чем это они? Слайдер какой-то…

   — Ох, Сашенька, извините меня, бога ради, — голос Антонины Аркадьевны утратил скандальные нотки. — Это я с его фоилом намучилась, вот и рассердилась немножко, — она кивнула в сторону открытой комнаты.

   В комнате поблескивала стоящая на столе старенькая швейная машинка «Чайка» — такую же нам с Ленкой подарили на свадьбу. У машинки топорщился ворох чего-то разноцветного, перевитого шнурами и лямками, поблескивающего пряжками, карабинами и прочими железками. Наверное, это и был тот самый «фоил», с которым намучилась Серегина мама.

   — Ладно, ладно, мамуль! — покладисто заворковал Сергей. — Сегодня все сделаю, честное пионерское! Или завтра, в крайнем случае.

   — Или через неделю. Или через год, — кивнула мама. — Понятно. Ладно, я пошла пирогом заниматься, — и она удалилась на кухню строгой походкой гимнастки.

   — Разувайся, — Сергей смущенно потер нос, — сейчас тапки достану…

   — Слушай, я не вовремя, наверное?

   — Да брось, нормально все. Это я виноват, правда — вечно до этой машинки руки не доходят и — вот, дотянул.

   — А что за «фоил»?

   — Да парашют такой, — обыденно ответил Сергей.

   — Серьёзно? — выпрямился я, — Ты что, парашютист? Спортсмен?

   — Да какой я спортсмен, — отмахнулся Сергей, — это мама у меня спортсменка — за сборную ВДВ в своё время прыгала. А я до камээса дотянул с грехом пополам, и все, дальше пороху не хватило. Так, балуюсь иногда…

   Обстановка в комнате Сергея была из серии «Чужие здесь не ходят». Модель «Конкорда» соседствовала на письменном столе с шикарным монитором и замысловатой лесной коряжкой. Обтянутое серой тканью кресло, скорее всего, в прошлой жизни служило в истребительной авиации. Полстены занимал удивительный коллаж, состоящий из кинокадров вперемешку с фотографиями, как я догадывался, Серегиных друзей. Лохматый голенастый пацан в шортах отважно рубился на мечах с Конаном-Шварценеггером. Очкастый парень студенческого вида галантно придерживал стремя, помогая спешиться с лошади Скарлетт О`Хара. Боярский-Д`артаньян, припав на колено, молитвенно простирал руки к девушке в джинсах, дурашливо закатившей глаза. Хохотала конопатая беззубая девчушка, оседлав толстенную шею зеленого зубастого динозавра. Интерьером служили рыцарские замки, туманности галактик и лучи летающих тарелок, горы и моря, джунгли…

   С противоположной стены строго смотрела на это веселое хулиганство худенькая девушка в брезентовом шлеме. На плечи девушке давили широкие лямки с могучими пряжками. Конечно же, мама.

   Все остальное свободное пространство было занято книгами — на полках, на подоконнике, на шкафу…

   Плоские коробки с дисками валялись, где только можно. Из-за одной, прислоненной к стенке тахты, выбрался заспанный хомяк, неодобрительно глянул на нас и принялся деловито вытряхивать из-за щек семечки.

   — Ах ты, жулик! — обрадовано сцапал Сергей хомяка. — Вылез, наконец!

   Хомяк вертелся в руке, расстроенный потерей свободы.

   — Топай домой, бродяга, — водворил его Сергей в клетку на журнальном столике, — и попробуй только еще удрать у меня — вот так не замечу тебя и сяду — представляешь, что с тобой будет?

   — Долго ты такое чудо созидал? — я все не мог оторваться от коллажа.

   — Еще в школе начал. И все никак закончить не могу — что-то новое, да появится. Ну что, показать программу?

   — Конечно!

   — Только полную версию на моей машине не прогонишь, — сокрушенно вздохнул Сергей, щелкая тумблерами. — Ресурсов маловато, увы, работает больно медленно. Но упрощенную — это запросто, чтоб ты принцип понял.

   Засветился экран телевизора, перемигнулись индикаторными глазками системный блок и панель видика, мелькнули на мониторе строчки BIOSа и уступили место виндовскому облачку.

   — Так… — перебирал кассеты Сергей. — Ну, давай хоть эту: она коротенькая.

   На экране возникло широченное зеленое поле с высоким шестом. На шесте надувалась и опадала матерчатая бело-оранжевая колбаса. Камера переместилась вбок и поймала в кадр группу молодых ребят и девчонок, распаковывающих разноцветные пузатые сумки. Парашютисты. Они весело галдели, перебрасывались шутками, звонко щелкали карабинами, облачаясь в свое героическое снаряжение, заботливо что-то поправляли и подгоняли друг у друга. Облачившись, проверяли, как сидит — ну точно рыцари перед турниром. Быстро, но без суеты, построились в одну шеренгу. Похожий на пожилого Портоса дядька в шортах и майке флегматично почесал кудрявую грудь и принялся осматривать каждого, довольно бесцеремонно вертя и сгибая.

   — Михалыч, инструктор, — тепло проговорил Сергей.

   Тесная кабина самолета. Глядя в объектив, ребята дурачатся, корчат рожи, приставляют друг другу «рожки» — шутка тупенькая, но бессмертная. Вот черт, неужели им совсем не страшно? Да нет, все-таки некоторый мандраж присутствует. Один уже в который раз проверяет, на месте ли какие-то пряжки на плечах, другой — нервно теребит нос, третий — неудержимо зевает (девчонка с рыжими кудряшками, полыхающими из-под краев шлема, всякий раз пытается засунуть ему в рот два пальца: «Два билета до Ростова!», получает по рукам, хохочет).

   — Зинка-конопуха, — со смехом представил ее Сергей. — Прелесть, что за дурочка…

   А я позорно поймал себя на подленькой такой мысли: не, ребята — хоть и молодые вы, и крутые, а все равно дрейфите, хоть и стараетесь этот самый дрейф замаскировать. И если бы кто-то из них сейчас вдруг струсил, уперся в обрез двери, запаниковал — то вместе с сочувствием закопошилось бы постыдное злорадное удовлетворение — а вот, не выпендривайся… Ну что, неужели никто не сдрейфит? Фиг…

   Маленький квадратный парень (наверное, старший, или как он там у них правильно называется) аккуратно открыл дюралевую дверь, закрепил ее резинкой у борта. Обстоятельно надвинул очки. Держась за трос, протянутый вдоль борта, высунулся наружу, принялся что-то внимательно высматривать внизу. Удовлетворенно кивнул, прочно встал у двери, знаком скомандовал: «приготовиться!». Поднялись ребята с левого борта — все уже в защитных очках, серьезные, сосредоточенные. Чуть покачиваясь (болтанка), первый подошел к двери, взялся за боковой обрез. Хлопок инструктора по плечу — и он, плавно махнув ногой, исчез в светлом проеме — только ярко-голубой шлем мелькнул где-то внизу. Второй, третий… Ребята отделялись легко-легко, словно пушинки с одуванчика слетали. Рыжая Зинка на прощанье показала инструктору «нос» растопыренной ладошкой, заработала шлепка по широкой серой лямке, охватывающей вертлявый зад, и тоже пропала.

   Инструктор нетерпеливо махнул рукой, подгоняя оператора. Качнулся навстречу светлый проем. Ближе, ближе…. Ох! — и я непроизвольно сжался в кресле: горизонт заплясал, крутнулся, мелькнул перед глазами зеленой тенью удаляющийся «кукурузник», от него отделилась и повисла в слепяще-голубом после полумрака кабины небе фигурка инструктора, распластавшегося «крестом».

   В кадре — вытянутые руки в тонких черных перчатках. Ветер треплет рукава комбинезона. Руки ушли назад, горизонт скакнул вверх, передо мной — только земля в легкой дымке. Почему-то она не летит навстречу, как ожидалось, скорее — неторопливо подползает.

   — На кола встал, — деловито шепнул Сергей. — Скорость набрать.

   Догоняем тощего парнишку в голубом комбинезоне и «тормозим», уравнивая скорость. Воздушный поток облепляет тканью его острые коленки и локти, смешно теребит его щеки — сейчас он похож на Серегиного хомячка. Только по этому и можно заметить бешеную скорость падения. А ведь на первый взгляд, парень просто легко парит в воздухе. Тощий кривовато улыбнулся в камеру и принялся заниматься делом — старательно выполнять «спирали» и сальто, кувыркаясь и вертясь, словно космонавт в невесомости. Закончил, отсалютовал оператору, повел рукой у груди… Миг — и что-то яркое взметнулось за его спиной и выдернуло из кадра.

   Ага, и нас, похоже, тряхнуло. Земля стремительно побежала навстречу: стали различимы ярко белеющие в траве ромашки. Возникли в кадре и потянулись к земле ноги в кроссовках. Оп-па! Приехали.

   А камера уже опять смотрит в небо, ловит того воздушного акробата. А вот и он — неуловимо управляя своим красно-синим куполом, состоящим, по-моему, из одних сплошных щелей и отверстий, уверенно приближается ко мне. Вот его купол на миг закрывает солнце и словно вспыхивает, налившись огненным светом. Приземляется довольно резко и от толчка кубарем катится по траве — но так ловко, черт возьми! Вскакивает, смеется, задирает очки на лоб, расстегивает ремешок шлема.

   Я прерывисто вздохнул, переводя дух.

   — Что, здорово? — подмигнул Сергей.

   — Спрашиваешь… Я бы так никогда не смог, — искренне признался я.

   — Как знать, как знать, — непонятно откликнулся Сергей. — Ну-ка, смотри сюда…

   — Куда? — не понял я.

   — Вот, в дырочку, — Сергей нацелился на меня китовьим глазом цифровой видеокамеры. Загорелся красный индикатор.

   — Ты чего? — вдруг смутился я. — Зачем это?

   — Спа-койнаа, клиент, — пробормотал Сергей, не отрываясь от камеры, — головку вправо поверни-и-те… Та-ак… А теперь вле-е-во… Ха-ра-шо…

   Я глуповато хихикнул. Вот вечно так — и не хочешь, а выставишь себя дурачком.

   — О! Самое то! — одобрил Сергей, выключая камеру. — Теперь возвращаемся на исходную.

   — Сергей, ты хоть объясни…

   — Ща увидишь, — увлеченно следил Сергей за мелькающими кадрами обратной перемотки. Был он сейчас похож на пожираемого азартом игрока у игрового автомата.

   — А тут — кивнул он на монитор, — мы считываем твою мордаху.

   Я и не заметил, когда он запустил программу. На экране монитора засветились тонкие ярко-зеленые линии, сплетаясь в ажурную паутину. Паутина приняла форму головы, начала быстро обрастать мышцами, кожей, волосами… Бр-р!

   — Ну и рожа у тебя, Шарапов, — удовлетворенно хмыкнул Сергей, движениями «мышки» поворачивая мою экранную голову влево-вправо. Физиономия действительно была идиотская. Черт, неужели я в жизни так выгляжу?

   — Так. Считали, запомнили, — прокомментировал Сергей. — Теперь дальше: выбираем жертву… Ну, хоть вот этот — пойдет? — он ткнул пальцем в экран.

   — Это который выкрутасы всякие делал?

   — Сам ты выкрутас. Это называется «выполнение комплекса фигур в свободном падении». Терминология, — солидно поднял палец Сергей.

   — Ну, пойдет. А что?

   — Ага. Твой тезка, кстати — Саня Матрунич, вот такой пацан. Теперь мы делаем, смотри что… — картинка на экране монитора сменилась. Сейчас на нем, как и на экране телевизора, зеленела трава и колыхалась бело-оранжевая колбаса. Появились смешливые ребята, начали распаковывать свои цветные сумки…

   — Та-ак… Стоп! — щелкнул Сергей «мышкой». — А теперь — оба-на! Новый член команды. Смотри!

   Стоящий к нам спиной вот такой пацан Саня Матрунич скинул с плеча сумку, повернулся к нам и… Ч-черт! Ведь ждал я этого, ждал, а все равно вздрогнул. Смотрел на меня с экрана и лучезарно улыбался блаженной улыбкой идиота я сам, собственной персоной. В голубом комбинезоне, с черно-белой «банданой» на голове. Махнул рукой, хохотнул, принялся вытряхивать из сумки тугой брикет парашюта.

   — Ну как? — гордо вопросил Сергей. — Скажешь, не похож?

   — Честно говоря, не особенно, — заупрямился я. — Он вон тощий какой, а у меня репа во какая. И вообще, нестыковка — тело молодое, а башка…

   — Э-э. Да это ерунда, в шесть секунд подрихтуем, — затарабанил по клавиатуре Сергей.

   Щеки моего двойника начали втягиваться, худеть, исчез солидный второй подбородок. Пропали морщины на лбу, растаяли мешки под глазами. Стали шире глаза. И даже сверкнули с каким-то весельем разбойничьим.

   — Во! КрасавЕц! — Сергей откровенно любовался своей работой, — Попробуй, скажи, что и этот плох — ей-богу, в глаз дам.

   — А дальше что? — засмеялся я.

   — А все. Дальше программа сама работает. Смотри, — щелкнул клавишей Сергей.

   И уже ревниво я следил за своим молодым двойником — а он вроде и ничего парень — ладный такой, гибкий. И явно не промах — ишь, как ловко Зинку-конопуху подсадил на дюралевый трап, да за круглый задик! Получил по рукам и скалится, черт. Сорвал ромашку, сунул в зубы, поджал руки к груди, завилял задом и эдаким виноватым щеночком полез следом в самолет — извиняться…

   — Ну вот, собственно, и все, — вывел меня Сергей из забытья, когда Саня (или я?) приземлился. — Теперь перегоняем это на кассету и — любуйся. Можно и на диск записать, только у меня сейчас болванок чистых мало совсем осталось, экономлю, — вздохнул он.

   — Да ну, зачем? — забормотал я. — Что мне с ней делать-то?

   — Да так просто, — легко улыбнулся Сергей. — Прикола ради. У меня эта кассета все равно бракованная, после половины пленка с дефектом. А это — как раз уместится. Бери, на память…

   И вот, что хотите со мной делайте, но не хватило духу у меня отказаться. Что это было? Мозги стареющие заклинило? Или торкнулось детское воспоминание, как мы с мамой идем весенним днем по парку и я, пятилетний балбес, уже весь изошел слезами и соплями, умоляя маму сфотографировать меня у веселого фотографа-грузина героическим космонавтом, торчащим, как из байдарки, из бокастой ракеты. У ракеты — надпись СССР на серебристом боку и жар-птицын хвост из сопла. В шлеме космонавта — круглая дыра и — Боже мой! — что бы я только не отдал, чтобы сунуть в эту дыру свою лопухастую голову на цыплячьей шее!

   А мама из последних сил старается увести меня от этого чуда и беспомощно пытается втолковать, что потом она обязательно меня сфотографирует, а сейчас денег мало, а мне новые сандалии купить надо, и вообще, это — ужасная халтура! Не нужны мне эти дрянные сандалии! Все равно я все лето босиком пробегаю! И осень тоже! Что? И зиму тоже, да! Ну как, как объяснить маме, что вот больше всего на свете человеку надо ЭТО!

   Так я и не снялся космонавтом. Не помню уж, что тогда этому помешало. Кажется, уехал куда-то веселый дядя Гиви. И чего это я тогда так прикипел к этому космонавту? Вроде никогда ничего особенно не выпрашивал, а вот тогда…

   И вот — эта кассета. Неловко ухмыляясь, я сунул ее в пакет и всю дорогу до дома терзался — зачем? Собственно, ясно было, зачем — прекрасно я это понимал, хоть и не хватало духу самому себе признаться: чтобы увидела меня Светка молодым, ловким и бесстрашным. Может, хоть ненадолго перестану быть для нее… бесцветным… Э, что и говорить — бес попутал, как говорят те, которые на кого угодно готовы свои грехи свалить, лишь бы не с себя спрашивать.

   Странно, но Светка встретила меня вовсе не надутой — забыла обиду, что ли? Моментально сунулась любопытным носом в пакет: ой, а это ты чего принес? пирожки? мне? от какой бабушки Тони? а с чем? у-у, я такие люблю! вау, а что за кассета? я погляжу, ага? — все, ускакала к видику с пирожком в зубах. А я ушел на кухню, машинально громыхнул чайником о конфорку. Будь что будет. Авось не узнает…

   — П-а-пка… — прошелестел из комнаты восхищенный вздох, — Это ты, что ли?!

   Я ткнулся лбом в холодное стекло и зажмурился. Ну и дерьмо же ты, Сашенька… Сколько я так простоял — минуту, час? Не знаю, не помню.

   Светка обхватила меня поперек так называемой талии, потерлась носом между лопаток.

   — Папуль… Ты не сердись, что я на тебя рычу иногда, ладно?

   Я закусил губу, повернулся к Светке и обнял ее, уткнувшись носом в макушку, почему-то пахнувшую воробьями. И мы долго стояли так и молчали. А что тут скажешь?

   — Пап, — шмыгнула Светка носом и потерла его о мой свитер, — Пойдем, еще раз посмотрим вместе? Ой, чайник сейчас выкипит! Ты завари, а я чашки притащу, ага?

   И мы сидели рядышком на диване, и пили чай с пирожками, и восхищенная Светка сыпала вопросами, от которых я порой обмирал и заикался: Ой, а это когда было? Ты тогда в институте учился? И меня еще не было? А ты еще маму тогда не знал? Ой, а банданы уже тогда носили? А, и ты тоже! А сам на наших мальчишек бухтишь! И кроссовки точно такие, как сейчас носят — мода возвращается, да, пап? А прыгать страшно? Только честно! Не, ну ты молодец, па! Я бы точно не смогла, правда! А почему ты раньше не рассказывал?

   И хоть я и трясся, и вякал что-то невнятное, а все равно — замечательный был вечер. И, уходя спать, Светка чмокнула меня в небритую щеку, чего не делала, по-моему, еще с третьего класса.

   А вот ночка была… Ох, врагу не пожелаешь такой ночки. У кого совесть чиста, у того подушка в головах не вертится, ага. Досталось бедной подушке в ту ночь… В конце концов, даже Светка не выдержала и пришлепала босыми пятками, щелкнула кнопкой торшера:

   — Пап, у тебя болит чего?

   — Да нет, доча, нормально все.

   — А чего ты тогда ворочаешься и вздыхаешь, как бабы Манина буренка в сарае? Аж у меня в комнате все слышно…

   — Извини, Светланка. Больше не буду.

   — Ты спи, пап, ладно? А то три часа уже, а у меня контрошка завтра-а… — зевая, дочь ушла к себе.

   А я завернулся в одеяло и затих, молча грызя себя изнутри. Вот черт! Черт! И еще тысячу раз черт! Пацан, трепло несчастное, чмо лысое! Как в глаза-то дочери смотреть теперь будем, а? Эх, Серега, будь ты неладен. И откуда ты только взялся, а? Или самим дьяволом мне послан? Обольстил яблочком, ага. Плоским, твердым пластмассовым. Засунуть бы тебе эту кассету в одно место, чтоб в следующий раз пораньше о совести вспоминал, дурак старый! Ну почему, почему я такой идиот? Ладно, сегодня было все хорошо, а дальше? Что изменилось? Ты-то остался тем же самым. В лучшем случае эта кассета скоро забудется, а в худшем будет только раздражать. И опять — молчаливое жалостливое презрение семьи к папаше-неудачнику. Пропади оно все пропадом… И сама собой так легко и просто пришла мысль: а чего тянуть? Хорошего от жизни уже ждать не приходится. Наверное, будет больно, но недолго. Зато придет освобождение от этой муки, которую уже терпеть нет сил никаких!

   Эх, если бы все так просто было… Не знаю, сколько горя, а вот проблем семье подкинул бы выше крыши. Светке — шок: заходит это ребенок утром в туалет, а там подарочек висит. Радуйся, детка. Жене — телеграмма: мамуль, привет, у нас тут проблемка. Отдохнула мама, называется, первый раз за десять лет. Старикам — все заначки, что на собственные похороны отложили, вытаскивать придется — а как же, надо ведь этого придурка по-людски проводить. Да добирайся до этой Москвы, хозяйство на соседей оставив, да всю пенсию на билеты потрать. И на сколько их жизнь укоротится?..

   Ну не собачья ли жизнь у человека, если он даже такой роскоши, как спокойно повеситься, и то позволить себе не может?

   Брился я утром наощупь, чтобы не глядеть в зеркало на вурдалака с синяками, окружавшими отвислые мешки под красными глазами. И кролики с глазами пьяницы…. Или наоборот? На работе шеф пронзил меня донельзя подозрительным взглядом и, здороваясь, отчетливо втянул воздух нервным, как у добермана, носом.

   — Виктор Павлович, — услышал я свой голос, — это замполиты солдат после увольнения обнюхивают, а я ведь не первогодок уже…

   Шеф посмотрел на меня с интересом. Золоченые круглые новомодные очки в компании с тонким кривоватым носом отчетливо образовали на его лице выразительное слово: «Ого…»

   — Да нет, я ничего, — холодновато ответил он. — Все мы взрослые люди, так сказать… А все-таки… Что за повод такой был — среди недели-то?

   — Да не пил я вообще, — равнодушно проговорил я. — Бессонница просто…

   Шеф недоверчиво сверкнул очками, тонкие ноздри его предательски дрогнули, он хмыкнул, качнул аккуратной ранней лысинкой.

   — Значит, можно Вас поздравить с переходом в третью возрастную категорию?

   — Это как?

   — Ну, знаете, как говорят: первая возрастная категория — это когда всю ночь пьешь и гуляешь, а наутро по тебе ничего не заметно. Вторая — когда всю ночь пьешь и гуляешь, и наутро по тебе все видно. А третья — это когда не пьешь и не гуляешь, а наутро все равно выглядишь так, словно всю ночь пил и гулял. Извините, — вдруг смутился он, — студенческий фольклор, знаете…

   Тронул меня легонько за плечо и пошел к себе. А мне вдруг стало легче. Нет, все же неплохой он мужик, чего там. Если и взбодрит, когда, так за дело, а так по пустякам никогда не цепляется. И — порядочный, несмотря на то, что бизнесмен. Как это ему удается?

   За день, пока работал настроение у меня почти пришло в норму. И совесть уже не грызла беспощадным волкодавом, а словно прилегла поодаль, зорко приглядывая за искусанным беспомощным нарушителем холодными желтыми глазами. Лежит себе и спокойно ждет, пока конвойный явится. И этот конвойный явился.

   — Привет, Сань, — услышал я вечером в трубке его хрипловатый басок, — Как жизнь?

   — «Как жизнь», — вздохнул я, — Он еще спрашивает….

   — Чего такое? — искренне забеспокоился Сергей.

   — Того такое. Удружил ты мне с этой кассетой…, — презирая себя, сдавленно пробурчал я, прикрывая плотнее дверь в комнату. — Что дальше делать — ума не приложу.

   — Угу. Кажется, я врубился, — хохотнул Серега. — Дочка посмотрела, восхитилась, а тебя теперь совесть пожирает, так?

   — Смеёшься? — огрызнулся я. — Психоаналитик. Тебя бы на моё место…

   — Сань, да перестань ты переживать. Ну, виноват я, прости. Не подумал…

   — Не подумал он…

   — Слушай, да этой беде помочь запросто можно!

   — Да как помочь-то?! — у меня вдруг предательски скребануло в горле.

   — Ну, как… Поедешь со мной в аэроклуб и прыгнешь. И будет все по-честному, скажешь — нет? — спокойно так сказал, участливо даже — словно умная учительница, успокаивающая зарёванного первоклашку.

   В желудок упала холодная чугунная гиря.

   — Ты что — серьёзно? — наконец, смог выговорить я.

   — А то!

   — И когда? — спросил я так, словно Сергей приглашал меня на Юпитер.

   — Так, сегодня у нас что? Четверг? В субботу можно, если погода будет. Я ребятам только позвоню, уточню… Ну так как? Давай?

   — Давай! — вдруг обозлился я на себя, на Серегу и на весь белый свет. — Как это все делается-то?

   — А заскакивай завтра ко мне после работы, я все и растолкую.

(продолжение слудует)

3 комментария

Оставить комментарий
  1. Отличное повествование. Спасибо, ждем продолжения.

  2. Никита Трофимов

    Прекрасно!

  3. Алексей Макаров

    Отличный слог, легкое изложение текста от которого невозможно оторваться. Читаешь и как будто переносишься к героям рассказа, невольно становясь участником событий.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *