3.
На следующий день на бербазу мы не попали. И вовсе не потому, что там нашли задушенного карася, нет. С утра, как только вернулись в казарму, началась, если можно так выразиться — вторая серия. Уже через пятнадцать минут, Цыганов прибежал к нам в экипаж, отозвал меня в сторону и с круглыми от изумления глазами, сообщил:
— У нас там вообще!… Представляешь, Прохоров повесился!
— Какой Про…. Че-го?!!! Повесился?!!! Тот самый дежурный летёха?!
— Да. Нашли сегодня утром в каптёрке. Дневальный нашёл. Висел в петле. И записка рядом.
— А в записке что?
— Сейчас, — Юрка прикрыл глаза, вспоминая. – «Ухожу, потому-что в припадке безумия стал убийцей. Прошу прощения у родственников Козырева, и у всех сослуживцев». Как-то так.
— Ты саму записку видел?! – поразился я.
— Нет, мне дневальный пересказал. Толька Рачеев. А у него память – чуть ли ни идеальная. Целые страницы наизусть запоминает.
Я почесал затылок.
— То есть, получается, убийца всё-таки он?!
— Получается так.
— О-фи-геть!
Цыганов нахмурился.
— С другой стороны, если этот твой Пилигрим способен читать мысли и вообще – владеет телепатией, то кто ему мешал внушить летёхе, что именно он отрезал Генке башку?!
— Всё возможно! – я мрачно посмотрел на нашего дежурного по экипажу. Тоже – молодого, ещё не обстрелянного лейтенанта. В настоящий момент он стоял в центре прохода и, мучительно морща лоб, изучал какие-то бумаги.
— Ладно, — Юрка махнул рукой. – Пойду я спать. Если получится, конечно.
— У меня, точно – не получится! – буркнул я. – Хотя попытаться стоит.
Приятель отправился к себе, а ещё через минуту дверь снова хлопнула и в казарму ввалились Антипорович с заместителем командира по политической части.
— Построить экипаж! – приказал Полищук подскочившему лейтенанту.
— Есть! – откозырял тот и, развернувшись к кубрикам, завопил, давая петуха:
— Личному составу построиться в центральном проходе!
Падать в коечку было глупо – всё равно поднимут; поэтому я встал в строй.
Зам прошёлся взад – вперёд, заложив руки за спину, потом остановился и выдал:
— Товарищей матросов это не касается, но как бы не было тенденции!
Товарищи матросы безмолвствовали.
Полищук продолжил:
— В соседнем экипаже вновь случилось ЧП! Но в этот раз – хорошее. Можно даже сказать – правильное! Возмездие нашло своего героя.
Тут на зама удивлённо посмотрел даже Антипорович.
— Да! Убийца поплатился за своё злодеяние собственным самоубийством! – зам вдохновенно поднял голову. – А о чём это говорит? О том, что у него проснулась совесть! И каждого это ждёт! Хотя, конечно, первое самоубийство в дивизии за десять лет – это вам тоже не хухры-мыхры!
Товарищ капитан третьего ранга, у вас есть что добавить?
Кап-три вздрогнул, ещё больше втянул голову в плечи, затем произнёс:
— Сегодня вплотную приступаем к подготовке приёмки. Завтра приедут командир со старпомом, должны же мы им что-то положительное доложить?! Не одно же отрицательное, правильно? К тому же плотно продолжаем работать с представителями следствия.
Он искоса глянул на Полищука.
— Несмотря на новые обстоятельства. В офицерском кубрике будут осуществлять свою деятельность товарищи из военной прокуратуры. Приказ: оказывать всяческое прямое содействие, на вопросы отвечать чётко, быстро, не тянуть кота за… причинное место, короче. К тому же оргпериод никто не отменял. В таком вот разрезе.
Командование ещё минут пять рассуждало о дисциплине и бардаке в казарме, потом нас всё-таки отпустили. И почти сразу начали тягать на цугундер. В смысле – на допрос к сотрудникам прокуратуры.
Я отправился туда чуть ли ни первым, потому-как дико хотел спать.
— Присаживайтесь, — унылый тип с пагонами капитана третьего ранга (с красными просветами) показал рукой на стул. – Значит, товарищ старшина второй статьи, — он глянул в лежащие перед ним бумаги, — что вам известно о вчерашнем происшествии у ваших соседей по казарме?
Я пожал плечами.
— Известно, что убили военнослужащего.
— Вы его знали?
— Нет.
— А убийцу?
Пришлось делать большие глаза.
— А кто убийца? Его нашли?
Унылый кап-три посмотрел на меня с удивлением.
— Разве вам ваш заместитель командира по политической части не донёс необходимую информацию?
Я снова пожал плечами.
— Он только сказал, что у кого-то там проснулась совесть и теперь нас всех это ждёт.
Следователь помолчал несколько минут, потом равнодушным, каким-то даже мёртвым голосом произнёс:
— Сегодня ночью покончил с собой лейтенант Прохоров. Оставив предсмертную записку, в которой говорится, что это именно он убил старшего матроса Геннадия Козырева.
Унылый снова замолчал, очевидно ожидая от меня какой-то реакции. Однако я продолжал сидеть с каменном мордой, поскольку на флоте, при разговоре с вышестоящими, очень вредно демонстрировать те или иные эмоции. Лучше прикинуться поленом.
— Вас, товарищ старшина второй статьи, это не удивляет? – наконец поинетерсовался кап-три.
— Никак нет. Очевидно его и вправду совесть замучила.
Следователь прищурился.
— И вы с сослуживцами это не обсуждали?
— Убийство?
— Да.
— Не припоминаю что-то.
Тут он нехорошо оживился и вытащив листок с корявыми строками, помахал им в воздухе.
— Что вы говорите! А вот ваши товарищи сообщают, что именно вы, за завтраком, сообщили им об убийстве в соседнем экипаже!
«Суки!» — мысленно возмутился я. «Интересно, кто на меня настучал?».
— Я тогда с ночной вахты пришёл. И хотел спать. Может, что-то такое я и говорил. Не помню.
— Но откуда-то вам информация поступила?
«Ага! Щас! Я тебе не сексот, что бы Юрку Цыганова сдавать!».
— Да, услышал случайно. На камбузе. Когда по лестнице поднимался.
— По лестнице, — с большим сомнением произнёс следователь, затем с ещё большим сомнением глянул на меня.
— Вы, товарищ старшина второй статьи, несёте вахту в учебно – боевом центре ОСНАЗ?
— Так точно.
— И ваши вахты совпадают с вахтами старшего матроса Юрия Цыганова из экипажа капитана первого ранга Переверзева? …Где, собственно, и произошли все эти ЧП?
— Совпадают.
— А вы со старшим матросом Цыгановым обсуждали случившееся?
Я насупился.
— Товарищ капитан третьего ранга, нам на вахте болтать некогда! Мы выполняем свои служебные обязанности.
— И в чём они заключаются?
Тут уже настала моя очередь нехорошо прищуриваться.
— А вы с какой целью спрашиваете?
Он надменно выпятил подбородок.
— Я веду следствие.
— Тогда пусть сюда придёт представитель особого отдела, капитан-лейтенант Литвинов. И если он прикажет мне сообщить вам, чем именно занимается учебно – боевой центр ОСНАЗ, то я незамедлительно это сделаю.
Следователя аж перекосило. С минуту он сидел просто так, уставившись на бумаги, затем пододвинул ко мне одну из них.
— Прочтите и распишитесь.
Я думал, что это – протокол допроса (или как там подобные писульки называются?), но оказалось – обязательство о неразглашении. Подобных бумаженций, за время службы, я подписал немереное количество, поэтому и сейчас сопротивляться не стал.
— Можете идти.
Выбравшись из офицерского кубрика, я сейчас же отправился к Юрке Цыганову, будучи уверенным, что тот тоже ещё не спит.
Так и оказалось. Приятель стоял в курилке и дымил папиросиной. Злой как похмельный интендант, который по-пьяни потерял ключи от склада.
— И тебя допросили? – спросил, а скорее констатировал я.
— Делать этим придуркам больше нечего! – прорычал он, затем посмотрел в сторону коридора и, понизив голос, сказал:
— Знаешь, похоже мы с тобой сделали неправильные выводы.
— В смысле?
— Никакой это не инопланетянин!
— А кто?
— Сам не догадываешься?
— Пока нет.
— Гипнотизёр! И такой мощный, что все известные гипнотизёры ему и в подмётки не годятся!
— Гипнотизёр?
Я задумался. Действительно, Юркина версия многое объясняла. Если не всё.
— Хм! – я тоже закурил. – То есть, что у нас получается? Этот неведомый гипнотизёр, заставил Прохорова отрезать голову Козыреву, а потом самого Прохорова подтолкнул к самоубийству. Затем переместился на бербазу и приказал карасю убить другого карася.
— Получается так.
— Но при чём тут я?! Мне-то зачем он всё это показывает?
Цыганов пожал плечами.
— Скорее всего ты не поддался его гипнозу. Не зря же он бесился, типа – «не могу стать тобой»! Вот и мстит. Достаточно оригинальным способом.
— И не боится, что мы его разоблачим?
— Не боится, поскольку слишком хорошо знает нашу систему. Он уверен, что мы никуда не пойдём, и никому о нём не расскажем.
— А ведь точно – не пойдём, — Юрка вздохнул.
Я посмотрел на него с сомнением.
— Слушай, а если этот Пилигрим хренов попытается тебя загипнотизировать?
— Будем надеяться, что у него ничего не получится, — мой приятель невесело усмехнулся. – Правда, я никогда с гипнотизёрами не сталкивался.
— Я тоже.
4.
К вечеру пурга разыгралась не на шутку. «Мороз раз» плавно перешёл в «ветер раз», и хотя значительно потеплело – до минус пятнадцати, комфортней на улице не стало.
Перед ужином я проснулся, принял душ и пошёл приводить в порядок форму. Гладить в смысле.
Вообще, и гладил, и стирал я сам. Не перекладывал это на молодых, как многие годки. Во-первых брезговал. Терпеть не могу, когда мои личные вещи кто-то лапает. Даже с самыми лучшими намерениями. Во-вторых не считал зазорным делать что-либо собственными руками.
В этом плане срочная служба меня многому научила. Я ведь, когда попал на флот, ни фига не умел – ни одежду постирать, ни носки заштопать, ни воротничок подшить, ни картошку пожарить. Теперь же вполне готов к автономному плаванью. В смысле – нигде не пропаду.
В бытовке сидели двое годков – Вовка Василенко и Андрюха Соломин — с гитарой.
— О! – увидев меня, оживился москвич. – Проснулся, Маза? Давай, забацай что-нибудь!
Вообще, на гитаре играть я умею. Да и петь тоже. Отчего, по карасёвке, зачастую, вместо сна, орал под экипажную шестиструнку всё подряд – от «Машины времени» до Высоцкого. Годки, где-то через месяц, после моего прибытия на флот, узнав, что я «артист», подозрительно развеселились.
И началось.
Первый свой «концерт» за Полярным кругом, я помню очень хорошо.
Разбудил меня дневальный где-то через два часа после отбоя и испуганно – сочувственно сообщил:
— Тебя годки зовут. В каптёрку.
— Зачем?! – испугался я.
— Не знаю, — развёл руками собрат – карась. – Может ты где напортачил?
— Да нигде я не портачил. Целый день в рубке уборку шуршал.
Мы тогда, как раз, принимали лодку, но окончательно на неё ещё не переселились.
— Ты иди, иди. А то разозлятся.
«Если уже не разозлились!» — мысленно добавил я, натягивая робу и в ужасе прикидывая – «может всё-таки бить будут?! Ведь когда всё хорошо, это тоже плохо! Поскольку «хорошо» рано или поздно кончается. Вот, похоже, кончилось!».
На слегка дрожащих ногах я прошёл по коридору и постучался в дверь каптёрки.
(Каптёрка – официально: кладовка с аттестатами и личными вещами матросов, а на деле – место для посиделок старослужащих. Как правило – со спиртным).
— А попробуй – зайди! – послышался оттуда пьяный весёлый голос.
Я зашёл.
— Ага! – годок Лёха Павлушин (тот самый – с усами, как у Богдана Хмельницкого), голый по пояс и явно – пьяный, показал глазами на стоящую возле стола баночку. – Садись, певец!
В каптёрке собрался «весь цвет» экипажа – годки и подгодки. Они сидели вокруг стола, на котором стояла огромная сковородка с жареной картошкой (прямо с дивизионного камбуза) и лежали всякие прочие хорошие вещи – колбаса, сыр, свежий хлеб, яблоки с апельсинами. Но не это было главным. Главное стояло в центре и представляло из себя три бутылки из-под чего-то крепкого. Скорее всего – из-под «водки Ворошилов». Не знаете, что это такое? Ворованное шило.
Я сел.
— На! – протянул мне гитару Серёга из Кингиссепа.
Взяв инструмент, я проверил строй.
— Давай, бацай! — предложил годок Вовка Новиков. – Что б душа сначала развернулась, а потом… да ты в курсе!
— Чего спеть – то? – уточнил я, перебирая струны.
— А чего знаешь?
— Ну… Высоцкого знаю.
— О! – обрадовался Павлушин. – Давай Высоцкого! Спасите наши души!
Я запел, краем глаза фиксируя уже знакомую мне реакцию – лица людей начали меняться. На одних постепенно проступало удивление, на других – недоверие, а на третьих – восхищение.
Всё дело в том, что голосом я владею неплохо и, в том числе, могу сымитировать манеру исполнения Владимира Семёновича (царство ему небесное!). Один в один. Помниться, ещё в школе, в десятом классе, на спор писали меня на магнитофон и потом давали слушать посторонним людям. Так вот, из десяти человек только один понял, что слушает всё-таки не Высоцкого. Я не хвалюсь, просто свойство у моих связок такое – умею хрипеть, когда надо. К тому же песни Владимира Семёновича люблю. И люблю, и, наверное, самое главное — понимаю.
Когда я закончил, в каптёрке воцарилось молчание. Потом Сергей молча подвинул ко мне железную двухсотграммовую кружку и налил из чайника….
Э-э… как бы описать то, что он мне налил?
Дело в том, что бухла всегда бывает мало. И когда у собравшихся «отдохнуть» старослужащих оно кончается, вызывается дневальный с тумбочки и посылается в экспедицию – собирать по кубрикам (а там — по тумбочкам) всё, что содержит спирт. То есть одеколон, лосьон, средство для укрепления волос и т.д., и т.п. Добытая продукция сливается в чайник, слегка разбавляется водой и тщательно перемешивается. И пьётся. Под хорошую закусь.
Вот эта мутная субстанция и плескалась теперь в протянутой мне кружке.
— Да не… — промямлил я. – Я не буду, наверное….
— Чего-чего?! – удивился Серёга. – Тебе годок наливает!!! И ты отказываешься?!
Ссориться со старослужащими я не хотел (да и кто бы хотел?!), поэтому взял жуткий парфюмерный коктейль, с шумом выдохнул воздух и выпил. Двумя большими глотками.
Горло болезненно сжалось от вливаемого в организм яда, рот свело, в желудок словно кирпич упал.
— Вот!- удовлетворённо кивнул Павлушин. – Теперь закуси вот. Жареной картошечкой. Молодым она не положена, но ты реально заслужил!
— Да, — кивнул подгодок Кирилл Краснов из БЧ-2, тогда исполнявший в экипаже роль писаря, — охрененно поёшь! А давай эту, «лечь на дно, как подводная лодка». Знаешь?
Песню я знал. Поэтому по быстрому проглотив пару ложек картошки, вновь взялся за гитару.
С той поры так и повелось. Годки напивались, вызывали «артиста» либо в каптёрку, либо в одну из кают в пятом – бис отсеке, и я пел. При этом, никто меня от выполнения прямых «карасёвских» обязанностей не освобождал, и днём я вкалывал наравне со всеми. Или ходил на вахты в ОСНАЗ.
На первом же «Дне Нептуна», проводимого в автономках, меня с гитарой поставили уже перед всем экипажем – с офицерами и мичманами, и пришлось целый час надрываться, поскольку благодарная публика отпускать никак не хотела. А во время следующего дальнего похода, в такой же «День Нептуна», ко мне подошёл старпом и попросил лично для нашего командира — Лесенкова Владислава Марковича, исполнить песню «Банька по белому». Что я и сделал. Надо сказать – с большим удовольствием, поскольку кэпа у нас очень уважали.
В общем, парфюмерный коктейль тогда произвёл на меня сильное впечатление. Во всех смыслах. Правда, с тех пор, одеколон я пил исключительно после «сливания по ломику».
Я усмехнулся.
— Петь и не пить? Обижаешь!
Василенко вздохнул.
— Выпить, к сожалению, нечего. Ты ж видишь – мы не в каптёрке сидим!
— Увы! – я развёл руками, потом посмотрел на гитару, кивнул. – Впрочем… давай!
Взял инструмент, провёл рукой по струнам и запел. Свою:
То ходим на просторе голубом,
А то опять ныряем под торосы,
Три месяца с тобой мы под водой
И подо льдом!
Святая Дева, помоги матросам!
Ну, а на базе Костя – комендант
На моряков поглядывает косо,
И патрули хватают всех подряд
И строят в ряд.
Святая Дева, помоги матросам!
Вот снова я стою на КДП,
Опять уходим мы куда-то под торосы,
Последний год отмучиться,
Дожить да ДМБ,
Святая Дева, помоги матросам!
— Ха! – Рощин расплылся в улыбке. – Твоя, что ли?
— Моя.
— Даёшь! Всё! С нас пузырь!
— Ловлю на слове, — я отдал гитару и взялся за утюг. – Ладно, мужики, мне на вахту надо собираться.
— Ты только потом нам слова напиши! – добавил москвич.
— Обязательно.