ОТ АВТОРА

На днях начал читать Герцена А.И. «Былое и думы». Автобиографично. Кажется, ничего выдающегося, интересного, а читается. Я, конечно, на авторитет Герцена не претендую, не надеюсь на «широкого» читателя. Но если и прочтет кто-то из близких (или дальних) родственников – думаю, польза будет.

НАЧАЛО

Итак, ради чего, или для чего я взялся за ручку (писанину)? Однозначно трудно ответить. Дум много. В основном, что-то вроде обиды. Вот живут внуки и даже правнуки моих родных. Одни успешные в жизни, другие не очень. Но любого спроси, кто были (или ещё есть) его дед и бабушка (не говоря уж о пра…). Если знают имя и отчество – это отлично. А ведь предки – это история. Не страны (а может и ее), а семьи, рода. Отсюда берет свое начало такое понятие как патриотизм. Многие понимают это слово, как любовь к Родине. Но Родина не может быть без родителей, прародителей. А ведь те деды при жизни, особенно в преклонном возрасте, надеялись, что они надолго останутся в памяти потомков. Отсюда и обида за неоправданные надежды в этом вопросе.

Я не могу быть исторически точным. Всё, что я знаю о родителях и братьях, выпытал у моих старших родственников. Что-то рассказывала мне мама. Отец был молчун и выпытать у него что-либо было трудно. Да я и не пытался. Это было не принято – задавать вопросы родителям. Кое-что рассказывали мне двоюродная сестра Анастасия и сестра Мария. Вот, пожалуй, и все источники.

РОДИТЕЛИ

Отец (тятя), Рябко Дмитрий Григорьевич, родился 8 ноября 1880 года. Я думаю, что родители за чем-то приписали себе по семь-девять лет. Зачем? Не знаю, но по рождению старших детей (Михаила, Катерины) отцу было тридцать два года, а маме двадцать девять. Мама в шутку называла его «Полтавский галушник». Значит где-то из-под Полтавы. Семья у Григория (деда) была небольшая (по тем меркам). Где-то около семи человек. Судя по тому, что отец (второй сын по старшинству) только в осеннее время ходил в школу (два-три месяца), а дальше, в холода, было не в чем, — жили они небогато. Отец как-то «проболтался», что на святки, чтобы посмотреть кулачные бои, он на ноги одел отцовы рукавицы и бегом на улицу, посмотреть, как дерутся мужики, за что был выдран.

Два месяца церковно-приходской школы – всё образование. Читать отец мог и любил. Я ему чуть ли не всю сельскую библиотеку перетаскал. А писал он очень плохо, со всеми «ять» и другими закорючками. Так что все письмена за него исполняли мы, его дети.

Основой жизни в селе тогда являлась земля. А ее мало и ещё надо делить между четырьмя братьями: Алексей, Дмитрий, Прокоп и Макар. В конце 19 века правительство России эту проблему решало путем предоставления земель на востоке России – от Урала до Хабаровска. Для этого переселенцам выделялись огромные по тем временам средства – пятьсот рублей. Вот средний брат отца Прокоп уехал «в Сибирь». Так называлось всё восточнее Урала. Доехали они до Кокчетавской области нынешнего Казахстана. Там есть леса, поля, сопки, речки. Остановились, обустроились. Через год он написал, что земли здесь не меряно и так далее. Старший брат Алексей остался на месте, где-то в районе Днепропетровска. А дед с бабкой (к сожалению, я не узнал даже её имени), отец, Макар и сестра Наталья поехали «в Сибирь». До Челябинска ехали в теплушке. Потом отец купил за двадцать пять рублей пару быков и воз. Дальше поехали тихим ходом, восемьсот километров от Челябинска – не близко. Но добрались.

Новое поселение было за Уралом и называлось Заураловка. Поселились, поставив деревянный дом, на краю села, рядом (напротив) с домом брата Прокопа. Таких переселенцев было много. В селе было две улицы по сто – сто десять домов. Село растянулось на три километра. У каждой избы огород площадью до одного гектара. Можно было разработать участок у речки (для посадки капусты, помидоров). Речка с казахским названием Таттимбет летом пересыхала. Оставались только вымоины, сделанные в половодье, в которых мы купались. В середине села – площадь, где были магазин, школа, церковь, перестроенная в последствии в клуб, правление колхоза (контора), сельсовет в советское время, разные общественные склады и так далее. Жизнь стала налаживаться. Братья и сестры жили врозь, своими семьями. Отец женился (к сожалению, имени я не узнал). В 1910 году родилась дочь Наташа, в 1912-м Михаил, в 1914-м Дарья, в 1916 -м Татьяна.

Весной 1917 года отца призвали в армию воевать за царя. Тогда отец первый и последний раз в жизни брился. Пока везли в Европу, царя свергли. Призывники разбежались. Отец и ещё трое товарищей с февраля по ноябрь пробирались домой, обходя города, боясь ареста за дезертирство, останавливаясь на заработки в деревнях. А когда пришли домой, вроде бы уже и не дезертиры. Нет царя, нет Российской Империи. Революция. А было ли им дело до неё? Главное – земля есть, скот есть. Работай и будешь сыт. Но…

Году в 1920-м напал «мор». Что за эпидемия, никто не знал. «Мор» и всё. Умерли дед с бабкой, вся семья младшего брата Макара (и он в том числе), жена отца и ещё уйма родственников. Соседка говорила мне, что все думали – отец сойдет с ума. Он только и делал, что тесал доски для гробов (досок в то время не было, бревно раскалывалось вдоль на две-три части и обтесывалось с двух сторон). Всего отец похоронил около семнадцати родственников.

В 1928-1929 годах снова несчастье. Неурожай. Прослышали, что на Урале живется гораздо легче. Собрались, продали скот, избы – поехали на Урал. По рассказу сестры Марии мотались они там много. Зарождающиеся колхозы неохотно принимали в свои ряды чужаков, да ещё и безимущих. Устроились где-то в Башкирии.

В 1939 году на Урале тоже случился неурожай. Отец съездил в Заураловку и привез мешок с буханками хлеба. Решили – возвращаемся.

В декабре 1940 года вернулись в Заураловку. Где жить? У брата Прокопия большая семья (десять детей). Председатель колхоза взял отца работать на свиноферме. При ферме была пристройка для работников. Там и поселились.

Летом 1941 года отец начал строить избу, на том же месте, где жили до отъезда на Урал (деревянный дом новый хозяин перенес ближе к центу села). С деревом и лесом было туго. Решили строить из самана. Это такой кирпич из глины с соломой, размером примерно тридцать на сорок пять на двадцать сантиметров. Глину копали тут же. Там почва была такая: чернозем тридцать пять – пятьдесят сантиметров, потом смешанная порода, тоже тридцать – сорок сантиметров, потом глина. И чем глубже, тем глина лучше, без песка. Вот и вырыли во дворе ямку метра три в диаметре и примерно три с половиной в глубину. Отец потом накрыл ее бревнами, землей (около метра толщиной), и был это погреб, где хранились овощи с огорода. Изба получилась просторная, примерно четыре с половиной на восемь метров. Под одной крышей были сени – четыре с половиной на два. Потом сарай. Он охватывал избу с двух сторон буквой «Г».

Не знаю, как долго родители обзаводились хозяйством, но сколько я помню, у нас были: корова, телка или бычок на мясо, свинья, овцы, к осени около девяноста гусей, куры, а в последствии и утки. Рядом с домом огород – полгектара, а у речки ещё капустник сорок на сорок метров, где садили капусту (кустов двести пятьдесят) и помидоры. Поливать всё это (капусту и помидоры) входило в наши обязанности. Около трёхсот кустов, в жаркую погоду одно ведро воды на шесть-семь кустов, примерно сорок ведер воды из речки на расстояние пятьдесят-шестьдесят метров.

Итак, к моему рождению отцу был шестьдесят один год. Роста он был невысокого, где-то сто семьдесят сантиметров, молчун, худощав, жилистый. Я думаю, сильный. Например, определяя нагрузку лошади, запряженной в бричку, он становился спиной к переднему колесу брички, нагибался, и за спицы колеса поднимал передок брички. Так определял нагрузку. Если ему легко – грузи ещё, тяжело – хватит.

До 1951 года отец работал в колхозе. Сначала на лошадях возил всё, что приказывали. Весной сеял вручную пшеницу, овёс и другое. Плотничал, а к старости сторожил колхозное имущество. До 1961 года по хозяйству всё делал сам. Может жил бы и дольше, но его «угробила» лошадь. Своя лошадь и бричка были заветной мечтой отца. И как только появилась возможность, он обзавелся и бричкой, и лошадью (кобылой), не без помощи сына Дмитрия.

Однажды поехали мы за деловым лесом (прогнил потолок в погребе). Официально получить лес было невозможно, только украсть. Выехали рано, до рассвета, чтобы меньше кто видел. Мне очень не хотелось ехать, так как вечером в клубе будет интересное кино. Кинофильмы в село привозили не часто. Я всячески старался увильнуть от поездки, но подходящего предлога не было. Едем. Вдруг дорогу перебегает черная кошка.

– Смотри, тятя, кошка дорогу перебежала. К несчастью.

– Пусть ей несчастье будет.

Мне казалось, что он глубоко верит в приметы, а он …

В лесу он ориентировался, как у себя дома. Заехали в лес подальше, выпрягли лошадь, и он взял топор и ушел. Пришёл минут через сорок. Говорит:

– Там два бурелома, а там сухостой. Пошли пилить.

Напилили, нагрузили, заехали в чащобу, отдыхаем и ждем темноты. Я, от нечего делать, бродил вокруг. Увидел, на дереве висит что-то вроде воздушного шара неправильной формы. Пытался его сбить, но высоко. Сказал об этом отцу. Он как-то всполошился, говорит: «Запрягай». И мы быстро уехали с того места. Я потом узнал, что отца в юности сильно покусали пчелы. Он их очень боялся. А там весел пчелиный «дом».

Спрятались опять в чащобе. На новом месте услышали стук колес на дороге. Отец послал меня скрытно посмотреть, кто там. В глубь леса проехали три подводы из нашего села и лесник верхом на лошади. Значит дорога домой свободна, надо ехать. Отъехав от леса километра три, я увидел, что справа по полю к нам на перерез кто-то едет, стоя в бричке, погоняя лошадь кнутом. Сказал отцу. Лошадь (кобыла) у нас была резвая. В селе на рысях ее никто обогнать не мог. Ну мы и помчались. Отец только на колеса поглядывал. Крестясь, боялся – не выдержат. Выдержали. Удрали. Я успел в кино.

Иметь бричку и лошадь в деревне – не только удобство, но и авторитет. Наверное, лучше, чем иметь сейчас трактор. Сейчас трактора или машины у многих, а тогда лошадь и бричка – на полсела.

Однажды отец поехал в лес (километров восемь-девять) за хворостом. Уехал рано утром, а к обеду кто-то увидел нашу лошадь с хомутом и седёлкой в соседнем табуне. Мы с братом Иваном лошадь поймали и поехали в лес. Я на лошади, Иван – на велосипеде. Не доезжая до кордона, увидели бричку и отца, сидящего на обочине. Оказалось, что кобыла чего-то испугалась, а была она очень пугливая, и рванула так, что вырвалась из оглоблей. Воз остановился, а отец, держась за вожжи, упал. Лошадь протащила его метров пятьдесят по кочкам. Вожжи порвались, и она убежала домой, но остановилась в подвернувшемся табуне. Это очень подорвало здоровье отца. И с осени 1961 года он слег. Вставал редко.

В Заураловку в гости к кому-то приезжал «большой» доктор, говорят «профессор». Его пригласили осмотреть отца. Он сказал, что сердце и другие органы в норме, но у него нет зубов. Он проглатывает не пережёванную пищу, отсюда запоры, болезнь печени и так далее. Вставьте деду зубы, и он ещё поживет. Но в то время зубы можно было вставить только в Караганде. А ехать отец категорически отказался. Ему в юности цыганка нагадала «умрешь в дороге». Кроме веры в предсказания и приметы он был верующим человеком. За стол не садился, не перекрестясь. Хотя, отдельно молитв не читал. Никогда не ругался матом. За восемнадцать лет совместной жизни я всего два раза слышал, как он «матерился». Один раз на каком-то праздновании, споря о чем-то подвыпивши, отец ругнулся. Но как-то нескладно у него это получилось. Второй раз – на лошадь, когда она чего-то испугалась.

Не злой. Бывало, если за провинность и стеганет прутом, но потом об этом и не напоминает. Например, через наше село шла дорога от Степняка до Даниловки. И тут, и там добывали золотую руду. В Даниловке было три шахты, но не было обогатительной фабрики. Вот и возили руду в Степняк через Заураловку. Нам, пацанам, очень хотелось покататься на машинах. А на моих плечах лежала обязанность пасти гусей. А они, гады, как только увидят, что тебя нет, – сразу в огород. У подсолнухов объедали листья или доставали из земли зачатки картофеля.

Чтобы оградить огороды от нашествия гусей, я отогнал их подальше от села, метров на шестьсот (там было два озера), а сам на дорогу, к машинам. Однажды уехал в Даниловку. Шофёр обещал привести обратно. Но у шахты была какая-то заминка часа на три. Потом в дороге сломалась машина и километров десять-двенадцать пришлось домой идти пешком. Явился часов в шесть вечера. Зашёл в сарай (пригон). Тут отец: «Где був?» И раз из метлы прут. Я заметался, но пару раз попало. Заступилась мама. Оказалось, что на гусей напала лиса и задушила четырнадцать или пятнадцать гусят. Гусята уже оперивались. Потеря, конечно, была ощутимой, но вскоре забылась.

Очень, как у нас говорили, совестливый был. Однажды я приехал на велосипеде из школы другого села. Мама готовит обед, накрывает на стол и жалуется, что отец ее обидел. А он уже заходил в сени, и вдруг его нет. Ждем. Без отца за стол сесть не смели. Минут через двадцать мама вышла посмотреть, где отец. Заходит и говорит: «Сидит на завалинке. Ему, видите ли, стыдно». Оказывается, они копали картошку. Решили перенести мешки домой. Отец взял мешок, говорит: «Помоги на спину положить». Но мешок тяжелый и мама не смогла помочь. Он и ругнулся. А потом, услышав, что мама рассказывает об этом мне, ему стало стыдно. Было ещё несколько случаев, подтверждающих эту сторону его характера. Отец умер в феврале 1964 года.

Моя мать, в девичестве Боровая Христина Иосифовна, родилась 6 июля 1888 года, в селе Яблонивка (где-то под Киевом).

Переселение в «Сибирь» проходило аналогично отцовскому. Поселились ее родители в селе Приозерное, километрах в восьмидесяти от Заураловки. В школу не ходила, читать и писать не умела. Обычный удел простой крестьянской женщины. Муж ее, Тарануха Владимир, умер в период «мора», оставив ее с двумя детьми: дочерью Екатериной 1915 года и сыном Михаилом 1920 года рождения. Не знаю, как они встретились с отцом. По-моему, Тарануха был одним из четырёх «дезертиров», пробиравшихся домой пешком от самого Пскова в 1917 году. Значит, знали они друг друга хорошо. Году в 1923-м отец привез маму в Заураловку, стали жить вместе. Прижили пятерых детей: Ивана в 1924-м, Марию в 1926-м, Дмитрия в 1930-м, Григория в 1936-м и меня в 1941 году. Был ещё ребенок в 1932-м, но прожил всего неделю.

Мама нигде в колхозе не работала, куда там – десять детей. Подрастали старшие, нарождались новые. Русоволосая, добрая, заботливая. Никогда на нас, детей, не повышала голос. Я не помню, чтобы она давала кому-то подзатыльник или что-то в этом роде. Набожная. Очень много рассказывала мне эпизоды из Евангелия, учила меня молитвам, пела мне церковные песни. Умела вязать сети, учила Марию вышивать. Сама перешивала одежду от старших младшим (у нас была швейная машинка «Зингер»).

После смерти отца в 1964 году переехала жить в Акбеит к Дмитрию. Когда Дмитрий вышел на пенсию, она переехал в поселок Заводской и поселилась у Марии, которая там уже обосновалась (у них даже было авто – «Волга»). Там мама и доживала свой век. Похоронена на Степногорском кладбище в 1972 году.

В дальнейшем в моём повествовании буду часто упоминать своих родственников, поэтому постараюсь описать их, на сколько помню.

(Продолжение следует)