Итак, самый старший брат по отцу Михаил, 3 ноября 1912 года рождения. Образование – два класса. Занятие в юношестве – помощь родителям и плотничество, столярничество. 1930-1934 года – служба в Красной Армии. Служил где-то в Забайкалье. Уволился старшим сержантом. Наши жили на Урале, где-то в районе Златоуста. Он – туда же. Женился. В 1939-м родилась дочь Лариса. В 1941-м призван в армию с первым мобилизационным набором. Прошёл войну, что называется, от «А» до «Я». Поэтому уделю больше внимания его военным рассказам, хотя вытянуть из него что-то было не легко.
Сразу попал на фронт на Украине. Отступление до Ростова. Потом Харьковская операция, окружение, голод, прорыв, куча проверок после выхода к своим. Очень обидно, перенеся столько лишений, вырвался, а тут тебя рассматривают как шпиона. Но поверили, вернее, не нашли доказательств шпионства.
Иногда на рассказы о войне его подталкивали какие-нибудь случаи из повседневной послевоенной жизни. Например, в бригаде, где он был бригадиром, кто-то жалуется на невкусную пищу, мол, хуже конины. Возмущаясь, Михаил рассказывал об окружении под Харьковом.
Целая армия наша попала в окружение. Боеприпасы на исходе. О снабжении питанием никто и не мечтал. Что нашёл, то и съел. Какую-то костомагу, – чья нога, говяжья или конина, не важно, – очистил ножом от грязи и в котелок. Такая вкуснятина!
Я приставал с расспросами: «Как чувствуешь себя, убив противника?» – «Привыкаешь».
«В одно время я был связным при командире полка. Октябрь 1941-го. Отступали. Остановились на опушке леса. В селе немцы. Утром они пошли в атаку без подготовки, в наглую. Бегут, рукава засучены, пилотки на затылке, из автоматов поливают, как из шлангов.
Командир полка передает по цепочке: «Не стрелять. Огонь открывать по сигналу. Сигнал – длинная автоматная очередь».
Сидим в окопах, наблюдаем. Бегут, дистанция около трёхсот метров. Так хочется стрелять, аж руки чешутся. Ближе, ближе. Уже различимы лица. Да они пьяные! Сто метров, восемьдесят. Обнаруживаю, что в ближайшем окружении комполка автомат только у меня. Комполка кричит: «Сержант! Длинную очередь!» А у меня палец не гнется. Не могу на спусковой крючок нажать. Вот они, люди. Дистанция шестьдесят-семьдесят метров. Командир полка трясет перед носом пистолетом, орет: «Огонь!». А я не могу. Каким-то диким усилием, закрыв глаза, нажал на спуск и выпустил весь диск. Дальнейшее помню плохо. Вперёд пошли по грудам трупов. Заняли село. На утро выпал сильный снег, всё намело. Так их никто и не хоронил.
А уже в 1944-м был командиром саперной роты. Освобождали деревню. Половину заняли, а другая за рекой. Единственный мост заминирован, средств переправы нет. Уставшие, голодные. Думаю дать отдых. От деревни одни трубы печные торчат. Присели с замполитом на завалинке, размышляем. Откуда ни возьмись, появляется старушка: «Шинки, молощка хотите?». Значит тут сохранились не только люди, но и корова. Вот неистребимый народ! Пьём молоко. Прибегает связник, докладывает, что саперы перебили немецких взрывников, мост цел, два взвода уже на том берегу. Бежим туда. Там ни немцев, ни жителей нет. В центре большой костер, догорает церковь. Кровля и стены обрушились. Один жар. Откуда-то появились несколько жителей. Плача, рассказали, что немцы согнали жителей в церковь и подожгли. Тут саперы притащили одного из взрывников, немца. Плач людей, смрад сгоревших тел и тут… «виновник». Злоба безмерная. Солдаты: «Можно мы его, немца, туда бросим»? – «Бросайте». Бросили. Сгорел за секунды. Никакой жалости или сомнения в правоте».
На вопрос «Когда ты реально чувствовал, что мог погибнуть?» отвечал:
– Много раз. Чаще всего чувствовать некогда. Бежишь в атаку. Рядом боец, орет «Ура», вдруг замолк. Оглянулся, а он лежит, убитый. Почему он, а не я? Некогда думать, чувствовать. Надо бежать вперёд. И чем быстрее пробежишь эти четыреста метров нейтралки, тем больше вероятности (больше шансов уцелеть) остаться в живых.
– Ну а были случаи, так сказать, индивидуального порядка?
– Один запомнился. Зима 1944 года. Ночь. На утро запланировано наступление. Нейтральная полоса – ровное поле, ни оврагов, ни кустов. Вызывает начальник, приказывает двумя взводами на нейтральной полосе наделать «снегозадержания». От пуль они не спасут, но прицельную видимость ухудшат.
Взял два взвода. С одним сам влево, второй с комвзвода вправо. Доползли почти до вражеских окопов. Слышно, как немцы разговаривают. Потом назад, ставя пласты снега на ребро. И это, чтобы ни скрипа, ни звука. Дошли до нашей передовой. Там в низинке была назначена встреча со вторым взводом. А его нет. Ждем. Саперы – народ такой, под открытым небом сидеть не будут. Ни покурить, ни размяться. Быстро соорудили «блиндаж» из снега. Ждем. Десять, двадцать, тридцать минут. Нет взвода. Вышел из блиндажа послушать, посмотреть. Автомат мешает. Воткнул его прикладом в снег. Боек соскочил со взвода и очередь из трёх прошила лацкан воротника шинели в двух сантиметрах от щеки. Вот так сам себя чуть не застрелил. Почувствовал. Поднялась такая пальба! Ракеты, мины. Ну, думаю, погубил второй взвод. Тут могут и свои к стенке поставить. Утихомирилось. Вернулись к своим, а лейтенант со взводом уже там давно. Не попал к месту встречи. Пронесло.
– Общее впечатление о войне?
– Война – это грязь, пот, невероятные физические нагрузки, ну и смерть. Много, конечно, зависит от командования.
Наступаем. Ночь. Окопались. Вызывает начальник, приказывает заминировать «нейтралку». Беру роту саперов, распределяю по участкам, загружаемся минами и ползем почти до окопов противника. Потом назад, ставя мины. Закончили к часу ночи. Доложил – заминировали. Через час вызывают. Приказано утром рано атаковать. Надо мины снять. Поднимаю роту. Ползем, выкручиваем взрыватели. К пяти утра докладываю: «Разминировали» – «А мины где?» – «Ну там, без взрывателей» – «Вот вы первыми и пойдете, покажете, что мин нет!» Ну какие мы вояки! Мухи полусонные.
Очень нелестно отзывался о наших артиллеристах и наоборот, хвалил немецких. Приводил один пример.
Вызывает комполка, приказывает: «Возьми человек десять, помоги артиллеристам перетащить орудие на прямую наводку. Надо колокольню в селе разбить. Там сидит корректировщик противника». Взяли, перетащили. Сами отошли метров на сто в сторону.
Вот наши пушкари завозились, замерли. Огонь. Улетел снаряд незнамо куда. Взрыва не видно. Ещё раз – результат тот же (до колокольни метров пятьсот-шестьсот). Через несколько секунд характерный свист снаряда (немецкого) – перелет метров семьдесят. Наши опять огонь, огонь. Колокольня стоит. Ответный снаряд – недолет метров сорок.
Бегу к орудию:
– Давай переставим орудие.
– Ерунда. Сейчас мы ее раздолбаем. Огонь!
Опять улетел снаряд куда-то. Не успел добежать до своих – свист. Упал, взрыв. Оглянулся – на месте орудия воронка. Вот так. Наши сделали около семи выстрелов по видимой цели и ничего. Их орудие невидимо и за три выстрела разнесло наше орудие и весь расчёт.
О командовании чаще отзывался негативно. Всю войну сделали младшие командиры до командира батальона. А старшие больше смотрели наверх, не думая о личном составе.
При отступлении наша линия обороны там, где немцы перестали преследовать. Получилось, они наверху, в селе, а мы в болоте, внизу. Нет бы отойти ещё на один-два километра. Не моги. Начальство сверху не одобрит.
Наступали – такая же картина. Ночь застала – где был, там и окапывайся. Болото ли, степь ли, зима, лето, – всё равно. Отсюда грязь, неудобство. Ни разогнуться, ни обсушиться. С бугра строчит противник. Нормальная еда раз в неделю, а такие вопросы, как стирка, умывание – только на переформировании, когда от роты оставалось тридцать-сорок человек.
Так от сержанта до старшего лейтенанта – командира саперного батальона, от Ростова до Праги. Два ордена «Красная звезда», орден «Отечественная война», с десяток медалей. Потом ещё год восстанавливал военные, да и невоенные объекты. И только летом 1946-го «вернулся». Практически всю войну на передовой без единого ранения.
Во время очередного переформирования в 1944 или 1945 году приезжал в отпуск. Помню, учил Дмитрия стрелять из пистолета. А мне доставались классные игрушки – гильзы. Уезжая, оставил мне погоны старшего лейтенанта. Мама пришила их на вельветовую куртку. Так что я с детства – офицер.
Пока Михаил воевал, жена его на Урале вышла замуж или ещё что. Короче, уволившись, он приехал к нам в Казахстан. Плотничал, бригадирствовал. «Сошёлся» с Настей Общей. Муж её, Егор, погиб. Осталось двое детей: Валентина с 1938-го и Ванька с 1941-го (на неделю младше меня).
Жили от нас недалеко. Подремонтировал дом. В 1947 году родился у них Николай – такой бутуз. Михаил сделал коляску на деревянных колесиках. Вот мы с Иваном и таскали его везде. Особая радость была у отца – деда. Ведь это первый внук. Возьмет, бывало, Кольку на руки и аж цветет от радости. Говорит: «Потаскай, потаскай деда за бороду»! Мне даже как-то завидно было. Меня так отец не баловал.
Потом у них родилось ещё трое детей: Шура (Александра), Анатолий и Галина.
В 1956 году Валентина повесилась. Говорят, из-за несчастной любви. Семья переехала в Волгоградскую область, но прожила там недолго. Вернулись, но поселились теперь на другом конце села.
Михаил опять работал то бригадиром, то плотничал.
В 1981 году во время моего отпуска я был в Заураловке. Он мне как-то сказал: «Умру я скоро». Я возмутился – «Тебе ещё нет семидесяти. Рано» – «А война?! Это официально засчитывают год войны за три. А я бы давал за десять. Так что мне уже под сто. Единственно, чего хочу – сегодня заболел, завтра умер. Терпеть не могу ухаживаний».
В январе 1983-го заболел, отвезли в Макинскую больницу. Через пять дней умер.
Ещё запомнилась его железная выдержка. Вывести его «из себя» невозможно было. Мне рассказали такой случай. У него была старшая сестра Наталка. Я о ней ничего не знаю, кроме того, что она вышла замуж в селе Макинка за зажиточного мужика по фамилии Замуло. Году в 1930-и их раскулачили, сослали в Сибирь и ни слуху, ни духу. И вот, в году 1978-м, в деревне появляются два брата Замуло, Захар и Петр. Ходят по Заураловке, никого не знают. Их тоже никто не знает. Дошли до дома Ивана нашего. А тот с 1924 года. Откуда он мог их знать. Вспомнили – Михаил. Он им родственник. Послали пацана на велосипеде, позвать Михаила, но не говорить, для чего. Пусть будет сюрприз. Пришёл ещё сосед Дмитрий. Накрыли стол. Вот подъехал Михаил. Он всегда мурлыкал какую-нибудь песню. «Ой туманы мои, растуманы». Заходит. Те сидят чинно. Он подходит к брату – «Здорово, Иван», к соседу – «Здорово, Дмитрий» и к братьям – «Здорово, Захар. Здорово, Петр». Как будто он с ними вчера расстался. Потом признался, что сразу понял: они ждут от него удивления, а он заставил удивляться их, подавив в себе все порывы.
Михаил был очень силен. Помню, в бригаде на сенокосе мы вечерами соревновались: садились на землю, упирались ногами в ноги соперника и держались за палку, старались перетянуть друг друга. Михаил однажды посадил против себя двух победителей (а ребята они были немаленькие) и перетянул их обоих.
Я в отпуске тренировался, сложив в четверо эластичный бинт, используя его, как эспандер. Михаил увидел, спросил: «Тяжело?» и, сложив бинт ещё в двое, растянул и порвал его.
Думаю, он стал самым лучшим продолжателем нашей фамилии. Его два внука и пять правнуков живут в Белоруссии. Ни у кого из других братьев такого нет