Встречи и я в них
ІІ
В этой главе я хотел бы рассказать о более или менее, как мне кажется, типичной боевой службе дизельной подводной лодки 70-х годов. Роясь в своих старых записных книжках, я нашел записи, похожие на дневниковые, относящиеся к такому походу. Думаю, если их огласить с некоторыми комментариями, то это даст достаточно достоверное представление об условиях несения боевой службы лодками того времени. Авось когда-либо дотошный будущий историк наткнется на мои воспоминания и они окажут ему некоторую помощь. Историк может воспользоваться и Журналом боевых действий (ЖБД). Но какой флотский не знает, что любой журнал, фиксирующий действия корабля, не приукрашивает события в свою пользу, кроме, быть может Журнала вахтенного центрального поста, в который матрос пишет все, что слышит. Итак…
20.10.78г. Пятый день, как вышли из Улисса. Подходим к Корейскому проливу. Что-то нет особого желания, но по традиции, что ли, сделаю короткие записи о новом походе.
15 октября без особых потуг собрались и ушли из базы, перед тем простояв ночь на якоре – адаптировались, укладывались, устраивались. При выходе погода была скверная – шторм баллов 6-7. За Аскольдом вышел на мостик, определил место. Доблестные штурманы (только-только перед походом назначенные с других лодок) шлепают по районам боевой подготовки – и это возле берега! Что будет дальше?
Утром 16.10., еще затемно, погрузились. Море довольно бурное. С тех пор режим движения следующий: с 4-5 часов до 20-21 часа – под водой, ход 3-4 узла, ночью – над водой, бъем зарядку на ходу 4-7 узлов. Место определяли на КПИ и по звездам. Ночи лунные – спасу нет. Идем без огней. От луны светло, как днем. Это ночное светило стало ненавистно – даже от рыбаков приходится скрываться погружением. На подходе к Корейскому проливу погода стихла: ни ветерка, море – как расплавленный свинец. К вящему моему беспокойству волна, возникающая у форштевня, испускает такое яркое свечение – хоть плачь: самолет с десятикилометровой высоты заметит.
Температура воды и воздуха повышается. Ночью на мостике так же тепло, как в заливе Петра Великого в июле. Вода +22ºС. В лодке с каждым днем становится все более душно. Электролит нагрелся под +40ºС. Водорода 2%. Все приборы дожига включены. Температура в отсеках растет. Кондиционеры не справляются. Воздушные фильтры на нашей лодке не предусмотрены проектом. Вонь всевозможная: пахнет серной кислотой, щами, мочой, дизельным топливом, человеческим потом и еще бог знает чем. Люди моются соленой водой. Тело и предметы влажные, липкие. Несмотря на это, все чувствуют себя вполне удовлетворительно.
Матрос Нырков трое суток животом маялся. Я боялся, не аппендицит ли. Замполит (Ю.Лебедев) бегал к Ныркову ежечасно – мял живот. В результате поставил диагноз – аппендицит. Молодого доктора (лейтенант медицинской службы Зуев) подводил к мысли: пора доктору совершить героический поступок — вырезать в боевой обстановке у Ныркова слепую кишку. Врач напор выдержал, уколами воспаление заглушил, и, слава богу, Нырков выздоровел без применения скальпеля.
Под водой плохо, но куда спокойнее, чем в надводном положении.
Получил радио: японцы ждут нас в проливе. Это не хорошо. Сломался «Накат» — как теперь самолет обнаружишь?
Комментарий:
В этот поход нас благословлял командующий флотом адмирал Маслов Владимир Петрович, заменивший Н.И.Смирнова в 1974 году. Перед моим докладом решения на боевую службу он с несколькими офицерами штаба флота проверил готовность лодки к походу. Как ни странно, но на разборе результатов проверки ни один офицер сколько нибудь серьезного замечания не высказал, все единодушно доложили: лодка к выходу готова. Такому повороту удивился не только я, но и Командующий. Заслушав доклады, адмирал пошутил: «Балакирев, чем же таким сладким угостил проверяющих – ни у кого нет замечаний».
За время долгой службы на Тихоокеанском флоте, мне довелось встречаться со всеми сменяющими друг друга командующими. И, должен сказать, все они произвели на меня самое благоприятное впечатление, в их числе и адмирал Маслов В.П.
После заслушивания решения, Командующий спросил, есть ли у меня какие либо просьбы к нему. Я не хотел брать в поход командира группы движения, молодого лейтенанта, пол года тому назад окончившего училище. Весьма милой наружности был лейтенант: щеки полные, губы пунцовые, глаза цвета безоблачных небес, опушенные длинными девичьими ресницами, ручка маленькая, пухлая, как у попа. Холостой. Вежливый. характер – явно не «нордический» — застенчив, словно барышня. Поначалу я, не то что ругать его за какие-либо упущения по службе, а даже резкое слово вымолвить, общаясь с ним, избегал – боялся нанести душевную травму. В разговоре со мной он, бывало, опустит долу свои ясные глаза, покраснеет, «губки бантиком» задрожат – вот-вот заплачет.
Но прошло какое-то время, и старпом, который нес в ту ночь дежурную службу по бригаде, под утро обнаружил лейтенанта в канаве, вырытой для прокладки кабеля. Там в жидкой канавной глине он и провел ночь, естественно, в нетрезвом состоянии. В тот день, как полагается, я с ним поговорил и наказал в профилактических целях. Опять лейтенант краснел, затенял глаза пушистыми ресницами, заикаясь, оправдывался: виноват, говорил, больше подобного никогда не случится.
«Профилактика» не возымела положительного эффекта – лейтенант продолжал пьянствовать, как сапожник. И я решил от него избавиться с помощью Командующего (уже в те годы снять с должности мичмана, а тем более офицера, было не так-то легко). В.П.Маслов приказал вызвать лейтенанта. Достаточно строго, но спокойно, с ним поговорил в моем присутствии. Тот с адмиралом вел себя ровно так же, как и со мной в подобных беседах: потел, краснел, винился, клялся не допускать и т.д. Адмирал подвел итог краткой беседы : «Ну что ж, лейтенант, я поверил в вашу искренность. Идите, служите». Я криво улыбнулся и командующему не возразил.
В походе за лейтенантом наблюдал зоркий глаз замполита Лебедева, доступ к спирту ему был перекрыт. Однако с возвращением в базу, к сожалению, пьянки офицера продолжились. При первой же встрече со мной Командующий поинтересовался: «Ну как ведет себя мой подопечный?» Я доложил: «Пьет». «Плохо», — ответил адмирал и вскоре вышел приказ Командующего о переводе лейтенанта на берег. Но и там он не удержался и в конце концов был уволен со службы.
Тему, так сказать, потребления зеленого змия и его злоупотребления я ниже намерен еще коснуться, а теперь не могу удержаться, чтобы не передать рассказ бывшего командира первой атомной подводной лодки «К-3» Жукова Анатолия Яковлевича (кажется, он был третьим по счету командиром этой лодки).
«К-3» входила в состав дивизии атомных подводных лодок Северного флота, которой в то время командовал В.П.Маслов. Так вот, командир подводной лодки, он ведь тоже русский мужик, а если два, три русских мужика сойдутся в необремененное особыми заботами время, что они предпримут? – правильно: пропустят по рюмочке, второй ее самую, коли есть возможность.
Подобное произошло и в то утро: шло обычное проворачивание механизмов на кораблях, когда все моряки при деле, в их числе и у командиров на тот час имеются служебные обязанности, но эти обязанности не совсем конкретные, а по сему исполнить их можно и в любое другое время. Пользуясь этим, мужики-командиры соберутся иной раз посудачить на флотские темы (тоже вещь нужная) у одного из них в каюте на плавбазе, и, если у хозяина каюты найдется, на тот случай, посудина с «шилом» (так на флоте именуется, и совершенно правильно именуется, спирт ректификат), то они непременно этот божественный напиток попробуют. На этот раз гостеприимным хозяином оказался, как раз, Анатолий Яковлевич. Только что приняли друзья по лафетничку разведенной, как по плавбазе, словно гром среди ясного неба, раздались четыре звонка колоколов громкого боя, что означало: на борт прибыл очень крупный начальник. Анатолий Яковлевич смахнул со стола в мусорную корзину очистки тарани, обычной в таких случаях рыбной закуски, а графин со спиртом поставил на шкаф — подальше от чужих глаз. Как только у собеседников прошло первое волнение, в каюту вошел Командующий Краснознаменным Северным флотом адмирал флота Лобов С.М. в сопровождении командира дивизии. Офицеры встали по стойке «смирно». Командующий поздоровался, потом повел носом и с недобрым голосом обратился к командиру дивизии:
— Товарищ Маслов, пьют, что ли, ваши командиры? – и показал глазами на графин со спиртом.
Владимир Петрович взял графин, налил пол стакана. Выпил, как говорится, не моргнув глазом:
— Нет, товарищ командующий, — вода.
Что ж, спросит читатель, — куда это автор клонит? Значит, капитану 2 ранга можно пить, а лейтенанту нельзя? Что мне ответить на это? Разве что словами Омара Хаяма:
Запрет вина – закон, считающийся с тем:
Кто пьет, много ли и с кем,
Коль соблюдены все эти оговорки,
Пить – признак мудрости, а не порок совсем.
Видимо, Владимир Петрович считал, что употреблять апперетивы – не самый большой человеческий порок, — но не бесконечно же потреблять?
С зеленым змием в стране и на флоте перманентно шла борьба. Как и в любой борьбе есть свои сторонники и противники. Вспоминается курьезный случай, связанный с антиалкогольной кампанией. Шло партийное собрание штаба и политотдела эскадры по обсуждению и неизменному одобрению Постановления ЦК КПСС о борьбе с пьянством. выступающих было не много. Горячо выступать в поддержку Постановления было как-то стыдновато, но, видимо, не всем. С большим энтузиазмом против пьянства выступили несколько коммунистов из политотдела, затем слово взял мой товарищ – флагманский штурман эскадры Янис Карлович Круминьш. Он так же очень одобрительно и обстоятельно (что было характерно для моего латышского друга) говорил о Постановлении, а в конце сказал:
— Товарищи, я полностью согласен с Постановлением ЦК КПСС о борьбе с пьянством и уже лично его выполняю. Как только ознакомился с Постановлением в печати, так взял давно початую бутылку коньяка из буфета и вылил в унитаз.
Среди присутствующих послышались смешки, а кто-то тихо сказал: «Ну и дурак».
Довольно пространный комментарий получился к записям за первые пять суток похода. Идем дальше…
23.10 нас Командующий вернул немного назад, ждем, когда большинство японских противолодочных сил уйдет из пролива. Сегодня ночью должны продолжить движение по маршруту.
Время тянется медленно и однообразно: до рассвета погружаемся, часов до 21 сидим на глубине – паримся, потеем, с наступлением темноты всплываем на зарядку аккумуляторной батареи. Так каждый день. Конечно же в однообразие что-либо да вторгается: что-нибудь сломается, кого-нибудь услышим или увидим, определяем куда и как быстро объект идет и кто он такой, кто-либо из команды оплошает и с ним нужно разбираться. Таких оплошек хватает и по этой части скучать не приходится:
— «Накат» сломался. Скорее всего радиометристы сами сломали, потому что спят в рубке, запихивая свои ноги за станцию. А без «Наката» — глух и слеп, что касается пространства выше поверхности воды. Вчера пришлось срочно погружаться от самолета, хорошо, что увидели огни. Сегодня «Накат» вроде бы исправили – нужно опробовать.
— в левый и правый дизели попала вода. По счастью гидравлический удар не сотворили. Правый дизель залили по халатности, а в левый вода попадает из дырки в газопроводе (сейчас мотористы разбирают газопровод).
— Температура электролита держится высоко. Батарея газит, под водой отсечные вентиляторы работают непрерывно, КПЧ-6 с водородом справляются плохо и водород растет до 2,5%.
— Греются электромоторные подшипники.
— Не идут пузырьки перекиси водорода из двух стеллажных торпед.
— Неустранимый крен под водой 2,5º на левый борт, в надводном положении крен увеличивается до 10º — дырявые цистерны №№ 2, 4, 5 и т.д. и т.п.
Забот хватает. Я уж не говорю о неудовлетворительном исполнении служебных обязанностей офицерами: в отсеках грязь, подчиненные вахту несут плохо, моряки за личной гигиеной не следят, коки харч готовят плохо, нарушается техника безопасности при обслуживании аккумуляторной батареи и электрических устройств… можно перечислять бесконечно.
С целью устранения недостатков ввел ежесуточное подведение итогов с офицерами, а офицеров с подчиненными, обход корабля помощниками и заместителем, результаты обхода объявлять по трансляции.
А вот личные дела:
— Скучаю по Гале и Мише.
— Читаю кое-что художественное (Райков, Тендриянов).
— Вахтами в центральном посту и на мостике стараюсь себя не обременять – есть старпом и прикомандированный дублер Николай Павлович Бубан, они справляются с обязанностями и обо всем мне докладывают.
— Сплю достаточно – часов по 7 в сутки, но урывками.
— Как и все умываюсь и моюсь соленой водой. С каждым годом служить на лодке становится труднее: плохой воздух, постоянный шум, нерегулярный сон, необходимость быть всегда и во всем в курсе дела – все это угнетает, и чем дальше, тем больше. Стараюсь поддерживать форму: каждый день бреюсь, протираюсь спиртом, делаю пятиминутную физзарядку, стараюсь быть спокойным, но легко раздражаюсь (иногда по пустякам). Желчный пузырь ведет себя пока терпимо. Сколько мне досталось лиха за последнюю половину жизни – с лихвой хватило бы всем мужикам среднего села. А во имя чего? Ведь и на берег мог уйти вполне прилично и даже, если принять нужные меры, уволился бы со службы. А вот служу. Странно устроен человек. Что-то ведь связывает меня? Деньги –нет. Чин – нет (на берегу, уверен, достиг бы бóльших чинов). Сколько раз, возвращаясь с моря, думал: вот последний раз, последний выход. Ан – нет. Может постоянная опасность связывает (разного рода опасностей ведь много). Вот смешно.
Комментарий:
Да что тут комментировать? Очень уж обычные вещи описываются мной 23.10.78г. Обычные для первых дней боевой службы довольно «пожилой» дизельной подводной лодки и немолодого ее командира.
70-е годы, годы острой «холодной войны» на море, были чрезвычайно напряженными в жизни советского Военно-морского флота. Военно-политическая обстановка требовала непрерывного нахождения в высокой степени боевой готовности (то ли в форме боевого дежурства, то ли боевой службы) большого количества кораблей, а значит большого напряжения всех видов подготовки кораблей к их использованию по боевому предназначению. Напряжение усугублялось нехваткой судоремонтных мощностей и должного финансирования судоремонта. Сроки подготовки кораблей затягивались, цикличность их использования нарушалась. Это, несомненно, беспокоило высшее командование, что выливалось в спешку подготовки кораблей по всем компонентам и ухудшению ее качества. Отсюда нервозность штабов, бесконечные проверки кораблей, беготня и суета всего личного состава флота. В послеремонтный период подводники так изматывались, что первые дней десять боевой службы, представлялись им отдохновением от предыдущей колготни. Такими представляются мне причины всяких неустройств начального периода похода.
Что касается личных физических ощущений, то можно пояснить следующее:
— Еще будучи старпомом, дежуря по эскадре на Камчатке, в шальную погоду, я сломал ногу в лодыжке. Перенес две операции (на Камчатке и в Ленинграде), однако нога осталась дефектной – ступня в вертикальной плоскости двигалась недостаточно для того, чтобы не застревать в шахте рубочного люка подводной лодки. На этот счет у врачей имеются соответствующие допуски и врачебная комиссия склонялась к недопущению меня к дальнейшей службе на подводных лодках. Но тогда я их уломал оставить меня в плавсоставе.
Через несколько лет после того случая я подхватил хроническое воспаление желчного пузыря, вследствие чего дважды лечился в госпитале и врачи опять хотели меня комиссовать, но в результате предпринятых ходатайств со стороны командования эскадры и с моей стороны, оба раза все закончилось записью в медицинской книжке «Учитывая просьбу Балакирева Н.М. и командования, медкомиссия разрешает выход в море на подводной лодке сроком не более двух месяцев». В скобках замечу, что автономность моей лодки и была то всего 2,5 месяца.
Осторожность медиков можно понять: несколькими месяцами ранее с диагнозом холецистит умер на боевой службе командир камчатской лодки.
В довершение моей командирской карьеры я повредил правую руку (даже не знаю как и когда). Рука почти не действовала, даже перископ иногда помогал вращать матрос, а после того, как я чуть ли не остался на мостике при погружении лодки (об этом будет сказано ниже), я написал рапорт об освобождении меня от должности. Рапорт был вручен командованию перед выходом лодки на боевую службу. Вместо меня был назначен другой командир, а я остался на берегу лечиться.
Врачи ставили диагноз то воспаление мышц руки (на руке действительно образовался желвак величиной с кулак), то рак руки. Однажды случайно во Владивостоке я встретился со знакомым мне главным травматологом флота полковником Сорокиным. Он спросил, что это я болтаюсь в городе во время учений флота. Я ему все рассказал. он: «Пойдем ко мне». Пришли в госпиталь в его кабинет. Сорокин сел за стол, а я остался у дверей раздеваться. Разделся. Он издалека посмотрел на меня и говорит: «Одевайся, завтра ко мне на операцию. У тебя двуглавая мышца руки упала на локтевой сгиб».
Вот так я ушел со своей «Б-72» в штаб эскадры.
25.10 Неприятная выдалась ночь вчера. Хотел всплыть пораньше для обсервации. Только всплыли – самолет летит, скорее всего японский «Нептун». Срочно погрузились. Через час всплыли под перископ, но тут услышали работу гидролокаторов – бьют словно по темечку. Увертывались долго, потом плюнул, решил что 3-4-мя узлами от них не удерёшь и всплыл. Дал двумя дизелями средний ход, третий – на зарядку. Посылки слышны были по корме часа 4. Судов очень много, вероятно поэтому иностранец нас не классифицировал как подводную лодку. Шли без огней, уклоняясь от каждого встречного. Всю ночь торчал на мостике. Погрузились на рассвете, втягиваясь в Корейский пролив. Днем всплыл на перископную глубину на сеанс связи. Сморю: мать честная, в 20 кабельтовых японский СКР, погрузились, сеанс пропустили. Сейчас проходим места Цусимского боя между российской и японской эскадрами. Тут русские корабли и люди тонули – большого мужества люди. Сами топили изувеченные корабли, но не сдавались. Ох уж этот род людской, сколько людей гибнет по своей ли, чужой вине. Пожалуй чаще по чужой.
Без комментариев.
27.10 Вчера прошли линию Нагасаки – Нампхо. Об этом нам следует делать запись в вахтенном журнале, выписка из которого пойдет финансистам. Невольно Нагасаки сочетается не с южнокорейским Нампхо, а с Хиросимой. Ужасна участь этих городов в прошлой войне.
Между тем физические условия плавания все более усложняются. Я в прошлых отчетах писал о нецелесообразности использовать лодку без системы водяного охлаждения (СВО) электролита в тропической и субтропической зонах. Без СВО температура электролита поднимается до +50ºС, при допустимой +48ºС, даже при ежесуточных зарядках батареи токами не более 3-й ступени. Усилилось выделение водорода (уже сейчас 3%). Крайне тяжелый температурный режим в лодке (в ІV отсеке температура +52ºС) это в сочетании со 100% влажностью воздуха выводит из строя электрооборудование (вышли из строя кондиционер ІV отсека, снова – «Накат»). В отсеках повышенное давление. Пустить электрокомпрессор – потеря электроэнергии, и, опять же повышение температуры. Воздух тяжелый, густой, вонючий. Все ждут, когда, наконец, стемнеет и можно будет всплыть. Наверху – благодать. Прошлой ночью ливень прошел. Молнии сверкали. Ветер 7 баллов. Воздух настолько ионизирован был, что верхушка радиоантенны ВАН светилась, будто там фонарик зажжен. Выйдешь на мостик повыше – пилотка начинает светиться, брови, нос, уши, поднимешь руку – рука огненная.
Над водой всем хорошо, кроме меня. Моя главная забота – выполнить задачу и чтобы лодка осталась незамеченной. Наверху у меня постоянно напряжены нервы, постоянно нахожусь «на стреме» и это хуже 50-ти градусной влажной духоты. Приходится настаивать, ругаться, чтобы все были внимательны, осторожны, чтобы в ограждении рубки находилось строго ограниченное и строго известное число людей – в любое время может быть маневр срочного погружения, чтобы головы вахтенного офицера и сигнальщика вращались подобно антенне радиолокатора (радиолокатор же и применять нельзя), шаря глазами по горизонту, по воздуху, чтобы гидроакустики и радиометристы не прозевали цель, чтобы все было исправно… и других тысячи «чтобы». А люди есть люди, причем молодые люди, в духоте вянут, никнут что ли, а всплывешь, вентиляторы заработают, гоняя свежий воздух, — начинают беситься, как козлята.
Комментарий:
Состояние аккумуляторной батареи на дизель-электрических подводных лодках – постоянная головная боль командиров и механиков лодок. Правила ухода за батареей допускают концентрацию водорода в отсеках до 2%, потому как при 4% водород, как уже сказано, имеет дурную склонность взрываться. Но что делать, если заданные командованием районы, режим плавания, а часто и состояние аккумуляторной батареи из-за нарушения сроков и условий эксплуатации не позволяют в точности исполнять Правила. Хочешь – нет, а у командира должно войти в привычку: идешь по аккумуляторному отсеку – пощупай КПЧ – включен или нет; батарея вентилируется «на просос», а барабанные перепонки у тебя не хлюпают, когда открывают – закрывают переборочные двери – «просос» слабый, запроси величину создаваемого вакуума; очень невредно приказать сделать внеочередной замер концентрации водорода и т.д.
Помню, как на Камчатке с вернувшейся, к счастью, в базу подводной лодки «С-73» выводили замполита капитан-лейтенанта Панчеху, а у него из ушей текла кровь — следствие взрыва водорода.
Головных болей, как уже сказано, у командира много. Еще на одной остановлюсь. Это средства регенерации воздуха. На лодке в каждом отсеке требуется иметь РДУ — этакие тумбочки, куда закладываются регенеративные пластины из специальных патронов. Испорченный воздух, проходя через РДУ, обогащается кислородом и снижает концентрацию углекислого газа и прочих газовых окислов. Регенеративные пластины крайне огнеопасны. Я был свидетелем, как с лодки, где командиром был капитан 3 ранга Прен, после швартовки к пирсу выбросили за борт вскрытый патрон с неиспользованными пластинами. На воде плавал масляный слой. Как только патрон коснулся загрязненной поверхности воды, произошел взрыв, настолько мощный, что в легком корпусе лодки образовалась вмятина.
Базируясь на бухту Ракушка, я наблюдал еще одно происшествие, связанное с регенеративными средствами. После совместного плавания с лодкой, которой командовал капитан 2 ранга Протасов, мы ошвартовались к одному пирсу друг возле друга. Протасов первым, а мы за ним. Закончив швартовку, Протасов сбросил рукавицы, сошел на берег и, не торопясь, с чувством исполненного долга, отправился к оперативному дежурному бригады с докладом о выполнении плана боевой подготовки. Я несколько задержался на лодке (в то время я был замполитом у Купцова Н.Ф.), а когда вышел наверх, услыхал у соседей сигнал аварийной тревоги. Забеспокоился, бросился к ним выяснить в чем дело. Снизу сообщили, что в ІV отсеке пожар, горит регенерация, руководит тушением старпом. Я побежал в штаб. Навстречу шел Протасов.
— Товарищ командир, у вас пожар, сыграна аварийная тревога.
Протасов не меняя своего обычного величественного вида (у него была чрезвычайно импозантная внешность), снизходительно промолвил:
— Играют? Ну пусть, пусть старпом играет.
Я ему:
— Тревога фактическая, не учебная.
Барин Протасов весьма резво подпрыгнул козленком и помчался на лодку.
К счастью, пожар был потушен. Оказалось, что вместо того, чтобы после всплытия в море выкинуть за борт по одиночке использованные и неиспользованные регенеративные пластины, недобросовестный командир ІV отсека этого не сделал. Забыл что ли? А в базе перед уходом команды в казарму бросил пластины в «кандейку» с остатками жирной каши и «кандейка» запылала.
Однажды, будучи старпомом, я решил предметно показать матросам и старшинам, насколько опасно регенеративное вещество. Тогда в бухте Бечевинская мы поселились в новую, только что выстроенную казарму. В таких случаях, как известно, всяческих недоработок от строителей остается больше чем достаточно. Приборщики умывальника и гальюна досаждали просьбами использовать регенеративные пластины для очистки кафельной плитки от следов кузбаслака. Я им отказывал, потом подумал и учинил показательное учение. На кафельный пол из крана налил вершка два воды, в воду бросил пластину. Пластина зашипела пузырьками.
— А теперь смотрите, — говорю, взял лопату и начал счищать ей кузбаслак, тот час в след за движением лопаты по кафелю начали вспыхивать огоньки.
— Видите, — говорю, — с подобными просьбами ко мне больше не обращаться.
29.10 Завтра должны занять назначенный район. Прошли две недели, как вышли из Улисса, а я солнца еще не видел (только в перископ). Четвертые сутки штормит. В надводном положении заливает люк, под водой качает до 50 метров глубины. Поганое море – мелкое, бурное. Жара душит. Кондиционер ІV отсека вновь вышел из строя. V отсек заливает вода через спуск с газоотвода РДП. И в надстройку никого не пошлешь посмотреть – волна гуляет. То и дело механизмы выходят из строя. Особенно меня тревожит помпа VІІ отсека. Помпа дышит на ладан, а работать ей нужно практически постоянно, осушая трюм V отсека. Долго ли еще выдержит?
Без комментариев.
1.11 Правая рука плохо действует. Заболели глаза – не могу читать, на яркий свет больно смотреть, в перископ плохо вижу. Что такое? Не могу понять. Может быть при электросварке позапрошлой ночью «зайчиков» нахватался. Но ведь варили в надстройке и прямые лучи в глаза не попадали. Кстати сказать, большие молодцы матросы Селиванов и Рамазанов – ужом пролезли между трубопроводами в надстройке к газоотводу РДП и, свисая вниз головой, заварили дырку при штормовой погоде. Молодцы. Чтобы хоть минимальные условия создать для сварщиков, пришлось градусов на 20 накренить лодку на левый борт. И это не сложно – в надводном положении лодка «самостоятельно» валится на левый борт до 15º. Крайне необходимо выбрать ночку потише, выявить дырки в цистернах главного балласта и попытаться заварить.
Быть может глаза болят от плохого освещения. Приходится жить в потемках для экономии электроэнергии. Заканчиваю писанину, и без того глаза режет.
Комментарий:
На новых лодках 641 проекта я не один раз был в длительных походах, и тогда выход из строя материальной части был случай исключительный. А на родной старушке «Б-72» поломка – рядовое дело. Причины в общем ясны: ремонтные ведомости электромеханические службы немилосердно кромсали из-за нехватки финансирования; любой ремонт затягивался до конца года, или квартала, а в конце срока начиналась на заводе запарка с задачей: во чтобы то ни стало в установленное время выпихнуть из завода ремонтируемый корабль и получить премии; при судоремонте на камчатских заводах наблюдался явный дефицит квалифицированных специалистов. Лодки же после ремонта эксплуатировались чрезвычайно интенсивно. Выше я уже приводил пример: за один год насчитал более 280 ходовых суток. Вот постепенно и накапливались условия для поломок и даже аварий. На слабую техническую подготовку команды, в большинстве случаев поломок, ссылаться я не мог, она была вполне удовлетворительной.
3.11 Дня не проходит, чтобы состояние корабля не внушало бы беспокойство. Вчера опять появилась дырка в системе охлаждения линий валов. Почему-то не держат машинные кингстоны: вода под давлением попадает в V отсек. Механики всякие способы заделки пробовали – безуспешно. Наконец заделали медицинским резиновым жгутом, которым останавливают кровь (что только не придумаешь, когда подожмет).
В связи с работами в V отсеке останавливали кондиционеры и опять в отсеках температура выше 50ºС. Встали под РДП, чтобы немного провентилироваться. Вот уже несколько лет (около 10) после гибели К-129 лодки под РДП почти не ходят (кампания такая). Раньше же на боевой службе вообще в надводное положение не всплывали и большую часть времени ходили под РДП.
Кампании у нас любят, каких только не было за мою службу. В 1956 году всюду горели костры – жгли лишние документы (теперь бы недурно повторить это: у офицера с 7-8 подчиненными требуется вести охапки всевозможных «деловых» журналов). В 1957 году не было тяжелее проступка, коли ты не вышел на физкультурный час, а таких часов обязательной физподготовки в недельном распорядке насчитывалось три. В 1958 году было введено и поныне продолжается всеохватное соцсоревнование в армии и на флоте, похожее на бег с препятствиями (притом – на месте). В 1960-62 годы развились до умопомрачительных высот критика и самокритика на любых собраниях. Помню, на какой-то партконференции, я сам по молодости лет сдуру критиковал Командующего подводными силами ТОФ контр-адмирала Алексеева и комбрига контр-адмирала Рулюка, чем вызвал их справедливый гнев и восхищение представителя Политуправления флота. В те же годы был брошен лозунг: «сделаем казарму уютным домом для солдата». И началось: по утрам офицеры на службу шли с цветами в горшках, взятыми из дома тайком от еще спящих жен. В казармах горшки с цветами стояли на полу, на табуретках, подоконниках, тумбочках, висели на стенах.
Офицерские жены вечера коротали за вышивкой салфеток на матросские тумбочки, за шитьем веселеньких занавесок на казарменные окна.
Но прошло и это. Вьющиеся по стенам растения были сорваны и стены сплошь, с пола до потолка, покрылись стендами, на которых теснились материалы наглядной агитации. В настоящее время стены, к вящему удовольствию замполитов, оголились, кроме портретов вождей в кубриках вешать на стены ничего нельзя.
Ну и других подобных кампаний было достаточно много, чтобы флотский люд не заскучал от безделья.
Без комментариев.
4.11 Перед всплытием на сеанс связи, акустик доложил о шуме винтов судна. Подвсплыл на глубину 8 метров, смотрю – советская рыболовная плавбаза, наверняка во Владивосток идет. Родные люди в далеком море. Но даже им нельзя открыться. Так никто на плавбазе и не узнал, что в течение 15 минут на них с тоской смотрел перископ земляка.
Для фиксации состояния человека на 20-е сутки скрытого плавания:
— глаза поправились;
— чаще стали боли в правом подреберье;
— постоянно болит голова, затылочная часть;
— сегодня при постановке под РДП, когда в отсеках сравняли давление с атмосферным, открыв воздушную захлопку РДП, на какое-то мгновение потерял сознание – повис на перископе; нужно учесть это при открывании рубочного люка, при всплытии ночью бывает состояние подобное сегодняшнему, только в более легкой форме;
— похудел килограмм на 5;
— аппетит ниже среднего;
сплю часов 5 — 6 в сутки, хотя имею возможность спать гораздо больше;
— вспыльчивость, кажется, уменьшилась в сравнении с обычной;
— острота восприятия, мышление не притупились.
Из наблюдения за другими членами экипажа:
— Большинство похудели, но некоторые явно прибавили в весе: старпом А.К.Алексеев, офицер штаба Кожемякин (он очень страдает от жары), доктор – лейтенант медслужбы Зуев. Зуеву 25 лет, брюхо у врача так раздалось, что ему невмочь подняться на мостик. Дизели, как правило сосут воздух через рубочный люк, а живот Зуева так плотно обтюрирует просвет люка, что попытки выбраться наверх, заканчиваются провалом. Но подниматься в ограждение рубки требуется – живой же человек, и Зуев занимает позицию ожидания в центральном посту – ждет крепкого человека, выходящего наверх, и тогда, прикрываясь телом спасителя, выбирается наружу, чтобы без урона для других, продуть «твердый балласт» на свежем воздухе.
— Некоторые стали вялыми, безразличными к происходящему. Бывает перед погружением даешь команду «Все вниз», а он сидит прислонившись к тумбе перископа, и никакой реакции, хоть топи. Это, я считаю, из-за потери соли организмом при обильном потоотделении. Обходя корабль, стараюсь внушить людям необходимость съедать ежедневно по щепотке соли. Очевидно, не все прислушиваются.
— Появились больные — жалуются на головные боли, у некоторых фурункулы и даже рожистые воспаления. Напоминаю Зуеву, чтобы строго следил за гигиеной личного состава и сам протирал людей спиртом.
Живут мечтой о том времени, когда всплывем и не нужно будет погружаться. Все же тяжело без СВО. Впрочем жара, духота – понятия субъективные. Говорят Григорий Филиппович Левченко (знакомый мне командир) сходил на эске в Филиппинское море, но жары не заметил и только на обратном пути уже в Корейском проливе почувствовал дискомфорт: «Что-то жарко стало», — говорит, и сбросил ватные штаны.
Комментарий:
Мне кажется, боязнь командиров подводных лодок быть обнаруженными иностранными противолодочными силами доходила до абсурда, особенно в первые годы походов на боевую службу, когда вообще не всплывали в надводное положение. Некоторые, особо ретивые исполнители распоряжений о скрытности действий, знаю, поступали не совсем нравственно. Такой командир, если и всплывет, сам покурит на мостике, охладится малость и прикажет погружаться, не дав подышать свежим воздухом никому. Многое в сохранении здоровья личного состава зависит от действий командира и офицеров. К примеру, можно сослаться на поддержание приемлемого для нормального дыхания углекислого газа. Насколько я помню, по руководящим документам содержание СО2 в лодке не должно превышать 1%, но оп каким то соображениям некоторые начальники (на разных лодках мне приходилось выходить в море) не включали систему регенерации и при 1,5% и даже 2% СО2. На лодках 611 проекта почти отсутствуют фильтры по очистке воздуха от вредных газов, что плохо сказывается на здоровье людей. К сожалению, и на более новых лодках, где такие фильтры имеются, зачастую в установленные сроки химпоглотители фильтров не заменяются новыми. Следить за этой процедурой — обязанность старшего помощника командира.
Ох уж наша беспечность в отношении собственного здоровья! Чтобы дизель не сломался, я слежу за давлением и температурой выхлопных газов, а то что травлюсь сам и травлю товарищей ядовитым воздухом – не важно, не умру же за пол часа. А сколько случаев на лодках пролития ртути при заправке гидродинамических лагов? Прольют – и молчат!
Не хвастовства ради скажу, что я все же как то старался уменьшить пагубное влияние тяжелых физических условий подводного плавания на здоровье экипажа. Здоровье людей – такой же показатель боеготовности и боеспособности корабля, как и прочие параметры. Я уж не говорю о том, что люди есть люди, а не тумбы перископные. В зависимости от обстановки выпускал на мостик по одному человеку с отсека, и даже по два. Иной раз, если ночь тихая, разрешал морякам залезать в надстройку, и они там лежали голые, омываемые легкой волной, словно тюлени. Что уж греха таить, я и сам, дав команду с мостика пустить дизель на продувание балласта без хода, сигал за борт, и, пока дуется балласт, бывало поплаваю возле борта, полагая, что акула вряд ли будет стеречь меня в открытом море, ожидая, когда всплыву с глубины 150 метров и начну купаться.
Все зависит от обстановки и здравого ее учета. Американские моряки не такие уж сверхбдительные, а их радиоэлектроника то же ведь человеческими руками изготовлена, чтобы непременно обнаружить нашу лодку в любое время и в любых условиях. Об одном эпизоде из своей службы рассказывал известный, в свое время, на флоте подводник Радомир Ионович Писарский (он был командиром лодки около 15 лет). Его лодка действовала в районе маневрирования американской авианосной ударной группы (АУГ). На лодке вышли из строя все компрессоры, запас воздуха высокого давления приближался к нолю, и командир вынужден был всплыть в надводное положение. Была обычная темная тропическая ночь. Легли в дрейф, продолжая ремонт компрессоров, и тут на них навалилась АУГ: авианосец и штук семь кораблей охранения. Что оставалось делать подводникам, кроме как изобразить из себя невинного рыбака. Писарский приказал включитьь и вынести наверх несколько переносных светильников. Авианосец прошел в 20 кабельтовых от лодки, но лодку не выявил.
6.11 Закончили «вояж» вдоль островов Нансей. Наконец достигли южных пределов Японии (вот страна – от снегов Хоккайдо до тропиков). Возвращаемся в назначенный район. Более 20 суток прошло. Мы не передали ни одной радиограмм, да и передавать не было повода, и к нам никаких запросов. Позавчера получили от Командующего и ЧВС (член военного совета), а вчера от Главкома поздравительные радиограммы. Завтра праздник.
Мои ежедневные занятия:
Что-нибудь проверю, посмотрю. Штурманов проверяю каждый день по нескольку раз. Течения дикие. Лаг барахлит. Штурманы не аккуратные в ведении прокладки. Оба штурмана не с нашего экипажа. Командир БЧ-1 старший лейтенант Шершнев пришел от Туйманова, там был командиром группы, а капитан-лейтенант Шинкевич, который младшим штурманом числится, за какие-то проделки вообще за штат был выведен. Немало повозиться пришлось с ними в начале похода. Теперь получше – хоть время и отсчет лага на прокладке стали записывать, дрейф и течение графически правильно отображают, определяются по КПИ, под нажимом, но стали определять место астрономическим способом.
Проверяю ходовую вахту, как правило, ночью с 3.00 до 4.00. Нарушения: вахтенные на постах не убирают грязь, особенно – мотористы; читают книги и т.д.
Кроме того:
— Освежаю в памяти какой-нибудь документ.
— Беседую с замом или с кем-либо из экипажа во время обхода корабля.
— Корректирую предъявляемый старпомом Журнал боевых действий – ежесуточно.
— В утренние и вечерние сумерки, если удается, провожу астрономические наблюдения, вычисляю координаты корабля.
— Каждые сутки, или один раз за двое суток, провожу совещания с офицерами. практически тема совещания одна: недостатки в их работе или в работе подчиненных им людей. Принимаю от офицеров зачеты по тому или иному документу.
— Провожу тренировки по выходу в торпедную атаку по случайным целям.
— Сам руковожу всплытием под перископ или в надводное положение.
— В сложной обстановке нахожусь на ГКП.
— Читаю художественную литературу.
— Раз в сутки моюсь пресной водой из графина. На эту процедуру расходуется воды – два объема моей ротовой полости. Воду на руки лью изо рта. Раз в 3 – 4 дня моюсь забортной водой в умывальнике 2-го отсека или, в надводном положении, в ограждении рубки. Дважды в сутки протираюсь одеколоном или спиртом.
— Харчим: в 12.00 – чай, 19.00 – завтрак, 01.00 – обед, 08.00 – ужин. Харч готовят плохо. Поговорил с провизионщиками и коками. Качеством приготовления пищи занялся замполит Лебедев – стало лучше. Закуску уже не вываливают из банок на тарелку, а делают кое-какой гарнир.
— Ежедневно делаю 5-минутную зарядку в первом отсеке вместе с личным составом или у себя в каюте (изображаю бег на месте, покачаю пресс, раз 20 присяду, несколько раз подниму кресло).
Без комментариев.
7.11 Сегодня праздник. Получил поздравительную радиограмму от Министра Обороны и Начальника Главного Политуправления. Праздновать мы начали, видимо, первыми в стране, поскольку обед у нас в 24.00 Праздничные столы были накрыты к 00.30-ти. Поздравил по «Каштану» команду. В кают-компании выпили по 50 грамм коньяка, припасенного старпомом на этот случай, и по 100 грамм вина.
Обедать предполагал в надводном положении. Но не удалось. В районе кружило какое-то судно с огнями корабля немогущего уступить дорогу. У него работал гидролокатор. Всплыли только в 3.00.
К празднику – пироги. У левого ГГЭД (главный гребной электродвигатель) в подшипнике обнаружена трещина. Сгорел трансформатор лага. Запасного не оказалось. Напился прикомандированный младший штурман Шинкевич. Бог – не Микитка, все видит: я хотел избавиться от Манцевича – дал Шинкевича. Шинкевич – алкаш. Под видом протирки залитого пеленгатора гирокомпаса (может и преднамеренно залил), упросил старпома выдать ему спирт. Спирт получил и протер себе горло.
Комментарий:
- Лейтенант Манцевич – тот самый командир группы движения, о котором писалось выше.
- Теперь я не помню. Почему в походе не участвовали свои, штатные, штурманы, быть может были в отпуске, или убыли на учебу в Ленинград. Хорошие штурманы служили при мне на лодке, которым я всегда буду благодарен: старший лейтенант Лазарев, старший лейтенант Шевчук, старший лейтенант Марфутин.
12.11 Почти месяц прошел, а «земля» никакого интереса к нам не проявляет. За месяц ни одного запроса. Это что-то новое. Обычно контрольные радиограммы шли каждые 10 дней. И мы молчим, как велено.
Опять следуем навстречу стрежню Куросио. Заметно теплее. Наверху ночью +18ºС, свежий ветер, температура вод +26ºС. Влажность высокая – не воздух, а распыленная влага. Ветер юго-восточный – с экватора. В навигационном отношении плавание сложное, ко всему прочему еще и КПИ-4 сгорел. Лаг в строй не ввели. Я «шучу» штурманам: «У вас из материальной части один циркуль остался исправным». Остается уповать на небо, но оно в такую пору в этих местах часто закрыто облаками.
Все очень однообразно. Однообразие изредка нарушается пролетом самолета или работой чей-то радиолокационной станции. Если на встречных судах РЛС или ГАС не работает, от них мы не погружаемся – уходим в сторону. Другой источник нарушения однообразия – поломки приборов и механизмов. На днях вытяжной вентилятор вышел из строя – размолотило лопатки. Сегодня кое-как подличили.
Порой мне кажется, что мы играем в какую-то игру. В прятки – что-ли? У Льва Толстого прочитал: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных»? Наверно может, товарищ Толстой, поелику мы здесь болтаемся, пот проливаем. Здесь как-то острее воспринимаются гадости, творимые человеком по отношению к другому человеку. хочется думать, что я нахожусь на правой стороне участников событий и борюсь за правое дело, что не напрасно льется мой пот в этом, бесконечно далеком от моего родного Стана, душном море.
Комментарий:
Вот такие «странные» мысли приходили мне в голову в автономном плавании.
Что касается связи. Лодка для приема РДО (радиограмма) всплывает под перископ лишь на назначенные сеансы связи, и, если ей никакой информации с берега не поступает, командиру беспокойно: может проморгали радисты, а может быть приемная аппаратура неисправна. Представьте себе, если по этим причинам вы не получили какое-то приказание, ради которого месяц – два находитесь в море. Что при этом должен чувствовать командир? В походе, о котором речь, однажды радисты докладывают мне о прпуске нескольких радиограмм с берега (в системе связи с лодками есть признаки, по которым можно определить эти пропуски). Я нахожусь в чрезвычайном беспокойстве. После ряда сеансов связи понял следующее: оказалось в наш адрес начала поступать политическая информация по тому же порядку адресования, что и боевая. Политическая же информация передавалась пунктами управления лишь в случае незагруженности боевой, и в этом случае, конечно же появлялась неразбериха в очередности получаемых РДО. Но об этом нововведении нам управляющий командный пункт своевременно не сообщил. Забыл – что ли? Таким образом, ведь, и до инфаркта можно довести командира подводной лодки!
17.11 Сегодня, сдуру, подвсплыл под перископ рядом с китайским сейнером. Акустики докладывали о рыбаке, но пеленг быстро менялся и я решил всплывать – подходило время сеанса связи. Море оказалось штормовым, и на перископной глубине удержаться не удалось – выкинуло на 6 метров. Судно оказалось рядом. Вижу – китаец. Поди напугал его.
Сегодня ночью справили день рождения замполита Лебедева (он уже четвертый заместитель, пока я командую «Б-72»). Ему пошел 33-й год, и в своем тосте я сравнил его возраст с возрастом наибольших достижений Иисуса Христа, Александра Македонского и Леньки Пантелеева.
Каждый новый день мало чем отличается от предыдущего. Штурманы место держат плохо. Если видны звезды – определяюсь. Аппетита нет. Харч приелся. Исхудал. Как сказала бы бабушка Марья: «Лийнинт кун карпа» (Стал как карп). Чувствую себя неважно, болит голова, и опять болит правый бок. Сон не идет. Сплю часа по 4 в сутки. Лежу, вспоминаю Галю, Мишу, маму, охотничьи вылазки, деревню свою, ее леса, поля, луга, речку Медведицу.
Почти каждый день принимаю зачеты от офицеров – хочу, чтобы они хорошо знали документы, регламентирующие нашу подводную службу. Бесит незнание многих важных вопросов. Знания, вообще-то, должны быть востребованы потребностями практики. Есть люди, которые уверены, что рано или поздно жизнь задаст вопросы, требующие от них скорого ответа, и они стараются быть готовыми к ответу на них. Но многие живут – как живется, и, пока жареный петух не клюнет, они редьку не поморщат, так и ходят всю жизнь с гладкими, как начищенная медная кастрюля, лбами.
Вчера проводили отчетно-выборное партийное собрание. Командира БЧ-5 Белова избрали секретарем. К Белову у меня есть претензии в части выполнения им своих служебных обязанностей, но, в целом, он справляется с ними, и, как говорится, растет. Многие поломки от него и его подчиненных мало зависят и лодка свои задачи выполняет. На собрании выступил дважды. Покипятился. Покритиковал и Белова.
С берега никаких запросов. Третью неделю вообще нет персональных РДО.
Комментарий:
Не знаю, будет ли впереди повод рассказать об одном прискорбном происшествии, связанном с нашим механиком капитан-лейтенантом Беловым А.В., поэтому поведаю о нем читателю теперь.
Какое-то время спустя после возвращения нас в базу, на лодке проводилась зарядка аккумуляторной батареи своими машинами. На лодке, кроме вахты, находился личный состав БЧ-5, зарядкой руководил механик Белов. Зарядка, как обычно, проводилась ночью и закончилась поздно. Закончив дела, связанные с зарядкой, Белов отправился домой. Его путь проходил мимо ресторана, в котором еще горели огни, но музыка уже не играла. Утомленный морем и последующими береговыми служебными делами, механик решил пропустить стаканчик какого-либо аперитива и зашел в ресторан. Там уже убирали столы и швейцар во внутрь ресторана его не пустил. Белов стал его убеждать пропустить на одну минуту, чтобы взять бутылку вина в буфете. В это время к подъезду ресторана подъехал газик с милицией. Из газика вышли два офицера милиции (один из них — женщина) и сержант с овчаркой на поводке. Подбежали к Белову: «Что за шум? А еще офицер! А еще пьяный!» Тот им: «Какой я пьяный?! Я со службы домой иду, хотел бутылку вина с собой взять». Ему начали закручивать руки. Он сопротивлялся. Напустили собаку. Собака схватила Белова за ногу, порвала брюки. Белов рассвирепел: «Не видите? – Я военный. Не имеете права». Но его скрутили и увезли в Чуркинское отделение милиции, где привязали к стулу и женщина (обратите внимание – женщина) начала его избивать. Потом позвонили в комендатуру, вызвали патрульную машину, сказали патрулю, что обнаружили под забором пьяного офицера и Белов очутился в комендатуре города Владивостока.
Утром, узнав что механик арестован, я был крайне раздосадован, и тут же отправился в комендатуру. Там комендант, полковник, сказал мне, что пьяного капитан-лейтенанта привезли ночью и он с ним еще не разбирался, и тут же приказал привести арестованного. Когда вошел Белов, я ажно ахнул: у него по-детски голубые глаз в обрамлении синяков были такими растерянными, что я не выдержал и рассмеялся. Полковник с удивлением посмотрел на меня и приказал Белову обо всем рассказать. Его рассказ я и привел выше. Комендант поверил ему и сказал мне: «Забирай, командир, своего механика и разбирайся сам».
Мне тоже не было оснований не верить Белову и, по прибытии в бригаду, посадил его за стол у себя в каюте и приказал написать рапорт с изложением всего, что с ним произошло. Когда рапорт был написан, я с бумагой отправился к комбригу. Тогда командиром бригады был весьма мной уважаемый капитан 1 ранга Семенов Геннадий Иванович. Он был, так же как и я, выпускником Рижского училища (только заканчивал на год позже меня) и моим земляком – родился в Калязине Калининской области. Заслушав мой доклад и предложение сообщить об инциденте командованию и военному прокурору, Геннадий Иванович задумался и опечалился. «Есть какое-то гласное или негласное сотрудничество городской милиции и военной комендатуры в деле поддержания порядка в городе. Если мы доведем до суда тех негодяев, которые избили Белова, такое сотрудничество рухнет и нашим военным житья не будет от милиции. Я сейчас позвоню об этом случае начальнику отдела милиции».
Они поговорили по телефону и комбриг со скорбью в голосе сказал: «Нужно как-то замять это дело. Начальник милиции обещал мне строго наказать тех выродков».
Я стал кипятиться, дескать, как я в глаза своим офицерам буду смотреть, если все это спущу на тормозах. Но понимания, к великому моему разочарованию, со стороны комбрига не встретил и отправился к себе. Вызвал опять Белова. Сказал, что не хочет командование затевать судебное дело и посоветовал ему отправить рапорт прямо в адрес Главного военного прокурора. Белов кисло улыбнулся, сказал: «Подумаю, товарищ командир», — и попросил разрешение выйти из кабинета. Мне до сих пор стыдно перед офицером за себя, за комбрига, за те порядки терпимости перед наглостью и беззаконием, которые уже несколько лет постепенно утверждались в стране. Ох как тогда хотелось мне хотя бы на месяц взять в южные моря некоторых высоких радетелей за «порядок», как бы тогда они начали относиться к капитан-лейтенанту Белову. Черт их знает: быть может, как и раньше. Для них важнее, как бы чего не вышло, как бы только не побеспокоить начальство. К великому сожалению, все эти свои сентенции я должен и к Геннадию Ивановичу и к самому себе, хотя и он и я бывали в южных морях и не по одному разу.
21.11 Очень беспокоит связь. Пропущено 7 адресных групп. Столько радиограмм промухать на могли. Верно, ошиблись на берегу.
Штормит третьи сутки. Прошлой ночью, едва всплыли, открыл рубочный люк, выскочил на крышу ограждения рубки и тут так шлепнуло волной, что чуть не выскользнул за борт, хорошо что зацепился за ограждение, иначе остался бы навеки в теплом море.
Комментарий:
О беспокойстве за связь уже сказано выше.
25.11 Подходит к концу наша «игра в прятки». Следующей ночью должны всплыть и потихоньку топать домой в надводном положении. Не нужно будет лить пот: не потребуется всплывать и погружаться, ждать – вдруг при всплытии долбанут тебя (кстати позавчера ночью всплыл под перископ рядом с бортом рыболовного суденышка, по-видимому, китайского. Судно было без хода. В перископ увидел даже рыбака с китайским обличием – в свете прожектора копался на корме в сетях); не будет нужды поминутно тревожиться – вдруг обнаружат; не будем шарахаться от каждого встречного и поперечного; станем вволю дышать хорошим, вкусным воздухом; позволим себе умываться остатками пресной воды. То есть все должно быть хорошо. Плохо, что приболел позавчера. Сегодня лучше.
29.11 2 часа 45 минут. Японское море. Мы на глубине, хотя по плану похода должны находиться в надводном положении. Только что лег спать. Но пережитые в последние часы события на сон не тянут, и, несколько успокоившись, я решил продолжить свои отрывочные записи.
Мои надежды на спокойное завершение похода не оправдались. Когда скрытый период автономки закончился, и мы ночью всплыли, оказалось, что под водой мы недопустимо близко подошли к японскому берегу. Территориальные воды Японии в Корейском проливе – 3 мили от базисной линии. Фактически мы влезли в чужие терводы. Ошибка в счислении пути оказалась 9 миль. Как только всплыли и начали зарядку батареи, а разрядились мы почти до воды, поскольку пришлось уклоняться от кораблей охранения американского авианосца «Констелейшен», невесть откуда здесь появившегося. Так вот… только начали зарядку, загорелся распределительный электрощит №1 в центральном посту, перевели всю нагрузку на РЩ№2 в VІ отсек – и тот задымился. Остановили дизеля. Выключились гирокомпасы, вся радиоэлектроника – все обесточилось – поскольку распредщиты пришлось отключить. Со щитами возились 1,5 часа. Ввели в строй и двинулись дальше – домой.
Оставив на мостике Алексеева, впервые я спокойно выспался до обеда и остаток пути намеревался проводить, в основном, на мостике, наслаждаясь свежим воздухом. Однако вскоре начался шторм, который через сутки достиг ураганной силы. Центральный пост стало заливать водой, пришлось задраить верхний рубочный люк, поднять шахту РДП. Я оделся в резину и поднялся на мостик. Сигнальщика отправил вниз, наверху остались вдвоем с вахтенным офицером лейтенантом Прохоровым. Ночью на поверхности стало твориться что-то невообразимое, такого в Японском море я не видел никогда. Засверкали молнии (зимой!), пошел град, который бил словно картечью, видимость снизилась до ноля. Волны буквально вдавливали нас в ограждение рубки. (Еще днем я получил японскую метеоконсультацию: нас догонял циклон в 932 миллибар, знал, что ничего хорошего ждать не приходится, но не думал, что будет такое). И тут по «Каштану» доложили на мостик, что в первом отсеке сорвало с креплений две мины (в мине около тонны веса). положение стало угрожающим: мины вряд ли взорвались бы, но на стеллажах рядом лежали перекисные торпеды, и мины, разгулявшись по отсеку, могли не только поубивать людей, смять торпеды и пробить резервуары с перекисью водорода, но и пробить корпус лодки. Повернул на курс по волне, остановил дизель, кое-как с Прохоровым отдраили люк и с великим трудом погрузились, заполнив цистерну быстрого погружения. Закрепили боезапас. И вот я в койке, пишу полулежа, и все же на душе неспокойно: ведь даже РДО о погружении не успел передать, а вдруг нас берег запрашивать будет в связи с ухудшением погоды или по другой причине и мы не сможем ответить – паника поднимется; кроме того, не известно, когда свистопляска наверху закончится, ведь нужно будет подвсплывать на сеанс связи – как при этом поведет себя крепление боезапаса?
Комментарий:
Эпизод с АУГ. По ряду признаков наткнувшиеся на нас корабли я классифицировал, как корабли охранения авианосца. Незадолго до встречи с ними, я был оповещен берегом о маневрировании авианосной группы США в районе острова Окинава, где за неделю до этого мы были, правда, ничего достойного нашего внимания не обнаружили. Доносить об АУГ я не стал, посчитал, что авианосец, вероятно, следует в Пусан, чтобы дать морякам возможность погулять, и злого умысла в отношении СССР американцы в данный момент не имеют (таких признаков я не обнаружил). А вот признаки обнаружения американцами нашей лодки имелись, уж больно близко работали их гидролокаторы. оторваться от слежения резким маневрированием не было никакой возможности, поскольку батарея была глубоко разряжена. Но избежать позора быть поднятыми на поверхность, нам все же удалось. Когда месяц назад мы следовали в назначенный район боевой службы, как раз в этих местах на обширной банке сиял огнями в ночи целый город рыболовных судов, рыбаки, вероятно, ловили сайру. Туда – в эту «кашу» судов, надеясь, что они там еще рыбачат, мы и направились, полагая, что АУГ туда не сунется, а если сунется, быстро потеряет лодку. Так и случилось.
Эпизод с пожаром. На пути во Владивосток, с приходом в расчетную точку, от которой наше плавание должно было проходить в надводном положении, я, как обычно, объявил боевую тревогу. На перископной глубине осмотрел горизонт. Ночное море было спокойное. После продувания средней группы цистерн главного балласта, приказал пустить дизель на продувание концевых групп с переводом его на зарядку аккумуляторной батареи. Когда выскочил на мостик – обомлел: рядом – не больше 10 кабельтовых – ярко горел маяк (теперь уже не помню, кажется, это был маяк на острове Ики). Требовалось быстрее драпать, пока нас не обнаружили японцы. Тут и случился пожар. Причиной пожара стали три крысы, когда-то забравшиеся за кожух РЩ №1, и замкнувшие клеммы.
Об этих животных и перманентной, но безуспешной борьбе с ними, я уже писал. Особенно много развелось их на лодках в 70-е годы, когда было приказано на кораблях постоянной готовности держать запас продовольствия на полную автономность. Крысы возликовали: корм для них не переводился. Что только подводники не применяли против крыс, даже хлорпикрин – учебное отравляющее вещество. Использование этого ядовитого газа на «Б-101» (ее командиром, по-моему, тогда был капитан 2 ранга Катон А.Г.) привело к трагедии. Несмотря на длительное вентилирование лодки после применения хлорпикрина, в трюме центрального поста сохранилась опасная концентрация газа, и машинист трюмный отравился.
На подобного рода эксперименты я не решался и получил аварийное происшествие, к счастью, благополучно закончившееся, благодаря быстрым и грамотным действиям подводников.
Чтобы больше не возвращаться к неприятной крысиной теме, расскажу еще один прискорбный случай.
Однажды перед выходом в море я, как обычно, зашел к оперативному дежурному эскадры ознакомиться с обстановкой и расписаться в журнале о готовности лодки к учению. Оперативный сообщил, что необходимо получить в секретной части документы с сигналами на учение. Времени вызывать лодочного секретчика не оставалось и бумагу получил я сам. На лодке лист с сигналами передал радистам под роспись. Возвращаясь в базу после учения, дал приказание проверить наличие секретной документации. Все оказалось на месте, а тот злополучный лист пропал. Вход в радиорубку посторонним запрещен, общение с радистами происходит только через окошечко в двери. При разборе выяснилось, что радисты, вопреки правилам, пользуясь сигналами, документ не всегда запирали в свой сейф, а оставляли на видном месте, чтобы всегда был под рукой. В поисках пропажи участвовала вся команда вплоть до прихода в базу, но документ, как в воду канул.
В мое время за два происшествия неминуемо следовало суровое наказание по всей служебной цепочке: за нарушение режима секретности и за потерю оружия.
Ошвартовавшись к пирсу, доложил о потере документа комбригу. Вскоре на лодку прибыли комбриг и начальник особого отдела. Комбриг приказал: все, что можно, вынести на пирс и всем искать пропажу. Трудились весь день. Основное подозрение пало на крысу, поэтому в первую очередь искали крысиные гнезда, в ІV отсеке, где расположена радиорубка, даже сняли кожухи, ограждающие пучки кабельных трасс. Документа не нашли. Доклад о пропаже пошел на флот. Вечером команду отправил в казарму, а сам в унынии остался на лодке в каюте. Вскоре постучался младший кок, оставленный старпомом на лодке приводить в порядок камбуз. Матрос попросил разрешения разломать переборку между камбузом и старшинской кают-компанией, там не разобранной осталась часть ограждения кабелей, которую без поломки переборки невозможно вытащить. Я разрешил. Не прошло и 10 минут, как кок принес мне в каюту крысиное гнездо аккуратно выложенное на газетку. Разобрали мы с коком гнездышко и там обнаружили кусочки бумаги, на которых можно было разобрать те самые «петушиные слова» из секретного документа (по существу уже не имеющие никакой секретности – учение то закончилось). Обрадованный я позвонил начальнику особого отдела, который, несмотря на поздний час, находился в своем кабинете. Он быстренько пришел на лодку и мы с ним нашли почти все сигналы. Тем не менее я выговор в приказе Командующего флотом получил, а кок поехал на 10 суток в отпуск.
Эпизод с минами. Я до сих пор помню в деталях этот острый эпизод. Конечно же, получив синоптическую карту с обозначенным глубоким циклоном, который двигался в нашу сторону, нам следовало дать РДО о погружении по погодным условиям, но, после предыдущих мучений подводного плавания, погружаться не хотелось. Кроме того план похода предписывал следовать в надводном положении. Шторм, так шторм, — подумал, — не впервой, лодка – «всепогодный истребитель». Но фактическая погода превзошла по свирепости и прогноз и мои ожидания. Человеку, не испытавшему подобное, трудно представить ситуацию, в которую мы попали. Когда получил доклад, что сорвало мины с креплений (я даже не все слова разобрал – волна захлестнула мостик – а по голосу понял: произошло что-то ужасное), крикнул Порохову: «Погружаемся», сам к «Каштану»: «Центральный! Центральный!» — нет ответа, — «Центральный, стоп дизель! Стоп дизель!» — нет ответа (то ли переговорное устройство вышло из строя, то ли в центральном сумятица). Не остановив дизель и не сравняв давление внутри лодки с наружным – при работающем дизеле, сосущим воздух через шахту РДП создается значительный вакуум – не откроешь верхний рубочный люк. А в голове крутится одно: сейчас взрыв, крикнуть, чтобы погружались без нас, что ли? Бросив стучать рычажком переговорного устройства, кинулся к люку, пытаясь открыть крышку, левая рука нормальная, правая – почти плеть (видимо тогда я окончательно порвал связки на правой руке, из-за чего впоследствии мне пришлось уходить с лодки). Подбежал Порохов, вдвоем крышку мы все же оторвали, но и дизель уже был остановлен. Когда, уже на глубине, прибежал в первый отсек, картину там увидел, можно сказать, забавную: моряки в кровоподтеках сидели верхом на минах, словно на лошадях, и счастливо улыбались. Я от радости готов был их расцеловать, но… нужно было разбираться в причинах случившегося. К счастью, талрепные крепления мин, заведенные за обухи кормовой переборки первого отсека, не были сорваны, отчего мины все же по всему отсеку не гуляли, а выпавшие со стеллажей лишь болтались «на привязи» на паелах прохода. Бугеля же, плетеные из стальной проволоки и обшитые брезентом, которыми мины и торпеды крепятся к стеллажам, были порваны. Я сразу к командиру БЧ-3:
— Кто принимал?
— Я принимал.
— Где бирки с датой испытания бугелей?
— Вот они.
На металлических пластинах значилась дата проверки креплений на разрыв лишь двухмесячной давности. Разрезали брезент на оборваны бугелях – стальная плетенка вся ржавая. Вот так испытали крепления в минно-торпедном отделении береговой базы! Что тут комментировать? Обидно ведь погибать в мирное время от «пустяковой безответственности» кем то совершенной.
На следующее утро я попытался передать РДО. О всплытии в надводное положение не было и речи, на перископной глубине и то качка доходила до 30º, и я опасался за крепления. Улучив момент между прохождением двух волн, передали РДО о погружении через ВАН. Ждать квитанцию на переданное радио не было никакой возможности и мы снова погрузились. Всплыли только через двое суток. Сроки нашего возвращения в базу срывались и остаток пути шли полным ходом.
В базе на пирсе нас встретил командир 6-ой эскадры подводных лодок контр-адмирал Белышев Виктор Григорьевич. После моего доклада о выполнении поставленных задач, первым вопросом адмирала был: «Что случилось? Ты нас на уши поставил – из твоего радио поняли одно слово «погрузился», и все». Последовали мои запоздалые разъяснения адмиралу. Когда не знаешь, что ответить – вали на погоду, говорят. Но погода действительно сыграла недобрую «шутку» в конце нашего похода. Боевая служба начальством была оценена положительно. Многие офицеры, старшины и матросы вскоре получили правительственные награды, что вызвало у меня легкое смущение. Как мне кажется, командир эскадры мне почему-то благоволил. (Царствие ему небесное, он погиб в известной авиакатастрофе). Быть может потому, что после ухода с «Б-11» Якова Шлемовича Ошеровича на должность командира дивизиона в Совгавань, непродолжительное время, перед уходом на учебу в академию, лодкой, на которой я был штурманом, командовал Виктор Григорьевич.
Пуще того, теперь, когда я пишу эти строки, у меня возникло сомнение: дескать, не благоволил ли мне и Эмиль Николаевич Спиридонов (он так же погиб в упомянутой катастрофе, будучи Командующим Тихоокеанским флотом). Посуди сам, читатель. Помнишь, за порчу пирса на Камчатке всего лишь выговор мне объявил, а я ведь поболее «гостинец» ожидал.
Несколько лет спустя, когда он был первым заместителем командующего флотом, как-то (видишь, читатель, как я обнаглел: пишу «как-то» – словно с заместителем командующего вице-адмиралом я, капитан 2 ранга, общался ежедневно) мне адмирал позвонил в казарму:
— Балакирев, ты свободен?
— Как прикажете, товарищ адмирал.
— Если так, поезжай в Тихоокеанское военно-морское училище. Я туда приеду – будем тамошних «профессоров» учить торпедным атакам по кораблям на острых курсовых углах.
Я опешил:
— Есть, — говорю.
Я понял в чем дело. Мой друг, командир «Б-213» Д.И.Герасимов, уже длительное время носился с идеей брать в клещи двумя торпедами с подследной системой самонаведения корабль противника, идущий прямо на тебя, когда стрельба обычным способом не эффективна. Насколько я знал, и преподаватели ТОВВМУ занимались разработкой этого способа. Не знаю, почему адмиралу пришло в голову такое мероприятие проводить в училище вместе со мной, быть может потому, что первым на флоте указанный способ стрельбы на практике проверял я, притом довольно успешно.
Этими опытовыми стрельбами руководил начальник штаба нашей эскадры капитан 1 ранга Сулейманов Раис Шагаюпович. Он находился на большом противолодочном корабле (БПК), по которому мы должны были стрелять, а на нашей подводной лодке технической организацией стрельбы руководил флагманский минер эскадры капитан 1 ранга Шмейлин Борис, который в первом отсеке контролировал ввод в торпеды установок для стрельбы с углом на текущей дистанции. На более современных системах стрельбы эта процедура затруднительна в исполнении, а на нашей «древней» системе «Трюм-М» — крайне сложна.
Уже акустик обнаружил цель, уже на перископной глубине метристы «мазнули» радиолокационной станцией и получили достоверную дистанцию до корабля-цели, уже центральный автомат стрельбы и штурманы определили ее курс и скорость, уже дал команду в первый отсек ввести данные стрельбы на дистанцию 40 кабельтовых. Цель прошла эту дистанцию – первый отсек молчит, перенацеливаю на 30 кабельтовых – снова не успели с вводом параметров стрельбы. Я, нарушая субординацию, матерю флагмана – тот молчит. Наконец, на дистанции до цели 20 кабельтовых выпускаем две торпеды. Одна должна пройти по левому борту БПК, другая по правому мимо цели, потом, с некоторой разницей в пройденном пути, повернуть в сторону кильватерной струи цели и по ней догнать цель и условно поразить. Ход торпеды в целях регистрации обозначается периодическими пусками сигнальных ракеток с торпеды – стрельба проводилась ночью.
С приходом в базу, Раис Шагаюпович рассказывал: на мостике БПК и даже на юте, собралось довольно много любопытствующего народа – посмотреть на что подводники способны. Видим ракетки вспыхивают – идут торпеды, одна на курсовых углах правого борта, другая – левого. Торпеды ближе, ближе, вот уже и корабль миновали и удаляются за кормой – на БПК язвительный смех. Потом вдруг одна торпеда поворачивает на кильватерный след корабля, за ней другая и обе проходят под кораблем. Охо! – восклицают надводники.
Вскоре после этой стрельбы мне и позвонил Эмиль Николаевич. Я приехал в ТОВВМУ. Меня провели в кабинет торпедной стрельбы. Там уже сидели 5 или 6 офицеров-преподавателей. Вскоре в кабинет вошел Эмиль Николаевич:
— Товарищи, к вам я пригласил командира подводной лодки Балакирева, лодка на днях провела успешную атаку торпедами по цели с ее острых курсовых углов. Я полагаю, в обучении ваших подопечных полученный на стрельбах опыт пригодится. Начнем упражнение. За командира атакующей подводной лодки будет Балакирев, ну а я, — адмирал улыбнулся, — буду у него старпомом.
Вот такой еще один штришок к портрету Э.Н.Спиридонова. Суровый внешне, сдержанный в общении с подчиненными, он умел подчеркнуть значение командира корабля, его нелегкую, ответственную службу. Вспоминается рассказ моего друга командира плавбазы «Бахмут» капитана 2 ранга Альберта Александровича Белова. Одна из камчатских плавбаз подводных лодок собиралась в длительный поход с заходом в иностранные порты. Как известно, в таких случаях тщательно подбирается личный состав корабля и людей, замеченных в пьянках, самовольных отлучках и прочих грубых нарушениях воинской дисциплины с корабля списывают на другие подобные корабли. Так случилось и на этот раз. К Белову привели 15 человек матросов и старшин. Он ознакомился с их послужными документами и возмутился: брать в экипаж такое количество людей, достойных уголовного преследования, для командира, как говорится, смерти подобно. «Не возьму!» -решительно сказал он сопровождающему людей офицеру. «Но это приказание первого заместителя Командующего флотом», — ответил офицер. «Не возьму! Ведите куда хотите», — заупрямился Белов. Не прошло и часа, вызывает к себе Белова вице-адмирал Спиридонов. Тот пришел.
— Почему вы не выполняете мое приказание? – сурово спросил адмирал.
Белов изложил ему свои доводы и кроме того:
— Товарищ адмирал, чтобы вешать на свою шею такую обузу, я хотел бы получить от вас письменное приказание.
Эмиль Николаевич такой дерзости от Белова не ожидал:
— Да? Откуда у вас эти флотские бюрократические привычки? Сколько лет вы командуете кораблем?
Альберт был старше меня, но выглядел весьма моложаво: стройный, подтянутый, всегда безупречно одетый.
— Восемнадцать лет, товарищ адмирал, — с достоинством ответил Белов.
— Сколько? – будто не расслышал адмирал.
— Восемнадцать.
— Садитесь, командир, садитесь. – Эмиль Николаевич посадил Белова за стол напротив себя, — а я ведь только три года командовал подводной лодкой, — словно винясь (как мне рассказывал Альберт) произнес адмирал.
Тут за столом два моряка решили сложный вопрос: Белову оставили пятерых, остальных рассовали по другим кораблям.