ВСТРЕЧИ И Я В НИХ
IV
капитан 1 ранга Балакирев Николай Михайлович
За годы неспокойной службы Родине, я повстречал множество замечательных людей на своем пути. Общение с одними из них было мимолетным, с другими — довольно длительным. О некоторых встречах с примечательными людьми мне хотелось бы поведать будущим возможным читателям моих записок. Мне кажется, эти зарисовки помогут им составить себе несколько более полное представление о советском подводном флоте тех лет.
Прежде всего расскажу еще ряд историй, связанных с переводом подводных лодок из Ленинграда на Камчатку. В те годы подводные лодки строились интенсивно. В Ленинграде строительством лодок занимался завод «Судомех», который впоследствии объединился с Адмиралтейским заводом. В бригаде строящихся подводных лодок на проспекте Римского-Корсакова, сменяя друг друга, постоянно находились 3 -4 экипажа. Командовал бригадой контр-адмирал Колчин Иван Михайлович. Там, под его жесткой рукой мне дважды пришлось служить: первый раз, как уже сказано, в качестве замполита на Б-8«, второй раз старпомом на «Б-39». А до этого Ивана Михайловича я знал еще раньше по Находке, где он командовал бригадой «малышей» в звании капитана 1 ранга, а я, после списания в ОФИ «Б-11», был к нему переведен командиром учебно-тренировочного судна (бывшая подводная лодка типа «Ленинец») в ожидании учебы на классах в 1959 году.
УТС стояло на берегу на кильблоках, поднятое эллингом Находскинского судоремонтного завода. Среди ремонтируемых небольших рыболовных судов, УТС выглядело внушительно. В то лето в Находке ждали Н.С.Хрущева. в этой связи в городе царила суматоха: что-то строили, что-то рушили, где-то красили, в другом месте краску сдирали, там рыли яму, а здесь яму зарывали и т.д. и т.п. В критический момент в помощь населению города из бригады были выделены моряки, а я назначен старшим над ними с задачей убрать строительный мусор на главной площади города вокруг строящегося там какого-то здания. Здесь же, на площади, располагались здания горкома и горисполкома, перед которыми намечался общегородской митинг и выступление на этом митинге Хрущева. Участвуя в привычной для подводника работе по приборке выделенной территории, я успевал наблюдать общую суету, которая творилась на площади. Более десятка строительных рабочих, в основном женщин, штукатурили и тут же красили фасад недостроенного здания, другие рабочие откуда-то привозили и вставляли в пустые глазницы окон остекленные рамы. Напротив горисполкома, через площадь, на краю обрывистого берега бухты, стояли полдюжины хат. Около хат суматошливо носились хозяева: вытаскивали домашний скарб и складывали на улице. Тут же урчал бульдозер, возле бульдозера маялся мужчина в сером макинтоше и такого же цвета шляпе. Как только хозяева хаты прекращали работу, мужик в шляпе давал отмашку рукой, и бульдозер спихивал домик в обрыв. потом подъезжала грузовая машина и куда-то увозила жильцов с пожитками.
Во второй половине дня из бригады прибыл оповеститель: командир бригады приказывал мне оставить за себя старшего из команды, а самому немедленно прибыть к нему. С чего бы это? – думаю, — вроде ничего дурного за этот день не совершал.
Прибыл. Иван Михайлович приказал мне немедленно отправиться на завод, привести УТС и личный состав в полный порядок. Завтра в 10.00 перед общегородским митингом на завод прибудет Никита Сергеевич Хрущев. Около нашей подводной лодки (так и сказал: «около вашей подводной лодки», видимо ранг корабля был повышен по согласованию с дирекцией завода – не показывать же Генсеку какую-то УТС) состоится короткая встреча с рабочими завода, а мне с командой по форме три быть в строю на кормовой надстройке.
Пришел на завод. Там бригада девок уже орудовала пульвизаторами на лесах вокруг лодки. Остаток дня и вечер я потратил на смотры и пересмотры личного состава, чистку и утюжку своей одежды. К ночи наружная покраска корабля была завершена, а леса убраны. Утро мы встретили во всеоружии: корпус сверкал свежей краской, а моряки, опрятно одетые, сидели в курилке в ожидании команды построиться для встречи высокого начальства. Но за пол часа до назначенного времени мне позвонил директор завода:
— Встреча с товарищем Хрущевым отменяется. Потраченную краску верните заводу, поскольку покраска корпуса лодки в ремонтной ведомости не предусмотрена.
— У меня нет краски, — бодро ответил я.
— Берите на своей береговой базе.
— Об этом вы, пожалуйста, договаривайтесь с комбригом сами.
Я твердо знал: пытаться получить краску у Ивана Михайловича – напрасный труд. Он был старый подводник, еще военной закалки, и прекрасно знал цену шхиперскому имуществу в части поддержания вверенных ему кораблей в чистоте и порядке, чему он неизменно уделял пристальное внимание, как, впрочем, и повседневной службе моряков, их быту, дисциплине. В бригаде была заведена интересная дисциплинарная практика. Рядом со штабным зданием был установлен стенд, левая половина которого была выкрашена в красный цвет, а правая – в черный. На красной стороне значились фамилии особо выдающихся отличников боевой и политической подготовки, на черном же поле записывались фамилии разгильдяев – как правило, попавшихся на пьянке. Процедура наказания разгильдяя выглядела следующим образом. Перед обедом ревела сирена, размещенная на чердаке штаба, что означало: всему личному составу бригады построиться на плацу, где и стоял вышеописанный стенд. Когда все команды во главе с командирами занимали свои места в строю, из штаба выходили барабанщик и штабной писарь с книгой приказов и бритвой. Затем в подъезде появлялся комбриг. Начальник штаба встречал его рапортом, потом брал у писаря книгу приказов и зачитывал приказ командира бригады с разжалованием, скажем, командира отделения рулевых сигнальщиков подводной лодки «М-787» старшины 1 статьи Иванова в рядовые за употребление спиртных напитков во время увольнения в город. Иванов строевым шагом выходил из строя и поворачивался лицом к сослуживцам. К нему подходил писарь с бритвой и под бой барабана срезал старшинские лычки. Затем Иван Михайлович произносил краткую назидательную речь. В это время писарь заносил на черное поле стенда фамилию виновника и название подводной лодки, макая кисточку в загодя приготовленную банку с белой краской. Нанесенная надпись не стиралась со стенда, по крайней мере, пол года.
Иван Михайлович и на новом месте службы, в Ленинграде, твердой рукой поддерживал строгий порядок и дисциплину, что чрезвычайно трудно, имея дело с переменным личным составом, в условиях огромного города с его соблазнами, ведь с мест постоянного базирования не самых белых голубей отправляли в длительную командировку. Правда, командование флота дало ему хороший рычаг, используя который, дисциплинарную глыбу можно было приподнять и поддерживать на должной высоте. Комбриг имел право любого, не в меру расшалившегося военнослужащего, вплоть до командира корабля, отправить к месту формирования экипажа. Надо ли говорить, что такого поворота все побаивались: одно дело в Ленинграде нести не слишком обременительную службу, готовясь к приемке корабля, пусть не часто, но все же увольняться в город и пользоваться его благами, и совсем другое положение подводника в бухте Бечевинской, где одна казарма и два дома для семейных, к тому же с океана редко вылезаешь.
По этой ли причине, или политорганы порекомендовали комбригу отменить процедуру наказания провинившихся, похожую на гражданскую казнь, но во дворе здания, где бригада размещалась в Ленинграде, красно-черной доски не было. Об упомянутом же «рычаге» расскажу.
В экипаж северной лодки, который с двумя тихоокеанскими экипажами прибыл в Ленинградскую бригаду, затесался уголовник, с виду обыкновенный матрос. Вскоре после размещения команды в казарме, матрос сбежал. Его искали, устраивали засады, даже видели его в городе, но поймать не могли, и это продолжалось в течение примерно месяца. Происшествие – чрезвычайное и оно лихорадило команду и командование. Однажды, когда я нес службу дежурным по бригаде, позвонили, не представившись, по городскому телефону и сообщили, что по такому-то адресу находится искомый вами матрос. Время было утреннее, бригадное начальство только что уехало в штаб военно-морской базы на какое-то совещание, а экипажи подводных лодок, в их числе и экипаж Северного флота, ушли на завод «Судомех», к месту строительства лодок. Боясь, что нарушитель опять скроется, я решил арестовать его сам. Сел в дежурную грузовую машину и поехал по адресу. Дом, к которому подъехали, был старой постройки. Сообщенная бдительным благожелателем квартира, оказалась на первом этаже. Наказав шоферу стоять под окнами квартиры, где остановился беглец, я пытался открыть дверь без стука, но она была заперта. За дверью меня явно ждали, поскольку тут же дверь открылась. Квартира была большая, коммунальная. В коридоре стояло несколько перепуганных стариков и старушек. Один из них не говоря ни слова, указал на ближайшую дверь. Я вытащил пистолет и тихонько постучал в указанную дверь. Дверь на мгновенье приоткрылась и тут же захлопнулась. Я лишь успел увидеть, что в узкой комнате за столом сидит матрос, а дверь открыла молодая женщина. Пригрозив, что если не откроют дверь, я буду стрелять, стал стучать. Тут же беглец вышел. Я повел его к машине. Поднялись в кузов. Арестованный гневно зашипел на меня : «Ну погоди, каптри, мы с тобой еще встретимся». Я говорю: «Хорошо, хорошо — встретимся». И, как ни странно, действительно встретились.
Когда я привел арестованного в рубку дежурного, там нас уже ждал, оповещенный моим помощником по службе, старший помощник командира северного экипажа капитан-лейтенант Евтихеев. Едва матрос переступил порог рубки, Евтихеев бросился к нему, захватил ноги и вытащил из носка небольшую финку в ножнах. Не успели мы начать допрос матроса, как подъехал Иван Михайлович (он был уже в звании контр-адмирала). Адмирал не стал разбираться с преступником, лишь сказал, что тот завтра же в сопровождении офицера будет отправлен на Северный флот.
— А сейчас, он повернулся ко мне, — товарищ Балакирев, — забирайте его в свой кубрик, приставьте к нему стражу, и до отправки он будет в вашей команде.
Я опешил:
— Но, товарищ адмирал, фасад здания со стороны канала Грибоедова, куда выходят окна нашего кубрика, готовится к покраске, там уже установили леса, матрос по ним сбежит.
— Выполняйте приказание! – комбриг вышел из рубки.
Евтихеев сиял. Я повел арестованного на третий этаж в кубрик своей команды, выделил ему койку, проинструктировал дежурного по команде и дневальных, чтобы не спускали глаз с матроса. Но… на следующее утро, когда дежурный дал команду «Подъем!» на койке, куда при отбое лег арестованный, оказалась «кукла». Матрос сбежал.
Комбриг был в ярости и объявил мне выговор. Опять с месяц искали преступника. И надо же статься, — когда я в очередной раз стоял дежурным по бригаде, глухой ночью позвонили из милиции и сообщили, что наш беглец находится в частном домике в Стрельне, что там обитают цыгане. Как назло, и на сей раз, никого из офицеров северного экипажа в казарме не оказалось, и я решил отправить за беглецом нашего младшего штурмана лейтенанта Шаврина, очень спокойного толкового офицера, спортсмена, холостого, жившего здесь же в казарме. Проинструктировал его: в Стрельне найти отделение милиции, там попросить, чтобы выделили милиционера, который знает, где находится дом, и чтобы милиционер помог ему в задержании преступника. Дал ему свой пистолет и лейтенант уехал на дежурной машине. Вернулся он уже под утро, с беглецом, у которого руки были связаны брючным ремнем. Я поинтересовался у Шаврина:
— Неужели милиция наручники пожалела?
— Да я и не просил наручники у милиционера. Когда мы с ним пришли к домику, там не видно было света. Его я оставил у входа. Дверь оказалась незапертой. Я вошел в сени. Было слышно, что в избе работает или радио, или телевизор. Нащупал дверь в избу и тихонько вошел. На меня ни кто не обратил внимания, хотя в избе было много народу, сидели на кровати, на диване и на полу – смотрели телевизор. Я опустился на колени и увидел почти рядом его. Приставил пистолет к его уху и шепнул: «Пойдем». Он сперва вздрогнул, но потом молча встал, и мы вышли в сени. Там своим ремнем я связал ему руки. Когда вязал ему руки, он досадовал, что не успел изменить лицо. Вот и все.
— Молодец, — говорю, — Шаврин, иди спать, а его оставь в рубке.
Так матрос и просидел в углу, пока не пришло командование. Я доложил комбригу все, как было. Он приказал объявить от его имени Шаврину благодарность, а Евтихееву приказал с матросом отправляться на Северный флот – пусть там разбираются и судят. Как ни странно, но я даже посочувствовал Евтихееву, представив его положение, когда он с таким «подарком» явится к командиру 4-ой эскадры подводных лодок в Полярном, зная, что ему воздастся побольше, чем мне от Ивана Михайловича в связи с побегом его подчиненного.
Конечно, заблудшего можно было отправить на гауптвахту, завести уголовное дело, но… — кому это нужно? Меньше всего Иван Михайлович, бригада которого числилась на хорошем счету в Ленинградской военно-морской базе. Правда ведь?
Как видим, Иван Михайлович был скор на суд. Упомянутый выше «рычаг» дисциплинарного воздействия при жгучей необходимости он применял и к офицерам… Когда пришло время проверить готовность совгаванского экипажа, которым командовал некий Соколов, к проведению ходовых испытаний подводной лодки, то есть готовность сдать курсовую задачу боевой подготовки №1, контр-адмирал Колчин вместе со своим штабом прибыл на завод принимать задачу. У заводской стенки около трап вновь построенной подводной лодки адмирала встретил старший помощник Соколова. Иван Михайлович удивился:
— Где командир? – спрашивает.
— В третьем цехе, товарищ адмирал.
— Что он там делает?
— Вас ждет, товарищ адмирал.
Иван Михайлович посуровел. Штаб замер на стенке в ожидании бесплатного спектакля.
— Вызвать ко мне Соколова!
Является Соколов – рожа красная.
— В чем дело, Соколов?! Я пришел к вам принимать задачу, а вы где ходите?
— Так, товарищ адмирал, я думал вы в третий цех придете, там уже стол накрыт.
Адмирал побагровел:
— Марш в штаб! – круто повернулся и пошел к проходной завода, где его ждала «Волга». Через три дня Соколов уехал в Советскую Гавань. Уж не знаю как тамошние начальники с ним поступили. На флотских путях мне с ним больше встречаться не довелось. Может быть, в совгаванской бригаде лодок так было принято сдавать первую курсовую задачу, что уж Соколова винить.
Нельзя сказать, что Иван Михайлович был слишком крут в части наказания офицеров, если даже случайно встречал подчиненного в небольшом подпитии, так сказать, — подшофе, делал вид, что не заметил. Очевидно он понимал, что человек, освободившись от служебной маеты в соединении постоянной готовности где ни будь в Гремихе или Бечевинке (он сам таким соединением командовал), да что там греха таить, ослабив на время семейные узы, служивый, будь даже в офицерском чине, попав в обстановку относительной вольности и сниженной ответственности, поскольку его корабль еще только строится, начинает «пошаливать». Понимал, все понимал мудрый адмирал.
В бригаде было заведено в тяжелый день – понедельник к офицерскому столу обязательно подавать квашеную капусту – четверть кочана. Капуста в ленинградской бригаде была изумительная. Квасили ее кочанами. В подвале казармы была оборудована бетонированная яма. Там и заквашивалась капуста. Свежие кочаны привозили из загородного подсобного хозяйства. Под присмотром бригадного продовольственника под горячим душем отмывали трех – четырех матросов, после чего одевали их в новое белое солдатское белье, затем их босых по очереди служба несла на руках в ту самую яму, и они там танцевали, а продовольственник сыпал соль. Заботился Иван Михайлович о здоровье подчиненных.
В этой связи, я думаю, настала пора рассказать о моих сослуживцах, можно сказать моих приятелях, заместителях по политчасти командиров нашей лодки и другой тихоокеанской лодки – капитанах 3 ранга Борисе Константиновиче Коротенкове (рост 1 метр 83 сантиметра) и Иване Прохоровиче Урусове (надеюсь, они не обидятся на меня — болтуна). Оба политработника были лет на 5 старше меня, обладали живым умом и большим жизненным опытом. Борис был в свое время хорошим спортсменом-пловцом, Военно-политическую академию окончил с отличием, был на приеме у Н.С. Хрущева в Кремле и так далее – хорошие ребята.
Однажды в 8.00 на утреннем построении личного состава бригады во дворе казармы я заметил некоторую бледность в лице у Бориса, который в строю стоял между мной и Иваном. В тот момент, когда контр-адмирал Колчин вышел из подъезда, а начальник штаба бригады герой Советского Союза Иван Иванович Гуляев подал команду «смирно» и направился навстречу комбригу, вдруг у Бори ноги подкосились, и он стал медленно оседать. Мы с Иваном не дали ему упасть – подхватили под руки и вывели из строя. Церемония утренней встречи комбрига нарушилась. Иван Михайлович остановился в тревоге:
— Что с ним?
— Сердце, сердце, товарищ адмирал, — заговорил Иван.
— Немедленно в санчасть! Доктор?
— Есть! – майор-медик заторопился с нами.
В санчасти уложили Бориса на кушетку.
— Я сейчас, приготовлю шприцы, — заторопился доктор и скрылся за дверью.
Боря, бледный, лежал с закрытыми глазами, только острый кадык судорожно двигался от подбородка к ключицам и обратно. У Ивана глаза засветились решением:
— Боренька, ты лежи, лежи спокойно, я мигом, — и убежал.
Не прошло и трех минут, как явился с четвертинкой водки. Схватил с подоконника алюминиевую кружку, вылил туда всю водку.
— Боренька, подними головку. Вот так, — он подсунул под затылок больного свою могучую длань и приподнял голову. Поднес кружку к губам:
— Боренька, открой ротик.
Больной разомкнул уста и врачеватель осторожно начал лить ему в рот водку. Кадык у Бори задергался быстрее. Водку он выпил и сел. – Боря, зачем тут валяться. Пойдем, пойдем, нас ждут дела.
Мы вышли в коридор. В конце коридора появился доктор с автоклавом в руках.
— Куда вы, ребята? Стойте, укол сделаю.
— Некогда, некогда, на совещание нужно нам. Все в порядке, капитану 3 ранга лучше, просто переутомился – много работы, — на ходу затараторил Иван, и мы ушли.
Я побаивался, как бы майор не доложил начальству о поспешном побеге пациента, но все обошлось.
Вместе с моими приятелями в общежитии квартировал замполит северной лодки. Где старпомом служил, упомянутый выше Евтихеев. Тот замполит был во всех отношениях положительным политработником: не пил, на службе и в быту был опрятен, заканчивал заочную учебу на юридическом факультете ЛГУ. Обратите внимание: не пил. А наших замполитов к непьющей категории граждан, даже при большой натяжке, отнести было невозможно. Известно, как у нас «употребляющие» относятся к непьющим: черт его знает, что у непьющего на уме. Да что уж говорить, если сам Карл Маркс в одном из своих писем (я чужих писем не читаю, но цитату где-то видел) выразился так: «Полагаю: кто не любит вина, тот не будет годен ни на что путное». Мои друзья были несомненными приверженцами Маркса и северянина недолюбливали, относились с подозрением: вдруг тот бегает к начпо наушничать на них в предположении, что начальник оценит его преданность и переведет с дикого Севера в благословенный Ленинград, поэтому искали случая подложить ежа под задницу соискателя юридического диплома.
Вскоре такой случай подвернулся. Северянин успешно защитил диплом и под вечер старательно утюжил свое обмундирование – готовился к банкету по поводу важного для него события. Это не прошло мимо внимания Ивана и Бориса. И хотя вечер был воскресный, они воздержались от каких-либо возлияний. Легли в постели, но не спали. Время шло к полуночи, и, по их расчетам, свежеиспеченный юрист скоро должен вернуться из ресторана и вероятно будет в подпитии. И тот пришел. Свет не включал, тихо разделся, лег и уснул. Друзья ждали этого момента. Иван встал и при лунном свете у окна срезал все пуговицы на брюках политработника, а ремень спрятал. Известно: все малопьющие в молодом возрасте под воздействием даже небольшой дозы спиртного, спят долго и крепко. Капитан 3 ранга проснулся, когда часы показывали без четырех минут восемь часов утра. Был понедельник. Во все дни недели кроме субботы и воскресенья весь флотский люд на кораблях ли, на берегу ли в 7.55 должен быть в строю. Этот порядок, как уже отмечалось, существовал и в ленинградской бригаде. В ту минуту, когда начальник штаба докладывал комбригу о построении личного состава бригады, с шумом распахнулась дверь общежития и все увидели капитана 3 ранга, который придерживая брюки рукой, неудобно семенил ногами, пытаясь бежать к строю. Комбриг прервал доклад начальника штаба, и рявкнул:
— Стоп!
Опаздывающий политработник встал, как вкопанный и запричитал:
— Это Урусов, это Урусов.
— Прочь! Ко мне в кабинет, — и адмирал вместе с бедолагой ушел в штаб.
Туда же направился и начальник политотдела. В строю послышались смешки. У Ивана на лице (я стоял с ним рядом) ни один мускул не дрогнул, он по-прежнему с гордо поднятой головой стоял по стойке «смирно».
Не прошло и двух минут, как прибежал рассыльный и доложил начальнику штаба, что адмирал вызывает к себе капитана 3 ранга Урусова.
Позже мы расспрашивали Ивана, что же происходило у комбрига в кабинете.
— Все нормально. Адмирал поинтересовался, зачем я срезал пуговицы на штанах юриста (так он всегда называл северянина), я говорю ему, товарищ комбриг, я его штанами не занимался, а только видел, когда он поздно ночью возвращался из города, брюки у него болтались на пятках. После моего объяснения, адмирал приказал начпо разобраться с юристом и наказать его. Вот и все, — Иван, довольный своим поступком, широко заулыбался.
В Полярном, куда наши две лодки перешли после установки ледовой защиты в судоремонтном заводе в Лиепае, новая власть в лице ЭОНа, которое состояло сплошь из надводников, к нашему брату подводнику отнеслось куда строже, чем наши родные, близкие по духу начальники.
По установившейся традиции перед выполнением важной задачи собирают коммунистов. И на этот раз была созвана партконференция в Североморске. Народа много собралось. В состав экспедиции, кроме наших двух лодок, входили несколько надводных кораблей и вспомогательных судов. Доклад делал командир ЭОНа, председательствовал на конференции начальник политотдела. Все процедуры, положенные в начале собрания уже были проведены, уже начался доклад, а сидевший рядом со мной Борис все беспокойно крутил головой.
— В чем дело? Что ты крутишься? – спросил я зама, видя его беспокойство.
— Нашего командира нет.
— Куда ж он делся?
— Перед конференцией сказал, что забежит в «Ваенгу» (ресторан в Североморске) перекусить – не завтракал.
— Ничего страшного, — говорю, — обойдется, кажется, не заметили.
И тут открывается дверь и в зал без извинений входит В.А.Федоров. Докладчик метнул взгляд в его сторону, но доклад не прервал. Федоров походил, походил между рядами и сел в самом конце зала.
— Сейчас что-нибудь будет, — зашептал мне на ухо Боря.
— С чего ты взял?
— Увидишь…
Заместитель не успел отвести губы от моего уха, как встал наш командир и громко произнес:
— Товарищи коммунисты, у меня есть предложение проверить партийные документы у собравшихся.
Командир ЭОНа прервал свой доклад и молча воззрился поверх очков на Федорова. Начпо встал и замахал обеими руками:
— Садитесь, садитесь, товарищ Федоров, все что нужно – проверено.
На следующий день сверхбдительный коммунист был вызван в парткомиссию. Что там получил – он с нами не поделился.
Прошло несколько дней и в тот же «карательный» партийный орган были приглашены и оба моих приятеля. По линии технического надзора из Ленинграда в Полярный приехали представители «Судомеха». Некоторые из них были знакомы мне еще со времени приемки от промышленности «Б-8», на которой я (напомню) был заместителем командира по политчасти. Заводские устроились на плавбазе «Печора», у борта которой стояли наши лодки. Накануне выхода в море они пригласили меня и моих товарищей к себе в каюту. Угостили. Вскоре я ушел к себе — спать.
— Посиди еще, — уговаривали меня собравшиеся.
— Нет, нет, завтра в 4 часа мне нужно заняться приготовлением лодки к выходу, и вам, — я обратился к замполитам, — пора спать. Начальство завтра придет нас провожать.
Иван пошутил:
— Мы готовы. У политработника матчасть всегда в строю: открыл рот – и готов к бою и походу, закрыл рот – матчасть в исходном положении.
Ранним утром, едва началось приготовление корабля, как в центральный пост спустился Иван.
— Ты, парень, ничего не перепутал? Твоя лодка рядом стоит.
Он подошел ко мне вплотную и тихо заговорил:
— Брат, Борька, ухи просит.
— Иди, иди, ничего не получите.
— Капелюшечку. Больному – капелюшечку.
У меня в каюте на полке стоял для какой-то надобности стакан со спиртом, наполненный до половины.
— Черт с вами, бери в каюте, там есть немного в стакане, — думаю, не опьянеют же от ста грамм.
Он поставил стакан в карман и, придерживая рукой, с великой осторожностью поднялся наверх. Прошел час. Сверху доложили: на стенку прибыл командир Федоров, а Боря все еще не приходил. Я забеспокоился и послал помощника командира А. Касаткина найти его на «Печоре». Но он его не нашел. Закончив приготовление, я вышел на стенку для доклада командиру. Там с командиром стояли командир ЭОНа и начпо, замполитов не было. Стояла тихая, безветренная погода, над водой бухты видимость была хорошая, но городские строения были закрыты то ли пеленой тумана, то ли низкими облаками. Не успел доложить о готовности лодки к выходу, как услыхал звуки песни, доносившейся со стороны городских сопок. Голоса были мужские. Пели дуэтом. К песне стали прислушиваться все, кто был на стенке. Я похолодел. Песня приближалась. Вскоре из тумана прямо на руки начпо спустились два поющих политработника, со светлыми, как у ангелов, ликами.
После той песни, исполненной дуэтом, они и побывали в парткомиссии. А там, как известно, еще ни кому никогда благодарность не объявляли. Дорогой читатель, не ради зубоскальства я рассказал о прегрешениях моих товарищей. Можно ли их осуждать? Можно конечно. Они – все же политработники, и, стало быть, — воспитатели, наставники, и такие, пусть единичные, выходки их не украшают, и воинской дисциплине на корабле не способствуют. За это я им и пенял. Ведь вроде бы нормальные русские мужики и по характеру и по способностям и по восприятию окружающей действительности, и на тебе, такие «закидоны». А быть может именно по тому такие «коленца», что они нормальные русские мужики. Уж слишком демонстративно, формально (как и во многом другом) на флоте шла «борьба» с выпивками. Уволившись в запас, коренной москвич Борис Коротенков остался жить и работать на Камчатке, стал охотником и вообще перестал употреблять спиртное, а Иван успешно трудился в Подмосковье в очень крупном совхозе. Когда наш экипаж был в Ленинграде, Борис с моряками посетил немецкий тральщик из ГДР, который заходил в Неву с дружеским визитом. Он рассказывал, что на тральщике в корабельной лавке свободно торгуют пивом, и пьяных нет. У нас же «борются» с пьянством под лозунгом «Пусть земля горит под ногами пьяниц». Отсюда реакция: «А нате вам…, борцы!» Начиная с тех лет, о которых идет речь, и даже раньше, вообще в стране стал укрепляться бюрократический, формальный метод достижения, казалось бы, правильных общественных целей. В результате живая. Творческая работа людей, нацеленная на конечный положительный результат, стала сводиться к бумажному творчеству, к бумажным показателям в самых разных областях общественной жизни, в том числе в партийно-политической работе. Действительная работа заменялась имитацией кипучей деятельности.
В этом году перед ремонтом колхозной конторы у нас в деревне Стан сжигали старые, ныне ненужные, колхозные бумаги. Видимо зная, что я занимаюсь краеведением, мужики, сжигающие бумаги, передали мне папку с материалами колхозного парткома последних лет советской власти. Разбирая паку, я с удивлением узнал, что в колхозной организации числилось боле 100 коммунистов. Существовала первичная парторганизация во главе с освобожденным секретарем парткома. В первичную организацию входили цеховые парторганизации при полеводческих бригадах, животноводческом комплексе и даже при колхозной конторе, а еще существовали партийные группы при двух мехмастерских. И везде составлялись ежемесячные планы, проводились партийные собрания с оформлением протоколов. Почему-то все эти планы и протоколы находились в одной папке у секретаря, причем большинство из них написаны одной рукой, вероятно секретарской. Хватало ли ему, бедному, часов в сутках для заполнения такой кипы бумаг. Какая уж там работа с колхозниками в поле, на фермах и мастерских? Неужели все запланированные и запротоколированные собрания проводились, неужели все запланированные беседы беседовались, а лекции слушались? Когда же работать? И ведь везде в бумагах пометки проверяющего из райкома. Представляю, как эта формальная бумажная возня обрыгла людям. Не даром из более чем сотни коммунистов 80-х годов, нынче осталось 4 человека.
Да что там — колхоз! То же самое на флоте творилось. Возьмем нашу лодку «Б-72»: экипаж менее 90 человек. Как и у людей, у нас существовали первичные партийная и комсомольская организации. Но кому-то в раже «усиления партийного влияния на массы» понадобилось кроме первичной парторганизации, создать «цеховую» в электромеханической боевой части. С комсомольцами поступили еще круче: создали комсомольские организации в боевых частях. Более того, в БЧ-5 еще и комсомольские группы в каждой команде (а их — три) приказали создать. Говорильни то стало сколько!? А бумаг? А для проверяющего из политотдела – раздолье, не нужно ползать по душной лодке – сиди в береговом кабинете замполита и листай бумаги.
Как всю эту чехарду вынести нормальному замполиту? – невольно запьешь. Такая мышиная возня, вероятно, вызывала недоумение даже у высокого политического начальства. В те годы были придуманы единые отчетно-выборные дни. Сегодня отчеты и выборы во всех парторганизациях эскадры, завтра – в комсомольских, послезавтра – в комсомольских группах. И вот в один из таких отчетных дней (вернее вечеров) мне звонок от начальника политотдела эскадры контр-адмирала Шихова: — Николай Михайлович, сегодня у вас на собрании комсомольской группы в команде электриков пожелал присутствовать Член Военного совета флота вице-адмирал Сабанеев. Я думаю, и вам следует побывать на этом собрании. Замполит Юра Лебедев схватился за голову, да и мне звонок Шихова не прибавил радости.
С приходом в казарму начальника политуправления, электрики собрались в ленкомнате и собрание началось. Отчет о проделанной работе надлежало докладывать комсоргу группы, бывшему колхозному трактористу. Тот встал с какой-то бумажкой в руках (видимо замполит сунул в руки перед самым собранием). Долго разглядывал бумагу, шевеля губами, но, очевидно, не мог разобрать, что там написано. В конце концов руки опустил и недвижно застыл, как соляной столб. Я было пробовал подвигнуть его на отчет наводящими вопросами, но все было напрасно – групкомсорг, красный как рак, уставился поверх голов присутствующих в одну точку на противоположной стене и молчал. Председательствовал на собрании старшина команды электриков, возле которого стоял комсорг. Он исподтишка торкал кулаком докладчика по ягодицам, но бесполезно. В конце концов страдальца посадили на место. Председательствующий да еще один наиболее шустрый матрос выступили. Говорили: мы, выполняя решения съезда КПСС, укрепили…, повысили…, достигли… Выступил и я. Член Военного совета промолчал. На сем прения закончились. Требовалось принять какое-то решение. Нацарапанное решение у председателя собрания имелось. Но как его прочитать? Ведь там написано: «Заслушав и обсудив отчетный доклад групкомсорга товарища Николаева» и т.д. В смятении председатель смотрел умоляющими глазами на меня и не знал что делать. Потом сообразил и зачитал без «заслушав». Собрание длилось пол часа. Мне казалось – два. Я такого стыда давненько не испытывал. Вероятно и адмиралу неловко было за канитель, развязанную еще более высоким политическим чином. После собрания, вопреки моему ожиданию, он ни в чем меня не упрекнул, только спросил, есть ли к нему какие вопросы. Вопросов не было и адмирал ушел, сказав, что провожать его не надо.
Мои друзья, и далеко не одни они, видели, что от них требуется не дело, а его имитация, поэтому у них выработалось соответствующее отношение к разным политическим кампаниям и «указивкам» сверху. Мой коллега по штабной службе Бронислав Мечиславвович Реут, вспоминая о своей службе на подводной лодке 613-го проекта, которой командовал Лев Николаевич Щастный, а заместителем у него был Иван Прохорович Урусов, рассказывал следующую историю.
По случаю дня рождения старпома все офицеры лодки во главе с командиром собрались в ресторане «Зеркальный» на улице Луговой во Владивостоке. В конце застолья замполит дал указание Реуту (тогда еще лейтенанту, начальнику радиотехнической службы и, по совместительству, секретарю парторганизации): «Товарищ Реут, здесь мы все коммунисты, сегодняшнее партийное собрание оформить протоколом и завтра протокол представить мне».
— Ну, молодцы, — говорю Реуту, — что ты, что Прохорыч, собрание полагается проводить раз в месяц. Неужели время для этого не нашли?
— Не нашли. Каждый день в 4.00 приготовление к выходу в море на обеспечение боевой подготовки противолодочных сил флота, возвращение с моря в 22.00. Выдался воскресный вечер, вот мы и совместили полезное с приятным, — рассмеялся Бронислав, — а как же? – проверяющему протокол нужен, а не собрание.
От таких решений Ивана пользы мало, но и вреда не много. А ведь были политработники, которые не только ловко писали планы, а еще проворнее изображали их исполнение, страстно выступали, показывая с высоких трибун великие «достижения», отмечая «отдельные недостатки», при этом успевали умело лизнуть филейную часть близких и далеких начальников, в конце концов усыпить их в благодушии и спокойстве. И они шли в гору, туда же тащили единомышленников. Так создавался бюрократический аппарат, интересы которого сводились к личному благополучию на фоне болтовни об интересах государства и народа.
— Э-э-э, дорогой, — скажет нынешний читатель, — а ты куда смотрел, что делал? Наверно «одобрямс» вместе с другими кричал?
— Отвечаю: «одобрямс» такому стилю работы, который исподволь устанавливался в стране я не кричал, но, должен признаться, и не протестовал активно.
– А почему? Боялся поди?
– Да нет, кажется, не боялся, скорее полагался на «за нас думают вожди».
Правды ради должен сказать, что однажды, быть может и не однажды, но в памяти осталось именно то мое публичное выступление на каком-то большом собрании в конце 70-х годов. Моя жена сохранила множество моих записных книжек, и я подумал: должны же остаться следы этого выступления в записных книжках. Долго рылся и нашел даже тезисы выступления. Вот они.
Мое выступление довольно пространное. Что бы не утомлять читателя, некоторые тезисы довожу в кратком изложении.
- Боевая подготовка не достигает поставленных целей, поскольку программы и методики по различным видам подготовки, а также учетно-отчетная документация по ним взаимно не увязаны по временным показателям. Корабельным офицерам из-за дефицита времени физически невозможно доброкачественно выполнять все требования документов по боевой подготовке, поэтому многое выполняется формально. Документация заполняется задним числом и сведения в ней недостоверны, что приводит к заблуждению штабы и учреждения, занимающиеся анализом.
Предлагается:
а) При Главном штабе ВМФ создать комиссию из специалистов по всем видам подготовки, с включением в состав комиссии психолога с тем, чтобы переработать все руководящие документы по боевой подготовке, сделать их реально выполнимыми.
б) Освободить корабельных офицеров от береговой дежурно-вахтенной службы и всякого вида обеспечений (патрульная служба, дежурство по камбузу, обеспечение помывки в бане, сопровождение всякого рода переходов строем и т.д.).
в) Пересмотреть функции и штаты тыловых органов. В этих органах создать диспетчерскую службу. Избавить корабельных офицеров от бесконечных походов в тылы за выпиской материальных средств, от «выбивания» транспорта и т.д. Диспетчерскую службу снабдить средствами связи для приема заявок непосредственно от кораблей. Предметы снабжения на корабли доставлять силами и средствами тыла.
г) Значительно сократить учетно-отчетную документацию. Документацию для удобства заполнения, формализовать.
- (Излагаю дословно, как написано в тезисах). Избавить должностные лица от необходимости искажать, приукрашивать положение дел, поощрять честность и честь военнослужащего. Для этого:
а) Прекратить существующую практику сбора данных о состоянии дел от лиц непосредственно несущих ответственность за это. Прекратить многочасовые заслушивания должностных лиц при инспекционных проверках. Все интересующие сведения получать путем личного ознакомления с делами на участках, где, в основном, решается успех дела (на кораблях, в боевых частях). Шире практиковать инспектирование на выходах кораблей в море.
б) В основу дисциплинарной практики поставить персональную ответственность за проступки. Прекратить оценивать деятельность прокуратуры, комендантской службы, командиров и политработников по показателям снижения числа проступков и преступлений. От этих органов требовать неотвратимости наказания за проступки в соответствии с законом и уставом. Наказывать начальников за безнаказанность их подчиненных нарушителей установленного порядка. Усиление персональной ответственности военнослужащих всех категорий позволит прекратить выделение офицеров в наряды и так называемых «обеспечивающих», освободить время офицеров для качественной боевой подготовки, для отдыха и исполнения семейных обязанностей. Часто офицеры работают на износ, исполняя работу, не предусмотренную их функциональными обязанностями.
- Упорядочить боевую и политическую подготовку личного состава, контроль за ее проведением. Освободить политический аппарат от составления всевозможных планов по многочисленным разделам воспитательной работы, которые из-за недостатка времени явно невыполнимы.
а) Планы политучебы, разрабатываемые центральными политорганами, включают довольно абстрактную тематику, слабо дифференцированы по категориям военнослужащих, с учетом особенностей их службы по родам сил. В тематику занятий целесообразно включать больше исторического материала, для воспитания на героических примерах из жизни партии, народа, Советских вооруженных сил. В планах политучебы предусмотреть время для проведения занятий по актуальным вопросам жизни кораблей и соединений, тематику этих занятий определять политорганам соединений и политработникам кораблей. Внеслужебную политическую работу планировать через партийные и комсомольские организации.
б) Для улучшения качества боевой подготовки, а через нее и для укрепления авторитета офицеров и старшин – руководителей занятий и тренировок личного состава, ввести в распорядок дня инструктивные занятия с указанными категориями военнослужащих. инструктивные занятия проводить специально назначенными лицами из числа флагманских специалистов и инструкторов.
Я полагаю без учета предлагаемых мной мер невозможно улучшить качество боевой и политической подготовки, укрепить воинскую дисциплину.
После моего выступления слово взял капитан 2 ранга Носков – инструктор политотдела эскадры и, изображая крайнюю степень возмущения, заявил:
— Мы не позволим товарищу Балакиреву использовать эту высокую трибуну для антисоветской пропаганды…
и пошел, пошел крестить меня с пеной у рта. Я опешил. Кажется и многие другие в зале были шокированы, поскольку когда Носков сошел с трибуны, некоторое время желающих выступить не находилось. В зале установилась какая-то гнетущая тишина. наконец поднялся Василий Степанович Шелковенко – командир «Б-833» (если я не запамятовал название лодки) и с места говорит:
— Кого вы в антисоветизме обвиняете? Балакирева? И не стыдно вам? Он же правду сказал, — и сел.
Больше о моем антисоветизме никто не говорил. (А ты, читатель, заметил в моей речи антисоветизм?) Никаких дурных последствий лично для меня от моего выступления не последовало, но и высказанные предложения дальше зала, где происходило собрание, не ушли.
Вот, дорогой читатель, какие строгие радетели за Советы были у нас – насквозь врагов советской власти видели. Знай обо мне таком директор ЦРУ – моментально положил бы свой глаз и завербовал на сторону USA. Интересно знать, где и чем занимается нынче Носков? Какие песни поет? Более чем уверен – антисоветские. А я, «антисоветчик», как был, так до сих пор состою в компартии. Да разве один Носков такой?
По сравнению с той… Хотел сказать «компанией». Но воздержусь от применения этого в отношении всех сопровождающих Л.И. Брежнева на учениях Тихоокеанского флота (об этих учениях я упоминал выше), потому что среди них были уважаемые мной и многими лица. Применю другое слово — «режиссеры». По сравнению с «режиссерами», устроившими спектакль для Генсека, при выходе его в море на крейсере «Адмирал Сенявин», я действительно в глазах Носкова выглядел антисоветчиком, выступая со своей речью.
В тех учениях я участия не принимал и сведения о них почерпнул из книги политработника вице-адмирала Н.В.Усенко «Океанский максимум» и рассказа моего друга капитана 2 ранга Герасимова Доната Ильича, командира «Б-213», который на учениях «атаковал» торпедами «Сенявин». И эти сведения разнятся.
К учениям Тихоокеанский флот тщательно готовился. Заранее проводились соответствующие тренировки. Чтобы, не дай бог, торпеда не прошла мимо крейсера, рассказывал Герасимов, все флотскими мудрецами было предусмотрено до мелочей. Заранее в заливе Петра Великого была назначена точка погружения лодки и там поставлена веха (что-то не верится, может Донат пошутил), был задан боевой курс и скорость лодки, время и точка выстрела торпеды, и опять в той точке поставлена веха, конечно же время, место, курс и скорость прохождения крейсера тоже были строго определены и доведены до командира стреляющей лодки.
Навигационным обеспечением атаки занимался не корабельный штурман, а флагштур бригады. И вот на тренировке случилось «непоправимое» — по вине флагманского штурмана, который вел прокладку пути корабля, выстрел торпеды задержали на пару минут от запланированного времени. За этот «вопиющий» промах флагштура с должности сняли. Кажется, какая разница, когда торпеда под крейсером пройдет – на две минуты раньше или на две минуты позже. Ан нет! Очевидно, по разработанному сценарию похода «Сенявина» с Генсеком на борту, все действия сил, участвующих в учениях, были расчитаны до секунды: «Гляньте, Леонид Ильич, в-о-о-о-т слева по борту открылся остров Аскольд, а справа, извольте видеть, торпеда мчится в нашу сторону».
Слава бог, не на тренировке, а при фактическом присутствии Брежнева на учениях, все прошло отлично и Леонид Ильич наградил Герасимова часами «Командирские».
Во время рассказа Доната, я представил себе физиономию «режиссеров спектакля», если бы Л.И.Брежнев вдруг обратился к Главкому:
— Сергей Георгиевич, когда там по плану атака подводной лодки?
— Через пол часа, Леонид Ильич.
— А ну-ка, Сергей Георгиевич, пусть крейсер район патрулирования лодки пройдет противолодочным зигзагом, посмотрим, как в этом случае справится лодка с поставленной задачей.
Но Брежнев этого не предложил и ни кто из присутствующих ему, старому и больному, не подсказал. Конечно, опытный Герасимов и в этом случае с высокой степенью вероятности успешно атаковал бы крейсер и радость его и экипажа от внимания и подарка Верховного главнокомандующего удесятерилась бы. Но… этого не случилось. Я не знаю, что говорил Леонид Ильич на разборе учения, даже не знаю, был ли такой разбор, но в книге почетных посетителей крейсера он записал: «… С большим удовлетворением наблюдал за учениями кораблей Краснознаменного Тихоокеанского флота. Вы показали хорошую морскую выучку, умение владеть современным оружием и техникой…»
А вот как прокомментировал пребывание Л.И.Брежнева на учениях флота Н.В.Усенко в своей книге: «Л.И.Брежнев, Д.Ф.Устинов и сопровождающие их лица (цитируемый автор был среди них), постоянно находились на мостике крейсера и очень внимательно следили за ходом учения. Адмирал Флота Советского Союза С.Г.Горшков пояснял отдельные эпизоды. Было видно, что настроение у высоких гостей хорошее.
Учение завершилось, тихоокеанцы показали в нем высокий уровень боевой подготовки. Все мы испытывали удовлетворение». («Океанский максимум». Воениздат, 1980г., стр. 265)
Я же, наивный, после рассказа Герасимова, удовлетворения не испытывал. Учение в присутствии Л.И.Брежнева, больше походило на учение по пуску пыли в глаза. Ну, довольно о грустном. Завершить свои записки хочется на чем ни будь светлом. В России были и есть люди, много людей, заботящихся не о себе, милом, а болеющих за дело, которому посвятили себя, болеющие за Родину.
Продолжу разговор, связанный с переходом тихоокеанских лодок Северным морским путем, когда я был старшим помощником командира «Б-39», и в этом качестве имел встречу с известным на Севере подводником контр-адмиралом Жуйко (к сожалению, запамятовал его имя, отчество). О нем и рассказ.
В то время Жуйко в Полярном командовал бригадой подводных лодок и уже собирался переводиться в Ленинград в систему госприемки кораблей от промышленности. Там, в Полярном, нашей лодке понадобился выход в море для проверки аппаратуры совместно с группой специалистов с завода-изготовителя. Этих гражданских людей лодочная вахта должна была допускать на лодку строго по списку с проверкой документов и только в то время, когда на корабле находится экипаж. Лодочная команда жила в казарме, по карнизу которой красными буквами выведено «Помну войну» (кто был в Полярном, тот знает эту казарму). Старшим на выход лодки в море был назначен контр-адмирал Жуйко, поскольку с районом плавания мы были мало знакомы.
В часов 5 утра я отправился на лодку, чтобы с приходом команды из казармы начать приготовление корабля к бою и походу. Сонный верхний вахтенный соседней лодки в натянутом на голову капюшоне меховой куртки, с карабином на плече, который охранял лодки по очереди с нашим вахтенным, ничего мне не доложил, а может быть и не заметил меня. Я поднялся на мостик и услышал шум в центральном посту. Быстро спустился. Там боролись вахтенный центрального поста и какой-то мужик в ватнике и старой-престарой шапке с порыжевшим мехом.
Я заорал: «Смирно! В чем дело?!» Драка прекратилась. Мужик молча сопел, поправляя сбитую на один глаз шапку, а матрос вытянувшись по стойке «смирно», красный от напряженной схватки, ответил:
— Товарищ капитан 3 ранга, я этому работяге говорю: «Нельзя на лодку без команды», а он нагло лезет, да еще и говорит: «Я – адмирал, я — адмирал».
Тут мужик повернулся ко мне. Я обомлел – передо мной стоял комбриг Жуйко.
— Извините, товарищ комбриг, — недоразумение вышло, — пролепетал я.
Он еще сердясь:
— Откройте мне свою каюту.
Во второй отсек следом за мной вошел Жуйко. Я открыл дверь каюты. Там он сел на диван. Ну, думаю, сейчас будет… Адмирал посопел, посопел, потом неожиданно изрек:
— Хорошая у тебя служба, старпом. Хорошая. Поощри вахтенного, а я немного отдохну перед выходом.
Я осторожно задвинул дверь каюты.
На другой день, выполнив все, что нужно было в море, мы возвращались в Полярный. Начинался шторм и в Кольский залив нас не пустили. Оперативный дежурный флота приказал укрыться от непогоды за островом Кильдин. Туда мы и направились. Между тем волнение усиливалось, и «девятым валом» сорвало с креплений сходню на кормовой надстройке – мою старпомовскую гордость из нержавеющей стали, приобретенную у судомеховских умельцев за два литра «шила». Ведь первое впечатление о корабле и его команде у посетителя начинает складываться у сходни. Так что, наблюдая порхавшую на гребне волны сходню, я не мало терял. Но вот, та же роковая волна, поиграв со сходней, падая, насадила ее на стойку леерного ограждения. Боцман забеспокоился, и ко мне: «Товарищ каптан 3 ранга, разрешите я привяжу сходню – унесет ведь». Я стал уговаривать командира В.А.Федорова разрешить послать на кормовую надстройку человека, что бы тот надежно привязал сходню. Но он категорически отказал мне. За меня заступился адмирал:
— Командир, хороший старпом у тебя, видишь, как о корабельном имуществе заботится. Я бы его с собой в госприемку забрал. Пойдешь в Ленинград? – обратился он ко мне улыбаясь.
— Пойду, — рассмеялся я, — разрешите, товарищ комбриг, боцмана послать на надстройку. Я сам буду его страховать.
— Ну ты, брат, даешь! Разрешать – дел командира. В командование кораблем я пока не вступил.
Владимир Александрович махнул рукой:
— Посылай.
Мичман Перхотиков одел спасательный жилет, я обвязал его бросательным концом, отдраил дверь ограждения рубки и выпустил боцмана. Как только он миновал ограждение рубки, держась за поручни, и ступил на кормовую надстройку, первая же, далеко не самая крутая волна лишь лизнула мичмана по ногам и он в мгновение ока, как рыба на кукане, забился в кипящем море. Я быстренько подтянул его к борту, помог выбраться из воды и, сопровождаемый гневной бранью командира, спустился вниз отпаивать спиртом боцмана. К моей радости, сходня так крепко села на стойку, что повторно ее не сорвало. На следующий день мы в базу вернулись со сходней.
Однако хорошие люди живут и служат на окраинах нашей Родины.
Я долго искал «точку», чем завершить свой рассказ и, кажется, нашел ее:
«Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей».
(Н.А.Некрасов.)