ВСТРЕЧИ И Я В НИХ
ІІІ
Авачинская губа (с картины Г.Н.Балакиревой)
В соединениях флота существовали органы контрразведки подчиненные КГБ, так называемые Особые отделы, и о взаимоотношениях с ними нас, служивых, хотелось бы рассказать на своем примере. Особые отделы действительно были особыми, чем занимались за закрытыми дверями служащие в этих отделах, я, например, слабо себе представлял, хотя знакомые и даже друзья мои там работали. С двумя из них я учился в одной школе. В стране почему-то существовала практика выдвижения комсомольских работников в органы госбезопасности. Вспомните: многие руководители КГБ – бывшие первые секретари ЦК ВЛКСМ. Так и мой одноклассник (не только одноклассник – сидел за одной партой) Саня Тамошкин после срочной службы на подводных лодках, был секретарем комитета комсомола на Балтийском судостроительном заводе, затем его в КГБ пригласили. Толя Баженов – парень с соседней со Станом деревни так же после окончания 10-го класса (он был старше меня и, по-моему, уже тогда был коммунистом), служил по линии госбезопасности и, будучи офицером особого отдела Тихоокеанского флота, погиб трагически при пожаре в городе Корсакове на Сахалине. Как мне рассказывали, жил он рядом с Домом офицеров, там случился пожар, Баженов еще раньше прибытия пожарников, бросился в здание тушить огонь, и был завален балкой.
В Рижском училище всей комсомольской работой заведовал помощник начальника политотдела старший лейтенант Королихин Когда я в должности заместителя командира по политчасти подводной лодки «Б-8», после постройки лодки в Ленинграде, пришел на Камчатку, там, к своему удивлению, нашел капитана 2 ранга Королихина – заместителя начальника особого отдела тамошней эскадры. Ничего плохого о названных мной знакомых я сказать не могу – только хорошее.
Особые отделы, несомненно, опекали нашего брата, как бы мы, молодые люди, не сотворили что-либо во вред государству ненароком. Помнится в Ленинграде, когда я был старпомом на «Б-39», произошел такой случай. Однажды в свободный вечер (что редко бывает у старпома) я отправился ужинать в ресторан «Метрополь», нарядившись предварительно в цивильное платье. Рестораны в ту пору в вечернее время были забиты до отказа. И на тот раз все столики оказались заняты, лишь у окна за двухместным столиком (кто помнит «Метрополь» тех лет, тот знает – были там вдоль стен двухместные столики) сидел мужчина моих лет, он и помахал мне приветливо рукой, приглашая разделить вечерний досуг. Парень оказался рыбаком с Севера, ехал на юг в санаторий, по пути туда сделал остановку в Ленинграде. У моряков, даже незнакомых, всегда найдутся темы для беседы. Немного отвлекшись от приятного разговора, я увидел очень красивую женщину, которая в обществе 8 или 10 мужчин сидела за большим овальным столом перед ресторанными музыкантами. Я стал исподтишка наблюдать за ней и заметил, что ни мужики ни она не танцуют. Думаю: может не умеют мужики танцевать. Все они мне показались какими-то скованными, излишне чопорными. Наверно геологи, думаю, годами бродят они по тайге, наконец попали в большой город и не знают, как себя вести, поэтому решил выручить таежников и пошел приглашать красавицу на очередной танец. Галантно раскланялся, испросил разрешения у компании станцевать с дамой. Компания закивала головами, а дама мило мне улыбнулась и мы затанцевали. Во время танца как-то я не нашел повода заговорить с ней, видно и у партнерши такого повода не нашлось, и мы весь танец промолчали. Когда оркестр смолк, я поблагодарил женщину. В ответ она лишь кивнула головой, и я проводил ее на место. После танца за своим столиком мы с рыбаком продолжили беседу, а когда, через некоторое время, я взглянул в сторону овального стола, то обнаружил его пустым, лишь официант ходил вокруг и собирал использованную посуду. Вот и все… Но когда на следующий день я пришел на службу, то первым, кого увидел, был офицер особого отдела, курирующий бригаду строящихся подводных лодок, которой командовал контр-адмирал Колчин Иван Михайлович. Особист стоял у подъезда и словно ждал меня. Поздоровавшись он спросил:
— Ну и что ты хочешь мне сказать?
Я вылупил глаза:
— Ничего. А в чем дело?
— Ты же знаешь, что о контактах с иностранцами положено докладывать?
— Знаю.
— Ну и что?
— А ничего.
Особист построжал:
— Был вчера в «Метрополе»?
— Был.
— Танцевал со шведкой?
— Танцевал. Но откуда я мог знать, что она шведка. Ни одним словом мы с ней не обменялись, а надписи на лбу, что она шведка, я не заметил.
— Но, но, шутник. Впредь осторожней будь с дамами, — и скрылся в подъезде.
Общение нашего брата с прессой, так же, вероятно, входило в поле зрения особых отделов. В один год, из череды многих годов службы на флоте, ни с того ни с сего замелькала моя физиономия во флотской газете и даже на страницах «Красной Звезды». Однажды, когда я проходил ежегодное медицинское обследование в госпитале, приходит в палату начальник отделения и говорит: «Одевайся и ступай на причал напротив штаба флота, начальство приказало присутствовать тебе на проводах Брежнева». Я крайне удивился, но пошел. Позже узнал, что Леонид Ильич, прибыл на крейсер, чтобы наблюдать за учениями Тихоокеанского флота. Это было в апреле 1978 года. На причале, где был ошвартован крейсер «Адмирал Сенявин», я обнаружил толпу флотских и армейских офицеров. Говорили, что Брежнев уже на крейсере и корабль сейчас отходит от причала. Вскоре забегали матросы, отдавая швартовые концы. Когда крейсер дал ход, перед нами засуетился майор в армейской форме с фотоаппаратом на шее и стал нашу толпу провожающих сжимать в какой-то порядок – на подобие строя. Затем попросил всех улыбаться, посоветовал помахать руками, защелкал аппаратом. Крейсер стал удаляться и я ушел обратно в госпиталь, так и не увидев Брежнева. Зачем меня на причал посылали – понять трудно. Но на второй день в госпитальном киоске купил «Красную Звезду» и на первой странице увидел в толпе военных себя с вымученной улыбкой. В «Звездочке» и другие мои фото появлялись, а однажды даже на лодку пришел фотокорреспондент «Огонька» с заданием сфотографировать меня на мостике своей лодки. Погода была плохая, моросил дождик и мы с ним спустились ко мне в каюту – дожидаться улучшения погоды. Там мы с ним беседовали и «добеседовались» до того, что корреспондент потерял свой фотоаппарат. Аппарат наши моряки нашли только на второй день, когда позированием заниматься у меня уже времени не было. Так в «Огонек» я и не попал, вместо меня там появилась фотография моего заместителя по политической части Усановича Анатолия Аврамовича.
Кроме всего прочего кинобригада из киностудии имени М.Горького приезжала (об этом я уже упоминал выше) снимать киножурнал о нашей лодке. Никаких иллюзий в отношении своей «героической персоны» я не питал. Просто-напросто в тот год в нашей 19-ой бригаде в базе оставалось мало лодок: кто в Индийском океане, кто в ремонте – кто — где, а корреспондентам, киношникам разве хочется куда-то в Тмутаракань вроде Бечевинки или Ракушки ехать в поисках героев-подводников, если можно, живя в гостиницах веселого Владивостока, найти таких «героев» поблизости, скажем, — в Улиссе. И находили… — меня. Такое внимание уже начало меня раздражать – стыдно же перед товарищами.
Около береговой столовой, где мы питались, находясь в базе, стоял стенд, на который вывешивались газеты. Вышел из столовой и у стенда увидел начальника особого отдела. Он что-то читал. Подошел и я.
— О твоей лодке тут статья, — начальник показал на газету.
Я его и спросил:
— С какой стати такое внимание к «Б-72» и ко мне? Люди вот у Сокотры (остров Сокотра в Индийском океане) по пол года жарятся, а в газетах, уже который раз, моя физиономия.
— Не волнуйся. Ты где-то засветился. Твоя фотография появилась в американском военном журнале.
— Ого! Очевидно, нас сфотографировали с американского фрегата в Филиппинском море, или корейцы передали своим союзникам мое изображение при встрече с ними около корейских берегов, или с самолета «Орион», который летает в 20-ти метрах от лодки, если она в надводном положении. Любопытно бы взглянуть.
Особист рассмеялся.
Генерал армии Епишев А.А., вице-адмирал Бевз С.С. адмирал Гришанов В.М.
И все же речь об особистах я начал по другому поводу, к которому они имели лишь косвенное отношение. А поводом к разговору явились совершенно нетипичные для флота события на «Б-8», где я был заместителем командира по политчасти, связанные с преднамеренными поломками материальной части корабля, и о которых я стыдливо умолчал в первой части своих записок.
Лодка строилась на ленинградском заводе «Судомех» в 1963 году. Экипаж набирался на Камчатке, туда мы и должны были лодку перевести Северным морским путем (СМП). Формировал экипаж не наш командир Столяров Н.М., а капитан 2 ранга Бец В.И. для ракетной подводной лодки 651 проекта. Однако строительство той лодки задерживалось, и экипаж передали нам. Должен сказать: команда была подобрана хорошая (в первый же год по приходу на Камчатку «Б-8» заняла первое место в бригаде по боевой и политической подготовке) за исключением…, но в этом исключении уже моя вина просматривается.
После государственных испытаний лодка готовилась в Лиепае к переходу на Север. Накануне выхода производилась зарядка аккумуляторной батареи. При пуске главного гребного электродвигателя в режиме генератора, из его коллектора посыпались искры. Мотор остановили. Начали разбираться – в чем дело. Оказалось, что в коллектор попал маховик пробки масляной системы, который туда без помощи человека никак попасть не мог. Электрики клялись, что перед пуском мотора они протирали коллектор, никаких посторонних предметов там не оставили, а смотровой лючок закрыли. Командир о странном происшествии доложил по команде, а я – начальнику политотдела. С их стороны никаких действий не последовало.
Провожать лодку прибыл первый заместитель командующего Балтийским флотом вице-адмирал Михайлин В.В. Он провел опрос жалоб и заявлений членов экипажа. На опросе, обеспокоенный происшествием с электромотором, я сделал заявление о возможно преднамеренном устройстве аварии на ГГЭД. На это адмирал ответил, что, как ему кажется, я излишне подозрителен, и посторонний предмет в мотор попал случайно. С тем мы и ушли в Полярный.
Там, в Екатерининской гавани, нас («Б-8» и «Б-50») встречало командование Экспедиции особого назначения (ЭОН), под началом которого надлежало в числе других военных кораблей совершить переход на Тихоокеанский флот. Было обеденное время и командир пригласил начальство в кают-компанию. Пообедав, Николай Михайлович и приглашенные, поднялись наверх. Я замешкался в центральном посту, и в это время из VІ отсека тревожным голосом доложили: в отсек поступает вода. Команда уже отобедала и большинство личного состава находилось на берегу, в курилке. На корабле оставалась лишь суточная вахта и бачковые. Я объявил аварийную тревогу. Внутрь лодки из рубочного люка посыпались люди. В центральный прибыл и командир. Под его руководством экипаж предпринял все, что положено в таких случаях. В трюм VІ –го попало около тонны воды – только то количество, что было в осушительной магистрали, благо кингстоны трюмно-балластной системы оказались закрытыми. Первый вопрос: откуда вода? Выяснилось, что клапан аварийного осушения VІ отсека был открыт еще до объявления аварийной тревоги, в то время, как повседневно он должен находиться в положении «невозврат», а его маховик опломбирован. Не трудно догадаться, что кто-то из столующихся в VІ или VІІ отсеках перед выходом наверх клапан открыл и ушел из отсека. Об этом происшествии, и том, которое случилось в Лиепае, тут же было доложено командиру ЭОНа. В продолжении следующих двух суток в Североморск, в особый отдел Северного флота, «перетаскали» половину команды, всех офицеров (кроме меня и доктора). Командира и старпома, Ивана Клецова, обязали поочередно ночевать на лодке. Но происшествия не прекращались. При утреннем осмотре механизмов были обнаружены насечки на коллекторах электромоторов главного осушительного насоса (ГОН) и трюмных помп, явно сделанные зубилом. Через сутки выведены из строя машинные телеграфы. После долгих поисков причины порчи телеграфов, определили, что кабеля к телеграфам так чисто обрезаны – не сразу обнаружишь.
Беспокойство во всех военных инстанциях нарастало. Рабочие из Ленинграда, прибывшие на глубоководное погружение лодки (на Балтике нет подходящих глубин), отказались выходить в море, хотя неисправности они же и устраняли.
Из Главного политуправления СА и ВМФ прибыл капитан 2 ранга (не помню его фамилию) для проверки партийно-политической и воспитательной работы на корабле, как он выразился, по поручению Начальника ГлавПУРа генерала армии Епишева А.А. При моей старательности в бумажных делах, больших упущений он не обнаружил. Беседовал со всеми моряками, особенно с теми, на кого могло пасть подозрение, но ничего крамольного не выявил и даже сказал, что впечатление от экипажа у него сложилось положительное, но!…, при этом его указательный палец рванул ввысь, но, если что-то подобное по выводу матчасти из строя еще произойдет, то я (замполит) буду отстранен от должности – такое решение Епишева. Что ж мне осталось делать? «Есть», — говорю, и лапу к уху.
Разговор происходил в обеденный перерыв на пути от лодки на плавбазу «Печора», где проверяющий останавливался. Он спешил, ему нужно было в тот день лететь на самолете в Москву для доклада Епишеву. И надо же такому случиться, в обеденный перерыв в иной день движение по причальной стенке перекрывалось – строители рыли подземное хранилище и в этой связи взрывали скальный грунт, я об этом знал и еще в начале пути предупредил проверяющего (и хорошо, что предупредил), он немного подумал, посмотрел на часы и сказал, что тут рядом – проскочим; но не проскочили – в тот момент нашего разговора, когда я поднял руку к козырьку фуражки и произнес : «Есть!», раздался оглушительный взрыв, куски скалы брызнули вверх, и один из них, величиной с астраханский арбуз, грохнулся в метре перед проверяющим. Капитан 2 ранга побледнел, но ничего не сказал. А я про себя подумал: «Ну теперь мне — крышка». Однако с должности меня не сняли, видно проверяющий был добрым человеком и по-доброму доложил Епишеву. К тому же мы благополучно провели глубоководное погружение и акции порчи материальной части на лодке прекратились.
С первого нехорошего случая в Лиепае в моем бдительном мозгу вертелись два вопроса: Зачем? и Кто? Ответа на «зачем» могло быть четыре варианта:
- На борту враг.
- Кто-то боится глубоководного погружения.
- Кто-то боится перехода Северным морским путем с риском зазимовать во льдах (такое случалось).
- Какой-то бастрюк, по последнему году службы, влюбился в латышку и сошел с ума – портит механизмы, чтобы лодка не ушла далеко от зазнобы.
На вопрос «кто» в первое время было много ответов и только постепенно круг подозреваемых сужался. Я десятки раз «просеивал» в уме весь экипаж, пытаясь найти зацепку к разгадке таинственных происшествий, и, почему-то, склонялся к первому целевому варианту: на лодке затаился враг (в скобках замечу: тогда мне было 28 лет от роду), при этом вспоминался рассказ старого подводника, мичмана, старшины команды торпедистов (фамилию, за давностью лет, забыл) подводной лодки «Б-11». Мичман в годы войны служил на одной из лодок базирующихся на бухту Ракушка. Там командир минно-торпедной боевой части, завербованный японской разведкой, взорвал лодку типа «Щ», на которой служил. Лодка погибла. В нашем случае «враг» был какой-то странный: он явно не хотел гибели лодки, а лишь пугал командование и экипаж. Тем не менее особый отдел Северного флота прикомандировал своего офицера к нам на переход Северным морским путем не для экзотической же прогулки, а чтобы врага поймать. Однако, после глубоководного погружения, ни при стоянке в базе в течение нескольких суток, ни в продолжение всего ледового похода «враг» ни чем себя не проявил, и вскоре интерес особиста к нему, видимо, пропал – всю длинную дорогу он играл в шиш-беш с нашим доктором. Я же, злопамятный, и во льдах страстно желал выявить злоумышленника, чтобы примерно его наказать для спокойствия экипажа. Первые два варианта моих предположений о целях вредоносных действий «луддита» (так в старой Англии называли рабочих, ломающих машины) сами по себе отпали, остались два: боязнь зимовки и любовь. Но конкретный субъект моих подозрений все еще не обозначался. Даже в Бирулях, когда мы стояли во льдах, заметенные снегом, почти две недели, я не заметил ни у кого особо сильного беспокойства по поводу реальной угрозы остаться в Арктике до следующего лета.
Позднее командир упрекнул меня: «Слуга царю, отец солдатам, ты плохо изучил своих солдат. Знаешь, что командир отделения трюмных больше года тому назад, когда служил еще на «эске», ездил в отпуск на родину и там женился, а прошлым летом у него ребенок появился?»
Я об этом не знал. Ни в разговорах со старшиной, ни с его товарищами на это обстоятельство даже намека не высказывалось.
— Откуда Вы это взяли, Николай Михайлович?
— Знаю, — загадочно улыбнулся командир, — но пока ни о чем его не пытай.
Я тогда предположил, что источник глубоких знаний личного состава командиром – особист. И когда мы пришли на место постоянного базирования, и особист засобирался улетать к себе на Северный флот, я спросил его, что предпринимать дальше по делу о происшествиях. Он ответил, что все материалы передал особому отделу здешней эскадры.
Вскоре наш командир уехал в отпуск, за него остался старпом – Иван Афанасьевич Клецов. Началось увольнение в запас отслуживших свой срок моряков. Увольнению подлежал и основной подозреваемый — старшина. Тут, обуреваемый «жаждой мщения», я решил обратиться к своему старому знакомому – капитану 2 ранга Королихину — заместителю начальника особого отдела эскадры: как быть, не задержать ли командира отделения трюмных машинистов на службе. Королихин посоветовал: не задерживать. Все демобилизованные уехали. Дело на том вроде бы и закончилось, оставив на моей совести какой-то неприятный осадок. И этот осадок долго сохранялся. Я впоследствии недоумевал: почему этот «орган» интересуется, где и с кем я танцевал, или где и кто меня сфотографировал, а виновник преднамеренных поломок корабля ушел безнаказанным.
В те же осенние дни в эскадру прибыли Командующий Тихоокеанским флотом адмирал Амелько Николай Николаевич и член Военного совета флота адмирал Захаров Михаил Николаевич. Как-то, в послеобеденное время, Ивана и меня вызвали в адмиральскую в адмиральскую каюту на плавбазу «ПБ-3». Там в креслах сидели оба адмирала. командующий обратился к нам:
— Вы недавно прибыли к месту постоянного базирования, доложите состояние подводной лодки, морально-политический климат в экипаже, и какие вопросы у вас есть к командованию.
Сперва докладывал старпом. О поломках благоразумно умолчал. Командующий задал ему уточняющие вопросы, вопросов о происшествиях с матчастью не было. Потом докладывал я. За последние два месяца и я «поумнел», думаю, зачем же без спросу буду докладывать о до конца не выявленном злоумышленнике, и … о поломках умолчал. доложил, что морально-политическая обстановка на корабле здоровая, заверил начальство, что ремонт корабля и последующие задачи боевой и политической подготовки успешно решим, попросил помочь быстрее решить квартирный вопрос офицеров, поскольку офицеры и мичманы пока живут в казарме без семей. После доклада я ожидал, что член Военного совета спросит меня, как я справляюсь со своими обязанностями, ведь несколько месяцев тому назад он меня направлял на «Б-8» и, конечно же, спросит, как это можно увязать мой бодрый доклад о здоровом моральном климате в экипаже с преднамеренным выводом материальной части из строя. А то, что об этом и без меня он был осведомлен, для меня было несомненно, коли о поломках знал Епишев, то уж Захарову, сам бог велел, быть в курсе дела, раз экипаж формировал Тихоокеанский флот и весь личный состав был пропущен через мандатную комиссию флота во Владивостоке перед отправкой в Ленинград. Но адмирал молчал. В конце беседы Командующий встал, пожал нам руки. Михаил Николаевич как сидел, так и остался сидеть, видимо сказалась привычка к послеобеденному адмиральскому часу и он действительно «закимарил», устал, конечно (говорят масса его тела составляла 160 килограмм).
Все же какое мудрое у нас самое высокое начальство, доложи оно впопыхах , что творится на боевом корабле 2 ранга, а такой доклад мог дойти до самого Н.С.Хрущева, никому мало не показалось бы. А так – все утряслось само собой.
Об этом в тот же вечер я размышлял в курилке у пирсов, где стояли наши лодки. Вскоре ко мне в курилку подсел «пожилой» капитан-лейтенант – командир минно-торпедной боевой части соседней подводной лодки. В бригаде было известно, что он «злоупотребляет». Я спросил у офицера:
— Стоишь дежурным по кораблю, что ли?
— Да нет, — ответил тот печально.
— Что ж домой не идешь?
— Не хочу. Туда дядя Коля пошел. Ругаться опять будет.
— Какой дядя Коля?
Командующий флотом – мой дядя.
— Дядя – Командующий флотом, а ты, смотрю, не шибко по служебной лестнице поднимаешься, — удивился я.
— Я уже был старпомом, да он же и понизил меня в должности до командира БЧ-3 за это, — тут он щелкнул ногтем указательного пальца по своей щеке.
Я пошел по своим делам, а капитан-лейтенант остался сидеть в курилке в понурой позе.