Черкашин Н. Слово о друге

АПЛ «Комсомолец» elgrancapitan.org

Фиорд извилист и размашист, будто росчерк Бога по сотворении земли. Величественная глухомань — столица атомного флота: Западная Лица. Но небо сегодня здесь ниже, чем где бы то ни было. Гранит — чернее. Снег — мертвее…

Я стою на девятом причале — том самом, от которого уходила в свой последний поход печально известная ныне подводная лодка. Он все еще пуст. Китолобые, острохвостые атомарины не спешат занимать его, как не спешат люди занимать опустевшие вдруг береговые кубрики поредевшего экипажа.

Взявшись писать о Таланте Буркулакове сразу понял, почему хирурги избегают оперировать друзей и близких… В каждой фразе сразу видишь, как далек оригинал от своего портрета…

С капитан-лейтенантом Буркулаковым мы начинали службу на подводных лодках вместе. Вместе вникали в премудрости политработы, горько сетовали на засплье бумаг, директив, инструкций, томились на всевозможных совещаниях, сдавали зачеты, выслушивали начальственные разносы, сочувственно переглядывались, бегали друг к другу в каюты переписать очередной «планчик», выручали фильмами, проекционными лампами, стояли в общих строях па разводах и парадах, мерзли в своих неотапливаемых каморках и оба с нетерпением ждали ухода и «большие моря» — в Средиземное море.

Он не был профессиональным политработником. Но у него за плечами была «Дзержинка» — высшее военно-морское инженерное училище, он хорошо знал лодочную технику, и это поднимало его в глазах экипажа. Много раз замечал — лучшие политработники из «механических» офицеров, у них и культуры побольше, и демагогии меньше. Вот это выделяло Таланта из среды заурядных «политрабочих», так же, как и его необычное, полуказахское лицо. Правда, отца-казаха он почти не знал, воспитывала его мать — русская волжанка из Костромы. Во всех анкетах называл себя русским. И речь, и письмо его были куда более грамотными, чем у иных его коллег — стопроцентных «русаков».

«Ты что, святой?!» — любили осаживать нас наши кураторы из политотдела, когда кто-нибудь пытался не замечать «платья» на голом короле. Чаще всех эти слова адресовались Буркулакову. В этом смысле он действительно был святой. Святой в своей прямоте, в неумении кривить душой, выдавать черное за белое…

Как я обрадовался, когда увидел его посреди Средиземного моря, в «автономке». Наши подводные лодки сошлись у борта плавучей базы. Талант позвал меня в свою каютку, заварил чай. Помимо всего прочего речь зашла и о судьбе: чему быть, того не миновать. В тот год по всем флотам прокатилась черная волна аварийности. Корабли американские, английские, французские, итальянские, и наши тоже, — горели, взрывались, сталкивались. Мы гадали: повезет лн нашим лодкам? Тогда нам повезло. Отделались «мелочами»: у нас вырвало в шторм пластиковую секцию наружной обшивки, на лодке Буркулакова сорвало в непогоду аварийный буй…

Последний раз мы виделись с ним за год до его ухода на «Комсомольце». Я заглянул в его береговой кабинет, выходящий окнами на гранитные кручи лапландских скал. Талант — энергичный, веселый, в хорошо сшитой тужурке капитана первого ранга — был человеком, нашедшим свое место в жизни. Он показывал мне снимки и спрашивал, затаив улыбку:

— Как ты думаешь, где это снято?

Офицеры на фотографиях обсуждали что-то в высоком просторном помещении.

— Где-нибудь в ДОФе, в актовом зале?

— Как бы не так! На лодке. Это на «Тайфуне», — ошеломлял он меня с радостной гордостью. Я невольно вспомнил свой визит на его «дизелюху». Она почти выслужила свой век. Едва я спустился по входной шахте, как повеяло сырым, затхлым погребом. Вонь картофельной гнили, смешанной с запахом соляра. Тускло тлели плафоны, и свет их крали мрачные ржавые переборки… Подводники жили здесь безвылазно по многу месяцев кряду. В трюмах этого погреба погиб по недосмотру помощника командира матрос. Буркулакова долго трясли. И вообще, его карьера шла очень неровно. Кадровики помнили, что он из механиков, что у него нет «базового политического образования» … И все же он вышел на адмиральскую должность, стал начальником политотдела дивизии наисовременнейших подлодок. Морякам этих кораблей тоже повезло. Не дай им бог такого начпо, какой учил уму-разуму нас с Талантом, — вдохновенный организатор соцсоревнования на трибуне и делец, хапуга, «пахан» военторга — в миру.

Уже потом, после похорон, мне принесли для газеты великолепный фотопортрет Буркулакова. Снимок сделал некий мичман и преподнёс начальнику политотдела, с тем чтобы продвинуть свою очередь яа «Жигули». На обороте я прочитал: «Дорогой товарищ автор. За удачный снимок — спасибо. Но машины все-таки распределяю не я, а жилбыткомиссия. Успехов в службе. Капитан 1 ранга Буркулаков». Списки всех «дефицитов», приходивших на дивизию, Талант вывешивал в коридоре штаба.

«Зачем его понесло в море? — недоумевали коллеги. — Его место на берегу. Ведь он уже горел на «Золотой рыбке» *.

А получилось так, что прежнего замполита экипаж «Комсомольца» не принял, не захотел идти с ним в море. Был назначен новый политработник — молодой, никогда на атомных подлодках не служивший. Чтобы подстраховать новичка, и отправился с ним Буркулаков. Думаю, есть и другая причина: Талант не раз сетовал, что засиделся на берегу, наплавался в бумажном море. Как бы там ни было, но «балластом» в том походе назвать его никто не мог. Кто-кто, а он умел встряхнуть людей, зажечь, рассудить, надоумить… В одной из автономок он пустил по отсекам тетрадь, куда каждый записывал, какой видится ему Родина за тысячи миль от родных берегов, из-под океанской толщи. И матросы, а офицеры писали от сердца. Получалась своего рода рукописная книга «Мысли о Родине». Она и сейчас хранится в музее Краснознаменного Северного флота…

Я жадно расспрашивал о нем спасшихся.

Капитан-лейтенант Александр Верезгов:

— Талант Амитжанович умел выводить людей из того «душевного анабиоза», в который погружает подвод-никое монотонность плавания… Ведь после вахты можно завалиться в койку, в можно, как он, — нахаживать километры по отсеку, чтобы не слабеть телом. Вот и конкурс на «лучшую походную бороду» он придумал. И ещё всевозможные состязания, конкурсы, викторины… Откуда в нем было столько энергии, энтузиазма, приветливости? Всегда на все у него было своё, не стандартно-замовское, а хорошо продуманное суждение. Он ведь и видеофильмы не смотрел. «Времени жаль, — говорил, — лучше хорошую книгу почитаю, обмозгую».

Капитан-лейтенант Калинин:

— Там, на мостике, когда подняли отравленных дымом моряков, начальник политотдела помогал доктору их спасать. Искал ампулы с адреналином, наполнял им шприц, делал искусственное дыхание…

Капитан 1 ранга Б. Коляда:

— Он помог мне влезть на плотик, втащил за руку…

Мичман Анисимов:

— Днище плота прогнулось под тяжестью людей, и получилась такая яма, в ней, как в бассейне, сидели, сбившись в кучу, люди. Нас то и дело захлестывало. Сначала я держался, потом стал захлебываться, но из последних сил все же поднялся на колени. Рядом лежал Талант Амитжанович. Я все время спрашивал его: «Талант Амитжанович, как вы себя чувствуете?» Он отвечал так тихо: «Хорошо. Хорошо». Он держался до самых последних минут нашего испытания — до подхода спасательного баркаса. На баркасе у него начались судороги. Остановилось сердце…

Я бреду в его дом, что на улице Матроса Рябинина, погибшего геройской в мученической смертью на одной из атомных лодок. Синяя пятиэтажка в солнечных просверках капели. Сколько раз зазывал меня в гости! Вот и пришел. Прости, Талант…

В доме пахло лекарствами и пирогами. Поминальными пирогами. Дверь нараспашку. За столом горевали друзья, соседи, сослуживцы. Вдова с сыном и дочерью только что увезли па аэродром гроб. Оттуда полетят на родину — в Горький. Я видел ее на похоронах — в зале Дома офицеров. Она не голосила, не стенала, сидела сжавшись в черный комок, понимая, что ей, жене начальника политотдела, надо держать себя в руках. И она держалась. А когда ее увели, плечо буркулаковской тужурки было мокрым от слез…

За столом поминали Таланта — кому чем запомнился.

— 28 февраля они уходили на боевую службу. А 27-го Талант зашел ко мне. Никогда не пил, а тут говорит: «Давай по рюмочке». Выпили. Взгрустнул: «Ну ладно. Прощай!» Ты это брось, говорю. Ты, самое главное, возвращайся! Вот и вернулся…

— А я вам так скажу. Это он настоял, чтоб радио о пожаре дали сразу. Он не из тех, у кого главный принцип «как бы чего в эфир не выгпло». И то, что не промедлили с докладом, —это потом спасло всех, кого сияли с плотика.

— Он был человек со своей позицией. Защищал ее жестко. Но умел и взять слово обратно, если чувствовал — не прав. У нас дивизия в основном офицерская. Тут нужна была интеллигентная работа. И он это умел. Кругозор широкий, живо откликался на все новое. Настольная лампа, но ночам не остывала. В академии учился заочно, а готовился, как очник. Не зря диплом с отличием получил.

— Рабочий день у него начинался с подъёма флага и до отбоя. В кабинете бывал редко. Однако без людей не видели. Всегда в окружении.

— Командиры его уважали. Умел слово держать. И не карьерист. В звании капитана 2 ранга перехаживал четыре года. С высокой должности мог уйти и на 3 ранга.

— Честен был. Двадцать лет на Севере, а машину только-только купил. И то «Москвича». И то в долги залез.

— К сыну был строг, а дочь баловал. Дни рождения продумывал так, чтобы всем было весело. На родительские собрания ходил. Бывало, в классе только он среди женщин и сидит.

— Морской формой гордился. Всюду носил. В отпуска в ней ездил.

— Умел слушать. И всегда так, как будто ты сообщаешь ему что-то очень важное для него лично. И это не напускное,

— Шли мы с ним по Москве после выпуска в академии. Талант нёс букет очень красивых цветов. Какая-то старушка не удержалась от восхищённого вздоха: «Ну до чего ж хороши!» А он ей: «Бабушка, это вам!» Почти силой вручил.

— Жену устроил библиотекарем в другой гарнизон. Это за восемь километров отсюда. Чтоб никто не сказал, что по блату.

— Для него политработа не самоцель была. Своё назначение видел в устройстве человеческих судеб…

За тем поминальным столом я узнавал его заново. Для меня он был просто хорошим человеком, и все неброские достоинства его воспринимались как сами собой разумеющиеся. Но он был выдающимся человеком, как иные бывают выдающимися учёными или флотоводцами.

Впрочем, все это совсем не то, что я пытался сказать о нем.

Я больше никогда не буду писать о друзьях.

Военно-морской флаг СССР Twitter›sh3G2R7J1Qyr8w7

3 комментария

Оставить комментарий
  1. Сильные, хорошие слова настоящего ДРУГА! Думаю, каждому хотелось бы, чтобы и о нём сказали подобное…

  2. Станислав

    Спасибо за статью!

  3. Статья пронизывает. Спасибо автору.Сильные слова о сильном человеке способны сказать только сильные люди.

Добавить комментарий для Андрей Кузнецов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *