ПРОДОЛЖЕНИЕ
Офицеры крейсеров и миноносцев дивизии учебных кораблей в плане проведения «досуга» были не одиноки… В те годы на Одессу базировалась бригада консервации подводных лодок-«малюток». На них служили офицеры, помнившие загулы одессита Александра Маринеско… Следуя все той же традиции, уходившей корнями в начало ХХ века, за застолье платили холостые офицеры, которых добровольно-принудительно привлекали к этим мероприятиям. В Одессе, видавшей виды, долгие годы вспоминали легендарную «гульбу» морских офицеров. Может показаться неожиданным тот факт, что на Одессу базировалась дивизия учебных кораблей. По существовавшим в те годы требованиям, курсанты высших и средних мореходных училищ проходили обязательную практику на военных кораблях. При выпуске им присваивались звания офицеров запаса. За мореходками Одессы, Херсона, Ростова, Новороссийска следовали годичные Морские школы- «шмоньки» тех же портовых городов, плюс Мариуполя и Измаила. Выпускники «шмонек» стажировались на кораблях в должностях матросов, с последующим присвоением им званий старшин запаса, средние мореходки стажировали своих выпускников на должностях старшин команд, с присвоением званий младших лейтенантов запаса, выпускники высших мореходных училищ стажировались на офицерских должностях в зависимости от специализации, и по выпуску им присваивались звания лейтенантов запаса. В каждом из училищ существовали военные факультеты с несколькими профильными военными кафедрами. Нередко эти кафедры возглавляли солидные адмиралы и седовласые капитаны 1 ранга.
Кто из одесситов, не говоря уже о севастопольцах, помнит на улицах наших городов курсантов 5-6-х курсов высших мореходных училищ с погончиками мичманов, в фуражках с офицерскими «крабами»? Ширина «курсовок» на их рукавах приближалась к ширине галуна на тужурках капитанов 1 ранга. Толщина канта на погончиках превышала все допустимые уставом нормы. Кованые «якоря» на рукавах форменок вызывали лютую зависть у мальчишек портовых городов. Этот приблатненный одесский «шик» проникал, «прививался» и долго сохранялся в Военно-морских училищах Севастополя и Ленинграда. У нас на курсе учились Михаил Власов и Владимир Петров, до поступления в ЧВВМУ успевшие отучиться на 1-м курсе Одесского Высшего Мореходного училища, и глотнуть одесской вольницы. Взятые за образец «курсовки» и погончики Володи Петрова копировались, и за умеренную плату продавались в нашем училищном ателье.
Это и были те самые стажеры, что на учебных крейсерах и стареньких эскадренных миноносцах за время преддипломной практики успевали побывать в портах Крыма и Кавказа. Многие из них, сознательно изменив «тюлькиному флоту» сделали солидную карьеру во флоте Военно-морском. Выпускник Одесского Высшего инженерного мореходного училища капитан 1 ранга Феликс Брыль – сын бывшего флагманского механика бригады эскадренных миноносцев, прослужив с десяток лет механиком на атомных подводных лодках, четверть века возглавлял учебный отдел Военно-Морской академии имени Ворошилова. В 1960-1970-е годы более сотни выпускников высших мореходных училищ служили на военных флотах и флотилиях.
Отвлеклись мы, однако…
C сентября 1958 года по июль 1959 капитан 2 ранга Степан Соколан прошел обучение на Академических курсах офицерского состава (АКОС) ВМОЛУА в Ленинграде, после чего был назначен начальником штаба бригады эскадренных миноносцев 2-й дивизии крейсеров Северного флота.
В августе 1961 года он стал командиром этой бригады. С июля 1962 года по декабрь 1965 гг. – командир 120-й бригады ракетных кораблей 6-й дивизии ракетных кораблей – предшественницы 7-й оперативной эскадры Северного флота.
В декабре 1965 года Степан Соколан был назначен командиром 150-й отдельной бригады ракетных кораблей Черноморского флота. В тот период в состав бригады – прямой наследницы Черноморской эскадры, входили 12 кораблей 1-го и 2-го ранга (ркр «Грозный», «Адмирал Головко», крейсер «Дзержинский», ракетные корабли «Бойкий», «Прозорливый», «Бедовый», «Неуловимый», эм «Бравый», «Находчивый», «Напористый», «Отзывчивый», «Озаренный»). Это все были эскадренные миноносцы 56-го проекта, на которых в процессе модернизации были установлены ракетные комплексы. Корабли бригады неоднократно выходили в Средиземное море для несения боевой службы во главе со штабом бригады.
В феврале 1967 года Степану Соколану было присвоено звание контр-адмирала. Тогда же бригада стала «Краснознамённой».
В 1968 году контр-адмирал Соколан прошел курс обучения руководящего состава ВМФ при ВМОЛУА по командно-штабной специальности. В апреле 1969 года он был назначен первым командиром вновь сформированной 30-й дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота.
С 1971 по 1981 года контр-адмирал Степан Степанович Соколан командовал Черноморским Высшим военно-морским училищем. В 1975 году ему было присвоено звание вице-адмирала.
Умер Степан Степанович Соколан в 1982 году.
Будем считать, что в процессе своего командирского возмужания, Степан Соколан преодолел те негативные черты характера, что были ему присущи в период командования эскадренным миноносцем «Безудержный». Кстати, название миноносца исключительно подходило той натуре, черты которой так не нравились в Соколане Илье Петровичу Журавлеву.
Должно быть, мы слегка увлеклись личностью Степана Соколана, не уделив должного внимания еще одному ветерану эскадры – Николаю Никольскому. Илья Журавлев в своих воспоминаниях, Никольского, можно сказать, пощадил. Знакомство старшего лейтенанта Журавлева с капитаном 2 ранга Никольским произошло при несколько необычных обстоятельствах.
Из воспоминаний Журавлева о первом дне службы в качестве помощника командира корабля:
«…Снялись с якоря и швартовых, вышли в море. Погода была пасмурной, накрапывал дождь. Одел резиновый плащ, поднялся на ходовой мостик, спросил разрешения у командира корабля быть на мостике, не зная, что на мостике есть старшее должностное лицо – командир бригады, который был одет в реглан без погон. Вместо командира ко мне лицом развернулась фигура, одетая в реглан без погон, но с фуражкой старшего офицера, с лицом властным, с торчащими усами. Уставившись на меня, спросил: «А кто вы такой?»
Ответил ему, что я помощник командира старший лейтенант Журавлев. Скривив брезгливо физиономию, пошевелил усами и со злостью выпалил: «Вы – московский дворник, а не помощник командира». Меня это возмутило до глубины души. Я ему в тон: «Не знал, что старший офицер на корабле не отличает корабельного офицера от московского дворника».
При молчании командира корабля повернулся и сошел с мостика к себе в каюту. Такого хамства со стороны начальников за время своей службы, в том числе матросом в бригаде торпедных катеров, я не встречал, и не испытывал такой горечи и обиды, какую испытывал. Над многим тогда я подумал, но основная мысль была – никогда не допускать, чтобы тебя оскорблял начальник любого ранга…».
С таким обостренным чувством собственного достоинства, Илье Журавлеву очень повезло, что после окончания училища он начал службу на эскадренных миноносцах, а не новых крейсерах или линкорах. Там бы его быстро «пообломали»: для начала наказали бы за пререкания со старшим по званию и должности, и тут же посоветовали бы засунуть свои «амбиции» в известное место…
«…Время подходило к завтраку. Вестовой командира передал мне, что командир приглашает меня к себе в каюту. Доложил командиру о своем прибытии. Командир немного замешкался у своего рабочего стола. За обеденным столом, накрытым скатертью и уставленном приборами на три персоны, сидит комбриг и внимательно рассматривает меня, стоящего у двери каюты.
Слышу его голос: «Заходите, помощник, садитесь третьим, позавтракаем вместе». Комбриг, примиренчески улыбаясь, неожиданно для меня спрашивает: «Кажется, старший лейтенант обиделся на меня?»
Глядя ему в глаза, говорю: «А разве вы, будучи на моем месте, приняли бы с удовольствием оскорбление?»
«Если я оскорбил вас, приношу извинения, надеюсь, дело не дойдет до дуэли?». Я промолчал. «Лучше расскажите о себе…»
Дополнением к этому эпизоду, характеризующему Николая Никольского, может служить фрагмент воспоминаний Журавлева по сдаче им командиру бригады зачета по швартовке миноносца.
«…В начале августа несколько кораблей бригады совершали плавание вдоль кавказских берегов с заходом в порты Туапсе, Поти и Батуми. Я попросил у командира корабля доложить комбригу мою просьбу принять у меня последний экзамен – швартовку корабля при заходе в Батуми. К счастью, комбриг был у нас на борту. Как всегда, капитан 2 ранга Никольский был в своем амплуа. На ходовом мостике перед заходом в порт Батуми спрашивает меня:
– Командир доложил мне вашу просьбу принять у вас швартовку. Вы полагаете, что серьезно готовы к этому? У вас же нет практики, а это сложная и опасная операция, старший лейтенант. Я вам не советую.
– Я готов к швартовке и настаиваю принять у меня выполнение этой операции.
– Этот порт сложный для швартовки, он тесен, вы можете разбить корабль. Вы это понимаете?
– Я все же настаиваю разрешить мне швартовку, – ответил я.
После долгого раздумья, когда подошли к порту Батуми, комбриг, как бы, выдавливая каждое слово, сказал:
– Хорошо, командир, дайте ему швартовку. Если не справится, я ему никогда не разрешу самостоятельную швартовку и сколько будет он у меня в подчинении, не получит самостоятельного управления.
– Вам швартоваться к причалу в глубине ковша порта с отдачей левого якоря, правым бортом. Иметь ввиду, что на причале некому будет принять швартовные концы. Вступайте в командование кораблем, – сказал командир бригады, обращаясь ко мне.
Командир по громкоговорящей связи объявил, что в командование кораблем вступил помощник командира корабля, который будет выполнять операцию по швартовке корабля к причалу порта Батуми.
…По средствам внутренней корабельной связи предупредил вахту на маневренных клапанах и на руле быть внимательными. Приказал играть «Аврал» и дать команду: «По местам стоять, на якорь и швартовы становиться».
Комбриг и командир отошли к надстройке командно-дальномерного поста, чтобы не мешать мне и не смущать при отдаче распоряжений на руль и офицеру, расписанному на машинном телеграфе, не мешать мне перемещаться при необходимости скрыла на крыло ходового мостика.
Порт я знал хорошо, знал и этот причал, но не думал, что он так разрушен, как оказалось. Швартовка оказалась сложной. Мешал плавкран и большой танкер, ошвартованный бортом к причалу. Его носовая часть почти лежала на причале, куда мне надо было поставить корабль. Все это стесняло маневр и требовало точного глазомера, аккуратности и точности в командах на руль, на работу машин и мастерской работы матросов и старшин (швартовных команд. – Б.Н.) от их внимательности и точности исполнения команд.
До сих пор помню в деталях эту свою первую самостоятельную швартовку. Прошла она успешно и без суеты и шума на мостике, и так как было приказано.
Окончив швартовку, обратился к комбригу:
– Прошу дать ваши замечания и оценку.
– Вы не умеете управлять кораблем и не беритесь, пока не научитесь, – буркнул комбриг и ушел с мостика к себе в каюту.
Я был поражен и растерян. Меня поздравляли офицеры старшины и матросы с отличной швартовкой, те, кто был на ходовом мостике, да я и сам понимал, что швартовка прошла очень хорошо.
Немного успокоившись, я зашел к командиру, где оказался и комбриг. Я попросил сказать, что я делал не так, как надо, мои недостатки в управлении кораблем при швартовке. Как всегда, комбриг был в своем амплуа: грубовато-резкий, непредсказуемый. Оба начальника о чем-то оживленно вели разговор. Увидев меня, разговор прекратился. Комбриг, обращаясь к командиру, как мне показалось, с возмущением проговорил:
– Смотри, твой неугомонный сюда пришел в поисках правды, приглашай его на обед.
Я поблагодарил комбрига за приглашение, повторив свою просьбу:
– Возьмите у командира своего. Я в вашем листе свою оценку дал.
Командир передал мне экзаменационный лист. Смотрю в графу, где должна быть оценка, стоит: «Отлично».
– И все же прошу ваши замечания, если они есть, – продолжаю я настаивать.
– Когда я ставлю «Отлично», у меня бывают только рекомендации и советы. Рекомендации такие: всегда оставайтесь таким же спокойным при швартовке, каким я видел вас в этот раз. Принятое решение всегда доводите до конца, даже, если оно не самое лучшее. Но, прежде чем принять решение, что само по себе самое ответственное в деятельности командира, очень и очень хорошо подумайте. Никогда не допускайте ситуации, выход из которой вы бы «с гордостью» вспоминали, или, хуже того, рассказывали своим коллегам – командирам, как вы «успешно» вывели корабль из тяжелого положения, куда вы его загнали по своему головотяпству. Вот вам мои советы и рекомендации…»
В этих эпизодах, несмотря на элементы игры в строгого командира и самодура, Никольский предстает в таком образе, что хоть икону с него пиши…
К сожалению, этот образ значительно потускнел, когда в звании контр-адмирала и в должности начальника штаба эскадры он предстает перед нами на фоне трагедии с линейным кораблем «Новороссийск».
На фоне этих бытовых эпизодов, взятых нами из воспоминаний Ильи Петровича Журавлева, хотя бы отдельными мазками напомним об учениях Черноморской эскадры в 1952 и 1953 годах.
«…Учение длилось более десяти дней. Нам предстояло выполнить артиллерийскую стрельбу по морской цели, которую имитировал Щит. Стрельба была выполнена с оценкой «Успешно». Много внимания уделялось отработке маневрирования при совместном плавании в составе эскадры. Впечатляющее зрелище в море представляет собой ордер боевых кораблей в составе 15 «вымпелов». Среди них: два линкора, четыре крейсера, более десятка эскадренных миноносцев. За время учения наш корабль не получил ни одного замечания, выполняя маневрирование по сигналам флагмана….
…Зима и весна прошли в суете учебы по плану боевой подготовки…».
Пытаясь из отдельных фрагментов воспоминаний ветеранов эскадры создать хоть и зыбкую, но историческую летопись этого героического объединения кораблей Черноморского флота, мне приходится мириться с тем негативом, что всплывает в памяти ветеранов. По себе знаю, служебные и бытовые неурядицы, скандалы и обиды чаще откладываются в памяти, чем светлые, счастливые воспоминания.
В марте 1953 года капитан-лейтенант Илья Журавлев был назначен старшим помощником командира эскадренного миноносца «Безукоризненный». Командовал кораблем выпускник ВМОЛА 1950 года капитан 3 ранга Иван Паршин. Корабль входил в 150-ю бригаду эскадренных миноносцев, которой командовал капитан 2 ранга Георгий Бондаренко, заместителем командира бригады был капитан 3 ранга Сергей Чернышев.
Из воспоминаний Журавлева:
«Меня удивляла откровенная бездеятельность командира корабля капитана 3 ранга Паршина. Тактической подготовкой офицеров корабля он не занимался. Не разработал ни одного группового учения. Командир этим даже не интересовался… Высокое самомнение, отсутствие практики командования большими кораблями и неспособность объективно оценить свою неподготовленность, делали его опасным для корабля…»
При выходе корабля в море для выполнения боевых упражнений по сдаче задачи К-4, с использованием артиллерийского оружия всех калибров при стрельбе по атакующему торпедному катеру, командир не добился получения на корабль таблицы условных сигналов (ТУС) без которой выполнение подобного упражнения превращалось в опасную авантюру.
«Командиру доложили очередной цифровой сигнал. Слышу команду командира корабля: «Левый борт, курсовой 45, командиру БЧ-2, по торпедному катеру открыть огонь!». Понимая всю ситуацию, смотрю с ужасом на катера в бинокль. Через 20 секунд после получения с катеров очередного сигнала, не разобранного командиром, раздался оглушительный залп из двух орудий главного калибра, за ним еще два залпа хвостовых из очереди. Вижу падение первого залпа. Полное накрытие головной цели, и тут же истошный вопль в выносном динамике на ГКП: «Прекратить «малину» (с отборной флотской матерщиной), люди не сняты с цели!»…
«Малина»… В своде боевых эволюционных сигналов (БЭС), флаг «наш» – означал и означает стрельбу артиллерией, а позже ракетами по морской цели, представляет собой полотнище красно-малинового цвета. По радио подается сигналом, к примеру, «Наш» исполнить…», означающий – открыть стрельбу. В случае, описанном Журавлевым, должно было прозвучать: «Дробь, «наш» – исполнить», означавший «прекратить стрельбу», без всякой «малины» и матерщины…
«Я бросился к приборному щиту БЧ-2, перевел указатель команд на «Дробь, орудия на ноль».
Головной катер с руководителем обеспечения подошел к трапу. На борт поднялся возмущенный Герой Советского Союза капитан 2 ранга Першин и бросился на меня с кулаками… Я его кое-как успокоил. На требование Першина объяснить, почему открыли огонь без доклада ему, что заняли исходную позицию, начали маневрировать для отражения атаки, командир ничего не мог ответить. Стоял как нашкодивший мальчишка. Першин в сердцах бросил с презрением в лицо командиру корабля: «И такие – командуют кораблем!».
Выполнение задачи было сорвано, последовал разбор и соответствующие выводы… На следующий день командир лег в госпиталь, решив там отлежаться. Командующий флотом своим приказом строго наказал его…».
«…В октябре 1953 года командир Паршин ушел в отпуск. Корабли эскадры готовились к большому учению, в том числе для нужд дальней авиации.
Время выхода в море было назначено в день окончания планово-предупредительного ремонта (ППР). За несколько часов до выхода, командир БЧ-5 доложил, что для ввода в строй второй машины требуется 5-7 часов. Командир бригады со штабом был вынужден перейти на другой корабль. Корабли бригады в назначенное время вышли в море, наш корабль остался у Троицкого причала устранять неисправность. В пятом часу утра командир БЧ-5 доложил об устранении неисправности и готовности выйти в море.
…На вопрос оперативного дежурного штаба о том, допущен ли я к самостоятельному управлению кораблем и могу ли я выйти самостоятельно в море, я ответил, что допущен и могу выйти в море, но разрешение на самостоятельный выход должен дать начальник штаба флота, или другой ответственный начальник. Около 8 часов утра меня вызвал к телефону начальник штаба, в ту пору – вице-адмирал Пархоменко. Обругал меня крепкими словами и потребовал немедленно выходить в море без всяких обеспечивавших «дядек». Получив от ОД флота общую обстановку в районе перехода, получил разрешение идти прибрежным фарватером. Надо сказать, до этого я не помню и не знаю случая, чтобы старший помощник командира корабля 2-го или 1-го ранга выходил в море без обеспечивающего командира…».
Радость и гордость Журавлева за доверие, оказанное ему начальником штаба флота, можно понять, обратив внимание и на то, что Виктор Пархоменко, не зная личных качеств старшего помощника одного из двадцати эскадренных миноносцев, превысил свои полномочия, не запросив командующего флотом, как лица, подписавшего допуск старпома к самостоятельному управлению кораблем.
«…На переходе были проведены занятия с офицерами по изучению берега и системы навигационного ограждения, важных ориентиров для навигационного определения места корабля. Проведены радиотехнические учения по отработке стрельбы по береговой, морской и воздушной целям, а при подходе к Феодосийскому заливу, где стояли на якорях корабли дивизии, запросил выделить цель для отработки торпедных атак по надводной цели. Корабль был выделен. Им стал эсминец «Бессменный» с начальником штаба нашей бригады на борту. Последний перешел ко мне на корабль для руководства торпедными атаками.
Я провел три атаки по выделенному в качестве цели эсминцу. Они получились успешными. Через некоторое время получил семафор – «Командиру прибыть на КРЛ «Дзержинский», катер выслан». Быстро собрался, но волновал вопрос, причина вызова. Вроде бы переход совершен успешно, никаких претензий к личному составу я не имел и сам никаких нарушений не совершил. Ясно было, что вызывает командующий флотом. Но зачем? На подошедшем к борту корабля катере я увидел своего комбрига, капитана 2 ранга Бондаренко. Доложил комбригу кратко обстановку при выходе корабля и при переходе в Феодосию, какие задачи отрабатывал. Он сообщил, что всех командиров кораблей вызывает командующий флотом для подведения итогов дня.
Командиры двух крейсеров и десяти эсминцев со своими командирами бригад были собраны в салоне флагмана. Среди собравшихся командиров я был самым младшим по воинскому званию – капитан-лейтенант. Командующий флотом, адмирал Горшков, всегда сосредоточенный и собранный, вошел в салон и, не теряя времени, объявил цель сбора и потребовал от всех командиров кратко доложить, что надо было сделать на переходе, и что было выполнено. Особенно его интересовало, что сделано в интересах боевой подготовки в условиях выполнения основной задачи – обеспечения авиации флота.
Я уже знал его требование – докладывать кратко, и «по существу». С первых минут встречи с командирами кораблей установилась атмосфера доброжелательности и уважения. Это для меня стало эликсиром, снявшим напряжение и волнение. Кое-кто из командиров смотрел на меня с любопытством и удивлением. Так мне показалось. При докладах командиры делали акцент на действия по выполнению задачи по обеспечения авиации. Редко кто доложил, что же сделано за сутки в интересах совершенствования боевой подготовки на своих кораблях.
Особенно комфлота интересовали крейсера. Их командиров он дотошно «пытал». Чем ближе шло совещание к концу, тем больше ощущалось беспокойство комфлота за упущения на кораблях в организации мероприятий, направленных на отработку задач в интересах повышения уровня боевой готовности кораблей. Очередь дошла до меня.
– Ну, как, Журавлев, сам пришел, или с обеспечением?
– Сам, – отвечаю.
– Никого не зацепил при выходе из базы?
– Нет, вышел и пришел на рейд благополучно.
– Каким фарватером выходил из базы?
– Прибрежным, ФВК-22.
– Почему, кто разрешил? – с некоторой тревогой в голосе спросил меня командующий (тревога командующего была вызвана минной опасностью, сохранявшейся в те годы на участках бывших оборонительных минных заграждений. – Б.Н.).
– По моей просьбе разрешил оперативный дежурный флота. Планировал и провел занятие с офицерским составом по изучению берега, навигационных и приметных мест для навигационных определений.
– Какую скорость имел на переходе?
– Экономичную – 18 узлов.
– Что отработали на переходе?
– Проведены радиотехнические учения по отработке организации стрельбы по берегу главным калибром с использованием Херсонесского маяка, как вспомогательной точки наводки. РТУ по случайной цели – торпедному катеру в районе бухты Ласпи, РТУ по случайной морской (транспорту) и самолету в районе Ялты – мыс Меганом. На подходе к Феодосийскому заливу провел три торпедных атаки в условиях большой и малой видимости по кораблю-цели – эсминцу «Бессменному», выделенному по моей заявке бригадой. Замечаний по работе материальной части оружия и технических средств нет. Корабль готов к выполнению поставленных задач.
Все это я доложил командующему на одном дыхании.
Командующий смотрит на меня и, вижу, о чем-то напряженно размышляет. И вдруг спрашивает меня:
– Дать вам, Журавлев, эскадренный миноносец?
От неожиданности я потерял дар речи, ничего не могу сказать. Все командиры уставились на меня. В этом коротком гробовом молчании я, как во сне, слышу голос командующего:
– Сколько времени вы уже старпомите?
Судорожно глотая воздух, отвечаю.
– Шесть месяцев.
– Да… – тянет он, – маловато. Постарпомишь еще.
В заключение совещания он привел меня в пример всем командирам кораблей, отметив, что старпом, командуя кораблем, который точно так же, как и все, обеспечивал переход в назначенный район встречи – рейд Феодосии, провел столько полезных мероприятий в интересах совершенствования боевого мастерства личного состава, сколько не провели все корабли, стоящие на рейде. «Это всем должно стать примером», – заключил он, заканчивая совещание.
…Выйдя из салона, попросил командира бригады капитана 2 ранга Бондаренко доложить командующему мою просьбу направить меня в 1954 году на ВОЛСОК…
Корабли готовились к большому флотскому учению, где кораблю предстояло выполнить несколько серьезных боевых упражнений с использованием артиллерийского и торпедного оружия.
Перед выходом корабля в море, как и на все, готовящиеся к выходу корабли соединения, прибывали представители вышестоящих штабов и специалисты отделов флота и политуправления. Обойдя корабль, проверив его готовность к выходу, поднялся на ходовой мостик, где находились командир и командир бригады капитан 2 ранга Бондаренко… Обратил внимание на оживленный разговор между командиром корабля и командиром бригады.
Заслушав мой доклад, командир корабля Лысаков, будучи возбужденным какими-то событиями, произошедшими на мостике перед моим прибытием, обращаясь ко мне, сказал:
– Старпом, а мы с комбригом только что выгнали старшего лейтенанта с ходового мостика. Я ему приказал покинуть корабль. Нечего ему здесь делать, этому хлыщу из политуправления.
– А он представился вам, кто и зачем он был направлен на корабль?
– Он доложил, что направлен политуправления флота на вход к нам.
Я быстро спустился с мостика, отыскал старшего лейтенанта, попросил его вернуться на корабль. Вначале он отказался, но мы вместе с заместителем командира по политчасти капитан-лейтенантом Николаем Гаценко, убедили старшего лейтенанта идти на нашем корабле, так как он был направлен Политуправлением флота для изучения обстановки и обобщения опыта работы на нашем корабле, и надеялись, что инцидент исчерпан. В целом, все задачи экипажем были выполнены успешно, а действия командира не раз отмечались на подведении итогов командованием дивизии… С проходом бонового заграждения Севастопольской бухты с Константиновского сигнального поста на имя командира бригады был получен семафор: «Командиру 150-й БРК, после швартовки корабля вместе с командиром эм «Безукоризненный» прибыть в штаб флота. ОД ЧФ».
Командир торопливо стал давать мне указания по кораблю. Приказал с постановкой корабля на швартовые, не задерживаясь, поставить трап и подать к нему командирский катер. Предупредил меня, что после штаба он будет дома.
Оба командира, не дождавшись окончания швартовки, отбыли в штаб флота. Около 22.00 оба возвратились на корабль, неожиданно, на каком-то попутном плавсредстве. Оба «чернее тучи», лица осунувшиеся, словно после длительного тяжелого труда или болевого приступа, с каким-то испуганным, отрешенным взглядом разоблаченных преступников…».
Возможно, это не совсем уместное сравнение, но очень похоже, что комбриг и командир выглядели примерно так, как на своей последней фотографии смотрелся однофамилец командира бригады – Бондаренко Петр Тихонович, бывший до ареста в 1949 году начальником Политуправления Черноморского флота и имевший звание контр-адмирала.
«…У меня мелькнула мысль – а не по делу ли со старшим лейтенантом был связан их вызов? Случай изгнания с корабля старшего лейтенанта перед выходом на учения в море не уходил у меня из головы.
Командир, как всегда, зашел ко мне в каюту, сел на приставной стул у письменного стола, заложил ногу за ногу, и спичкой стал ковырять в зубах. Это он всегда делал, когда был в большом расстройстве.
Молчу, жду, пока сам заговорит.
– Негодяй, – говорит сквозь зубы командир, – этот старший лейтенант. Все же доложил начальнику Политуправления флота. Мы были с комбригом у начальника Политуправления флота «на ковре». Он заявил нам после выматывающей душу многочасовой проработки, что комбрига направят командовать самым захудалым водолеем, а меня обещал снять с должности и уволить в запас.
На следующий день их вновь вызывали в политуправление и практически поодиночке допрашивали по обстоятельствам этого дела. Только вмешательство командующего флотом адмирала Горшкова остановило «экзекуцию», учиненную командиру и комбригу…».
Истоки разразившегося скандала Журавлев усматривал, не столько в том, что строевые корабельные офицеры, хорошо представляя истинную цену политической и служебной деятельности отдельных функционеров партии на кораблях и частях флота, демонстративно унизили политработника, посланного на выход в море с заданием от политуправления, но и проявили при этом высокомерие и чванство, не свойственное воспитанным людям. Начальник политического управления, не способный оценить жестких флотских «приколов», усмотрел в таком поведении командира корабля и поддержавшего его командира бригады, не только действия по подрыву авторитета партии на флоте, но и открытый протест, чуть ли не заговор против партийно-политического руководства Вооруженных сил…
Учитывая обстановку начала 50-х годов у Григория Бондаренко могли возникнуть серьезные проблемы, и угроза снятия с должности была бы не самая страшная из того арсенала средств, что имелся в распоряжении партийно-политического аппарата той поры.
Стоит только напомнить о том, что в октябре 1950 года был казнен бывший начальник политуправления Черноморского флота контр-адмирал Петр Бондаренко. Петр Тихонович был арестован в октябре 1949 года за ведение «контрреволюционных» разговоров, а затем ему предъявили обвинения во «вредительско-подрывной деятельности в партии и государственном аппарате».
Если партийного функционера такого уровня, с такими служебными и боевыми заслугами (Петр Тихонович с начала войны возглавлял Политуправление Черноморского флота, являясь Членом Военного совета) постигла такая участь, то что же можно было ожидать тому же командиру бригады в звании капитана 2 ранга, не говоря уже о командире одного из десятка эскадренных миноносцев той же бригады.
В наши планы не входит анализ репрессий на Черноморском флоте и, тем более, оценка деятельности политработников флота, но, нелишне заметить, что если бы капитан 2 ранга Григорий Бондаренко знал о печальной судьбе своего однофамильца – Петра Тихоновича Бондаренко, то, едва ли бы стал изгаляться перед «представителем ЦК» в звании старшего лейтенанта, посланного на корабль руководством политуправления. Для опытного, грамотного моряка, умного, решительного офицера, прошедшего фронт, это был очень легкомысленный поступок, заведомо опасный по своим последствиям. Можно не сомневаться в том, что, начав воевать командиром взвода в бригаде морской пехоты под Севастополем в ноябре 1941 года, Григорий Бондаренко знал истинную цену и сволочную сущность многих политработников той поры, изрядно попортивших крови офицерам и бойцам. Знал он и то, что шкурническая, подлая и мстительная их натура в послевоенные годы нисколько не изменилась.
Следует учесть, что, оценивая служебную деятельность и стиль поведения того же Григория Бондаренко, Илья Журавлев в своем отчаянном стремлении пробиться на командирский мостик, слишком строго судил своих ровесников, успевших добиться значительно больших чем он успехов по службе. Об этом можно судить по тому разговору, что произошел между ним и командиром бригады через некоторое время после подведения итогов, на котором командующий флотом дал высокую оценку его действиям на переходе из Севастополя на рейд Феодосии.
Из воспоминаний Ильи Журавлева:
«…В 1954 году я подал рапорт с просьбой включить меня кандидатом на учебу на ВОЛСОК (Высшие ордена Ленина специальные офицерские классы). Мне отказали на том условии, что я перерос… Туда направляли офицеров с должностей старших помощников командиров эсминцев в возрасте не старше 32 лет. Мне в ту пору было уже 34 года… Мысль, что меня ограничивает возрастной ценз, мучила меня. В разговоре с командиром на эту тему он пытался убедить меня в том, что меня осенью и без учебы назначат командиром корабля… Но я понимал, что назначение командиром корабля без окончания командирских курсов, может состояться, но мне дадут эсминец в ремонте, либо в «новострое». В разговоре с комбригом, он тоже сказал, что мне не надо рваться на учебу, так как меня осенью планируют назначить командиром, тем более, что по возрасту я «устарел».
Глядя на меня с удивлением, не скрывая раздражения, комбриг заявил:
– Не понимаю вас, Журавлев, вам предлагают кушать белый хлеб, а вы не можете оторваться от своего черного хлеба….
Не найдя убедительного аргумента урезонить меня, комбриг бросил с раздражением:
– Вы шкурник! Во имя личной цели готовы на все!
…Не контролируя себя, забыв, где я и с кем говорю, с возмущением отрубил:
– Допускаю, вы правы. Но, тогда как понять – кто вы?
У него брови поднялись вверх, лицо вытянулось в изумлении, он произнес, нажимая на каждый слог:
– То есть?
Большим усилием сдерживая себя, я медленно и внятно объяснил ему:
– Вы 1922 года рождения, я – 1920. Вы прошли дорогу Великой Отечественной войны, я тоже, от звонка до звонка. Вы ухитрились окончить Высшее Военно-морское училище, ВОЛСОК, Военно-Морскую академию, а я, снятый с 4-го курса мореходки в 1940 году, прошусь на законном основании в свои 35 лет на ВОЛСОК, и я – «шкурник»? Кто же тогда вы?
Он долго молчал. Наконец, словно в раздумье, тихо и спокойно сказал:
– Я не вижу здесь своей вины.
– Но ведь и я не вижу здесь своей вины и, тем более, оскорбления от вас».
Я хорошо запомнил Илью Петровича Журавлева в должности начальника Противолодочного факультета, при том, что я в ту тору был курсантом 3-4 курсов Корабельного факультета. Журавлев, даже покидая свой служебный кабинет постоянно с кем-то громко спорил, размахивая руками, похоже, что он не представлял своего существования, вне конфликтов, и вне бесконечной борьбы… Такие офицеры во все времена вызывали удивление у своих подчиненных, и раздражение у своих начальников.
Григорий Бондаренко был волевым, решительным офицером, в то же время он был умным, высокообразованным и интеллигентным человеком. Журавлева он был младше всего на один год. С третьего курса Черноморского ВМУ в звании младшего лейтенанта Бондаренко был направлен командиром взвода разведки в 8-ю бригаду морской пехоты полковника Вильшанского. В ноябрьских боях командовал ротой разведки в 1-м батальоне той же бригады. Участвуя в жесточайших боях под Севастополем, получил тяжелое ранение ноги и был эвакуирован на Кавказ, что спасло его от неминуемой гибели, потому как к концу декабря 1941 года от бригады оставался батальон неполного состава. Из его однокашников, начавших воевать командирами взводов морской пехоты, живыми и не покалеченными осталось два из десяти. Из тех, кто пошел с первого курса командирами отделений в морскую пехоту в живых остался один из десяти.
В феврале 1942 года после выписки из госпиталя, Бондаренко был назначен помощником командира сторожевого катера «СКА-025». 8 сентября 1942 года был ранен в левое плечо, но остался в строю. С декабря 1942 до апреля 1944 г. – командир сторожевого катера «СКА-035», в апреле-сентябре 1944 г. – командир звена 5-го дивизиона сторожевых катеров Черноморского флота. Участвовал в снабжении и эвакуации защитников осаждённого Севастополя, обороне Новороссийска, Южно-Озерейской, Новороссийской и Керченско-Эльтигенской десантных операциях, в операции по освобождению Крыма. И это притом, что значительной части выпускников ЧВМУ 1941 года, в тот период в лучшем случае доверили командование сторожевыми катерами. Причем, многие из них, командуя этими катерами, отличились в ходе боевых действий, были отмечены внеочередными званиями, многими наградами и отличиями.
Так, капитан 2 ранга Павел Сивенко, командуя «СКА-065», вывел его и в гвардейские и в краснознаменные… А сам командир за особые отличия был награжден не только советскими орденами, но и американским орденом «За выдающиеся заслуги». И при таких-то заслугах, бывший командир «0-65»-го, Павел Сивенко, не возмущался, что в свое время его не направили на ВОЛСОК, и не один год «динамили» с направлением в Академию… Безусловно, обо всем этом Павлу Павловичу Сивенко вскоре пришлось пожалеть, когда его сорокалетнего «кавторанга», признав неперспективным офицером, уволили в запас в декабре 1960 года, а прущего «буром» Илью Журавлева, успевшего к тому сроку закончить не только ВОЛСОК, но и отучиться на командном факультете ВМОЛА, назначили начальником штаба той же 150-й бригады, ставшей к тому времени – Бригадой ракетных кораблей… Невольно вспоминается, что «нахальство – второе счастье…».
Между тем, в июне 1945 года капитан-лейтенант Бондаренко окончил Высшие специальные курсы офицерского состава ВМФ и был направлен на Тихоокеанский флот командиром тральщика «Т-332». Участвовал в Южно-Сахалинской десантной операции и послевоенном тралении в акваториях корейских портов.
До ноября 1947 года продолжал службу командиром базовых тральщиков на Тихоокеанском флоте. В 1950 году окончил Военно-морскую академию, получил очередное звание капитана 3 ранга.
Знал ли Илья Журавлев – наш борец за социальную справедливость, о том, что, окончив с отличием в 1950 году Военно-морскую академию, капитан 3 ранга Бондаренко, безропотно, два года командовал эскадренным миноносцем «Беззаботный»? И только в 1952 году Григорий Алексеевич был назначен помощником командира 187-й бригады эскадренных миноносцев. В 1953 году капитан 2 ранга Бондаренко стал командиром 150-й бригады эскадренных миноносцев Черноморской эскадры. По всем признакам, к категории карьеристов и, тем более, «шкурников», Григория Алексеевича никак нельзя отнести.
Другой комбриг, на месте Бондаренко, отправил бы под арест не в меру зарвавшегося командира миноносца в звании капитан-лейтенанта, каковым в ту пору был Илья Журавлев, не привыкший сдерживать своих эмоций.
Чтобы не возвращаться к личности адмирала Бондаренко, завершим ознакомление с его послужным списком.
В 1956-1958 гг. – командир 19-й дивизии охраны водного района Восточно-Балтийской флотилии Балтийского флота.
О встрече с Бондаренко на рейде Таллина вспоминал Илья Журавлев, описывая поход черноморских кораблей на Балтику в 1957 году.
В 1958-1960 гг. – начальник Управления боевой подготовки штаба Балтийского флота. В 1962 году окончил Военную академию Генштаба.
В июле 1962 – сентябре 1965 гг. – начальник штаба Балтийского флота, в сентябре 1965 – мае 1973 гг. – начальник штаба Тихоокеанского флота. В 1971 году окончил Высшие Академические курсы при Военно-морской академии. С мая 1973 г. – заместитель Главнокомандующего Военно-Морским Флотом по боевой подготовке – начальник Боевой подготовки Военно-Морского Флота.
За выдающиеся заслуги в создании и производстве новой специальной техники Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 февраля 1985 года адмиралу Бондаренко Григорию Алексеевичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».
Жил в Москве. Умер 5 сентября 1988 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Я надеюсь, что фрагменты воспоминаний Ильи Журавлева позволили нам на фоне общефлотских мероприятий 1951-1953 годов, оценивая облик наиболее заметных его сослуживцев, полнее представить обстановку, в которой Василию Филипповичу Чалому предстояло вступить в должность начальника штаба Черноморской эскадры.
