ПРИКАЗ
Все, что нам нужно на этом свете. Глоточек воздуха и приказ… (А. Городницкий)
— Нам приказано принять лодку Н-ского и выйти в море на флотские учения, — объявил Гиви Капанадзе на собрании офицеров.
Экипаж прибыл из учебного центра и отпуска, правда, ещё не в полном составе
– А наша? – поинтересовался механик.
— Наша пока в морэ и нам придётся…Таков план боевой подготовки, — командир не сказал, что план десять раз менялся, — через три дня мы выйдэм в морэ.
— Какие три дня? На приём корабля положено десять суток! — заволновался Малых. Приказ Министра обороны регламентировал приём – передачу атомных подводных лодок экипажами в течение десяти суток с вводом в действие ядерных реакторов и главной энергетической установки.
— Повторяю, — посуровел командир, — на приём нам выдэляется трое суток, послэ чего хозяева убывают в отпуск, а мы – в морэ.
— Товарищ командир, но это же не корабль. Это… даже стыдно сказать. Лодка должна была пройти текущий ремонт ещё пять лет тому назад. Не могу даже представить себе в каком состоянии у них техника.
— Отставить разговоры, Малых! И нэ паникуй. Ты что, пэрвий раз замужем?
— Так это их техника, они ее знают! Знают все тонкости и хитрости. Корабль и вся его начинка — это живой организм со своим характером и привычками. С ним нужно сродниться, чтобы управлять, — упирался механик, — пойду к флагмеху!
— Напрасно! Флагмэх Хапов в отпускэ, за нэго Калисатов. А с этим – бэсполезно! Этот будэт дэлат все, что ему скажет Караваев. А комдив на стрэльбах в Бэлом морэ. Все! Отставить разговоры, механик
— Владимир Константинович! – вмешался замполит Илин, — мы люди военные и должны выполнять приказы, а не подвергать их сомнению!
— Тебя, долбо…дятла, тут ещё не спросили! — подумал механик, но промолчал.
После обеда экипаж строем прибыл на подводную лодку для приёма материальной части. Время пошло. Матросы разошлись по заведованиям, знакомясь со своими сдающими – хозяевами техники и оружия. Офицеры принимали документацию и впитывали информацию по техническому состоянию своего оборудования.
Командир дивизиона живучести Андрей Шарый осмотрел на палубе аварийно-спасательные устройства и глянул за борт. Кто бы сомневался? За бортом по периметру пузырило, и лодка кренилась на левый борт, наваливаясь на причал. Сдающий комдив, Глеб Нилов, подтвердил:
— Валимся, Андрей! А ты как думал? У всех одна беда. Продуваемся, чтобы стать на ровный киль. Воздушные компрессора тоже не…Гонят масло, компрессионных колец нет, а работать ими приходится часто. Продувайся осторожно, чтобы не создать в трубах дизель – эффект, как на 166-й. Помнишь?
— Что-то не припоминаю. Меня в дивизии не было, мы были в море.
— Ну как же! У них тоже цистерны дырявые и они продували главный балласт, чтобы выровняться. Закрывали бортовые клапана всех, кроме одной и дули…. Стояли на СБР и работали компрессорами на пополнение запаса ВВД. А компрессионные кольца плохие и смазочное масло гнало в трубы ВВД. При продувании в изгибе трубы пиково поднялось давление, ну и температура, естественно. И – рвануло! Взорвались масляные пары, развалило колонку аварийного продувания и весь запас ВВД выдуло в центральный пост. Командира Косаря швырнуло на станцию торпедной стрельбы, контузило… Механик Лукашенко получил осколок в бедро и полгода валялся в госпитале. Хорошо, что люк центрального был открыт и все выдуло в атмосферу. Да ты должен помнить – мы же изучали эту аварию.
— Припоминаю, но от этого снабжение запчастями не стало лучше!
— На моих тоже кольца плохие. А разве у тебя лучше? — и Глеб ввёл Андрея в курс по всем неисправностям, ничего не скрывая, потому что не чувствовал себя в них виноватым. Конечно все, что успел вспомнить.
Вечером на совещании у Пергамента офицеры по подразделениям перечислили все корабельные замечания, которые собрали за полдня. Их количество впечатлило даже видавшего виды старпома.
Малых доложил, что энергозапас реакторов на исходе. 85% — выработка активной зоны на правом борту и 90% на левом. Пытался ознакомить и ещё с двумястами замечаний по обрывкам бумажек, поданных ему матросами и офицерами электромеханической боевой части, но старпом Пергамент его прервал:
— Отставить, Владимир Константинович! Это мне пока не нужно. Вот когда соберёшь все, тогда огласишь весь список. В двух экземплярах, пожалуйста. Один своему флагманскому, другой – командиру!
Помощник командира Сапрыкин подсчитал, что по подразделениям не хватает 32% штатного личного состава. Иными словами, экипажа-то пока ещё нет! С кем в море идти? Первые впечатления были хуже ожидаемых. А что будет дальше?
На Большой земле
Роскошный вид, блеск золотых погон. И кортик с золочёной рукояткой казалось ей, что предназначен он для праздной жизни… Служба для порядка. (Вадим Валунский)
В отпуске на Большой земле Настя познакомила Андрея с Борисом Бобровским. Зачем она это сделала? Маленькие женские хитрости? Андрей знал о школьном романе своей жены, но преодолеть натянутость и неестественность этой встречи не смог и общего разговора не получилось. Тёща, Елизавета Ивановна, относилась к Андрею настороженно и недоверчиво. Вероятно, она была изначально против их с Настей брака, отдавая предпочтение однокласснику Борису, который сегодня занимал солидное положение в НИИ, где работал и готовился к защите кандидатской диссертации.
А эти моряки… Во — первых – пьёт! Это она про Андрея. Тёща свято убеждена, что сто граммов в отпуске за обедом или в воскресенье, это глубокое пьянство, близкое к алкоголизму. Шарый действительно мог, обладая крепким здоровьем, в охотку и в компании, крепко выпить, что и делал, не смущаясь, даже будучи в гостях у тёщи. Ну и Настя рассказывала – эти моряки умеют выпить! В родительской семье Насти не пили вовсе. Исключением был новогодний праздник, когда торжественно открывали бутылку сухого вина, выпивали по маленькой рюмочке, после чего бутылку закрывали и хранили для случайных гостей в холодильнике неопределённое время. Во-вторых, опять – моряки. В представлении глубоко сухопутной Елизаветы Ивановны и из прочитанных ею книг рисовался образ этаких пройдох, у которых — в каждом порту… Форма, правда, красивая!
Рубашка белая, крахмальная, якоря на лацканах и кортик! В-третьих — Настины сомнения, которые обострялись в период ссор, естественно становясь маминым достоянием. Мамина же дочка.
Правда, Настя иногда сожалела об этом, но перебороть себя не могла. Бобровский был настойчив и целеустремлён. Этакий устойчивый, состоятельный, непьющий и надёжный. Как глыба. И мама его хвалила.
Так или иначе, в отпуске отношения с Андреем охладели, к тому же внезапно подошедший вызов на службу раньше времени был воспринят Настей в штыки. И, вероятно, не столько от того, что вновь наступало расставание, сколько от этого вечного, нескончаемого “надо”, которое портило все впечатления от совместной жизни и от жизни вообще. Андрей звал Настю с собой на Север, но она, вся в сомнениях, раздражённая текущими событиями и этим досрочным вызовом, ехать отказалась.
И Шарый улетел.
Офицерам и…, уволенным в запас или отставку, в течении 3-х месяцев предоставляется жилплощадь, вне зависимости от ведомственной принадлежности… (Из Постановления ЦК КПСС и Сонета Министров СССР №… от…)
В городке Шарый навестил Крапивиных.
Как он и ожидал, дела там были невесёлые. Наталья вынуждена была отвезти мужа к своим родителям в Краснодар и Саша, прописавшись у них, оформлял свою копеечную, за 20 лет выслуги, пенсию. Поскольку жить в двухкомнатной “хрущёвке” таким табором было невозможно, Наталья с дочерью уехала на Север, где работала и откуда ее до поры до времени, ещё не выселили. Вот именно — до поры до времени! Уезжать все равно придётся. Не век же ей здесь быть! Военного пенсионера Крапивина в Краснодарском военкомате в очередь на квартиру не поставили
— Я их спросила – почему? — рассказывала Наталья, — Они говорят, что для постановки на очередь семья должна быть прописана в городе по действующей санитарной норме – 8 квадратных метров на человека! То-есть на нас троих — 24! Получается абракадабра – чтобы получить квартиру, мы должны ее иметь! А у отца с матерью 36 и прописано 6 человек, вместе с нами. Так что, оказалось, мы не имеем права на постановку в очередь.
— Как же так? Есть же постановление ЦК партии и Кабинета министров, что увольняющимся в запас офицерам квартира предоставляется в течение 3-х месяцев вне зависимости от ведомственной принадлежности! – процитировал Андрей.
— Я им сказала об этом, а они смеются, говорят – постановление-то есть, квартир нету! Юрист меня просветил, что, поскольку мы прописались у родителей, то имеем право только на расширение жилплощади. А право на расширение имеет пол Краснодара! На 20 лет вперёд!
— Но это же невозможно! – возмутился Андрей. — А мы -то здесь ничего этого и не знаем! Нас уверяют, что все наше будущее учтено могучим валом законов и постановлений, пока мы бороздим моря и океаны… А на самом деле…
— А на самом деле есть подзаконные акты, которые все эти возможности сводят почти к нулю… Где нам взять двадцать четыре квадратных метра? Кто тебя пропишет? Сашка бегал по всему району, стучался в двери к чужим людям и просил, чтобы его прописали! Ты представляешь? — Наталья всхлипнула — да он и есть сумасшедший! Ему с каждым днём все хуже и хуже… Он остался там дооформляться в военкомате и провожал меня в аэропорт в тужурке с погонами и пижамных брюках… Не могли остановить!
— Наташа, теперь ты видишь, что была не права? Диагноз все равно уже не скроешь. Я тебе советую положить его там в госпиталь и квалифицировать инвалидность. С ней вам будет легче претендовать на квартиру.
— Наверное, я так и сделаю. Как вы? Настя ещё у мамы?
Дома Андрей вытер на мебели пыль, вымыл полы, заглянул в последние известия на телеэкране и, пошарив в почтовом ящике и ничего там не обнаружив, уехал на корабль.
Уходим завтра в море…
Центральный! Реактор вышел на МКУ1 (Доклад вахтенного КГДУ с пульта ГЭУ)
Ввели главную энергетическую установку. Компенсирующая решётка2, стержни аварийной защиты и автоматического регулирования вышли на самый верх, почти до концевиков. Активная зона “аппаратов” на исходе, да и вводили реакторы совсем недавно для замеров физиков, поэтому оба ещё и в “йодной яме”3. Но Донцов не ошибся в расчётах пускового положения и реактор вышел на МКУ в расчётные время и в расчётном положении компенсирующей решётки. Да и вычислял он пусковое положение вместе со Славой Соломиным, бывшим управленцем, а теперь командиром дивизиона движения. Выход в море завтра. Полдня и ночь на то, чтобы экипаж понял, что и как на лодке работает.
С выходом реакторов на МКУ личному составу механиков сход на берег уже запрещён. До вечера грузили учебную торпеду в носовой торпедный аппарат. Для этого заполнили четыре кормовые цистерны главного балласта и сдифферентовали лодку на 4 градуса. Потом завалили на нос и вставили торпеду в кормовой аппарат… Зрелище, впечатляющее – стодвадцатиметровый корпус — кормой к небу! После погрузки продули цистерны воздухом высокого давления и до утра работали компрессорами для пополнения ВВД до 100%.
Ночью Шарого разбудил старшина команды Гудимов:
— Андрей Викторович, вышел из строя циркуляционный насос кормовой холодильной машины. Кондиционирования нет!
— Отсеки начали запариваться, в турбинном на Шаповалова уже забортный душ пустили.
— Ну, все идёт по плану, будь оно неладно! – выругался Шарый
Малых был уже в центральном посту и приказал включить вентиляцию в атмосферу. Обстановка слегка улучшилась.
По команде Калисатова, который оставался на службе для контроля выхода лодки в море, сняли насос с соседнего корабля, и, ввиду того, что он не подходил на новое место, просто приварили к станине. Насос издавал в работе жуткий вой и отчаянно дребезжал без амортизаторов, но делать было нечего. Калисатов торопил, ему поставлена задача – во чтобы то ни стало отправить лодку в море, чтобы не сорвать учения Северного флота.
К утру срочный ремонт был закончен, холодильную машину ввели в действие и с кондиционированием воздуха ситуация в прочном корпусе улучшилась до нормальной.
На пирс привели матросов — недокомплект до штатного расписания и построили перед экипажем. Пергамент приказал командирам подразделений разобрать их по принадлежности. В составе пополнения — около половины выходцев из Закавказья и среднеазиатских республик, человек пятнадцать магомадовых, и никто не знал – бывал ли кто-нибудь из них в море, и кто на что способен в деле. Весёлая картина!
— Ну, нации и народности! Равня-а-айсь! – прищурив глаз, скомандовал Пергамент, завидев командира, – Смирна-а!
— Вольно! Старпом, у меня здэс нэт наций и народностэй! У меня здэс экипаж! – поправил “Шмагу” Гиви Капанадзе — у меня здэс всэ – подводники! Боевая трэвога! Корабль к бою и походу приготовить!
Командир Капанадзе
Какой красивый небосвод… (Реваз Лагидзе Песня о Тбилиси)
Гиви — интеллигент и аристократ. Отутюженный и подтянутый. Крахмальная рубашка с золотыми запонками. Голова густо в серебре, которое выгодно оттеняется восточной смуглостью лица. Кавказский выдающийся нос.
Приятный грузинский акцент:
— Ты чьто тут мне городышь, да-а?
На службе крут, но справедлив. Любимец женщин. Дома под каблуком. У командования дивизии не в чести за прямоту суждений и гордыню, короче — ножкой на штабном паркете не шаркал.
В кают — компании рассказывал, как друзья детства в Тбилиси интересовались подводным флотом:
— Гиви, ты командыр, да-а? Подводной лодки? И сколько ты имэешь
— Семьсот рублей…
— Ето чьто? За дэнь? Или за нэдэлю?
— За месяц!
— Гиви, и ты чьто? За ети дэнги спускаешься под воду?!
— Ну конечно. — посмеивался Капанадзе
— Гиви! За сэмсо-о-от (!)рублей в мэсяц спускаешься под воду? Гиви, ты чьто – самашечий, да-а???
— Гиви, кацо, давай мы тэбэ шашлычную в Тбилиси купим – за сэмсот рублэй будеш дома сидет, да-а?!
Но Гиви не согласился.
В учебном центре на Большой земле, в Прибалтике. Закрытый городок. Май. Цветёт сирень. Солнечно. Настроение хорошее, поскольку предстоит учёба на действующем борту, но без тягот и лишений. С 9.00 до 18-00, как все белые люди. И с двумя выходными. Совсем недалеко областной центр со всеми прелестями и на все вкусы — театрами, музеями, варьете, ресторанами и женщинами… уже в полупрозрачных платьях. И – лето.
Командир на инструктаже у начальника учебного центра, командующего гарнизоном адмирала Пенюка. Городок в обиходе называется на эстонский манер в комбинации с фамилией адмирала – Пенюк-кюля.
Офицеры и мичманы в ожидании командира обсуждают гарнизонные правила. Кроме типичных и неизменных – безукоризненной формы одежды с категорическим запретом мятых погон, фуражек с обычным флотским „грибом”, застиранных до белизны матросских воротников и тельняшек в три полоски, действуют правила, установленные супругой командующего – абсолютная трезвость и запрет ношения обтягивающих спортивных трико с видом выступающих частей. За исполнением всех этих писаных и неписаных правил внимательно следят бесчисленные патрули, гуляющие по военному городку с утра до вечера. В чем причина особой нелюбви супруги командующего к спортивному трико, моряки так никогда и не узнали. Зато матросское радио донесло, что Пенюк отбил супругу у мичмана с прежнего места службы, и что бывший муж в пылу дележа едва не откусил обидчику ухо.
Помощник командира Сапрыкин на плацу отрабатывает с экипажем строевые приёмы в движении, чтобы матросы не скучали… Настроение в общем приподнятое в предвкушении цивилизованных житейских благ.
После двухчасового инструктажа у адмирала явился мрачный, как туча, Гиви-командир и начался пересказ всего того, чего нельзя (но обычно очень хочется!) в гарнизоне. А нельзя оказывается так много, что синусоида настроения офицеров и мичманов неудержимо покатилась в минус.
Гиви:
— И последнээ, товарищи офицеры. В гарнизонэ зафиксировано 8 случаев сифилиса и очень много других… нэприятных вэщей. Нэ рэкомендую за минутное удовольствие получить в нагрузку… э-э-э, триппер, или там…э-э-э… полный букэт…, — по плацу, придерживая соскальзывающую с рано облысевшей головы фуражку, бежит припоздавший замполит Илин.
— Я правильно говорю, комиссар, да-а? — заместитель командира по политической части не сразу понял:
— Вы, о чем, товарищ командир?
— Да о бабах, о чем же ещё?
— Так точно, товарищ командир! Сумел — и будь доволен!
— Комиссар!!! Ты испортил мнэ всю идэологию, — синусоида настроения командиров всех ступеней ползёт вверх, — я догадывался, что ты на самом дэле бабник, а прикинулся замполитом.
Учёба прошла хорошо, с многими удовольствиями цивилизации и, как ни странно, без происшествий, залётов и нежелательных приобретений.
По приезде с учёбы оформились в отпуск и разъехались. Группу матросов и мичманов, участвовавших в автономном плавании, отправили на оздоровление в санаторий для моряков дальнего плавания на Щукозеро, что под Североморском. Курортники уже потирали руки в предвкушении удовольствий не столько от отдыха и оздоровления, сколько от общения с служащими женского батальона связи, расположенного неподалёку от оздоровительного комплекса.
Мичман Гудимов хранил множество розовых романтических воспоминаний о вечерах отдыха в компании прекрасных связисток, хотя иногда и омрачаемых некорректными встречами с матросами полка морской пехоты, справедливо считавших девочек батальона связи своими и ревниво следивших за проводинами после санаторных вечеринок. Осложнения случались, но были жёстко пресекаемы объединёнными усилиями командира морпехов, начальника санатория и комбата связи.
Старшим группы определили капитан-лейтенанта Лисицына с помощником в лице опытного Гудимова, назначение коих было немедленно прокомментировано минёром Кулишиным:
— Ну вот – бросили щук в Щук-озеро!
Но задача у этих обеспечивающих была крайне ответственная – не допустить излишнего расслабления отдыхающей команды и возможного чрезвычайного происшествия с разбитыми носами. Штаб флота располагался поблизости и доклад о порядке и наличии отдыхающих подводников в койках начальник санатория производил ежевечерне в 23.00 прямо оперативному дежурному штаба флота.
Кто видел в море корабли…
Кто видел в море корабли, не на конфетном фантике … (из флотского фольклора)
В целях экономии энергозапаса работали на реакторе правого борта в перекрёстном режиме – один реактор на две турбины. Продолжили разбираться с материальной частью и заметили солидные утечки питательной воды для подпитки второго контура. Места течей пока не обнаружены. Запас воды стремительно уменьшался, а испарительную установку для его пополнения никак не могли ввести на режим производства воды необходимого качества. Там обнаружились свои неисправности. Паропроводы в нескольких местах потравливали, и атмосфера в отсеках была влажной, что могло привести к образованию коротких замыканий в сетях. Матросы и офицеры электромеханической части крутились среди всех этих неисправностей, пытаясь привести состояние оборудования к приемлемой для плавания норме.
— Приготовиться к погружению! – скомандовал Капанадзе — задраен верхний рубочный люк! Поднять перископ! – трюмный Шлыков перевёл рукоятку гидравлического манипулятора в положение “Подъем” и перископ, шурша тросами пошёл вверх.
Капанадзе прильнул к окулярам.
Боцман Гучкас замер в готовности, положив волосатые руки на рукоятки управления горизонтальными рулями.
Шарый открыл манипуляторами аварийные захлопки4 цистерн главного балласта и отметил давление в системах гидравлики.
Стрелки манометров замерли на показании – 100 атмосфер.
— Срочное погружение! Выдвижные, кроме перископа — вниз! Боцман, ныряй на глубину 40 метров! — боцман переложил горизонтальные рули на погружение.
Выдвижные устройства начали опускаться.
— Заполнить главный балласт! – скомандовал механик Малых.
Шарый с Гудимовым открыли клапана вентиляции балластных цистерн и воздух из них, ухнув, вышел наружу, уступая место забортной воде.
Подводная лодка стала погружаться вдруг со стремительно нарастающим дифферентом на нос — 3, 5,10, 15, 20 градусов.
— Боцман, одерживай! – видя, что корабль уже проскочил заданную глубину, предупредил Гучкаса Малых.
Но опытный мичман уже переложил горизонтальные рули на всплытие.
— Не открылись клапана вентиляции 10-го номера! – доложил Гудимов, глядя на табло сигнализации положения клапанов вентиляции и аварийных захлопок.
Понятно — в десятой цистерне пузырь воздуха, а нос лодки тяжёлый, потому что там заполнены все цистерны!
— Рули — на всплытие, лодка погружается! – тревожно доложил боцман.
— Открыть клапана с местного поста! — скомандовал механик в десятый отсек.
Из микрофона громкоговорящей связи “Каштан” из десятого слышались треск, шум работающих механизмов, металлический лязг и русский мат.
В центральном отсеке матрос – радиометрист, не успевший ухватиться за поручень, покатился по палубе. Поймали только у носовой переборки.
Шарый краем глаза отметил манометры системы гидравлики. На них — 0! Давления гидравалики нет! Дифферент на нос уже более 20 градусов! Что за черт? Андрей, карабкаясь вверх по скользкому линолеуму к переборочной двери, метнулся в смежный отсек, к блоку насосов гидравлики. Манометры на блоке показывали 100 атмосфер! Загадка! Лихорадочно сообразил – это же сработал отсекатель и перекрыл подачу гидравлики от насосов в систему. Мигом открыл обводной клапан и давление в системе поднялось. Клапана вентиляции десятой цистерны открылись и дифферент быстро отошёл к нулю… Весь эпизод занял минуты полторы, а показался вечностью.
Командир не успел даже скомандовать противоаварийный маневр – пузырь в нос** и реверс турбине. Стоял на площадке, вцепившись в ручки перископа.
Это большая удача, что Шарый вспомнил о клапане — отсекателе.
— Механик, что это было? – запросил командир.
— Три дня на прием корабля, товарищ командир! — хмуро отозвался Малых.
Это большая удача, что Шарый вспомнил о клапане — отсекателе. На своём корабле он давно заглушил его, вопреки действующей инструкции, поскольку уже имел с ним неприятности.
По замыслу конструктора клапан должен отсекать насосы от системы при разрыве трубопровода и аварийной утечке рабочей жидкости. Сегодня он сработал от мгновенного увеличения расхода при одновременной работе гидравлических механизмов. Чуть не въехали в грунт…
Сигнал аварийной тревоги
Аварийная тревога – 25-30 коротких звуковых сигналов передаются один раз, одновременно с сигналом включаются ходовые огни и аварийные буи на мигание. (приложение 2 к ст. 34 Корабельного Устава ВМФ)
На сорока метрах глубины сборный экипаж атомного корабля начал отрабатывать свои учебные задачи. Меняли ход, мощность реактора, глубину и курсы. Кое-как запустили испарительную установку и довели качество питательной воды до необходимых для бидистиллята показателей. Как будто все входило в привычную норму. Коки приготовили обед, и командир объявил готовность номер два.
— Подвахтенным от мест отойти! Приготовиться к обеду!
— Центральный! Акустик, шум винтов, пеленг 30 градусов, дистанция пятнадцать кабельтовых6.
— Акустик! Классифицировать цель! — скомандовал Пергамент.
— Центральный! Акустик, цель надводная, предполагаю рыболовный траулер.
— Акустик! Докладывать элементы движения цели! — через пятнадцать минут на рабочей карте штурмана появилась загогулина в виде незаконченного эллипса.
— Что за дьявол! Как он идёт? Или рыбаки опять по пьянке штурвал верёвкой привязали? — старпом запросил в центральный командира.
Капанадзе долго изучал элементы движения цели на штурманской карте, переспрашивал акустика — не ошибся ли он.
Нет, цель именно так и движется, но почему? И каковы будут ее последующие манёвры? Подходит время всплытия на сеанс связи.
— Капитан — лейтенанта Соломина – в центральный пост!
— Соломин, ты в тюлькином флоте плавал?
— Так точно, товарищ командир! Ещё до армии…
— А ну, глянь на карту, посмотри, как он идёт! Что за круги он нарэзает? Как это понять?
— Товарищ командир! Скорее всего это рыболовный траулер кормового траления, — определил Соломин, разглядев кривую на штурманской карте, — он делает циркуляцию для лова трески или окуня, с тралом за кормой. Трал на ваерах метров 200 и надо держаться от него подальше, чтобы не зацепить снасти! Я так думаю…
— В жизни бы не догадался, — ругнулся старпом, — век живи — век учись! Ну, откуда мне знать эти тюлькины дела? Я не рыбак. И сколько он будет ещё вертеться в этом полигоне? Неужели тресколовы не получили оповещение, что полигон закрыт? — отвернули кабельтов на сорок.
В кают — компании вестовые накрыли обед и Пергамент пригласил офицеров к столу.
— Эскулап, ты уже набросал в компот таблеток от баб, или проспал? – поинтересовался у доктора Ревеги ракетчик Борис Цыбешко, пробуя компот.
— А ты не волнуйся, успею! Ты же свои регламенты по ракетному комплексу делаешь? Не делал бы – взгрели! А я свои документы исполняю, — беззлобно огрызнулся Николай Иванович.
За командирским столом Капанадзе рассказывал анекдот.
Обед по автономному пайку в море был неплохой. Успели даже сухое вино погрузить и с удовольствием выпили по пятьдесят граммов. Сокрушался только Лисицын, которому эти пятьдесят были, как слону дробина.
Внезапно среди обеденной тишины кают-компании, вина и командирского анекдота слух резанул прерывистый и тревожный перезвон аварийной тревоги. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! Началось!
— Аварийная тревога! Пожар в первом отсеке! — офицеры вскочили с мест, проверяя наличие у себя ПДУ7 и ожидая дальнейших сообщений.
Благодушное настроение слетело в один миг. Вахтенные немедленно задраили переборочные двери в первый и третий отсеки, но командир Капанадзе рванул в центральный пост, оттолкнув матроса на переборке.
— Горит ветошь в трюме первого отсека! – почему она там загорелась? Или кто-то помог? Во втором раскатали шланги ВПЛ6 и в напряжении ожидали дальнейших сообщений. Через 2-3 минуты по трансляции раздалось:
— Потушен пожар в первом отсеке, отбой аварийной тревоги! – отпустило.
Из первого отсека вывели пострадавшего, рулевого-сигнальщика матроса Сизича с обожжёнными руками и повели к доктору. Ревега разложил комплект экстренной медицинской помощи, обработал обожжённые руки Сизича и сделал перевязку.
Старпом Пергамент и механик Малых обследовали место возгорания.
В трюме, в умывальнике возле гальюна, чистоплотный матрос Сизич пытался отстирать свою промасленную робу. Для большей надёжности использовал пластину регенерации, которая, как только попала в воду и на промасленную ткань, немедленно вспыхнула, а матрос с перепугу пытался затушить костер голыми руками. Отсек в дыму. Надо всплывать, чтобы вентилировать. Хорошо, что через несколько минут сеанс связи
Рулевой-сигнальщик Сизич родом из прикарпатского села под украинским Ивано-Франковском. Товарищи иногда посмеивались:
— Сизич, а автомат под стрехой маешь, чи не маешь? – намекая на партизанское прошлое этих мест, на что рулевой — сигнальщик с украинской хитрецой отвечал:
— Город полываю олиею! — что в переводе с украинского означало, что оружие он закопал в огороде и поливает его маслом, чтобы не поржавело.
— Ну что, воин? Как ты сподобился стирать рэгэнэрацией? – допрашивал Капанадзе Сизича, — я бы понял, если бы это сдэлал Магомадов, он мыло от рэгэнэрции не отличает. Ты же нэ Магомадов! Ты вэд нэ первый год на лодке и знаешь, что такое рэгэнэрация….
— Я думал – визьму трошечки, тыщ командир! – оправдывался Сизич, держа перед собой забинтованные руки.
— Значит, вдвойне виноват – знал и дэлал! Старпом, провести Сизича с забинтованными клэшнями по отсекам, пусть матросы полюбуются, чем кончается разгильдяйство! — И Сизича, как музейный экспонат, повели по отсекам.
Август на Большой земле.
В годы холодной войны экипажи 675 проекта почти не бывали дома. Наплаванность доходила до 150-160 суток в год. Северный флот нёс дежурство в Атлантике и Средиземном море, а лодки Тихоокеанского флота ходили в Тихий и Индийский океаны (Сюжет программы Смотр НТВ, март 2007г.)
Они сидели с мороженым и бокалами шампанского в летнем кафе на открытом воздухе под акациями. Бульвар большого южного города был наполнен деловитыми прохожими и беззаботными курортниками. Мимо, шелестя шинами, бежали городские троллейбусы с весёлыми пассажирами. Звеня, проносились трамваи. Солнце блестело в витринах магазинов и лужах недавнего скоротечного летнего дождя. Южный Буг плескался тёплой, нагретой ещё жарким солнцем, водой. Веяло ласковым ветром близкой бархатной осени и на душе было спокойно и умиротворённо.
— Настя, ты хорошо подумай, я тебя умоляю! Я остался прежний и отношение у меня к тебе то же, что и раньше. Даже несмотря на то, что ты уже шесть лет замужем. И моё предложение — в силе! Я пока не устал ждать и надеюсь, что с тебя спадёт этот розовый романтический туман. Зачем тебе все это?
— Что – это, Борис? У меня сын!
— Ну, я имею в виду этот Север и твоё там пребывание. Бесконечные тревоги, какая-то лихорадочная жизнь, беспокойство за мужа, за своё будущее, за будущее своего ребёнка … Ты ведь фактически не живёшь, ты – вечно ждёшь! В конце концов, там для тебя и работы-то нет. Ты деградируешь, как специалист. А ведь ты закончила институт! Ещё пару лет и на тебе, как инженере, можно будет поставить крест!
— Уже сейчас можно! — грустно отозвалась Настя.
— Ну вот, я и говорю – зачем это все тебе?
— Все не так просто, Борис, разве ты не понимаешь!
— Понимаю и знаю, что не просто. В жизни мало что бывает просто, но если захотеть… Ты же молодая женщина! Зачем запирать себя в четырёх стенах, отказываться от нормальной жизни, интересной работы, большого города с театрами. Даже просто от этого кафе, где мы сидим, в конце концов… От всех этих простых…
– Но ведь Андрей? …
— А что Андрей? Ты же видишь, как он к тебе относится. Для него вся жизнь в службе, а ты с Алёшкой — бесплатное приложение. Нужно было жениться, он и женился. А зачем им семья, скажи мне, Настя? Они же дома не бывают. Дома они в гостях! Зачем им жены, зачем им дети…
— Не бывают, но они же не виноваты. Такая у них служба!
— Это у них… А тебе это зачем?
— Убедительно, — подумала Настя. Бобровские доводы удивительно ловко ложились на собственные сомнения. И мама… А в Николаеве-то как хорошо, Настя любила родной город.
— Ну, сколько он бывает дома? У тебя сын растёт без отца! Он его практически не видит и не знает, а мальчишке нужен мужчина. Что он там на службе-то делает, ты хоть знаешь?
— Ничего я не знаю, и никто из жён этого не знает. Они служат на атомных лодках, но это так засекречено, что даже территория, где стоят их корабли, обнесена двумя рядами колючей проволоки с часовыми. Домой приходят редко, а когда приходят и собираются вместе — много пьют и говорят только о своей работе. А мы в ней ничего не понимаем. И что они делают там — знать нам не положено! Моряки, плавают в море…, — долго гуляли в парке и только под вечер Настя в задумчивости рассталась с Борисом.
— А может он прав? — и в душе снова пробежал холодок к Андрею.
Торпедная атака
Давненько шторма не было такого, Не ходишь, а летаешь кувырком… (Валерий Белозеров)
Четверо суток спать приходилось урывками. По 20 – 30 минут. Или в центральном посту — сидя, на всплытии на сеанс связи, когда непосредственно работой не занят, но вынужден быть на посту по боевой тревоге. Впрочем, ситуация типичная для начала плавания после длительной стоянки корабля. Техника застаивается в бездействии и, пока налаживается в рабочем режиме, человеческую норму сна получить никогда не удаётся. Только уснул и уже опять слышно по корабельной трансляции:
— Механика в центральный пост! – это командир.
Где-то что-то не заладилось и Капанадзе требует быть. Иногда по мелочам.
Вошли в полигон учений и нащупали акустикой “врага” – крейсер, который нужно атаковать учебной торпедой. На флагмане — штаб учений и заместитель командующего флотом. Всплыли под перископ на сеанс связи. Подняли выдвижные устройства.
Волны пятибалльного шторма Баренцевого моря клали подводный корабль в крен с борта на борт до 30 градусов. Появились укачавшиеся. В отсеках посыпалось все, что не успели или забыли закрепить. Корабль ухал и стонал, как живое существо и подводники передвигались в отсеках с трудом, цепляясь за трубопроводы и поручни.
Сизича сняли с вахты на вертикальных рулях, где он двигал манипуляторы своими забинтованными руками, патриотично отказавшись от замены. Теперь он позеленел и взгляд его стал беспомощно бессмысленным
Впрочем, не только у него. Сизича заменили вменяемым матросом Верховских. Командир Капанадзе крутился на перископе, визуально определяя элементы движения цели.
— Боевая тревога! Торпедная атака! Четвёртый торпедный аппарат к выстрелу приготовить! Акустик, штурман! Докладывать пеленг на цель! Минёр! Кулишин! Стреляем воздухом! В этой кутерьме они торпеду не найдут!
— Четвертый торпедный аппарат к выстрелу готов! – лодка выходила в точку залпа.
— Торпедный аппарат – товсь! … Пли! — упругий толчок и гигантский корпус вздрогнул.
Это означало, что залп воздухом произведён. Штурман нанёс на карту координаты, время торпедной атаки и начал набрасывать отчётную кальку.
— Торпеда вышла! — привычно доложил минёр Кулишин, хотя стреляли воздухом.
— Боцман! Ныряй на сорок метров! Опустить выдвижные! — боцман переложил горизонтальные рули на погружение и дифферент подводной лодки приближался к десяти градусам на нос, а стрелка глубиномера отсчитывала метры. 10, 15, 20, 25 м.
Турбины на малом ходу упрямо загоняли корабль в глубину. Качка начала стихать.
— Заклинило горизонтальные рули! – вдруг негромко и спокойно доложил боцман.
— Опять! – чертыхнулся Шарый.
Командир Капанадзе ещё держался за ручки перископа, когда он начал опускаться, а глубина погружения стремительно нарастала. 30, 35, 40, 50 метров.
— Не могу держать глубину, горизонтальные рули заклинило, — опять послышался негромкий голос Гучкаса.
Давление в системе гидравлики 75 атмосфер.
— Что это? Мэханик! — 60, 65,70, 75 метров. Рули не управляются. На глубиномере 75 метров Капанадзе спохватился и энергично скомандовал:
— Продуть балласт! — в эти секунды ещё никто ничего не понял. Шарый даже не слышал всех докладов боцмана, наблюдая за давлением в системе гидравлики.
— Продуть балласт! — мичман Гудимов на станции аварийного продувания балласта отчаянно кричал Андрею:
– Командир, помогите! — ему не хватало двух рук на четыре вентиля колонки аварийного продувания, чтобы выполнить команду.
Шарый прыжком, опрокинув механика, бросился к вентилям, отметив про себя показания глубиномера — 75 метров (!), и они с Гудимовым на раз, два, три — одновременно открыли быстродействующие клапана аварийного продувания главного балласта. Воздух высокого давления загудел в трубах, с натужным гулом выжимая воду из балластных цистерн. Инерция погружения нехотя стала замедляться и 90 метров были последней точкой аварийного провала подводной лодки.
— Горизонтальные рули работают! – вдруг доложил боцман.
На манометрах вновь было 100 атмосфер.
Гучкас переложил рули на всплытие и пытался выполнить команду – держаться на сорока метрах. Поздно! Поздно! Огромный корпус субмарины с одновременным продуванием всех балластных цистерн получил положительную плавучесть и, набирая инерцию, летел к поверхности, подгоняемый винтами гребных валов на ходу обеих турбин.
— Куда мы летим? Что там наверху? — мысли вихрем несутся в голове.
Шарый с Гудимовым вцепились в маховики аварийного продувания до боли в руках, бисерины пота катились по их лицам, заливая глаза …
— Глубина места — сто сорок метров! — высунулся из штурманской рубки Петров.
Спохватился, едрена корень! Чуть не влепились в дно! У-у-у-х-х-х! – это громадный, в шесть тысяч тонн, подводный корабль вынырнул на поверхность Баренцева моря среди шестибальных волн ветра.
— Пошёл перископ! — в окуляры Капанадзе увидел отряд кораблей Северного флота, участвовавших в учении и флагмана учения, крейсер!
Они застопорили ход “все вдруг” и подняли на стеньгах черные шары8. Лодка всплыла, нет – вырвалась из глубины в середине конвоя кораблей, как пробка из бутылки шампанского.
— Стоп машина! — скомандовал командир. Турбины – на “стоп”, и лодка отчаянно завалилась на правый борт, поскольку всплыла лагом к волне.
Опять все, что ещё раньше не успело свалиться, с грохотом посыпалось на палубы отсеков.
— Почему он не применил противоаварийный манёвр — пузырь в нос и реверс турбинами? А если бы мы всплыли под крейсер? Хана обоим! — подумал Шарый и лихорадочно пробежал глазами по манометрам — запас воздуха всего-то 25%. Это просто ничего!
Если сейчас погрузиться, то всплыть уже не удастся! Воздуха не хватит! Шарый приказал запустить компрессора на пополнение ВВД!
— Тыщ командир! Флагман учений запрашивает по УКВ – что случилось? — высунулся из рубки радистов Могилевич.
— Передай — неисправность горизонтальных рулей и гидравлики!
— Есть! – сообщение передали. В центральном посту появился заспанный, с землистым от качки лицом, заместитель командира по политической части Илин:
— А что здесь происходит? — ему никто не ответил.
Все были заняты своим делом, и никто не стал докладывать обстановку любопытствующему заместителю. Покрутившись в центральном посту и не найдя себе применения, Илин снова исчез. Наверное, во второй отсек, на койку.
— Флагман запрашивает – что с аппаратами и радиационной обстановкой? — из своей рубки возник Паша Могилевич.
Механик Малых выругался:
— В Бога, в душу! У них по любому поводу – что с радиационной обстановкой? Вам же русским языком, б…дям, говорят – что-то с гидравликой, причём здесь радиационная обстановка? Неучи, прости Господи!
— Могилевич! Перэдай – радиационная обстановка в нормэ!
— Тыщ командир! Замкомфлот приказал – следовать в базу в надводном положении! Конец связи!
Капанадзе выругался. Отдраили верхний рубочный люк и командир, вахтенный офицер Сапрыкин и боцман, одевшись по-штормовому, полезли наверх.
— Управление вертикальными рулями – на мостик!
Корабль падал в бездну штормовых волн и судорожно, с дрожью карабкался на их вершины. Потом снова ухал вниз. Эти качели вывели из строя многих неопытных, не бывавших в море матросов. И кое-кого из офицеров. Передвигаться внутри можно было с трудом и только с акробатическими приёмами, цепляясь за поручни, трубопроводы и за все, что попадалось под руку.
Но это ещё можно было пережить – обычное дело для моря! Хуже всего то, что не успокаивался шторм и гигантские валы захлёстывали корпус корабля, рубку и мостик. Через шахту рубочного люка сверху в центральный отсек скатывались водопадом потоки воды, и она уже гуляла по палубе, грозя залить электродвигатели, приборные щитки, аппаратуру…
В базу
В базу, в базу, в базу, шепчет море за кормой Подмигнув зелёным глазом, в рубку плещется волной.
С берега по связи, получив приказ Лодки возвращаются домой (Н. Лактионов “В базу”)
С мостика спустился, согнутый пополам, боцман Гучкас. Его сломал налетевший на рубку водяной вал, а он не успел увернуться. Вацлава отвели во второй отсек к Ревеге.
Доктор осмотрел — как будто ничего страшного, позвоночник цел. В базе проверят. Боцмана уложили на койку и привязали, чтобы его с ушибленной спиной не шевелило в этой болтанке.
Командир Капанадзе, вахтенный офицер Кулишин и рулевой — сигнальщик Верховских одели прорезиненные химкомплекты и на мостике зацепились карабинами ремней за поручни. Шторм достиг уже семи баллов, и лодка зарывалась по самую рубку …
— Черт бы их побрал, — бормотал Пергамент, — дали переход надводным ходом, думали – безопаснее для нас, а нам разве легче? Нам бы на глубину и без этих качелей!
И он был прав. Подводникам привычнее на глубине. Они там лучше соображают.
— Центральный! — вызывал пятый отсек.
— В трюме полно воды, почти под самые под пайолы!
— Трюм! — Шарый включил тумблер связи с трюмом.
Никто не отозвался.
Не дождавшись ответа, Андрей спустился вниз. Приписной трюмный специалист матрос Билялетдинов, сын казахских степей, сидел на средней палубе, привалившись спиной к щиту, и дремал с закрытыми глазами.
— Ты почему не в трюме?
— Там крыса, товарища командир! Я боюс! — поёжился матрос.
— А ну – марш вниз! Запустить помпу на осушение пятого!
Билялетдинов неохотно и боязливо спустился в трюм.
— Ну, прислали бойцов, мама моя родная! Повоюешь тут! — выругался Шарый.
Он передал вахту комдиву два Анисину и ушёл во второй, чтобы подремать хотя бы полчаса. Едва голова коснулась подушки — вырубился. Но вздремнуть опять не удалось.
— Капитану 3 ранга Шарому прибыть в центральный пост! — раздалось из громкоговорителя и вахтенный второго отсека уже тряс Андрея за плечо.
Снова неприятности — в центральном подорвали цистерну пресной воды, как раз под рубкой радистов.
— Как же так? Я ведь приказал не ставить на расход эту цистерну, даже вентиль опломбировал! — возмутился Шарый.
— Понимаете, Андрей, в системе не было пресной воды и коки пожаловались. Старпом ругался, что на корабле вечно нет воды, приказал немедленно дать. Ну, я и… сказал Билялетдинову…, — оправдывался “чёрный Анис”, вахтенный механик.
— Все ясно! Цистерна с водой под завязку, а там нет редуктора, понижающего давление воздуха. Сын степей открыл маховик и дал туда воздух давлением 35 килограмм! Ещё бы, мать вашу за ногу!
— Билялетдинов! Тебе же, морячок, сказали — эту цистерну на расход не ставить ни в коем случае! Говорили?
— Говорили мичмана Гудимова, да-а, — подтвердил Билялетдинов.
– Так почему ты дал туда воздух, сатана?
— Мне приказала товарища вахтенный механика! — ну вот что с ним делать? И с Анисом? Убить? Или учить казахский? Добраться бы до базы.
Радисты Могилевича хлопотали с передатчиком, замятым обшивкой цистерны.
— Хоть вообще не уходи из центрального поста, — сокрушался Шарый.
Спустившийся с мостика командир неприязненно покосился на Андрея, но ничего не сказал и полез смотреть разруху.
Передатчик, слава Богу, оказался цел, и Пашкины “маркони” через полчаса ввели его в строй. Цистерну придётся заваривать в базе.
Время 19.30. В 20.00 Шарый заступил на вахту.
…Кого-то там клянут и в мать, и в бога. Тревога! Аварийная тревога! — (Е. Гулидов)
Поговорили с механиком и тот ушёл по отсекам проверять вахту. Качка расслабила половину экипажа. Свободные от вахты безучастные к происходящему завалились по койкам, углам и шхерам.
На постах матросы стояли в раскоряку с мутными глазами, ухватившись обеими руками за поручни и трубопроводы — у кого, что оказалось под рукой.
Капанадзе ни за что не хотел уходить с мостика. Верхний рубочный люк прикрыли, чтобы не заливать центральный отсек. Менялись вахтенные офицеры. На ходовую вахту заступал капитан 2 ранга Цыбешко.
— Боб, смотри, чтобы тебя там ветром не сдуло! – напутствовал его Шарый. Командир БЧ-2 был высок и худощав.
— А ты не закатись под щиты, — хохотнул всегда жизнерадостный Борис и, натянув поверх канадки прорезиненный химкомплект, полез по трапу наверх.
Кулишин сменился, спустился вниз, мокрый с головы до пят, и ушёл в свой первый отсек. Старшина команды трюмных мичман Гудимов собирал тряпкой потоки воды в центральном посту. Старпом маялся в неловкости перед бессменным на мостике командиром …
— Товарищ командир, давайте я вас сменю! Отдохните хотя бы пару часов!
— Отстань, старпом, я скажу, когда надо будэт! Смотри, чтобы внизу все было в порядкэ. Постоянно провэряй с мэхаником вахту, чтобы никто нэ заснул в этой болтанке, у нас полкоманды таких морэманов, что только дэржис!
В штурманской рубке с картой работал Петров. Штурманенок Рашников, утомившийся и укачавшийся, дрых тут же на диванчике. Штурман щадил своего молодого коллегу. В центральном посту появился доктор.
— Николай Иванович, а ну-ка пройди по отсекам, взбодри народ. Может у тебя есть таблетки от качки, раздай особо нуждающимся, — тут же приспособил доктора “Шмага”.
— Это мысль! Сейчас мы из них моряков сделаем, — доктор с картонной коробкой с аэроном пошел по отсекам.
Из рубки химика высунулся новый начальник службы вместо Сашки Крапивина – Арменак Саркисян. Смуглое лицо с национальной грустью в глазах, кудрявые, барашком, волосы. Прямо — Советский союз в миниатюре, а не экипаж!
— Ну ты там как, Арменак? – подмигнул ему Шарый.
— Терпимо, — без энтузиазма отозвался химик.
Давно не видели только ″артиллериста”. Наверное, давит подушку, хлебнувши морской романтики с качелями пополам. В 22.00 вахтенные из отсеков доложили, как обычно, отсек осмотрен, замечаний нет!
В 22 часа ноль 5 минут, среди относительной тишины, скороговоркой тревожно замигала лампочка на переговорном устройстве! Срывающимся на фальцет голосом лейтенанта Творожина из восьмого отсека по “Каштану” донеслось:
— Центральный! Аварийная тревога! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!!! – и отсек отключился …
— Восьмой! Восьмой! – восьмой молчал.
— Мостик! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!
— Есть! Объявить аварийную тревогу! Докладывать обстановку! — тангентой звонка Гудимов подавал по кораблю сигнал аварийной тревоги – дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь!
Сколько эмоций он вызывает у всех, кто на корабле слышит его не первый раз. В сознание мгновенно проникают тревога и ожидание. Пока не объявят, что случилось и пока не разберутся! С первого раза этого состояния не понять!
— Пульт! Донцов, доложи, что там? — Шарый запрашивал пульт ГЭУ в восьмом отсеке, пока там не включились в дыхательные аппараты.
— Станция турбогенератора! Она еще горит… дыма много, дышать нечем, включаемся в средства! — и далее звуки речи стали невнятными.
Наверное, Донцов включился в дыхательный аппарат.
Что-то пытался кричать с пульта управления командир дивизиона Слава Соломин, но что именно разобрать не удалось.
Электрическая нагрузка с турбогенератора “упала” на аккумуляторную батарею, мигнули лампы освещения.
Из восьмого по включённому “Каштану” были слышны звуки, похожие на гудение электродуговой сварки, шипение и крики. Вахтенные не отзывались. Они боролись с пожаром. Боролись за свою жизнь и за жизнь корабля.
А всего три минуты назад ничто не предвещало беды…Воздушные компрессора пришлось остановить – не хватало электрической мощности. Запас воздуха высокого давления всего-то тридцать процентов! А подводная лодка без воздуха высокого давления – груда металла.
С мостика кричали:
— Центральный! Доложить обстановку! – неизвестность хуже всего.
Но докладывать было нечего. Восьмой не отзывался.
Из девятого матрос Фархутдинов через маску дыхательного аппарата сообщил, что отсек сильно задымлен, поскольку оказался открытым клинкет вытяжной вентиляции в сторону аварийного. Есть пострадавшие, с ними врач Ревега. Он тоже оказался в девятом. А где механик?
— Центральный! Пожар в шестом отсеке, горит электродвигатель циркуляционного насоса! – доложил из шестого реакторного, старшина Миронюк.
Шестой отсек – реакторный! — Ничего — потушим! — заверил опытный спецтрюмный.
— Центральный! Я бросаю аварийную защиту реактора! – наверное сорвал с себя маску управленец Донцов, чтобы доклад его был слышен.
Зачем ты снял маску, Коля? — и снова из громкоговорителя, включённого на восьмой, были слышны звуки аварии – шипение, стуки, гудение ещё работающих механизмов и неразборчивые крики.
И вдруг кто-то с пульта, хрипя и задыхаясь, с натугой донес совсем неожиданное и ужасное:
— Кончается кислород! Больше нету… про…щайте, ребята. Не поминайте ли…, — и всё! — в центральном посту оцепенели.
— Как – прощайте? Как – всё? Что там происходит? Как им помочь?
— Мы остались без хода! Мостик! Сбросили аварийную защиту реактора правого борта!
Вниз спустился командир Капанадзе.
Он пытался сам связаться с восьмым, но у него ничего не получилось.
Пергамент, напялив на себя штормовку, полез на мостик. Открывали рубочный люк, сверху хлынул поток воды и в центральном опять загуляла река.
— Потушен пожар в шестом отсеке! — доложил из реакторного Миронюк.
— Добро!
Огромный корабль, оставшийся без хода, бешено и беспорядочно мотало гигантскими волнами. Кораблю нужен ход! Нужно держать носом на волну!
— Ну что там у вас? — запрашивал Капанадзе восьмой отсек.
Оттуда что-то отвечали, но разобрать было невозможно.
— Может дать туда ЛОХ9? – спросил командир.
— Фреон в аварийный отсек давать нельзя, мы не знаем все ли там включились в изолирующие противогазы, — заметил Шарый и подумал — а кто не включился, тот уже отравился угарным газом. Старший на вахте, командир группы электриков, лейтенант Творожин через маску пытался что-то доложить, но разобрать было невозможно.
Анисин был в десятом, но попасть ни в девятый, ни в восьмой он уже не мог –переборки задраены.
— Фреон в восьмой давать нельзя! – повторил Шарый.
— Центральный, обстановку докладывайте постоянно! – что-докладывать-то? Предположения? Реальность хуже некуда — хода нет, шторм крепчает, в перископ уже виден отвесный скалистый берег и бешеный прибой. Несколько минут прошло в томительном ожидании докладов из восьмого отсека.
Шарый опросил по связи все остальные. Кроме восьмого, девятого и шестого обстановка была нормальной. Седьмой, турбинный, запаривало.
Тумблер “Каштана” постоянно включён на восьмой и оттуда были слышны приглушенные крики и стук. Наконец, удалось разобрать:
— Потушен пожар в восьмом отсеке! Станция обесточена!
Надо вентилировать, чтобы спасти людей, которые, возможно, не успели включиться в дыхательные аппараты. Собрали систему вентиляции и запустили вдувной и вытяжной вентиляторы. В центральном посту появился густой запах гари. Минут через двадцать снарядили аварийную партию. В неё вошли Андрей Шарый, как старший, химик Саркисян с прибором контроля газового состава, матрос – санитар. Верховских и трюмный Шмаков.
В аварийном отсеке, залитом пеной системы пожаротушения и закопчённом сажей пожара, обнаружили грязных и чёрных от копоти лейтенанта Творожина с вывихнутой рукой и старшину команды электриков Свистунова в обожжённой до лохмотьев робе, обессиленно сидевших на палубе отсека прямо в луже огнегасителя.
На пульте энергетической установки, неловко завалившись с бокового кресла к приборному щиту, лежал командир дивизиона Слава Соломин. Он был в изолирующем аппарате и Шарый пытался нащупать пульс по его сонной артерии. Но пульса не было. Неужели конец…? Донцов без дыхательного аппарата сидел в кресле, упав лицом на панель управления. И он тоже не дышал…Лисицын был в маске изолирующего противогаза, но в ступоре и от стресса никак не хотел ее снимать. Содрали силой.
— Ввести реактор левого борта не могу – он в йодной яме… Выработка… ИП-46… ИП-46…, — взгляд его ошалелых глаз шарил по приборам, — я не могу, не могу… Да пошли вы все!
— Все ты можешь, Тимоша, можешь, — тормошил управленца Шарый, — командуй Миронюку и своему КиПовцу8– пусть снимут конечные выключатели компенсирующей решётки, там ещё 130 миллиметров до верху! Ты понимаешь, что если мы не дадим ход, нам всем конец, нас здесь 130 человек!?
Шарый тряс Лисицина, пытаясь привести его в чувство и осознание ситуации…Но Тимофей не понимал.
— Тяни решётку и реактор пойдёт. Пойдёт! – Андрей три года был командиром реакторного отсека и хорошо знал системы.
— В аппаратной радиация, Гришка же облучится! — упирался Лисицын.
Старшина 1 статьи Григорий Миронюк все же отключил концевики и реактор пошёл.
Соломина и Донцова перенесли во второй отсек, пытались делать искусственное дыхание и массаж сердца. Но — тщетно… Оба они были уже без признаков жизни…Не хотелось в это верить, ведь совсем недавно они… Как же это? В течение двадцати минут вентиляции удалось кое-как нормализовать атмосферу в восьмом отсеке.
— Доктора не удаётся привести в сознание! – кричал из девятого отсека механик.
Неужели ещё и доктор…?
— Выносите его в центральный! Осмотреться в отсеках! — может ещё кто-то не успел включиться в дыхательный аппарат?
На Большой земле
Ей стало ясно, что не мужа ждёт. А лишь конца скитаньям и разлукам… (Вадим Валунский)
— Пожалуй пора собираться и ехать на Север, — размышляла Настя, — закончился август. Пора. От Андрея никаких известий. Опять началась игра в молчанку! Нужно решить, что делать с Алёшкой. В сентябре ему в первый класс. Пожалуй, лучше его оставить у мамы. Она и сама просила, потому что вышла на пенсию и страшилась вынужденного теперь безделья. К тому же Елизавета Ивановна преподаватель и ей будет интересно заняться первоклассником, своим любимым внуком. И сыну лучше в южном городе с хорошим климатом – меньше болеть будет. Осень здесь прекрасная – в разгаре фруктовые базары, а с фруктами — витамины. Маме не будет скучно. Она очень любит мальчишку. Отец, Владимир Петрович, еще работал в НИИ, где и Бобровский. А вот Андрей относится к сыну не так, как хотелось бы Насте. Ей казалось — равнодушно. И это обстоятельство тоже удобно укладывалось в ее сомнения, и было предметом бесконечных споров и ссор. Решено, Алёшка остаётся у бабушки и идёт в первый класс. Благо школа, напротив.
Впрочем, Настя хитрила сама с собой. На самом деле ей хотелось оставить за собой моральное право в любое время вырваться с Севера, проведать сына. Свои внутренние сомнения, на уровне подсознания, и навеянные после разговоров с Борисом убедительные доводы, складывались с маминым красноречивым молчанием и частым упоминанием имени Бобровского, чаще, чем Шарого.
Наступил классический кризис семейных отношений, какой бывает на шестой — седьмой год совместной жизни, как утверждают психологи. Не наступило пока только ясное его осознание. Борис бывал часто. Неизменно внимательный и галантный, он приносил цветы и мелкие сувениры Елизавете Ивановне. И ей это было приятно.
Выезд на Север Настя запланировала на 10 сентября и взяла билеты. Никаких известий от мужа она так и не получила. Какой невнимательный! .
22.05 (продолжение)
Какая бы волна их не качала, в какой бы ни брели они дали, все корабли прикованы к причалу, Сердцами тех, кто водит корабли… (Е. Гулидов)
Командир Капанадзе, механик Малых, старпом Пергамент и Андрей Шарый в центральном посту обсудили обстановку.
Доктора Ревегу вынесли из задымленного девятого отсека, пена была на его губах и лицо почернело от дымной сажи горевшей резины и пластика. Он судорожно дышал. Спасти медика могла только кислородная барокамера. Но ее не было! И до базы ещё сто пятьдесят миль.
Майор медицинской службы Николай Иванович Ревега надел маску своего дыхательного аппарата рулевому – сигнальщику Сизичу, который не смог натянуть ее своими обожжёнными руками.
Разве доктор думал, что обрекает себя на верную смерть? Закрывал ли он собой “амбразуру”, чувствуя себя героем? Наверное, нет. Чувство самосохранения у него было, как у всех нормальных людей. Просто он не смог бросить больного матроса! По каким — то своим собственным внутренним убеждениям…Но этого мы теперь не узнаем уже никогда…
— А как же вы? – хрипел задыхающийся Сизич.
— Я знаю, что делаю! За меня не волнуйся, — но минут через десять его потяжелевшее тело навалилось на матроса.
Доктор потерял сознание, потому что в его аппарате, который он потом нашёл для себя, не было дыхательной смеси. Как у Славы Соломина и Николая Донцова. Все оказалось так неожиданно, ужасно и… просто. Сначала доктор с пеной на губах и синюшным лицом, подавал слабые признаки жизни, ловя воздух посиневшими губами. Химик Саркисян делал ему искусственное дыхание и массаж сердца, а Сизич направлял в лицо струю кислорода из аппарата. Но, несмотря на все усилия, судорожное дыхание его становилось все реже и реже. Наконец, оно прекратилось совсем и пульс больше не прощупывался. Конец…
О потерях доложили командиру. Обычно смуглое лицо Капанадзе стало серым. Матроса от пережитого стресса бил потрясающий озноб.
Он сидел у бездыханного тела корабельного врача и судорожно рыдал, размазывая слезы по закопчённому лицу руками в грязных бинтах. Рядом лежали тела тех, кто ещё всего два часа назад были Соломиным и Донцовым. Минёр Кулишин накрыл их одеялами.
В восьмом отсеке в закутке между механизмами по правому борту обнаружили ещё одного погибшего – матроса Большакова. Этот из прикомандированных. Свободный от вахты, он спал там и погиб, так и не успев окончательно проснуться. Рядом с ним лежал дыхательный аппарат, которым он пытался воспользоваться, но баллоны его тоже оказались пусты. Тяжёлый угарный газ, опустившись вниз, до самого трюма, сделал своё смертоносное дело раньше, чем моряк успел что-нибудь со сна сообразить…
Тимофея Лисицина привели в чувство с большим трудом. Он был ещё в ступоре, но реактор все же ввёл.
— Я пытался…, два дыхательных аппарата…, и оба — без кислорода… Но потом — повезло… Донцову не… у него…, где Соломин…, — а было ли время проверять спасательное снаряжение и пополнять баллоны дыхательной смесью? Всего трое суток на приём … экипаж торопили на выход в море. Много чего не успели сделать…
— Центральный! Аварийная тревога, пожар в реакторном отсеке! Горит электродвигатель циркуляционного насоса! – жизнерадостно доложил из реакторного отсека старшина команды Миронюк. — Даже не пожар – возгорание, короткое замыкание, в отсеке влажно! Потушим! — оптимистично заверил центральный пост Григорий.
— Центральный! Заглушил реактор левого борта! – это опять с пульта ГЭУ управленец Лисицын. Снова потеряли ход.
И опять огромный корпус атомного корабля начало сносить на отвесный скалистый берег Кольского полуострова. Мыс Харлов, мыс Харлов — наша могила…
Белую пелену гигантского прибоя видно в окуляры поднятого перископа. В пятом запустили дизель и Анисин с электриками, приняв в электросеть питание от дизель — генератора включил левый гребной электродвигатель на винт. Корабль стал управляемым и начал движение, пытаясь уйти от опасной близости скалистого берега. Но на оборудовании и электроприборах появились потеки воды, угрожая вновь короткими замыканиями в электросетях.
Обстановка в отсеках резко ухудшалась – их запаривало.
— Командир! До берега 25 кабельтовых! – тревожный доклад из штурманской рубки.
— Лис! Вводи реактор левого борта! Дай кораблю ход! Мы лезем на берег! — хрипел Шарый в “Каштан”, пытаясь убедить Лисицына.
— Я не буду вводить, — истерично кричал с пульта Тимофей, — реактор в йодной яме, а в реакторном пожар! Мы погубим людей! – управленец с пульта не мог видеть мыс Харлов и белую полосу прибоя…
Он на своём месте видел все иначе.
Командир и механик кинулись на пульт ГЭУ. Через минуту Капанадзе сообщил оттуда в центральный пост:
— Поддерживаю решение Лисицына, реактор вводить не будем!
— Почему? — вырвалось у Шарого — Володя, — кричал он механику, — у нас же нет хода! — Из штурманской высунулся Петров:
— Тыщ командир! Дистанция до берега двадцать кабельтовых. Ветер и волна с моря нас сносят на скалы. Нашего хода одним гребным не хватает, чтобы оттолкнуться!
— Этого нам ещё нэ доставало! Мэханики, вы дадите мнэ ход?
— Монтируем кабельную перемычку на правом борту, чтобы запустить второй гребной электродвигатель на винт! — доложил механик Малых.
— Надеть спасательные жилеты! — скомандовал командир. — Штурман, доложишь, когда останется десять кабельтовых, я брошу якорь!
— Товарищ командир! Грунт скальный и наш двухтонный не возьмёт!
— Останется пять кабельтовых — лягу на грунт!
— Глубина семьдесят метров! – уточнил Петров.
— Товарищ командир! — встрепенулся Шарый. — Мы же не всплывём! У нас воздуха не хватит! У нас его просто нету! — под ложечкой засосало.
— Нас поднимут!
— На моей памяти ещё никого не подняли, товарищ командир!
Но Капанадзе не слушал. Или не слышал… Или не хотел слышать….
— Зама и шифровальщика в центральный пост! — в центральный прибыли заспанные заместитель командира по политической части Илин и шифровальщик Осередько.
— А что случилось? – виновато спросил “артиллерист”, цепляясь за поручень и разглаживая ладонями мятое лицо.
— Приготовить аварийный сигнал. Могилевич, как только будет готово дашь радио в эфир!
— Товарищ командир, но ведь это же…, — Илин хотел сказать – конец вашей карьере, но запнулся.
— Нэ вижу другого выхода! Нужно спасать экипаж! – сказал Капанадзе.
Все молчали. Скалистый берег с бешеным прибоем медленно, но неумолимо приближался.
Шарый на секунду представил себе возможный удар, когда расстояние между кораблём и скалой станет равным нулю, но додумать дальнейшее не смог… Подсознательно не хотелось додумывать …
Через два часа в районе появилась атомная лодка. Ещё через час – плавбаза и крейсер, бывшая учебная цель. Правда, реально помочь они вряд ли могли – буксир в этом шторме завести невозможно. Разве что… потом собирать по морю фигуры в оранжевых жилетах. Да и то!
Но на некоторое время морально стало легче. Рядом свои! Подошедшая лодка ходила кругами.
Командир по УКВ доложил флагману обстановку и потери.
— Почему не вводите реакторы? – запросили с крейсера.
— Аппараты в йодной ямэ, активная зона выработана и ввэсти их нэвозможно! – ответил Капанадзе.
— Ой, как ты неправ, Гиви Васильевич! — подумал Шарый, но промолчал.
Ещё тридцать минут томительного и тревожного ожидания и, наконец, механик Малых из восьмого доложил, что кабельную перемычку смонтировали и запустили второй гребной электродвигатель на винт. Корабль начал уверенно и помалу стал отходить от коварного берега.
Двое суток перехода до базы ходом в пять узлов прошли относительно спокойно. Кроме необходимых докладов и команд, других разговоров на лодке не было. Только хмурое молчание. Старались не встречаться друг с другом глазами, будто каждый чувствовал свою долю вины в гибели товарищей.
Поднялись укачавшиеся и, кажется, больше никто не чувствовал качки. Притупилось ее проявление. Никто не спал и не вспоминал о еде…Это — стресс!
Разбор
Я не помню мерзавцев, в штабах, оглупевших от лени, Я не помню кричащих от страха – до рвот, Но я помню парней, что не стали в беде на колени (С. Шабовта “Песнь ветеранов”)
К обеду на атомоходе была уже толпа посетителей. Прибежали флагманские специалисты дивизии, за ними повыше – штабные, с флотилии. Последними, спешно прибыли офицеры из штаба и Технического управления флота.
Каждому, по принадлежности к боевой части или службе нужно было все рассказать, предъявить документацию для проверки и немедленного устранения выявленных замечаний. В ожидании московской комиссии, им нужно было успеть подчистить и свои хвосты, чтобы не попасть под раздачу. Все они были предупредительны, вежливы и даже ласковы.
То ли из сочувствия, то ли от желания предотвратить нежелательную для ни информацию наверх. Приехали без фляг за пазухой, обычных инспекторских проверках, и спирта не просили. К концу дня, не спавшие несколько суток, корабельные офицеры вообще ошалели от наплыва гостей, бесконечных объяснений, предъявлений и наставлений – что и как говорить москвичам.
Физики доказали, что реакторы в рабочем состоянии, что их можно было ввести, и, довольные собой, убыли с корабля. Командир дивизии Караваев был ещё в море на стрельбах и, похоже, возвращаться не торопился.
— Володя, ну ты как? – опекал Калисатов механика, чёрного от копоти и с красными, от бессонницы, глазами.
— Пошёл ты…, Борис Аполинарьевич, знаешь куда! — хмуро огрызнулся Малых, раскуривая “Беломор”.
Папироса, сломанная у мундштука, не хотела затягиваться, механик в сердцах швырнул ее за борт и пытался грязными от копоти пальцами выковырять из мятой пачки новую. И уточнил, куда должен пойти Калисатов…
Командир ушёл в штаб дивизии на совещание к Устинову.
К вечеру, когда гости наконец, покинули корабль, экипаж повалился спать. Назавтра, когда прибыли москвичи, целый день пришлось давать показания и им — комиссиям Особого отдела и Технического управления ВМФ.
Заместитель флагманского механика Борис Аполинарьевич Калисатов, вызванный на собеседование вместе с механиком Малых, заявил, что рапорта с полным перечнем замечаний от последнего он не получал и никаких документов на этот счет не имеет.
— Есть акт о приёме подводной лодки и в нем подпись Малых. В акте серьезных замечаний, как вы видите, нет, иначе мы бы в море их не выпустили.
— Да как же, Борис Аполинарьевич, вот эти замечания. Они же были у на столе, у вас перед глазами…, — Малых вынул из кармана репсовой робы скомканные бумажки с замечаниями, — вы же их сами…
— У меня их не было и нет! – отрезал зам флагмеха, — Володя, ну ты что? Разве там есть моя подпись? — Малых молчал.
Подписи Калисатова на перечне замечаний не было.
ВСТРЕЧА
Мне все надоело — разлука, быт неустроенный наш, Тоска – безысходная мука, что гложет меня каждый час (Юрий Диаментов)
— Ну, наконец-то! — Настя поднялась навстречу Андрею, когда он открыл дверь, — Ну что там у вас?
Впрочем, я уже все знаю. Это трагедия! И что же теперь будет? – обнять Андрея она так и не решилась, потому что он не успел отмыться, как следует, от копоти на лице и руках и от него веяло запахом гари. Андрей был еще в ступоре после всех событий последних дней и бессонницы.
— Знаешь, я Алёшку оставила у мамы. 1-го сентября он пошёл в школу, там, рядом с нашим домом. Мы все были! Все было так торжественно и красиво — этот первый звонок на ленточке, музыка! Правильно я сделала?
— Погоди, Настя, дай мне раздеться хотя бы… Я сейчас… помоюсь…
— Ну вот, я приехала, а ты даже не хочешь меня слушать. И так — всегда!
– Я хочу, но не могу пока прийти в себя. Извини…
— Ну, вот опять – твои дела, твоя служба, твои проблемы, а семья для тебя…
— Семья для меня, Настя, — все…, — Андрей опустился на стул.
— Где же все? Я тебе о сыне, а ты мне о своих делах. Ты к сыну относишься, как к чужому…, — Настя накручивалась.
— Настя, перестань, пожалуйста…Не говори глупости!
— А разве это не так? Мы тут с Алексеем для тебя, как бесплатное приложение. Для тебя — чтобы было, как у всех! Но другие к своим детям относятся…
— Настя, я смертельно устал…Дай мне…
— Что? Не нравится? Тоже мне, герои-подводники! Какие вы герои? Угробили доктора!
— Настя!!! Ты… как ты можешь?
У Андрея перед глазами вдруг явилось лицо погибшего Ревеги и он вскочил.
— Какие вы герои? Мне особисты рассказывали…, я знаю… — женщина распалялась.
— Что тебе рассказали особисты и с каких пор ты черпаешь сведения у них? — но Настя уже поняла, что под злую руку наговорила лишнего.
— Говори, что ты знаешь…, — Андрей достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан и выпил залпом, не закусывая.
— Нам с тобой давно нужно поговорить! Вот – опять пьёшь! — пыталась перейти на другую тему Настя.
– О чем?
— О нашей жизни, о перспективах.
— Что? Прямо сейчас? Какие перспективы? Ты что, не понимаешь?
— А почему бы и нет?
— Знаешь, что …
— Что? Я вижу, ты не очень рад моему приезду! Хочешь, чтобы я уехала? — в волнении выпалила Настя, не осознавая, что сама осложнила обстановку, как будто какой-то внутренний голос ее к этому подталкивал.
— Я этого не сказал! Но если ты…, — вяло вспылил Шарый.
— Мне все надоело, Андрей! Это не жизнь, а сплошное ожидание жизни, вперемешку с твоими неприятностями…
— Надоело? Уезжай! Я тебя не держу… Вообще, я очень устал!
— И уеду!
Поссорившись, спали врозь. На другой день Настя, ещё не остывшая после вчерашней размолвки, все — таки уехала. Все жизненные сомнения, мучившие ее так долго, сошлись в этом отъезде. Казалось, нужен был только повод. Искра.
И она возникла…
Выводы
Светлой памяти доктора атомной ПЛ К-8 старшего лейтенанта Арсения Соловья
— А память?
– Чёрная шинель Фуражка, китель, горсть медалей, ″Парадка″, смятая постель
Пустой причал… Любили… Ждали…
(Vitalij 073, мичман Сайт www Flot.com)
Догадывались, что всю вину, как обычно, свалят на экипаж, но такой финал все — равно застал врасплох.
С должностей сняты командир корабля Гиви Капанадзе, механик Малых и… гулявший в отпуске у самого синего Чёрного моря флагманский механик Хапов. Капитан 2 ранга Малых за” не принципиальность при приёме материальной части″. Флагманский механик Хапов — за … “плохую организацию электромеханической службы дивизии”. Шарый предупреждён о “неполном служебном соответствии”.
Заместитель флагманского механика Калисатов сказал Андрею:
— Это тебе, как медаль на грудь! Гордись! За одного битого – двух не битых дают! — и хохотнул.
Он, вопреки всему, что случилось, остался в должности. Однокашник по училищу взбодрил ещё проще:
— Ты, чудак, остался жив, а все вы были на волоске! Забыл, как все это совсем недавно было на восьмёрке? Помни об этом всегда! А сегодня — живи и радуйся!
Но радоваться было трудно. Доктора Ревегу, Славу Соломина и Колю Донцова родственники забрали хоронить на материк. Большакова приняла полярная земля. Старуха мать из костромского села не смогла приехать… Дорога дальняя и нездоровье…
Неизгладимый след оставили в душах моряков эти утраты. Наверное, после трагедии, случившейся прямо на их глазах, многие в экипаже стали совсем другими. Какими?
И вот только теперь на свет явились злополучные замечания по материальной части, которые “халатно не заметил” механик Владимир Константинович Малых.
Составлен график их устранения, немедленно начат ремонт и о его выполнении ежедневный доклад заместителю флагманского механика Борису Аполинарьевичу Калисатову, счастливо сохранившемуся в должности в этом наводнении снятий и выговоров.
Запчасти добывали известным способом. Ну, и плавреммастерская…, впрочем, все, как всегда… Шарый, и не только он, мучился сомнениями – он что-то не сумел, не успел, не предотвратил! Илин поручил Андрею, как другу Ревеги, оповестить семью доктора и проинструктировал, что и как говорить…
— Скажете, что погиб при исполнении служебных обязанностей, — и все! Больше ни слова! Вы меня поняли, Шарый? Больше – ни слова! Это требование оттуда, — и он выразительно поднял указательный палец вверх.
Такой же инструктаж получили и другие оповестители. Как показаться Ларисе на глаза? Как выдать ей этот бездушный набор слов, как успокоить, когда и своё сердце разрывается на части?
Начальник политотдела Каретников доложил наверх, что в семьях моряков известие о гибели офицеров и матроса воспринято “с пониманием, переносится “мужественно” и что “неправильных настроений и нездоровых разговоров на эту тему в военном посёлке не отмечено” … Вероятно, он относил этот факт к успехам своей политико—воспитательной работы.
А Настины слова точили душу Шарого сильнее ее отъезда. Он не понимал, что этот экспромт – обычное проявление женского характера – в сердцах, под злую руку свалить в одну кучу все проблемы. Он не догадывался, что это, не осознанный до конца, отзвук ее внутренних переживаний, о которых он, занятый службой, никогда даже не подозревал.
Дорогой мой…
Там в туманы кутаются скалы, там с тревогой ждут у берегов женщины особого закала –верные подруги моряков… (Г. Цветков Жёнам подводников).
“Икарус” увозил Настю из городка. Навсегда или как? Мелькали знакомые до боли пейзажи — порыжевшие сопки, тундра, наверное, ещё с грибами и ягодами. В городке оставались подруги – Тамара Маркова со своей Дарьей, Катя Лисицына, Наталья с Инночкой, Соня Рашникова, Анжела … докторова жена, а теперь вдова, Лариса с дочкой. После всего и со своими проблемами. Они никуда не уехали. И Андрей… Обида ещё остро давала себя знать.
— Так я ему нужна. Была бы нужна – побежал бы следом. Но он остался, а я… уехала, — это не давало покоя ни на секунду… и мысли, мысли.
Пассажиры в автобусе весело переговаривались, два лейтенанта открыли бутылку водки и украдкой, стесняясь, разливали в раскладные стаканчики. Наверное, отпускники. Отпуск здесь всегда событие долгожданное и потому радостное…
На Севере уже дождливая осень, а на Юге бархатный сезон. Лупоглазый карапуз с колен соседки тянулся к яркой пуговице Настиного плаща, норовя открутить.
— Что же будет дальше? — мучила Настю мысль, так и не дав за все сто километров пути до аэропорта в Килп-Явре вздремнуть.
Билет с трудом, но удалось приобрести. До вылета оставалось ещё три часа. Неуютный барак аэропорта на военном аэродроме, мелкий моросящий осенний дождь усугубляли настроение и вскоре от тяжёлых мыслей стало совсем невыносимо.
— Боже, что я делаю? Зачем все это? Что я скажу Алёшке, он же спросит – где папа, пришёл ли он с моря, сколько шоколадок привёз?
Он ведь большой уже, Алёшка. А мама… Что мама? Мама многого не понимает. Зачем? – возбуждение нарастало, мучили сомнения и вдруг вспыхнула мысль:
— Ведь я его, фактически, бросила! Оставила в беде. Одного! Как же я? Как я могла?
Настя, бросив дорожную сумку, ходила кругами по аэропортовской площадке со своими мрачными мыслями среди весёлых отпускников. Наконец, решение пришло. Она решительно сдала свой билет к радости очередного безбилетника, схватила сумку и бросилась на стоянку такси.
Рыжий парень, таксист, согласился подкинуть в Западную Лицу за пятьдесят рублей – за туда и обратно.
— “А кого я из вашего захолустья, да ещё вечером, возьму?” — и болтал всю дорогу…
Если бы Настя отвлеклась от своих тяжёлых мыслей, она многое бы узнала из трудной и опасной жизни таксистов. Сколько нужно за смену сдать выручки и сколько отстегнуть слесарям за ремонт.
Но Настя не слушала его, занятая своими мыслями, а потому так ничего и не узнала.
Дверь квартиры Шарая открыла своим ключом и застала Андрея лежащим на диване в кителе и брюках. На полу перед диваном стояла початая бутылка водки. Он вскочил, и она увидела его небритые щеки, воспалённые от бессонницы глаза, его недоумевающий взгляд и слегка дрожащие руки.
— Андрюша, милый, прости! – Настя заметила его повлажневшие глаза, от внезапного волнения дыхание перехватило, и она в порыве бушующих чувств бросилась к нему на шею, не сдерживая внезапно хлынувших слез.
— Родной мой, я тебя никому не отдам, никому! Слышишь? Прости меня, прости! – слезы ее катились по его небритым щекам и скатывались за шиворот грязного кителя, ещё пахнувшего корабельным пожаром, — я сейчас что-нибудь приготовлю. Я сейчас! Сейчас…
А китель сними, я проверну его в машине, — тормошила она застывшего перед нею мужа.
Когда перед стиркой Настя освобождала карманы Андреева кителя, она нашла в нагрудном, слегка помятую, свою ещё студенческую фотографию, где она снята с капризно вздёрнутыми губами, но с детским открытым и наивным вопросом в глазах – что ждёт меня впереди…? С надписью на обороте:
— Родной мой, я всегда рядом во всех твоих штормах!
— И с тобой, любовь моя, никогда ничего не случится!
Сокращения и слэнг:
1 — МКУ – минимально — контролируемый уровень мощности реактора
2 — Компенсирующая решётка – набор нержавеющих листов с отверстиями для стержней автоматического регулирования и АЗ для поглощения нейтронного потока и прекращения реакции расщепления атомов топлива.
3 — Йодная яма – графическое отображение степени отравления активной зоны реактора продуктами распада
4 -Аварийные захлопки –запорная арматура Цистерн Главного Балласта
5 — Пузырь в нос – подача воздуха высокого давления в носовой ЦГБ при аварийном дифференте на нос.
6 — Кабельтов – 1/10 морской мили 185,2м
7 — ПДУ — портативное дыхательное устройство
8 — Черные шары – сигналы для показания хода корабля (в данном случае шары на стоп, чтобы не протаранить, всплывшую подводную лодку)
9 — ЛОХ – аббревиатура — лодочная объёмная химическая система пожаротушения.
10- КиПовец — инженер по контрольно-измерительным приборам.