Матренин Ю. Воспоминания сына о службе отца. КБФ в послевоенные годы. Памяти отца.

Автор Михаил Шагурин.

Мой отец Леонид Шагурин, ленинградец, родился в 1930 году.

Школа юнг. 1945 г.

После войны, в сентябре 1945 года, будучи 15-летним подростком, отец поступил добровольцем в Кронштадтскую школу юнг. Это та самая знаменитая Школа юнг, которая в годы войны располагалась на Соловецких островах и воспета писателем Валентином Пикулем. Осенью 1945 года состоялся перевод ее в город Кронштадт. То есть, отец был в первом наборе Кронштадтской школы.

Прием юношей производился через райвоенкоматы. Очень жесткой была медицинская комиссия. Отец уходил туда вместе с двумя приятелями, но друзей его забраковали по состоянию здоровья. Один из них, правда, так рвался быть моряком, что все-таки прошел в следующий набор и стал юнгой.

Контингент был непростой. Дети, росшие в войну: много сирот и беспризорников. Выделялись явные переростки, которые не скрывали, что цель ухода на флот для них – подальше скрыться от милиции. Ходила такая шутка: ребенок спрашивает: «Мама, где мой папа? – Твой папа, сынок, в школе юнг». Были, конечно, воспитанники фронтовых частей, с боевыми наградами (держались обособленно и на первых порах — надменно).

Перед отправкой в Кронштадт несколько дней и ночей провели в экипаже. Здесь произошла встреча с потоком демобилизующихся — матросов и старшин Балтийского флота. Это были люди, прослужившие в вооруженных силах по 7-8 лет. От них слышали одно: «…Ну куда вас несет?.. Домой, домой идите, к мамашам, или вы с ума спятили!?..» Но, чем суровей становилась действительность, тем больше у этих парней прибывало решимости преодолеть трудности. Проситься домой считалось позором.

Переход в Кронштадт на старом-престаром пароходе занял 3 или 4 часа (скоростных средств еще не существовало). Размещалась Школа юнг в старинном здании, имевшем на крыше 44 трубы, и прозванном в народе «Сорокачетырехтрубный крейсер». Кронштадтцы наверняка знают его. Тогда это была неприветливая кирпичная громада, кажется, даже без стекол в окнах. Обустройство и ремонт здания должны были производить сами юнги.

Между тем, материальная часть и преподаватели еще не прибыли с Севера. Воспитанники оказались на несколько недель предоставлены самим себе. По-моему, присматривать за ним было временно поручено кронштадтскому учебному отряду. (Я часто пишу «кажется», «по-моему», так как рассказы отца слушал в разное время, некоторые вообще ребенком, и могу в чем-то ошибаться).

Не знаю, как проходило первое одевание их в морскую форму. Но про первый завтрак отец рассказывал. Всех поразили чай с сахарным песком и белый хлеб с маслом. В 1945 году это было невиданно. Свои знаменитые бескозырки с бантиком юнги, естественно, ненавидели и для подходящих случаев раздобывали себе настоящие. Так, в свой первый трехдневный отпуск в Ленинград отец ехал с гордой надписью на ленте: «Торпедные катера КБФ».

Возможно, что весьма приличная (хотя и казенная) одежда, питание и отдельная койка давали им некоторое преимущество над сверстниками с гражданки. Потому что избавляли от мира очередей, карточек, перешивания родительских вещей и других неудобств послевоенного быта.

Впрочем, отдельной койки предстояло еще дождаться. Первые недели ночевали на полу — на каких-то тюфяках, и страдали от холода. Пилы и топоры юнгам предоставили, но дров для печей не оказалось. Тогда был предпринят ночной самовольный поход на пустырь, где разобрали стоящие без присмотра сараи. Происшествие как-то замяли, но и начальство в дальнейшем озаботилось снабжением юнг дровами.

До прибытия преподавателей и воспитателей между воспитанниками развивались известные отношения, свойственные уголовной среде. Началось это еще в экипаже. Например, вошло в моду ночью делать кому-нибудь «велосипед». Это жестокая «шутка» уголовников — когда спящему между пальцев ног вкладывают листки бумаги и поджигают. Человек начинает перебирать ногами, как при езде на велосипеде, – отсюда и название.

Случались драки, причем стенка на стенку. Появились «авторитеты».

Когда офицерский и старшинский состав школы прибыл, этому был положен конец. И вот каким способом. Уголовники выявлялись опытным глазом, отводились в укромное место, где жестоко избивались кулаками старшин-воспитателей. Потом ходили с побитыми мордами. В несколько дней порядок был восстановлен.

С началом занятий жизнь наладилась. Отец оказался на специальности «радиотелеграфист». Учеба продолжалась 6 месяцев. Изучались радиоприемники и передатчики, и, главное – азбука Морзе. Устройства голосовой связи между кораблями в то время не применялись.

Кроме того, силами воспитанников производились работы по обустройству здания и двора. Несли также наряды и караулы. Создали футбольную команду Школы юнг. Вместо футболок играли в белых форменках, а на гетры отрезали рукава от тельняшек.

Линкор «Октябрьская революция», КБФ послевоенных лет. 1945-48 гг.

После окончания Школы юнг отец был определен радиотелеграфистом в БЧ4 на линкор «Октябрьская революция».

Надо сказать, что крупные корабли, запертые в войну под Ленинградом, применялись исключительно для обстрела вражеских позиций — как теперь принято говорить — в качестве плавучих батарей. Полный комплект команд для этого не требовался, на фронте же, наоборот, была нехватка бойцов. Поэтому более половины личного состава Балтфлота сражались на берегу в качестве морской пехоты. После разгрома немецких войск под Ленинградом моряки были возвращены на корабли. Срок службы матроса был 5 лет, призывы на флот не прерывались и в военное время. Поэтому ядро экипажей еще долгое время составляли матросы и старшины с боевыми наградами. Большинство заслужили их в окопах.

Юнги, несмотря на несовершеннолетний возраст, стояли вахты и несли службу наравне со всеми, в правах и обязанностях ничем не отличаясь от взрослых матросов. При этом срок службы в звании «юнга» им в зачет не шел. После 18-летия им присваивалось звание «матрос» и далее следовала 5-летняя срочная служба в этом звании. (Годы, проведенные в юнгах, засчитывались только юнгам – участникам войны).

Как известно, линкор «Октябрьская революция» был кораблем царской постройки. При проектировании линкора никаких бытовых удобств для команды предусмотрено не было. Ночевать полагалось в подвесных койках. Развешивались эти койки по сигналу «отбой» — в коридорах и казематах. Утром койки скатывались, зашнуровывались и выставлялись на верхней палубе в особых сетках. Громадный командный гальюн с умывальниками размещался в носовой части корабля – впереди первой башни.

Все это осталось и в советское время. Правда, в часы послеобеденного отдыха желающим разрешалось взять койки, что дореволюционным матросам (если верить Соболеву) не полагалось. Чарки не было, но после войны некоторое время еще выдавались сто грамм – по-моему, сухого вина. Эти стограммовки обычно суммировались между несколькими людьми, и отдавались одному – по жребию. В результате модернизаций и перевода корабля на нефтяное топливо оказались ненужными угольные ямы. В них теперь были кубрики. Но и команда линкора увеличилась вдвое (до 2000 человек), поэтому право жить в кубриках получили только старослужащие. Питание было бачковое. Для этого в кубриках и казематах на цепях опускались с потолка (подволока) деревянные столы – какие можно увидеть в фильме «Броненосец «Потемкин».

Никаких явлений, похожих на современную «годковщину», отец припомнить не мог. Наоборот всегда удивлялся, почему их, мальчишек, не сделали «на побегушках». Единственное что: мытье посуды в подразделении было обязанностью юнг. Но это выглядело самим собой разумеющимся, и несправедливостью не считалось. Другое дело, что юнги держались вместе и отличались независимым нравом. Доставляли, видимо, какие-то проблемы своим командирам. Наказывались за нарушения тоже все вместе. Например, однажды ночью были подняты с коек, отведены к парикмахеру и наголо обриты.

На линкоре «Октябрьская революция». 1947 г.

Линкор, как правило, дымил на рейде либо у стенки. Про боевую подготовку отец мало рассказывал. Выходили стрелять главным калибром, но о походах за пределы артиллерийского полигона мне ничего не известно.

После окончания войны в вооруженных силах были приняты меры по укреплению строевой дисциплины. В Кронштадте в этом преуспел капитан первого ранга Кацадзе (комендант города). Ветераны должны хорошо его помнить. Приезжал к командиру крейсера, и требовал: «200 человек на уборку города!» Если тот пробовал отнекиваться, следовало: «Ах вот как? – 400 человек на уборку города!». Была у него знаменитая поговорка: «В брюках у вас – клин, бескозырка на вас – блин, ботинки два месяца не видели гуталин! – десять суток ареста!» Шел по улице, а за ним — непременно машина с патрулем. «–Товарищ лейтенант с усами! Нам по пути!.. Садись, говорю, — подвезу до гауптвахты!» Звали его «Цап-Царапзе».

На «Октябрьской революции» экипаж усиленно загружали разными работами. Приборки, покраски, очистки и бесконечные взыскания. Здесь грозой команды был старший боцман (мичман-сверхсрочник). При появлении его звучало: «Полундра! – боцман на полубаке!» и все, кто мог, старались исчезнуть.

Похоже, воспоминания об «Октябрине» 1946-1948 годов так и остались как о плавучей казарме. Кишащей, между прочим, крысами. Отец не мог забыть, как однажды проснулся среди ночи оттого, что кто-то по нему бегает. Оказалось – две больших крысы, причем возле самой шеи. Был, видимо, шок, потому что он с воплем грохнулся на железную палубу и не почувствовал боли. С тех пор навсегда осталась повышенная неприязнь к крысам и мышам, — старался никогда на них не смотреть. Больше вообще не спал в том месте и ночевал в помещениях, для этого не предназначенных.

Крыс истребляли так же, как и теперь: химическим способом и с помощью капканов. И давали за поимку какого-то числа крыс 10 суток отпуска.

Вообще Кронштадт, Балтийский флот, как и вся страна, находились в ту пору в тяжелом состоянии. Все было опустошено войной.

В Финском заливе продолжалось траление мин, которыми наши воды были переполнены. Однажды экипаж линкора стал свидетелем того, как взлетела на воздух баржа с мусором – прямо на кронштадтском рейде, среди кораблей. Произошло это во время обеда команды (в летнее время это мероприятие проводилось на верхней палубе). Поднялась такая туча пыли, что пищу пришлось выбросить. Сразу же были отменены выходы всех кораблей и начато экстренное траление.

Известен подрыв крейсера «Киров» на немецкой магнитной мине 17 октября 1945 года, в виду Кронштадта. Школу юнг строем водили в док, где стоял поврежденный корабль — специально демонстрировать разрушения. Ремонт крейсера проводился в срочном порядке, потому что «Киров» был в то время на Балтике единственным крупным советским кораблем, способным выходить в море. Остальные корабли ожидали восстановления.

По достижении 18-лет в апреле 1948 года отцу было присвоено воинское звание «матрос». А у него за спиной было уже два года корабельной службы.

1-е военно-морское техническое училище. 1948-52 гг.

Эскадра постепенно оживала, получала пополнения. Достраивался ряд кораблей, заложенных перед войной. Закладывались новые крейсера и эсминцы. В стране развернулось крупное военно-морское строительство. Соответственно, озаботились кадрами строящегося флота: расширили имевшиеся в стране военно-морские училища и открыли ряд новых.

Сборная эскадры. 1947г. Большинство моряков здесь – ветераны обороны Ленинграда.

Так в Кронштадте появилось 1-е военно-морское техническое училище. Оно выпускало офицеров-техников по приборам управления артиллерийским огнем. А, главное, туда принимали с 8 классами образования.

Для бывшего юнги это была большая удача. Отец ведь ушел на флот, имея всего 7 классов. К счастью, во время службы на линкоре он посещал кронштадтскую вечернюю школу и кое-как «добрал» себе аттестат. Но в реальности для юноши, имевшего военное детство и отделенного от школы тремя годами флотской службы, училище было недостижимо. Вступительные экзамены были провалены.

Тем не менее, его приняли в училище. Как… футболиста!

Отец играл в футбол еще в детских командах. На флоте был в сборной эскадры, выезжал на матчи в другие города. Имел по этому виду спорта первый разряд. Нетрудно догадаться, что в то время, когда не было телевидения, местные спортивные зрелища привлекали значительно больше людей, чем теперь. На матчах сборной эскадры КБФ, или Команды учебного отряда, собирался полный стадион. Спортсменов-военнослужащих знали в лицо, приветствовали на улицах. А в училище как раз готовили свою команду.

Курсанты на строительстве училищного стадиона. 1950 г.

Так в 1948 году отец стал курсантом. Курсантские годы вспоминались тепло. Отношения были уже не те, что на корабле. Несмотря на пробелы в школьном образовании, втянулся в учебу. Играл, разумеется, в футбол (правым крайним) за команду училища. Стал чаще бывать в Ленинграде, где жили родные.

Училище было уровня техникума, поэтому теоретические науки давались в школьном объеме. Строевая и морская части для человека, три года проведшего на флоте, не составляли особых сюрпризов. А главное, было будущее! Интересна такая подробность обмундирования курсанта ВМУ тех лет, как палаш на боку – дань старинной моде.

Проходили летнюю практику: сперва на «Авроре», потом на новых крейсерах (по-моему, крейсер «Чкалов»). На старших курсах изучали центральную наводку, и все приборы, связанные с ее применением. Матчасть была электромеханическая с очень точной механикой. Главное внимание уделялось практической эксплуатации. Обучение длилось 4 года. По окончании училища ему было присвоено звание «лейтенант» и квалификация «Техник по приборам управления стрельбой».

Крейсер «Максим Горький», команды строящихся кораблей. 1952 – 1956гг.

В звании лейтенанта отец получил назначение на крейсер «Максим Горький». Этот крейсер в то время входил в состав Южно-Балтийского флота и базировался на Балтийск.

На крейсере «Максим Горький». 1952 г.

Прибыв на корабль, отец застал на нем вышедшей из строя батарею зенитных орудий левого борта. Причем неполадки оказались как раз по его специальности. Приближалось открытие летней навигации, поэтому с ремонтом сильно торопили. Естественно, молодой офицер был немедленно включен в работы. И не подвел. Батарея заработала, благодаря чему командир крейсера в положенное время доложил о готовности корабля. Из этого видно, что учился бывший футболист неплохо.

В дальние моря тогда не ходили, все походы выполнялись между советскими балтийскими портами. Но боевая подготовка на эскадре велась интенсивно. Стрельбы, учения, в том числе и отработка в то время новой противоатомной защиты. Место по боевому расписанию было в самой глубине корабля, ниже броневой палубы, и во время боевой тревоги наглухо задраивалось сверху броневыми плитами. В реальном бою это могло уберечь от осколков и снарядов, зато в случае потопления крейсера все люди таких боевых постов становились заживо погребенными.

Вообще, офицеры-техники не были полноценными офицерскими кадрами – прежде всего из-за отсутствия высшего военно-морского образования. Это были именно техники. Погоны они носили не золотые, а серебряные. Ходовые вахты такие офицеры не несли, – только у трапа, во время стоянки корабля в базе. Несмотря на черную морскую форму, звания имели сухопутные, и пределом карьеры для них было звание – капитан (а не капитан-лейтенант). Во всем остальном отец выполнял обычные офицерские обязанности. Командуя шлюпкой, участвовал в соревнованиях под парусом и на веслах, нес дежурства по кораблю, стоял вахты. И на гауптвахте сиживал. О чем рассказывал с потешной подробностью. Перед этим сам за что-то посадил одного матроса. И вот на прогулке арестованных вдруг слышит из матросской половины: «Товарищ старший лейтенант, привет!..»

Летом 1953 года «Максим Горький» был поставлен в морской завод для модернизации. (Планы этой модернизации неоднократно менялись и закончились вообще снятием корабля с вооружения).

Экипаж был переведен в Ленинград на строящийся крейсер «Кронштадт» (проекта 68-бис). Поскольку «Кронштадт» не был еще готов к размещению на нем людей, команда жила на крейсере «Днепр». Это – бывший немецкий «Лютцов», приобретенный у гитлеровской Германии в 1940 году. Громадное судно не ходило, стояло в Неве (не знаю, в каком районе) и являлось плавучей казармой для команд строящихся кораблей. Матросы и офицеры активно привлекались к выполнению разнообразных «некорабельных» заданий. Однажды отец даже командовал эшелоном призывников – из Сталинграда в вагонах-теплушках доставил их на Балтику. С приключениями, но без происшествий.

При нем на «Днепре», между прочим, произошел интересный случай. Как-то в одном из помещений случился пожар. С происшествием справились, возгорание было ликвидировано. И тогда обратили внимание на странную глухую перегородку, за которой неизвестно что скрыто. Приказали сломать перегородку. Начали отрывать листы и застыли от ужаса: из открывшегося помещения на людей блеснули ряды немецких тяжелых снарядов. Если бы произошел взрыв, снесло бы ближайший район Ленинграда. Найденный «клад» бережно выносили с корабля на руках, грузили на машины, при этом, по-моему, были эвакуированы жители соседних домов. Произошло это году в 1955-м, то есть крейсер «Лютцов-Днепр» 15 лет простоял в Неве с таким «сюрпризом». На корабле проводились разные переделки помещений, активно велись сварочные работы, и все это – с хранилищем боеприпасов внутри!

Наконец, экипаж «Кронштадта» разместился на своем корабле. Крейсер был почти готов. Вдруг в 1957 году пришел приказ о расформировании экипажа и разборке новенького корабля на металл. Это было знаменитое хрущевское сокращение военно-морского флота.

На крейсере «Кронштадт». 1956 г.

Прощание с ВМФ

А тем временем 26-летний старший лейтенант активно искал возможности продолжить свое образование. Летом 1956 года отец подал рапорт о направлении его в Артиллерийскую академию имени Дзержинского в Москве – для сдачи вступительных экзаменов. Военно-морская академия для этого не подходила, так как в нее брали офицеров с высшим военно-морским образованием. И из сухопутных академий — только Академия Дзержинского (последний год!) принимала со средним техническим. Рапорт не встретил возражений и в середине лета отец отбыл в Москву для подготовки к экзаменам.

Поступление в академию состоялось, а это означало прощание с флотом…

Правда, не совсем. Хрущевское сокращение ВМФ повлекло за собой многочисленные переводы на сушу морских офицеров. Попытка переодеть их в армейскую форму и присвоить сухопутные звания вызвала бурю протеста. В результате приняли компромиссное решение: моряков на сушу переводить, но морские звания и форму им сохранить. Так что, будучи слушателем «сухопутной» академии, отец до 1961 года ходил в черной форме и не имел другой. По этой причине, между прочим, ни разу не участвовал в парадах на Красной площади.

Еще одна мелкая деталь. Свой первый паспорт отец получил, только увольняясь из вооруженных сил — в 1981 году. Потому что на флот уходил несовершеннолетним, а там у него были матросская книжка, затем удостоверение личности офицера.

Военную службу он закончил полковником, инженером ракетных войск и кандидатом технических наук.

 

С внучкой Машей. 1998 г.

 

Его не стало 24 июля 2008 года.