Воронов С. Спецназ ВМФ (поселок Парусное, 1958-1962 гг)

Светлой памяти первого командира 6-ого Специального назначения морского разведывательного полка (СпН МРП) полковника Георгий Владимировича Потехина посвящены воспоминания о коротких отрезках моей службы в в/ч 10617, поселок Парусное

Прелюдия. Учебный отряд

Стучат колеса вагона «экстра-класса» — вагона-теп­лушки. Уносит паровоз Серегу Воронова от родительс­кого дома в неизвестность. Посредине вагона печка-бур­жуйка. Слева и справа от нее — сплошные нары в два яруса. Нас 120 человек. Рядом с печкой — питьевой ба­чок с кружкой на цепи. Бачок пополнялся на больших станциях кипятком. Выбор сопровождающего нас сер­жанта пал на меня (я валялся у печки на нижних на­рах). И как только поезд останавливался, лязгали зат­воры двери, и появлялась щель, я с двумя соседями по нарам шел к станционной платформе.

На платформе рядом с вокзалом всегда была будка, из которой были выведены два водопроводных крана с надписями: «Кипяток» и «Холодная». Ребята набирали кипяток в два металлических ранца, и мы возвраща­лись в свой вагон. У водопоя таких, как мы, водоносов, каждый раз собиралось человек 50-60. Перекидывались: кто, где, куда, откуда.

Обед. Ужин. Выдали суточный паек на человека: одна селедка, буханка хлеба, банка тушенки и пачка раство­римого сахара на весь путь. Ну и то, что оставили из продуктов, взятых с собой. Я сдружился с соседом по нарам, с ним и ходили за углем, дровами и кипятком. Глоток свободы, Витя Нестеренко, коренной одессит. Их вагон весь перетасовали и распределили пацанов по все­му составу.

На одной из остановок в вагон заскочил лейтенант из группы сопровождения и сообщил, что до утра дверной проём запирается. Всем отдыхать. Я лёг на нары, под­ложив себе под голову телогреечку, называемую в оби­ходе ватником. Вагон убаюкивающе покачивался, по­стукивая колёсами на стыках рельс, но сон не шел. Вспо­минал короткий отрезок времени между окончанием десятилетки и погрузкой в «столыпинский» вагон…

Закончились школьные годы. Серега Воронов, как пас­сажир с круизного лайнера, сошел на причал. Позади — корабль-школа с его капитан-директрисой и командой учителей. Причал — это еще не берег жизни. Это — выпускной вечер бывших школяров. Актовый зал. Вру­чение аттестатов. Слезы и улыбки родных. И прощаль­ный вечер-бал, застолье… Девочки выкинули свои ко­сички в парикмахерской. Фартучки попрятали по сун­дучкам. Ах, какие вы все были необыкновенно наряд­ные со своими стрижками, новыми платьями, блузка­ми, юбочками, каблучками! И появилось первое ощуще­ние — детство ушло. На выпускном вечере мы сделали, не осознавая, первый шаг к жизни взрослых людей.

Школу окончил с двумя четвёртками. Можно было продолжить повышение образовательного ценза, но на семейном совете решили, что я пойду работать, а на следующий год, если будет желание, пойду учиться даль­ше. Нужны были деньги для решения жилищной про­блемы. Мама работала в детском садике музыкаль­ным воспитателем и подрабатывала переводами с фран­цузского для студентов ИнЯза. Умерла наша соседка по общей кухне, и мы с маман начали принимать все меры, что бы ее комната досталась нам — боялись под­селения. В этот процесс вмешался отец моего школь­ного друга Александра. Он быстро решил нашу жилищ­ную проблему (как член бюро Горкома партии). А меня уговорил пойти учиться вместе с Сашей.

Итак, мы в Киеве. Политех. Сдаем три экзамена. Последний — письменная работа по математике. Быс­тро сделал свою работу, помог Саше. За дверью сверили результаты. Все нормально. Неожиданно ко мне подхо­дит группа ребят. Все киевляне. Предложили перейти из радио-конструкторской группы в другую группу, на ЛКС (линейно-кабельных сооружений). Разговор у нас не получился. Я отказался. Они меня предупредили.

На следующий день на доске объявлений в списке сдав­ших экзамен меня нет. Я — в секретариат. Мне секретутка показывает мою работу. Штамп, моя фами­лия, но работа не моя. Не мои чернила, не моя ручка. И черновика нет. Ответ: «Ничего не знаем». Я «достаю из широких штанин» не дубликат, а настоящий «пар­кер»! Паркеровскую авторучку! Вот чем я писал свою работу! Пятидесятые годы. Это как сейчас показать «Мерседес» последней марки человеку, который кроме «Запорожца», других машин не видел. Деканат, угово­ры, переговоры…

Наше детство. В памяти неожиданно возникают кар­тины, о которых я, казалось, давно-давно позабыл. Сей­час мне, например, вспомнилась история этой авто­ручки. …Жаркий день августа 53 года прошлого столе­тия. Скоро в школу. Балдею на ступеньке крыльца од­ноэтажного дома, построенного немецкими военноплен­ными. Подбегает ко мне соседский пацан и приглаша­ет посмотреть на девицу, у которой на пузе написано слово «Америка».

Иду. На углу дома трое шкетов, прижав к стенке худощавую девицу моего возраста, пытаются задрать ей кофту. При виде меня они отпустили ее. Я подо­шел: «Живот покажи!». Она трясущимися руками потащила вверх кофту и еще какое-то нижнее белье. Живот как живот, пупок как пупок и… больше ничего, никаких надписей. Пацаны врассыпную. Я в гневе. Спро­сил, где живёт. Оказалось, через дорогу, наискосок от моего дома. Про себя подумалось, почему я эту промо­кашку раньше не видел?

Отвожу к ее дому. Попутно узнаю, что она приеха­ла с родителями из Москвы к бабушке. Успокоил ее, сказал, что больше ее никто не тронет. Вечером этого же дня, мой друг Саша, его брат Толя и я, смеясь, об­суждали столь неординарное событие прошедшего дня. Неожиданно открывается дверь и входит незнакомый мужчина. Интересуется: кто есть Сергей? Я предста­вился. Он сказал, что у него есть разговор со мной, и предложил пройтись. Мы вышли и буквально через пару минут очутились возле, уже знакомого мне, домика. Зашли. Потом был чай, расспросы, рассказы этой де­вочки, моя версия. Реакция её родителей — это непере­даваемый смех.

Как оказалось, они приехали из США. Оба работали в нашем посольстве. В украинскую глубинку прибыли навестить свою старушку-маму. Расстались тепло. А я получил бесценный подарок: паркеровскую авторуч­ку с «золотым пером», набором фильтров и специаль­ными чернилами. Это сейчас обыденно, а тогда это было целое богатство. Берёг. В школу таскал черниль­ницу-«непроливашку» и обычную перьевую ручку. И вот впервые я взял эту авторучку с собой в Киев. В деканате мне предложили группу ЛКС. Я отказался. Амбиции, однако.

Маман сделала лицо Маргариты Наваррской и, про­изнеся с прононсом: Vous pouvez endurer tout sauf de I‘oisivetu (можно вынести всё, кроме безделья), отпра­вила меня искать работу. В кругах, связанных с ра­диотехникой, я был человек известный. У меня была своя, мною собранная коротковолновая радиостанция, вторая любительская категория. Получал открытки (QSL) — подтверждения связи почти со всех стран мира через радиоклуб. У нас на улице было всего два телеви­зора: один моего друга Саши (марки Т-1); другой — у меня, который я сам собрал по схеме КВН. Помогал создавать любительский телевизионный ретранслятор телесигналов с Киевского телецентра. Находился он на водонапорной башне, что возле Дома офицеров. Соби­рали его отец Саши — Александр Лаврушов и Володя Ященко — директор и инженер, соответственно, ди­рекции радиотрансляционных сетей. И я там крутил­ся на подхвате.

В те времена Интернета не было, поэтому я посе­щал занятия на станции «юных техников», где мож­но было бесплатно заниматься любимым делом. Круж­ки по авто-мотоделу, авиа-моделированию, фото и мно­гие другие. Я посещал радиолюбительский. Мы учились держать в руках и работать: лобзик, напильник, руба­нок, паяльник и т.д. Мы получали не только рабочие навыки, но и конструировали! Мы учились читать и изготавливать чертежи. От радиодетали до самодель­ного приёмника! Как писала Агния Барто: «Драмкру­жок, кружок по фото, мне ещё и петь охота»…

В городской дирекции радиотрансляционных сетей на этот момент освободилось место техника аппарат­ной радиоузла. Дама-техник ушла в декретный отпуск. И я стал дежурным техником Житомирского радио­узла. Дежурство — через два дня на третий. Старшим техником был дядя Вася. Он же подрабатывал в парке в местном радиоузле. Обеспечение зеленого летнего театра, танцплощадки-ракушки, ну, и разных мероп­риятий, требующих усиления звука и музыкального оформления. Мы с ним сдружились, и я с удовольстви­ем помогал ему в парке. По субботам и воскресеньям он отдавал мне танцплощадку.

В радиорубке стоял усилитель и старенькая радио­ла. К ней — набор зауженных пластинок и тупых иго­лок. Первое, что я сделал, это на основной работе вык­лянчил неисправный студийный магнитофон. Привел его в надлежащий вид и установил в радиорубке. За­тем полностью составил и записал на пленку весь танцевальный вечер (три часа). Возможности у меня были неограниченные для записи самых популярных музыкальных исполнителей. Целая студия на работе!

Дальше пошло и поехало. Программа, как правило, была рассчитана на два-два с половиной часа с двумя перерывами. Иногда, после второго перерыва, я давал музыку по заявкам. Представьте, что творилось! К примеру, из громкоговорителей на весь парк звучало: «Друзья и подруги (имярек) поздравляют с днем рож­дения и дарят ей (название музыки)»; «Белый танец». Дамы приглашают кавалеров!», ну и т.д. и т.п. Но кумиром я стал не столько у молодежи, сколько у… директора парка. Поясню. До моего прихода доход танцпола за один вечер составлял 50-60 доминационных рублей. Копейки… Танцпол заполнялся наполовину, а амфискамейки для зрителей практически пустовали. Моя задача состояла в том, чтобы поначалу собрать как можно больше людей на танцполе, а затем не дать им долго разойтись или, не дай Боже! разочароваться. Я справился. Со мной, даже в дождливый вечер, биле­терши в бухгалтерию парка меньше тысячи рублей не сдавали. Дяде Васе увеличили зарплату. Половину он стал отдавать мне.

Я не только крутил музыку, но и сам танцевал. На­шел партнершу. Буги-вуги, конечно, хорошо, но я хотел рок-н-ролл. Предложил научить. Она согласилась. Три-четыре тренировки — и она освоила основные элемен­ты, дальше — дело техники. Девицу звали Галя. Жила она где-то на окраине города с названием «Малёванка». И вот наш первый выход. Я вмонтировал в пленку Билла Хейли «Rock around the Clock» и Элвиса Пресли «That’s all right, mama» и, конечно, «Не artbreak hotel». Когда мы только начали, сразу же организовался круг. Многие перестали танцевать, Амфискамейка вся вста­ла. Я был в ударе — таскал Галю между ног, кидал с колена на колено, крутил через шею, кидал через спину и т д. В общем: «Ты — чувак, а я- чувиха. Рок с тобой станцуем лихо!».

Закончилась премьера печально. Появилась милиция, какие-то дружинники, даже представитель отдела культуры. Под заключительные аккорды Пресли нас вытурили с площадки. Но мы от этого только выигра­ли — стали знаменито-узнаваемыми. У нас учились, нам подражали. И пошло-поехало. Но через некоторое время меня встречает директор парка и уведомляет, что в ближайшее время нас будет проверять комиссия отдела культуры горисполкома, а танцпол — особенно. Не буду рассказывать, как я подготовился, расскажу, как все прошло.

Комиссия, человек десять, даже корреспондент газе­ты «Радяньська Житомирщина», расположилась на амфитеатральных скамейках. У всех блокнотики, ка­рандашики. Директор мандражирует, а я спокоен. На танцплощадке человек 100-150: кто — на скамейках, кто — кучкуется возле сценки. Народ прибывает. Вы­хожу на сцену, запускаю через дистанционку магни­тофон. Звучит мой голос, объявляющий о начале вече­ра отдыха. Из динамиков льется песня «Широка стра­на моя родная…». На танцполе начинают подпевать. Встают и на амфискамейках, и тоже подпевают…

Члены комиссии тоже начинают вставать, с непо­нятием в глазах: не гимн, а «много в ней полей, лесов и рек». Потом было все: и полечка, и танго, и вальс, и семь-сорок, и ручеек, и сербское коло, на которое выта­щили почти всю комиссию… Полтора часа зажигался танцпол, накрытый вирусом смеха….

Результат: в газете была заметка даже очень бла­гожелательная о хорошо поставленной работе с моло­дежным досугом директором парка. От отдела куль­туры ГорОНО ему вручили грамоту и какую-то пре­мию. Директор накрыл «полянку» для сотрудников, а мне пообещал, что если будут трудности, то помо­жет. И действительно, помог.

— Подъём!

Прихожу в себя. Гороховой дробью сыпятся под ко­манды сержанта рекруты с нар. Завтракаем. Чистимся, словно воробьи в пыльной луже. Через два часа — ко­нечная станция.

Таллин. Учебный отряд. Всем раздали посылочные ящики: кто хочет отправить свою одежду домой — па­куйте. Баня. Получаем первую флотскую одежду. Фо­тографируемся на фоне простыни для отправки фото­графии с первым письмом родным или близким. Плац. Построение. Бескозырки без ленточек. Пояснили, что выдадут в день присяги. На асфальтированной поверх­ности разложены рядами ящики, похожие на гробы. Только без крышек. Стоят машины с сеном. Главстаршина-сверхсрочник с будёновскими усами показал, как набивается матрас сухой травой: шутки-прибаутки и постель готова.

Экскурсия по корпусам учебного отряда. Учебные классы. Столовая. Рота (казарма). Койки еще царской сборки (в три этажа). Год выбит: «1913». Пережили две мировые войны. Моя койка на втором ярусе. Внизу — тумбочка на три полки. Укладка полки: зубная щетка; круглая картонная коробка с зубным мятным порош­ком; мыльница с хозяйственным мылом; карандаш; тет­радка. Все это выдали, а на свои деньги мы покупали подтяжки для носков. В те времена носки выпускались без стрейчевой основы и резинок. На тумбочке укла­дывается вся одежда: первый ряд — 3-я койка, второй — 2-я койка и третий — 1-я койка. Под нижней койкой — ботинки. На ботинках — носки. В головах, на переклади­не, полотенце с вышитой литерой «Л», в ногах — с лите­рой «Н». Все это нам показывает и рассказывает добрей­ший человек — старшина роты главстаршина Жан Вол­ков. Тихий голос, участливо показывает, как надо делать это, а как — это. Желает нам спокойной ночи и уходит. Впервые я спал на соломенном матрасе. Только тогда я понял слова художника Константина Коровина: «До чего же хорошо спать на сухом сене. Никаких духов не сравнишь с нашим русским сеном». Дежурный по роте выключает верхнее освещение, загорается синяя лам­почка на столике у дневального. Лежу на втором ярусе. Вспоминаю прошедший день и тихо погружаюсь в сон в аромате трав с мыслью, что так служить можно…

Сценарий жизни дается нам Всевышним, а вот ре­жиссируем ее мы сами — кто как может. Получил при­глашение от школы на вечер выпускников. Старшим на мероприятии был наш завуч. По окончании этого вечера я проводил Михаила Нестеровича к его дому. Он рассказал, что подрабатывает в вечерней школе, и пред­ложил мне приходить на занятия, чтобы не забыва­лись полученные в дневной школе знания. Надо только получить направление от ГорОНО. Сказано — сделано. Я к директору парка — помогай! Через неделю я был учащимся вечерней школы, которую затем окончил с отличием.

А на работе ловлю кайф. Зимой тепло от усилитель­ных установок. В больших кадках растут кусты цит­русовых. По утрам приходят дикторы — мужчина и женщина. Записываю их выступление, пленку передаю контрольным органам и после их проверки, трансли­рую на всю Житомирскую область. А весь день до по­луночи — это Москва и Киев. И вот наступила черная пятница…

Если может случиться что-то плохое, оно случится обязательно — закон Мёрфи. В ночь с четверга на пят­ницу Московский центр связи проводил очередную про­верку автоматического оповещения населения по ли­нии Гражданской обороны. Закончилось это все под утро, где-то часов в пять. До начала работы оставалось ми­нут сорок, и я положил свою буйную голову на стол и…. Очнулся я от пляшущих и орущих телефонов на моем рабочем столе. Смотрю на часы. Ужас: бьют куран­ты. Я, не отвечая на звонки, бегом включаю разные стойки, усилители и т.п. В дверь стучат — не откры­ваю: некогда. В общем, город и область не услышали в это утро шум Красной площади с клаксонами автомо­билей, боя кремлевских курантов и голос Левитана: «Говорит Москва. Работают все радиостанции Совет­ского Союза».

Потом был тяжелый разговор в КГБ. Комсомольское собрание, профком. Куда меня только не таскали и что только не говорили… Закончилось все тем, что я проле­тел над радиоузлом, как фанера над Парижем, и очу­тился в кругу демоса — славного братства радиомон­теров. Поменял я белый воротничок на фуфайку и кир­зовые сапоги. А чтобы я меньше болтался в городе, оп­ределили мне для производства техобслуживания ра­диосетей и радиоточек, три села. Села имели прекрас­ные наименования: Лука, Млынища и Писки, и нахо­дились они в нескольких десятках километров от горо­да. Началась моя новая рабочая жизнь и, как уж пове­лось, не без приключений.

Работа моя состояла в установке новых радиото­чек, ремонте старых и осмотре радиолиний (столбов с проводами). Среди моих собратьев по труду мое назна­чение считалось не «хлебным» — что возьмешь с бабульки в селе? То ли дело в городе: получил наряд на ремонт пяти-шести точек и вперед! Починил — в кар­ман сунули пятерку. За месяц от этих чаевых набега­ла вторая зарплата (оклад монтера — 650 рублей). Старперы за это место держались крепко, и на меня смотрели с сочувствием.

По понедельникам, пообщавшись на летучке с рабо­чим классом и получив талоны на бензин, я садился на свой «Харлей» и… свобода, брат, свобода, брат, свобо­да!!! До следующего понедельника… В один из таких дней мне сообщили в отделе развития, что село Лука будет полностью радиофицироваться. Я должен был подыскать помещения для жилья бригады и под склад для материалов. В тот же день председатель сельсове­та выделил три комнаты в клубе, а через день завезли все оборудование: столбы, провода и прочее.

Жду бригаду день, жду второй. Нет восьми крепких, здоровых, молодых мужиков. Сажусь на мотоцикл и гоню в Житомир, где узнаю, что бригаду срочно кину­ли куда-то, где-то, что-то устранять месяца на пол­тора-два. Бывает. Вернулся в тот же день в село. Сооб­щил новость председателю. Тот схватился за голову — разорвут. Оказывается, он к какому-то местному праз­днику пообещал радиофицировать село. Ситуация, в те времена обычная: в селе — ни радио, ни телевидения. Спасибо, хоть за «лампочку Ильича». Сидит председа­тель, зажурился. А у меня — юла в заднице. Ну, я и предложи ему: мол, могу начать работы по домам — делать то, чем я и занимаюсь в селах. В помощь он обещал прислать пацанов. И началась работа.

По главной своей сути, жизнь проста: мои уста — её уста. В комнате устанавливаешь радио-розетку; свер­лишь наружу в деревянной стенке буравчиком отвер­стие; снаружи вкручиваешь два крюка с чашечками и к ним выводишь провод от розетки. Помощники у меня были ребята пяти-шестиклассники, но смышленые.

За неделю все, так называемые, внутренние работы были закончены. Оставалось главное — рытье ям, ус­тановка столбов и подвеска проводов. Председатель раз­вел руками: мужиков нет. Все в поле. Страда. Но вы­ход нашли. Где-то недалече работали геологи, и у них была буровая машина под рытье столбов. Приехала машина, и с ней человек шесть рабочих из геологической партии. Председатель нашел пару мужиков, что покреп­че, и мы за день выставили все столбы, да заодно натянули провода. Два дня у меня ушло на подключе­ния и сбор разных бумаг. В пятницу радио звучало в каждой хате. В субботу я был уже на работе в городе. Занес все документы в бухгалтерию, главному инже­неру и в областную инспекцию акт о приемке. В инс­пекции, узнав, что Луках есть ставочек и там плава­ют карпы «по пять кеге», согласились приехать в поне­дельник, и в тоже день акт приемки с оценкой «хоро­шо» и подписями комиссии уже лежал на столе облас­тного начальства.

События развивались, опережая мысль начальников. Шеф областного вещания звонит моему директору и радостно сообщает, что благодаря радиофикации села Луки, область перевыполнила план по всем показате­лям и, что он лично доложил об этом Министру связи УССР. В общем, переходящее Красное Знамя у нас, а там… и премии, и грамоты и т.п. В ответ начальник городского радиоузла пообещал и дальше с честью про­должать славные традиции связистов в городе. А в его кабинет уже пришли главный инженер и главный бух­галтер с моими документами и с немым вопросом в глазах: что это? Судя по документам, были выполне­ны работы на два с кусочком миллиона рублей одним человеком за две недели! По плану — восемь за двенад­цать. Виртуальной бригадой за виртуальное время…

Начальник ДРТС вместе с главным инженером вые­хал в село, наказав мне «ЖДАТЬ». Я не ждал. Плюнув на все, написал заявление на отпуск, где с ехидцей ука­зал на переутомленность из-за больших нагрузок в пос­леднее время. Второе заявление — о предоставлении мне отпуска за свой счет в связи с подготовкой к поступ­лению в институт. Просьбу мою удовлетворили и, даже больше, выписали мне неплохую премию за высокие по­казатели, наказав «больше ни шагу в эту контору»…

Из небытия меня вырвал громкий звон колоколов громкого боя. Вспыхнул свет и раздался рев Жана Вол­кова: «Рота подъё-ё-ё-м!». И зверское лицо Жана Вол­кова. Полуобнаженные тела сыпались на пол. Толчея, шум, гам. Полтора часа! Отбой-подъем, отбой-подъем. Норматив — секунды. И пошли нормативы. В столовой: рота — сесть, рота — встать. Не успел доесть — никого не волнует. Я не успевал дойти до второго блюда. Тогда старшина с французским именем заменил мне ложку. Теперь у меня была ложка с дыркой в середке. Скорость поедания первого увеличилась. Через неделю он вернул мою, родную.

Строевая подготовка состоял из практического курса, который, несмотря на кажущуюся простоту, оказывал­ся для меня, штатского разгильдяя, достаточно слож­ным. Но проигнорировать обучение было категоричес­ки невозможно. За малейшие проступки шли наказа­ния. Строевые занятия по клеткам на плацу. Тянуть носочек. Грудь четвертого человека. Теперь я понял, почему у Жана Волкова была кличка «Волчара».

Дней через десять нас стали разбирать инструкторы в свои группы. Я сразу попал в класс радиотелеграфис­тов, как окончивший курсы радистов ДОСААФ. «Учеб­ка». Так на морском сленге называли учебный отряд. Предстояло шесть месяцев обучения морскому делу, далее — на корабли.

Где-то в конце ноября 1958 года мой друг Нестеренко дает мне штук 5 взрывпакетов. Оказалось, он был в де­журном взводе, и они разгружали вагоны. Там ящик рассыпался. Они его оприходовали. Зачем? «Серега, — сказал Нестеренко, — бери, пригодится». Пригодилось.

Наступил день «Сталинской» Конституции 5-го де­кабря 1958 года. Нерабочий день. Праздничный обед. И потянуло меня чего-то после сосисок с капустой в галь­юн. А гальюн был на рабочем дворике, добротный, ка­менный на 20 дучек (типа «ступенька» или «водопад»), только без керамики. Простое отверстие 25 см в диамет­ре. Открываю дверь нужника, а там… очередь. Стоят салажата и ждут, когда старшины освободят сей объект. Я заглянул, а там изба-читальня: все сидят, и у каждо­го газета «Страж Балтики». Идет живое обсуждение последних решений ЦК КПСС о мерах по дальнейшему укреплению СА и ВМФ.

И это — не первый раз. И это, понимаю, надолго.

Что-то на меня нашло. Я — в баталерку, беру взрывпакеты и возвращаюсь обратно. Захожу с тыла к гальюну, а там было три крышки для изъятия золотарями отхо­дов. Осмотрелся — ни души. Открываю крышки. Чир­каю один за другим взрывпакеты, бросаю в отверстия и закрываю крышки. А сам, не спеша, иду и присоединя­юсь к братве, сидящей и стоящей у курилки. На хлоп­ки, раздавшиеся со стороны гальюна, никто не обратил внимания. Но буквально через несколько секунд из две­ри места общего пользования с криками и бранью нача­ли вылетать (в буквальном смысле слова) завсегдатаи толчков. Представьте такую ситуацию: у всех штаны ниже колен и голые задницы, облепленные, понятно, чем. От гальюна потянуло дымом, вонью, а рядом — скачущие и дрыгающие старшины, не знающие: наде­вать штаны или не надевать, — каждый решает, исходя из обстоятельств. А еще через пару минут, поначалу — курилка, а потом и весь плац дрожали от хохота. Тако­го зрелища здесь еще не видели.

Прошло два дня и пострадавшая «элита» отряда за­шевелилась. В обеденный перерыв ко мне подошел Нестеренко:

• Серж, ты, куда дел взрывпакеты?
• Какие пакеты? — отвечаю, изобразив на лице пол­
  ное недоумение.

• Как, какие? Я же тебе давал.
• Ты что, я и в глаза их не видел и понятия не имею.
  Даже никогда их в руках не держал.

Он посмотрел на меня. «Я, — говорит, — все понял».

Но тучи начали сгущаться. Нестеренко вечером шеп­нул мне, что назавтра назначена очная ставка всех, кто хоть как-то соприкасался с пакетами. Рота гудела. Ут­ром следующего дня после завтрака дежурный по роте объявил, что меня, Нестеренко и еще некоторых сослу­живцев вызывают к командиру роты. Обычно с утра до вечера с нами имели дело только инструкторы, а вызов к командиру роты означал либо гауптвахту, либо орден. Я не хотел ни того, ни другого.

Постучал в дверь, зашел, представился. За столом сидят двое — капитан-лейтенант и главстаршина. Пред­ложили сесть. Сел. Мне стали задавать разные вопросы: и анкетные и неанкетные. А я ждал главного вопроса: «Где взрывпакеты?». Но разговор был доброжелатель­ный. Они разглядывали меня, я — их. Меня поразили две вещи. Первая — это то, что они обращались друг к другу не по званию, а по имени и имени отчеству. Вто­рое, у обоих — парашютные значки. Да, еще и то, что у главстаршины был штат-нашивка водолаза. Наконец, мне задали вопрос, хочу ли я служить в части особого назначения? Придется прыгать с парашютом, плавать под водой, бегать, стрелять и т.д. И на каждый вопрос я отвечал: «да», «да» и еще раз «да». У меня в голове было только одно — куда угодно, лишь бы подальше от истории с пакетами.

Отобрали нас 18 человек, и через час мы уже с веща­ми двинулись на вокзал. Гуд бай, учебка! Таллин—Ка­лининград—Приморск и далее, пешком, — к месту но­вой службы с названием «поселок Парусное».

В то время посёлок Парусное представлял собой не­большой комплекс зданий и построек. На снимке: цен­тральное здание — замок времён Екатерины Великой. Летний дворец, как именовалось здание, был построен в честь русской царицы по указанию прусского короля Фридриха Вильгельма Второго. На стенах видны следы войны — выбоины от пуль и снарядов. Рядом с замком — жилой дом, подсобные помещения, открытый тир, во­доем, тренажеры: спортивные и специальные. Через дорогу, в метрах 100-150, — спортзал. Он же — клуб. Между клубом и замком у дороги стояла раскрашенная белыми и черными полосами караульная будка. Ни за­боров, ни колючей проволоки, ни собак — ничего. В буд­ке — часовой.

Расселили нас в помещениях, прилежащих к спорт­залу. На стене висел, написанный от руки, распорядок дня «карантинников». Чуть выше — плакат со знаменитой для всех спецназовце надписью:

ПОПАЛ СЛУЖИТЬ СПЕЦНАЗ — ГОРДИСЬ, НЕ ПОПАЛ — РАДУЙСЯ!

Распорядок дня:

6.00. (7-00 — в зимнее время) Побудка

8.00-12-00. Радиподготовка

12.00-14-00. Обед, личное время

14.00-18-00. Спецподготовка

18.00-19-00. Ужин

19.00-21-00. Спорт

21.00-22-00. Личное время

21.30. Вечерний чай

23.00. Вечерняя поверка. Отбой.

С разрешения старшины команды можно было лечь раньше. «Годкам» — четвертому году службы, отход ко сну разрешался в 24.00.

Как мы поняли, спортивной подготовке уделялось вни­мания столько же, как и специальной. Забегая вперед, скажу, что в 1960 году наша часть была награждена куб­ком Министра обороны за спортивные показатели.

В части культивировались все виды легкой атлетики, игровые (волейбол, баскетбол, водное поло, настольный теннис), тяжелая атлетика, вольная борьба, парашют­ный спорт, плавание. Примерно две трети моряков в части не курили, и за это им выдавали сахар, как ком­пенсацию не стоящим на табачном довольствии. Куря­щим выдавали табак в пачках вместе с курительной бумагой. Позже стали выдавать сигареты, изготовлен­ные в Белоруссии. Назывались они «Погар».

После хорошого ужина нас познакомили с нашими «отцами-командирами». Инструктор радиодела — стар­шина 1-й статьи Гуринович. Старшина отряда — сверх­срочник мичман Жигланов. Командир отряда радистов отсутствовал (убыл к другому месту службы), а новый еще не был назначен.

Гуринович ознакомил нас с распорядком дня, поже­лал спокойной ночи и ушел. Я лежал с открытыми гла­зами и вспоминал «Волчару» из учебного отряда: та же улыбка и такой же тихий голос…

…И вот я студент одесского института. Без экза­менационного зуда, имея на руках аттестат с пятер­ками по всем предметам, с трудовой книжкой и блес­тящей характеристикой (спасибо отцам-руководите­лям) с места работы.

«Я вам не скажу за всю Одессу. Вся Одесса очень велика».

Моя Одесса — это Одесса. Лонжерон. Море. Пляж. Конец сентября. В разгаре бархатный сезон. Серега, с телом цвета латуни, переходящего в бронзу, лежит на галечно-песочном пляже. Под головой — матанализ и основы научного коммунизма. В левой руке — фрук­товое мороженое за 70 копеек, в правой — пирожок с горохом за 60 копеек (цены до деноминации). Нирвана. Наверное, я больше никогда не чувствовал себя столь счастливым человеком. И… потерял бдительность.

Вечером того же дня на танцполе в «Луна-Парке» я не сошелся с одним из парней в вопросе этики (об отно­шении к женщине). Нас забрала милиция и поместила в «обезьянник». Часа через два его выпустили. Я проси­дел вместе с интересной публикой до утра. Потом — десять суток общественных работ. Я подметал улицу имени Франца Меринга. До сих пор горжусь тем, что принял самое непосредственное участие в наведении чистоты в Южной Пальмире Советского Союза. По прошествии десяти суток, мне прямо в милиции вручили документ, в котором было сказано, что я исключен из института за «аморальное поведение, не совместимое с образом жизни советского студента». Милицейский начальник, выпроваживая меня, сообщил мне, что я некорректно поставил бланж… сыну ректора моего института, и пожелал мне скорейшего возвращения на родину. В Одессе я — персона нон грата.

Житомир встретил меня неласково: пасмурно, мел­кий дождичек, военкомат и заболевшая мама. Через неделю мне забрили лоб. И как поется в песне:

Путь мой завтрашний далек.

Прощай мой город-городок.

По мостовым твоим болтался я немало.

В шинели черного сукна, без поцелуев и вина,

Пойду я завтра до знакомого вокзала.

К вокзалу подогнали состав из «столыпинских» ва­гонов. Во время войны их называли «теплушками». По­среди вагона — раздвижная дверь, справа и слева от двери — двухярусные нары и посреди — «буржуйка». Перед посадкой солдаты провели шмон — изымали все спиртное. У меня ничего не было, и я уже почти влез в вагон, когда услышал шум и женский крик, приправ­ленный красивым русским матом. К вагону прорвалась, минуя оцепление, моя знакомая по танцам в парке, Галя с рюкзаком в руках: «Серега, держи, и не забывай житомирянок».

Уже в пути, сидя на нарах, я обнаружил в мешке две буханки хлеба, добротный кусок сала и, завернутый в старенький свитерок, трехлитровый бутыль первача. Все это я сдал в общий котел. Меня зауважали, и до самого Таллинна я ехал на нижнем ярусе возле «бур­жуйки».

(Продолжение следует)

Фотографии взяты из архива автора и базы данных «Яндекс»