ГЛАВА ВТОРАЯ

Приближалось 1-е сентября 1953 года. Заканчивалось моё детство, наступало время стать школяром. С мамой сходили в школу № 22, что на Ладычука, ниже Перекопской, записаться (подать документы), узнать о расписании и об учительнице своего класса.

Херсонская средняя школа № 22

Стало постепенно приходить осознание того, что с мамой все ясно и понятно, а как я смогу всё делать теперь самостоятельно, справлюсь ли? Мелькнули первые признаки неуверенности, и засосало где-то под ложечкой.

Но в школу тянуло как к чему-то неизведанному, новому. А однажды, наверное, в то время, мне и приснился вещий сон, который я помню, и по сей день: «Море широкое до горизонта, блестящая гладь голубой воды, яркое солнце в чистом небе и огромный парусник под полными парусами».

Картина из моего вещего детского сна

В оставшиеся августовские дни меня загнать домой было трудно. Играли с пацанами до вечера, и когда темнело, переходили под уличный фонарь у дома Сапроновых.

— Саша, давай домой! – позвала мама.

— Сейчас, — откликнулся я. Попрощавшись с детворой, нехотя поплёлся домой. В комнате от лампочек было светло, на ножной швейной машинке «Zinger“ множество лоскутов и кусков материи. Мама шила мне белую рубашку к школе.

— Ну-ка, сынок, давай примеряем выкройку, — надев на меня две половинки будущей рубашки. Сунув мне в губы нитку, что-то пометила, затем приложила рукав к руке и приметала.

— Мама, а зачем надо нитку держать во рту? – не успокаивался я.

— А за тем, чтобы ум тебе не пришить! Вот теперь, всё! Сходи, умойся, сейчас будем ужинать.

Возвратились домой Витя с Борисом. Сразу стало шумно и суетливо. Братья эмоционально делились впечатлениями от проведённого дня, охотно отвечая на мамины вопросы. По очереди, поливая воду из ковшика над цебаркой, помыли руки и лицо. Помогли накрыть на стол не хитрый ужин: борщ и отварная картошка. Поужинали. Мать собрала со стола, вымыла посуду, всё прибрала и продолжила шитьё. Отец ещё не возвратился с работы, несмотря на поздний час. И вот, с улицы раздался топот копыт и скрип рессор. Возле дома остановились дрожки. Двое мужчин взяли третьего под руки и заволокли его к нам во двор. Я оторопел и не мог понять, кого это они привезли к нам. Впервые я увидел отца такого пьяного, в хлам. С причитаниями, мама с братьями втащили его в дом и уложили на кровать. Отец, что-то невнятное бормотал, из чего никто ничего не понял. Скандала не было, мама быстро всех нас отправила спать. Как выяснилось потом, так он с рабочими механического цеха Стеклотарного завода, отметил решение коллектива рабочих, выдвинуть его кандидатуру в депутаты Херсонского городского Совета Народных Депутатов следующего созыва.

Начались хлопотные дни подготовки к школе, походы в магазины, покупка тетрадей, ручек, перьев, карандашей и прочих принадлежностей, купили ранец и, наконец, новые брюки и сандалии. Во время примерки, мои руки невольно лезли в карманы брюк, не давая родителям подобрать нужный размер. Интересовало меня не только глубина карманов, но и их число. Отец на это заметил, чтобы я руки в карманах не держал.

Надо сказать, что в стране в то время, уже вводилась школьная форма, которая была не по карману нашей семье, да и количество комплектов, наверное, было ещё ограничено. Так, в форме щеголяли мальчишки из более обеспеченных семей, вызывая у остальных понятную зависть.

Наступило 1 сентября. Надели мне новую белую рубашку, брюки, чистые носки и сандалии. В ранец сложили тетради, альбом для рисования, пенал и мешочек, со стягивающимся горлышком, по типу вещмешка, куда мама положила бутерброд и гроздь тёмного винограда. Напутствовала словами: «съешь обед на большой перемене». Всё это ещё не предвещало начала нового этапа в моей жизни, глядя на все приготовления как на какой-то маскарад. В палисаднике, во дворе, мама нарезала букет цветов для первой учительницы. С богом, отправились в школу. На школьном дворе «яблоку негде было упасть». Ребята постарше толпились группами. После летних каникул, радостно приветствовали друг друга, живо о чём-то делились наперебой. Мы же, первоклашки, стояли с мамами в стороне, со стороны наблюдая за происходящим. Затем началось построение на торжественную линейку. Выстроились по классам, кроме первоклашек, которых из толпы вызывали по фамилии и отправляли к той или иной учительнице. Настала моя очередь. Конечно, я ничего не слышал и не видел, если бы не было мамы рядом, которая дублировала мне все команды учителей. И вот, двинулись за учителями, строем в классы. Я даже растерялся, когда мама с другими родителями осталась стоять во дворе, а не пошла вместе со мной. «Как же так, я один туда пойду, без мамы?» мелькнула мысль, которую она как бы прочитала. Я оглянулся ещё раз, она по-прежнему оставалась на месте и махнула мне рукой, чтобы я не отставал от класса. Так мы расстались, казалось на вечность. Смахнула накатившиеся слёзы. В очередной раз, провожая ребёнка в первый класс, мама думала о всех своих детях, что они уже вырастают и начинают уходить в самостоятельную жизнь. Как, например Адик и Жора. Глядя мне в след, у неё защемило сердце.      Учительница завела нас в 1-а класс и стала рассаживать по местам. Светлый и просторный, с большими окнами класс, сразу пленил меня. Особенно, тем запахом, который исходил от свежевыкрашенных парт, запомнившимся мне на всю оставшуюся жизнь. В тетрадях «для первоклашек», разлинованных под правописание, начали письмо с палочек. На переменах все из класса выходили, кроме дежурного, открывали окна для проветривания. Учительница поясняла нам не торопясь, что нужно выполнить. Работать было одно удовольствие. На большой перемене я вышел во двор, прихватив с собой мешочек с обедом. Оказалось, что у всех была с собой еда, никто ни у кого не выпрашивал, и свой обед пришлось съесть самому. Это меня удивило. Вкус того бутерброда и винограда, помню до сих пор. Уроки подошли к концу, учительница скомандовала собирать свои вещи и уложить их в ранец. Мне казалось, что я аккуратно всё сложил. А когда же пришёл домой, то в ранце всё перемешалось настолько и так странно, что недоеденная виноградная кисть оказалась в тетрадке между листов. Рукава белой рубахи были испачканы, штаны в пыли, будто я был не в школе, а в шахте. Так, наступила школьная жизнь, прелесть которой мы оценим лишь много лет спустя. Несмотря на некоторые издержки, начал я учиться прилежно и заслуженно получал пятёрки. Дома интерес к школе и урокам не пропадал, готовил уроки на черновике, а затем переписывал в чистовик. Это радовало учительницу и ещё больше родителей.

Сколько не старался, так и не вспомнил, когда и как готовили уроки Витя и Боря. Возможно, прямо в школе, до прихода домой, потому что они почти сразу уходили гулять или по своим делам и увлечениям. Периодическое общение с дядей Петей Козинцевым, моими братьями воспринималось позитивно, так как он давал им какие-то ориентиры и идеи. Например, Адик стал, как и дядя Петя военным моряком. Виктор начал рисовать и увлекался фотографией, а Борис занимался в кружке радиолюбителей, на Станции юного техника при клубе ДОСААФ, что на улице Литейной, не далеко от «валов». Кроме того, Борис начал заниматься нотной грамотой, чтобы играть не только на слух, но и по нотам. Мама была почти счастлива. Значит отданное время и силы на воспитание детей, не прошли даром. Среди соседей и в округе, наша семья слыла порядочной и образованной, что, безусловно, являлось заслугой наших родителей и, в особенности матери.

Осень давно вступила в свои права, по ночам стали случаться заморозки, хотя дни ещё стояли погожие. Приближался праздник 7 ноября (25 октября по старому стилю) 36-ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В один из воскресных дней мама затеяла большую приборку, все помогали, как могли, мне же было велено не вертеться под ногами. После приборки, мама принесла в дом оцинкованное корыто, вскипятив на плите воды, стала стирать. Запомнилась целая гора белья и одежды. Много было отцовских, рабочих «спецовок», промасленных тавотом и солидолом. После стирки детского и постельного белья, бралась за отцовские вещи. Оттерев их хозяйственным мылом на стиральной доске, выполоскав, отжимала их руками изо всех сил. Затем развешивала все во дворе на бельевых веревках, натянутых между вишневыми деревьями, прикрепляя каждую вещь деревянными прищепками. Они висели у неё на шее, подобно намистам. Мамины руки! Сколько же им пришлось потрудиться в жизни, крепко удерживая не только постиранное белье, а саму жизнь и семейные узы. Отдохнув минутку у растопленной плиты, согрев руки, которые долгое время еще были красными, и, наверное, болели. Потирая их, каждый раз приговаривала: «мои рученьки, сейчас пройдет». Как мама все успевала? И наварит еды, испечет коржей. Всех накормит, приберет и ещё хватало времени и сил сесть за составление плана работы в детском саду и методики их проведения. Помню, почему-то, ее профиль лица: достаточно сосредоточенный, слегка вытянутыми и чуть шевелящимися губами, будто проговаривая про себя тезис или с кем-то споря. Из репродуктора раздавалась классическая музыка, запел мужской голос, она тут же подхватив мотив, в полголоса запела знакомую арию из оперы. Я был по близости, мама повернулась ко мне и пояснила: «Ария князя Игоря из оперы Бородина». Такие моменты повторялись много раз, и всегда мама говорила мне, кто исполняет и какое произведение. Самыми любимыми исполнителями мужских партий были, конечно же, Иван Семенович Козловский – тенор и Александр Павлович Огнивцев – бас. А из композиторов почему-то чаще других назывался Глинка. Лемишев, например, упоминался только как конкурент Козловскому. Мама с молодых лет не оставляла своей мечты, коль скоро ей не пришлось стать певицей или артисткой, то пусть им станет кто-нибудь из детей.

— Сынок, — обратилась мама ко мне.

— А тебе нравится музыка?

— Да. Нравится.

— А какой тебе музыкальный инструмент больше нравится, может гитара?

— Нет. Мне больше нравится скрипка. Выпалил я, не задумываясь.

— А хочешь выучиться играть на скрипке?

— Хочу.

— А кем ты мечтаешь стать, артистом?

— Нет, — ответил я твердо, — я буду композитором, как Глинка! Это для мамы – мамочки оказалось достаточным аргументом, чтобы моментально предаться мечтам, мгновенно выстроить дальнейший мой путь развития, прикинуть материальные возможности, чтобы в скором времени купить мне скрипку. Через какое-то время мы вместе с мамой и отцом оказались в магазине «Культтовары», что на улице Перекопской, и выбирали мне скрипку. Процесс был неспешный, надо было основательно выяснить, что именно приобретать скрипку или альт. Альт мне сразу понравился, но продавец, примерив ко мне инструмент, убедил, что этому ребенку нужна скрипка и поменьше. Помню, у меня были смешанные чувства и радости и какой-то тревоги, смогу ли я. Улица тут же узнала, что Саня Доманя, будет учиться играть на скрипке, что ставило нашу семью на ступень, конечно не вровень с теми, у кого было дома пианино, но уже более высокую от остальных. У мамы прямо счастье было нарисовано на лице.

В доме Коротецких мы с мамой бывали не раз. Их старший сын Юра, в свое время, воспитывался в детском саду у мамы в группе, приходилось общаться с его мамой, Клавдией Ивановной Коротецкой, врачом по профессии. Юра был школьником шестого класса Херсонской музыкальной школы по классу скрипки и согласился давать мне уроки. Родители наши договорились о времени занятий со мной и об оплате в 50 рублей в месяц (в деньгах 1947 года реформы, например, буханка чёрного хлеба и билет в кино на дневной сеанс стоили 1 рубль). Так началась моя короткая музыкальная карьера.

Юра Коротецкий (вверху третий слева) и моя мама (справа).

В результате занятий с Юрой, я научился правильно держать стойку, двигать рукой со смычком, изгибая кисть, выучил и играл по нотам мелодию белорусской народной песни «Перепёлочка». Сделав домашние уроки, брался за инструмент. Пюпитра, конечно, не было, да и куда ставить было его в такой тесноте. В дождь и в снег, брал ноты, скрипку, вложенный в матерчатый чехол, футляр не купили по все тем же материальным соображениям, и шел к Коротецким на занятия. Обязательная процедура на входе в их дом: папа – Лёня подходил ко мне, всегда спрашивал и проверял, вымыты ли у меня уши, шея и руки, нет ли цыпок. После чего вход в помещение был открыт. Юра добросовестно со мной занимался и относился по-доброму, терпеливо. Он был близок с моим старшим братом Борисом. В свое свободное время, которого, видимо, оставалось самая малость, он встречался с мальчишками нашей улицы Старостина и компанией гуляли по городу. В их семье подрастал младший сын – Саша, которому в ту пору было около четырех лет, и с которым, совсем скоро станем друзьями.

По давно заведенной традиции, к «октябрьским» праздникам закололи кабанчика. Так что на зиму были со своим мясом, салом, домашними колбасками и смальцем. Отец в выходной день «запрягся» в телегу и мы всей семьей пошли на ворошиловский базар. Батя выбирал товары, всегда самые свежие и подешевле. Лихо с продавцами торгуясь, вызывал у нас немалое удивление и восхищение. Все покупаемое он лично проверял, пробовал, не внимая уговорам продавцов. Подолгу разглядывал, принюхивался, растирал в ладонях, пробовал на вкус, а постное масло (подсолнечное) просил налить ему в ладонь и слизывал языком. Абсолютно все покупаемые им продукты, что называлось, были первой категории качества. Тем отец наш проявлял заботу о безопасном питании семьи. Мама, естественно, экономила, чтобы питаться было закупленными продуктами как можно дольше. По стаканчику ряженки с аппетитной коричневатой корочкой мы все выпивали прямо у прилавка, на базаре. Светлая ему память сыновей. Нагрузив телегу, раздав детям гостинцы, двигались домой. Привезли:  жбан подсолнечного масла, литров десять; мешка два картошки; лук репчатый; чеснок; сахарная головка; мука; сметана; брынза; лещ платанный; помидоры; пара-тройка огромных арбузов килограммов по двенадцать и прочее. Рядом же с базаром была толкучка, на которой можно было «купить хоть чёрта». Там, к зиме, отец мне купил первые яловые, детские сапоги и научил, как правильно наматывать портянки. Отец и сапоги, при покупке, пробовал чуть ли не на зуб, убеждаясь, что кожа настоящая. Уж отца-то «на мякине» не проведешь! Но как не растягивай удовольствие, а вкуснячки заканчивались быстро. Больше помнятся зимние дни возвращения из школы, когда в доме было довольно прохладно и голодно. Привычная еда была такая, ломоть черного хлеба обмакивал в подсолнечное масло, предварительно налив его в блюдце, сверху посыпал солью – это было «на первое». На «второе» ещё ломоть черного хлеба, сбрызнутый водой и присыпанный сахаром. Всё это запивалось стаканом воды. Ну, скажите, на милость, чем не диетическое питание? Но чувство голода всё равно не покидало. Поэтому, выходил на улицу, встречался с соседскими мальчишками и айда к Хлебному заводу. Его угловое здание, где размещался один из цехов, находилось совсем к нашим домам близко. Взобравшись на бугор, подходили туда, где высоко располагались окна. Они были не застеклёнными, а выложены из прозрачных стеклянных кубиков (как в общественных банях), некоторые из них были выбиты. Даже подгадывали, когда работает «хорошая» смена, а когда «противная». Мальчишки постарше подсаживали малыша, задачей которого было жалостливо клянчить кусочек хлеба. Женщины «хорошей» смены чуть ли не со слезами на глазах, взбирались на окно и протягивали одну-две буханки свежеиспеченного хлеба. Мы тут же делили его и проглатывали. Но однажды не рассчитали, и смена оказалась «противных». Была моя очередь клянчить и меня ребята ловко забросили на подоконник, но не успел даже рта раскрыть, как тётка в белом халате и с марлевой повязкой на голове, плеснула мне прямо в лицо помоями из алюминиевого тазика. Получился «облом» и мы не солоно хлебавши, побрели к своим домам. Бывало и такое, что не было в доме сахара, тогда отец доставал небольшой кусок рафинада, клал его на блюдце, на середину стола, и говорил: «Сегодня чай вприглядку», то есть все смотрят на сахар и воображают, что чай сладкий.

Давно минули ноябрьские праздники, но заморозков не было, и стояли на удивление теплые погожие дни. Осень затянулась. Кто-то из соседей поджигал собранные в кучи опавшие листья. Дым лениво, как бы нехотя, покидал подожженную кучу и, стелясь по земле, проникал во все дворы, оставляя от костра тот неповторимый аромат настоящей осени. Я любил эту пору года. Вечерами ребятня, одевшись в ватники и стёганки не по своему размеру, собиралась у костра, играли в прятки (жмурки). Набегавшись и разогревшись, сбрасывали их тут же в кучу, и в облегченных одеждах продолжали игры, например, в «отмерного козла». Прочертив на земле палкой прямую черту, все по очереди, с места, от черты делали прыжок, кто прыгнул ближе всех – тот и «козел». Становился вдоль черты, широко расставив ноги, для устойчивости, и сгибался буквой «Г», пригибая голову, а остальные в определенном порядке прыгали с разбега через «козла». Приземлившись, первый прыгун отмерял чертой точку своего приземления, что являлось отметкой нового места и «козел» перемещался туда. Второй прыгун и остальные уже, не переступая черты, с разбегу, должны были перепрыгнуть через «козла», не сбив его с ног. Вторым заходом, точка приземления первого прыгуна отмечалась новой чертой и «козел» перемещался вновь, отодвигаясь все дальше от толчковой черты, и так далее. Тот, кто не смог перепрыгнуть «козла» или свалил его, становился на исходную позицию «новым козлом», а сменившийся становился последним прыгуном.

Иногда осенью помогал отцу вскапывать грядки и отвязывать от проволочных растяжек со шпалер виноградную лозу. Укладывали её вдоль шпалеры и присыпали грунтом, для предохранения лозы от заморозков до следующей весны. Я помогал придерживать лозу, а отец лопатой присыпал ее землей.

Наступила суббота, отец должен возвратиться с работы, а мама была уже дома. В субботу из детсада, где она работала воспитательницей, детей забирали, обычно, пораньше и мама возвращалась с работы раньше отца. Надо пояснить, что в ту пору рабочая неделя была 6 дней, а рабочий день длился 8 часов, плюс час на обед. Так, было и сегодня. Свои домашние уроки закончив, быстро все спрятал в ранец.

— Мама, я готов.

— Немного подожди, сейчас придет папа, и мы пойдем в гости к тёте Юле. Мне нравилось ходить с родителями в гости к маминой подруге детства, потому что всегда там перепадали какие-нибудь гостинцы. Вошел отец. Почти всегда немногословный. Обнял своими ручищами маму и погладил меня по голове. Его рука была настолько тяжелой, что моя тонкая шея под ней изогнулась. Поэтому, я не очень любил его «ласки», кажется, что и мама ощущала то же, но терпела и улыбалась. С собой он всегда приносил сверток, то несколько поленьев для растопки плиты, то рабочую одежду для стирки, а сегодня несколько брикетов хозяйственного мыла, чему мама очень обрадовалась.

— Таня! Меня сегодня утвердили в списках на выборы депутатом и уже отправили их в Горсовет.

— Ну, это же очень хорошо! — поддержала его мама, — Доверили, значит, уважают тебя. Смотри, сколько рационализаторских предложений у тебя. Ни у кого в механическом цеху, наверное, столько нет.

Разговор на эту тему продолжился и в гостях. Тётя Юля с мужем Андреем и сыном Валерой, жили в небольшой времянке, почти в конце улицы Старостина, за средней школой № 3. Глинобитное строение из колыба (самана), будто игрушечное. Типичная украинская хатка. Земляные полы покрыты рядюшками (самоткаными циновками), набело известью побелены стены и в стене единственное маленькое окошко. Вот уж, действительно, в тесноте да не в обиде. Зато, как вкусно у них всегда пахло белым хлебом. Тётя Юля сама пекла настоящие украинские поляныци и продавала их на заказ. Мне сразу вручили гостинец, кулек с фисташками и грецкими орехами. Их сын Валера стал нам играть на мандолине новые произведения, которые он совсем недавно разучил. Взрослые, как всегда, выпивали, мужчины курили и много говорили. Когда женщинам надоедало, они начинали петь песни, и мужчины замолкали или подтягивали за ними. Разговоров и споров, в то время, как и самих событий, было предостаточно. В гостях засиделись допоздна, я уже заснул, и меня сонного отец нес домой на руках.

Зима, которая в тот год была снежной, заканчивалась, и всё чаще приходила оттепель. Она днём сопровождалась таянием снега и появлением ручейков, переходящих, где-то ниже улицы Перекопской, в бурлящие потоки. Закончились уроки. Я быстро уложил тетрадки и книжки в ранец, положил свою чернильницу непроливайку в торбочку и затянул горловину. Попрощались с учительницей и гурьбой высыпали на улицу. К удивлению, снега становилось заметно меньше, а потоки воды увеличивались, в отдельных местах до той степени, что не перейти ручей. Раньше мы с мальчишками по этому спуску на Ладычука скатывались на портфелях и ранцах по ледяной дорожке, которая теперь покрылась водой. Недолго думая, кто-то бросил свой портфель на эту ледяную дорожку, сел на него и помчался вниз, восхищая всех своей смелостью. Мы все, вдруг, последовали его примеру. Я тоже бросил  свой ранец, сел на него, и как на табуретке, быстро покатил вниз. Никто из нас, наверное, не представлял, что ждёт каждого в конце пути. Ещё не доехав до конца, я увидел тех первых, которые стояли на краю дорожки в воде, мокрые как курицы и из портфелей вытекала бело-фиолетовая жидкость. Я засуетился, и захотел встать раньше, но не тут-то было, чуть не упустив ранца, я доплывал остаток пути на животе, едва удерживая его заледеневшими руками. Как-то доковылял до дома. Вся одежда насквозь промокшая, в сапогах полно воды, а в ранце … вместо учебных тетрадей и учебников какие-то археологические находки, поднятые со дна моря. Естественно, всё, что в тетрадях было написано пером, превратилось в чернильные разводы. Но, этим всё не кончилось, понял я, когда возвратились родители с работы. В итоге, пришлось покупать новые тетрадки и чернильницу, а учебники, благодаря маме и с «божьей помощью» высушили.

Приближалось 5 марта 1954 года, день выборов в СНД (Совет народных депутатов). Отец стал бывать чаще дома, иногда даже и днём, в рабочее время. Его пригласили в пошивочное ателье, где сняли мерку на пошив верхней одежды для депутатов. И вот выборы. Они тоже походили чем-то на праздник. Всюду, на избирательных участках, украшенных цветами и красными флагами, играли духовые оркестры. Работал буфет, в котором, как говорили, было маленькое окошко в «коммунизм». Я с родителями тоже «отдал свой голос» на избирательном участке в школе № 13. Затем был буфет, мне сладости, а взрослым что и покрепче.

Папа и мама. После выборов, март 1954 г. Фото Виктора Сурина.

Однажды, после выборов, отец приехал из города с огромными свёртками. Всей семьёй разглядывали их содержимое. А там: шевиотовый пиджак с брюками; фетровая шляпа с белым атласом внутри, в отдельной упаковке; демисезонное габардиновое пальто; шикарные черные туфли; две белые рубашки; галстуки. Такого добра мы ещё не видели. Забегая вперёд скажу, что в его пальто я ходил в город гулять, в кино или на танцы, в свои 15-16 лет. Но самым главным событием нашей семьи, стал отцовский портрет на городской Доске почета, в самом центре города Херсона, на проспекте Ушакова (бывшая Говарда), среди портретов депутатов городского Совета. И всякий раз, когда бывал в городе, не проходил мимо этой «Доски», любовался своим отцом и показывал своим дружкам, в течение последующих двух лет.

Сладкий детский сон был нарушен заводскими гудками. Они извещали всем гражданам города Херсона о побудке и начале трудового дня. Мне было позволено, некоторое время понежиться в постели, а родители уже вовсю начинали хлопотать с приготовлением завтрака и сборами отца на работу. Мама всегда давала отцу с собой свёрток с едой на обед. Обычно, до второго «гудка», отец выходил из дому на остановку, которая была на улице Перекопской, туда подходили заводские автобусы или грузовики с крытым верхом, отвозившие рабочих на заводы Стеклотара, Консервный, СМУ, Кирпичный и Винрассадник. Автобусы тогда были на базе грузовика ЗиС – 5, с фанерным салоном, в котором вдоль бортов были лакированные лавки. Входная дверь в автобусе впереди была одна и вручную открывалась и закрывалась водителем с помощью длинного рычага. Мой подъём был с уходом отца и по второму заводскому гудку начинались сборы в школу. Чаще мама, подняв и накормив меня завтраком, убегала на работу в детсад, куда уже привели родители своих детей. Их, до прибытия воспитательницы, принимала дежурная няня.

— Андрей Иванович! – подошёл к отцу Пудченко, мастер механического цеха, — Тебя вызывают в заводоуправление.

— А что случилось? – недоумевал Андрей.

— Сам не знаю, меня тоже вызвали туда. Собирайся, пошли.

Заводоуправление располагалось у главного входа в завод и находилось относительно недалеко от механического цеха. Завод, его главные ворота, вход и периметр охранялись ВОХР (военизированной охраной). Начальник охраны, знавший Доманина и Пудченко в лицо, пропустил их, указав в какую дверь им надо войти. Секретарь директора завода приветливо встретила и немного повременив, проводила их в кабинет.

— А, Доманин! Андрей Иванович! Проходите товарищи, располагайтесь. Оля! — обратился он к секретарю по селекторной связи, — Принесите, пожалуйста, три чая.

У Андрея, отлегло от сердца. Оля, почти сразу, принесла на подносе три подстаканника с хрустальными стаканами в них, полными ароматного горячего чая, да ещё и с лимоном. Директор, как бы не торопился начать разговор. Отхлебнули по несколько глотков, все трое крякнули от удовольствия. Директор, чуть в сторону отодвинул свой чай, прямо уставился на Андрея.

— Андрей Иванович! Я наслышан о Ваших многочисленных рационализаторских предложениях, которые уже начали приносить заводу прямую выгоду. Огромное Вам за это спасибо, — начал директор издалека. Андрей заёрзал на стуле, не зная как реагировать на внезапную похвалу.

— Вот, и мастер цеха, Пудченко, только положительные Вам характеристики даёт. Хочу сразу и напрямую, Андрей Иванович, предложить Вам подумать в перспективе стать мастером механического цеха, вместо Пудченко.

— А его куда? – выпалил Андрей.

— Ну, об этом, в своё время, мы тоже позаботимся. Но речь сейчас о Вас, уважаемый Андрей Иванович. Так какой будет Ваш ответ?

— Товарищ директор, грамотейки у меня маловато. Может кого другого, пограмотнее? – попытался соскользнуть с темы Андрей.

— Насчёт «грамотейки», как Вы изволили заметить, считаю это дело поправимое. Завод сейчас организует соответствующую программу подготовки резерва среднего управленческого звена, где Вам будет обеспечено место учёбы, с сохранением среднего заработка. Знаю также, что у Вас многодетная семья, кое-какое пособие от завода, на время учёбы, могу тоже гарантировать. Подумайте, – закончил свою речь директор. Пауза затянулась. Повисшую тишину прервал селектор, по которому секретарь доложила о прибытии парторга завода.

— Пусть войдёт, давно его ожидаем.

По последней фразе, Андрей понял, что разговор с ним ещё не окончен. Вошёл парторг, поздоровавшись со всеми за руку, сел на стул, который был ближе к Андрею, достал из бокового кармана небольшой блокнот, сделав в нём какие-то пометки, аккуратно закрыл и положил на стол перед собой.

— Я, только что сделал Андрею Ивановичу предложение подумать о повышении по служебной лестнице, — обращаясь к парторгу, подытожил свой разговор директор, — А что на это скажет наша партия?

— Скажу, что я тоже давно знаю Андрея Ивановича и считаю, что он вполне достойный кандидат на выдвижение. Таких как он мастеров своего дела у нас наперечёт. Рабочие механического, машинованного, картонажного, да и других цехов относятся к нему с большим уважением. Впору, наверное, спросить: а не пора ли подумать и о вступлении в ряды КПСС? – окончательно придавив Андрея вопросом.

— Я,…, — начал несмело Андрей, — можно сказать, совсем не был готов к такому разговору. Ведь на мне теперь ещё и обязанности депутата Горсовета, а я же обыкновенный рабочий человек, мне семью кормить надо.

— Вот, как здорово, Вы подметили, Андрей Иванович, нам только такие сознательные, знающие и авторитетные рабочие в руководящих органах и нужны, — ободряюще обратился парторг, — Подумайте. С ответом можете не торопиться, но и не затягивайте с решением. Мы с директором на Вас очень рассчитываем, не скрою.

Андрей вышел из кабинета директора один, а Пудченко попросили задержаться. Всё им услышанное в кабинете директора завода вызвало лёгкое головокружение, внутри непонятная тяжесть, ноги ватные. Переставлял их, будто вонзая сапоги в асфальт. Было желание немедленно посоветоваться с Татьяной, прояснить ситуацию, но нужно ждать до вечера. В цеху его с нетерпением ждали рабочие, в глазах и на губах был застывший вопрос: «Ну, что там?»

— Вызывали по депутатским делам, — успокоил он всех своим находчивым ответом, посчитав, что предвосхищать события пустыми разговорами ни к чему. Вечером, состоялся семейный разговор. Присутствие детей при разговоре родителей не смущало. Тем более, что мало кому понятно было о чём речь. Мама сразу сообразила, что намечаются кое-какие перспективы для отца, которые она восприняла положительно, понимая, что предстоящие изменения смогут повлиять на Андрея только в положительном для семьи плане. Правда, было одно «но»: рабочие в то время зарабатывали больше чем оклад у мастера цеха. В конце концов, всех денег не заработаешь, а вышестоящую должность не купишь. И мама стала уговаривать отца не делать глупость и соглашаться с предложением директора завода. Интуитивно она понимала, что дважды такое не предлагают.

Взвесив все обстоятельства, отец пришёл к выводу, что по сути, если соглашаться, ему нужно начинать новую жизнь, которая отнимет не только время и силы, но ещё и зарплату. Более всего его смущало – это учёба. В возрасте 42 лет, отец не был готов вновь сесть за парту. Решил, что нужно от предложения директора завода отказаться. Так и остался он слесарем механического цеха. Пудченко Александр Александрович о состоявшемся разговоре с директором завода тоже ничего не рассказывал. Но судя потому, что он остался на должности мастера механического цеха, было понятно, что он тоже отказался от возможного повышения. Эту тему родители обсуждали вместе с Пудченками, будучи у них в гостях. Я и Юрка Пудченко играли в игрушки в большой комнате и были невольными слушателями страстного разговора взрослых о работе. Потом нас позвала с собой Юркина старшая сестра Алла и увела в другую комнату. Она, в то время, училась в 6 классе и много читала нам. Мне было интересно с ней.

Однажды, мама вечером спросила, все ли уроки я приготовил, получив утвердительный ответ, предложила вместе с ней поехать на работу к отцу.

— Мама, а разве папа домой не приедет?

— Нет, сынок, он остался работать во вторую смену и надо отвезти ему ужин.

— Я поеду с тобой.

— Ну, вот и хорошо, давай одеваться.

Мама быстро собрала отцовский ужин в узелок и положила в кошёлку. Виктору и Борису накрыла на стол и усадила их кушать.

— Ужинайте без нас, а мы с Сашей поехали к отцу на работу, отвезём ему ужин. После себя уберите со стола.

Мы вышли на Перекопскую, дождались автобуса и поехали на завод. Как мне нравилось ездить на автобусе. Особенный запах в салоне, лакированные лавки, загородка кабины шофёра, лампочки, рукоятки и прочая прелесть. В общем, всё, что нужно мальчишке. Подъехали к проходной, вошли. Там женщина охранник-контролёр с револьвером на боку, остановила нас у турникета и потребовала документ. Мама подала ей свой паспорт серого цвета.

— А! Доманина Татьяна Антоновна! Извините, сразу не узнала Вас. Моя дочка в Вашей группе детсада. Только знаете, что с детьми на территорию не разрешено. Ну, да ладно, под мою ответственность, смотрите только аккуратно, не отпускайте и держите Вашего сыночка за руку.

— Спасибо Вам! – поблагодарила мама охранника. Та нажала на педаль, и мы прошли. — Механический по дорожке налево, — подсказала нам в след охранник. Было уже темно и на территории завода всюду светились фонари и прожекторы. Особенно ярко была освещена заводская доска Почёта, располагавшаяся рядом с КПП. Поравнявшись с ней, мама несколько замедлила шаг и остановилась напротив фотографии отца.

Фото на заводской Доске Почёта, июль 1953 г.

— Вот, Саша, полюбуйся. Твой отец в почёте, видишь?

Вдалеке виднелся огромный цех, из которого доносилось громыхание, и валил пар. Миновав его, подошли к металлической двери механического, с силой открыли её и оказались в длинном тамбуре, в конце которого ещё одна дверь, но полегче. Отворили её и оказались в самом цеху. А там, полно разных станков и верстаков, выстроенных в чёткие ряды. Работа шла полным ходом, наполняя своды цеха симфонией токарных, сверлильных, строгальных, шлифовальных, радиальных и прочих станков. Обратил внимание, что рабочих в проходах не было, все стояли на своих рабочих местах. Слева от входа, вряд стояли слесарные верстаки. Отца заметили не сразу. Вокруг его верстака красовались красного атласа вымпелы, с жёлтой бахромой, на которых золотом было написано: «Лучшему слесарю»; «Лучшему рационализатору»; «Победителю соцсоревнования». И много других. В рамке, на самом видном месте грамота Херсонского областного СНД, с изображением Ленина-Сталина и красных знамён о присвоении Доманину Андрею Ивановичу звания «Передовик производства». Отец сам подошёл и провел нас в раздевалку. На нём была рубаха и промасленная хлопчатобумажная куртка с засученными рукавами, брюки заправлены в рабочие сапоги. Он быстро вымыл руки, обтерев их полотенцем не первой свежести. Подсел к тумбочке, на которой мама разложила хлеб, баночку с ещё тёплым супом и мисочку отварной картошкой с колбасой. Отец быстро съел суп и, прежде чем приступить ко второму, внимательно взглянул на меня.

— Что, сынок, небось, перекусить тоже не отказался бы? Скрывать было бессмысленно, потому что меня выдавали глазёнки. На что, мама возразила, сказав, что мы уже ужинали. Не обращая внимания на её возражения, отец, отломив кусочек колбасы, поделился со мной и уже мы вместе весело завершили трапезу. В раздевалку открылась дверь, заглянул Костя Линник: «Андрей, ты скоро?»

— Сейчас подойду, — ответил ему отец и стал собираться. Поблагодарив маму, обнял её за плечи и неуклюже поцеловал в волосы.

— Ну что, сынок, пойдём, покажу тебе цех, хочешь?

— А можно?

— Конечно можно, только осторожно, рассмеялся отец. И мы двинулись по цеху. К моему удивлению, все приветливо здоровались с нами, маму называя по имени отчеству, как давнюю знакомую. Отец по очереди всех представлял: Пятибратов, Линник, Жосан, Павел Иванович Киселёв, Михаил Михайлович Колыхаев, Артюшенко, Реболтовский, Валера Дымов, Валя Опрятный, Игнатенко, Неля – токарь и других, всех и не упомнить.

Импровизированная экскурсия завершилась внезапно с появлением дяди Саши Пудченко.

— Таня, здравствуй! Андрей, а ты давай на своё рабочее место, не задерживай всех, — строго сказал мастер цеха.

— Да-да, Саша. Уже уходим, — поспешила первой успокоить Пудченко мама. И мы пошли к выходу. На обратной дороге ждали автобус как будто вечность. В автобусе под плавный рокот мотора, прислонившись к маме, я крепко заснул. Она разбудила меня, когда нужно было выходить. Так, утомившись, но с огромными впечатлениями минувшего дня, я уснул в своей кроватке.

Отец ещё долгое время работал по две или полторы смены. Одной из причин было его участие в заседаниях Горсовета, которые укорачивали его рабочее время, а значит и зарплату. Насколько помню, он был не в восторге от этих заседаний, выносить которые мог с трудом. Абсолютно не публичный человек, лишенный тщеславия, очень переживавший за материальное благосостояние своей семьи. Вспоминается, что в среднем рабочие получали по 1200 рублей в месяц (в деньгах реформы 1947 г.). Отцу, при работе больше смены, удавалось зарабатывать до 2000 – 2500 руб. в месяц. Тут, свою роль играло не столько время работы, сколько сноровка отца. За что другие рабочие механического цеха, постепенно стали смотреть на него косо. Дело в том, что с помощью своих рационализаторских приспособлений и сноровки, ему удавалось изготовить на много больше требуемых деталей, чем предписывалось нарядами. За этот факт, стали «цепляться» нормировщики, повышая нормы выработки, уменьшая расценки. Постепенно зарплаты у работников цеха стали понижаться. Не желая портить отношения с коллективом, который отцу был вторым, если не первым, домом, он стал идти на хитрость. Продолжая такую же интенсивность в работе, он стал в ОТК (отдел технического контроля) сдавать столько деталей, сколько было указано в наряде, а излишки прятал к следующему дню. Высвободившееся время он посвящал заседаниям в Горсовете и другим депутатским обязанностям. Как позднее выяснилось и не только им.