Глава четвертая
1.
Когда-то подводную лодку выдавал лишь след перископа. Затем — шум винтов. Ныне — любое излучение: радиоволновое, тепловое, магнитное… Но и субмарины ещё во вторую мировую войну научились ловить радиоэлектронные «взгляды» охотников, мгновенно определять, кто и откуда направил на них электромагнитный или ультразвуковой луч.
Радиоэлектронные импульсы наделили морское оружие качествами живых существ. Мины, торпеды, ракеты выискивают теперь цель с помощью собственного электронного чутья и примитивного акульего рассудка: «шумит» — «молчит»; «горячий» — «холодный»; «свой» — «чужой». И настигают свою жертву по ими же проложенным трассам.
В начале века исход корабельных баталий решала дальность артиллерийского залпа; сегодня, в конце столетия, успех в поединках на море решает дальность радиоэлектронного обнаружения: погибает тот, кого обнаруживают первым. Ныне сравнивают не количество башен и калибры их стволов — говорят о числе антенн, «лепестках направленности» и киловаттах мощности излучений.
Не наводчики орудий ходят в фаворитах у командиров, а гидроакустики и радиометристы.
2.
За Гибралтаром авианосно-ударная группа развернулась в походный ордер, который разительно напоминал эскорт телохранителей вокруг лимузина американского президента. Место правительственного «линкольна» занимал атомный ударный авианосец «Колумб», а мотоциклистов кортежа заменяли три ракетных крейсера и пять эскадренных миноносцев с пусковыми балками управляемых ракет.
Через щель Гибралтара армада проникала по частям: сначала в кильватерном строю проскользнули эсминцы, затем втянулась трехсоттридцатитрехметровая громада авианосца с сотней самолётов на борту, а чуть позже «Колумб» догнали ракетные крейсеры «Калифорния» и «Южная Каролина». Крейсер «Техас» вместе с атомной подводной лодкой «Рей» вышли навстречу из Картахены. Как циклон свивается из воздушных вихрей, так ранним осенним утром в Альборановом море возник стальной смерч из кораблей, самолётов, подлодок, спутников, всколыхнувших море и эфир от подводных хребтов до околоземного космоса. Смерч этот под названием «Gold net» — «Золотая сеть» — двинулся на восток, ширясь по фронту и выбрасывая радиоэлектронные языки на сотни миль вперед…
«Противолодочная неделя» началась с того, что с палубы «Колумба» стартовал и ушёл по курсу странный самолёт, похожий на гибрид дельфина, птицы и черепахи. Это был «Трейсер» — палубный самолёт дальнего радиолокационного обнаружения. Его дельфинью спину покрывал черепаший панцирь — обтекатель вращающейся антенны локатора. Отлетев миль на двести, «Трейсер» стал выписывать восьмерки между испанским и алжирским берегами.
Под грибовидным панцирем его вращалась антенна, и все, что фиксировал её электронный глаз, возникало на экранах «Колумба», в подпалубных залах «змеиной ямы», как называли на авианосце боевой информационный пост. Кинескопы обзорной «иконорамы» рисовали выход из Альборанова моря. Нескончаемые караваны танкеров, сухогрузов, лайнеров тянулись по обе стороны разделительной зоны к воротам Средиземного моря.
Тем временем подводный атомоход «Рей» занял свое место далеко впереди ордера, в глубинном дозоре. Жертвуя собственной скрытностью, он прощупывал лучами гидролокаторов бирюзовую толщу воды. От их мощного ультразвука менялись в цвете осьминоги…
За невидимым «Реем» в пять форштевней резал волну первый эшелон легких сил. Пять ракетных эсминцев, включив гидролокаторы и радары, перекрестно прочесывали подводное и воздушное пространство, образуя впереди боевого ядра электронную чащу, в которой сразу становилось видным все летящее и плывущее навстречу.
Во втором поясе прикрытия шел ракетный крейсер «Калифорния». Справа и слева от него кружили два беспилотных противолодочных вертолёта, управляемых с крейсера по радио. Время от времени летучие роботы зависали над морем, выпускали из брюха яйцеобразные капсулы я макали их на тросе в воду. Гидрофоны, упрятанные в звукопрозрачные капсулы, вслушивались в глубины — не шумят ли где винты чужих субмарин.
Наконец поотстав от «Калифорнии», широко пенил море сам «Колумб». С обоих бортов прикрывали авианосец от ракет и торпед крейсеры «Техас» и «Южная Каролина», готовые выставить огневые завесы на пути любой угрозы. Сверху над авианосцем барражировала эскадрилья «демонов» — палубных истребителей, оглашавших морское небо визжащим рёвом. Под ними гудел хоровод «морских королей» — тяжёлых противолодочных вертолётов «Си Кинг» — круговое охранение боевого ядра. Облетая ордер с кормовых углов, пилоты «морских королей» видели, как втягивается в Гибралтарский пролив хвост армады — два танкера с топливом для крейсеров и эсминцев, водоналивное судно, плавучая мастерская, транспорт-ракетовоз и носитель боевых дельфинов.
Сеть, сплетенную из посылок гидролокаторов и радарных импульсов, корабли армады тянули меж берегов Европы и африканского побережья в надежде выловить любую не-натовскую субмарину — а лучше всего русскую… Им нужна была добыча, и, чтобы застать её врасплох, о военно-морских маневрах «Gold net» американские газеты объявили лишь тогда, когда противолодочная армада сошлась и развернулась за Геркулесовыми столбами в поисковый ордер.
3.
Мартопляс, как и многие подводники, не выносил звонков. Ревун — другое дело. Ревун звучит деловито и мягко. Ревун — это погружение, это нормальная работа. Трезвон в отсеках — аварийная тревога: пожар, пробоина, вода… Но сейчас Мартопляс мечтал о тревожных звонковых трелях. Он лежал в каютке, закинув длинные побитые ноги на сейф с канистрой спирта — для устрашения на дверцу был нанесён знак радиоактивной опасности, — и перекатывал под языком таблетку валидола. Сердце щемило, подёргивало, ныло…
Надо же так глупо поссориться с командиром, поссориться смертельно, вдрызг! Вместе им больше не служить. Уходить с лодки, разумеется, придется ему, Мартоплясу. Сразу, как возвратятся, надо приискивать новый корабль, а это все равно, что поменять жену и заново привыкать к иной подруге жизни. Убитый таким поворотом дел, Мартопляс лежит на койке, смотрит в полукруглый подволок и растирает о небо желатиновую капсулу с валидолом.
«Флотоводец! Пижон на сдобных ножках! Как погружение, так обязательно из-под дизелей на полном ходу. С брызгами! А что дизели греются и их потом надо маслом прокачивать и коленвал вручную крутить, это его не колышет… Батарею харчит почем зря, а лечебный цикл провести-часа не выпросишь…»
Механик долго перебирал все прегрешения Абатурова перед лодочной техникой и распалялся, как дизель, пущенный вразнос.
Его, главного механика, опыт чего-нибудь да стоит! Уж он-то хорошо знает: механизмы прихотливы, как месячные младенцы. Масло в регулятор оборотов заливается подогретым. Если холодное — то только порциями: по стакану через каждые пять минут. Вода, охлаждающая цилиндры, должна быть чистым дистиллятом, как аптечная «аква диста», которой доктор разводит лекарства. На худой конец можно залить и питьевую, но с минимальным содержанием хлоридов… Нет, дорогой товарищ Абатуров, машину содержать — это не ручки телеграфные дергать: «Полный вперед!», «Полный назад!».
О, если бы движки сейчас скисли!… Но беспаспортное топливо оказалось добротным. Все дизели, как назло, запустились с пол-оборота и работали мягко, плавно, бездымно.
* * *
Мустанги для удара поворачиваются задом, бизоны бьют спереди. Авианосцы разворачиваются против ветра и развивают полный ход. Так стартующие самолеты, подминая ветер под крылья, быстрее набирают высоту,
«Утро великого гона», как назвал первый день противолодочной недели командир «Колумба» кэптен Комптон, началось с досадного происшествия. Вахтенный рулевой мастер-чиф-петти-офицер Хэмп слишком круто переложил рули, и авианосец, описывая циркуляцию на полном ходу, накренился так, что два самолета «Викинг», стоявших на парковом участке за «островом»[7], покатились по полетной палубе к правому борту. По счастью, оба наткнулись на леерные стойки, смяли их, но в воду не свалились. Комптон обругал командира палубного дивизиона обезьяной с мозгами медузы, а из жалованья мастер-чиф-петти-офицера Хэмпа приказал вычесть стоимость поломки.
И все же утро обещало быть добрым. Юное восточное солнце всплывало точно по курсу. Море, спрессованное линзами бинокля, рябило, искрилось, переливалось всеми оттенками синего, голубого, лазурного. Дельфины, встретившие авианосец у Гибралтара, не отставали и резвились то справа, то слева. Дельфины у Скалы[8] всегда сулили удачу, а удача кэптену Комптону грезилась нынче только в виде «черной рыбки, попавшей в «Золотую сеть». Лучше всего, если бы это была русская «черная рыбка». На рыбу из России всегда был большой спрос.
«А вот и меню, — пошутил про себя Комптон, раскрыв ксерокопию телевизионного сценария. — Точнее, поваренная книга: как лучше приготовить непойманную рыбу».
Сценарий телевизионного шоу ему передал офицер информации, прикомандированный к съемочной группе, что обосновалась на борту авианосца с первого дня учений. Телевизионная мадам — энергичная шатенка в голубом комбинезоне с «молниями» на всех пикантных местах — вытребовала в распоряжение операторов палубный вертолет, и теперь все ее мальчики с нетерпением ждали, когда же «Колумб» поднимет подводную лодку.
Комптон битый час объяснял этой нимфе эфира, что поднять субмарину не так-то просто. Сначала нужно услышать ее в глубине или засечь радарами на поверхности. Потом несколько суток надо вести ее под водой, не давая увильнуть в сторону, пока подлодка не разрядит аккумуляторную батарею. И уж только тогда она всплывет под прицелы телевизионных камер.
С этого момента и началось бы главное действо прямого репортажа. По замыслу автора шоу командир авианосца должен был передать командиру подводной лодки издевательский семафор: «Сэр, приглашаю вас на чашечку кофе! Приношу извинения за то, что посылки наших гидролокаторов причинили вам головную боль!» Русский командир, разумеется, отказывается от приглашения, и тогда с борта авианосца летит в сторону лодки шар-зонд, к которому подвязана огромная бутафорская чашка с «кофе» из мазута.
После этого пролога мощный проекционный луч, пущенный с борта одного из кораблей сопровождения, изображал на рубке затравленной субмарины портрет гросс-адмирала Деница. Глядя на командующего подводным флотом фашистской Германии, комментатор вопрошал телезрителей: «Что делают красные пираты в море, очищенном союзниками от подводных лодок фюрера и дуче?»
Комптон был не в восторге от этого спектакля. В большую войну его отец водил караваны в Мурманск и считал русских неплохими моряками.
Комптон впервые выходил на боевое патрулирование командиром авианосца. До «Колумба» он командовал десантным кораблем «Эль Пасо». Разумеется, ему льстило, что вожди из пятиугольного вигвама[9] назначили именно его на один из самых больших кораблей мира, который вытесняет своими бортами из тёплого пруда[10] без малого сто тысяч тонн воды и который несет на себе со скоростью курьерского экспресса сотню самолётов и вертолётов, а экипаж его превышает население того оклахомского городка, где Комптон родился: 6286 человек, из них полтысячи офицеров.
Но то, чем гордился кэптен перед однокашниками по Аннаполису[11] (мощность атомной энергетической установки, дальность плавания с одним комплектом активных зон — миллион миль и прочее, прочее, прочее), самому ему правилось меньше всего. На огромной палубе «Колумба», в высоченном ангаре, в многоярусном лабиринте внутренних коридоров, с трапами бездонных сходов и шахт, после уютного «Эль Пасо», Комптон чувствовал себя точно так же, как в тот год, когда впервые попал из своего тихого городка в дьявольский муравейник Нью-Йорка.
Он недолюбливал этот плавучий аэродром, побаивался его и называл в интимном кругу «пороховым погребом в бензоскладе, устроенном на атомном вулкане». Старший помощник Комптона коммандер Молдин не внушал доверия как моряк, ибо до недавнего времени командовал эскадрильей палубных штурмовиков. Он только что окончил школу специалистов атомного флота и в корабельных делах был ещё сущим зомби[12] . Впрочем, в кают-компании ему дали прозвище Киви, что означает бескрылую новозеландскую птицу, и это весьма раздражало Молдина, наверно, ещё и потому, что лицо его разительно напоминало то ли марабу, то ли эту самую злополучную киви. Коммандер несколько раз просил Комптона разрешить ему вылет на поиск, но кэптен недвусмысленно давал понять, что он предпочитает видеть своего старпома на мостике, под рукой, нежели в небе за облаками. Похоже, что Молдин тихо ненавидел его за постоянные отказы. Во всяком случае все свободное время Молдин проводил в летной кают-компании. Но сегодня ему повезло. Утром старпом подкараулил у дверей флагманского салона вице-адмирала Андрюса и обратился с просьбой к нему. Вице-адмирал разрешил ему слетать на воздушную разведку.
Пусть летит… Все равно от него на мостике толку — как от капеллана на Бульваре Солнечных закатов.[13]
4.
Если бы Косте Марфину сказали, что через год-другой судьба забросит его под форштевни атомной эскадры за тридевять морей от родного Едимонова, он бы решил, что провидец не в своём уме.
Да что Марфин… Мне и то не верилось до конца — особенно зимой, в отпуске, когда посиживал где-нибудь в уютном подвальчике в Столешниках, что жизнь столкнет меня, и очень скоро, лицом к лицу с теми, кого я привык видеть разве что на газетных карикатурах да на последней странице «крокодильской» обложки: чёрные корабли, ощетинившиеся зевластыми пушками и пузатыми ракетами, а на них чёрные костлявые адмиралы, козлобородые, в крутоверхих фуражках. Теперь это жутковатое воинство становилось явью, оно входило в мою жизнь так же реально, как все, что было в ней до сих пор, оно надвигалось, летело, неслось на нас, покрывая по семьсот миль в сутки от восхода до восхода.
Капитан 3 ранга Абатуров больше чем кто-либо на лодке был готов к встрече с АУГ — авианосной ударной группой. Он много раз рисовал на картах синие треугольнички кораблей, прикрывавшие широкий клин с крестом — авианосец. Он вычерчивал круги, обозначающие зоны действия корабельных гидролокаторов, и знал, куда и как проложить курс красного утюжка — своей подводной лодки, чтобы пе попасть в полосу поиска. Все это он проделывал и на командно-штабных учениях, и на военно-морских играх в учебных кабинетах. Теперь же вокруг простиралось неспокойное море, окруженное сплошь чужими берегами, а условные значки превратились в быстроходные и беспощадные корабли кичливой державы.
Азарт, греющий кровь и холодящий сердце, — вот что испытал Абатуров, прочитав радиограмму о начале учений «Золотая сеть». Первым делом он бросился в штурманскую рубку, к верной советнице — карте. Вонзив иглу измерителя в точку якорной стоянки, он дотянулся до меридиана, к которому подходил первый эшелон противолодочной армады. Можно было даже идти днем — самолёты-ищейки ещё не долетали до их района. Времени на выход из полосы поиска оставалось достаточно, и Абатуров порадовался тому, что настоял на заправке. Не хотелось даже думать, что ожидало бы их завтра, дай он уговорить себя меху-буквоеду не принимать топливо. Болтались бы, как цветок в проруби, на виду у «супостата». Из штурманской рубки командир метнулся на мостик:
— По местам стоять, со швартовых сниматься!… Ну, соколики, понеслись!
5.
После сна — дурного, зыбкого, недолгого — Комптон целый час вводил себя в меридиан. Он настраивал свой мозг на быструю четкую работу с тем же тщанием, с каким мастер-наладчик запускает сложнейшую счетно-решающую машину. Прежде всего — холод: пять минут ледяного душа действуют на психику, как кнопка «сброс» на электронную память, засоренную случайной информацией.
Затем пятнадцать минут сидения в позе «лотоса» и мысленное излучение благопожеланий себе, своим близким, людям за стенками каюты, людям за корпусом корабля, людям всей страны, людям всей планеты. По мнению «флагманского йога» эскадры майора медицинской службы Ройтблица, эта процедура аналогична тумблеру «чувствительность» на пульте ЭВМ.
Ровно в половине седьмого в дверь каюты постучал ворэнт-офицер 1-го класса Брести-корабельный «экстрасенс», обнаруженный Комптоном в пожарном дивизионе и переведенный в медицинский блок на должность фельдшера. Массируя кэптену виски и темя, Брести четверть часа «подкачивал» его своим биополем.
Чашечка колумбийского кофе была последним аккордом в этом почти ритуальном действе. Но перед тем как вызвать из буфетной гарсона, Комптон нажал клавишу с надписью: «Старший штурман».
— Доброе утро, сэр! Атмосферное давление семьсот шестьдесят пять миллиметров. Имеет тенденцию к повышению.
Комптон страдал гипотонией и пил кофе, сообразуясь с показанием барометра. И хотя давление воздуха благоприятствовало давлению кровяному, кэптен, чтобы окончательно развеять остатки дурного сна, взбодрил себя напитком поэтов, монахов и ночных сторожей. При этом он нашёл доброй приметой то, что кофейные зерна произросли на земле, названной в честь первооткрывателя Америки. И как не раз с ним бывало, подобные пустяки, которые Комптон называл добрыми приметами, привели его в прекрасное расположение духа. Теперь он готов был бестрепетно выслушать длинную сплетню — утренний доклад старшего помощника о происшествиях за минувшие сутки. Молдин-Киви листал свой блокнот и сообщал бесстрастным пономарским голосом:
— Данные дозиметрического контроля в норме. Замечания по материальной части: ночью вышел из строя парогенератор шестого реактора.
В вертолётном ангаре — запах горелой резины. Источник гари уточняется.
На угловой полетной палубе пожарная машина столкнулась с тягачом. Тягач выведен из строя. Матрос-водитель отправлен в лазарет с переломом бедра.
На элеваторе правого борта № 4 произошел выброс гидравлики.
В кормовом ракетном погребе по недосмотру трюмных на три минуты включили систему орошения. Забортной водой засолили две зенитные ракеты «Си Спарроу».
Замечания по личному составу. Сержант военной полиции Страйд обнаружил в агрегатной выгородке № 742 два килограмма героина. Агрегатная выгородка № 742 находится в заведовании дивизиона движения. Начато следствие.
В помещёнии носовых шпилей матросы Эдмондс и Залевски вставили пьяному младшему боцману Олгуду в задний проход наконечник пескоструйного аппарата и врубили давление в десять атмосфер. Младший боцман Олгуд с множественной перфорацией кишечника доставлен в корабельный лазарет. Эдмондс и Залевски посажены в карцер. Свои действия они мотивируют тем, что мастер-чиф-петти-офицер флота Олгуд был часто к ним несправедлив.
Младший матрос Гэлз, оператор-наводчик зенитного автомата, объявил себя членом секты «Святые последнего дня». Отказывается обслуживать системы оружия. Изолирован в карцере.
В коридоре гребного вала № 4 обнаружена крысиная ферма, устроенная старшиной команды мидчелистов ворэн-офицером 1-го класса Грэмбеллом. Грэмбелл продаёт крыс матросам, которые предъявляли хвосты животные санитарному врачу для получения льготных дней к отпуску.
В вентиляционной шахте кормового машинного эшелон; обнаружен труп младшего матроса Стивенса, повесившегося на обрывке капронового линя. Причина самоубийства неизвестна. Военная полиция ведет следствие.
Матросы-афроамериканцы трюмного дивизиона обратились в «Совет по взаимоотношениям среди моряков» с просьбой разрешить им пользоваться корабельной сауной наравне с белыми.
Военный раввин Коэн просит отгородить часть офицерского камбуза для приготовления кошерной пищи.
Старший хирург корабля майор Черс произвел успешную операцию по извлечению из желудка младшего матроса Сноппера проглоченной иглы.
Больных в корабельном лазарете — восемнадцать.
В карцере — девять арестованных… Доклад закончен.
Длинная сплетня Киви ничуть не омрачила Комптона. Сутки как сутки, на войне как на войне… Отдав распоряжение ускорить поиски источника дыма в вертолётном ангаре, кэптен отправился на доклад к флагману.
В это утро Комптон делал все, чтобы не раздражаться, не терять присутствия духа. Он с детства помнил пословицу: «Хорошее начало полдела откачало». А для хорошего начала «противолодочной недели» требовалось только одно — крепкие нервы.
6.
Мартопляс приказал машинной вахте смотреть за контрольными приборами в оба и о малейших отклонениях от нормы докладывать тотчас же. И когда лейтенант-инженер Серпокрылов просунул голову в дверь и доложил, что на правом дизеле сработал сигнальный клапан третьего цилиндра, механик вскочил, точно ему принесли долгожданную весть. Он приказал немедленно застопорить правый двигатель. Затем доложил на мостик, испытывая легкое мстительное чувство:
— Мостик, остановлен правый дизель!
— Пятый, в чем дело? — запросил динамик голосом Феди-пома.
— Выясняем! — отрезал Мартопляс. Командир наверняка рядом, пусть попереживает! Ему это полезно.
Но Абатуров оставаться в неведении не захотел и тут же вызвал механика на мостик.
Мостик — олимп подводных богов. Подышать наичистейшим в мире воздухом, не замутненным никакими вытяжками и испарениями, поднимаются сюда считанные люди. Воздух здесь столь легок, что, кажется, вдохни поглубже раз, другой, третий — и поднимешься, как аэростат. Мартопляс даже за поручень прихватился, прокачивая грудь солоноватым терпким озоном.
Абатуров смотрел на него сверху, с откидной площадки.
— Что случилось, мех?
— Похоже, коксуется насос-форсунка, — невозмутимо доложил Мартопляс. — Прошу разрешения её снять и очистить коксовые отложения.
Абатуров покусал губы. Выдавил:
— Снимайте.
7.
Морское солнце высекало авианосец из глыбы ступенчатого, угловатого железа резкими тенями и слепящими бликами. «Колумб» разворачивался против ветра, разглаживая подветренным бортом синие волны с прозрачными гребнями. На гафеле его рогатой мачты трепетали сигнальные флаги «юниформ-янки» и цифровые вымпелы, образуя международный сигнал «Я готовлюсь к подъёму в воздух самолётов на истинном курсе 120°».
На носовом срезе авианосца, там, где обрывались разгонные дорожки катапульт, задымил факел ветроуказателя. На топе мачты заработал радиомаяк «Такан», а с крыльев мостика понеслись в небо молитвы: одна — на языке древних римлян, другая — на языке древних иудеев. Обе призывали бога даровать летчикам «Колумба» благополучие и удачу в полетах. Чтобы молитвы не перепутывались, военный капеллан обращался к Богу с левого крыла (Библия читается слева), с правого же взывал к всевышнему военный раввин (тора читается справа). Точно так же, чтобы не создавать взаимных помех, были разнесены по бортам антенны сорока двух радиоустройств «Колумба».
— Патер ностер кви эст ин целис, — пел небесный лоцман.
— Ба-рух А-та А-до-наи Элохей-ну-у… — тянул охотник на дьяволов.
Но обе молитвы потонули в реве газотурбинных двигателей. Это сорвался и ушёл в небо ангел — тяжёлый аварийно-спасательный вертолёт «Си Спрайт». Ему висеть до конца полетов, ему вылавливать тех, кому не повезет в воздухе, но посчастливится удержаться на воде…
Тренькая тревожными звонками, пошли наверх площадки бортовых элеваторов. Они выставили по паре серебристых машин с заломленными по-ангарному крыльями и снова ушли вниз. Конвейер ангар — палуба — небо заработал…
На флагманский командный пункт, занимавший самый верхний этаж «острова», все поднялись в синей парадной форме при шпагах. К этому обязывал ритуал первого дня больших маневров.
Щелкнул динамик. Голос инженера-механика сообщил из поста энергетики и живучести, что на катапульты подан пар, а на щиты пламяотбойников — забортная вода охлаждения. После этого доклада в рубке стало ещё напряженнее. Комптон взглянул на браслет японских часов с датчиком кровяного давления. Пунктирные циферки показывали 70 на 120.
О’кей!
Оранжевые палубные тягачи выкатывали «Викинги» на старт, и по пути самолёты опускали консоли складных крыльев, точно разминали их после тесноты ангара. У катапульт матросы палубного дивизиона — пыль земли, обезьяны, джеки — помогали самолётам отцентроваться, скрепляли челноки катапульт разрывными кольцами с палубными рымами.
— За линию! — орал в мегафон толстяк Тротт, командир стартовиков. На плече у него торчала антенна минирации, а уши были забраны в чаши шумофонов.
Джеки, обезьяны, пыль земли — отбегали за белую черту безопасности, летчики давали газ — оранжевое пламя билось в щиты, так что содрогалась бронированная палуба, а море подергивалось от рева мелкой рябью.
— Старт! — рычало в наушниках у Тротта, и капитан нажимал на кнопки палубного пульта.
Пар ударял в цилиндры челноков, лопались стопорные кольца, и острокрылые человеко-самолёты срывались с места стремительно, словно стрелы спущенного арбалета. Они вонзались в небо, такое тугое и плотное в этот миг, вскидывали в вираже плоскости и быстро исчезали в бездонной синеве морского неба. Но глаз успевал заметить, как из-под хвостов взмывающих «Викингов» выдвигались длинные жала — штыри магнитометров.
Металлические птицы улетали на поиски металлических рыб, продолжая древнюю войну крыла и плавника.
Четыре скорострельные катапульты выметывали самолёты с интервалом в минуту.
— Так, так, мальчики! — прищелкивал пальцами Молдин.
Он стоял за спиной у Комптона и терпеливо дожидался, когда шеф отпустит его с мостика. Челюсти Молдина месили жвачку с тоником. Блок этой слабонаркотизированной резинки подарил ему начальник корабельной полиции майор Дафтон, изъявший сей «предмет седьмой категории»[14] в одном из кубриков.
В воздухе уже было четыре пары «Викингов», когда с дорожек угловой палубы стали взлетать истребители прикрытия.
Первый!
Второй!
Третий!
Четвертый!
Пятый… Пятый с двумя желтыми «тройками» на киле вдруг замедлил взлет, кивнул и круто вошел в воду, взметнув куст ослепительных брызг. Через секунду на месте падения вспучилось несколько пузырей да вспорхнуло облачко пара, выброшенного огнём из работающего сопла. Это белое облачко показалось всем душой пилота, вырвавшейся из пучины в небо.
— Кто? — спросил Андрюс.
Командир авиакрыла достал из портативной картотеки формуляр:
— Первый лейтенант Томас Бьорке. Двадцать четыре года. Штат Огайо. Холост. Баптист. Пилот второго класса, сэр. — И полковник переложил формуляр в другой ящичек с надписью: «Безвозвратные потери».
На «Колумбе» и ракетных крейсерах, наблюдавших катастрофу, приспустили флаги. Адмирал вылез из кресла, взял микрофон общей трансляции:
— Пилот Томас Бьорке пал при защите государственных интересов Америки. Да упокоит господь его смелую душу! Аминь.
— Реквием? — спросил командир «Колумба».
— Государственный гимн!
Пожалуй, флагман прав. Траурная мелодия могла охладить боевой порыв экипажа.
Элеваторы поднимали на палубу тяжёлые вертолёты. Винты их вращались, и тропическое солнце зажигало на дрожащих нимбах блестящие мальтийские кресты.
8.
Снятую насос-форсунку Мартопляс разбирал у себя в каюте. Никакого кокса, как он и ожидал, ни в соплах, ни в каналах не было. Кто-то из мотористов, несмотря на запрет, протирал разобранные детали ветошью, и волоконца забили форсуночную иглу. Пустяк. Можно было вывести из работы третий цилиндр, и дизель пахал бы и так. Но Мартопляс твердо решил проучить «заплававшегося стратега» и через полчаса услышал в цилиндрах среднего дизеля «подозрительные стуки». Он велел выключить топливный насос, и «стук» пропал. Разумеется, барахлили все те же форсунки, забитые некондиционным соляром.
Если стук слышен инженеру-механику, то подчиненные услышат его тоже. Остановили и средний двигатель. Работал ещё левый, но ведь и он питался все тем же топливом, коксовое число которого было никому неизвестно. Час-другой — застучит и он.
Потерять ход в океане, да ещё сорвав при этом учебно-боевую задачу, — позорнейшее ЧП, о котором сразу становится известно на всех флотах. Командира снимают с должности, а если и оставят на прежнем месте, то до конца службы будут вспоминать: «Тот, который болтался в море без хода».
И винить некого — механик предупреждал. Запись в вахтенном журнале не вычеркнешь. Кто спешит, тот опаздывает. Сами виноваты, товарищ Абатуров, не надо было брать кота в мешке. Не война, не горит… А если топливо и в самом деле оказалось бы высокосернистым? Запороли бы движки, как пить дать. Мартопляс хмурил брови, пряча довольную усмешку, и с превеликой озабоченностью щелкал кнопками на панели термодатчика — лично следил за температурой газов в цилиндрах левого, работающего пока дизеля.
Он не был зловреден по натуре, но чувство собственной правоты и профессиональной гордости, задетое Абатуровским окриком, взывало к отмщению, и Мартопляс, пощипывая рыжеватый ус, решал: сейчас ли доложить, что и левый скисает, или потянуть ещё немного, чтобы командир потомился в тягостном ожидании рокового доклада. Впервые за службу судьба подводного бога — всевластного, грозного, насмешливого — оказалась вдруг всецело в руках механика. Мартопляс даже поглядел на свои ладони с темными пятнами застарелых ожогов и белыми шрамиками по числу форсуночных сопел: курсантом подставил руку под отверстия сопел — хотел посмотреть, с какой силой впрыскивается в цилиндр топливо, качнул рычаг насоса — и острые струйки пробили кожу. Капли крови смешались с соляром. «Ну вот, — усмехнулся преподаватель, «дед» с фронтовой «щуки», — у настоящего механика в жилах всегда есть толика соляра».
У Абатурова руки не такие — покрыты ровным загаром то ли от частых встреч с солнцем на мостике, то ли от кварцевых ванн, которые принимает командир, когда лодка под водой. И в душу Мартопляса закрадывается колючая неприязнь к обладателю чистых, загорелых рук, замешанная на вековой розни «палубы» и «машины». Ему хочется посмотреть, каким станет Абатуровское лицо, когда он доложит, что и левый дизель пора стопорить… Механик берется за поручни трапа, ведущего из отсека, но тут в дистанционку, отгороженную от дизелей стальной переборкой, вныривает вахтенный лейтенант, выпустив из приоткрытой двери ком яростного грохота.
— Михаил Иваныч, — выпаливает он, — у Данилова нашего — аппендицит! Доктор получил «добро» на операцию!
При слове «операция» Мартопляс ощутил в паху острый холодок скальпеля. Передернул плечами. В прошлом году ему вырезали грыжу. Но то было в береговом госпитале, в первоклассной операционной. Не хотел бы он оказаться в отсеке со вскрытым животом, да ещё в такую жару…